Часть II
Любовь
Наступило такое время, что пора было думать об ужине. До кафе «Умирающий варвар», меж тем, Альберт и Елена все никак не могли добраться. Сначала некоторое время они провели на маяке, потом Альберту понадобилось затащить Лену в бильярдную «Афган», потом захотелось жареных мидий, и они зашли в закусочную «Тибет». Через полчаса их видели на рынке, где Альберт искал какое-то необыкновенное домашнее вино и заставлял свою женщину дегустировать.
Народ, продающий вино, фундук, карибские искусственные раковины и прочий курортный товар, конечно, признал в них наследников и участников телешоу. Ждали, что Альберт станет расплачиваться долларами. Зачем-то сунули в руки наследнику пачку сертификатов качества.
Вообще, разнообразными сертификатами качества был обклеен весь рынок, Альберт даже пытался ознакомиться с ними, раздвигая руками надувные круги и морские звезды, но буквы расплывались, печати катились влево и вправо с листа, так что пришлось отложить работу с документами до лучших времен. К тому же у какого-то столба был обнаружен сам Давид Львович, в одиночестве игравший блюз на губной гармошке. Блюз выходил немного разорванным, тем более Давид Львович пошатывался, так что Альберт догадался, что это вовсе не блюз, а соул.
Давид Львович сообщил, что завтра намечается знакомство с раскопками.
- Все. Свершилось. Завтра спускаемся в подземелье, – сказал он, вытирая ладонью инструмент. – Сегодня по этому поводу вечеринка. Я тут разучиваю композицию…
- Значит, сегодня еще и танцы будут? – несколько отрешенно протянул Альберт, которого предстоящее подземелье вдруг насторожило.
- Что хотите будет… Вы, кстати, знаете, что на Утрише, говорят, нет похмелья?
Надо было видеть, с каким восторгом Альберт подтвердил во всеуслышание это утверждение. Беспокойство мгновенно исчезло, словно его и не было. Если бы не куча формальностей, то прямо сейчас с Альберта можно было ваять статую Дюка Ришелье, вроде бы он – губернатор Большого Утриша.
Альберт будто бы выше стал, оглядел роскошную панораму с таким достоинством, словно он снова был студент и принялся описывать, где, когда и как совершал здесь погружения с аквалангом, жарил шашлык, катался на дельфинах, изменял жене. Связь описываемых событий со словом «похмелье» имелась, но только в том смысле, что похмелья здесь, действительно, не бывает ни от чего, будто это Олимп, а не Утриш, а они, наследники, вовсе не граждане и гражданки, а небожители.
Давид Львович, кажется, был подавлен. Он-то небожителем себя не ощущал, несмотря на блюз – годы. Однако, напиться ему почему-то хотелось. Есть похмелье на Утрише или нет – неважно, если что – опохмелимся в пещере. К тому же губная гармошка появилась не зря. Давид Львович таким образом подзывал Елену. Подманивал.
Быть того не может, чтобы какой-то молодой неандерталец увел у него из-под носа женщину! Нет, он, конечно, не сравнивает себя со старым сатиром, от чьей свирели женщины млеют, но кое в чем – можно бы и похвастаться – он силен…
Мозг старого сатира вдруг стал взрываться лозунгами: «Они не пройдут!», «Мы победим!». Сатир даже подумал: «Инсульт!» Но, правда, без страха. Наш Давид Львович уже час бродил по поселку, так что успел попробовать загадочного местного вина.
А когда он стал не один, а воссоединился с Альбертом Александровичем и Леной, так совершенно все стало хорошо, наследники уже были близки к тому, чтобы составить трио и как цыгане на сцене «Неандерталь-палаццо» запеть жгучую, берущую за душу песню. Все равно про что. Хоть про то, как «Россия воскресе».
Тяжеловатые взгляды торговцев фундуком помешали развернуться. Надо было видеть, какие мощные надбровные дуги, оказывается, у этих торговцев, о!
О!
Трио ограничилось лозунгами. Давид Львович, Альберт Александрович и Елена Викторовна отправились в отель, скандируя: «Аквалангисты – это хорошо!», «Неандертальцы – это хорошо!»
Из-под тяжких надбровных дуг им вслед смотрели разные глаза, но одни были особенными. Глаза самого обычного молодого человека, одетого чуть более смелее, чем остальные участники рынка. В них ясно читалась тоска и безысходность студенческой жизни. Тоска – как дань мировой скорби, безысходность – от того, что торгуешь пластмассовыми кораллами.
И будешь торговать всегда, пока есть пластмасса! А настоящие кораллы – красные, розовые, черные остались на Кубе, на последнем острове Свободы.
И то на глубине.
***
Из-за этого взгляды стали неандертальскими, а вовсе не из зависти, как могло показаться случайному отдыхающему. (Есть на Утрише и такие.)
Что такое зависть? Миллиарды людей на Земле не могли претендовать на сокровище неандертальцев. Всего десятерых наследников удалось пока найти ученым-генетикам. Что теперь – завидовать этим людям, которых меньше, чем генералов? Которых меньше даже, чем священников? Земля захлебнется от зависти.
Но Елена, Альберт и Давид Львович, даже защищенные выпитым вином, все равно ощущали со всех сторон липкое, как августовский пот, пристальное, как свинцовая пуля, внимание тех, кому не посчастливилось быть избранным, не посчастливилось даже выбирать. Можно было подумать, что тебя хотят съесть. Что ни говори, Неандерталь влияет на психику. И на вкус.
А может это, опять же, из-за генетически модифицированной пищи?
Но на многое, действительно, начинаешь смотреть по-другому. А как иначе, если человечество вовсе не одно, а два? Как иначе, если одно из человечеств пущено под топор почти полностью. Борьба за место под солнцем? Хорошо, понятно, но почему тогда солнце такое черное? Каким ему еще быть, если под ним идет борьба за место?
Впрочем, никто еще не доказал, что неандертальцы вымерли…
Каждый раз, когда приходили эти мысли, Альберту становилось не по себе. Потому что всегда за ними следовала фраза «Мы тому подтверждение». Может, взять и не поверить американским исследователям? Эрику? А как же деньги? С ДНК они могли что-нибудь напутать, но с сокровищами? С сокровищами не могли, это исключено.
Наследство у тебя могут отобрать, отсудить, но чтобы с наследством н а п у т а т ь – этого не бывает. Люди всегда все знают, дураков нет. Это вам любой судья скажет, а уж судьи-то человека знают, судья – это почти что Бог.
Интересно, что бред, творящийся кругом, нисколько не мешает правде жизни. Пусть сейчас кругом продается роман «Человек отменяется», пусть Виталий Михайлович каждый раз за завтраком сообщает какую-нибудь сногсшибательную новость, услышанную по телевизору: «передавали, что в Санкт-Петербурге родился ребенок в черном костюме», «я слышал, что в Краснодаре, в 1993 году на Мемориальном кладбище погас Вечный огонь», «сказали, что группа российских туристов наткнулась в Сирии на неизвестное племя великанов»… Пусть…
На самом деле люди живы, вон как смотрит из-за прилавка – что тебе твой Григорий Мелехов! Сейчас сказать им – вы потомки кроманьонцев, ваша задача – каяться, каяться… и еще раз каяться. И что, послушаются? Возможно, что и послушаются, электорат есть электорат, но когда дело дойдет до трибунала? Захотят место под солнцем уступить?
Хорошо, по крайней мере, что во всех крупных университетах начались семинары по изучению неандертальской культуры. Будем надеяться на спокойный взвешенный анализ… А вообще, в стране пронеандертальская истерия, люди в который раз дезориентированы. Говорят, Сталин – неандерталец. Движение каких-то юных неандертальцев придумали. Памятник в Москве собираются возводить…
Обычная гигантомания, но что прикажете делать с тем, что в «Гринландии», в Крыму появился доклад о художественном исследовании Александром Грином природы неандертальского человека? По материалам рассказа «Кирпич и музыка».
Интеллигенция с неандертальцами, а? Смена вех, так сказать? Да… некоторые параллели, проведенные авторами доклада, выглядят весьма рискованными, особенно в последнем свете достижений общественных наук, поднявшихся до предположения, что архитектура Московского Кремля несет в себе явные неандертальские мотивы.
Что делать мне, Альберту Арутюншикову, если академик Леви-Оба заявляет, что «неандерталь» и «Атлантида» - однокоренные слова? Если в Москве продаются записи неандертальской музыки, восстановленные по глиняным слепкам, а в провинции проводятся (причем, с использованием административного ресурса) выставки неандертальского костюма? Не говоря о салонах мод нижнего палеолита и ретроспективах неандертальской поэзии и прозы, пока еще не поддающейся переводу до конца.
Где Познер? Почему он не скажет свое слово? Мне нужно высокое мнение, мнение из Большого мира. С меня хватит мира маленького, в маленьком мире понятно, что происходит.
Бульварная пресса только и знает, что пишет про Жириновского, о том, что в музеях число восковых фигур неандертальских героев превысило число изваяний Владимира Вольфовича. Будто бы будут и его переделывать в неандертальца. И, как всегда, непонятно – что будут переделывать – генную структуру или восковые копии?
Короче –sic!
А все эти идиотские разговоры о том, что мои предки вымерли от пьянства?
Что неандертальцы болели СПИДом?
Что они были подвержены стрессу, от которого тоже вымерли?
Что это такое?
Я не понимаю, почему тогда всюду появилась водка «Неандертальская»?
Хорошая, кстати.
А стрессу я сам подвержен, еще как подвержен.
***
Их было восемь. Вернее, шесть. Если считать и женщину. Женщина ими руководила. В некотором смысле эту компанию можно было принять за скульптурную группу, посвященную Екатерине Великой работы Микешина.
Альберт сразу ухмыльнулся – теперь никто, даже каким-то образом прочтет мысли, не сможет обвинить его в антифеминизме – «если считать и женщину» и так далее.
Безусловное принятие лидерства в группе и сравнение с императрицей Екатериной – что может быть лучше?
Вообще, я бы посоветовал любому обвинителю быть сдержаннее, если он хочет меня в чем-либо обвинить, - подумал Альберт. – Во-первых, я понимаю политический момент, во-вторых, еще в детстве мама называла меня толерантным.
О, знали бы они, как я сам ненавижу чужой фаллоцентризм!
То, что эти шестеро ждут именно их, Альберт понял сразу, что-то такое было в их глазах, особенно у нее, у женщины – тревожное, словно снова в детстве оказался, в школе и прогуливаешь, а она – завуч, сейчас окликнет и ударит током в позвоночный столб! Многие женщины могут иметь такой взгляд, взгляд Великой Матери.
Я бы даже сказал – Праматери, - скривил Альберт губы. – Кто эти люди? Похожи на тех, кто агитирует за КПРФ…
Действительно, зрелище кинематографическое: кипарисы, индюки, фотография Кобзона в полный рост, с вырезанным вместо лица отверстием – чтобы фотографироваться на память. И эти шестеро.
Кстати, почему я поначалу решил, что их восемь? Высоцкий, это Высоцкий, не иначе. Они из тех времен. Я бы даже сказал, они уже тогда были посерьезнее этого самого Высоцкого. Ответственные очень.
Мужчины все были в каких-то безумных плащах, делавших их похожими на маоистов. Как минимум трое – в беретах, какие носил Жан-Поль Сартр. Цвет у плащей таков, что, если бы не компьютер, по которому тебя-таки вычислят соответствующие органы, то легко затеряешься хоть в Пензе, хоть в Самарканде, никто тебя не заметит.
Ассоциация с тошнотой…
На плащах, на беретах, на лицах – заброшенность, аура, печать заброшенности и никчемности.
«Какие-то святые, может быть…»
Хотя буддийские монахи выглядят куда более празднично.
Если бы не женщина, упакованная в кружева подобно Марии Стюарт, Альберт решил бы, что на Утриш привезли пациентов из анапской психушки – это то самое здание, откуда из окон периодически доносится «Надену я черную шляпу, поеду я в город Анапу…»
Однако, при всем при этом, была у этой скульптурной группы и твердость. Лучше даже так сказать – определенность. Альберт давно видел – сейчас определенности в людях нет, все больше «реально», «как бы», «на самом деле» (втайне Альберт полагал, что это из-за 91-го года, из-за сбережений, что сберегались известно как).
Как бы там ни было, если человек после 2000-го года оказывался вдруг настоящим – это было странно. Сразу перечислишь, как сейчас – это могут быть бомжи… школа бальных танцев «Кому за 50»… из психушки…
Кто ж они такие?
- Люди, опомнитесь, вы же бредите! – Мария Стюарт протянула руку к троице. В глаза ей Альберт смотреть не хотел почему-то, поэтому хорошо запомнил руку – очень красивую, чуть не до пальцев погруженную в кружева, какие можно увидеть сейчас разве что в Русском музее.
- Где реализм, люди, где реализм?! Зачем вы поддаетесь, когда вас делают неандертальцами?! Вы же нормальные люди… Лотмана читали…
Давид Львович обернулся, посмотрел снизу вверх, Альберту в глаза – устал, видно было, очень устал. Устали еще многие поколения до него, это тоже во взгляде было. Сказал:
- Ну вот опять… Писатели.
- Точно, писатели! Как я сразу не догадался, – обрадовался Альберт. Только радовался он с натяжкой. Если можно так сказать…
– Какие писатели? Зачем писатели? Завтра у нас ответственный день… последние минуты на родной земле… Какие сейчас вообще могут быть писатели? Оксана Робски? Что они написали? Искусство… Знаю я ваше искусство – вам грант подавай! Или коммерческий успех. Еще и в неандертальцы не хотят.
Из всех искусств он предпочел бы сейчас большой бокал красного вина.
Правда, если разобраться, чему радоваться, если встретил писателей? Целых шестерых? Тому, что они мастера? Что выглядят столь плохо? Не пре-зе… нет… непре-пре-зе… – да, так – не-ре-пре-зе-н-та-ти-тивно.
Не успели встретиться, сразу стыдить начинают. А за что? За то, что нас пригласили – представители международных организаций, между прочим! – и мы имеем отношение к истории? На себя бы посмотрели… Детские сказки пишете? Детей колпачите? С детства? Или сказки для взрослых? Чтоб Иванушка-дурачок за новых неандертальцев воевал, а ему за это медаль за город Будапешт? Или что еще эти писатели пишут? О чем еще можно писать?
Черт знает что случилось, Альберт сам не понял, почему он заговорил с этим нереальным элементом да еще и о чем заговорил – о реализме!
- Вы, дорогие товарищи, о каком реализме говорите? Вы понимаете, что сейчас за реализм статья существует, 282-я? Или вы этого не понимаете?
Тут еще Давид Львович добавил, обращаясь к женщине:
- Ваша фамилия Солженицын?
Фамилия у нее никак не могла быть Солженицын (Это факт!), она опешила, отстранилась, причем было видно, что отстранилась она от скверны.
Это что ж за существа ей встретились, что за демоны? К ним с добром, с писательским словом, а они не слушаются, бредят, сами гламурные, духом потребления от них несет за версту.
- Вы что, вы что?! Вас самих обманывают. Вас хотят принести в жертву Молоху! О детях подумайте, о своих детях! Подумайте, кто выдумал этих неандертальцев…
- Американцы! – выпалил один из, так сказать, писателей-мужчин. Теперь стало возможным разглядеть его на остальном жан-поль-мао-дзе-фоне.
«Надо же, ветеран партии! – подумал Альберт. – А я и не знал, что они еще есть…»
- А вы-то кто – не американцы? - Давида Львовича местное вино явно настроило на сюрреалистический парадоксальный лад. Он делал вид, что удивляется, но вид, кажется, сам по себе делал самого Давида Львовича, тот даже голову в плечи втянул, брючки сами по себе расклешились, в пальцах откуда ни возьмись, из иного измерения появилась «Прима», ясно – человек прямо соткан из противоречий, его даже немного трясет. Ни дать ни взять – Александр Галич, сейчас возьмет и свободу выберет.
Или запоет что-нибудь надрывно, про начальничка.
Или он – Немцов, которого обошла стороной Перестройка, такая вот временная коллизия. Короче, обычный еврей-профессор из институтской курилки.
Откуда только «Прима» взялась, неужели он действительно проводит опыты с иным измерением и уже добился кое-каких результатов?
Меж тем, писатели каким-то чудом выросли и разулыбались. Только несколько позже Альберт догадался, что это произошло с ними из-за того, что они встретили своего настоящего оппонента. Готовились-то, все-таки, к неандертальцам.
Эх, сейчас взять бы с ними и подискутировать! Как в молодые годы. О России, о Достоевском, о «Сталкере» Андрея Тарковского. Соленый огурец, такой соленый, что не подвержен гниению, как мумия викинга, бутылка водки, кухня в квартире приятеля… Что еще? Впрочем, впрочем, ничего.
Ничего этого не будет.
Да и, кажется, не было.
Этот «эх» - вздох умирающего кита, который не понимает, что мировой океан поделен помимо него сверхдержавами, чьи представители как на подбор, с лицами лгунов.
Не о чем говорить, да и не стоит.
Кроме «эх», на самом деле, не было в душе ни Достоевского, ни России, разве что «Сталкера» немного.
«Сталкер», пожалуй, есть…
Может, это просто вино виновато? Оно не дает?.. Может и так. Только Гомеру вино не помешало…
После Гомера и вина думать о писателях больше не стоило. Говорить с ними тем более. Альберт обрадовался уже по-настоящему, когда увидел, что Елена во время этого минутного столкновения терпеливо ждала, когда у ее спутников закончится дурь. Она, похоже, хорошо знала, что все эти встречи и тем более диалоги – лишь временное помутнение.
Забрать от писателей удалось даже Давида Львовича. А то его уже понесло, пару раз он уже сказал: «Лотман». Что вы хотите – ностальгия. А там, где Лотман, там и Кураев…
Ну и какое, спрашивается, все это имеет отношение к литературе?
Вообще, надо сказать, все, что касается литературы – весьма утомительно. Какая-то не та литература. У Альберта ноги отяжелели, чуть-чуть подташнивало, даже курить не хотелось. Во до чего писатели довели! Он сейчас согласился бы даже на гимн отеля «Неандерталь», только если лежа. Растянуться бы где-нибудь на лежанке…
Кто-то, какой-то шизофреник внутри одернул: «Не на лежанке, на постели! На кровати. Что еще за простота нравов?! Пообщаешься с маленькими людьми, у которых и запросов-то нет, так сразу – лежанка. Этак недалеко и до хвороста… вязанка… лежанка… хворосту воз… Некрасов… русский народ… статья 282-я!
Альберт понял, что продолжать придется. Завтрашний день будет завтра, это не очень обязательно, чтобы он вообще был. А сегодня… раз уж начали, деваться некуда. Да, денек! Столько событий…
Елки-палки, мы должны были анализы сдавать! А я вместо этого на маяке… Эрик, наверное, искал. И Елена со мной на маяке…
- Давид Львович, вы анализы сдали?
- О! Я? Нет, вы послушайте, как звучит: «Давид Львович, вы анализы сдали?» Замечательно… Не сдал я ничего. Я и так боюсь, что они мне скажут – извините, вы не наш. Анализы… надоели они. Вы, Альберт Александрович, кстати, как сюда попали? Я имею в виду, как они вас нашли?
Альберт, спотыкаясь, рассказал. Сам видел, что рассказ несколько напоминает «Наследника из Калькутты», причем, неясно чем. Как будто смотришь голливудскую версию фильма «Место встречи изменить нельзя». Более-менее ясно самому рассказчику виделся только вопрос крови.
Искатели наследников пояснили, что обнаружили Альберта по крови, по той крови, что он сдавал как донор. Они якобы исследовали все ДНК, какие есть, и вот старания увенчались успехом. Выслушав, Давид Львович спросил:
- Скажите, Альберт, вы не знаете, эта ДНК… она вообще когда-нибудь мертвой бывает? Я вот о чем – они с пятисот метров мумии поднимают… Глубокая могила, вам не кажется…
- Неплохая.
- Да, неплохая. А мы сами туда лезем…
***
- Как ты себя чувствуешь?
- Как музыка Вивальди.
Было приятно, что Лена интересуется твоим самочувствием. Альберт и без этого не без приятности сидел в кресле, потягивая вино. Вокруг него уже какое-то время происходила не совсем ясная суета, словно он уже по каким-то причинам стал сильно отличаться от остальных и переселился наполовину то ли в аквариум, то ли в иной мир.
Нет, иной мир – слишком сильно сказано. Пока в твоей руке бокал красного вина, а перед глазами телевизор с программой «Вести», - ты не исчез, ты живешь.
Но отличие от остальных все-таки было весьма ощутимое, хорошо, когда в номере только Давид Львович и Лена, ну еще и он, Алик, разумеется (в кресле). А потом в номер стали прибывать все новые и новые неандертальцы. И все с выпивкой, кое-кто даже пьянее тебя!
Юра-флотский принес «Мартини», но ему было строго указано. Неофиту пришлось отправиться за водкой и шампанским. Как-то так получилось, что сегодня вечером все пили водку и шампанское, Альберт не заметил, чтобы кто-нибудь пил одно шампанское или одну водку – смешивали!
Ему казалось, что так происходит не в последнюю очередь под воздействием его собственной харизмы, начавшей вдруг проявляться в восьмом часу, когда выгнали чем-то озабоченного Эрика, и народу пришлось рассказать давнюю, еще времен сухого закона историю о том, как в Москве ночью брали у таксистов шампанское и водку ящиками, по десять рублей бутылка, а потом пели под гитару «Пылают станицы» и «Ананасы в шампанском».
История оказалась действенной, мало того, живой – она видоизменялась на глазах, студентки Гнесинского училища, которые направляли действия джентльменов, покупавших водку, уже превратились в столичных аристократок, на самом деле бывших музами и наядами. Неизвестный и толстый музыкант – в юного Малинина, ходившего в те годы по Москве исключительно в русской офицерской шинели, поскольку этот Малинин был, оказывается, монархист. А сам Альберт неуловимым образом уже тогда стал настоящим автором большинства работ, представьте себе, - Никаса Сафонова!
Давид Львович, слушая Альберта, уже пару раз произнес магическое – «Лотман», Альберт чувствовал, что жизнь хороша, что она, жизнь, прожита, черт возьми, не даром!
Несколько не понравилась Альберту такая парадигма, что он не смог подняться из кресла, когда пришла Ирина. Но нашелся он весьма быстро – сказал, что пребывает в артистическом расположении духа, что именно так отдаются искусству без остатка.
Видя, что Ира не совсем, мягко говоря, его понимает, добавил, чтобы она не беспокоилась, как Эрик, поскольку завтра будет креатив, а сегодня креативно настроенные граждане готовятся.
Ирина сияла. Альберт видел это сияние. Конечно, в этом мог быть виноват тот самый креатив, но Альберт так не считал.
«Нет, она настоящая. – думал он: - И сияет по-настоящему. Просто я не верю в сияние и от этого не верю своим глазам.»
Потом он сразу же забеспокоился, что Ирина сияет сильнее, чем Лена и ему немного стало обидно за столь несправедливое устройство мира. Он-то был сегодня с Леной, а не с Ириной. Как же так получилось? И как все засияло бы, окажись Лена с Ириной такими добрыми женщинами, что…Нет. Не бывает такого никогда. Бывает вернее, но только в порнофильмах… Правда и в юности тоже бывало…
Значит, юность – это порнофильм? – озадачился Альберт. Потом он вспомнил, что дома у него жена, которая неизвестно как себя чувствует сейчас, чем занимается и даже неизвестно сияет сейчас или нет
И Альберт засиял сам.
Граждане, не обращая особого внимания друг на друга, готовились. Кто-то танцевал латиноамериканские танцы. Давид Львович покрикивал танцующим: «Лотман!», «Рио-Рита!». Кто-то одновременно с танго начинал джигу, шепча партнерше на ушко про свою настоящую родину – туманную Шотландию.
Шотландцев что-то сегодня много было, да… Альберт, кажется, и сам что-то такое припомнил, какие-то туманные вершины…
Внимание друг к другу проявляли, когда затеяли преферанс. А так же тогда, когда говорили тосты и выпивали. Вообще, что такое тост в такое время и в таком месте? Это антиамериканский выпад, вызов интересам национальной безопасности США. Не столько пьянка в номере, а именно тост.
Но Эрика, который мог бы позвонить в департамент и сообщить, что весь проект под угрозой, выставили за дверь. А среди неандертальцев стукачей нет. В этот вечер Альберт в этом убедился совершенно. С каждой новой рюмкой общество становилось все более и более изысканным, люди милыми и удивительными, взгляды проникновенными и честными.
Виталий Михайлович снова сообщил, что он крестьянский сын, Давид Львович рассказал, что занимает ответственную должность в ЗАО «Улан-Баторская железная дорога», а также то, что в тех краях классических неандертальцев крайне мало. Юра-Флотский описывал «самый красивый город» - Сингапур. Лена с Ириной все время улыбались и не говорили ничего, потому что им приходилось со всех сторон выслушивать комплименты.
Комплименты, на взгляд Альберта все были весьма тривиальны. Появившийся, когда открывали шампанское, Арлекин сначала танцевал с Леной, а потом вдруг он уже плачет. Сосредоточенности на лице не меньше, чем у Эрика, да еще слезы!
Арлекин плакал и просил эвтаназии:
- Съешьте меня, я сам себе надоел. Только эвтаназия, прошу! Человечности прошу – не надо меня, как свинью, бить палками, чтобы мясо вкуснее стало. Не станет оно вкуснее, люди! Я так не думаю, по крайней мере.
- С ним, похоже, писатели побеседовали, - сказал кто-то.
- Не исключено. Так вот что такое человечность на самом деле…
- Катарсис ему трэба, - высказался Давид Львович и всматривался в плачущего товарища повнимательнее – куда бы тут ввернуть «Лотмана»?
Неожиданно всем захотелось покушать, закуски перестали удовлетворять. Кто-то хотел сосисок, как в Елисеевском, кто-то заговорил о шашлыках. Виталий Михайлович веско напомнил, что камчатского краба следует разбивать молотком, без такого прибора не осилишь. Арлекин перестал плакать и сказал, что сейчас все продукты ненатуральные.
- Выпей натуральной! – приказали ему. Не подействовало.
- Вы что, думаете, правда где-то есть шато, где делают натуральное сухое вино? Шампанское? Из винограда? Брют? – Арлекин поднялся во весь рост и Альберт вспомнил про Маяковского.
- Нет, не тут-то было! Шашлык, думаете, настоящий? Я так не думаю. Мясо, жирок, огонь… А там стероиды! – Арлекин хотел смахнуть слезу, но к собственному удивлению обнаружил, что слезы кончились.
- Но дорогой мой, стихии-то остаются. Воздух, вода, огонь, земля. Пластмасса здесь ни при чем… - возразили оратору.
- А человек?
- Что человек? – удивились.
- Человека-то схватили, держат и хотят клонировать. Его уже избили, изнасиловали, унизили, оплевали. Кто? Кто – вы будете смеяться – виноват? – у Арлекина совсем высохли слезы. Он улыбался:
- И это, заметьте, при том, что человечеств на Земле два, неандертальское и кроманьонское. Как мы с вами теперь знаем.
- Я не понимаю, вы что, пытаетесь называть вещи своими именами? – спросил Давид Львович.
- После СССР вещи нельзя называть своими именами, - заявил вдруг Полковник. Все посмотрели на него.
- Это после Библии нельзя называть вещи своими именами, а не после СССР, - Давид Львович, совершенно очевидно, уже думал о таких идиотских вопросах. – Там, в Книге, какими именами все называется? Своими? Или не своими? Лабиринт какой-то… Бридж. Бубамара. Танк «Меркава».
- Давид Львович, не дрожите, - это уже был Альберт. – Меркава… Т-34 что вам, игрушка? С заводным ключом?
Хорошо получилось, загадочно. Все как-то разом вдруг взяли и вспомнили, что надо выпить, выпили, посмотрели на Арлекина и заговорили о футурологии.
Конечно, с позиций недалекого будущего, хотя бы завтрашнего утра, суждения участников дискуссии уже и в этот вечер могли показаться детскими, несколько сумбурными, но, что ценно, они ни в какое сравнение не шли с тем, что выдают специалисты по будущему из Академии прогнозирования.
Академиков в номере не было. Альберт понимал, что гордиться тут нечем. Это все равно, что посреди сообщений о деятельности Николая Константиновича Рериха, Елены Блаватской, Эрнста Мулдашева встать и сказать: «Мы университетов не кончали».
Альберт знал, что тонок в кости для таких заявлений. К тому же эгрегоры всякие с юности казались ему сущностями слишком далекими от многоэтажек, где он вырос. Шамбала была недоступной…
Не то что для некоторых. Честно сказать, Альберт верил только в существование циклопа Полифема . Причем верил из-за сыра и вина…
Чего умел избегать Альберт, так это трагедий. Уходил в море, как Кусто. Пусть мысленно, ну и что? Это тоже надо уметь. Трагедию Альберт признавал только на суше. В жизни он, как со временем убедился сам, хотел больше всего одного – умереть с улыбкой. Ну и чтобы дети были счастливы…
- …Будущее проектируется в увязке с интересами заказчика… - вещал Давид Львович. – Футурология в последние 30 лет стала продуктом конверсии разработок в области физико-математических и биологических наук в социальном плане…
- Давид Львович, будьте серьезнее! – крикнул ему Альберт.
- Пианиссимо, я цитирую!
- А можно прокатиться по вашей железной дороге? – это спросил кто-то из женщин.
- Что? Можно… Но я хотел бы сначала сказать вот о чем… Кстати, подождите… Что вы имеете в виду под железной дорогой, я не понял. Не такая уж она и железная… Так вот, я хочу сказать, что мы должны оценивать свое бытие, эту вечеринку тоже – не только в координатах четырехмерного мира, но в иерархии духовной структуры мироздания в целом…
Последним, что запомнилось Альберту в этот вечер, были слова «имманентная телеолологичность».
***
Спасло морское купание. Сначала, конечно, была сигарета. Отвратительный вкус во рту… Еще немного и день был бы испорчен, за сигаретой маячило раскаяние, прямо как у кроманьонца. Но не тут-то было! Альберт двинулся к морю. Насупившись, миновал пустой холл, не поздоровался со швейцаром. Решил, что искупается, даже если вода ледяная.
Через полчаса он был живой, спокойно и даже с радостью смотрел на показавшееся из-за горы солнце. Кое-кто назвал бы это рассветом, но Альберт знал – уже девятый час, утришский рассвет – это не рассвет где-нибудь на Красной площади. Он наступает совсем в другое время и по другому поводу.
Все системы корабля работают нормально, - констатировал Альберт. По данным телеметрической информации.
Достойно держались все мужчины. С некоторым удивлением Альберт увидел, что он на их фоне самый большой плакса.
Раскаяние… Похмелиться…
Полковник, вообще, сверкал кремом после бритья. Можно было спорить – у него и затылок побрит. Когда? Кем? Неважно…
Давид Львович курил и делал вид, что размышляет об имманентной телеологичности. Альберт понял, что он ищет, с кем опохмелиться. Чтобы получилось высокоинтеллектуально и в то же время не по-русски.
Опытный глаз сразу приметил оттопыривающийся карман, небольшую интеллигентную подавленность, ясное осознание богоизбранности. Самый обычный абстинентный синдром…
Чекушка!
Однако Давид Львович решил подойти к проблеме похмелья ответственно… Альберт показал глазами, что не согласен опохмеляться водкой. Давид Львович тоскливо поджидал остальных.
Надо же, в наше время – и такая безответственность! Не может он на водку глядеть… Ведь должен быть позитив. Главное, позитив есть, в кармане! Есть! Так зачем эта стадия развитого социализма?
Пришлось садиться завтракать без позитива. Эрик следил, чтобы наследники не пили много вина. Но все и так осторожничали – как спускаться в пещеру к предкам пьяному?
- …Германский хронист Ботон сделал описание древнеславянского бога Радогоста, его канонического изображения. Ободритский идол в Мекленбурге, называвшийся Радогостом держал на груди щит, на щите была черная буйволова голова, в руке был у него молот, на голове – птица… Как вы понимаете, лев – это символ Велеса, молот – Сварога, птица – это уточка, сотворившая мир…
Зачем Эрик начал этот исторический экскурс, Альберт не знал, только подумал, что слова «как вы понимаете» относятся сейчас исключительно к женщинам. Сегодня все наследники-мужчины находились в слегка парадоксальном состоянии, как наутро первого января. Пора было в пещеру.
Шахту окружал забор исполинских размеров. Словно здесь готовились к отражению атаки средних размеров динозавров. Разглядывая напоминавшую структуру мира спираль Бруно, Альберт даже подумал: «А что, если?» А что если под землей не только останки неандертальцев, но еще и кости динозавров? Может, неандертальцы динозавров пасли, приручили…
Не исключено, что ученые-генетики воскресили тех и других. Зачем им такой забор? От отдыхающих? Очень уж все похоже на парк юрского периода. Одни охранники чего стоят.
Разум все-таки взял верх. Невозможно было поверить в голливудские сказки, в какой-нибудь «Неандерталь-парк». Забор? Что ж забор… Сейчас в России эра заборостроения.
Вдруг Альберта что-то укололо. Прямо укор совести.
«Как же я не взял чекушку сам? Вот дурак. Еще и над Львовичем смеялся. С этими Даждь-богами и заборами неизвестно когда на волю выберешься. Хорошо, что сигареты взял. Но, наверное, в шахте курить нельзя…
Как он понял из объяснений специалистов, Большой Утришский разлом, где были найдены неандертальские пещеры, находился на глубинах от 150 до 500 метров, может быть глубже и шел поясом от долины Сукко в восточном направлении.
О настоящих размерах этого геологического образования никто не имел представления, исследования только что начались. Разлом, как и все на Утрише, оказался уникальным. Земная кора треснула в некие доисторические времена таким образом, что остались незначительные перемычки между разломом и поверхностью и, что самое интересное, между пустотами и Черным морем. Причем так называемая стенка между пещерами и морем в иных местах имела толщину всего лишь в десятки метров. Геологи, когда говорили об этом, начинали изнутри светиться, будто в них самих начинались некие геологические процессы.
Кое-кто даже увлекался не на шутку, выдвигал совершенно невероятные гипотезы о подземном туннеле под всем Черным морем и даже под Дарданеллами. Можно было подумать, что где-то в конце подземного утришского коридора лежит философский камень.
Не верилось, что Большой Утришский разлом обнаружили при поисках минеральной воды. Это все равно, что рассказывать, будто полеты человека в космос совершаются только за тем, чтобы некий товарищ пил вино по тридцать тысяч евро за бутылку. Или чтобы сам товарищ слетал в космос и выпил там.
Газетчикам, разумеется, позволено выдумывать всякие версии, называть наследие неандертальцев «буржуазным проектом», лепить всюду газопровод «Баку–Тбилиси–Джейхан», подозревать «руку Москвы». Так они выражают надежду на новый передел собственности. Но полагать, что кто-то поверит, будто самое великое открытие XXI века случилось из-за того, что местные шишки искали источники обогащения… Это для читателей.
Надо думать, здесь искали нефть на самом деле.
Наследники и сопровождающие лица миновали фейс-контроль, под дулами автоматов и взглядами джигитов из охраны миновали несколько стальных дверей. Лифт был обычной клеткой, но таких размеров, что в него поместились и наследники, и сопровождающие лица и трое неизвестных, которые не умели разговаривать, а также обладали новорусской внешностью. Раньше Альберт не видел на Утрише афро-американцев.
Всем раздали шахтерские каски с фонариками. Во время спуска интересно было наблюдать стены шахты, выхватывая их из каменноугольного мрака. Слышались восхищенные возгласы, заглушаемые звуками механизмов. Через минуту-полторы спуска воздух стал как в метро – сухим, приятным. Почему-то казалось, что он может закончиться.
Иногда луч фонаря натыкался на трос, шевелящийся подобно довольно крупной змее – в кулак толщиной. Мерещились артефакты – то впрессованные в камень конструкции инопланетного космического корабля, то фрагмент циклонической кладки, напоминая Альберту стены Херсонеса.
Попадались совсем уж странные предметы – нечто из фильмов Стэнли Кубрика. Из стен торчали ребра древних китов или, может быть, ящеров. Лифт спускался вниз довольно быстро, так что никто не успевал как следует рассмотреть чудеса – они превращались в горные породы, таяли во тьме, просто исчезали, как будто их и не было. Оставались лишь яркие игрушки разума, вспышки старинной фотографии, оставляя в памяти слепки действительно виденного и фантазии, которая – это сейчас, в темноте, стало ясно – была болезненной, встревоженной.
Лена увидела следы великанов, полковник – золотую жилу. Давид Львович озирался в поисках антисемитизма. Арлекин осторожненько топтал ногами пол. Лицо Эрика оставалось невозмутимым, но всякий при взгляде на него понимал – это всего лишь первый круг ада.
Несколько раз видели слабо освещенные туннели и площадки с перилами перед ними. Кто и когда прорыл туннели, куда они ведут?
Но что искать ответы, если здесь даже вопросов не задают?
Альберт ни с того ни с сего начал проникаться серьезностью мероприятия, в которое ввязался. В отеле все казалось проще, вернее безответственнее. А здесь пахло спецстроем. Никакие инвесторы не стали бы вкладывать деньги в столь масштабный проект затем чтобы покатать на лифте участников телешоу, пусть даже претендующего на самый высокий рейтинг.
Какое должно быть сокровище, если нам причитается четверть, а на остальное строят эту шахту, нас находят, да еще смотрят вдаль?
Какое бы сокровище не было, решил Альберт, следует внимательно присмотреться к тому, что будет там, на глубине.
Если там есть, кроме золота, предметы искусства, то они бесценны. А значит, их можно продать на аукционе «Сотби». Это может быть неандертальская керамика, каменные орудия, а, главное, пещерная живопись! Это не Малевич и не Ренуар. Это можно продать подороже Густава Климта.
Альберт одернул себя – не гони. Ты очень мало знаешь про ту эпоху. Совсем ничего о ней не знаешь. Была или не была тогда живопись? Мамонты, олени, сцены охоты? Или неандертальцы не умели рисовать? Надо литературу почитать. Сказать, что неандертальцы не только умели рисовать на стенах, но и писать, мало. Судя по Арлекину, это так и было, но это не аргумент, разве что для прессы…
Нет, если на дне не существует живописи, то следует ее придумать. Интересный бизнес, перспективный. Почему нет? Я все равно уже не буду обычным человеком. Да и каждый из нас уже не будет обычным человеком.
Альберт сквозь тьму и тусклое электрическое свечение попытался разглядеть лица своих спутников. Одно лицо приблизилось само. Печаль, тревога, латиноамериканские усики, подошедшие бы и диктатору и шашлычнику – Львович.
- Это КГБ какой-то, вы не находите?
- Есть такое дело, - отвечал Альберт, удивляясь точности формулировок, которыми оперировал Давид Львович. – Кстати, я не понял, зачем Эрик нам сегодня рассказывал про древних славянских богов?
- Не поняли? Вы, видимо, прослушали. Ученые нашли сходство тех изваяний, что внизу, с изображениями славянских богов, особенно с Присвицкими находками.
- Присвицкими находками?
- Да, это на востоке Германии. Но послушайте, это как-нибудь в другой раз… Лучше скажите, что вы думаете, мы увидим… там?
К разговору присоединились остальные наследники. С уважением выслушали Полковника, который рассказал про Карнакский храм в Египте и про статуи так называемых «будд» в афганской провинции Бамиам. Это те самые статуи, что не так давно ракетами и артиллерией расстреляли талибы.
- Так кто неандертальцы? Талибы или статуи? Или древние египтяне? – бросил Давид Львович. Он, похоже, имел свое мнение о тайнах Утришских пещер, отличное от мнения Виталия Михайловича.
- Дело в том, что никто не знает, когда и кем были созданы эти статуи. Как я уже сказал, их долгое время ошибочно считали «буддами». Но это не «будды»! Кто же они тогда? Почему бы не предположить, что они произведения как раз той загадочной цивилизации, к которой мы с вами принадлежим?
- А надбровные дуги у них какие? Во или – во? (Давид Львович бровями и пальцами показал антропологические тонкости, а также утолщения.)
«Нет, ему определенно нужно опохмелиться, – решил Альберт. – А то Львович начинает ниспровергать миры. К Полковнику прицепился…»
- Давид Львович, вы сами что думаете? Что нас встретит внизу? – Виталий Михайлович понял состояние оппонента.
- Я? Что это за постановка вопроса? Вы лучше скажите, кто эти люди, вот эти… негры?
- Это спелеологи.
- Что-то ваши спелеологи, похоже, из Государственного департамента…
- Почему они мои? Они не мои.
- А я думаю, там статуи больших, сильных мужчин. Из чистого золота, - заявила вдруг Елена Викторовна. Альберт не понял, шутит они или говорит всерьез. Поэтому спросил:
- Статуи смелых и больших людей?
- А почему бы нет?
- Мумии! Там мумии! – высказал предположение Арлекин. – Посмотрите, сейчас так много мумий кругом… К тому же, откуда они брали ДНК?
- Вы кого считаете мумиями, молодой человек? – Давид Львович не успокаивался. – Поясните. Сейчас наоборот время здоровых, динамичных, успешных людей!
- Да, но за ними-то стоят мумии.
- Так, вы прекращайте свою политическую агитацию. Это не политкорректно.
- Агитацию?.. Какую агитацию? Причем здесь – политкорректно? Я говорю о жизни и смерти…
- Да, да, смерть! Именно. Американские инвесторы не станут заниматься такими вещами.
- Что, вы считаете, там нас Микки-Маус ждет? – возмутился Арлекин.
- А вы полагаете, там Грановитая палата?
- Господа, господа! – посыпалось со всех сторон. Кто-то даже воскликнул:
- Товарищи!
Когда Альберт сообразил, что так проявляет себя нервное напряжение, он основательно успокоился – его товарищи вовсе не бесчувственные колоды, а живые люди, умеют не только делать вид, но и нервничать. А значит, где-то приближаются к чувству юмора. Без чувства юмора в этой пещере не выжить. Альберт не мог объяснить самому себе возникшее убеждение, но чувствовал – оно верное. Им предстоит нечто, после чего и человеком, может быть, не останешься.
Дело было не в мумиях, и, наверное, не в самой пещере. Кажется, дело было в богах. У тех, кого там нашли, должно быть, были другие боги, не такие, как у нас. Там, где сокровище, там всегда боги.
- Любопытно было бы узнать о религии неандертальцев, об их верованиях, - неожиданно для себя самого сказал Альберт. Даже не сами слова, а тон, каким он их произнес, заставили всех обернуться и замолчать.
- Мне подумалось сейчас, что вместе с этими костями проснутся древние боги… - попытался он объяснить.
- Что это значит? – спросил Давид Львович отвердевшим, как сталактит, голосом.
- Не знаю. Просто… таинственно все кругом.
Лифт плавно остановился, когда стало почти ясно, что этого никогда не случится. Наследники оказались среди камней, тусклых фонарей и очень неприятной тишины. После такой тишины в кино обычно наступает какая-нибудь гадость: нападают пауки, рушатся своды, из беспросветной глубины всплывает морское чудовище.
Кто-то включил свет, Альберт зажмурился, но картина запомнилась четко – вырубленный в скале зал размером с хорошую комнату в хорошем доме, до потолка футов пятнадцать, какие-то механизмы вполне современного вида, электрические кабели по стенам, как в бункере Гитлера. Чего это я на футы перешел? – удивился Альберт. – Сказывается присутствие Эрика.
- Историческая родина, - попытался пошутить.
Никто не ответил, все вертели головами, озирая подземелье. Неандертальцев тут не было. Сокровищ тоже.
- Это помещение искусственное, сами пещеры дальше, - пояснил Эрик, приглашая наследников следовать за собой. В тоннеле, который мог бы служить для автомобилей, тоже все было искусственное, но только сначала. Постепенно, шагов через триста, стало ясно – это уже пещера. Лампы здесь горели одна за одной, так чтобы было видно, на какой камень наступаешь. На стенах белой краской кто-то нанес стрелки и непонятные цифры. Альберт подумал, что еще немного и придется сгибаться.
Вдруг впереди послышались радостные возгласы – коридор там обрывался, переходил в синеватое свечение. Пещера!