НАСЛЕДСТВО
— Эй, Вадим, я уезжаю, — Лена толкала под бок спящего мужа, одновременно пытаясь запихнуть в кожаный рюкзачок пару кусков душистого мыла — подарок для бабушки. О том, что ехать к старухе с пустыми руками — себе дороже, она усвоила давно: бабуля была мастерицей закатывать спектакли перед неблагодарными потомками.
— Что еще за новость? — пробурчал Вадим. — Вечно делаешь все, что в голову взбредет, а потом расхлебываешь. Ну куда, куда тебя в пять утра несет?!
— Бабка звонила, просила приехать. Извини, не успела сообщить об этом раньше, не дождалась тебя вчера: опять где-то шлялся, а меня отчитываешь! Короче, бабуля помирать, что ли, собралась, — ничего я не поняла, кроме одного: есть у нее ко мне разговор. Надо ехать.
— На наследство надеешься? Давай-давай, она тебя любит... — Вадим демонстративно зевнул, потеряв к новости всякий интерес.
На самом же деле, по его мнению, Марья Алексеевна никого, кроме себя, не любила, хотя он и не мог внятно объяснить, почему так думал: Ленку-то она растила как мать, — когда пришлось помогать родной дочери, вышедшей замуж за военного в аккурат накануне его службы в Германии. «Дети» (бабка любила величественно произносить это слово) прекрасно жили там долгое время, и чтобы жизнь была еще прекрасней, полуторамесячную дочку, родившуюся накануне отъезда, сдали бабушке на воспитание. Впрочем, молодые регулярно присылали немалые суммы и шикарные вещи, и Марья Алексеевна без сожаления тратила деньги на Леночку, не без гордости обряжая ее в невозможные для той Богом забытой дыры платьица и костюмчики.
Иногда «дети» приезжали на несколько дней в отпуск, к «мамуле и доче». В такие дни бабушка легонько подталкивала внучку к родителям, вкрадчиво нашептывая: «Леночка, скажи папочке с мамочкой, как ты по ним скучала, как ты их любишь...».
Наверное, когда-то маленькая Леночка и была искренна в своих признаниях, только сама она этого не помнила. Да и за что ей было любить этих чужих, редко нарушавших их однообразную жизнь людей? Все же, она всегда с готовностью прижималась к маминому животу или послушно усаживалась к отцу на колени, бойко тараторя что-то вроде: «Папа-мама-как-хорошо-что-вы-приехали-я-вас-так-люблю!».
Однажды у них была возможность стать ближе: благословенное пребывание в сказочной Германии неожиданно закончилась, и «дети» вернулись восвояси. Но не могли они уже сидеть в тихой провинции, и вскоре уехали на хорошо оплачиваемый север, а дочку опять оставили на бабушку: никак нельзя было срывать ребенка с места в ответственном десятом классе, да и что ей там, в холодах, делать-то?
После школы Леночку мало что держало в маленьком городке: сытое и одинокое детство закончилось, а бабушка, хотя и привыкла к внучке, сама с давних пор наставляла? ее на жизнь самостоятельную и обеспеченную. В общем, вернее было искать ее в столице, что Леночка и сделала, с энтузиазмом окунувшись в суматошную студенческую жизнь. Однажды хорошенькая однокурсница, такая себе «краса, длинная коса», наивно призналась робкому мальчику из общежития, кукольно хлопая черными ресницами, украшавшими ее большие, светящиеся девственной пустотой голубые глазки: «Хочу выйти замуж за столичного».
«Вот дура, — презрительно подумала Лена. — Кому она это говорит?! И, главное, зачем говорит?». Слава Богу, сама она у бабули немалому научилась. Марья Алексеевна, например, сидя вечерами на лавочке с соседками, мило им улыбалась, обменивалась рецептами пирогов и закруток, и обязательно рассказывала о завидных успехах устроившихся в жизни «детей». Между делом не забывала смиренно жаловаться на жизнь, заставившую ее пожертвовать собой ради воспитания любимой внучки. Это уже дома можно было поворчать, как ей надоели «эти толстозадые клуши, не имеющие представления о настоящей жизни».
Да, собственно, - ? соседки признавали за Марьей Алексеевной безусловный авторитет, сплетничая за глаза, что была она когда-то птицей большого полета, да недобрые люди позавидовали женщине честной и удачливой, и поплатилась она: оклеветали мужа, заставили уйти с работы, а потом и вовсе из города выжили. А город-то не какой-нибудь — областной центр, не то что их городишко… Нет справедливости на свете, да уж хоть дети-то живут в свое удовольствие, и внучка вон в столицу подалась, может, и ей повезет.
Леночка оказалась способной ученицей. В институте отзывалась исключительно на имя «Елена». Со всеми однокурсниками и однокурсницами завела задушевную дружбу, хотя понять, что она думает о приятелях на самом деле, и думает ли о них вообще, было решительно невозможно. Более того, так же, как ее бабуля презирала «клуш на лавочке», Лена не принимала всерьез общежитских, и вскоре сама сняла квартиру, постепенно обзаведясь исключительно столичными знакомыми.
Вадима нашла не сразу, зато как только увидела приятного молодого бизнесмена в одной из компаний, сразу решила, что упускать такой шанс не имеет права. Вадим же — очень кстати — давно мечтал именно о такой девушке: с ней не стыдно появиться и на дружеской вечеринке, и на самом ответственном званом вечере — красивая, независимая, неглупая.
Вскоре приглашенные как со стороны жениха, так и невесты, получили возможность неподдельно восхищаться черным кадиллаком с открытым верхом, белоснежными розами на капоте, безукоризненной кремовой «тройкой» жениха и экстравагантным — кремовым же — платьем невесты, удачно сочетавшимся со сверкающей диадемой и немыслимо воздушной фатой. А родственники Елены особенно возгордились ее престижной пропиской, полученной в придачу к преуспевающему мужу.
— Доча, — сладко заворковала мама, — тебе понадобится наша помощь. Мы можем переехать к тебе: пойдут детки...
— Не «пойдут», — отрезала «доча». — Можете спокойно жить на своем севере.
— Леночка, — ужаснулась бабушка. — Когда ты родилась, твои мама и папа ни в чем себе не отказывали, да и ты была сыта, одета. А бабушка тебя вон какой воспитала: просто принцесса, в институт поступила, муж замечательный. Можете рожать деток, а потом заниматься своими делами: мы вам поможем.
— Бабуля, я тебя умоляю, ну какой смысл в этих детях! Одни расходы и нервотрепка. Предки мои понятия не имеют, что такое дети, а тебя я давно избавила от необходимости «меня воспитывать». Да ты вообще давно могла выйти замуж: деда уже лет пятнадцать как нет.
— Елена, как не стыдно, что ты такое говоришь, — слезливо всхлипнула Марья Алексеевна.
— Да ладно, не прикидывайся. Даже я знаю, что к тебе ходят двое: какой-то «настоящий полковник» и, говорят, врач-гинеколог. Ничего плохого в этом нет, ты женщина интересная, чего тебе одной жить...
...Обо всем этом Лена рассеянно вспоминала, глядя в окно рейсового автобуса. Со времени того «свадебного» разговора бабка, так и не дождавшись внуков, умудрилась несколько раз сойтись-разойтись с новыми мужьями (как только их находила в этом убогом городишке?), часто звонила внучке, устало жаловалась на неблагодарную судьбу, на «детей», которые бесславно переехали с севера «поближе к маме». Доставалось и самой Лене («вон Надька правнуков воспитывает, а мне стыдно людям в глаза смотреть: внучка не хочет детей!»).
Тут и Вадик через пару лет счастливой семейной жизни сначала в шутку, а потом вполне серьезно все чаще заговаривал о том, что для совсем уж полного счастья им не хватает грязных детских памперсов. Сначала она упрямо стояла на своем: «Не хочу!». Как это: а работа в фирме мужа, а деловые переговоры, поездки за рубеж, обязательные посещения стильных клубов и прочие радости насыщенной событиями жизни?!
Конечно, с радостью примчались бы в столицу к «доче» «помогать воспитывать» внучков родные папа с мамой, но она категорически не нуждалась в их присутствии ни в своем доме, ни, не дай Бог, в их собственном столичном — на такой подарок они откровенно рассчитывали. Родители Вадима в няньки переквалифицироваться не собирались, так как им было чем заниматься и без этого: оба работали, и менять свой образ жизни не хотели. Можно было бы отправить ребенка к бабушке, но Лена неясно ощущала в этом какую-то «дурную бесконечность» и считала, что честнее вообще не рожать. Вадик этой позиции не принимал, и настаивал на самом простом решении — нанять няню. Сначала она возражала: мол, воспитывать малыша должны родные люди, а мы не готовы. Вадим вспыхивал: не «мы», а «ты», и вскоре Лена заметила, что его интерес и к ней, и к семейной жизни начал угасать. «Какой банальный, сентиментальный дурак!» — молча злилась она, но испугалась не на шутку, и тактику поведения поменяла. В конце концов, девять месяцев как-нибудь перетерпит (это даже любопытно пережить), а потом действительно наймут няньку.
Оказалось все не так просто: на это ушло не девять месяцев, а скоро уже два года… Два года попыток и рушащихся надежд, бесконечных обследований и ничего внятного со стороны врачей. Возможно, это и к лучшему: окончательного диагноза «бесплодие» им не поставили... Возможно, выкачивают «лишние» деньги. Или, — Бог знает, — может, и вправду есть шанс?
Лена поймала себя на том, что помянула Господа. Она в эти «детские сказки» не верила: опять-таки бабкина школа. «Леночка, я не верю в «боженьку»: в хороших людей верю, и сама всегда стараюсь для людей быть хорошей. А Бога нет: разве допустил бы он, чтоб наш любимый дедушка нас оставил?!» —подобные житейские сентенции в разных вариациях внучка слышала миллион раз.
Невольно вспоминая один за другим бабушкины принципы, Елена переступила порог ее дома. Из комнаты в кухню прошмыгнула Надька, соседка. Еще две, скрестив руки, сидели под стеночкой в коридоре, — видно, были на подхвате. «Внучка, внучка это», «успела-таки», — громко зашептались они. Лена так давно не была в родном городе, что не могла припомнить, знает ли этих женщин, но рефлекторно поздоровалась. В бабушкиной комнате было сумрачно, и воздух спертый, — несмотря даже на то, что форточка оказалась открытой: раньше, видимо, комнату не проветривали, или делали это редко, боясь сквозняков.
Бабушка царственно возлежала на огромных подушках, рядом сидела Леночкина мать и жалостливо всхлипывала: «Мама... ах, мамуля!». Отец с видом человека, понимающего серьезность ситуации, молча стоял возле окна.
— Доча! — увидев Елену, истерично бросилась к ней мамаша. — Наша бабушка...
— Да замолчи ты! — вдруг твердо прервала ее Марья Алексеевна. — Чего причитаешь раньше времени? Внучка приехала, дай поговорить...
— Конечно, конечно, мамуля, — запела та, подталкивая дочку к бабушке. Лена поцеловала бабулю, одновременно вручая ей, такой нелепый теперь, подарок — два кусочка мыла.
— Вот спасибо, как раз для обмывания, — сострила старуха. — Да выйдите вы! — вдруг прикрикнула на великовозрастных «детей». — У меня разговор к Елене наедине.
Обиженно сопя, Леночкина мать поднялась и, взяв под руку мужа, демонстративно обронила:
— Ну что ж, пойдем, раз мы здесь лишние.
Бабушка выдержала паузу, а когда дверь демонстративно вежливо захлопнулась презрительно фыркнула:
— Вот дуреха-то, все причитает, а я еще живая... Да ненадолго. Твоя мамаша суетится, попа зачем-то норовит привести. Глупости все это, ты же знаешь, не верю я. И после смерти моей проследи, чтобы батюшки возле меня не крутились!..
Марья Алексеевна помолчала, отдышавшись, а затем как бы нехотя продолжила:
— Виновата я перед тобой, внучка. Виновата, хотя и сама не понимаю, в чем. Только вот почему-то вспомнила перед смертью своей случай, над которым в молодости посмеивалась. Случилось это вскорости после того, как с дедушкой твоим познакомилась... Был он тогда важным комсомольским начальником, а я всего лишь машинисткой. Сегодня вы, молодые-деловые, уж и не понимаете, какая у него была завидная карьера, а я до сих пор этим горжусь! Жениться он тогда собирался, — не на мне, конечно, — на свадьбе уж все места были расписаны. Да тут я, — интересная, красивая. Понравился он мне очень, да еще я всегда хотела выйти замуж за интеллигентного человека. Правда, он меня не замечал долго, но я все равно увела его от готовой невесты. Глупо было поступить иначе: испортить себе жизнь, когда представилась такая прекрасная возможность реализовать мечту? Конечно, все были против: невеста, само собой, скандалила (сама виновата: надо было держаться зубами, да где уж ей, папиной дочке), его родители чуть ли не прокляли нас. Ну, и райком осудил «аморалку». В конце концов, дело замяли: не женат ведь. Дедушке в другом городе место предложили, — похуже прежнего, да и городишко захудалый (сама знаешь). Но зато здесь нас никто не знал.
Так что, переехали мы сюда из большого города, с родителями его так и не помирились: не признали они меня, вот и ты о них ничего не знаешь. Да, когда ехали в поезде, в нашем вагоне половину мест заняли цыгане, и одна мне нагадала: мол, грех я большой совершила, дети мои страдать будут, а внуки и подавно. Ну, что за ерунда, скажи пожалуйста! Я посмеялась тогда, и с тех пор даже не вспомнила об этом: с дедом мы жили хорошо, у дочки все удачно устроилось... Да вот сейчас, правда, вижу, бестолковая какая-то у нее жизнь: все было, а сохранить ничего не смогла.
Зато ты умница, все правильно делаешь, — Марья Алексеевна заметно слабела, однако речь ее убыстрялась. — Но только скажи мне: почему правнуков не нарожала? Что не так? Что еще эта проклятая цыганка тогда наговорила?.. Не помню. Что-то о любви... Так я ведь любила — и дедушку твоего (уехала ведь с ним в этот городишко!), и маму твою (сколько абортов ради нее сделала!), и тебя (замуж не выходила, тобой занималась)... Не верь, не верь, Леночка, ни богу, ни черту, наша жизнь — в наших руках... Господи! — вдруг ахнула старуха, и умолкла.
Внучка в ужасе отшатнулась: все это время бабушка как бы гипнотизировала ее торопливыми горячими словами, говоря намного больше, чем сама осознавала. Лена в слезах выбежала из комнаты. Ее перехватила мамаша: — Доча, что, что? Что тебе сказала бабуля?!
— ...Она — мертва, — помолчав и сделав глубокий выдох, неожиданно спокойно сообщила Елена.