Вождь вздрогнул и открыл глаза. Всё было на месте, но и кружилось тоже здорово. Сухой лист привык к такому положению дел в Бело-Розовом стане, точнее к положению предметов в его глазах. Никакого спокойствия, даже при полнейшей тишине. Не звучит музыка, не слышно успокаивающего бум, бум, бум, а всё равно на душе суетливо. Понятно, что птичку, болтающуюся перед взором, просто за здорово живешь, не заставишь посидеть на месте, не прижмёшь ей крылышки пожеланием, как впрочем, и не остановишь лесную, рогатую тварь, вечно щиплющую травку, выбирающую самую вкусную, да в таком количестве, что и суп из черепахи приправить бывает нечем.
Улитки. Проклятые улитки. На всё нужны материальные предпосылки, особенно на обеспечение спокойствия. Вождь даже вздрогнул, вспомнив, как в прошлом месяце Тихих дятлов, поднялся страшный шум – это старые красные бабки и деды принялись дуть в бамбуковые трубы, протестуя против урезания их довольствия. Тогда удалось всех успокоить, предложив замечательный закон о наследовании птичьего помёта для огородов и его индексации в общественном сливе. Закон. Сухой лист чувствовал левым, тикающим нервно веком, что это ключ к решению всех, буквально всех проблем в его Бело-Розовом стане.
Легко сказать. Даже суд был… Сухой лист задумался, почесал наколку над правой грудью в виде лохматой двухголовой курицы, сидящей на щите, украшенном Северной звездой пронзённой мечом, но так и не вспомнил: когда же в посёлке был суд, да ещё правый. Какой-никакой порядок был. Вот суда не было. Порядок поддерживался улитками, линчеванием, произволом и другими подобными средствами, хорошими, но уж точно незаконными. Сухой лист пошевелил задом. Закон не давал сидеть спокойно, он словно муравьиная куча, нет-нет, да и напоминал о себе вождю зудом и неожиданными уколами. Пришлось встать и вытряхнуть его из набедренных верёвочек. Само пришло решение. Буду судить. Вспомню буйные молодые годы. Сказано – засужено.
Очень скоро отзвучал долгожданный набатный барабан, созвал на общественную поляну честных дикарей. Когда всё некогда свободное пространство наполнилось пёстрыми перьями, пиками, множеством блестящих на солнце косичек женщин и лысых черепов воинов, шумным пищащим и взвизгивающим хором вездесущих малолеток, считая покачивающихся в наплечных люльках молокососущих спиногрызов, вождь вдруг опомнился. Его пробрала дрожь, будто ему опять предстояло действовать носом и губами, - тот же страх, что и на празднике дефлорации, его обуял. Он же забыл о преступнике!
О, Боги реки, неба и горы, что делать, дайте и немедленно мне преступника и желательно, племенного, то есть, государственного, а не мелкого воришку виноградных улиток. Услышали. Народ вдруг сгинул с поляны, будто провалился. От горы отделилась тёмная тучка, повисла над Бело-Розовым станом, пролилась быстротечным ливнем и тут же исчезла в реке, окончив существование бурлящими ручейками. Только тёмные, буро-красные лужи остались на поляне. Прямо на глазах они уменьшались в размерах под лучами солнца, очевидно сговорившись с нетерпеливой тучей быстро вернуть её капли обратно на небо. Ближайшие к поляне кусты зашевелились. Площадь опять огласилась криками попугаев и гомоном народа, высыпавшего из-под прикрытия леса под голубое небо. Оказалось, к несчастью, что никто никуда не делся.
Всё осталось по-прежнему, за исключением одной важной и очень кстати появившейся, правда, никому не видимой детали – мысли вождя. Она гласила: объяви преступником, особо опасным, всецело вредным обществу и племенным верхам, отсутствующего воина. Желательно, чтобы отсутствовал он довольно давно, а лучше бы совсем умер – вот было бы здорово. Ряд преимуществ такого совета Богов в голове Сухого листа определился моментально: во-первых, можно судить очень строго, а крови не будет на радость назойливым правозащитникам; во-вторых, никто не будет защищаться, что всегда бывает хлопотно и скандально; в-третьих, можно не спешить с наказанием при полнейшей наглядности, возможно в будущем, его неотвратимости и, что важно, исключительно на законном основании. Чудесно! Дело было за малым – назначить виновным в жутких грехах отсутствующего со времени проведения последнего праздника Синего набрюшника, соблюсти все судебные обычаи и вынести приговор.
Сухой лист шелестящим голосом зачитал импровизацию на тему «Как плохо преступать законы племени», приплёл, весьма искусно, сообщение о погоде на завтра, полученное заблаговременно от шамана, и был собою вполне доволен. Он радовался, что сосредоточился, не обращал внимания на прыжки и скачки населения и ярких цветовых пятен растительности на его фоне, выключил из разума поступающее в него изображение действительности, не придал никакого значения писку птах, который можно было принять за возгласы протеста – было б желание, но желания не было – и вынес приговор. Поняв, что наказан, а следовательно, чуть развлечёт всех до наступления послеполуденного отдыха, никто не будет, народ ни на что не реагировал, зевал и почёсывался, уже не стесняясь присутствия верховного судьи с его неинтересными законами, – то ли дело пух-перья-дёготь, нож в спину или дубинка по голове в тёмное время суток. Пришлось высечь двух особо злостных, нагло заснувших товарищей за неуважение к суду прямо в процессе заседания. Наконец, всё улеглось, вопли высеченных нарушителей утихли.
Сухой лист уже приготовился простучать отбой – бум, бум, бум, бум, - на большом судебном барабане, как вдруг вылез вперёд какой-то человек, седой и хромой и прямо в лицо вождю-судье выкрикнул: «Долой неправый суд – требую защиты подсудимого и представителя племенного обвинения», - Сухой лист со страхом – не из-за смысла слов, а из-за внезапно седого и глубоко старого вида узнанного им Лысого змея, - приготовился дать отпор бунтовщику, своему бывшему премьер-вождю.
- Видишь мой нос? Злыдень, Лысый змей, проспавший весь суд, а теперь вскочивший с кулаками после драки, видишь? – Вождь хотел ещё уточнить: «Хорошо видишь?», - но повтор показался излишним, надо знать меру и в риторике, поэтому он просто присовокупил.
- Пойдёшь вслед, туда, где он уже успел побывать четыре раза во время праздника дефлорации, но учти, дело носом не ограничится – отсидишь полный срок и во всех четырёх местах и не одним носом!
Мало кто понял к чему, но зато все поняли: о чём говорит сейчас судья, и сочувственно зашумели. Сухой лист тем же местом, которым чуял необходимость соблюдения закона, почуял неизбежность проведения гибкой политики – не очень ведь понятно, за кого шелестят набёдренными повязками и стукаются рожками-футлярчиками в толпе. Суды судами, а власть важнее.
- Хорошо, я разрешаю защищать Синего набрюшника, но учти, тебе Лысый змей, придётся его заменить, если решение суда не изменится, и не думай, что ты так легко отделаешься как ответчик в «Венецианском купце». Мы не бродячие актёры – отыграем фунт мяса в натуре. Трясти перьями и мы умеем.
- Речь моя будет коротка. Синий набрюшник геройски погиб ещё до того, как мог бы совершить все перечисленные вождём преступления. Он – невиновен.
По толпе прокатился ропот. Как перекрывать поток возмущения Сухой лист знал прекрасно, он его не испугался:
- Доказательства. Нужны веские доказательства! Где свидетель? Когда погиб Синий набрюшник? Мог или не мог? Вот в чём вопрос.
- Свидетель – на поляну! Есть свидетель.
На поляну, плача и спотыкаясь вышла Лю Ба Ши, - это она сегодня свидетель, необходимо отвести позор от своего мужа, хотя бы и после его смерти.
- В первый день новолуния…
- Прошу обратить на это внимание, - успел вставить слово защитник.
- … я приплыла на настиле к водопаду, чтобы ублажить Бога реки…
- В какой месяц был день полной луны, в месяц Дохлой собаки или Куцей лисицы?
- … Синий набрюшник согласился стать моим мужем и избавил меня от прыжка в водопад, сменив на настиле. Он поступил, как благородный воин…
- Вы не ответили на мой вопрос, защитник, свидетель.
Одобрительный гул перекрыл требование Сухого листа, ветерком дунув меж копей и косичек. Пришлось опять проявлять чудеса гибкости. Что за народ. «Гнуть, но не перегнуть, - верно мыслил товарищ Мао», - в таком контексте принимал новое решение вождь-судья.
Сухой лист закрыл глаза. Странно, кружение, всеобщее кружение и суета никак не пропадали. Вот и делай усилия, вот и старайся для общего блага – никакой благодарности. Не лучше ли не рассуждая рубить головы. Служить собственному уважению. Плакать по ночам не от бессилия, а от кровавого греха. Вождь повернулся на бок и смахнул со спины муравьиную шайку, нечего приставать ко мне с всякими законами. Так он думал, но всё же был доволен, ведь даже неправильно проведённый процесс, не достигший никакой зримой цели, имеет важное воспитательное значение. Отличный был плов из маиса и саранчи после заседания.
Он слышал из своей дворцовой хижины, как продолжают орать пьяные соплеменники, доедавшие остатки трапезы, пристукивают о землю пятками от удовольствия и воют на взошедшую луну, уверенные в том, что поют. Больше судов, маиса и пьянящего бананового крюшона – рецепт спокойствия народа. Да и возмутитель спокойствия правосудия наказан – поди-ка, поживи с косоглазой красоткой, ростом ниже попугая! Будет знать, как брать в свидетели вдовиц, - побудь женатым на старости лет, узнай почём фунт улиточного мяса. Закон торжествует в любом случае. «Dura lex, Sed lex» – как же это перевести на наш язык? Взошла луна. В ногах послышался шорох и скрип края циновки.
- Не волнуйся, мы тебе поможем, мы самые замечательные переводчики с мёртвых языков во вселенной, правда, Бессонница? Кстати, как тебе наш новый хозяин?