Опубликовано: Сборник рассказов "Запредельный градус", 2011 г.
1.
Чёрные тучи с подсветкой надвигаются незаметно. Ещё минуту назад небо было ясное, чистой голубизны, и вот…
– Девочки, вылезайте из воды, скоро дождь! – кричит Анна, подходя к кромке берега. – Пора ехать.
И, накинув лёгкий сарафан, собирает остатки еды и другие атрибуты пикника. Борис, глава семейства, относит шезлонги, тенты, прочий походный скарб в микроавтобус.
Девочки, одна за другой, выбираются из залива на берег.
Белла, как старшая, дисциплинированно выходит первой. Она отжимает, скручивая в жгут, длинные, тяжёлые волосы, подобрав с земли большое полотенце, промокает купальник. У неё стройная фигура и правильные черты лица, но для того, чтобы выглядеть законченной красавицей, девушке чего-то недостаёт. Белла уходит переодеваться в лес.
Лиза и Инга, смеясь, выбегают из воды наперегонки, подняв фонтан брызг.
Инга – жгучая брюнетка, ей тринадцать. Не по годам ладная, быстрая, как метеор, она наверняка считалась бы в классе «оторвой», если б не блестящие успехи в разных сферах. Инге многое прощается с пелёнок, и она привыкла этим пользоваться.
Лизе одиннадцать лет. Весёлая и живая белокурая девочка, младшая дочь в семье, всеми балуемая, она излучает радость жизни. И жизнь в ответ тоже радуется Лизе.
Оля сидит в шезлонге у воды, кутаясь в вязаную кофту, и читает Фолкнера. Русые волосы закрывают лицо. Она никак не реагирует на окрик матери.
– Ольга, дождь начинается! – кричит Анна. – У тебя со слухом проблемы?
Оля опять делает вид, что не слышит.
– Не ругай её, – произносит подошедший Борис. – Дождь ещё не начался. Вытряхни лучше половики, собери вещи.
И ласково ерошит чёрные вихры Инги, хлопает девочку по плечу, провожает взглядом, как она садится в микроавтобус.
Анна поспешно отводит глаза.
Борису Губареву – под пятьдесят, но он сохранил вальяжную привлекательность. Ему идут бородка и седые виски, а также успех, который сопутствует этому мужчине на протяжении всей жизни. Престижная работа, позволявшая ездить заграницу ещё в восьмидесятые, стремительный подъём в сумбурные девяностые и стабильное благополучие в двухтысячные сформировали его самолюбивую личность, скрывающуюся под маской барственной снисходительности.
Анне, жене Бориса, только что исполнилось тридцать пять, и она красива зрелой, яркой красотой, не съеденной, как у большинства соотечественниц, борьбой за существование.
Сосны, чистый воздух, мелкий белый песочек, огромные валуны на мелководье, на которые можно забраться и наблюдать, как волны трутся о твои ноги. Это место на побережье Финского залива – их место, они часто приезжают сюда отдыхать.
Пока супруги собираются в дорогу, Анна вытряхивает и складывает половики, а Борис чистит мангал, Оля всё сидит у воды с книгой. Уже первые капли дождя, неотличимые от солёных морских брызг, обжигают лица и голые загорелые руки отдыхающих, когда Белла подходит к Оле и трогает её за плечо.
– Оля, ты заболеешь, пойдём, – произносит она мягко.
Оля поднимает невидящий взгляд, её губы прыгают. Белла со странной смесью жалости и страха наблюдает, как у сестры трясётся голова, отчего глаза с нереально длинными ресницами быстро-быстро моргают, словно у куклы, которую трясет за плечи расшалившееся дитя. Глаза у Оли тёмные, мутные, с поволокой. Она смотрит пару секунд на Беллу, и, наконец, захлопывает книгу.
– Н-ну, п-пошли, – вяло соглашается она и встаёт. И тут же морщится: кольнуло в левом боку.
– Тебе же говорили, что застудишься, – Белла с озабоченным видом берёт Олю под локоть, но та решительно высвобождается.
– В-всё в п-порядке, от-твяжись. И-и-иди к м-м-младшим, – произносит Оля. Если бы не дефект речи, можно было бы сказать «раздраженно произносит». Но раздражение – это скорее то, что сейчас испытывает Белла.
Белла идёт к автобусу, в очередной раз чувствуя себя полной идиоткой. Ну, зачем она вылезла со своей заботой? Между нею и Олей – барьер, преодолеть который Белла не может, как ни старается.
Младшие девочки забираются в микроавтобус и тут же начинают тараторить о чем-то, перебивая друг друга. Высокий, с резкими интонациями голос Инги перекрывает щебетание Лизы. Анне хочется сделать замечание, чтобы девочки говорили потише, и она открывает рот, но, бросив взгляд на мужа, передумывает.
Громкие голоса девочек терзают барабанные перепонки.
Они едут по неровной лесной дороге, а дождь яростно барабанит в стёкла, и прямо по курсу, словно целясь в лобовое стекло, сверкает молния.
Инга и Лиза испуганно замолкают, и в наступившей тишине все отчётливо слышат звук, похожий на скрип зубами, потом – еле различимый стон, донесшийся с места, где, сжавшись, как воробушек, притихла Оля.
– Тебе плохо? – встревожено оборачивается к ней Анна.
Оля не отвечает, трясётся молча, устало прикрыв глаза.
– Завтра же запишем её на консультацию, – не оборачиваясь, произносит Борис. – Если скажут, что надо госпитализировать, значит, ляжет в больницу.
– С-с-со м-мной в-всё в п-порядке, – бормочет Оля, не открывая глаз.
Анна ещё раз оглядывается на задремавшую дочь, потом смотрит на резкий профиль Бориса и думает: с неродными дочерьми он даже гораздо более внимателен и заботлив, чем с родными.
Или… это демонстрация заботы?
Нет-нет, ей всё-таки определённо повезло с мужем.
Наверняка причина их отдаления – усталость Бориса, проблемы, связанные с бизнесом. У неё нет поводов для тревоги.
Ведь не может же быть, чтобы ЭТО существовало в реальности, а не только в моём воображении, с отчаянием думает она…
2.
Двенадцать лет назад.
Серый Питерский день постепенно трансформировался в вечер, такой же серый, только холоднее, промозглее. На скамейке в парке сидели и тихо разговаривали молодая девушка и мужчина постарше.
Девушка была красивой и яркой, как экзотическая бабочка, из породы тех женщин, на которых оборачиваются, независимо от возраста.
Мужчина был рослым и плечистым, с мужественным, честным лицом героя Джека Лондона. Такие герои безоговорочно притягивают женщин.
Они неплохо смотрелись в паре.
– Возьми деньги, – проговорил мужчина мягко, вытирая дорожку слёз на щеке девушки, которую она, казалось, не замечала. – Ну что это за глупая независимость? Тебе же дочку кормить…
– Я не могу брать у тебя деньги, – она ответила, как отрезала. Но при этом во взгляде, устремлённом на него, было столько мягкости, столько любви, что это никак не вязалось с жёстким тоном.
– Хорошо, я поверил в твою независимость, и в то, что тебе нужен я, а не мои деньги. А теперь возьми их и купи ребёнку лекарств. Кстати, у тебя оплачены коммунальные услуги? Из одежды на зиму всё есть?
Ей хотелось разреветься в голос, но она не умела и не хотела быть слабой. То ли дело – минутная слабость. Но чтобы совсем распуститься… А ведь было ещё кое-что, о чем он пока не догадывался, но должен был узнать в самое ближайшее время, ведь это касалось и его.
– Всю жизнь мечтала… стать любовницей женатого мужчины, – проговорила она с досадой в голосе. Это была досада на саму себя, на то, что ей захотелось элементарного человеческого счастья, а вот это уже точно непростительная слабость.
– Ты сама мать, сама пережила развод, и понимаешь, какой удар для детей, если отец уходит из семьи, – хмуро отозвался он. – У сына сейчас трудный возраст, он пошёл в первый класс. Дочка… у меня хорошая дочь, добрая, послушная девочка, когда я дома, с моих рук не слезает. Жалко отнимать у неё детство. Жена… я всё ещё не знаю, что ей скажу. Не торопи меня, мы что-нибудь придумаем…
– Придумаем – когда? Я беременна, – вырвалось у неё, и слёзы потекли, наконец, открыто, в два ручейка. И она их по-прежнему не замечала.
Мужчина посидел несколько минут, глядя перед собой, как оглушенный, потом издал смешок и произнес, обращаясь к самому себе:
– Ну, вот у меня и две семьи…
Они ещё долго сидели рядом и молчали. Он держал её руку и гладил замерзшие пальцы, не находя нужных слов.
Девушка думала о том, что теперь будет с ней и её больной дочерью.
Когда дочка родилась, у неё, помимо врожденной черепно-мозговой травмы, выявилась патология развития почек. Девочке постоянно требовались лекарства, и в больших количествах, а перспективы на будущее были неутешительными: там маячили аппарат «искусственная почка», и, как последствия длительного лечения, сердечные перебои. То есть всё должно было крутиться вокруг дочки.
Анна обливалась слезами, склоняясь над колыбелькой дочери. Даже во сне девочка продолжала трястись, изредка так жалобно всхлипывая, что у матери разрывалось сердце.
– Девочка ваша протянет, в лучшем случае, лет пять, – говорили врачи.
Муж, поначалу заботливый и внимательный, постепенно всё больше уходил в себя, и однажды заявил, что «больной и убогий» (его поганый язык повернулся такое произнести) ребёнок не вписывается в его статус успешной личности. Она и сейчас не могла простить ему той фразы, за которую ненавидела больше, чем за последующую скорую женитьбу.
Подруги говорили Анне, что «Бог всё видит», и «каждый получит по заслугам». Однако действительность подсовывала совсем другие картины. Бывший супруг процветал, у него уже рос полноценный ребёнок в другой семье, а она по-прежнему боролась за существование, вместе с дочерью-инвалидом, нелюдимой, замкнутой девочкой, эмоционально так мало дававшей матери за то, что та посвятила ей жизнь…
– Что-нибудь придумаем, Аня, – повторил мужчина. – И… всё-таки возьми деньги. Тебе сейчас нужно хорошо питаться.
Он обнял её за плечи, и она, положив голову ему на плечо, смогла наконец-то позволить себе по-человечески поплакать.
Беременность протекала тяжело. Это был 1998 год. Дефолт выбил у Анны почву из-под ног, лишил работы, и если бы не поддержка Бориса, нечего было бы и думать о нормальных родах в хорошей клинике, о покупке приличной коляски и других необходимых вещах.
Но… как он любил её! И все неурядицы в тот период только сближали их, усиливали чувства. Наверное, они и были тогда по-настоящему счастливы, хотя думали, что счастье только вот-вот наступит.
Наконец, ценой крови и слёз, Борис развелся с женой, и они с Анной зарегистрировали брак вскоре после рождения маленькой Лизы.
Эта малышка была плодом большой любви. Может быть, поэтому творец пометил её родимым пятном в форме пятиконечной звезды посреди темечка.
– Хорошо, что не на лице, – сказала тогда Анна. – А в таком месте – бог с ним, под волосиками всё равно не видно.
Развод дался Борису психологически тяжело. Некоторые сцены, проигрываемые с женой, были прямо-таки душераздирающими. После развода сын отдалился от него, а дочь, по-прежнему болезненно привязанная к отцу, теперь при встрече бросалась ему на шею и не отпускала долго-долго, вцепившись маленькими ручками, так, что не оторвёшь.
– Папочка, когда ты вернёшься домой? – спрашивала она.
– Потерпи, Бельчонок, мы обязательно будем вместе, – отвечал он, чувствуя себя последним негодяем.
И тут – как запоздалая лавина, сошедшая с гор в ответ на пророчества подруг о «высшей справедливости» – пришло известие, что Анин бывший муж и его жена насмерть разбились в автокатастрофе. Их дочь Инга осталась сиротой и находится в больнице.
– Боря, она же сестра моей Олечки, – это было первое, что сказала Анна, узнав страшную новость.
Борис помолчал, потом ответил, не глядя на жену:
– Я ведь не молодею, мало ли что – подумай, поднимешь ли ты троих детей?
– А как иначе? – вместо ответа спросила Анна, и он не смог возразить.
Борис был тогда гораздо мягче, совестливее и добрее, боже, каким он был…
Не думать об этом.
Маленькой Инге, когда она появилась в их семье, было всего три года. Она быстро восстановилась после аварии, как физически, так и морально. Через год казалось, что девочка уже совсем не помнит прежних маму и папу. Её родителями стали Анна и Борис.
Анна изо всех сил старалась не показывать предубеждения к невинному ребёнку, плоду последней любви её предателя-мужа, демонстрировала заботу о ней наравне с собственными дочками, и Инга росла, ни в чём не испытывая нужды, бойкая и целеустремлённая, самый яркий ребёнок в семье.
Слишком яркий, слишком эгоцентричный… её ли в этом вина?
Замкнутая в мирке своей болезни, тихоня Оля любила играть в одиночестве. Она забивалась в угол и тихонько тряслась там, в обнимку с какой-нибудь ею же покалеченной куклой, никому не раскрывая свой внутренний мир.
Инга и Лиза с раннего детства были дружны.
К тому моменту, когда подросшая Белла, чья мать уехала искать лучшей доли в Канаду, попросилась в семью отца, ей, как и Оле, исполнилось четырнадцать, Инге – одиннадцать, Лизе – девять.
Андрей, семнадцатилетний сын Бориса, жил один, в опустевшей большой квартире, оставленной Борисом бывшей семье.
Следует отметить, к чести Анны, что она изо всех сил старалась принять Беллу, как родную. Она видела, как тепло Борис относится к приемным дочерям, даже к «убогой» Оле, и не хотела отстать от мужа. И она относилась к Белле так же тепло. Да и заслуживала ли эта девочка другого отношения? Белла со дня появления в доме отца была так скромна и предупредительна, так старалась понравиться, что к ней быстро привыкли. И с того момента, как Белла вошла в их дом, незаметно прошло почти три года.
Так они и живут в этой большой, странной семье, несмотря на её разнородность, вроде гармонично сосуществуя, не нарушая привычный порядок.
Семья как семья.
3.
Оля Губарева дремлет в автобусе под шум дождя и видит сон.
Вот она, малышка в розовом платье, раскачивается на качелях. Качели – старые и допотопные, доска и две верёвки. Мама и отец – родной отец, стоят с двух сторон, папа – впереди, а мама – позади неё, за спиной, но она почему-то прекрасно видит и маму. Родители смеются, ловят её и отбрасывают. От отца – к матери, от матери – к отцу.
Во сне Оля видит себя нормальной, здоровой девочкой, она всегда во сне нормальная девочка, и это так же естественно, как потом противоестественно пробуждаться, мучительно приходя в сознание, вплывая в реальность.
Внезапно туча набегает на солнце, и Оля задирает голову вверх. Она видит верёвки и перекладину, и первые капли дождя падают на её запрокинутое лицо.
Оля опускает голову. Странно, родителей уже нет рядом. Она начинает крутить головой и замечает их в отдалении. Отец машет руками и что-то кричит. Мамино лицо тоже – сплошной крик, глаза горят безумным огнём, рот распахнут, руки раскинуты, как крылья птицы, которая пытается и не может взлететь. До Оли доносятся слова: «… она же твоя дочь… как ты можешь…» Что отвечает отец, Оля не слышит. Треск верёвок перекрывает сдавленный крик матери. Оля падает, падает, падает стремительно и бесконечно, и нет родительских рук, которые могли бы её подхватить…
Она вздрагивает, открывает глаза и морщится: ноет в области сердца. Оля вынимает из облатки и суёт в рот таблетку валидола, заталкивает под язык, посасывает, громко чмокая.
– Смотри, мой фонарик хочет говорить с тобой! – верещит тем временем маленькая Лиза, включая фонарик и направляя пучок света прямо в глаза Инге, которая старательно жмурится.
– И что он собирается мне сказать? – спрашивает Инга. – Ну что ты, фонарик, язык проглотил? Сейчас выну из тебя батарейки и расплющу их булыжником у тебя на глазах, и в мучениях ты умрёшь, и выдашь перед смертью все тайны страны Тьмы…
– А я тебя ослеплю, или… заведу в тёмный лес и оставлю умирать от голода в стране Тьмы.
– А я спою свою самую красивую песню, и меня услышит и найдет сказочный принц.
– Дети, можно потише, – раздраженно произносит Анна. – Посмотрите, Оля ведь спит…
– Тишина! Фонарик приказывает мне и тебе молчать до самого королевства! – торжественно произносит Лиза.
Обе девочки замолкают и садятся, вытянувшись в струнку. Вскоре, однако, это им надоедает, и ушлая Инга начинает тыкать Лизу пальцем в бок, отчего та визжит и заливается довольным смехом.
– Фонарик ведь велел молчать до королевства! – вмешивается Анна. – А то придется мне принимать меры вместо фонарика…
Девочки снова ненадолго затихают.
Оля дремлет, опять проваливаясь в сон.
На этот раз она видит себя, маму и отца в большой комнате с весёлыми обоями, заваленной игрушками. Посреди комнаты стоит ёлка. Мама достаёт из свёртка большую куклу с золотистыми волосами, в голубом парчовом платье и позолоченных туфельках.
– Какая красавица! – восторженно вскрикивает маленькая Оля. Она протягивает ручки к кукле и…
– Ольга, ты себя плохо вела и не получишь эту игрушку, – раздаётся вдруг голос отца.
Папа, обычно такой добрый, забирает куклу из маминых рук. Мамино лицо кривится, как будто она собирается заплакать.
– Пожалуйста, – хныча, просит маленькая Оля, протягивая ручки.
Но что это, откуда в комнате ещё одна девочка?
Инга.
– Это тебе, моя маленькая принцесса, – говорит папа и отдаёт куклу Инге, а та горделиво скалит зубки и смотрит на Олю, радуясь её слезам.
– Папа, ты же говорил, что это я – т-твоя м-маленькая п-п-прин-прин-цесса! – заикаясь, как наяву, взвизгивает Оля и от собственного крика просыпается.
Все, кроме Бориса за рулём, спят. Даже Анна, сидящая рядом с водителем.
Дождь бьёт в окна, в перспективе видно одно только фиолетовое небо.
Боже, думает Оля, что за бред? Какой папа, какая принцесса? Я же совершенно не помню родного отца.
Вот в этом они схожи с Ингой: та его тоже не запомнила. Шум дождя за окнами убаюкивает, но Оля уже не хочет спать, она смотрит в затылок Борису, ведущему микроавтобус, как семейный корабль, который обязательно должен выплыть, даже в сильный шторм. Оля всю дорогу, не отрываясь, смотрит на Бориса и сосредоточенно думает, думает…
4.
Губаревы живут в двухэтажной многокомнатной квартире. Квартира имеет сложную планировку. Первый этаж: общая гостиная и две детских; кухня, совмещённая со столовой, такая просторная, что можно покататься на роликах; большая гардеробная, туалет, ванная с джакузи и душевая кабина.
Второй этаж: родительская спальня, кабинет Бориса, ещё две детских комнаты, две небольших гардеробных, туалет и гостевая ванная. Мудрое решение вопроса мест общего пользования избавляет семейство от унизительной необходимости толпиться в очереди по утрам.
Когда они въехали в эту квартиру, два года назад, Борис сразу и чётко распределил жилье, отвёл каждому свою территорию.
– Здесь, на первом этаже, будет гостиная. И комната малышки Лизы, – говорил Борис два года назад, когда они вселились в эту квартиру. – Стены мы сделаем розовыми. Рядом – комната для старших девочек… видишь, дорогая, она больше других – двадцать два метра. Её они оформят сами, как захотят. На втором этаже – наша спальня, мой кабинет, а также комната и студия Инги. Наверное, стены – в зелёных тонах. Как она любит.
– Но… разве Оля и Белла будут жить в одной комнате? – удивлённо спросила Анна. – Да и зачем Инге две комнаты?
– Они ведь совсем небольшие. Пианино и другие инструменты займут половину пространства, Инге будет тесно. Мы сделаем хорошую звукоизоляцию и оборудуем отдельное помещение для занятий Инги музыкой. А Белла и Оля всегда прекрасно уживались вместе.
– Но, может быть, Оле было бы удобнее в отдельной комнате… Да и Белла ведь… – попыталась возразить Анна, но Борис пресёк её протесты утверждающим «всё, я сказал!».
Так Борис своими руками создал барьер между Ингой и другими девочками. В её музыкальной комнате поселились пианино, синтезатор и две гитары; звукозаписывающая аппаратура. Инга могла теперь петь и играть, сколько душе угодно.
Через год она записала первый альбом со своими песнями. В двенадцать лет. Причём это оказалось прекрасно сочетаемо с классическим музыкальным образованием. У Инги такой талант, что ей трудно будет выбрать отделение в консерватории, на которое нужно поступать. Она так многогранна, что рискует себя разрушить…
Это были слова Беллы – правда, ещё до того, как они въехали в новый дом.
А после… Оля и Белла ничего не сказали родителям, узнав о распределении комнат. Ничего. С той лишь разницей, что Белла впоследствии мысленно вела долгие разговоры с отцом, обвиняя его в несправедливости, а Оле, кажется, было всё равно.
– А м-м-мне п-плевать, – вот всё, что она тогда сказала Белле.
Оля в своем мирке и так отгорожена стеной от любого соседства, какая ей разница.
Оля. Девочка, вопреки прогнозам врачей, живущая сверх отпущенного на Земле срока уже одиннадцать лет. Ученица массовой школы, и вдобавок почти отличница. Хотя, что таить греха, для всех одноклассников Оля – «убогая». Невзирая на могущественного папу. Это коллективное мнение редко высказывается вслух, но Оле оно прекрасно известно.
А каково мнение сестёр? Если спросить у Беллы, что за человек Оля, Белла ответит: «бедняжечка». Это слово из её лексикона. Бедняжечка. Несмотря на барьер, Белле жалко больную соседку по комнате. Если бы Оля услышала такой отзыв, её бы скрутило от бешенства сильнее, чем от почечных колик.
Если спросить у Инги, кто такая её сводная сестра Оля, Инга уверенно ответит: «убогая». Для Инги вообще бара-бир, есть ли Оля на белом свете, нет ли её.
И, наконец, для малышки Лизы Оля – родной и близкий человек, старшая сестра. Впрочем, Лиза любит всех. И Лизу любят все. И Олин взгляд теплеет, натыкаясь на светлую головку младшей сестрички.
И даже Андрей, блудный сын Бориса, обожает Лизу, не спускает её с колен.
Андрей. Резкий, угловатый, закомплексованный почти красавец. Он изредка приходит навестить сестёр, Беллу и Лизоньку. Младшая при этом всегда вылетает из своей комнаты, как метеор, виснет на шее, не дает Андрею поздороваться с остальными девочками. Наконец, Андрею удается высвободиться из объятий Лизы, и он целует Беллу, кивает Инге, Оле, мачехе. А Борис – тот даже не выходит из своего кабинета, когда сын приходит в его дом.
В эти редкие визиты Андрея Анна накрывает на стол, и все, за исключением Бориса, пьют чай с пирогом. Инга охотно помогает матери, чего обычно не происходит, а девочки и сама Анна подозревают: конечно, это для того, чтобы продефилировать лишний раз, пританцовывая, перед Андреем, продемонстрировать своё искусство подиумной ходьбы.
И чего только не умеет Инга! Поёт, виртуозно играет на фортепьяно, танцует. Разве возможно такое, чтобы на Андрея не подействовали её обольстительные уловки?
Инга, инфантильный ребёнок по духу, придумщица детских игр для Лизы… Как это и то уживается в одном человечке? Так думает Анна, и, спохватившись, пытается погасить в себе неприязнь к приёмной дочери.
А Белла думает о другом. О своём отце. Она всегда о нём думает.
Отец самый сильный, мудрый, красивый и добрый. Как ей тепло, когда его одобрительный взгляд останавливается на ней. Вот только, к несчастью, это происходит всё реже и реже…
Потому что… Потому что…
Оля же вовсе не смотрит на Ингу с её увертками. Она знает Ингу, как облупленную, и ничего нового увидеть не предполагает.
Однако Инга умудряется удивить и Олю, когда оказывается рядом с Андреем и буквально трётся об него недетской попкой!
А он – он совершенно не реагирует на дешёвые ужимки, умница Андрей. И он красив, очень красив, Андрей. Анна ловит себя на том, что иногда смотрит на юношу дольше положенного, и, спохватившись, поспешно отводит взгляд, со смутным чувством вины. Затем уже с нескрываемой злостью бросает взгляд на Ингу. И вдруг понимает, что топила свой гнев в душе долгие годы…
Тут вдруг в столовой оказывается Борис. Вероятно, его привлёк сюда смех Инги, похожий на звон колокольчиков.
– Тебе к экзамену по музыке пора готовиться, – почти яростно набрасывается он на Ингу.
Все сидящие за столом удивлённо переглядываются.
Инга тут же улетучивается.
– А ты так до сих пор и не устроился на работу? – без перехода поворачивается он к сыну. Ни «здравствуй», ни даже беглого «привет», ни рукопожатия, – Вечный студент…
– Папа, я учусь на третьем курсе, у нас сейчас очень сложная программа, а халтуры и того, что присылает мама, мне вполне хватает, – отвечает Андрей, чётко отчеканивая слова. Его голубые глаза пышут гневом.
Он смотрят друг на друга.
– А я бы, на твоём месте, перевёлся на заочное, и пахал, как вол! Это ты должен матери помогать.
– У мамы нет ко мне претензий…
– Зато у меня есть! Вырастил бездельника на свою голову! – гремит Борис.
Инги уже нет в комнате, и до всех сидящих за столом доносятся нежные переливы аккордов. Оля, так и не доев пирог, ковыляет к себе в комнату. Анна цепенеет, в страхе смотрит на мужа. Белла тоже смотрит на отца, не отрываясь, но по-иному, и такая боль у неё во взгляде...
– Папочка, – бросается к отцу Лиза, – ну, не ругай моего Андрюшу, пожалуйста!
Борис машинально гладит Лизу по голове, но тут же отодвигает её.
– Дармоеда вырастил, – рычит он, опять поворачиваясь к Андрею.
– Можно подумать, что ты меня растил, – бросает Андрей высокомерно, – а уж о моей матери я бы на твоём месте…
И тут же удар кулака валит его на пол. Со стола падает тарелка и разбивается. Лиза вскрикивает и плачет.
– Папочка, что ты делаешь?
Борис уходит и хлопает дверью. У Беллы – слёзы на глазах. Она бежит следом за отцом.
Анна помогает Андрею встать и уводит его в ванную, смывать кровь с лица. Плачущая Лиза остаётся за дверью, потом, постояв, уходит к себе в комнату.
– В нос надо сунуть вату, тогда кровотечение остановится – говорит Анна, промывая ссадину на губе Андрея перекисью водорода.
А этот мальчишка – что делает он? Порывисто хватает руку мачехи и целует.
– Анна… Аня, – бормочет он, – когда я вас увидел впервые… Прихожу в этот дом, к этому… этому кккозлу, этому уррроду.. только из-за вас… из-за тебя…
– Ты с ума сошёл… – первая мысль, которая приходит в голову Анны: он же его убьёт! Совсем убьет, совсем… хотя вряд ли, ведь у Бориса уже другие ценности, и жены нет в их списке…
– За что ты его так ненавидишь? – бессмысленный вопрос. Того, кто предал тебя и твою мать, есть за что ненавидеть.
Но… она сама…
– Но как же, Андрюшенька, – бормочет она. А руки предательски зарывается в его густые волосы. Его губы на её шее. Его руки на её талии. Это неправильно, но… У меня ничего не было уже тысячу лет, он, Борис, так занят… устаёт на работе, дома смотрит сквозь меня… А у меня – никогда, понимаешь, НИКОГДА не было, я даже и не думал, я уже давно тебя люблю…
– Я же старше тебя на…
– Не надо. Какая мне разница. Если ты – единственная…
– Мы не можем здесь и прямо сейчас… Подожди, я к тебе приеду….
– Я буду ждать.
Она выпускает его из ванной, помедлив, выходит сама – и тут же упирается в Ингин холодный взгляд. Мимолётное замешательство. Затем Инга поворачивается к мачехе спиной и уходит к себе.
Маленькая сучка. Теперь всё зависит от того, насколько она окажется… благородной? благоразумной?
И внезапно Анна осознаёт, что давно уже ненавидит эту приёмную дочь…
5.
– Инга совсем отбивается от рук, на неё жаловалась учительница в музыкальной школе.
– Эту учительницу надо гнать из школы поганой метлой. Инга из-за неё не попала на Всероссийский конкурс! Ты помнишь, какой удар был для девочки?
– Инга плохо подготовилась. У её подруги был костюмированный бал по случаю дня рождения, и Инга три дня таскала меня и Беллу по бутикам… а ты… не только не напомнил ей, что надо готовиться к конкурсу, ты…
– Моя дочь должна была приехать на бал в самом лучшем платье. И она всё равно успела отлично подготовиться. Она должна была попасть на конкурс!
– Ты слишком много внимания уделяешь её нарядам. А то, что она уже считает ниже своего достоинства помочь мне по хозяйству…
– У нас ведь есть приходящая домработница. При чём здесь моя дочь?
– Не забывай, что у тебя ещё три дочери…
– Да, которых надо полностью обеспечить для замужества… кроме убогой, понятное дело…
– Что ты сказал? – Анна, не веря своим ушам, смотрит на Бориса.
– Ну, ладно, прости… – Борису явно не по себе. – Я не хотел. Это ты меня вывела. Пожалуйста, не указывай больше, как мне воспитывать Ингу. И что вообще ты знаешь о воспитании?
Анна медленно опускается на стул, не сводя глаз с Бориса, а он выходит из кухни, бросив через плечо:
– Мы с тобой ещё вернёмся к этому разговору.
И через какое-то время, этажом выше, хлопает дверь его кабинета. Анна остаётся сидеть за столом, глядя в пространство.
Сверху льётся мелодия. Тревожная и пронзительная. И голос Инги, чистый и высокий, поёт, по-видимому, собственную песню:
– Что-то ушло навсегда от ме-ня… Хмурый рассвет, ночь тревожно го-ня… Входит без стука, напротив садится, черная тень на поро-оге таится…
Анна с трудом встаёт из-за стола, ставит тарелки в посудомоечную машину.
…Это было похоже на сплав по реке с порогами и водоворотами, это было подобно экстремальной гонке отчаянных головорезов, спасавшихся от преследования полиции, это было, было! Они соединились в одно целое и не отпускали друг друга вечность, они вгрызались друг в друга, как голодный бродяжка – в ароматный хрустящий батон, они сплетались на головокружительной высоте, как акробаты, выполнявшие смертельный номер. Их слияние было бесконечным, как детство, и мгновенным, как человеческая жизнь.
– Я люблю тебя, – выдохнула Анна, как только смогла выдохнуть.
– Мы никогда не расстанемся, – проговорил он, падая на спину.
Они смотрели в зеркало на потолке, в глаза друг другу, и молчали долго-долго.
– Инга, кажется, догадалась, – произнесла, наконец, Анна.
– Она нам не помешает, – Андрей потянулся за сигаретами, прикурил, втянул в себя дым, поднёс сигарету к её бледным губам, чтобы она тоже затянулась.
– Нам никто не помешает.
…А сегодня у них опять семейный выезд на природу. У Бориса выпал редкий выходной.
Анна заканчивает уборку кухни. Посуда чистая, остальное – дело домработницы, которая придёт через час. Нужно поторопить девочек.
Она стучит в комнату Оли и Беллы.
– Девочки, собирайтесь па пикник, – кричит она через дверь и сама идёт собираться.
А за дверью комнаты…
Бледная, трясущаяся Оля – и Белла с заплаканными глазами, застывшие друг напротив друга, как две статуи, гневная и обороняющаяся. Трясущаяся голова гневной статуи только усиливает страх жертвы.
– К-как т-ты п-посмела это с-с-сде-сделать? – шипит Оля. – Т-тебя ч-что, ма-ма-мамочка т-твоя ды-драгоценная н-не у-у-учила, чт-то чи-читать чу-чужой д-дневник – это по-по-подлость???
– Я случайно наткнулась, открыла, не зная, что это, и потом уж оторваться не могла, – всхлипывает Белла. – Олька, ну прости, ты же знаешь, я никому…
– Е-е-ещё ра-раз за-за-застукаю – у-убью, – отчеканивает «бедняжечка», и морщится от боли в боку.
– Прости меня. Я почти ничего не успела прочитать, правда. У тебя литературный стиль очень хороший, – с жаром говорит Белла, словно надеясь, что похвала смягчит патологическое сердце сестры, и она сменит гнев на милость. – Тебе надо писателем быть, честное слово!
Оля к лести не чувствительна. Словно не услышав тираду, она запирает дневник в ящик стола, кладёт ключ в карман халатика, поворачивается к сестре спиной и выходит из комнаты.
– И мо-можешь к-ко м-мне в бо-бо-больницу н-не п-п-приходить, – добавляет она прежде, чем закрыть за собой дверь.
6.
Инге – неполных четырнадцать лет, но выглядит она старше.
Тату на лодыжке в виде египетского символа. В прошлой жизни она была Нефертити. А кто сказал, что нет? У неё ведь точно такой же профиль, с чудным коротким, закруглённым носиком. Все парни в школе балдеют от этого профиля, от чёрных кудрей, а она – да плевала она на всех.
Значок скорпиона на шее, белое золото и маленький бриллиантик. Училка говорит: сними, это украшение не для школьницы. А Инга в ответ: а тебе что, завидно, да? Мой парень, в отличие от твоего мужа-физрука, может себе позволить такие подарки. Хотя все знают, что это подарок отца, а не бойфренда.
У неё самая красивая грудь не только в классе, но и, наверное, в Голливуде. А уж такой самоуверенности, как у Инги, не встретишь даже в Голливуде. И те из Ингиных знакомых, кто там был, непременно с этим согласятся.
Инга знает о жизни всё, что следует знать современной недевственной девушке.
– Доченька, ты красивая, талантливая, самая-самая лучшая, – говорит ей Борис, и Инга согласна с приёмным отцом. Который ей вовсе и не отец. Да какая разница, главное – даёт всё, что надо.
– Я тебя люблю… ты для меня всё, – произносит он тихо.
И это – чистая правда.
Семья едет на пикник. Щебечет милая глупышка Лиза, а Белка с безучастным видом смотрит в окно. Убогая опять чему-то дуется, а маман избегает встречаться с ней, Ингой, взглядом. А если это происходит, Инга неизменно лыбится во весь свой белозубый рот и подмигивает ей. Маман нелепо вздрагивает, отводит взгляд. Инга знает больше, чем папочка может себе представить, и ей смешно.
Андрей… надо же, как его торкнуло. Инге всегда было забавно наблюдать, как он зажимается и краснеет в ответ на её уловки. И вдруг… с мачехой… нет, реально, только в мексиканском сериале увидишь то, что происходит в семье, вокруг неё.
Надо будет сочинить песню под названием «Семейка монстров», чтобы все домочадцы узнали себя и бесились, когда этот хит прозвучит, к примеру, на Евровидении.
Папик… надо же, сегодня совсем потерял чувство реальности, принялся тискать её прямо в столовой.
– Что это за тип, с которым ты кокетничала у подъезда? – прорычал он, неубедительно изображая гнев.
– Преданный поклонник, папочка, – невинным тоном отвечала Инга, прекрасно зная, чем можно взбеленить Бориса.
Конечно, здесь важно чувство меры, и у неё оно присутствует. Инга никогда не оставит на видном месте противозачаточные пилюли, она своевременно стирает сообщения из мобильника и письма из почты – мало ли что. Её оружие – это слова, в сочетании с псевдоангельской мордашкой.
Папик багровеет так, что, кажется, его сейчас хватит инсульт.
– Ему же на вид лет двадцать!
А тебе – меньше? – хотела съязвить, но одернула себя: не время.
– Ты это, смотри у меня! – рявкает папик, сжимая её лицо в ладонях, как будто намереваясь расплющить Ингину вихрастую голову. – Пусть они сюда не шастают, а то... Больше о музыке надо думать, и как можно меньше – о мальчиках.
Да кто о них думает-то, кому они нужны?
– Может, мать и права, что ты от рук отбиваешься, – а вот это он уже лишнее городит. Инга даже заколебалась – сдать, что ли, мамашку с потрохами?
– Хорошо, папочка, не сердись, я буду послушной девочкой, – промурлыкала она, и, встав на цыпочки, потянулась к его щеке.
Она виснет на шее отца, её губы щекочут его ухо. Борис хмурится, его руки непроизвольно крепко обнимают тоненькую талию девушки.
И в этот момент происходит какое-то движение за спиной, кто-то быстро проходит мимо. Они обводят глазами пустой холл, но там уже никого нет, только в отдалении хлопает дверь.
Сегодня в море волны. Ингин надувной матрас переворачивает, её саму крутит, как щепку, во рту солоно от воды. Рядом трепыхается маленькая Лиза со своим кругом. Белла вдалеке борется с волнами, рассекая их резкими взмахами сильных рук. В шезлонге у воды сидит с занудливейшей книгой убогая. А на пляже, где спорят о чём-то, жестикулируя, папик и маман, появляется новое действующее лицо: Андрей в джинсовых трусах, волочащий за собой гоночный велосипед.
Вот те раз, какие люди! Инга резво выбирается на берег.
– Приве-ет, – рот до ушей, шкодливые ручки обвивают шею Андрея, горячие губы щекочут ему ухо. – Андрюшенька, к кому приехал – ко мне или к маман?
Андрей вздрагивает, как будто Инга его ужалила.
– Привет, – говорит он, отстраняя от себя эту липучку.
– А, бездельник пожаловал, – произносит папик ворчливо, но беззлобно (видимо, сегодня он благодушно настроен), – принесли черти. Ну, что ж, помоги мне с шашлыками.
Андрей молча идёт к микроавтобусу следом за отцом.
А маман вдруг начинает суетиться:
– Девочки, сходите-ка в лес за черникой! Если хотите, конечно, черничного пирога вечером.
Никто особенно не возражает. Маман печёт такие пироги, что никакой домработнице не снилось.
– Я, п-по-пожалуй, т-тоже по-по-пойду, – Оля, потягиваясь, откладывает книгу.
– Только переоденься в спортивный костюм, – говорит маман. – А ты, Лизочка, не отходи от старших.
– А я не хочу, я лучше помогу готовить шашлыки, – хитрая бестия Инга трётся рядом с взрослыми, льнёт к Андрею, но маман твёрдой рукой разворачивает её к лесу:
– А ну, иди с сёстрами, белоручка… – и вовремя замолкает, прикусив язык.
Четыре ведёрка из-под майонеза – под ягоды. Четыре удаляющихся девичьих фигурки, три – в купальниках и шортах, одна – в тренировочном костюме. Редколесье, мягкая трава под ногами, плывущий над пляжем дымок.
Перед глазами Инги стоят их лица: багровое и набыченное – папика, испуганное – маман, растерянное – Андрея, и она, сама того не замечая, улыбается во весь рот.
7.
Что-то чёрное… да, вначале было только чёрное. И уже потом из этого черного медленно проклёвывались оттенки. Бурый – как ночной кошмар эмбриона. Серый – как будущее старухи. Фиолетовый – как аура шизофреника. Желтый – как дёргающая головная боль. Болотный – как тошнота отравленного организма.
Коричневый – как дерьмо, в которое мне посчастливилось вляпаться.
Я иду в этом разноцветье, и мой цвет – красный, пульсирующий, тревожный. Красное чертит ломаную траекторию в буреломе леса, продвигаясь вперёд.
То, что знаю я, знаю давно о себе и о нём, отлеживалось где-то глубоко в подсознании, наподобие подмокшего пороха в погребе, который непонятно как поведёт себя, если поджечь дом. Может быть, огонь не проникнет в погреб. Может быть, порох уже ни на что не годен, просто обычный порошок, только мокрый и осклизлый.
А может быть, последует взрыв…
Мне было неизвестно, как поведёт себя то, что завалялось (затаилось?) в душе.
Он и я. Как мы были близки когда-то, как он меня любил! Как бы я была счастлива, если бы…
Если бы не то, что стояло между нами. То есть, конечно, не «что», а «кто». Не скрывающее нагловатой ухмылки маленькое и хищное существо, подлое и безапелляционное.
Нет, ругать можно только живых. Либо хорошо, либо ничего…
Я иду наугад, зарослями, обдирая ноги, ничего не видя, почти ничего не осознавая. Я не знаю, ведёт ли этот маршрут к пляжу. Я вряд ли понимаю, что это я – Я – переступаю ногами, совершаю действия… иду.
В моих ушах не умолкает крик. Её. Крик ломкий, испуганный, обрывающийся на кульминационной ноте. И крик этот режет моё тело где-то в области поджелудочной. Потрошит моё нутро. Бьёт в пах. Сверлит все зубы разом. И я знаю, что никогда нигде не скроюсь от этого крика.
Даже если проживу сто тысяч лет.
8.
После того, как Инга не вернулась на пляж со сбора черники, после того, как выждали час и полтора, после того, как семья в полном составе ходила прочёсывать окрестности...
Они стоят, сгрудившись у микроавтобуса, подавленные и притихшие. Отчётливое чувство беды висит в воздухе, поскольку здесь нет глухих чащоб, где можно заблудиться, и весь путь от прибрежной полосы до автотрассы занимает минут двадцать.
Значит, с Ингой действительно случилась беда.
Анна и девочки с ужасом смотрят на Бориса, на сигарету, дрожащую в посиневших губах, бледное осунувшееся лицо. Андрей угрюмо разглядывает свои руки и не смотрит ни на кого.
– В милицию надо звонить, – глухо произносит он, наконец.
Звонят в милицию. Менты приезжают неожиданно быстро. На берегу горит костёр, вокруг которого отрывисто переговариваются люди.
Оля, дрожащая всем телом, забилась в микроавтобус и смотрит через стекло, по движениям губ пытаясь издалека угадать, о чем разговаривают Борис, мама, опера, сестра Белла с братом. Маленькая Лиза, заплаканная и обессиленная, спит тревожным сном, положив голову Оле на колени.
Оле зябко и страшно, синие губы прыгают, дрожащие пальцы вылущивают из облатки сразу несколько таблеток.
– … собирали чернику, – говорит тем временем Анна, на сером, обескровленном лице лихорадочно светятся глаза, как неостывшие угли в золе. – Сначала ушли девочки. Вчетвером. Потом мы с Андреем… тоже пошли… собирать чернику.
Её голос прерывается.
– Кто вернулся первым? – деловито спрашивает молодой опер.
Борис не реагирует на расспросы.
– Я, – говорит Белла, – кажется…
– Нет, наверное, я, – поднимает голову Андрей.
Борис, находившийся постоянно на пляже, не помнит, кто в каком порядке возвращался назад.
Темнеет. На море волны, на берегу проливной дождь, все забиваются в микроавтобус, пережидают. Потом опять разводят костёр на берегу. Снова отправляются в лес, на этот раз вместе с приехавшим кинологом, усатым мужчиной с овчаркой на поводке.
Собака обнюхивает курточку Инги, потом нюхает землю на тропе, вываливает розовый язык, дышит, как старая астматичка, берёт след, уверенно идет по следу.
Все замирают на небольшой поляне, вглядываясь в бездонную бурую жижу, местами пронизанную пучками трав и жёлтыми мелкими цветочками.
– Ох ты ж… Здесь, оказывается, болото.
– Женщина, вы знали, что в местности, куда вы отпустили дочек собирать ягоды, находится болото?
– Нет. Конечно, нет…
– Это маленькое болотце. Они просто зашли слишком далеко. Собирали ягоды…
– Конечно, ты посмотри, сколько там, за кустами, черники…
А вот тут трава вырвана с корнем, как будто кто-то хватался за неё цепкими руками, пытаясь выползти на твёрдую почву.
А вот и маленькая сумочка Инги.
Мужчина с седеющими висками хватает сумочку, прижимает к груди. По-бабьи взвизгивает. Заваливается на бок. К нему подбегает девушка лет шестнадцати, присаживается на корточки, что-то говорит, говорит. Находящаяся тут же женщина принимается бурно рыдать, и молодой парень в шортах обнимает её, пытаясь утешить. Ещё одна девушка-подросток, инвалид по виду, обнимает плачущую девочку, уводит от болота.
Опера отворачиваются, чтобы ничего этого не видеть.
Потом, в маленьком обшарпанном кабинете, продолжается выяснение обстоятельств гибели девочки.
– Когда она стала тонуть, она выкинула сумочку…
– Там что-то ценное?
– Да нет, в принципе. Сигареты «Вог». Контрацептивы… сколько, говоришь, лет ей было? М-да. Ещё вот… эти таблетки надо отправить на экспертизу… но, по-моему, и так всё ясно.
– Ага. Развитая не по годам девочка.
Впрочем, опера не настолько глупы, чтобы озвучить своё наблюдение родителям жертвы.
Они и так не в себе. Особенно отец.
За последние несколько дней его голова стала совсем белой.
9.
– Я выясню, что с ней случилось, – это было первое, что сказал Борис, когда начал приходить в себя.
Топь поглотила Ингу без остатка. Тело найти не удалось. На близлежащих к болоту островках твёрдой почвы были обнаружены следы её кроссовок, на траве, вырванной с корнем руками Инги – идентифицированные капельки её взбалмошной крови, отпечатки её музыкальных пальцев.
Похоронили то, что от неё осталось: найденную на болоте сумочку да сохранившуюся прядь волос.
– Я всё равно выясню.
Никто не возражает. Борису необходимо вновь и вновь проживать тот день. Погружаться в него, видеть последние секунды жизни Инги, слышать её предсмертный крик. Его жизнь остановилась в мёртвой точке. И пока Борис находится там, никто из домочадцев, в свою очередь, не может двигаться дальше. В доме висит мёртвая тишина и загостилась глухая тоска.
И вот, в один прекрасный день, в дом приходят необычные гости. Это участники шоу ясновидящих. Их (магов, колдунов и ведьм), вместе с ведущим, шесть человек.
Семья собирается в просторной столовой. Молчат, бледные и пришибленные. Борис выделяется среди других угрюмой решимостью во взгляде.
Оля сидит в кресле-качалке, закутанная в плед. Её знобит. У её ног пристроилась повзрослевшая Лиза, тихая и торжественная.
На столе лежат приготовленные заранее вещи: фотографии Инги, нотная тетрадка с записанными последними песнями, косметичка, кулон со знаком «скорпиона» из белого золота.
Участникам программы задают вопрос: «Что случилось с девочкой, изображенной на фото?»
И – понеслось…
Они заходят в комнату по одному. Полная блондинка среднего возраста трясёт каким-то кадилом и закатывает глаза, а потом заявляет, что не может говорить, потому что всё это «слишком страшно». Лысоватый сутулый мужчина, картавя, доказывает собравшимся, что девочка сбежала из родительского дома, чтобы стать проституткой на автотрассе между Питером и Ленобластью. Молоденький мальчик, сын колдуна, сумел разглядеть даже болото, и юную девушку на болоте, но тут его одолевает внезапный приступ падучей, и его уносят. Девушка, похожая на готессу, вообще отказывается отвечать на вопросы до того, как она своим волшебным жезлом изгонит бесов, которые гнездятся в этом проклятом доме, практически в каждом углу.
После каждого выступления, подобного перечисленным, Борис всё больше мрачнеет и чернеет лицом. Кажется, что он уже не улавливает смысла того, что говорится и происходит в этой комнате, и Анна, глядя на мужа, охваченная внезапным состраданием, думает: а не прекратить ли весь этот балаган к чёртовой бабушке, не выгнать ли всех вон, как вдруг…
К столу подходит маленькая восточная женщина с черными миндалевидными глазами и длинными, до колен, чёрными косами. Как она появилась в комнате, никто не заметил. На голове у неё блестит какой-то шлем, одета она в разноцветный балахон почти до пят. В губах женщины попыхивает сигарета с нереально длинным столбиком пепла.
Эта женщина идёт в состязании последним, пятым номером.
Она подходит к столу, берёт в руки фотографию Инги, и с её сигареты тут же опадает на стол серый пепел. И нездешним, неземным каким-то ароматом веет на присутствующих.
– Ушла в лес и не вернулась, – тихо-тихо, словно самой себе, говорит женщина.
Все замирают и смотрят на неё, почти не дыша.
Повисает пауза. У женщины в шлеме судорога пробегает по лицу, потом она начинает говорить низким голосом и быстро-быстро, скороговоркой сыпля слова:
– Я иду в лес, они идут со мной, но я не с ними. Я такая, всегда одна, и мне плевать. Все ненавидят меня, другие. Они другие, а для них я – другая. И только та, что со звездой, меня любит, потому что…. В ней есть свет. Другие не несут свет. А я… мой век весь в темноте.
Маленькая женщина замолкает и, затушив сигарету в заботливо придвинутой Анной пепельнице, тут же прикуривает новую. И дым выдувается у неё по-особому, не колечками даже, а замысловатыми символами.
Анна, единственная в комнате, реагирует на фразу «та, что со звездой». Она поднимает голову и встревоженно смотрит на Лизу. А Лиза что-то совсем притихла, положила голову на подлокотник Олиного кресла, и смотрит в сторону.
Женщина продолжает говорить:
– Эти две ненавидят, да. И та, которая дала жизнь, но не мне. Ненавидит. Я всё знаю про неё и другого. Он тоже меня ненавидит. А самый главный человек в этом доме – любит. Он – сильный, но я – сильнее. Мне никто не нужен.
По лицу Бориса текут слёзы, а он этого даже не замечает.
Женщина вдруг вскрикивает:
– Это она! Она, та, которая совсем не его дочь! Ненавидит меня. Ой, совсем ненавидит, так сильно мне смерти хочет!
Все непроизвольно поворачиваются к Оле.
А Оля бледнеет и прячет голову в свой плед, только глаза остаются на поверхности.
– Она вся дрожит, бедненькая, – говорит женщина в шлеме и впадает в транс, – её так сильно трясёт! Она тянет ко мне руку. А я… из головы течёт кровь. Она, не его дочь, меня ударила сильно по голове. Ботинком. Ай, не трясись, иди, помоги мне! Хватит трястись, дай мне руку, ты… УБОГАЯ!!!
В комнате происходит какое-то движение. Кто-то вскакивает на ноги.
Маленькая женщина открывает глаза, мгновенно возвращаясь в комнату, в свою земную оболочку.
– НЕТ! – кричит она пронзительно, вытягивая перед собой руки.
Борис, покачнувшись, падает, как будто его тело налетает на невидимую преграду. Но удар уже нанесён.
Кресло с Олей переворачивается на бок, и девушку с силой швыряет о батарею парового отопления. Удар, неожиданно звонкий, словно не живая, мягкая плоть налетает на твёрдый, мёртвый предмет, а по батарее бьют металлической колотушкой. Анна с криком бросается к бесчувственной дочери. Андрей хватает телефонную трубку, набирает двузначный номер.
Второе тельце, маленькое, не замеченное почти никем, распласталось на полу.
Маленькая женщина, не обращая внимания на суетящихся в комнате людей, склоняется над Лизой.
– Я знала, что дитя со звездой ждёт меня здесь, – тихо-тихо говорит она.
Лиза открывает глаза. Взгляд её мягок, лучист. Сквозь лён вьющихся волос на её темени медленно проступает золотая звезда.
– Привет, Лиля, – говорит она, обращаясь к женщине в шлеме.
Маленькую женщину действительно зовут Лиля, и она – известная ясновидящая из Ташкента. Ещё несколько минут назад Лиза не знала о ней ничего, но, очнувшись после обморока, вдруг понимает, что знакома с ней с момента рождения, и даже ещё раньше.
– Мне надо говорить с тобой, – произносит Лиля, пытливо вглядываясь в глаза девочки. – Только с тобой. О многом.
10.
Стоя у окна, Анна смотрит во двор.
Больничный дворик запорошен первым снегом. Зима в этом году наступила рано, как символ ригидности, безмолвия. Анна некстати думает о том, что душа её уже и вправду нечувствительна к каким-либо потрясениям.
– Как мать, ты не должна верить, – говорит Андрей, он подходит сзади и обнимает Анну за плечи. – Оля всегда была замкнутой и немного резкой, но она – добрый и милый ребёнок, она не могла…
– А как же Олин дневник? С красочными фантазиями о том, как «зарвавшуюся гадину» топят в болоте? Он до сих пор находится в деле у следователя. Господи, знала бы, что она там пишет, уничтожила бы его, пока не попался никому на глаза…
– Я уже столько раз тебе говорил: и бредни этих ясновидящих, и дневник с размышлениями – не улика для следствия. Нет никаких доказательств Олиной вины.
– Ах, уже всё равно. Они теперь ей ничего не сделают, – равнодушно говорит Анна.
– Она не вечно будет находиться в коме, – Андрей гладит Анну по волосам, целует в шею, в щёку.
Женщина отстраняется:
– Не надо, Андрюша. Ничего не надо. Маленькая дурёха Инга умерла. Олечка в коме. Лизонька… ушла из дома... и программа «Жди меня» молчит, и следователь этот… Как подумаю, что творится вокруг – педофилы, людоеды… Страшно мне, понимаешь? За Лизу страшно. За Беллу… как она там, со своим отцом, вменяем ли он, или всё так же… чтоб он сдох. За Олю только уже не страшно, – Анна горько усмехается. – Так что не надо больше ничего, Андрей, и давай закроем эту тему.
– Аня, я жениться на тебе хочу, – Андрей берёт её за плечи, с усилием поворачивает к себе, смотрит в тусклые глаза.
– Ты пойми, вместе мы всё преодолеем.
Анна молчит.
Большая светлая палата, посреди палаты – кровать, на которой лежит погружённая в свой долгий, белый сон Оля.
Она лежит в кровати уже почти полгода, но при этом думает, что стоит в лесу, прижавшись к сосне с шероховатой корой. Это – её внутренняя, но не менее реальная жизнь.
Оля выглядывает из-за сосны, и тут же прячется.
Белла, бледная и растрёпанная, бьет Ингу наотмашь по лицу, швыряет на землю, целится ей в голову ногой в кроссовке.
– Сволочь! Всю жизнь мне поломала, тварь!
– Белка, за что? Ну что я тебе сделала? – дурным голосом кричит Инга, пытаясь отползти в сторону. С трудом поднявшись на четвереньки, она встает, тяжело пробегает несколько метров и тут же проваливается в болото.
Белка, приблизившись, насколько позволяют границы тверди, наносит её удар ногой в висок.
– За Бориса!
– Ты что, ты это из-за отца??? – глаза Инги побелели от боли и ужаса. Она протягивает перед собой руки, пытаясь нащупать опору и выбраться, но Белла с силой бьет её по рукам.
– Какой он тебе отец! Слышала я сегодня всё, видела. Тварь! Вот тебе ещё за Бориса!
Белка уходит в лес, растворяется между деревьев.
Оля, дрожа всем телом, выходит из-за сосны.
– Олька, помоги! – из последних сил умоляет Инга, увидев сестру. Она пытается зацепиться растопыренными, окровавленными руками за траву, но трава обрывается, выдирается с комьями земли, ускользает из онемевших пальцев.
– Помоги мне, Олька!
– Счас.. счас… – бормочет Оля. С трудом наклонившись, она протягивает Инге руку.
Но длины руки не хватает до цели.
Оля, охваченная дрожью, опускается на колени, потом ложится на землю, чувствуя её смертельный холод, понимая, что окончательно убивает себя, и тянет, тянет, тянет руку.
– Что ты трясешься, – шипит Инга, – хватит трястись, помоги же мне, ты… убогая!!!
И у Оли сами собой опускаются руки.
Стоя на коленях, она с ужасом наблюдает, как Инга, издав предсмертный возглас, с выпученными глазами исчезает в топкой мерзкой жиже.
Отпрянув от страшного места, закричав на весь лес, Оля бросается бежать…
Но что это? Что за сила, принявшая внезапно угрожающий облик приёмного отца, швыряет её в чёрную воронку, куда её затягивает с чавкающим звуком, как Ингу – в болото? Что это с ней?
Слабый стон заставляет Анну и Андрея отскочить от окна, обернуться, замереть в изумлении.
На кровати неподвижно сидит Оля, устремив прямо перед собой застывший взгляд. Она больше не дрожит. Густые волосы рассыпались по плечам, а глаза, оказавшиеся вовсе не тёмными, как Андрей всегда был уверен, а пронзительно-синими, смотрят на мать и сводного брата с нескрываемым изумлением.
– Что это вы обнимаетесь, а? – подозрительно спрашивает она.
И сама не узнаёт своего голоса…
– Доченька… ты не заикаешься… – выдавливает из себя Анна. И начинает плакать.
– Мне что-то снилось, – говорит Оля. – Что-то нехорошее. Но я не помню, что. Почему я здесь?
Андрей открывает рот, но не может вымолвить ни слова.
– Доченька! – восклицает Анна, бросается к Оле, падает на колени перед кроватью.
– Вот чёрт, – вырывается у Андрея.
– Не ори на всю палату, – морщится Оля. – Ну что ты так орёшь?
– Потому что ты – молодчина! – самозабвенно вопит Андрей, обнимая Анну и Олю. – И знаете что? У меня две здоровых почки! Две! И это здорово! Потому что мне и одной хватит!
Анна переводит взгляд с дочери – на человека, который стал ей ближе и дороже, чем могла себе представить, и плачет. То ли от счастья, то ли от стресса, трудно понять.
11.
Снег падает вторые сутки. Снег – это как кровь из ушибленной коленки. Помню, как в детстве говорил мне папа: «Не плачь! Если идёт кровь, значит, боль утекает к плохой девочке». И я переставала плакать, хотя вида крови боюсь до сих пор.
Кровь на траве… не думать, не думать. Есть хороший приём: постучать себя по ушам, пока не зашумит в голове. Проверено, перегружаешься, как зависший комп.
Уф, подействовало.
Земля больна, её знобит и плющит, но выпавший снег должен принести ей облегчение.
А мне?
Папа… с того самого момента, как я порылась в маминых вещах, нашла старые письма, прочитала, расшифровывая закорючки мужского почерка, узнала то, что не должна была знать… в общем, я сразу решила, что буду делать.
Моё сердце, истерзанное великим чувством, поселившимся в нём с пелёнок, подсказало правильное решение.
Припереть к стене маму оказалось делом несложным.
– Борис тебе не отец, доченька, – она смотрела мимо меня, и я до сих пор помню, как дрожала мамина рука с сигаретой. – Он постоянно был в разъездах, он давно не интересовался мной, как женщиной… и… я ему изменила, с человеком, который без памяти был в меня влюблён. Так родилась ты...
Удивительно, что самая грязная ложь в моей жизни стала той тропой, которая привела меня к великой цели…
Появившись в его доме, я старалась быть безупречной. Первичная цель была быстро достигнута: меня приняли, как члена семьи. И довольно скоро я поняла, что Анна безобидна, она – не конкурент. Нечто другое взросло под самым боком… мерзкое, хищное… существо, которое, понятно было с самого начала, придётся уничтожить…
Я поворачиваю голову. Он спит, и по комнате распространяется запах перегара. В запое вторую неделю. И этому не видно конца…
Я подтыкаю плед, приношу второе одеяло. В комнате холодно: не топят чёртовы батареи.
Борис приоткрывает глаз.
– Белка… дай воды.
Я приношу ему стакан воды. Он пьет с жадностью, как больной котенок.
Как он сдал! Но я всё равно его никогда не оставлю. И он меня тоже никуда не прогонит.
Я люблю его. А ни одна великая любовь не обходится без жертв.
И Олин дневник, попавшийся на глаза в нужный момент…
Я же знала, что там, куда мы ездим, есть болотистая местность. Сама однажды чуть не провалилась, не стала рассказывать, чтобы не пугать его. А ему, наверное, было уже всё равно.
Или… не всё равно?
Господи, можно ли жить в этом мире без надежды?
Олин дневник должен был свидетельствовать против Оли.
Забыть бы только тот день, свою ярость, её вопли, капли крови на траве – забыть, забыть…
Но я, к несчастью, всё помню, и эта память будет жить во мне долго-долго. Всю мою – нашу – жизнь.
Что ж, пусть это окажется самая большая плата. И только моя. Пусть он ничем не расплатится за свои ошибки.
Господи, накажи меня слепотой, горбом, бесплодием, чем хочешь – только сделай так, как я прошу.
Борис засыпает снова. Я сажусь у его изголовья и всматриваюсь в черты своего мужчины. Какой он беззащитный, когда спит. И вот что странно: при разнице в возрасте в 30 лет, у меня к нему отчётливо проступают материнские чувства. Хотя, если вдуматься, что тут странного? Любовь способна принимать и не такие причудливые формы…
12.
Ночь. Идёт снег крупными белыми шматками. Светятся большие остроконечные звёзды, какие бывают только на картинах и в обсерватории, но редко – в реальном небе, всегда мутноватом, блеклом, особенно зимой.
В такое время редко проезжают машины. По одной в час.
Снег, ночь, лес, и вдруг – ребенок за чертой города. Девочка. Сюрреализм.
– Слышь, Колян, как она сюда попала? Вот родители отморозки, – молодой водитель иномарки недоуменно сплевывает.
– А хрен её знает, – равнодушно отзывается плотный бритоголовый парень.
– Не, давай её подвезём. Мы-то не отморозки, – водитель опускает стекло и зовет:
– Эй, мелкая, ты откуда? Садись в машину, подбросим.
Девочка останавливается, смотрит на машину и тех, кто в ней, потом подходит к окну, наклоняется к уху водителя, что-то говорит, говорит. И отступает в черноту ночи.
Отшатнувшись, водитель поднимает стекло, матерится сквозь зубы, даёт задний ход.
– Что за лажа, брателла? – недоумевает бритоголовый. – Что, борзеет мелочь пузатая, да?
– Да нет, тут другое… Слушай, давай мы туда не поедем? Я очень прошу тебя, а?
– Да что за фигня? Вроде как бы забазарили, ехать нужно.
– Ну, не поедем, и всё. Что-то, знаешь… у меня плохое предчувствие…
Машину уезжает в том направлении, откуда приехала.
На лице девочки ничего не отражается. Она продолжает свой путь.
Маленькая фигурка с рюкзачком уверенно движется по обочине шоссе. Это девочка лет двенадцати, с недетскими лучистыми глазами, голову которой украшает экзотический шлем. Подарок человека, повернувшего её жизнь на все 180 градусов.
Она уверена в завтрашнем дне и не боится никакого маньяка. Её путь понятен ей самой и запутан для других.
Путь ясновидящего… Среди ясновидящих также встречаются свои Избранные. И этим Избранным порой бывает тесно среди обычных людей, ограниченных шестью органами чувств, глухих и слепых в самом безжалостном смысле, какой только можно себе вообразить.
И ничего, что ей всего лишь двенадцать. У таких, как она, изначально нет возраста. Они отмечены, каждый своим знаком, и узнают друг друга в первую долю секунды.
Просто иногда необходим некий толчок, чтобы закрутились колёсики- шестерёнки, чтобы каждый из них вспомнил, для чего он живёт, и, по сути, родился заново.