Зотов сидел за столом и ел борщ. Он низко наклонялся над тарелкой и, прихлебывая ложкой, старался не смотреть на болтуна, который назойливо зудел противным голосом:
- Иван Кузьмич, миленький, будьте к нам милостивы! Ведь никакой же возможности нет! Мы уж и так, стараемся Вас не беспокоить и на глаза стараемся не попадаться! Вот скажите - часто мы с Вами встречаемся? Часто? А?.. Вот видите! Так что, мы свои понятия знаем! Мы, можно сказать, по закону! Но войдите и в наше положение, нам же тоже надо свой кусок.. э-э.. так сказать, хлеба. У нас тоже семьи, дети. Мы вынуждены, в конце концов, вы понимаете? И заметьте, к Вашему холодильнику мы даже не прикасались! Ни-ни! Мы, так... только по мелочи, что на столе, на плите. Но только после Вас, только после Вас, смею Вас заверить! Клянусь честью! Ну, Вам ли, с высоты вашего положения обращать на нас внимание, Петр Сергеевич, а? Даже смешно об этом говорить! Что это - убыток? Крошки! Объедки с Вашего стола, Павел Иванович! С барского стола, прошу заметить! Я бы даже позволил себе.. э-э.. так выразиться - с царского! Да! Именно так! И, положа руку на сердце, Кузьма Акимович, родненький, разве в Вашем великодушном сердце не теплится... э-э... я не побоюсь этого слова - сострадание. Да, сострадание к нам! Признайтесь, ведь я прав, я угадал - сострадание, Карл Геннадьевич! Именно что – сострадание.
"Какой я тебе - Карл Геннадьевич? - досадливо думал Зотов, неловко нагнувшись и снимая под столом тапок с ноги. "Достали, сволочи! - он ловким ударом тапка припечатал к обоям крупного рыжего таракана, - Болтают и болтают!"