Смотрительница

               
               
Тишину музейного зала рвет эхо:
— Э-э-эй!
 
У окна в полумраке на стульчике вздрагивает старушка лет семидесяти.
— А! Кто здесь? А?!
 
— Я!.. я! — отскакивает от древних стен.
 
Смотрительница поправляет на голове платок, протягивает руку к стене, щелкает выключателем и сквозь толстые линзы очков угадывает силуэт. Очень знакомый силуэт. 
— Ленка?! Из двадцать пятой?! Ты? Тьфу! Напугала, соседушка! Чего здесь?

Молодая соседка  кивает на обмякшего у нее на плече мужчину со слипшимися ресницами и царапиной через всю щеку.
— Баба Маша, надо!   

— Да, ты что?! — музейная работница вскакивает на ноги и ворчит. — Даже и не думай! Я на дежурстве. Открытие через десять минут. Экскурсанты пойдут.   

— Уложимся в пять! Я подсоблю. Ну, очень надо. Вы же прежде не отказывали. Никому.   

— Тише!.. А этот…опять дома не ночевал?

— Засветло явился. Пьяный вусмерть. С малиновым пятном на вороте. Я прямо истерзалась вся; не помада ли? И духами вроде как от него… прояснить надо бы…   

— Эх, Ленка! Ленка! Недоверчивая ты чересчур. С мужем так нельзя …ладно, усаживай  голубчика. А я пока подготовлюсь.   

— Спасибо! — ликует ревнивая супруга и водружает тело подозреваемого на щедро утыканный шипами трон.

Мужчина в благодарность за предоставленный покой бурчит что-то невнятное и, по-детски подложив ладони под голову, удобно мостится на экспонате под латунной табличкой с надписью «Кресло допроса. Центральная Европа. 15 век». 

— Баба Маша, готово!   

— И я… готова.   

Молодая женщина оборачивается и вскрикивает:
— О-ой!

На нее таращится лукавым взглядом ведьма. Она горбится, чавкает слюнявым беззубым ртом и выплевывает:
— Ну, как я?   

— Господи! Ужас, какой! Никак привыкнуть не могу. 

Костлявые пальцы укладывают за ухо прядь волос, обнажая над виском обтянутый пузырчатой кожей череп.
— Билеты где?

— Вот.
Из дамской сумочки спешно извлекается две бледно-зеленые полоски картона и плитка шоколада.   

Горбунья, не глядя, надрывает билеты и отправляет в урну. Шоколадная плитка исчезает в накладном кармане халата.
— Приступим!   

И две пары женских рук тотчас распинают в кресле беспомощную и уже спящую жертву. Кожаные ремни ложатся на запястья и голени несчастного.   

— Стягивай покрепче, а то уйдет, он у тебя крепкий, — советует музейное чудовище  и спрашивает. — Дознание учинять будем с пристрастием?   

— Да, — следует ответ.   

И бедолага тут же получает звонкую пощечину.

— Должен же он в себя придти, — оправдывает свое действие безобразная старуха. — Мы не можем проводить дознание с невменяемым.   

Невменяемый вменяет, тяжело поднимает веки и высвечивает блаженную улыбку. Царапина серпом вытягивается в сторону пылающего уха.
— А-а! Т-т-ты? Мо-мо-моя… Лен-чик! Ид-д-ди к-ко-ко мне... Об-б-б-ними…   

Вторая пощечина возвращает не только чувства, но и чувствительность. Допрашиваемый  ерзает в кресле, рвет ремни и морщится от боли.   

— Ты потерпи, дорогой, — успокаивает его дражайшая половина, проверяя надежность узлов. — Расслабься. Скоро все кончится.   

Серп царапины на лице мужчины меняет направленность.   
— Что это? Где я?

— В аду! — мерзко хихикает беззубая бестия и вопит.  — Где ночь провел, зараза? Быстро отвечай. Сволочь! Где? С кем? На меня смотри. На меня. На…   
И несчастному в очередной раз перепадает затрещина. Объяснение по поводу которой уже звучит так:
— Дадим потерять ему сознание, потом слово не вытянем.   

— Может, я попробую? — просит благоверная и заботливо подносит горлышко пластиковой бутылки с водой к пересохшим губам супруга.   

— Чего уж там, попробуй, а я пока за клещами схожу, — соглашается дежурная ведьма и, шаркая домашними тапочками, исчезает в глубине зала.   

 Платье с глубоким вырезом нависает над мокрой от пота рубашкой.   
- Ну?!

- Что?   

— Признаваться будем?

— В чем?   

— Я все знаю, дорогой. Пока ты, как майский кот метался в ночи, я порылась кое-где. И нашла фотографии, где вы с Людкой с пятого этажа  ловите бабочек трусами. Голые! Да, да! Совершенно голые! На вас ничегошеньки нет.   

— Так это… это… это было давно. Нам тогда по два года было…   

— Да, он у тебя ранний. Развратник! Похотливый самец! — удивляется тенью выскользнувшая из-за кресла горбунья и, громыхая металлом, сваливает перед креслом небольшой арсенал пыточных средств. — Подумала, надо сразу прихватить, чтобы потом не бегать.   

— Дорогая…   

— Дорогой…   

— Раньше надо было думать, — обрывает сюсюканье чудовище и косится  на едва заметный столбик ржавой пыли, поднимающийся из груды сверлилок, пилилок и давилок человеческой плоти. — А ты, Леночка, иди, погуляй, осмотрись, что и как. Так будет лучше для всех.   

— Милая, не оставляй меня с этой…   
 
— Милый, я буду рядом, совсем рядом, — обещает спутница жизни и со слезами на глазах растворяется среди экспонатов основного музейного фонда.   
   
Чтобы отвлечься и не слышать нытье и стенания супруга, она читает вслух громко и с расстановкой надписи с табличек, спешно переходя от одной к другой: «Дыба-подвес», «Колодки», «Жаровня», «Испанский сапог», «Доспехи целомудрия», «Железный кляп», «Вилка еретика»… И вновь «Кресло допроса»...

Клочок бумаги из школьной тетради неожиданно взмывает перед ее лицом.

— Вот адрес, телефон, хозяина зовут Петр,  — втолковывает смотрительница, вручает соседке протокол пытки и ловко распускает ремни. — Выложил все, как на духу. Ниже по списку — соучастники. Все кто с ним до шести утра играл в покер. Бабами и не пахло. След на вороте от красного вина…   

— А?

Старушка стягивает с головы парик и стирает кончиком платка с лица жуткий макияж.   
— Лена, не волнуйся! Беседу провела. В ближайшее время и на улицу не выйдет.

— А?   

Вставная челюсть возвращается на место. Звонко щелкают зубные протезы.
— Ничего, ничего! На животе с недельку поспит. Если что, валерьяночки дай. А, вообще, твой Андрюшка держался молодцом, не то, что в последний раз. Даже не упомянул всуе «Международную амнистию».   

— Это не Андрюша.   

Дряблые руки осторожно тянут беднягу из кресла.   
— Как? Ты вышла замуж во второй раз и это за полгода?   

— Почему «во второй»? В третий! А, в общей сложности, уже в седьмой.   

— Касатик мой, ты сам-то до дома доберешься? — обращается смотрительница к «седьмому».

Мужчина не отвечает, дрожит всем телом, прячет страдания и боль в морщинах над переносицей и, пошатываясь, медленно бредет к двери.   

— А тебя, Леночка, — пенсионерка преграждает путь соседке, — попрошу остаться.   

— За-за-зачем это? —  молодая женщина пятится к стене, с бесплодной надеждой поглядывая на удаляющуюся истерзанную спину. — Вот-вот экскурсанты пойдут.   

— Успеем!.. Хочу проводить тебя в следующий зал. В самый раз для тебя.   

— Что за зал?   

— С экспозицией «Орудия казни Средневековья». Чтобы не было восьмого раза...