В первом классе (ещё до войны, в Севастополе) на меня сильное впечатление произвела одна моя одноклассница. Не своими женскими прелестями, хотя они у неё наверное были, а своей смелостью. Был школьный концерт по поводу какого-то праздника, она свободно вышла на сцену, и нисколько не смущаясь, под аккомпанемент фортепиано спела песенку, слова которой я почти целиком помню до сих пор:
По полянке, по тенистой
Неширок и неглубок,
Весь журча водою чистой
Мчится светлый ручеёк.
Бежит ручеёк, спешит ручеёк,
Зовёт ручеёк куда-то...
и т.д.
Помню, что её звали Эмма. Меня поразили не её вокальные таланты, а та лихость, с которой она всё это пропищала, непринуждённо раскланялась в ответ на аплодисменты, и легко сбежала со сцены. Меня никто не заставил бы сделать что-то подобное даже под гипнозом. В то время я был настолько застенчив, что впадал в ступор, когда ко мне обращался кто-нибудь из незнакомых взрослых. Из-за своей стеснительности я плохо учился: если учительница требовала, чтобы я перед всем классом прочитал что-то вслух или продекламировал стихотворение, у меня все средства общения с внешним миром тут же наглухо блокировались. Притом надолго.
Во время войны мы были эвакуированы в татарское село Асекеево Оренбургской (тогда Чкаловской) области. Там в школе я уже не был таким дикарём, по крайней мере в компании окрестных мальчишек был вполне своим человеком. К какому-то празднику в школе готовился самодеятельный концерт, и художественный руководитель всех школьных торжественных мероприятий по имени Дов Семёнович Талисман выудил меня из общей учащейся массы. Уж не знаю, по каким признакам: возможно, я выглядел интеллигентнее других, потому что иногда причёсывался. Дов Семёныч в своём спектакле отвёл мне роль ведущего. Я должен был при ещё закрытом занавесе выйти на авансцену зала, взмахнуть рукой и патетически произнести следующий текст, написанный собственноручно Довом Семёнычем:
Держит курс сурово, неуклонно
На штурвале крепкая рука!
Слышишь поступь нашей обороны?
Слышишь, марш звучит издалека?
При этих словах за кулисами раздавалась приглушенная дробь пионерского барабана, а я должен был продолжить:
Кто идёт упорным шагом?
Чей голос так весело звучит?
Коллектив под красным флагом
На праздник боевой спешит!
После чего занавес раздвигался, открывая стоящий на сцене школьный хор, и дальше всё должно было идти по программе.
Всё шло нормально, пока в зале никого не было. Но на генеральной репетиции, выйдя на авансцену, я обнаружил в первых рядах зала довольно много людей, причём это были в основном учителя, а в середине первого ряда сидел сам директор школы! До меня впервые дошло, что во время спектакля мне придётся молотить довсемёнычевский текст перед полным залом. И меня заклинило. Как ни пытался Дов Семёныч при подбадривающих репликах из зала восстановить мои речевые функции, у него ничего не получилось. И он меня дисквалифицировал в рядовые зрители.
Я даже не знаю, кем меня заменили в последний момент. Когда я пришел посмотреть концерт и скромно сел в задних рядах зала, зоркий Дов Семёныч узрел меня с высоты сцены, картинно протянул в мою сторону свою карающую десницу, и гневно прогремел что-то вроде классического "Изыди, сатана!"
Больше я не участвовал ни в какой самодеятельности и вообще держался подальше от всякого рода зрелищных мероприятий. Так что артист из меня не получился.