9. СМЕХИ
Зря некоторые люди считают, что человек – совершенное существо. Наш мозг устроен так, что полностью забывает об опасности, если вступает в фазу счастья. Но, господа, это ведь стоит того! Разбирая данный вопрос более детально, осмелюсь выдвинуть свои мысли по этому поводу. Если бы мы каждый раз задумывались о последствиях, то нам бы пришлось искусственно атрофировать все эмоции, как в фильме «Эквилибриум». Жить стало бы неинтересно и некрасочно.
Мэйку сжигало изнутри, било в малярийном припадке. Сердце, так долго молчавшее под бурой коркой то ли грязного наста, то ли запекшейся крови, колотило во все ударные инструменты, которые знало. A единственные губы, без которых теперь нет жизни, едва заметно касались мочки уха и подергивали сережку. От чего припадок повторялся и скрывать это было невыносимо трудно. Вероятней всего, ее самообладание побеждало, косых взглядов не было. Но самое драгоценное, родное сердечко, с которым Мэйкино сплеталось в звездный дуэт, обмануть было невозможно.
«Fly like you do it, like you high, like you do it…» - неслось из колонок, и песня эта становилась ненавистной. Сердца не могли поймать этот ритм, мозг раскалялся, но губы ловили каждый порыв, сглаживая внешние помехи. Теплая ладонь лежала где-то чуть ниже талии, вызывая волны мурашек по всему телу и поднимая сверхчувствительные волоски. И еще никакие слова не были сказаны, родным душам они не нужны, искристость глаз без того выдавала все секреты.
Но в голове тикало, что эта ночь – прощальная. Треклятая Москва уже раскрыла дурно пахнущую пасть метро в ожидании Мэйкиного появления. Мысль промелькнула и скрылась в дали. Она сейчас не заслуживает внимания. Сейчас есть только Звездочка.
«Fly like you do it, like you try…» - песня преследовала по пятам. «Будь проклят тот человек, который ее вообще придумал» - думала Мэйя в моменты возвращения в реальность, когда уши раскладывало, и в них без стука врывались именно эти строки.
Как вы считаете, господа, на что способен влюбленный мужчина в нашем высокотехнологическом веке? Цветы? Конфеты? Как же вы примитивны в своих суждениях, если думаете, что именно это нужно женщине! Нет, не будем спорить, это приятно. Но в эйфорию вводит кое-что другое. То, что дано не каждому, хотя, подозреваю, что этому искусству можно научиться. Как вы считаете, многие ли в наше время способны целоваться на протяжении целого медленного танца? Быть может, вы скажете мне «да». Но сначала попробуйте сами, a потом будете отвечать. На Мэйкином пути таких мужчин не было вообще никогда. Это не сложно, просто в голову никому не приходит.
Руки держат крепко-крепко, сердца не слышно в сплошном потоке громкой музыки, но его пульсация отражается, как в зеркале, в том, что рядом. Мэйку отрывало от земли теплыми ветрами, пуховыми прикосновениями: не теряя сладкой нити, не сбиваясь с ритма, не помня, где она… Чудеса есть, нужно только верить. Чудеса живы, их никто не убивал, они просто прячутся от неосторожных тисков современной пошлости. И где-то на задворках сознания уже плясал яркий красный огонек, грозящий поджечь выложенное порохом слово «ЛЮБЛЮ». Но пока что Мэйка просто понимала, что секунда без ее жаркой Звездочки – это пропасть в безумие…
Безумие… «Безумству храбрых поем мы песни…» - кажется, так было написано Горьким. Безумие в том, что ночь заканчивается холодным, пасмурным рассветом. И последний танец обостряет память до тончайшего лезвия опасной бритвы.
«You belong to me, I belong to you» - из динамиков лилась все та же ненавистная за вечер песня. «О, боги! I belong to you, Звездочка моя, принадлежу. Без тебя меня не существует!» - до Мэйки доходили слова заезженной песни. Доходило и осознание того, как крепко она влипает. От горечи внутри щемило не только слева, но и справа, сверху, снизу. A в голову лез мерзкий образ таракана в клейкой ловушке – лапки уже прилипли, больше он никуда не сбежит… Она так же прилипла к этому горячему телу, которое в последнем танце щедро делится с ней нестерпимо болезненной дрожью.
Если бы именно на том перроне, с которого уходил Мэйкин поезд, снимали кино… Кто-нибудь из гениальных режиссеров – Рязанов или Бондарчук старший, например, они бы не упустили единственного символа тяжелого прощания: кончики пальцев…
Последнее мгновение – глаза в глаза, боль в боль. Как раной к ране – и страшно обоим, a руки еще вместе. «Должна… Должна…» - неслось шальным огнем у нее в голове – «Не хочу! Не могу! Должна…». Рывок, как раненая лисица… И пальцы разжались, и драгоценное тепло оставалось позади.
Стоя в вагоне, Мэйя улыбалась, во рту набирал силу металлический вкус крови. Губа искусана – «Не плакать, не сметь, не ему!».
-Я вернусь… скоро! – звонко кричала, улыбаясь.
-Я буду ждать! – искусственно бодро…
Смех – защита от боли. Два смеха столкнулись на холодной каменной платформе. Два смеха объединились в один, взвились к серым облакам. Два смеха будут литься раскатистым громом…
Смехи…
13.05.2009