Утро. Бодрое свежеумытое существо под названием Юлька, как цербер, стоит надо мной и объясняет в который раз, что через полчаса духу нашего здесь быть не должно. Я как всегда по утрам плохо соображала и не до конца осознавала, что восхитительный аромат чего-то цитрусового не остаточное явление моего сна, а вполне реально существующая субстанция.
- Ух, ты! Откуда это всё? – с удивлением уставилась я на тарелку с нарезанными апельсинками, южного происхождения черешней и сливами.
- От твоих восторженных поклонников, – съязвила Юлька, но это она от ревности. Как оказалось, милая девочка Аня принесла для меня угощение. Приятно, что хорошие поступки вознаграждаются.
Мы позавтракали фруктами, и я принялась рыскать по комнатушке, собирая свои вещи. Как, оказывается, быстро приживаешься на одном месте: вещи, в походе аккуратно собранные в стопки и смирно покоящиеся в сумке, внезапно оказываются в самых разнообразных местах. И когда успевают разбегаться?
Умница-Юлька смотрела на мою суету с плохо скрываемым презрением. Не сомневаюсь, она ещё вечером ухитрилась упаковаться, записать события дня на диктофон и уснуть со спокойной совестью. Ну и ладно, каждому своё. У меня может быть куча зарытых талантов, только они очень глубоко зарыты – копать устанешь, но ведь не может их не быть!
Всё! Закрыли за собой дверь и потопали к белой директорской «ниве». Юрий Иванович доругался в телефонную трубку и, хмурый и взъерошенный, вышел наружу.
Казалось, мы только сели и я прикрыла глаза, чтобы доспать недостающие несколько минут, как машина вдруг остановилась и Юлька толкнула меня в бок.
- Асик, вставай. Ну, спасибо большое, что так хорошо нас встретили, и за то, что подвезли, – это уже Юрию Ивановичу самым приторным голоском и с нежнейшей улыбочкой на аккуратно подкрашенных губках. – Я обязательно напишу, как процветает детский оздоровительный лагерь под вашим неусыпным руководством.
- Спасибо, – вторила я, неуклюже выбираясь из пропахшей псиной машины.
- Да ладно, приезжайте, если что, – буркнул Юрий Иванович и машина скрылась в голубой дали.
- Знаешь, Юлька, я конечно, не великий картограф, но мне кажется, он нас в сторону города вёз.
- Ну и что? – зелёный взгляд заледенел.
- Как что? Он же нас назад привёз! Мой бывший муженёк нас в пятницу почти до самой железной дороги доставил.
- Не понимаю, что ты хочешь этим сказать.
- Мы позавчера, отсюда три часа до лагеря топали.
- ?
- Ты же сказала, что нам по пути, и Юрий Иванович нас до перекрёстка доставит.
- Ну, всё правильно. Вот карта, смотри, следи за пальцем. Вот Хмелёвка, вот здесь примерно, на самом востоке «Звёздочка», а нам, следуя намеченному плану, надо попасть в Кипрей. Это направо, если стоять на перекрёстке параллельно железной дороге. Понятно? То есть, мы проходим Александровку и к вечеру добираемся до Кипрея.
- Так. Понятно, только зачем мы в такую даль шли в этот твой лагерь?
- Ах, ну конечно, тебе в лесу или на поляне по дороге в деревню спать хотелось. Пить водичку из копытца и прочее? Тем более что магазины по выходным в деревнях – закрыты. Чем бы мы питались? А так и деньги сэкономили, и отдохнули, и вымыли нас, и накормили, и напоили.
- Ладно, пошли уже, что стоять, мы не семафоры! – я ушла вперёд, разобиженная Юлька осталась стоять как памятник сама себе, глядя в сторону.
Я брела по длинной проплешине меж травы вдоль рельсов. Юлия тоже двинулась в путь, только шла по асфальту метрах в ста от меня. Сзади послышалось странное побрякивание, какой-то ритмичный перестук, оглянулась – настоящая лошадь, тянущая телегу с бидонами и парнишкой в кепке. Я как зачарованная, наблюдала за ними. Лошадь, парень и телега нагнали Юльку, краткая беседа и моя красавица-подруга подсела к парню и бидонам, парень взмахнул вожжами или как их там, и они удалились от моего взволнованного взора.
Какое-то время я пребывала в растерянности, потом, сообразив что, стоя на месте, никогда не догоню Юльку, двинулась вперёд. Хорошо, что догадалась-таки глянуть на карту местности, даже при всем моем географическом невежестве, поняла, что если так и буду топать вдоль рельсов, деревню не пропущу при всём желании. Так и шла по сочной июньской траве и пыталась вспомнить знакомые растения. Дальше ромашек, колокольчиков и крапивы мои познания не простирались. Полезла в сумку, где-то там, в необъятных недрах должна быть книга «Растения полей и лесов». Издательство «Артия», 1987 г. Ага, нашла! Вот это бесценное пособие для незнаек. Странно, кроме редьки полевой я не обнаружила ничего похожего на описания растений в книге.
Вдруг подняв голову, обнаружила, что местность изменилась волшебным образом – равнина сменилась холмами, железная дорога пропала вообще, там, где был необъятный пустырь, появились какие-то невероятные краснокирпичные дома, причём все в разной степени недостроенности. Вот это да!
Я хотела зарыдать, но насколько видел всё тот же взволнованный взор – утешителей поблизости не наблюдалось. Поэтому я изящным кулём опустилась на травку и с немым интересом стала ожидать, что же со мной произойдёт дальше в этой реальности абсолютно параллельной той, в которой я, невинное дитя двадцатого века, недавно ещё пребывала.
Была тишина. Как при сотворении мира. Не стрекотали вездесущие кузнечики, не орали в небе вороны, ни малейшего дуновения, ни единого звука. Я попыталась сама себе что-нибудь сказать, но испугалась даже попытки эксперимента. У Джека Лондона есть произведение «Белое безмолвие», одним своим названием внушавшее мне безотчетный страх, за все годы, что книга стоит в нашем книжном шкафу, я так и не решилась открыть её и заглянуть хотя бы на последнюю страницу. Вот что значит «подсознание»! Я всю жизнь ожидала, что попаду в «безмолвие», ну не белое, а очень даже многоцветное. Но как знать, может, скоро я перестану воспринимать цвета привычного спектра, и всё станет белым или каким-нибудь ещё. И тут в мои ощущения ворвался звук, громкий, наглый и отнюдь не чудесный. Я вздрогнула и проснулась. Шёл поезд. Нет, он не шёл, он летел по холмам, деловито постукивая, трубя и вообще беззастенчиво радуясь жизни. Мне всё сразу стало понятно.
Никто и не думал ради меня открывать врата вечности между мирами. Просто увлечённая ботаническими исследованиями, я не заметила, как местность начала меняться вздыбившись холмами. Рельсы всё так же соединяли пункты А и Б, только пролегали немного выше. Да отсюда ещё виднеется перекресток, где мы расстались с Юлькой. Заблудилась, называется. Со вздохом подняла сумку и потопала налево, к стройке. Там между домами виднелось какое-то подобие тропинки.
* * *
Я вышла как раз на автобусную остановку. На ней кроме двух задумчивых коров никого не было, вопрос «как мне добраться до центра?» ответом они не удостоили. Но не успела я впасть в очередную депрессию как услышала стук лошадиных копыт и уже знакомое побрякивание. Неужели Юлька благородно решила вернуться за мной? Нет, это была всё та же лошадь с теми же телегой, бидонами и водителем (возницей, кучером?). Поравнявшись со мной, парень крикнул: – Тётя, там ваша подруга вас в центре дожидается, возле универмага.
Я решила не обижаться на «тётю» и крикнула: - А как туда добраться?
- Так прямо идите, в деревне всего одна улица, универмаг посередине.
- Может, ты меня отвезёшь?
- Некогда!
Тоже мне, мужичок с ноготок! Я побрела в указанном направлении. Ну, Юлька, погоди!
Доплелась до деревни и уселась, чуть ли не на дороге, возле первого дома. Там валялись всякие чурбаки, я на один и приземлилась. Тут же вылетел хозяин: – Тебе кто велел садиться? Ишь, чего удумала. Сначала посидишь, потом всей поленницы не досчитаюсь.
Выбежала рыжая собака и стала меня облаивать. Вот тебе щёдрая русская душа, вот тебе и белка, и как говорится свисток. Пришлось ретироваться, а дядька долго ещё возмущался в унисон со своим недопёском. Мне было уже не до красот, что-то я притомилась, а ведь по Юлькиному плану мы сегодня ещё кроме этой деревни должны пару полей пересечь и только вечером искать ночлега в Кипрее. Интересно, почему такое название? С Хмелёвкой-то все понятно – за два почти дня я прочувствовала, как соответствует название деревни образу жизни аборигенов. А Кипрей? Может там кипрея много цветёт? Я читала, что кипрей или иван-чай первым на пожарищах прорастает. Может, там часто дома горят? Топонимия – не мой конёк.
Вернусь в город, схожу в музей или библиотеку, поинтересуюсь, – пообещала я себе.
Пыльная дорога, покосившиеся домишки, ехидно подсматривающие за одинокими прохожими сквозь сплетение вишнёвых ветвей, вредные собаки, высовывающие носы из каждой щёлки и визгливо облаивающие всех и каждого. И потрясающий уголок цивилизации – довольно большая бетонированная площадь с несколькими чахлыми деревцами, заморенной клумбой и безобразным памятником воину-победителю, выкрашенным «серебрянкой» посередине.
Время близилось к полудню – солнце высоко, небесная синева выгорала на глазах, природа скучнела, утомляясь от жары, измученный взор и иссушенная душа требовали оазиса, долгожданного покоя, и вдруг наткнулись на подобный шедевр! Как говорил мой муж: «Лучше ничего, чем такое всё!» Честно, я бы руки таким горе-скульпторам поотрывала.
Я всё ещё находилась в некоем ступоре, когда звонкий Юлькин голос вывел меня из забытья: - Любуешься? А я тебя жду, между прочим, уже больше двух часов!
- Я с тобой в разведку не пошла бы! Честное слово. Кто так поступает - вскочила на телегу и умчалась. Тоже мне, амазонка!
- Я на тебя обиделась.
- Я согласилась на твою авантюру не для того, чтобы ты на меня обижалась и бросала меня одну, как только тебе приспичит обидеться. Ехала бы одна своим автостопом, не с кем было бы ругаться…
- Ну ладно тебе, смотри лучше, что я купила – лимонад и «минералку»! Что будешь?
- Давай «минералку», я лимонад пластиковый, как-то не очень, – мы уселись на одинокую совсем новую скамейку и разлили блаженную влагу по эмалированным кружкам. Юлька, оказывается, ещё и пирожков свежих прикупила и колбаски копчёной, кто бы мог подумать, что здесь водится замечательно вкусный сервелат?
В общем, мы наелись и напились от души, меня сразу разморило, спать захотелось, глаза слипались – хоть спички вставляй! И Юлька зевать начала. Ну не на скамейке же на Площади Победы спать!
- Значит так, пойдём к речке, там песочек, ляжем на солнышке и поспим пару часиков, – выдала Юлька, а я с ужасом представила себе, как мы пойдём к речке по такой жаре. Ничего. Оказалось, что речка совсем недалеко. Мы прошли мимо универмага, бело-кирпичного двухэтажного здания с огромными пыльными окнами, изнутри украшенными тюлевыми занавесочками, а снаружи толстыми металлическими прутьями. Местные тётушки стояли под небольшим навесом и торговали семечками, шерстяными нитками и пучками зелени; на последнюю, время от времени, брызгали водичкой из пульверизаторов, чтобы не вяла, а торговки семечками возмущались, что влага попадает на их товар. Но все они оставили разборки и с жадным интересом смотрели на нас, прямо как дитя на леденец. Моей тётушки им не хватало для колорита.
Потом мы миновали ряд незатейливых домиков с потемневшими от времени заборами, за которыми скрывались всё те же вредные собачонки. Мы постарались поскорее пересечь вражескую территорию и вот оно, раздолье. Высокие травы заливного луга, по-видимому, были излюбленным местом отдыха местных коров. Тут и там попадались лепёшки, от одного вида которых, мне стало дурно. Юлька же только перескакивала через мины, словно и не в городе выросла. Интересно, где же мы место для привала найдём? И никакого песочка возле маленькой, причудливо виляющей по лугу речушки, не предвидится.
Но если Юля что-то решила – никому её не переубедить. Она преспокойно вытащила из рюкзака полотенце и расстелила на высокой траве. Мгновение, и она стянула с себя рубашку, шорты и осталась в светло-зелёном, весьма откровенном купальнике. Она уже разлеглась в позе богини на своём ложе, а я всё ещё переминалась с ноги на ногу, не отваживаясь последовать её примеру, мне так и чудилось, что со всех сторон к нам ползут коварные запашистые лепёшки. В конце концов, усталость взяла своё, так и быть – сняла одежду и быстренько плюхнулась на полотенце рядом с Юлькой, накрыла лицо драгоценной шляпой и провалилась в сон.
М
не снился кошмар, и я проснулась. Лихорадочно стучало сердце, горело лицо, отчаянно чесались руки и ноги. Встрёпанная Юлька сидела рядом и чертыхалась.
- Ты что, Джулька?
- Сколько раз просила, не называй меня собачьим именем. Обгорели мы, вот что!
- Это как?
-Ты что ни разу не обгорала? Улеглись на солнышке, даже кремом от солнца не намазались. Посмотри на себя!
Мамма миа! В самом деле, обгорели! Две раковицы варёные. Юльке всё-таки полегче, она хоть пару раз в этом году на крыше загорала. А я? Натуральная блондинка, или по изящному тётиному выражению – попросту белобрысая. И кожа белая как у скандинавки какой-нибудь. Мама всегда меня от солнца берегла. Поэтому ни загорать, ни обгорать мне не приходилось. Юлька, забредя по пояс в речку, охлаждала истерзанное тело, а я побрезговала – над водой толклись какие-то мошки, по воде бегали гигантские водомерки, на дне тоже наверняка какая-то нечисть притаилась. Достав ситцевый головной платок, смочила его остатками минеральной воды, и приложила к коже – мгновенный шок, потом приятная прохлада, которая впрочем, снова сменяется жжением и зудом.
Боже, как хорошо, что я напихала в сумку всяких полезных вещей. Залезла в аптечку, где находился валидол (читала, что при укусах пчёл и ос хорошо снимает боль), баночка бальзама «Звёздочка», парацетамол и любимое косметическое средство – детский крем. Выжала белоснежную, сладко пахнущую полоску крема, после долгих безуспешных скрежетаний короткими ногтями по баночке открыла бальзам и, подчерпнув жёлтую душистую мазь, смешала две субстанции. Чудодейственное средство.
Я подозвала Юльку и натёрла ее, та истошно кричала, что я хочу с неё живьём содрать кожу, но мне некогда было пререкаться. Потом Юлька с нескрываемой радостью подвергла меня той же экзекуции. Мы выпили на всякий случай по таблетке парацетамола и надели на страждущие тела сразу ставшую необычайно тесной и жёсткой одежду. Юлька спрятала волосы под бейсболку, вскинула на худенькие плечики рюкзак, я надела шляпу, вскинула на сгоревшее плечо сумку, и мы трогаемся в путь. Мы мужественно переносили все его тяготы, но что нас ожидало на окраине деревни, не могли представить в страшном сне.
Мы уже прошли весь асфальт и ступили на песчано-каменистую дорожку как вдруг из лопухов появился пёстрый петух. И поскакал на нас! Мы бросились бежать, но преследователь не отставал, и вот уже его когти впились в Юлькину ногу, и он яростно долбит её своим антисанитарным клювом.
Я размахнулась и сумкой сшибла петуха на землю, подняла и снова опустила орудие мести, готовая убить негодяя, но петушатина сообразила, что жизнь висит на волоске и удрала, истошно вопя, успев-таки ранить меня в ногу. Только джинсы спасли меня от Юлькиной участи. Юлька истекала кровью.
Из ворот выбежала хозяйка петуха и, матеря его на чём свет стоит, подбежала к нам.
- Вот зараза! Ну не петух – крокодил! Всех уже переклевал – и почтальонку, и соседок, не знай что делать! Сколько раз Сергею говорила – забей его, забей его! Айда в дом, рану промоем, забинтуем.
Я взяла Юлькин рюкзак, и мы заковыляли к дому. Нас проводили в комнату, разделённую пополам чисто выбеленной печью. Внутреннее убранство вполне соответствовало внешнему облику дома. Вышитые «русской» гладью шторки, беленькие подоконники с цветущими фиалками и геранью в одинаковых пластмассовых горшках, домотканые дорожки и коврики, фотографии в узеньких рамочках на стенах. Телевизор на почётном месте, экран прикрыт вышитой салфеткой. Но больше всего меня поразил большой стол на резных ножках да старинный кованый сундук, я только в кино такие видела.
- Этому сундуку уже сто лет в обед, – сообщила хозяйка, перехватив мой восхищённый взгляд, – Говорят, до революции была в Александровке усадьба дворянская. Дворяне то ли за границу сбежали, то ли не знай что, но вот дом ихний весь разорили. Нам сундук от прежних хозяев достался, когда мы дом под дачу покупали. И стол со стульями. Только один стул поломался, а мой Сергей его сам починил. Лучше бы и не брался.
Я села к столу, накрытому вышитой скатертью, хозяйка увела Юльку, и та только постанывала возле рукомойника. Всё оказалось не столь трагично как я себе напридумывала. Ногу ампутировать не пришлось, ранки обильно полили зелёнкой и заклеили пластырем. Юлька прошлась взад-вперёд, почти не хромая. Мы стали собираться, но хозяйка телом (весьма дородным) закрыла дверной проём: - Нет-нет, никуда я вас, на ночь глядя, не пущу! С ногой раненой! Куда это собрались?
До ночи оставалось часов пять-шесть, но мы отчего-то противиться не стали: так ныли мои косточки после утреннего променада, так саднила обожжённая солнцем кожа, так скорбно морщилась Юлька, ступая на больную ногу, и так хотелось домашнего уюта и душевной теплоты. Мы остались.
Юльку препроводили в гостевую комнату, где её уложили на кровать, застеленную стареньким лоскутным покрывалом. Здесь стоял старый, вернее, старинный, на гнутых ножках столик, на котором стояла вереница разнокалиберных баночек с разными начинками. В животе грозно заурчало при одном только взгляде на них. Ирина Ивановна, так звали нашу новую знакомую, принялась хлопотать над ужином, я вызвалась помогать, но мне доверили только пощипать зелень на грядках.
Я вышла в сад. Яблони и сливы были усыпаны плодами, но такими зелёными, такими ещё маленькими, просто жалость брала, что сейчас не август. Маленький чёрно-белый котёнок играл в траве, бегая за бабочкой. Заметив меня, рыскнул на дерево и оттуда истошно запищал. Я сняла озорника и прижалась щекой к тёплой шёрстке. Всегда хотела иметь какую-нибудь зверушку, но родители в один голос твердили, что у меня разовьётся аллергия, заведутся блохи и вообще, от животных только грязь и сплошная нервотрёпка. Сейчас то же твердит тётя. Ведь сама бы первая собаку рвалась выгуливать, вечно жалуется, что сходить в лес или в парк не с кем, её подружкам всё бы на скамейках сидеть да сплетничать.
Я нарвала петрушки, укропа и лука, и только выпрямилась, как увидела, что на меня в упор смотрит высокий усатый мужчина.
- Та-ак! - протянул он, - Травку, значит, щипаем?
Зелень выпала у меня из рук, я судорожно втянула воздух: - Я… Мы тут… Нас петух…
- А вот я сейчас Арчика приведу, пусть он и разбирается.
Внутренняя калитка незамедлительно приоткрылась и в огород высунулась огромная пёсья морда, с пушистыми рыжеватыми ушами и блестящим чёрным носом. Да, там ещё была пасть с вываленным языком и тремя сотнями белоснежных зубов. Мамочки! Придётся мне на яблоню сигать вслед за котёнком. К счастью для меня и для яблони этот безумный трюк мне совершать не пришлось, и карьера каскадёра в ближайшие несколько часов мне не грозила.
В огород вышла Ирина Ивановна и сердито прикрикнула: – Сергей, перестань девчонку пугать! Давай лучше на чердак слазь, у меня лук в корзинке кончился. У нас гости сегодня. Яичницу по-болгарски сделать хочу, а лука мало. С кепчуком придётся делать, помидора еще зелёная.
Ирина Ивановна вернулась в дом, за ней проследовал и супруг, улыбаясь в рыжие усы. Я тоже быстренько ретировалась из огорода, Арчик всё так же весело скалясь, смотрел на меня из калитки, и намерения его были мне неясны. Юлька возлежала в постели как королева и читала «Ридерз дайджест». Стопка журналов лежала на постели. Я пыталась читать, но взгляд мой скользил по строчкам совершенно бездумно. Очень хотелось кушать.
- Вот и понедельник кончается, – вдруг сказала Юлька, – а нам до «Сосенок» ещё топать и топать. Вторник, среда, четверг, пятница – четыре дня. Не знаю, успеем, не знаю – нет…
- Вообще-то, мне помнится, мы автостопом собирались путешествовать. А получается, что мы путешествуем пешочком. У меня все кости ноют.
- Да у тебя всё по жизни ноет, – огрызнулась Юлька. – Я что ли, виновата, что автобан в деревне не построили. Иди, ножками перебирай, воздухом дыши. Чего тебе не хватает? Что за это жалобы? Что тебе не нравится?
Мне всё нравится, кроме Юлькиного тона. Понимаю, что плохо себя чувствует, но, в конце концов, не я эту петушиную корриду устроила.
Снова утыкаюсь в журнал, но, по-моему, читать в деревне невозможно. Столько ароматов смешано в деревенском кислородном коктейле, что голову кружит. Запах старой деревянной мебели и запах свежей, не запылённой зелени, аромат прошлогодних яблок и жареной картошки. Тонкими струйками с птичьего двора тянется запах зерна и его производного, и ещё какие-то непонятные непривычному носу ингредиенты.
Мои обонятельные экскурсы прервала, приглашая к столу, Ирина Ивановна. В дверь заглянул Сергей Александрович и коротко хохотнув, предложил поужинать в гостевой комнате. Он прошёл через комнату и, повозившись с замком, распахнул вторую дверь, ведущую на заднее крыльцо.
- Ух, ты! – восхитилась Юлька. И действительно, перила были сплошь заплетены вьюном, вдоль дорожки цвели маргаритки и анютины глазки, а дальше густая трава под яблонями. Железный забор укрыт переплетением виноградной лозы, на одном из столбиков сидела, внимательно уставившись на нас, чёрная кошка.
- Муська, кисонька, ты где пропадаешь весь день? – укоризненно обратился к ней Сергей Александрович. Кошка прыгнула вниз и чёрной молнией метнулась прямо на колени хозяину.
- Его все животные любят, – гордо сообщила нам Ирина Ивановна, – Куры на руки забираются, козы по пятам ходят, кошки – собаки и здесь, и в городе, толпами за ним ходят. Осень как скотину забивать надо, прям не знаю, что с ним делать – плачет! Как же, мол, ходил-ходил всё лето за козами или бычками, а тут своей рукой их жизни лишать приходится. Напьётся, тогда только идёт бить. А потом мается похмельем по три дня. Беда!
Хлопотунья Ирина Ивановна заставила стол всяческой снедью. Ах, жареные пирожки, отварная картошка, салат из «покупных», по её словам, огурцов и свежей зелени, и куча всяких солений. Ох, какие хрустящие грузди! И острое лечо, и пупырчатые огурчики, и утопающая в луковой поджарке яичница, и горячая картошка с маслом нашли в наших с Юлькой лицах (или скорее ртах!) восторженных почитателей. Сергей Александрович выудил откуда-то бутыль с яблочным вином. Я вздохнула, представляя себе завтрашнее утро, но не стала препятствовать Юлькиной дегустации, да и сама за компанию маленькими глоточками осушила стакан терпкого, кисловатого напитка. Приятное тепло разлилось по всему телу. Вот красота!
Потом мы попробовали настойку из черноплодной рябины, потом малиновую наливку, потом снова яблочное вино. Потом Юлька с тётей Ирой вышли на крыльцо и принялись петь песни, одна громче другой. Притом, что у Юльки совершенно нет слуха, она оказалась обладательницей очень приятного голоса, и странное дело, знала просто уйму песен столетней давности. Тётя Ира то гудела сочным басом, то срывалась на тоненький дискант. Их дуэт дружно поддержали все окрестные собаки и чёрная Муська со своей малолетней дочкой пришли к ним на крыльцо. Когда песня принимала слишком жалостливый оборот, вроде: - А-я-я! Кругом вода, кружится голова-а-а! … – Муська вставала на задние лапы и, опираясь передними о хозяйку, заглядывала в лицо, явно сочувствуя.
Я рассказывала Сергею Александровичу о том, как Юльке пришла в голову сумасшедшая идея прогуляться автостопом по близлежащим деревням, описать в путевом дневнике уклад жизни, истории, легенды современной деревни и конечно, свои приключения. Поначалу-то она хотела автостопом до Чёрного моря добраться, но потом ввиду материальных затруднений решила потренироваться вблизи города и родного дома. Как она заразила меня своей идеей и я, несмотря на тётушкины предсказания и опасения, отважилась вырваться из привычной среды обитания и пуститься во все тяжкие. Сергей Александрович улыбался в рыжие усы, а когда я описала момент его собственного появления на сцене и свой испуг, он и вовсе покатился со смеху. Тётя Ира и Юлька исчерпали, наконец, весь репертуар и вернулись в комнату. Мы снова принялись за еду.
Просто потрясающе как много съедается всяких вкусных вещей во время праздничных застолий. Особенно меня удивляла субтильная Юлька, у неё в животе попросту не должно оставаться места для того количества еды, что она поглощает. Где оно всё размещается? Загадка.
Теперь за воспоминания принимается тётя Ира, я смотрю на лампочку под стареньким пластмассовым абажуром, где толчётся хоровод разнообразнейшей мошкары и слушаю её неторопливый рассказ.
- … детей у нас много было. Мама всё только рожала да рожала, работать ей некогда было. Отец один всю жизнь трудился, мы его редко видели. Ох, как бедно мы жили. Все рано работать пошли. Помню, на работу поехали, сено сгребать – мне лет четырнадцать, Анечке, сестре, десять лет. Целый день работали, а чего еды-то там, кусок хлеба серого мать завернула и все дела. Я на первой телеге домой ехала, Анечка где-то с девчонками своими сзади. Ну, приехала, мать ужинать готовит, а Анечки все нет и нет, уж последняя телега мимо дома проехала, нет её. Мать на улицу, спрашивает – никто не видел. Меня взяла, да Сашу, старшуху нашу, побежали искать. Далеко от посёлка ушли, смотрим, лежит наша Анечка на дороге, вся измятая, избитая, кровь из носу и изо рта течёт. Мы её на руки, да к фельдшеру побежали. А тут отец навстречу едет, как узнал, что дочка пропала – шеметом из дома, есть не стал. Отвезли Анечку к фельдшеру, ну оставили там в больничке. Она оказывается, так от голода и усталости ослабела, что с телеги-то и свалилась, а никто не заметил, и следующая телега прям по ней проехала… Беда!
Мы помолчали, рассказ был очень грустным.
- А Саша, самая красивая из нас, мы-то все в мать пошли, страшненькие, прямо говорю, а Саша вся в отца. Коса такая чёрная, сама высокая, статная. Так она от несчастной любви утопилась. Уже после войны было. Саша на железной дороге стрелочницей работала, наш посёлок возле железной дороги находился. Там дорога, лесочек, а в лесочке озерцо. Ждем вечером её с работы, нет и нет. Думаем, может, во вторую смену осталась, подменяет кого-нибудь. Да времена тяжёлые были, думаем, сегодня получка, не дай Бог, кто-нибудь подкараулил, кто знает. У нас там завод строить начали, люди всякие после войны понаехали.
Приходит подружка, получку Сашину отдает. Где Саша? Та – не знаю, говорит. Вот получку попросила домой отдать, куда сама делась, не знает. Потом заревела и сказала, что Саша давно утопиться хотела, любовь у неё несчастная, а сегодня с утра, странная ходила, деньги отдала и после работы ушла куда-то, никого не дожидаясь. И, правда, на следующий день вытащили её из озера. Отец у нас тогда запил. Денег и так мало, а тут Сашиных денег не стало, отец пьёт, одни прогулы… Ох, и намаялись мы тогда.
Ну, тут мне уже шестнадцать, мать на завод устроила, там у неё крестница в отделе кадров оказалась, мне годов прибавили, взяли на работу. Я сразу себя хорошо показала, зарабатывать начала, полегче стало. Отец тоже на завод устроился, мальчишки наши подросли, Анечка в магазине работала, потом в техникум пошла, училась, младшая Наташка и вовсе после школы в институт в Свердловск уехала. Так начали жить, жить, жить, а тут я с Сергеем познакомилась, он с Поволжья на завод к нам приехал. У такого парня меня отбил, ох, красавец был! Любила я его, но Сергей сильней меня любил, чем тот. Сосватал, женился и увёз к себе на родину.
На другом заводе вместе стали трудиться, я техникум закончила, работала, больше Сергея зарабатывала… Говорю – мои дети никогда голодать как я, не будут. И всю жизнь всё делала, чтобы они сыты, одеты не хуже других были. Всё делала, а сыночка старшего не уберегла. Он и в армию сходил, и техникум окончил, на девушке хорошей женился, двоих детей нажили. Уехали на завод-гигант в Тольяттию работать, тут ему всё мелко было. А там авария, и Сашенька мой погиб. Я начальником цеха тогда уже работала, сижу в кабинете, вдруг звонок. Думаю, нехорошо как-то звонит. Взяла трубку, сама ещё ничего не знаю, а ноги уже подкосились. Как сказали – я в обморок, давление подскочило, сердце и все дела…
Потом меня парализовало. Даже на похороны не попала. Говорили мне женщины, не надо в честь покойницы сына называть, да больно я любила сестру и жалела, думаю, пусть Саша растёт, память об ей. И вот как вышло. Увела она его за собой. Вот, девочки, сколько горя мне хлебнуть довелось…
Мы все расхлюпались носами, Сергей Александрович только рукой махнул: – Ну ты, мать, доведёшь себя своими рассказами… Опять неделю на уколах сидеть будешь.
- Не буду. У Сашеньки через неделю день рождения. Надо поминать.
- Вот в день рождения и помянем. Чего сейчас душу травить! У нас ещё сын есть, четверо внуков, парень и девчонка Сашкины, парень да девчонка Андрюшкины. Скоро на каникулы приедут, чего реветь-то. Жизнь она и есть жизнь. Вдаль надо смотреть, а не оглядываться. Что было, то было, не нам менять. Давайте-ка, девчонки врежем ещё по стаканчику!