НЕСКОЛЬКО СОСТОЯНИЙ
Кто хоть раз призывался на военную службу в армии, испытывал… да, чего только не испытывал и не переживал, когда ему вручали эту маленькую бумажку, название которой «повестка». Вот и я, когда получил этот невзрачный листочек, превратился в маленький, но вместительный сундук чувств и эмоций. В общем, понеслось…
Говорят, служба в армии — это
исполнение долга перед Родиной.
Вот только убей, не помню, когда
и сколько я у нее занимал.
( «Челябинский
рабочий» от 16.04.2004 г.).
29 апреля, день первый. Шок
Три часа дня. Хорошая погода. Я даже не стал куртку надевать — кого тут до военкомата тридцать метров добежать. Отпросился на пять минут с работы, чтобы сбегать, ходатайство местному комиссару отнести. На дорогу у меня ушло около полутора минут. Уж лучше бы я не торопился — на пару мгновений дольше был бы спокойным и беззаботным…
— Подполковника не убедило твое ходатайство, а ты можешь быть уверен, что пойдешь в армию, — с ехидной улыбкой на лице сказал мне ответственный за призыв, капитан Никуркин. Речь шла о ходатайстве от главного редактора Кыштымской телерадиокомпании, в котором говорилось о том, что я действительно хочу поступать учиться на факультет журналистики Челябинского государственного университета. Человек в военной форме резко приземлился на скрипучий стул и быстро начал искать у себя на столе пустые бланки повесток. Он так торопливо и громко шелестел бумажками, будто бы боялся, что я куда-нибудь убегу.
— Так, милый мой, Родину защищать ты у нас пойдешь двенадцатого июня…
— Никак нет, — хихикнув произнес я, — восемнадцать лет мне исполнится только тринадцатого. — В этот момент мое сознание будто бы копаясь в огромном архиве головного мозга, искало моменты моей жизни, связанные с числом чертовой дюжины. Таких оказалось не так уж и мало. Само собой днем моего рождения была пятница тринадцатое, учился я в школе номер тринадцать, да и недавно сделал свой сто тринадцатый сюжет на телевидении. В общем, много чего «тринадцатого» всплыло в мозгах.
— Ну, тогда семнадцатого июня поедешь служить, бомбардировал в меня фразой Никуркин, — вот тебе повесточка. В шесть-тридцать утра, чтоб был у ворот военкомата. — Закончив предложение, капитан подал мне исцарапанную и погрызенную ручку, чтобы я расписался в получении этой самой «повесточки». Его услуга не понадобилась — я достал свой аккуратный черный «Luxor» и не торопясь, черкнул что-то похожее на подпись.
— Вот и замечательно, а теперь вон там пройди дактилоскопию, — военный указал на высокий черный стол. Но только через полминуты, когда я вспомнил, что дактилоскопия — это снятие отпечатков пальцев, я подошел к мирно улыбающемуся парню с черным валиком в руках.
— Когда-нибудь приходилось это проделывать? — спросил Тимур, намазывая мой большой палец левой руки чернилами.
— В общем-то, нет, — ответил я.
– Что, закон уважаешь?
– Нет, просто там плохо работают, — сострил я, имея в виду все службы и организации, где необходима дактилоскопия. На этом начало нашей беседы закончилось. Продолжил легкий, можно сказать, дружеский разговор я:
– А вы в детстве случайно не хотели стать художником?
– Да вроде бы нет.
– А зря. Неплохо получается произнес я и кивнул на руки молодого человека, - что же это такой талант пропадает?
– …- материл меня в душе Тимур. С таким выражением лица, какое он сделал в тот момент, в маленькой жилетке и потертых джинсах он был похож на какого-нибудь лейтенанта уголовного розыска, а тут еще и отпечатки пальцев…
– А для чего военкомату нужна карта моих ладоней, - поинтересовался я.
– А это если в Чечне голову оторвет, мы тебя по рукам опознаем, - прозвучало в ответ.
– Ну, а если руки?…
– Тогда тебя узнают по биркам на шее.
После того, как я отмыл руки от липкой черной краски, мне вручили пригласительный билет на «День призывника», сказали, что я должен сдать кровь в больницу для анализа на наличие СПИДа, и пожелали удачи.
Я старался не показывать своего предсуицидного состояния. Что-то подсказывало, что этого показывать не надо. Не надо выдавать того, что большая часть моего разума подавлена произошедшим и не функционирует. В те минуты я существовал только менталитетом, пытался острить, ехидничать и даже подкалывать, находившихся в помещении, сотрудников военкомата, вплоть до капитана Никуркина. А выходя из дверей учреждения, я достаточно громким голосом напевал «Самоволочку».
Но вот зеленая дверь с камерой слежения находилась за моей спиной. Небольшая, чуть заметная слезинка, как сейчас помню, из правого глаза покатилась по щеке. Неужели целых два года я не увижу своих близких и родных, не выпью с друзьями пива, не смогу сказать мимо проходящим девчонкам «привет, давай познакомимся, я классный парень, как раз меня тебе не хватало», да и вообще, много чего я не смогу сделать ближайшие два года.
Без стука вхожу в кабинет главного редактора:
- Алла Адамовна, на проводы шестнадцатого июня ко мне придете? – спросил я ее с очень натянутой улыбкой.
- Ты что, шутишь? – с округленными глазами ответила она вопросом на вопрос. Я молча достал из кармана повестку и дал ее своему начальнику.
- Не может быть! А что ходатайство?
- Не помогло. Сказали, что меня отправляют служить каким-то связистом и поэтому я должен идти в армию, чем скорее, тем лучше.
- Ничего страшного, ты главное сейчас держи себя в руках.
Тут в кабинет вбежала Ляля, наш бухгалтер. Сама по себе девушка ранимая и выводить ее из себя никто не рисковал, однако, не из-за боязни за расхлябанную нервную систему Ляли, а из-за беспокойства за свое здоровье.
- Что случилось? – поинтересовалась девушка. Алла Адамовна протянула ей маленькую бумажку с надписью «повестка», тем самым, повергнув Лялю в легкий шок, не мудрено, ведь эта девушка проводила в армию множество своих приятелей, так что слово «армия» и все, что с ним связано, ей осточертело. У Ляли на глазах выступили слезы, ну не так, чтобы она рыдала, скорей всего это было похоже на то состояние, когда в глаз попадает соринка.
- Ты что, сдурел?! как же так? Ты пойдешь в армию? – произнесла девушка.
- Видимо придется, - ответил я, еле сдерживая свои слезы.
За то время, что оставалось до завершения суток, а это было порядка семи с половиной часов, я очень редко моргал и часто смотрел либо на горы, которые окружают мой родной город, либо выбирал взглядом какое-нибудь облако на небе и внимательно его исследовал. Как ни странно в эти моменты я ни о чем не думал, что мне не свойственно. Обычно я задирал свой взор кверху в трех случаях, когда я брал какую либо фразу «с потолка» для очередного журналистского материала, когда меня звали с какого либо этажа дома, разумеется, кроме первого, и когда хотел что-нибудь наплести девушке о звездах и недосягаемых планетах. Во всех этих случаях была определенная цель разглядывания живущих надо мной высот, а тут… . Для чего, зачем, скажу честно, не знаю. Вот так прошел вечер, да и последующая ночь. Я забыл о том, что под ногами существует земля-матушка, по которой передвигаются люди, да и не только они. В те моменты на сетчатке моих глаз было только небо и верхушки гор, все это обладало какой-то таинственностью и неизвестностью, по крайней мере, для меня. И спать я лег не замечая ни одеяла, ни подушки. На автоматическом режиме я пожелал маме спокойной ночи и на удивление быстро сомкнул веки глаз и погрузился в сон.
30 апреля, день второй. Обезбашенность.
Пятнадцать минут девятого утра. Я открыл глаза из-за противного пищания китайского будильника. Вот уже ровно семь месяцев изо дня в день я просыпался подобным образом и в это время, чтобы отправиться на работу. Но никогда по утрам мой мозг не был в таком состоянии, в каком он был сейчас – я словно и спать не ложился, словно и не было прошедшей ночи. Обычно по утрам я либо мучаюсь с похмелья, либо просыпаюсь свежим и бодрым, либо кое-как открываю глаза и все утро хожу с опухшим лицом. В общем, состояние мое как-нибудь да менялось относительно вчерашнего дня. А тут никаких изменений. Такая же усталость в теле, такая же загнанность в глазах.
Впервой половине рабочего дня ничего особенного в телекомпании не было. Я «склеил» какой-то сюжет средней паршивости. Все не по одному разу интересовались, когда у меня проводы и можно ли будет на них прийти.
Я закрыл журнал учета готовых сюжетов, и вдруг внутри меня что-то произошло, что-то изменилось. На сегодня отработался, сюжет сдал – свободен, подумал я. На лице появилась улыбка. Улыбка человека, не которому хорошо, а которому до лампочки весь окружающий мир, такие чаще всего спиваются. Я подошел к телефону и набрал номер своего закадычного друга. С пятого класса мы с Серегой не разлучались, самый большой срок, когда мы не виделись – один месяц, я уезжал на юг отдыхать, а тут предстоит два года не видеть друг друга. Фраза «до армии надо попробовать все» стало моим девизом. Я понимал, что прямо таки ВСЕ, не получится, поэтому стремился к максимуму, а тут еще зарплату дали. Договорились мы с Серегой вечером пить пиво.
Когда мы с другом приговорили по пол литра пенистого напитка, он меня спросил:
- Чё, сегодня дома ночевать будем?
- Ну откуда я могу знать, как карта ляжет, - ответил я и сделал глоток. в этот момент меня полностью обезбашило. Язык заплетался, на лице была нездоровая улыбка, вовсе не из-за пива, а из-за моего предармейского состояния, и из-за того, что я действительно старался попробовать все. Например, до этого дня я никогда не кричал на всю улицу матом так, что голуби разлетались по сторонам. Купив еще пива, мы с Серегой направились в лес. Городок у нас маленький потому сделать это можно без особого труда. Мы сели на небольшой холм, который находился между железной дорогой и лесом, как таковым, открыли бутылки и начали свой дружеский разговор. Вряд ли какой-нибудь прохожий мог понять, о чем мы говорили, так как речь наша была насыщена множеством фамилий и неологизмов собственного производства. Откуда-то доносился запах костра, а внутри горело желание высказаться лучшему другу о том, что я чувствую сейчас и как мне тошнотворно.
- Знаешь, Серега, почему я не хочу идти в армию?
- Почему?
- Я боюсь, что сейчас уйду на два года, а потом приду, а тут все по другому, другая жизнь, другие люди. Жизнь, которая и не видывала парня по имени Женек, знакомые мне на лицо люди будут проходить мимо и даже не кивнут в знак приветствия. А я буду идти в другую сторону, и пытаться вспоминать их имена. Я боюсь разучиться играть на гитаре, писать стихи, мыслить… просто, мыслить. Я боюсь потерять чутье на людей, не смогу отличить хороших от плохих. В общем, я боюсь измениться.
- Да ты, Женек, не бойся. Мы через два года те6е мозги вправим и память подлечим, - ответил друг и слегка постучал ладонью мне по голове, а вот пиво ударило по мозгам, и поэтому из сидячего положения мы перекочевали в лежачее. Я подобрал с земли соломинку и взял ее в зубы.
- Природа, мать ее…,- ни с того, ни с сего произнес я, глядя на провода линии электропередач, - вот и я скоро отправлюсь туда, куда тянутся эти провода и идут эти рельсы.
- Это куда?
- Бог знает, куда, ну еще майор там какой-нибудь.
- Это точно, - протянул Серега и больше ничего не сказал.
Мы наблюдали за тем, как вдалеке мелькали огни родного города, и быть может, думали о том, что сказали, может, просто представляли себе, что сейчас происходит в городе – люди, машины… Я не знаю, о чем в эти минуты мой друг. А я пытался вообразить каким же будет течение жизни в моей альма-матер в последующие два года. Что-нибудь изменится без меня, как изменилась бы работа часового механизма без маленького болтика, или же все останется по-прежнему, как в песочных часах при удалении одной песчинки.
Кажется, моя обезбашенность прошла, и я вернулся в то состояние, в котором был два дня назад, когда о повестке ни сном и ни духом. Сейчас я просто знал, что через полтора месяца в несусветную рань мне предстоит трястись в маленьком автобусе, ожидая двухлетней каторги.
На моих часах было три минуты первого. Уже как сто восемьдесят минут назад начался месяц-май.
- С праздником тебя, Женек,- произнес Серега,- с днем весны и труда, первое мая ведь наступило!
После слов друга мы встали, отряхнулись и пошли праздновать Первомай. Исходя из календарных соображений, на этом месте должно быть написано «День третий», однако по идеологическим шел все еще второй.
Прибыли мы с Серегой к нему домой. Я конечно тут же позвонил домой и сказал своим, что ночевать дома не буду. А тем временем тетя Валя, мама моего друга откупорила очередную бутылку портвейна.
- Ну, - сказала тёть Валя, - чтоб служилось тебе легко, и домой, чтобы вернулся живой и здоровый.
- Ага, ближайшие два года мы теперь будем спокойно спать, - произнес Серега и нечайно капнул портвейн на стол, - ведь наш сон будет Женька охранять.
Стаканы с дешевым портвейном стукнулись друг о друга, а потом их содержимое влилось в нас; после чего разговоры о том, хочу ли я служить, да и вообще про армию полились рекой, так же как и время. Уже под утро я сказал: «От пива и портвейна, даже когда я их смешиваю, голова у меня не болит», и пошел спать.
15 мая 2006 г.