Подробнее об авторе и его работах http://www.lebedko.su/nedavnie-stati
Глава из моей книги "Василиск: странная повесть о сексе и Dasein"
Прилетев из Челябинска, я в три дня написал темперными красками картину, где запечатлел образ, уже несколько месяцев периодически являющийся мне во сне; учился рисовать я в начале девяностых, и подтолкнула меня к этому Толковательница, главным образом для того, чтобы я мог выражать фигуры моих снов и видений в красках; полгода я брал уроки рисования у одной из ее пациенток, в ту пору это привело, конечно, к довольно сложным и запутанным отношениям с моей учительницей, тем не менее, рисовать я кое-как научился и вот теперь рассматриваю творение трех бессонных ночей: застывшая в оцепенелой неподвижности улица средневекового, а то и античного города, впрочем, всю улицу не видно, только создающие перспективу два здания, с портиками, колоннами, арками… холодный, бесстрастный аполлонический свет придает этому пейзажу немного жутковатую атмосферу нереальности, метафизики сна, в котором время кажется застывшим, тени достаточно длинные, откуда можно сделать вывод, что время остановилось на отметке между семнадцатью и восемнадцатью часами, это время я особенно любил - последние годы приходила с занятий Рита, и мы отправлялись куролесить по городу и, если день был солнечный, то, как раз именно в этом интервале мое сознание неожиданно просачивалось в какую-то щель между мирами, миром обычным, суетливым и миром, в котором порой до мурашек по всему телу и учащения пульса я вдруг вспоминал что-то невероятно близкое, но происходившее будто и не со мной, по крайней мере, не с тем мною, которого я знал и помнил, это длилось какое-то мгновение, и те вспышки прозрений моментально исчезали из памяти, как вода, впитывающаяся в песок, оставался лишь привкус – привкус другого мира, все это происходило словно по словам Свидригайлова во время его первого визита к Раскольникову о привидениях и о возможности иных миров, ежели конечно нарушается «нормальный порядок вещей в организме», со мной такие явления очень часто происходили после Афгана, после того как мы с Катей каким-то невероятным образом бежав из плена, пересекли, ни на кого не наткнувшись, границу Ирана, где один богатенький перс, пораженный и воспламененный Катиными прелестями, взял ее себе в наложницы, а меня, только благодаря ее просьбам, пристроил убирать лавку торговца пряностями в Исфахане, как тут было не нарушиться «нормальному порядку вещей» в моем организме, как тут было не открыться возможностям, пусть и неуловимым, других миров, и вот, мне кажется, удалось запечатлеть на небольшом холсте какой-то отзвук этого иного мира, впрочем, сейчас я догадываюсь, что изображенный мною сюжет является ни чем иным, как Тенью Василиска, ведь все в этом мире потенциально целостно, все, даже боги, имеет свою теневую сторону; две фигуры изображены на моем рисунке, одна – женская, ее почти не видно - женщина сидит у дальнего крыла здания, возле арки, выражение ее лица не разглядеть, она – одна из многих, бесконечно многих, в ней воплощены миллионы женщин, существующих и когда-либо существовавших между двумя полюсами - Катей и Ритой, полюсами безумно близкими и, в то же время, бесконечно далекими, пожалуй, это даже не конкретные женщины, а архетип, сейчас я назвал бы его Храмовой Проституткой; в античном средиземноморье, посреди города, обычно портового, стоял храм, посвященный Афродите, и каждая женщина города должна была хоть раз не просто побывать, а поработать там, ведь Афродите мило и любезно, когда люди занимаются любовью; так вот, как минимум раз в жизни каждая женщина города должна сотворить служение Афродите, прийти в этот храм, сесть на ступени перед аркой, служащей входом в храм Богини Любви и отдаться первому мужчине, который подойдет к ней за этим… помню, Толковательница рассказывала, что в некоторых культурах девушка не могла выйти замуж, не исполнив этого обряда, и объяснение ему вроде бы вполне бытовое - люди в этих городах задыхались от близко родственного скрещивания и жаждали свежей крови, то есть спермы тех, кто приплывал на кораблях, и существовали даже специальные законы, объявлявшие священными детей, которые рождались от таких служений… архетипу этому причастна, очевидно, любая женщина и, чтобы понять это, попытайтесь представить себе на этих ступенях… деву Марию - да-да архетип Храмовой Проститутки абсолютно матриархален, роль мужчины во всем ритуале настолько мала, насколько это может быть, он не должен обладать никакими добродетелями и даже самим именем, он все и никто, некто совершенно безликий… любой… дух святой… и вот безликая она, безликий он, все и никто… на ложе любви встречаются не Маша и Ваня, но Он и Она, Анима и Анимус, вот почему Афродите не важно, будем ли мы - уже конкретные люди - спать в одной постели полчаса или пятьдесят лет, это в компетенции других богов, ей важно здесь и сейчас… с этой точки зрения, женщина на моем рисунке может быть вовсе не только женщиной, но и мужчиной, может быть мною… я точно также сижу на ступенях Храма Афродиты, и проходящие женщины, Катя, несколько сотен почти безымянных и Рита меня выбирают… может быть все совершенно иначе, но сейчас я, постигший с помощью Толковательницы искусство улавливать тайны снов и фантазий, вижу эту фигуру именно такой в застывшей в безвременье Тени Василиска, ибо Тень его сколь деятельного, столь и неумолимого в своей явленной стороне, воображается мне лишенной атрибутов времени.
В центре рисунка, на площади, куда выходит улица, стоит, опираясь левой ногой на камень и, вытянув в правой руке перед собой человеческий череп, мужчина лет пятидесяти пяти, в самом зените своих духовных сил, он одет в рваную тунику, за плечами его дорожный мешок, в котором, видимо, нет ничего, кроме краюхи хлеба и фляги с водой; мне кажется что именно таким я представлял себе Сократа, а может быть, и, даже, скорее всего, Фауста в самом конце его жизни, в тот миг, когда он постиг уже, что не только знания и слава, но и не власть, не богатство, не даже обладание самой прекрасной женщиной дарует подлинно высший миг существования и придает жизни высшую полноту, когда «лишь тот, кем бой за жизнь изведан, жизнь и свободу заслужил»… образ Фауста с юности притягателен для меня, еще до армии прочитал я бессмертное творение Гете, тогда меня поразила сама возможность человека быть бесстрашным перед истиной, не обольщаться иллюзиями и с беспощадностью видеть сколь ограничены возможности равно и знания, и чувственного опыта, как несоизмеримы загадки мироздания и природы с возможностями познания и переживаний; за двадцать пять лет, прошедших после первого прочтения «Фауста», я подобно Сократу, с каждым годом, а то и месяцем, убеждался, что чем богаче мой опыт, тем меньше я знаю, мое восприятие мира построено на ощущении условности каких бы то ни было описаний и систем координат… конечно не знать, как все оно «на самом деле» и существует ли это «самое дело», сопровождается напряженностью, чувством дискомфорта; я наблюдаю множество людей, которые, стремясь уйти от этого дискомфорта, пытаются превратить каждую гипотезу в догму… я знаю, Фауст да и Сократ поняли бы меня… мужчина в центре моего рисунка смотрит в глазницы самой смерти, единственно абсолютной действительности в жизни, единственной гарантии и истины, она, пожалуй, единственное состояние, которое должна брать в расчет вся жизнь, зреющая, развивающаяся и стремящаяся к смерти - своей цели, мы живем для того, чтобы умереть, жизнь и смерть содержится в друг друге, дополняют друг друга, понятны только в терминах друг друга, жизнь приобретает свою ценность с помощью смерти, и стремление к смерти – тот вид жизни, который выбрал Сократ, который выбрал Фауст… если только живущее может умереть, только умирающее воистину живо!.. мудрец, внутренний учитель, оказавшийся центральной фигурой Василисковой Тени, это отнюдь не Гамлет, на которого могли бы навести первые ассоциации при виде человека, держащего череп: «бедный Йорик», тягостное размышление о неизвестности после смерти - это не то, что изображено здесь, тут куда уместнее слова Борхеса: «эти дороги, звуки и отпечатки, женщины и мужчины, смерти и воскресенья, ночи и дни, бдения и кошмары, каждый миг прожитого тобой и всего пережитого миром, счастье взаимности, найденные слова, Эмерсон, снег и столько всего на свете! теперь их можно забыть, я иду к моему средоточью, к окончательной формуле, к зеркалу и ключу, скоро узнаю кто я»»; мужчина, глядящий сквозь глазницы смерти, знает, кто он и, в то же время, не знает ничего, это тоже я - тот я, про которого ничего не знаю, будучи еще слишком молод, разве что, чуть старше Гамлета, когда-нибудь и мне откроется весь удивительный замысел, с помощью которого я пригласил в свою жизнь Василиска, запустив драму с сотнями действующих лиц: дорогих, любимых, ненавистных, эпизодических, Катю, Риту, Толковательницу, Деда, самого себя, наконец, прожигающего жизнь, постигающего ее тайны, любящего и любимого…