Spiritus ubi vult spirat*
Памяти нашей соседки по
Новослободской
Нахимович Р.Л.
Пусть одна, но приду
В этот тихий дом,
Где святая святых для меня,
Где дети, где муж,
Где была молода, где
вила и вила я уют без конца.
Где любовно дышала
на каждый предмет,
охраняя покой родных,
где теперь я одна, навсегда…
И раем он будет моим…
Пока дом не сломали, я всегда спасалась в нём, знала, только бы добежать: гонятся ли за тобой мужики бородатые, навис ли над городом ядовитый гриб или маршируют по улице вражеские колонны в сером.
Дом и тогда уже был пуст, но, когда я вбегала в подъезд, дверь в квартире без номера на первом этаже справа, всегда открывалась и на меня смотрела женщина, немолодая, нестарая, мягкая телом и печалью в тёмных глазах. Она не улыбалась, не приглашала войти, не спрашивала не о чём.
Когда дома не стало, я уже не могла войти в него, а только ходила вокруг, разглядывала уцелевший тополь, ощущала спиной шероховатость его коры. Узнаёт ли он меня, помнит ли…
Дома нет, но я продолжаю приходить в него, в моё подсознание. Вот и сегодня заглянула. Он стоит пустой, голый - никого. Только справа у Нахимовичей садик с ромашками, Салют называются, розовенькие такие цветочки, около окошек узенькая асфальтовая тропочка, открываю крошечную калитку и пробираюсь, вглядываюсь. За окном Рахиль Львовна, грустная, отрешённая, протирает хрусталь, вглядывается в него, будто что-то в нём видит, окликаю, оборачивается и продолжает вглядываться в своё невидимое…А в хрустале – светло-фисташковая штора, тёмная бархатная скатерть на круглом столе, на стене блики, куда-то выбежали дети, муж на работе, пусто, одна в своём захрусталье, теперь уж навсегда…
Во дворе все тогда рты пораскрывали, рассказывала мама, Шимон - некрасивый, с детства безволосый, не голова - коленка голая, глаза бесцветем, а с ним - от арки, под руку, красотой старозаветной обдав, Она, таких и не видывали. Идёт, будто оступиться боится, дорожка неровная была, камушки на ней всякие, а вокруг тишина, обомлели все. Знатных, наверно, корней была та красавица, потому что всё она смогла, что было Заветом предписано. А исполнить то, непросто было. Потому что и война, и голод, и соседи. Удивлялись все её стати, голосу негромкому, сдержанности манер, с детьми тихо так всегда, хоть с сыном, хоть с дочкой: “ Подойди ко мне” и объясняет что-то.
С войны Шимон вернулся без глаз…Каждое утро Рахиль отводила его в какую-то инвалидную контору, а вечером шла за ним, а сама, да вы знаете, то к Курникову за мукой, то к крантику за мясом, очереди везде, ничего нет и всё своими руками: и шьёт, и варит, и к учителям ходит и везде у неё такая чистота и порядок, что будто и не живёт здесь никто. Правда, брат ей помогал, наверно, богатый был человек, он подарил им телевизор, холодильник, когда и слов таких никто не знал, а так всё сама, c сыном нелегко было, дома не удержишь, всё рвался куда-то, к учителям ходила, те помогали. В люди вывели, живёт теперь в Америке. С дочкой было проще – как ангел росла, и тиха, и весела, и всё при доме. А подросла – люди помогли - тоже определилась. Может быть, и она теперь в Америке, кто знает…
Их семья первой переехала в отдельную квартиру, в какой-то хороший район. Только муж её не успел на балконе свои больные глаза солнышком погреть. Три дня только и пожил.
А Рахиль умерла через год, день в день. Пришла с кладбища, опустилась у входной двери – и всё.
А дома того, старого, куда она замуж выходила, уже давно нет.
Остался только тополь, который их всех помнит, и коляски детские под его тенью, и снежки, и первые поцелуи…
* Дух дышит где хочет