Прощай Крым.
Часть 1.
Г л а в а 1.
Что ответить домовладелице, в ответ на её замечание, что Калерия балует дитя свое, находящееся ещё внутри её? Пестует, это верно. Но как не любить человечка, которого она ждёт, чуть ли не с пяти лет? А почему Наталья так кичится, что она своим девчонкам не уделяет много заботы? Растут они у неё, точно, не охваченные вниманием матери, учатся из рук вон плохо, много гуляют, пропускают занятия - дома их не удержишь. Зато лишь завидят Николая идущего к Реле, тут же становятся «домовитыми», вертятся, изображая хороших девочек, выпрашивают на мороженое, чтобы оставить молодых наедине, но разве это хорошо? Вернее, не выпрашивают деньги, а ставят перед фактом – мы здесь и никуда не уйдём, а вы, если хотите побыть вдвоём, сделайте так, чтоб и нам было приятно. И куда деваться? Комнатушка у Рели без двери, а проём выходит в кухню, где девчонки и вертятся, хотя ничего не готовят и не едят. Но всего этого не скажешь Наташе – она на жиличку может рассердиться, и девчонкам подзатыльников надаёт, но кричать станет: - «Бездельницы, лодыря гоняете, учиться не желаете?» И девчонки поймут мать так, что она их ругает за прогулы, а не за то, что вымогают своим присутствием деньги. Возможно, Наташа подговаривала девчонок на такое поведение, потому, что сама желала брать с Рели больше за неудобное жильё? И брала. – «Пусть Бог её простит» - думала квартирантка, но не ругаться с жадной домовладелицей.
- Кто бы говорил, хозяюшка моя! – Улыбалась Реля на колкости старшей женщины. - Но девочки у тебя балованными растут, хотя ты воспитываешь их исключительно криком и подзатыльниками. При этом не замечаешь, что старшая дочь не совсем здорова - у неё больное сердце.
- Ну да! У неё какая-то детская болезнь есть в сердечке.
- В сердце не бывает детских заболеваний - это если есть, то на всю оставшуюся жизнь. Прости, что так говорю.
- А мне что? Старшая моя - любимица отца - вот пусть он над болезнями её и задумывается. Бросил семью, так пусть хоть о здоровье дочери думает. Я не стану.
- Очень грустно, Наташа, что ты так говоришь.
- Постой-постой, а откуда ты узнала, что у Тамары моей больное, её несчастное сердце? Она тебе сказала?
- Нет. Я сама увидела, что оно у неё неправильно работает, хотя в медицине, пока, мало смыслю.
- Тогда у меня посмотри, нет ли заболеваний? – забеспокоилась хозяйка о себе. - Я слышала от Жени, что ты умеешь угадывать болезни у людей.
- Прости, Наташа, но это надо напрягаться, как рентген, а я сегодня неважно себя чувствую, - соврала Калерия.
Она ясно видела, что Наталья больна. У молодой женщины, которая старше её всего на пятнадцать лет - была нездоровая печень, если Реля правильно определила орган. И от той опухоли, которая сидела в правом боку женщины, Наташа стала раздражительной. Она запросто могла отвесить оплеуху одной из дочерей или ударить по руке так, что у девчонок появлялись синяки. Калерия съедет от неё сразу, после рождения ребёнка, чтобы хозяйка не срывала злость на её малыше. Даже носимая втайне злость, пугала будущую мать, а откровенная вызывала дрожь.
Но, несмотря на эти страхи, к великому удивлению Жени, Калерия легко прижилась у Наташи:
- Ну, дорогая моя, как твоя хозяйка, не обижает тебя? – спрашивала её подруга, сразу после возвращения её с мужем из крохотной, свадебной поездки. Женя, после отпуска, уволилась с нелюбимой работы и зашла проведать подругу. Уже как настоящая жительница Симферополя, хотела устроиться в детскую больницу, предварительно подучившись. Но сначала, как советовала ей Реля, решила поработать нянечкой в больнице, а затем, если выдержит тоже не лёгкую работу, идти на двухгодичные курсы медицинских сестёр. Женя желала работать в больнице – так подействовала на неё потеря не родившегося младенца.
- Что ты! - отвечала Реля на вопрос о хозяйке. - Если я уживалась с моей мамой, и мы не убили друг друга, и как представлю, что меня ждёт в Москве, то я сейчас в Раю. А как вы венчались с Мишей? Расскажи. И то куда вы потом ездили, а то в письмах твоих не очень ты распространялась об этом.
- Если честно, то ездили мы в Киев, но не так город посмотреть, как в Киевскую Лавру - пожили там немного, почти что в кельях, грехи свои замаливали, просили у Бога послать нам хотя бы одного, но… здорового ребёнка, - высказала свою боль подруга.
- Да что ты! И как вам это удалось? Попасть в келью!
- Так у Миши дядя там, в постриге, да ещё не простой монах, а... как бы это сказать?.. Ну, вроде как заслужил повышение по службе...
- Ой, Жень, нам с тобой в этом трудно разобраться. Я хоть и читала книги о монахах, а честно сказать в жизнь их не очень вникала... Но хорошо, что вы с Мишей съездили, и пожили в монастыре. Питались их пищей, прониклись их святостью?
- Трудно сказать. Но, соприкоснувшись с их миром, начинаешь мыслить несколько иначе. Однако я ещё не разобралась в своих впечатлениях. Потом как-нибудь, мы соберёмся все вместе - я с Мишей и ты со своим воином - и, возможно, поговорим обо всём. Ты же тоже разговорилась не сразу, после поездки той по южным городам.
- Да, я была потрясена встречей с кузеном моей старшей сестры и тем, как он меня легко заставил путешествовать. Ну, ладно! Я готова ждать, сколько ты пожелаешь думать. А теперь разбегаемся. Мне «надоть», работать, как Наташа говорит, а ты уже отрезанный ломоть, по рассуждениям наших женщин, потому они косятся, что мы с тобой заболтались. Спасибо, что навестила Рельку. Михаилу привет от нас с Колей.
- Подожди-подожди! Как у вас с ним дела?
- Пока всё идёт, как я и ожидала, то есть нормально. Медовый месяц у нас был ровно две ночи, а потом Колю запрягли его начальнички - только так погоняют молодожёна - но я не в обиде. Как-то я не очень привыкла к роли жены. И Бога благодарю, что всё это происходит в Симферополе, а не в Москве.
- Я думаю, вам бы и в Москве не дали особо нежничать. Не забеременела ещё?
- Я как царица, с первого Колиного прикосновения, я тебе и в общежитии говорила о том. Почти по сказке Пушкина. Думаю, что моему сынишке уже третий месяц пошёл, как он в маме угнездился.
- Вот счастливая! Ну, дай Бог тебе его выносить при нашей тяжёлой работе. Ты не очень надрывайся, пусть женщины пожалеют тебя. Не догадались ещё наши прокуроры и следователи, что ты ждёшь дитя?
- Скроешь от них, если меня уже подташнивает, а Коля мне каждый день пару бутылок молока или кефира привозит. Он же ездит на машине и похоже, что его гоняют за этим продуктом его начальники или жёны, а он уж, пользуясь случаем, и мне достаёт, правда за мои деньги, - с тоской пожаловалась Калерия, но Женя не заметила крика её души. Муж явно получал деньги от родителей, но не желал тратить их на Релю.
- Скажи мне, что с молоком случилось в Симферополе? - спросила Женя.
- Какие-то перебои. Я слышала, что ящур - коровья болезнь возле нашего с тобой города гуляет. Но, я думаю, всё наладится.
- Хотелось бы. А то мы с Мишей рассчитываем, что я, в этом году, всё же забеременею. Мы уже квартиру освятили, в монастыре побывали, пора уже! Думаю, что ты это мне посоветуешь?
- Не спеши, Женечка! Дай своему организму отдохнуть и самой тебе в себя придти. Мне кажется, что и будущей весной забеременеешь - не поздно будет - всяком овощу своё время, - пошутила Калерия.
- Но мне хотелось бы в один год с тобой родить. Чтоб у меня тоже был ребёнок Бык, по китайскому календарю, на которых, как ты говоришь, земля держится.
- Не спеши. Будет у тебя не Бык, а Тигр - тоже сильный человек, если помнить о знаках Зодиака. Ты же тоже Тигрица, но не хищная.
- Спасибо, утешила! Хищника мне желаешь родить?
- Глупости! Тигр не настолько хищник, если переводить его нрав на людей, сколько человек с амбициями, рвущийся во власть. А цэ значит начальник у тебя, Женюра, будет. Жить будешь позже, за ним, как за каменной стеной. Но всё же, два тигра в одном доме – вот тут задумаешься. Ты права, тебе надо рожать вслед за мной, то есть уже в следующем.
- Конечно! Не очень эти начальники помнят о родителях, если даже ты это заметила по нашему начальству. И твоя властная мать – много она кормила своего отца, твоего деда?
- Если судить по моей матери, то они, конечно, все гады - ни про родителей не думают, ни про детей своих, за исключением любимцев! Но, Женечка! Я тебе лучше вечером по телефону позвоню из нашей будки, и мы обсудим подробно все эти дела. Но сейчас наши женщины совсем извелись, что мы заболтались...
- Ладно, иди! Да не надо по телефону поздно звонить: я буду волноваться, как ты потом, в темноте, домой пойдёшь! Привет Коле! Через недельку и я выйду на работу, но уже не в эту грязь, а в больницу.
- Так, говоришь мне не звонить? Идти до будки, по грязи, нет желания - видишь, как осень торопится в этом году. Но днями, по выходным, будем встречаться, тогда наговоримся, чтобы нам важное не упустить, что на душе накопилось не через провода, не видя друг друга, в глаза не заглядывая.
- Я тоже не очень привыкла по телефону болтать, но соседка моя - ты бы удивилась - по нескольку часов в день, на довольно пустые разговоры, тратит. Никогда не слышала, чтоб она говорила, как мы с тобой о будущем детей или о каком-то фильме, а всё о магазинах, сплетни и как бы позабавиться где. Муж её клянёт за это - он, иной раз, не может по делу домой дозвониться, если на работе.
- А как ты слышишь их разговоры? Ну, по телефону и с мужем?
- Так стенки в новых домах, буквально перегородки. Да и она кричит, недослышит, что ли? А уж муженёк её орёт, так соседи по всем этажам это знают, что у них происходит.
- Надо же, глухие, а болтают много. Орут, ругаются, это хуже чем у нас, в общежитии. Потому я перебралась на окраину города, где природа. Не слышу никакой брани. Кроме Наташиной, когда она девчонок ругает. И то, она это старается делать в своей комнате, и когда меня нет дома.
- Стесняется всё же тебя?
- Не знаю. Но видит, что мы с Колей не ссоримся, и сама старается быть тише. Однако я побежала, Женя. Позвоню, когда мы встретимся, чтоб не ехать к тебе зря – вдруг дома не будешь.
- Господи, да всегда для тебя дома. Но, конечно, звони, перед тем как ехать, чтоб я приготовила нам вкусного.
Подруги многое обговорили за время их встреч в центре города и в домашней обстановке у Жени. Но после того как Реле дали справку на лёгкую работу, и её перевели в помещение телевизионного завода, подсобницей к малярам, где она стала, не торопясь, красить стены, что, после тачек с песком и щебнем ей казалось лёгким. А Женя поступила на курсы медсестёр, встречаться они стали меньше.
- Знаешь, - призналась как-то подруга, - в больнице тоже тяжело работать - особенно с детьми, но всё ж, не как тебе, рабыне тяжестей.
- У меня тоже скоро рабство кончится. Вот, уйдёт Релька в декретный отпуск и помашет всем рабовладельцам ручкой. Больше на стройку ни ногой, клянусь тебе! Хватит, я на строительстве достаточно уже покалечилась!
- Подружка моя! Как же мне хочется, чтобы у тебя всё было хорошо с Николаем. Он, по-прежнему, тебе писем от матери не показывает?
- Ни от матери, ни от кого другого. Значит, в них одна матерщина в мой адрес летит. Но я их переправляю обратно, так что все бранные слова летят и вешаются на того, кто их посылает. И все те беды, что они зовут на мою голову, свалятся на них.
- Хорошо! Это было бы справедливо! Почему столько плохого достаётся тебе? Впрочем, как я поняла, ты умеешь отбиваться, всё, что свекровь тебе желала, ты отбила, и переправила на неё. Молодец!
- Ты знаешь, Женя, я специально не отбивала в её угол, но мячи летели именно туда. Видно так жизнь устроена, что хорошее нам не всегда откликается хорошим - за исключением случая с тобой, да с ещё некоторыми, знакомыми тебе людьми. Но плохие деяния вредным людям всегда возвращаются, как бумеранг. Ты знаешь это слово?
- С тобой да не знать? Но мы будем видеться дальше, хотя бы дома, у нас с Мишей? Будете приходить с Николаем?
- Пока легко хожу со своим ещё не очень заметным животом, будем приезжать изредка, да и перезваниваться можем. Но, Женя, весной не знаю, как будет. Меня напугали беременные в женской консультации. Не дай Бог, конечно, что ноги могут отекать, когда трудно будет обувь носить прежнюю, а у меня другой просто нет.
- Ну, это не у всех отекает - тебе достаточно твоего токсикоза, который мучает тебя долго, что вообще редкость, как я читала в книгах. Но возможно за счёт этого негодника, прозванного токсикозом, у тебя не станут отекать ноги...
- Твоими бы устами, да мёд пить!
- Не смейся. Лучше скажи, выправили или нет тебе срок твой? Ведь тебя обманули где-то дней на двадцать, как ты говорила.
- На двадцать один день, Женечка. Но я сама виновата, что честно, благородно назвала им последнюю менструацию, которая у меня прошла через ребёнка, правда говорят, что это так и случилось. И подвела меня моя честность, мне не поверили. Назначили мне роды на 12-тое июня, когда я точно знаю, что рожать пойду двадцать первого мая.
- Ну да! Двенадцать дней и в апреле девять - это как раз та цифра двадцать один день, на которую тебя обманули. Что делать будем? Может мне сходить и поговорить с заведующей. Эти дни тебе трудно станет носить своего малыша, если ты почувствуешь, что уже пора тебе в декретный отпуск. Ведь ты не в конторе трудишься, а на стройке, и хоть какую работу дай беременной, она лёгкой не будет.
- Всё верно, Женечка, но как ты пробьёшь стену, если я ходила к врачу, когда мой ребёнок зашевелился, в тот же день, и хотела чтобы она пересчитала срок, но она стала спорить со мной, как баба базарная. Я плюнула и ушла - пусть она провалится в яму, но я доношу ребёнка, по её сроку, а потом буду требовать перерасчёта.
- Слушай, а это не та ли выдра, которая принимала меня в больнице, с выкидышем? Я знаю, она - хамка, взяточница. Но, кажется, твой гнев дошёл до Бога.
- Как это? - опешила Реля.
- Мне наша соседка сказала - а она в консультации работает – что хамка эта попала в аварию, и сильно покалечилась. Теперь сама лежит в той больнице, куда тебя с ногой возили, и, кажется, ей тяжеловато там.
- О, Боже! Я бы не желала никому туда попасть - там врачи – лечат только за деньги. Это ужас, когда чувствуешь свою беспомощность перед этой наглостью.
- Ну, свою коллегу они и без денег полечат. Но это ей наука, как обманывать таких непростых людей, как ты, за которой стоят светлые силы.
- Женя, она не виновата, что я такая честная. Соврала бы ей, как другие это делают. А в моём случае она специально мне неправильно посчитала, может, тоже денег сорвать хотела? И за то, по-видимому, да ещё за старые грехи, Бог её и покарал. Ох лихая она взяточница – мне говорили. Ладно, хватит про эту наглую женщину. Возможно, ей её беда будет наукой, а, возможно, она не заметит, что её высшие силы наказали. Я почему-то всех своих врагов жалею. Пожалела маму, когда поняла, что она уже раскаивается за своё отношение ко мне. Так же пожалею будущую свекровь, которая устроит мне Варфоломеевскую казнь. Если ты помнишь, мы с тобой читали про эту жуткую ночь, когда били католиков.
- Помню. Это французская гадина - Екатерина Медичи. Человечности в ней не было, хотя такую гуманную фамилию получила. И твоя свекровь, по-видимому, станет такой же?
- А у Колиной матери фамилия начинается на Митра, а что это такое, не мне тебе говорить, после того, как ты побывала в монастыре.
- Да-да, митру на голову, кажется, одевают священники? Но меня волнует не это, а как исправить срок твоей беременности? Видишь, сержусь, заговариваться начала.
- Не бери в голову, если я так колтыхнулась. Сама виновата.
- Милая моя девочка! Как я боялась оставлять тебя одну на стройке. Но меня, от больницы, послали на курсы медсестёр, как ты мне ранее пророчила, потому что человеку нужна хоть какая специальность, чтобы им не понукали. Хотя в больнице, я видела, пока лежала, могут цыкнуть и на медсестру, правда не всякую. Рявкнут так, что дурно станет, но я крепкая, научилась у тебя огрызаться.
- Я рада за тебя и прекрасно тебя понимаю - иди, учись. И учись так, чтоб к тебе не придирались.
- Постараюсь. – Евгения улыбнулась. - Как у тебя с Наташей дела обстоят? Спрашиваю в который раз.
- И я в который раз тебе отвечаю, что всё нормально.
- Ей больше не хочется повысить плату за её клетушку?
- Нет, не заикается. – «Хотя с вымогательством от её девчонок, я и плачу Наташе то, что ей хотелось. Но тебя, подруга не зачем о том расстраиваться».
- Ну, ладно, Реля, донашивай беременность, и рожай. Я крёстной у твоего сыночка буду. Пригласишь подругу свою?
- Если будем крестить, то только ты. Но ты сама уже знаешь, что в Симферополе мало христианских церквей, и те порушила Советская власть. А раньше это была вотчина не русских людей, а татар. Но, насчёт крестин, ещё посмотрим. До свидания, Женя.
Г л а в а 2.
Новый год принёс первую неожиданность. В 1961 году провели денежную реформу, и рубль вздорожал в десять раз. Старики ворчали по поводу подорожания рубля, а Реля приняла его с радостью - побольше новенького к появлению её малыша. Это сбылось первое предсказание Степана - солдата, ехавшего с ними в поезде, когда они убегали с Дальнего Востока от ножей, выпущенных после смерти Сталина бандитов.
Но Степан, кроме этого туманного надо сказать предсказания, что нечто серьёзное, но приятное произойдёт в общей людской толкотне, ещё обещал, что перед рождением её сына, полетит первая ракета с человеком в космос. А когда это произойдёт, не уточнил, и Реля боялась, что своё долгожданное дитя она родит ранее, чем полетит ракета, чем нарушит невидимую связь между собой и Космитами, чего у неё раньше не случалось.
Впрочем, надо сказать, что связь невидимая была только для людей - Калерия очень её ощущала, потому что кто, как не её инопланетяне, которых она, с детства, привыкла называть Космитами - от слова Космос - принимали деятельное участие в Релиной жизни. Помогали, в полном смысле этого слова, убежать ей от тирании матери и Веры.
И чем ближе приближался срок родов Калерии, тем чаще она вспоминала о предсказании Степана, что в начале 1961 года - это был год перевёртыш, который должен перевернуть сознание людей - полетит ракета в космос. С советским, вероятно, русским мужчиной на борту, потому что русских в её немаленькой стране насчитывалось более всего. Что он полетит, Калерия верила, но точно ли ей Степан предсказал, что она родит только после того, как полёт ракеты потрясёт весь мир. Роды уже приближались, молодой женщине тяжело уж было носить беременность. Как ни хорохорилась она перед Женей, а двадцать один день декретного отпуска, которые у неё нагло отобрала взяточница врач – отобрав, сама попала в аварию, и теперь лежит, «помирает» - всё же очень бы её порадовали. «Лёгкий труд» давался не легко. Всё с большей тяжестью, с большим скрипом. Иногда её затуманенному воображению казалось, что она родит на работе: - «Одна глупая баба, - ругала себя Калерия, - хвасталась Жене, что рожать на работе легко. Бабушки наши рожали в поле, и, разрешившись от бремени, шли снова жать или молотить, сажать, полоть. А того не учла глупая женщина, что рожали они на чистой природе, и вынашивали дитя не в клубах дыма и, заражённом выхлопными газами, воздухе, и, не страдая от токсикоза до последнего дня - потому им было так легко. А ты, глупая Реля, на своё хвастовство накололась, теперь терпи». – Так думала будущая мать последние три дня пропустившая работу, из-за жуткой усталости, которая буквально валила её с ног, заставляя больше лежать, чем ходить. И на следующий день, 12 апреля, Реля решила идти в женскую консультацию, ругаться с другой врачихой, которая, перехватив эстафету от умирающей, не хотела отпускать её вовремя в декретный отпуск..
Но едва Реля включила утром, собираясь к врачу, радиоприёмник, как он вылил на неё радостную, долгожданную весть - полетел, всё же, в космос советский человек. Это был, действительно, русский, как она и предполагала, рязанский парень, по фамилии Гагарин. Дикторы, буквально захлёбываясь, повторяли об этом снова и снова. Калерия встрепенулась - то, чего она так долго ждала - почти восемь лет - ждала и не верила, свершилось! А значит и с ребёнком её всё будет хорошо. Какие бы бури не пролетали над их с её будущим Бэби головами, всё они преодолеют. Ведь в Космосе летает тёзка её будущего сына - тоже Юрий, как Николай с Релей планировали назвать потомка: - «Спасибо, Степан, - обратилась Реля мыслями к солдату, давно предсказавшему ей полёт человека к звёздам, и сына, родившегося в тот же год, - что ты к этому меня подготовил. Наверное, ты знаешь, как я искала моему солнечному мальчишке отца, и не отступила, хотя мне и предлагали замужество лучшие парни. Знала уже наперёд - ты и к этому меня подготовил - что не стану счастлива с будущим мужем, и даже, что мы разведёмся. Но это ничего - сынка останется у Рели, а я его выращу настоящим Бычком, совсем не таким, как его трусливый батя. Видно, что Николай боится своей спекулянтки-матери, которой слепо подчиняется даже на расстоянии, и потому, надо признать, хотя и неприятно об этом думать, будет жадным отцом, под влиянием свекрови. На что они оба – мать, да сын её безвольный - непременно наколются. Будут жалеть, что жадничали со мной, да будет поздно». Она с живость собралась и поехала.
Врач её встретила, как долгожданную пациентку - видно полёт в Космос русского заставил и её измениться к лучшему.
- За те три дня, что вы самостоятельно прогуляли, я не могу отвечать, а вот с сегодняшнего дня вы в декретном отпуске. Радуйтесь, что пошли в него в такой знаменательный день.
- Я и радуюсь, - Калерия вздохнула свободней, решив позабыть, что её обманули с декретным отпуском. С этого дня она будет лишь со своим солнечным ребёнком - они будут гулять, наблюдать за природой, да ждать, поджидать пока он захочет появиться на свет.
Гулять они начали сразу же, после выхода их из здания консультации. Прогулялись на рынок, где Реля купила себе зелени и редиски, на салат, который она очень любила: - «Вот, родной, это тебе и маме витамины. А поближе к нашей Виноградной улице, где возможно нам ещё придётся с тобой пожить, купим сметаны и ряженки. Как оказалось, ты очень любишь молочные продукты, ну просто жить не можешь без них. А если не будет сметаны, не беда, сделаем с тобой салат с маслом растительным, что ещё полезней, как врачи говорят, чем со сметаной».
Потом они приехали на свою окраину, но прежде, чем идти на Виноградную, Реля зашла в магазин, как и сказала своему беспокойному, толкающему её в оба бока, потомку. Сметаны не было, а ряженку они купили, и довольные пошли в сторону дома. Но по дороге Калерия увидела свежую, только что поставленную скамейку. Ещё вчера, когда ходила в их магазин, скамьи не было, а сегодня, глядите, её поставили, не то в честь полёта человека в космос, не то в честь Релиного первого дня декретного отпуска. И молодая женщина решила лавку освятить, сев на неё со своим резвым потомком. Пусть это когда-то спиленное, позже распиленное и, наконец, оструганное дерево почувствует, что не зря его взяли в оборот. Оно рождено, чтобы приносить пользу людям, вытягивать из их костей усталость, возвращать силушку...
- Что, молодка, кого в себе носишь? Уж не космонавта ли? – неожиданно раздался молодой голос, очень знакомый Реле. Голос до боли родимый, вот только она никак не могла вспомнить, где она его слышала?
Калерия, не спеша, повернула голову и вздрогнула - вопреки весьма молодому голосу, на скамейке сидел старичок-боровичок - глаза его с усмешкой, задорно смотрели на беременную женщину. Глаза с озорством - они также были молодые - очень знакомые глаза.
- Чуть вы меня не напугали, - отозвалась она, усиленно муссируя память - где она могла видеть этого старичка и почему его голос так волнует её? - Да, сын мой просится наружу - уж, наверняка, в космонавты хочет попасть, тем более что сегодня такое событие...
- А ты будто не желаешь, чтобы он им был? Бешенные деньги будет огребать, - молодые глаза старика насмехались над Релей, говоря всем видом: - «Думай-гадай, но никак не вспомнишь меня, если я сам не откроюсь. А я ещё помучаю тебя, молодица»...
И Реля сказала, назло этому насмешнику-старику:
- Не вижу надобности, чтобы мой сын летал в космос, когда земля наша, разорённая после войны, никак не оправится. Вот бы где силушку земным парням приложить, а не летать в неизвестность. Ведь Космос - это как чёрная дыра, его ещё изучать надо с Земли нашей, матери, чтобы её как-то уберечь от влияния неведомых нам сил, возможно, довольно враждебных человеку.
- Ты говоришь, как учёная женщина. Откуда тебе известно о дырах?
- О, Господи! Да из учебника астрономии. Мне, в десятом классе, учительница этого предмета, из вредности, влепила трояк по сему интереснейшему путешествию по вселенной, а я, как видите, знаю больше неё, потому что она нам про чёрные дыры никогда не говорила.
- И это правда! Та вредная женщина, без конца лизавшая свои, не очень красивые губы, чтобы они были влажные у неё, знала меньше чем некоторые ученики, а особенно ученицы.
- Да кто вы, что знаете такие тонкости из моей прошлой жизни?
- Угадай, молодка, а пока поговорим. Давно мы с тобой не беседовали, очень давно. Ты уже забыла меня, как я погляжу?
- Голос мне ваш знаком, до боли. Я его узнала сразу, ещё не глядя на вас. И на зрительную память я не жалуюсь, но готова поклясться, что ни разу не видела вашего лица. Возможно, я его видела без бороды и моложе, потому что и глаза ваши знакомы. Эти молодые, не в тон с бородой, озорные глаза.
- Всё течет, как река, которую Реля видела четыре года назад, во сне, всё меняется, как изменилась маленькая девочка, какую я когда-то знавал - ты стала просто красавица, да не мне это тебе говорить.
- Вы меня знали когда-то? Тогда эту загадку я разгадаю. Вы дали мне некоторую разгадку, намекнув, что знаете про мой вещий сон, что мне приснился четыре года назад. Кто может знать про сон, который я почти никому не открывала, боясь, что он тогда не исполнится.
- А тебе было важно, чтоб это сон исполнился, потому что ты видела в нём своего сына-брата, которого ты сейчас носишь в себе, которого ты должна родить, чтобы выпрямить жизнь своей матери?
- Да, я решила дать жизнь ребёнку, которого мама давно вытравила из себя, где-то в году тридцать пятом - тридцать шестом, если я не ошибаюсь. Тем мама искривила не только свою жизнь, но жизни своих дочерей.
- Однако твою жизнь она не смогла покривить. Ты, как выбрала ее, так и шагаешь ровно, несмотря на то, что видишь впереди колдобины и ухабы, где тебе будет очень неудобно идти.
- Наверное, но когда-то колдобины да ухабы всё заканчивается, а Реля останется с сыном.
- Притом заметь, что с таким сыном-братом, который её будет любить, так, как Релину мать не любили все её дочери, вместе взятые.
- Ой, это прямо массаж сердцу. Но продолжим поиски нашего с вами прежнего знакомства. Вам придётся подсказать пару ориентиров заблудившейся путнице. Первое: когда мы с вами знали друг друга?
- Милая моя Релька! Ты начала мудрить. Я не могу тебе подсказывать, как это делали на уроках учителя плохим ученикам. Ты была хорошей ученицей, и никогда не пользовалась подсказками.
- Но сейчас я не ученица, а будущая мать и довольно устала так, что прошу этой подсказки. Не хотите говорить, в каком году мы встречались, скажите, что-то проще - на ваш выбор - но я должна разгадать.
- Хорошо. Но подсказка будет из сегодняшней жизни, не из прошлого. Вот ты сказала, что не хочешь, чтобы сын-братишка твой был Космонавтом, хотя у тебя в Космосе много друзей, и он совершил бы переворот в советской Космонавтике. Быть может такой огромный, что и не было бы потом войн, которые вполне могут начаться из-за владычества в Космосе, что приведёт к разрушению нашей Земли...
- Вы сказали «нашей» - значит, вы земной человек...
- Земные люди тоже в Космосе летают, как ты ведаешь, родная, но это не Гагарин, а более близкие тебе человеки.
- Ну да, я помню, мне о полётах с космиянами, говорил Степан. Туда я просила забрать Павла, ещё до того, как его убили... Вы, дедуля, от Степана или от Павла ко мне пришли?
- Степан твой давно уже на Земле живёт, срок его вышел...
- Постойте, а какой он принял облик - молодого или старого?
- Тебе, дорогая, прямо разжуй, да в рот положи, - глаза старика смеялись и Реля, наконец-то, вспомнила эти глаза.
- Степан! Ну, совести у тебя нет! Сделался стариком и смеёшься над будущей матерью?
- Ну вот! А я-то мечтал больше с тобой поговорить. Но коль уж я разгадан, то должен удалиться из твоего сна. Ты проснёшься, и сразу же открывай глаза, чтобы забыть меня, такого старого и неуклюжего. Я-то хочу, чтобы ты меня запомнила молодым, - старичок молодо встал и направился в сторону магазина, откуда Реля недавно пришла.
- Что за шутки? Постой, Степан, не уходи. Мы с тобой не поговорили ещё толком, как восемь лет назад говорили...
Но старик уходил быстрым шагом молодого парня, не оглядываясь.
Очнулась Реля оттого, что у неё заныла спина, прислоненная к спинке скамейки, но не открыла глаз, как ей приказал Степан, стараясь удержать в памяти сон, и побольше запомнить из него... О чём они со Степаном-стариком говорили? Кажется о сегодняшнем полёте Гагарина, и Калерия никак не соглашалась, чтоб её сын ей полетел в Космос... Ещё о чем говорили? О каких-то чёрных дырах, Космических... вроде бы, войнах: - «Ужас какой! Ещё только первый полёт в Космос, а мне уже войны мерещатся. Ой, Степан-Степан! Как много лет назад ты взбаламутил девочке душу, так и сейчас забиваешь голову взрослой женщине, без пяти минут матери, всякой ерундой. Но ерундой ли?..»
Калерия открыла глаза, взглянула на солнце, которое стояло над головой, но дерево над скамейкой старательно укрывало будущую мать, будто защищая её от жары: - «О чём ещё хотел мне сказать Степан, но не успел? Вот загадка! Будто бы меня уж не о чем предупреждать больше. О всех своих злоключениях с гадюкой-свекровью я знаю. Она, змея подколодная, готовит мне весёлую встречу, не зная ещё, что меня оберегают мои Космические братья - в том числе Павел. И горе будет всякому, кто покусится на меня и моего ребёнка, может получить отпор».
Молодая женщина встала, и, взяв сумку с продуктами, пошла к дому: - «Как жаль, что моим будущим мучителям нельзя заложить в головы, чтоб они не смели на меня нападать - им же дороже. Но, к большому моему сожалению, космические мои братья предпочитают лишь меня предупреждать, а что я могу сделать, кроме того, чтобы подготовить себя ко всякой гадости да сопротивлению. Но, и это чудесно. Прямо как в пословице - знал бы, где упаду, соломки бы подстелил. Я знаю, где меня ждёт беда, но как заранее там подстелить что-нибудь мягкое?..»
Самое интересное ждало Калерию на следующий день. Идя знакомым, до боли, переулком к магазину, Калерия не увидела скамеечки под деревом. И никаких следов - будто её и не было. Она обратилась к идущей навстречу паре пожилых людей, которые, она знала, жили рядом с их домом:
- Простите, но вы вчера не видели здесь новой скамейки, что стояла тут? Вот на этом месте. Кто-то поставил, и поторопился убрать.
- Мы вчера не ходили в магазин, потому ничего не видели. Однако, как это ни странно, здесь никогда не ставили скамеек, хотя посидеть и отдохнуть под этим деревом, было бы одно удовольствие.
- Так вот я вчера это удовольствие получила - посидела и поспала - мне даже изумительный сон приснился, и сегодня мечтала присесть здесь, отдохнуть, но вдруг такая неожиданность - лавки нет, и такое впечатление, что и не было.
- Может быть, вы в соседнем переулке лавочку видели?
- Да нет! Я никогда не ходила тем переулком в магазин. Но, проверю, мне самой интересно, где это я так отдохнула вчера?
- Желаем вам найти вашу скамейку, навевающую сны, - пара удалилась, а Реля прошла в соседний переулок, но ничего не увидела. И дерева там не было подходящего, и солнце не так светило.
И с этого чудесного дня, потрясшего весь мир, началось настоящее, счастливое ожидание Релей её потомка: - «Странные дела творятся на свете, Господи. Мне придётся обучать жизни своего старшего брата, а не ему меня, как было бы, если бы мама не избавилась уже от большого ребёнка, не послала бы его жить в Космос и ждать пока я его попрошу вновь вернуться на эту землю. Его душа летала вокруг меня давно, ещё с моего детства, но что могла сделать маленькая девочка? А, повстречав Павла в свои неполные тринадцать лет, я думала, всё сбудется так, как он говорил. То есть будущий учитель, вернётся с его учёбы и станет моим наставником в жизни, выучит меня, дождётся, пока Релька вырастет, а потом мы и зачнём этого мальчика. Но...видимо, я не знала до конца своей судьбы, и год была счастлива от мыслей, что хороший человек будет мне помощником в дальнейшем моём развитии. Но ты, Господи, взял его к себе - видно и тебе требуются помощники, извини, если я ошибаюсь. Знаю-знаю, ты скажешь, что не судьба мне была жить так легко, и, возможно, ты прав. Но даже после гибели Павла я не погрузилась в быт, как мама того желала, а продолжала работать над собой - за что мне было послано вознаграждение - Слава. Это было прекрасное, но суровое вознаграждение, потому что ты знаешь, Господи, чем это для меня закончилось - новой душевной болью. Но и там я выстояла. Спасибо, Господи, что ты посылал ко мне добрых Ангелов, не злых, как Вере и маме, которые того заслужили своей злостью против меня, против хороших людей, против всего человечества... Ты прости, Боже, что я всё про себя, да про себя. Признаюсь, я была счастлива, когда ты помог - через своих Ангелов, как обещал мне когда-то, в раннем детстве, сначала напугав - уйти Рельке из дома. Счастью моему не было предела, я летала как на крыльях, но ты напоминал мне время от времени, чтобы и под ноги глядела... Напоминанием стал Георгий, которого я прозвала Гориллой - ты уж прости меня, Господи, что я вроде бы издевалась над убогим! Он меня осадил и вернул на землю. Мало того, из-за него, вернее из-за его зловещей тени, что нависала надо мной, как тень отца Гамлета, я и попала в переплёт с ногой. Спасибо и за это. Гамлет погиб душою, столкнувшись с тенью, после того много загубив народа - виновного и не очень - а Реля всего лишь получила большую боль и хромоту на полтора года. Но всё проходит - я справилась, и вернула силушку ноге, перед тем, как вынашивать своего долгожданного. А ты, Великий Бог, вновь наградил меня за терпение, подарив встречу с двоюродным братом моей старшей сестры, который дал мне возможность посмотреть Одессу и Крым. Какая радость любить места, которые ты создал для души, Великий и Милостивый! Но ты не ограничился этим - ты решил отправить меня жить в Москву. Я войду в этот вечный город - Москва как Рим, как Париж, как Константинополь, как Иерусалим - будет вечным городом, несмотря на то, что и в ней живут и не украшают её мои будущие родственники. Их ты тоже послал мне в назидание, чтобы научилась разбираться в людях. Великий Господь, я никогда не покорюсь им, как не покорялся ты злой силе, которая тебя желала убить, но ничего у неё не вышло. Прости меня, Господи, что я сравнила себя с тобой, но я так люблю землю, по которой ходили твои ноги, что не устаю удивляться твоему созданию - ведь все, от песчинки до человека, все мы дети твои»... Так думала Реля, гуляя с толкающимся сынишкой по окраинам Симферополя - ведь не зря она заказывала Жене, чтоб та сняла ей комнату там, где город заканчивается улицами вроде Виноградной. Где весёлой весной цветут и начинают плодоносить сады. Улицу, от которой, немного отойдя, можно наткнуться на деревеньку, и в любом дворе попросить испить водички, а принесут женщине, ждущей ребёнка, кислого молока или парного, по её желанию. Молока, которое Реля пила с удовольствием, не справляясь о здоровье коровы - плохого ей не могли предложить.
Она общалась с Богом, общалась с природой, набиралась от своих тайных собеседников вековой мудрости, но временами её мысли перебегали на её любимых Космиян, которых Реля считала посланцами могучего Господа на грешной земле. Посланцами, помогавшими ей и другим людям преодолеть земное тяготение, благодаря которому она летает во снах? Она уже не сомневалась, что погибнув в своих предыдущих жизнях, она тоже, как Степан в своё время, и как Егор, Аркадий, Павел, летала на кораблях, и заслужила там такое уважение, что и в этой жизни дорогие ей Космияне не оставляют её в беде. Возможно, Реле была уготована ранняя смерть даже в этой жизни, но они отвели беду, сделав лишь ненадолго её хромой девушкой. А потом исполнили её желание и послали ей, наконец, сына того, какого она выбрала у матери-природы. Правда, дали ему не совсем человеческого отца, который Релю с маленьким ребёнком покинет, но похоже выбора не было - только от Николая она родит своего брата, пустит его в жизнь, и будет наблюдать кто из него, такого долгожданного, получится?
А выйдет, как Реля догадывалась, изумительный человек – совсем не такой, как его бездумный батька. Её сын-брат вберёт в себя мудрость Земли, потому, что он на ней родится, но понесёт эту мудрость в космос. Но не в облике космонавта, потому что Реля ещё от Степана узнала, что Космонавтами люди земли будут не наученными. Они очень неуверенно станут летать там, где её друзья Космияне летают давно и чувствуют себя, как рыба в воде. Чего земные люди достигнут не спустя годы, как думают, а через много веков, если они не взорвут шарик, на котором живут недружно - воюя да перекраивая его, по своей жадности.
Так думала Калерия, гуляя с ребёнком на природе, за городом, и иногда засыпая на стогу прошлогоднего сена. Копёнок много встречалось ей на её пути, которые просто манили её, зазывали. Реле казалось, что ей поставили их на пути её Космияне, как пахнувшую смолой скамейку, в день полёта первого человека в Космос, космонавта из России, и в этом она чувствовала хорошее предзнаменование.
В своих коротких снах, по пятнадцать-двадцать минут, видела то Аркадия-музыканта, то Егора, который подвозил её к спасавшему её, набиравшему людей на стройку, пункту в Бериславе. Егор показал издали свой корабль, на котором он летал, и Реля говорила с ними, стараясь выяснить, на их ли корабле нашёл, если можно так выразиться, приют её Павел, который погиб, по Космическим меркам, совсем недавно - всего-то нет ещё шести лет.
- Разумеется, у нас, - сказал вечно смеющийся Аркадий-скрипач, - но ты, дорогая наша, должна сейчас помнить, как я тебя спас от смерти, в Качкаровке, и вычеркал тебе память о смерти Павла. Иначе бы ты сошла с ума, как говорят в народе - в России и Украине. Теперь у тебя две державы, за которые ты должна держаться, чтобы тем самым спасти их от разорения в дальнейшем.
- Я помню, что ты меня спас, - говорила Реля, смущаясь. - Я никогда не забуду, что ты сделал для меня. Но скажи, Бога ради, почему ты говоришь об Украине и России, как о разных государствах, если они сейчас, как две сестры, или два крыла у одной большой птицы?
- Ты забыла, дорогая наша, о чём вы говорили с Пашей и его родными, когда вспоминали о Нострадамусе? Россия и Украина разойдутся, как в море корабли, и долго будут плавать под разными флагами, если ты, наша девочка, не соединишь их.
- Я буду соединять? Чужой Нострадамус их разведёт, а я соединю? Но я же даже не знаю, как это делается!
- Всё к тебе придёт со временем, красавица наша.
- Хорошо, согласна, когда-то соединить две дорогие мне державы. А теперь скажи мне про Павла, которого ты назвал «Пашей». Значит, ты встречался с ним, на вашей корабле?
- Естественно, дорогая. Можешь не волноваться. И сейчас Павел в Греции - солнечной Элладе, как вы с ним называли эту страну. И ты ж летала в Англию, чтобы только посмотреть на него, так почему же теперь тебе не полететь в Грецию?
- Ты смеёшься, весёлый музыкант? С моим-то животом?
- Можешь смело лететь, потому что твой сын будет лётчиком.
- Спасибо, что сказал. Но я не могу сейчас лететь. Во-первых, потому, что у меня кружится голова, а во вторых, не хочу рисковать ребёнком. Ведь я не рожала в прошлых жизнях - Павел тебе говорил?
- Говорил, но и без того я всегда Релей восхищался, а после этих слов стану обожать. Богиня ты наша! Красавица! Я многих земных женщин наблюдал с высоты, но такой как ты, не встречал ещё. Ты вобрала в себя всю нежность японских женщин, красоту, мудрость дам Востока.
- Хитрец! Наверное, знаешь от Павла, что я когда-то жила из Индии - это в самой первой нашей встрече с Павлом, в прошлых жизнях.
- Конечно. Потому и заговорил. Хотел выяснить, помнишь ли ты?
- Если ты, хитрый музыкант, стёр у меня, на какое-то время, память о Паше, то потом всё вернулось с удвоенной силой. Я вспоминала, день за днём, неделя за неделей, месяц за месяцем всё, что мы с ним пережили и переговорили. И о чём мечтали - правда уже без грусти - то за короткое время восстановила в памяти почти всё, по крайней мере, я так надеюсь, что голова моя, несмотря ни на что, работает как часы.
- Умница! Павла поэтому и отпустили в твой сон, в Севастополе, что хотели тебя уберечь от влияния отца твоей сестры.
- А что? Этот Дьявол меня там хотел поймать в свои сети?
- Вот именно! И Павел кинулся тебе на помощь! Он ловко перевернул все замыслы того Чертяки, и деньги, которые тот приготовил, чтобы совратить нашу девочку. Деньги Паша очистил, а книгу о Пушкине заговорил. А ещё мы, все вместе, ехали с тобой и Артёмом капитаном в поезде, да внушали вам обоим, чтоб вы окончательно добили тёмную силу, преследующую и капитана, и тебя…
- Значит, вы всегда и во всём мне и Артёму помогаете? Он, также, имеет отношение к моим Космиянам?
- Да, они его опекают, как и Релю, но не открывают всего, потому, что он не в одиннадцатый раз появляется на земле, а всего в третий.
- А я, выходит, одиннадцать? Но тогда я семь раз бывала на земле без Павла. Как же, в те реинкарнации, складывалась моя судьба?
- Ты проживала больше, и успевала рожать, потому ты помнишь, по тем родам, что тебе это удаётся прекрасно.
- В самом деле, я как будто помню об этом и потому спокойно жду.
- Умница наша, а мы с удовольствием за тобой наблюдаем. Но тебя сейчас разыскивает твой муж - вон едет на своей машине, и сердится.
Сказав это, Аркадий исчез, поднялся кверху у Рели на глазах, почти так, как она сама поднималась с земли, когда летала в сновидениях...
Молодая женщина проснулась и встала из стога - метрах в двадцати от неё остановилась машина Николая, и муж выскочил из неё:
- Ты что так далеко зашла от дома? А если бы тебя кто обидел?
- Не волнуйся, меня Ангелы берегут! Кто обидит беременную?
- Да мало ли дураков? Увидят, в стогу беременная бабёнка спит, и захочется им поиздеваться над ней... Ещё изнасилуют!
- Да что ты! Так только фашисты делали.
- Фашисты? И у нас таких полно. Да что говорить - совсем недавно шли наши солдаты в увольнительную, слышат женские крики, и бегут на них, а там какие-то гады насилуют женщину. Они встряли, её отбили, но за это один из них получил камнем по голове. Вместо прогулки в городе, отвезли его в больницу - теперь, наверно, служить ему более не придётся - комиссуют - чему он рад, но не останется ли инвалидом?
- Какие страшные люди живут на свете, - отозвалась, потрясённая, Калерия, вытирая выступившие слёзы, - всё-то им надо искалечить, не смотря на то, что калечат и свои жизни тоже – ведь их посадят. Но я обещаю тебе, что не стану больше ходить за город, всё уже исследовала, теперь больше возле дома гулять стану, тем более что улицы вокруг почти деревенские, и живописные, а самое главное на скамеечках можно посидеть.
- Ты и на скамейках спишь, как мне говорила.
- Когда устану, то сплю, и даже вижу сны.
- Ну, что ты за двадцать-тридцать минут можешь увидеть!
- Чудак! Сны длятся какие-то секунды, но в них можно провернуть большой пласт жизни, или из будущего что-то подсмотреть.
- Не знаю ничего про сны, потому как я их не вижу.
- Мне тебя очень жалко - в сновидениях, люди добывают сведения какие им, в простой жизни, не даются.
- Да, ты говорила, что во сне Менделеев открыл таблицу. А на Ньютона свалилось яблоко, и он тоже чего-то открыл.
- Да не чего-то, а закон всемирного тяготения, почему и возможно стало летать сейчас в космос. Ракета, в которой летал космонавт, она шла по земной орбите, и не дай Бог ей оторваться от неё...
- Ты такие мудрёные вещи говоришь - мне этого не понять.
- Очень жаль, что ты не доучился и как мне хочется, чтобы Колечка постиг всё то, что Реля прошла за десять, а может более, лет.
- Ну да, Юрка сказал, что у тебя не от десятилетки такие знания, а что-то свыше вкладывает сведения в твою умную головку.
Реля замерла - откуда Юра знает о том, что её опекают Космиты? Но Николай не продолжил свою мысль, снова сбился на их жизнь.
- А как поживает наш малыш, которого мы назовём в честь друга? Бьёт мамку ножками?
- Гуляя по природе, я поняла, что имя это не подходит нашему малышу. Назовём его так же, как моего отца. Хотя он гуляка, но внук как я когда-то от мамы, будет отталкиваться от делишек деда, станет порядочным человеком - об этом я побеспокоюсь.
Её дорогой муженёк был на всё согласен:
- Не хочешь называть Юрой, Бога ради! Сейчас, как я слышал, поголовно в родильных домах называют младенцев Юрами, как и Гагарина. Но ты, действительно, необычная жёнка, если вспомнить что ты забрюхатела с первой ночи, вернее дня, то ты можешь выбрать сыну имя, какое тебе глянется.
- Спасибо, но никогда больше не говори, противное слово, «забрюхатела» - впрочем, я скоро рожу, и ты забудешь его.
- Только до следующей твоей беременности! Но я научусь говорить, как ты, то есть культурно, тем более, что ты в Москве пошлёшь Коляна учиться в восьмой класс, а там, глядишь, и десятилетку закончу.
- Было бы хорошо, - улыбнулась молодая женщина, с любовью глядя на мужа, и вздохнула: - «Даст ли нам свекровь пожить немного? А там мало-помалу, она бы, возможно, поняла своим скудным умишком, что я, не как она, не зла мужу желаю, а добра. И всё бы получилось, если бы мы могли жить отдельно от неё, но, увы, мой дорогой муж не понял, что нельзя прописывать мать, после тюрьмы, на площадь, которую дали лишь ему. Как нельзя было ранее прописывать там распутную Люсю, и брата Мишу, только потому, что не хотели дядька с тёткой отдавать их в детский дом. Они не желали - пусть бы прописывали в свою отдельную квартиру, а не навязывали глупому подростку, каким был Николай в то время. Впрочем, он и сейчас не понимает, что он создал змеиный клубок и повезёт туда меня с сыном в уверенности, что за его добро ему отплатят только добром. Муженёк не догадывается, что мой приезд, как лакмусовая бумажка, проявит все негативные стороны его родственников. А те, в свою очередь, не ведают, что с появлением меня и сына, возможно, улучшилась бы их жизнь - мои Космияне постарались бы. Но из-за злобы и тупости моих новых родственников плохо станет и им и мне, на некоторое время. Но потом моя жизнь всё же наладится, а вот их никогда - они долго станут терпеть удары судьбы и не догадаются, что она их бьёт за Релю, как бьёт уже маму и Веру. Ну почему в родню мне дают тупых людей?»
- Чего ты вздыхаешь? - спросил Николай, не догадываясь какие мысли посетили сейчас голову его жёнки, из волос которой он доставал травинки. - Устала? Так поехали к нашему домику: там ты перекусишь и поспишь. А я отведу машину, поем в части, и приду к тебе на ночь, если ты не против, чтоб я хоть рядом полежал, за живот твой буйный держался, с сыном говорил.
- Конечно же, я согласна. А не хватятся тебя в части?
- Я отпросился у командиров. Если им понадобится машина, есть и другой водила, а я сегодня уже двенадцать часов отработал - чего ещё надо им? Чтобы я, усталый, ночью в аварию их завёз? Дождутся!
- Не надо, родной. Не надо никого калечить и себя тоже. Я и так волнуюсь, когда ты надолго уезжаешь, Богу молюсь, чтобы чего не случилось. Ну, поехали? - И когда машина тронулась, она продолжала. - А не лучше б тебе в части ночевать? Потому что я ночью встаю, бреду в туалет, по саду прогуливаюсь с малышом, чтоб он дышал воздухом чистым, ночным.
- Ты можешь всё это делать, я не против - я сплю, если ты заметила, как сурок, наездивши за день десятки километров. А в части я, как водитель, совсем не высыпаюсь, потому что постоянно кто-то кого-то колотит. Ты знаешь, что когда мы отслужили год, к нам прислали новый набор, но уже на два года службы, а не на три, как старики служат. Так вот сейчас, кто по третьему году служат, вымещают зло на новеньких - заставляют тех, днём туалеты мыть за себя, обувь чистить старикам, а если те не делают, то по ночам бьют их по чёрному. Так что, в такой обстановке, ночью и не поспишь.
- Господи! Какое зверство! Разве те парни виноваты, что служить будут на год меньше, чем вы? За что же им души калечить? Чтобы они, впоследствии, зверями стали? Ты хоть не участвуешь в тех избиениях?
- Ну что ты! У меня есть ты, и я доволен, что служу третий год, пока ты ребёнка мне вынашиваешь. И, кроме того, как только мы расписались, и ты забеременела, тотчас из части командиры побеспокоились, чтобы в Москве семейку нашу продвинули, от военкомата, в очереди на квартиру. Потому как мы приедем с маленьким ребёнком, малость поживём в тесноте, а через короткое время, я так прикинул, нас начнут расселять.
- Даже так? Ты мне не говорил об этом. Но матери своей написал, надеюсь, чтобы она ко мне не полыхала злобой, а поняла, что наш приезд, да ещё с малым ребёнком, несёт ей не только тепло его детскости, но и счастье получить отдельную квартиру - ей надо лишь потерпеть.
- Писал, конечно, мне и самому хочется, чтоб она на тебя не шипела, как змея. Ты, по своей тетради высчитала, что люди с 1920 года вроде как Обезьяны, но мать моя точная Змея. На Обезьяну она похожа только своим кривлянием, а шипит на всех, если у неё толкнуть дороже тряпку не получается, как Кобра - её отец так и прозвал.
- Боже мой! Обезьяна, с повадками змеи - что может быть хуже?
- А ты не бойся свекрови. Приедем в Москву, притворись сиротинушкой ну, вроде как твоя мать тоже злюка, моя змея повернёт к тебе душой.
- Если бы я так сделала, не было бы лжи, потому что мама, точно ко мне плохо относилась с пелёнок, хотела сжить Релю с лица земли, которая, наоборот, всячески меня поддерживала.
- Тебя поддерживала земля? - удивился Николай, улыбаясь.
- Земля, вода, воздух, солнце, небо – все меня поддерживают. Так было, и будет впредь. Потому я никогда и ни перед кем не унижаюсь. Но если мать твоя станет меня унижать, налетит на большую неприятность - можешь ей так, при случае, передать.
Г л а в а 3.
Впрочем, такие волнения, как думы о матери Николая, Реля старалась отгонять от себя. Она женщина, будущая мать, родить хочет совсем не такого затурканного человека и остановившегося в развитии как Коля, да ещё и жадного, потому она права. Ведь деньги, которые мужу ежемесячно присылала мать, с указом пропить-прокурить их, но, ни в коем случае не давать беременной жене, чтобы она /Реля/ не «обжиралась» на её деньги. Николай не отдавал, и никогда не напоминал о них - будто денег и не было у него - бедного, несчастного.
Лишь на праздник Первого Мая, когда Реля, отстояв с её животом два раза в очередях, где давали по пол килограмма варёной колбасы и ещё прикупила яиц, рыбы, мяса, сметаны, хлеба - всё это едва донесла домой, потому что носить уже давно ей можно было лишь по килограмму. В тот же день Николай привёз двести грамм сливочного масла, два килограмма потрясающих яблок и килограмм апельсин. Сказал, что это ему подарили его командиры, зная, что Реля вот-вот должна родить.
- Передай им, моё спасибо! Приятно когда кто-то заботится о беременной - ведь нам с ребёнком есть надо больше витаминов.
- Да, если бы из тебя всё обратно не выворачивало, - сказал Николай, вроде шутя, не очень приятные слова.
- У меня нет токсикоза с того дня, как я стала отдыхать от тяжкой работы. Думаю, что меня рвало от запаха краски и от тяжестей, которые преследовали меня до декретного отпуска. Но уж если у нас так много продуктов, то пригласи кого-нибудь из своих друзей к нам в гости, но не из тех, кто бьёт солдат-первогодков.
- А кто в этом признается?
- Я сразу узнаю зверя, едва посмотрев в глаза. Потому пригласи, лучше, кого-то из москвичей весеннего призыва. Я дам ему силу отбиваться и заступаться за других.
- Я приглашу салагу, но ты спрячь фрукты, которые тебе с ребёнком гораздо важнее, чем другие продукты. А солдатам дают морковь да яблоки, компоты готовят, особенно на праздники.
- Это верно. Я яблоки и апельсины редко себе покупаю, да и девчонок Наташиных надо угостить - так что я их, тут ты прав, не выставлю на стол.
Однако привёл Николай солдат к жене на праздник лишь девятого мая – на день Победы, когда и колбаса и яблоки были съедены. Но и то, чего Реля приготовила, пришедшие два москвича буквально проглотили. Николай купил им ещё водки, а Реле соков хороших, так что и выпили за Победу. Пришли эти два «салаги» сильно ушибленные службой, где их не очень ласково приняли. А уходили, расправив и расширив плечи и не оттого, что Реля им говорила, что надо за себя заступаться, давать негодяям отпор, но, по-видимому, решив для себя бороться за свои права, и защищать товарищей по несчастью.
Николай был доволен, что Калерия пригласила несчастных людей.
- Как мне нравится, что ты не жадная. А то, когда меня положили в городскую больницу, чтоб вырезать аппендицит, ты пришла на второй день, после того, как я тебе письмо написал, но ничего из харчей не принесла, даже папирос - я подумал, что ты жадная.
- Но мне надо было уже самой хорошо питаться. К тому ж я догадываюсь, сколько мать тебе высылает денег, из которых ты мне не даёшь ни копейки. Так что вполне могла допустить, что ты не очень нуждаешься.
- Но откуда ты знаешь, что мать мне высылает тайком деньги?
- А откуда я ведаю, что она меня встретит с дитём в штыки? Хотя ты привезёшь меня в свою собственную комнату, а не ею, из тюрьмы вернувшейся, нажитую!
- Не моя это уже комната, Релик, а всех, кто в ней живёт. Коля теперь клянёт себя, за то, что прописал туда массу родных, но локоток близок, а не укусишь. Одна надежда, что как приедем, нас станут расселять, хотя бы по коммуналкам, пока очередь не подойдёт на квартиры. А ты не волнуйся. Ты едешь с мужем, и не один волосок с твоей прекрасной головушки не упадёт - иначе я их всех повыгоню.
- Да, выгонишь, - улыбнулась грустно Реля, - примерно будет так, как ты деньгами, полученными от матери, делился. Куда ты их девал? Пропивал, как она советовала?
- Побойся Бога! Ведь я каждый божий день тебя навещаю! Ты давно бы унюхала от меня спиртное. К тому же отцы-командиры вышвырнули бы выпивоху из водителей. А деньги я копил на приданое ребёнку, но их у меня спёрли какие-то гады недавно. Поймаю, ноги повыдергаю.
- Как хорошо! А не лучше ли было держать деньги у меня? Иной раз, каюсь, возможно, я бы купила на них продуктов, но основные рубли пошли бы, всё же, на приданое малышу. Потому что того, что прислал Юра из Москвы, и я прикупила с декретных денег, мало для ребёнка. А я бы из тех денежек, которые ты прятал и говоришь, якобы, украли, купила бы вещички на вырост. Потому, что когда мы приедем в Москву, наш сын вырастет из пелёнок, потребуются ползунки, но их-то и нет, вернее мало. Я купила всего пять штук, как ты знаешь, но надолго ли их хватит, когда наш Бэби ползать начнёт?
- Я думаю, что мать моя всё купит, когда приедем, она богатая.
- И не надейся. Ничего она не купит, хотя в Москве гораздо красивей и удобней вещи на малышей, чем в Симферополе и Киеве, где недавно побывали, вторично, Евгения с Мишей. И они прикупили тоже что-то нашему малышу - подарят, когда он родится.
- Вот видишь, Женя подарит, не будет наш малыш раздет. Я виноват, что деньги профукал, но теперь стану беречь на нашу дорогу в Москву. Ведь, надо будет еду покупать, кормить вас.
- Опять копишь? Чтобы вновь украли?
- Нет. Я буду складывать их в сейф - уже договорился с секретарём. Он - парень хороший, не потеряет. Извини, что не тебе отдаю, но думаю, что мать их заговаривает. И если ты притронешься, то можешь умереть.
- Даже так? Так мать твоя ведьма, что ли? - сделала вид, что испугалась Реля.
- Она говорила, что отца приворожила, потому он так легко отказался от какой-то женщины из Карпат, хотя и любил её.
- В таком случае отцу твоему недолго жить осталось.
- Я тоже слышал, что приворожённые люди долго не живут. Но если так, то мать я убью за такие дела.
- Чего зря говорить, Коля? Никого ты не убьёшь, и даже за нас с ребёнком не сможешь заступиться, потому что ты, как отец твой, слабохарактерные люди. Спасибо за то, что заговоренные денежки не приносил ко мне. Но если у тебя украли эти деньги, то люди эти тоже недолго проживут. Кто-нибудь умирал в части после кражи, внезапно?
- Представь себе, был несчастный случай - солдат, которого вот-вот должны были отпустить - так он крутился на турнике и упал с него как мешок, причём на взлёте. Врач потом говорил, что он сознание потерял, мол, в голове его вроде как опухоль, а до этого солдатик ни на что не жаловался. И вдруг - бух, и в больницу, вместо демобилизации, и как я слышал, оттуда его вперёд ногами вынесут. Уже родителей вызвали, чтобы забрали его, когда умрёт...
- Да, твоя мать - страшная, тёмная сила! Вот то случилось бы и со мной, если бы ты мне её деньги принёс. – Молодая женщина знала, что ничего бы с ней не произошло страшного, Космос её бы спас, но надо было поддержать мужа в его жадности – пусть тешится, что он не виноват.
- Как ты меня не ругала жадным, но я почуял, что деньги от змеи нельзя нести моей Релюшке - они отравлены.
- Ладно, замнём для ясности, как говорил Юра - твой друг. Но ты не хотел бы остаться жить с Релей и сыном в Симферополе? Ты станешь работать на стройке, нам дадут вначале комнату, а потом квартиру.
- Не первый раз ты уже закидываешь эту удочку. Неужели, ты боишься ехать с мужем, который в тебе души не чает, в Москву? Где Релюшке понравится, а Коля будет строго следить, чтобы её не обижали. Не первый раз тебе говорю, что ни одного волоска не дам упасть с твоей прекрасной головушки.
- И я не первый раз слышу, а всё равно страшно. Вообще-то я отчаянная женщина, а таких, как твоя мать, не то что не боюсь, но обхожу стороной. Не трогай, как говорят в народе, грязь, она не испачкает тебя.
- Я не такой тупой, как ты думаешь, и знаю эту пословицу. Там о говне говорится, а не о грязи. Впрочем, что грязь, что говно – одно и тоже болото. Я, конечно, понимаю, что совсем тебе там не место, а куда нам деться после моей службы, если я не хочу жить в Симферополе. Даже в Одессу, Евпаторию, Ялту – города, которые ты так хвалишь из-за моря, не поехал бы.
- Ладно, Коля, едем в Москву, я больше не буду тебя тревожить, а ты готовься, что и тебя мать может «отколдовывать» от меня. И если, ко всему прочему, ты ещё и запьёшь, я палец о палец не ударю, чтобы спасать тебя. Сынишку бы спасти да самой живой остаться. А тебе её «колдовство» может отлиться болезнями, если не чем похуже.
- Но ты сильная женщина и мать наткнётся на тебя, как на скалу.
- Она наткнётся - на мне все гадюки свой яд теряют - но и мне может достаться немного яда, от её укусов. Потому ещё раз тебе повторяю; Реля будет спасть сына, и выходить из боя сама, желательно не очень раненой, потому что мне ещё растить нашего кудрявого Бэби.
- Слушай, мне так нравится, когда ты курлыкаешь на ночь песенку: «Спи мой Бэби, мой кудрявый Бэби, усни скорей, а я тебе о жизни пропою... Спи, мой Бэби!.. Мой милый, славный Бэби, отец и мать в чужих краях сжигают кровь свою. О, лула, лула, лула, бай-бай, играют звёзды в небе, костры горят на небе, усни мой Бэби!» - пропел Николай, стараясь, чтобы Реля забыла, о чём они говорили. - Где ты такую песню выкопала? Я ни разу не слышал, чтобы её пели русские женщины.
- А я буду петь своему смугляшке, потому что в нашей с ним крови много всякой, кроме русской, намешено. Кстати, он её обожает, замирает, перестаёт толкаться, когда я куплеты напеваю. А услышала я их по радио - это поёт негритянка или американка своему Бэби.
- Ладно, Релик, я побыл с вами, а теперь мне надо бежать, потому, что завтра в шесть часов уже командир наш едет куда-то, мне надо выспаться, чтобы в дороге не заснуть.
- Иди, спи, - говорила, целуя мужа, Калерия. - Хороших тебе сновидений. А мы ещё погуляем по саду у Наташи, подышим воздухом.
- Самые прекрасные сны у меня, когда я спокоен за вас, и наблюдаю за вами во сне, как вы гуляете, как говорите между собой – даже завидки берут, что я не с вами. До завтра. Прибегу вечером, если не заедем в Севастополь или в больницу, как у меня уже было, когда мой пассажир заболел, и пришлось его госпитализировать в чужом городе. А потом звонить его родным, и в часть, где мне приказали не покидать командира, пока не станет ясно, что его так скрутило.
- Да, вы тогда три дня пробыли в Керчи, откуда ты звонил Жене, а она, бедная, прибежала ко мне, чтобы я не волновалась, спасибо ей.
- Хорошо иметь такую подружку. Ну, я пошёл. Не грусти.
- Иди-иди, некогда мне грустить. Сын мне не даёт.
- Меня завидки берут, что вы тут, родные мои, вместе, а я один, потому как никакие отцы-командиры не могут заменить семью. Хотя они зовут, иногда, перекусить, если на дачу их отвожу. Или суют деньги, на курево, или фруктину какую, если к любовнице едут, налево, и надо чтобы водитель не выдал их, промолчал. Опять же, ждать приходится возле домов любовниц, когда час, а когда и два.
- А ты бы узнавал, как долго всё продлиться, и ходил в кино, если они от тебя деньгами откупаются.
- Ну, знаешь. Ещё мороженое съесть или водицы испить - можно, а отходить от машины нельзя - украсть могут ребята, чтобы покататься. Или любовник вернётся внезапно - дадут ему от ворот поворот.
- А такое бывает?
- Бывает. Тогда они злые, как черти становятся и вымещают это в части. Хорошо не на мне, потому что я и машину в кювет могу перекинуть, чтобы им башки снести с плеч.
- О, Господи! Тогда ты и себя повредишь! - испугалась Реля.
- Не боись! Я выскочу! Уже не раз тренировался. И на брусьях, на турнике кручусь каждое утра, в то время как эти отцы-командиры набирают жирку на бока и животы.
- Ну, ладно, ты, всё же, не очень на них зло держи, ведь они помогли тебе, в Москве «двинуть» очередь на квартиры. Вся твоя семья, и я возможно, Бога должны за них молить, что они хоть немного думают о солдатах, об их дальнейшей судьбе.
- Если бы они! Это всё сделал наш комиссар, когда узрел в городе нас с тобой. Он удивился, что такая красивая девушка выходит замуж за солдата, тогда как ты должна красотой своей привлекать ребят богаче, с «положением в обществе» - так сказал.
- О, Господи! Вот это уж не его дело!
- Он тоже так поправился. А потом, когда я сказал ему, что ты и беременная - он тут же стал хлопотать, через московский военкомат - чтобы нашу большую семейку подвигали в очереди. Если ты вспомнишь, я тебе сказал принести справку из консультации, что ты носишь дитя, и когда ты принесла, она в тот же день полетела в Москву. Я надеюсь, что мать и отец не станут тебя встречать в штыки, а уразумеют, а если не дойдёт до них, то я им внушу, что в тебе и в ребёнке, которого ты носишь под сердцем - счастье всей нашей дружной семьи.
- Ну, дай-то, Бог, им ума. А теперь иди, Коленька, отдыхай. Если хочешь, я немного проведу тебя по нашей улице.
- Нет-нет! Я боюсь за вас, сейчас опасно по улицам ходить, даже такой отважной женщине как ты, если ты помнишь, что произошло, на Виноградной, в Первомайский праздник.
- Да, подрались возле крайнего двухэтажного домины и подранили, кажется, хозяина? Теперь он в больнице, умирает, я слышала, в новый дом ему уже не суждено въехать. Воровал, строя, получил нож за это!
- Ты, ещё, когда его забирала скорая, и он говорил что-то сгоряча, сказала о том, что он не жилец на этом свете и не ошиблась. Он сегодня умер - я узнал это, когда шёл к тебе. Как тебе это удаётся? Что не скажешь, то - правда, даже удивительно.
- А как мне удаётся издалека узнать, что мать твоя встретит меня с ребёнком, как удав? Я вывернусь, спасу своего сына, но Колю выручать не хватил сил, повторяю, да и Ваше Величество не станет просить помощи. А просить надо, но у Бога, иначе она никогда к тебе не придёт. Запомни.
- Где уж мне запомнить, у меня худая голова - всё хорошее забываю, хотя мне же за это и отплачивает судьба побоями по душе, не по телу, потому что до себя я пальцем не позволяю дотронуться. Но пойду, хотя мне очень не хочется от тебя уходить, хотя ты и ругаешься.
- Это я не ругаюсь, Коля, это я предупреждаю тебя. Ведь ты сам заметил, что всё, что я не скажу, сбывается. Но дальше уже тебе решать - будешь ты, в Москве, защищать свою новую семью, или кинешься подставлять свою грудь в защиту матери и сестры? Потому что лишь те будут мутить воду в нашей перенаселённой комнатушке. Я в своих снах увидела, что Миша будет обретаться совсем в другом месте, Люся тоже, но будет приходить в твою комнату, чтобы поиздеваться надо мной, да подлить масла в огонь твоей матери. Но тот жар опалит не только Релю - мне он лишь ненадолго ослепит глаза. Он опалит жизнь Люси, её будущей семьи, ну, и конечно свекрови. Пусть не слушает Чёрта, и не лезет разбивать чужие жизни - свою потеряет. Но прежде узрит, как не станет у неё сначала мужа, а потом любимейшего сына.
- Мать всегда говорила, что меня любит больше всех. Значит, Коля умрёт, как любимейший сын? Или она врёт, что любит меня?
- Наверное! Умрёт рано ваш Миша, хотя мне больно это предвидеть. Но тебе мать сделает ещё хуже. Твоя жизнь, если мы разведёмся, превратится в Ад, потому что, потеряв любовь, ты сопьёшься.
- Отсюда вывод: я должен держаться за тебя, как за якорь спасения. Но я же так и делаю. Мне Юрка в каждом письме это пишет, с тех пор, как побывал у меня дома, и увидел клубок змей, куда я тебя повезу. А Юрка умный парень, на полметра под землёй видит.
- Только вот глаза в глаза не усмотрел, что нельзя свою девушку так много заставлять делать абортов. Беременеет она теперь?
- Слушай, ты же тоже заранее, ещё не видя Томку, угадала, что у них детей не будет. И самое страшное, что и Юрка сходил на сторону, не один раз, как он пишет. Просил девчонок, если забеременеют, не делать аборты - он женится на любой них - но не тут-то было. У него тоже что-то не в порядке с семенем. Теперь он догадался, что Томка, наверное, его обманывала: беременела от других, а приписывала ему.
- Можешь Юру успокоить - все аборты она делала от него. Просто Бог их наказал за такие, неугодные ему проделки, одновременно. Но и это можно вылечить, если они съездят в монастырь, и покаются оба.
- Господи! Да где в Москве монастырей найти? Везде колокола содрали коммуняки, всё разграбили, и заняли святыни под склады или заводы.
- Есть под Москвой действующий монастырь в Загорске, раньше звался «Сергиев Посад» - вот туда пусть едут Юра с Томой, но должны одеться не броско, скромно, только так могут покаяться. Евгении помогли в Киевском монастыре, она уже беременная, даже родит ребёнка, как и желала, в этом году.
- Я напишу Юрке, что ты ему советуешь, но не уверен, что он захочет это выполнить. Он же еврей, у него какая-то другая вера.
- Да что ты! Ну, тогда пусть к своей вере обращается, в синагогу.
- Вот это в Москве есть и в монастырь ездить не надо. В Сергиев Посад мы с тобой поедем, если у нас всё хорошо сложится в жизни. Ну, я очень задержался, придётся не мимо часового идти, а через забор перемахнуть - как бы не подстрелили.
- Нет, Колечка, - Реля посмотрела на часики, подарок Евгении, - время ещё достаточно, чтобы ты мимо часового прошёл. Не прыгай через забор, умоляю тебя, если мы с будущим сыном тебе дороги!
- А, испугалась! Это я тебя проверял: боишься ты за мужа или нет? - говорил Николай, прижимая жену к себе, и горячо целуя её.
- Конечно, боюсь. Боюсь, когда ты в пути, боюсь, когда ты застрянешь в дороге, боюсь даже, после Первомайского убийства на Виноградной улице, когда ты в темноте по ней идёшь в часть.
- И твоя беспокойная душа спасает меня. Вот когда я лишусь твоей защиты, по своей вине, тогда меня кинет в бездну, и виноватым стану я. Ну, ещё раз поцелую мою душку, без которой мне не жить на свете.
- Так всё зависит от тебя - жить тебе на свете с любимой женщиной, или прозябать в грязи с другой, которая сделает тебя скотиной.
- Потому что, если я стану пить, то ко мне прицепиться такая же пьянь и мы с ней оба станет подзаборными, - пророчил себе Николай.- И оба мы, ядрёна вошь, станем как скоты - в этом ты права.
Калерия лишь вздыхала. Именно таким видела в своих вещих снах она мужа. Николай валялся в грязи, в обнимку, с такой же пьяницей и они смеялись Реле в лицо, если она пыталась их разъединить. Или поднять хотя бы одного Николая. Его грязная дама не давала жене это сделать.
Во снах Калерия плакала, ей было жалко свою загубленную молодость. Но, проснувшись, она твёрдо знала, что никогда не кинется спасать пьяницу, не умеющего управлять своими низкими порывами. Другое дело ребёнок - за него она жизнь готова отдать.
Г л а в а 4.
Он уходил, а Реля оставалась в раздумьях: поймёт, или не поймёт Николай чего-нибудь из их разговоров. Но третий член их семьи давал о себе знать постукиванием в её животе: - «Чик-чирик, мама, ты чувствуешь своего жаворонка - нам с тобой гулять пора». – «И вовсе ты не жаворонок, - возражала Калерия своему потомку, - ты, дорогой мой, сова, потому что гулять любишь в основном ночью, а утром, когда мама просыпается, встаёт покушать, ты ещё спишь. Спишь, как барин пока я хожу в магазины, на рынок. Но когда мама устанет, и готова прилечь, ты бузишь, и не даёшь мне вздремнуть. Мама твоя - точно «жаворонок». А ты, милейший, «совёнок» - жить будешь, в основном, ночью, а до полудня спать. Может это и хорошо, люди разные, но сначала тебе будет довольно тяжко придерживаться ночного режима, потому, что все детки должны вставать рано и рано ложиться. Это я знаю ещё по своим сестрёнкам, которых до школы должна была отводить в садик для малышей, а это встать надо в семь часов, отвести, а к восьми успеть на свои занятия, в школу. Так что, то, что твоя мама жаворонок, это ей помогало, а вот сове-Вере, с ночными глазищами, всё это мешало. Она не только не могла отвести Атаманш в детский садик, но и в школу опаздывала. Зато на танцы бегала с двенадцати лет, когда твоя мама, умаявшись за день, валилась в постель, как мёртвая».
Но, не смотря на разные циклы ребёнка и её, Калерия обожала малыша. Если он не давал ей спать ночью, она вставала, прогуливалась с ним по саду, где ей нечего было бояться. Иногда садилась на лавку и засыпала, накрывшись пледом, который ей подарили девушки из общежития к дню росписи - принесли прямо к ЗАГСу. Плед был мягкий, из шерсти верблюда, и очень красивый днём, а по ночам он согревал Релю на улице и дарил тепло ребёнку. Они засыпали под теплом верблюжьей доброй шести, и всегда Реле снились на улице её Ангелы – хранители. То Аркадий прилетит поговорить с ней, то Егорушка, иногда Павел, которому не разрешали приблизиться к Калерии, пока она живёт с мужем, но он прорывался через кордон, и прилетал, но редко:
- Здравствуй, моя радость! Как ты хороша, когда носишь ребёнка! Я тебя никогда, в прошлых наших жизнях, такой величественной не видел. А это, я бы сказал, высшая радость на земле - любоваться любимой, когда она в ожидании долгожданного дитя.
- Паша, но у тебя, в тех наших жизнях, были же дети и, наверное, от любимых женщин? Или скажешь, что любил лишь меня? Не поверю.
- Дорогая, когда их много и от разных жён, трудно сказать какую из них ты любишь. Ведь я был мусульманином, в Крыму, а жёны их ещё враждуют между собой, поди, разберись, какое дитя тебе более любо! Там действовали иные интересы, кажется государственные, без любви.
- Как жаль, Павел, что ты не любил детей. Это такое чудо, которое живёт в женщине, и время от времени тузит ножками, что его не сравнить с государственными делами, даже победами над врагом.
- Знаю, что любишь ты своего сына. Завидую. Но его отец - вот и ты его ругаешь - совсем бестолковый человек. Хотя я знаю, что только от него ты, моя любовь, можешь родить прекрасного мальчишку, какого ты сама хотела. Ирония судьбы, но это так. Ну, прощай, моя радость, мне уже пора вернуться на место, а то поймают и добавят срок пребывания моего в Космосе, а это оттягивается наша встреча с тобой.
- Подожди! Неужели мы встретимся, ты будешь молодым, а я шестидесятичетырёхлетней старушкой?
- Ты же видела недавно Степана, девочка наша, он показал Релечке, что пролетавшие у инопланетян полсотни лет могут остаться молодыми, а могут превратиться в древнего старика, но с юными глазами. И не задерживай меня, потому что я, как твой длинноногий муж, перепрыгнуть через забор не смогу. Мне надо по коридору забраться в корабль, как ты видела, взбирался Егор.
- Ну, передавай привет Егору, Аркадию. Степан уже на земле прижился и, как мне кажется, живёт где-то недалеко от меня?
- Да, пугает мою девочку старческим видом. Он хотел возле Рели покрутиться, пока она будет вынашивать сына. Степан не бывал отцом, так ему приятно увидеть, как родит наша девочка.
- Он и в Москву со мной поедет?
- Возможно, проведёт в Москву, но не останется там. В Москве тебя будет курировать дед твой Пушкин, который в Релюшке души не чает. А я гораздо позже, когда произойдёт твой развод с мужем. Ты не верь, как Николай тебя уверяет, что будет заступаться за жёну. Он трус и предаст тебя раньше, чем Иуда предал Христа. И ещё: ты, дорогая, права, когда посоветовала бездетному Юре с его женой побывать в Троице-Сергиевой Лавре. Там, возможно, они обретут потерянное, по их глупости. Ну, прощай, Реля. Я уже задерживаю друзей.
Павел исчез из сна Калерии также как Степан - будто растаял в тумане - и она тут же проснулась...Эти сны поддерживали её, и давали надежду, что в Москве она не оплошает, не покорится под гнётом Николаевой матери. Она выскочит из болота, куда её будут насильно запихивать, но ничего у её противников не получится, потому что у неё есть Дед – преданный ей человек.
А уже на следующее утро Реля решила не думать больше о том, что ждёт её в Москве. Николая она предупредила, чем это может для родни его закончится и пусть он побеспокоится о безопасности и как отвести беду. Но если он забудет, по обыкновению, Реля больше напоминать не станет. Сколько можно вкладывать ему в голову, и вскоре видеть - труды были напрасны. С ветерком головушка у мужа.
Решив так, Калерия полностью переключилась на ожидание ребёнка и так увлеклась прогулками с ним по окрестным, красивым улочкам, что почти проворонила день появления на свет её потомка, по её подсчётам, а не по подсчётам врачей.
Утром 21 мая она проснулась как всегда рано и первым делом пошла в туалет, потому что врачи говорили роженицам, чтобы они не позволяли себе терпеть. Когда она села на унитаз, ей почудился будто выстрел и пролилась обильная моча, как, встав, определила Реля, с белыми хлопьями. После этой небольшой, изумившей её процедуры, она легко пошла гулять по саду, и была там, пока не нагуляла аппетит. Но, готовя завтрак, обратила внимание, что живот у неё стал меньше, да и носить его как бы легче, чем было в предыдущие две-три недели.
Поев, она, в рассеянности, вышла вновь в сад и обратилась к молодой женщине, снимавшей у хозяйки её времянку: - Рая, я сегодня сходила в туалет утром, и живот у меня стал намного легче, будто не девятый месяц ношу, а шестой или седьмой.
- Когда садилась на толчок, не почувствовала как бы треснуло что-то?
- Да, был такой звук, и моча пошла с белыми хлопьями.
- Милая моя, когда это у тебя случилось?
- В семь утра. А что?
- Так у тебя воды отошли, - Раиса, посмотрев на часы, побледнела, - вот уже шесть часов назад. Тебе, милка, нельзя ходить, родишь на ногах, а это очень вредно - инфекция может попасть внутрь.
- И что мне делать теперь? – Калерия всё ещё улыбалась, не веря.
- Иди, ложись, глупая. А я помчалась к телефону в будке, чтоб вызвать скорую помощь, - Рая как вышла из своего домика в фартуке, так и побежала, забыв снять его.
Калерия посмотрела на часике, на руке, и вздохнула: они показали час дня - похоже и впрямь у неё прошли воды, значит скоро и ребёнок родится. Как же она могла забыть - ведь сегодня 21 число, то самое, в которое она, вопреки предсказаниям врачей, собиралась рожать.
Она тихо прошла к дому, в свою комнатушку, и положила в сумочку приготовленные ранее халатик, полотенце, зубную щётку, пасту, не забыла поставить туда же литровую банку, с засахаренными лимонами. Ей сказали, что лимоны помогают при родах, потому она их приготовила заранее, и села ждать скорую помощь.
Не прошло и полчаса, как приехал врач с санитарами, которые вошли в дом с носилками. С ними вместе вошли и девочки Наташи, примчавшиеся домой, увидев непривычную машину на их улице:
- Ну, где тут наша роженица? - сказал старик-доктор, входя первым в кухню и оглядываясь: со света он ничего не видел.
- Я здесь, доктор, - выглянула из-за занавески Реля. - Проходите.
- Уже иду. А вы, хлопцы, побудьте на улице, - это санитарам с носилками: - Я сам разберусь с роженицей. Сидишь, голубка? Меня напугали, что у тебя уже потуги, воды, мол, отошли. Уж, жарко на улице! - доктор присел за маленький столик, стоящий в комнате у Калерии, достал лист бумаги, чтобы записывать что произошло: - Итак, краса девица, как сказали по телефону, воды уже отошли. Когда это случилось?
- В семь часов утра, - Реля покраснела, предчувствуя, что сейчас её станут ругать - и было за что, как она поняла, поджидая помощь.
- Что ж вы, - пожурил её старичок, - разгуливаете по саду, когда надо было вызывать, немедленно, скорую помощь?
- Я же не знала, что это воды. Рожать стану в первый раз.
- Да уж первый не первый, а подружки, наверное, все уши прогудели, что, да как надо себя вести в таких, подобных, случаях.
- К сожалению, у меня нет подружек здесь, а хозяйка и есть хозяйка, - ей всё равно рожаю я или нет. Тем более, что врач мне определила, что рожу я не сегодня, а лишь двенадцатого июня.
- Обманула, значит, девочку. Готовьтесь, поедем в роддом, где вы благополучно, надеюсь, разрешитесь младенцем. Кого хотите - мальчика или девочку? - говорил врач, вставая, и приглашая войти санитаров: - Ну-ка, хлопцы, на носилки её, чтобы она не ходила.
- Я точно знаю, что у меня будет мальчик. Но отошлите санитаров. Я сама дойду до машины, в этом, будьте уверены, не подведу.
- Ну-ну, мать-героиня! Идите, хлопчики, будете ей в машину помогать залезать, потому что я её на место с водителем не посажу, вдруг вздумает рожать по дороге. Да положите её на носилках, чтобы не сотрясало нам роженицу.
Но лечь на носилки Калерия не захотела:
- Мне легче сидя ехать, лёжа я не смогу.
- Пусть едет, как ей хочется. Вы только следите за ней, - проговорил врач из кабины, которая сообщалась с будочкой.
Машина, видимо по указанию врача, не очень быстро ехала по ухабам Виноградной улицы, потом по переулку, которым Реля ходила в магазин и на котором, однажды, отдыхала на свежей, сделанной лавочке, где ей приснился во сне Степан: - «Степан, где ты сейчас?»
Вскоре скорая помощь свернула на основную дорогу, по которой катили автобусы и трамваи в центр, но не поехала быстрее - видимо врач предполагал, что от тряски у Рели могут начаться роды, а принимать в машине никому, наверное, не хочется: условия не те, не стерильные условия. Через полчаса доехали до роддома, который Реля, когда гуляли по городу, как-то показала мужу: - «Здесь буду рожать». Но, оказалось, что в роддоме начался ремонт. Её повезли к другому роддому, расположенного совершенно в противоположном конце города.
Приехали к точной развалюхе: вот где требовался ремонт, не простой, а капитальный; здесь Калерия и стены бы переложила по другому.
Но, к её радости, этот старичок был переполнен: в нём не нашлось для роженицы места, хотя доктор долго спорил, что не хочет, чтобы «больная» родила у него в машине: - «Интересно говорит, кто больная?» Когда поехали к третьему роддому, и её и там не приняли, Калерия укорила врача:
- Во-первых, доктор, я не больная, а роженица, а ещё старый роддом не подходит для рождения солнечного ребёнка. А в третьих, если на то пошло, мне время рожать в шесть часов вечера, не раньше.
- Сейчас же половина третьего, - показал часы один из сопровождающих санитаров, по-видимому, студент на практике. - Так что можем ещё часа полтора спокойно возить её на своей скорой. Пусть эта прекрасная мамочка полюбуется на Симферополь.
- Разговорчики! - врач сердито взглянул на шутника и повернулся к Реле. - Вы, милочка, не определяйте час родов, дитя как определит, так и появится на свет - может вы ещё всю ночь будете мучиться, рожая, как моя родственница в том роддоме мучается, куда мы вас повезём сейчас. Её, бедную, я отвёз вчера, в это время, но она не думает рожать - уж ей кесарево сечение, я решил посоветовать, сделать.
- Не надо, если вы меня туда везёте. Я сейчас всем женщинам покажу, как надо рожать, без операций. Но сначала рожу сама, потом родит женщина, приехавшая часа за три-четыре до меня, а следом ваша родственница разродится - просто я потяну за нитки и вытяну всех, кому невероятно тяжело в этом деле.
- Ты разве волшебница? - удивился врач. - Тогда я жду до шести, и если ты, к тому времени, в самом деле, родишь, то не стану просить кромсать мою невестку. Ты, значит, потянешь за нитку, и клубок начнёт разматываться? Слышал я о таких женщинах, которые умеют передать энергию ослабевшим. Бога тогда буду за тебя молить. Ну, вот мы и приехали. Можешь вылезать, потому что уж в этот роддом я тебя пристрою, если скажу им, что привёз добрую роженицу, которая всем поможет.
- Не надо так говорить, а то вы сглазите мою силу. О том жалею, что провозили вы меня весь обед, который бывает в лечебницах с часу до двух часов. Сейчас три и меня никто не накормит, а до родов долго - три часа, а я ничего не взяла с собой, кроме лимона в сахаре.
- Я бы тебе отдал свой обед, - сказал расстроенный врач, - но не позволят акушерки. Они всегда с большим удовольствием берут рожениц, которые голодные, в расчёте, а вдруг придётся наркоз давать.
- Да, но я знаю, что рожу без всякого наркоза. Но спасибо за доброту, авось не умру. Может и правда, на голодный желудок, рожать легче, - рассуждала Калерия, шагая за врачом в приёмный покой.
Странно, но никто не оговорил врача, что нет у них мест, роддом выглядел как новая монета, даже слепил глаза: - «Видно недавно построен», - подумала Калерия, дожидаясь пока врач, привёзший её, оформит все документы. Её осмотрела, и больничная врач и сказала, что рожать Реле, судя по всему, очень нескоро:
- У нас ещё мучается женщина со вчерашнего дня, никак не разродится, а привезли её в таком же положении, как вы.
- У неё тоже отошли воды?
- А у тебя разве отошли? Дорогуша, это тебе показалось. Если бы у тебя отошли воды, ты бы сейчас не стояла, не сидела, а валялась в лёжку на кровати, и роды у тебя пришлось бы принимать под наркозом, ребёнка щипцами вынимать.
- Сейчас пятнадцать минут четвёртого, и не пройдёт трёх часов, я рожу мальчонку, он у меня уже просится наружу.
- Ну-ну, быстрая. А сейчас нянечка тебя поведёт, помоет, потом, как я сказала уже, ты будешь лежать, а родишь ли сегодня, в этом мы не уверены - скорее всего, что завтра, так что ложись и отдыхай.
Калерия не стала спорить, а пошла за старушкой, которая её помыла, «навела туалет» там, откуда появится ребёнок, и отвела роженицу в предродовую палату, где лежали уже шесть человек женщин.
Две из них ходили, покрикивали, и вскоре их отвезли в родовую.
Остались четверо, вместе с Релей. Но двое спали, отвернувшись к окну, а одна сидела на кровати.
- Давно тебя привезли? - спросила Калерия.
- Ещё утром, - вздохнула та, - в восемь часов я заставила свекровь привести меня сюда - мы живём недалеко, и вот застряла здесь.
- Тебя как зовут?
- Таня. А тебя?
- У меня смешное имя - Реля. Но ты родишь вслед за мной, думаю, что часа через три.
- Ну, ты даёшь, как сказал бы мой муж. Но когда ты думаешь разродиться, вот что интересно узнать? - Татьяна улыбалась.- Послушай, как ты сказала, тебя зовут? Реля! Так это ты нагадала моим соседям, в поезде, что у них родится двойня, да ещё мальчик и девочка?
- Елена родила мальчика и девочку, по моему предсказанию.
- Точно, её Ленкой зовут. Значит, ты увидела, что я рожу вслед за тобой? Ну, спасибо. А то вон две кулёмы мучаются, одна три дня – но сдаётся мне, она не беременная, а вторую вчера привезли – сутки назад, так она ещё ни разу не крикнула, хотя перехаживает месяц. Но это ей подстроили, по блату, что она так долго в декретном отпуске была.
- Бывает же, а меня обманули. Ну, Бог с ними! Главное ребёнок бы был здоровым. Так вот, что касается её, то она родит через три часа уже после тебя. А я рожу точно в шесть, чтоб ты знала время.
- Ты шутишь? Так не бывает - точно в шесть.
- За вас не поручусь, что ты родишь в девять вечера, а вторая в двенадцать ночи - будут какие-то отклонения в минутах. Но что я рожу в шесть вечера - это уверенность, на сто процентов. Вот неприятность у Рели, на обед я не успела, рожать стану голодная и ужин провороню, потому что, как я слышала, в послеоперационной меня продержат больше часа, а значит я опять ничего не поем горячего.
- Ты смеёшься? Я, вообще, ничего не ела с утра, обедать не стала и есть мне ничего не хочется. Где силы взять для родов, не знаю.
- Теперь ты в курсе, когда родишь, потому поужинай. И если сможешь, ужин мне сбереги.
- Ой, тут няньки, такие мегеры, они за каждой порцией следят - не дадут мне спрятать. И к тому же, куда я тебе понесу, если вслед рожать стану - думаю, что не до этого будет.
- Ладно, замнём для ясности. У меня вот лимоны засахаренные, их слопаю, когда схватки начнутся.
- Так много?! Ты любишь лимоны?
- Никогда не ела, даже чаи не пила с лимоном. Но сейчас такая голодная, что думаю, слуплю их за милую душу. Ну, полежим немного, перед атакой моего малыша, - Реля прилегла поверх одеяла.
- Ты уверена, что у тебя будет мальчишка?
- Вполне. С шестнадцати лет увидела его во сне. И раньше знала, что у меня будет мальчишка, чуть ли не с семи лет: - «А если правду сказать, то с пяти дед Пушкин мне предсказал».
- А как ты у Ленки угадала двойняшек - да ещё мальчика и девочку? Может, и мне погадаешь, пока у тебя самой всё спокойно. А то мне доктора кто мальчика, кто девчонку предсказывали.
- У тебя, и у той женщины, которая родит вслед за тобой, родятся мальчики, хотя ей тоже предсказывали девчонку.
- Ты как назовёшь своего малыша? Юрой? Как Гагарина?
- Хотела Юрой, не в честь Гагарина, а другого человека. Но потом втемяшилось мне в голову не называть так, как многие сейчас называют - решила назвать Олегом, и опять же не честь отца своего, но того русского Олега-князя, который много сделал для земли русской.
- Ты же живёшь в Крыму - зачем тебе Россия?
- Я буду жить в Москве, и родилась в России - так что и те земли мне очень дороги, не только Крым и Украина.
- Чудная ты девушка - всё любишь. Жизнь любишь?
- Обожаю, хотя она не всегда ко мне поворачивается приветливо - видишь, обманули в декретном отпуске, я не доходила, мало отдыхала. Денег мне не доплатят, но я покряхчу и окрепну в борьбе, плохо станет тем людям, кто Релю обижает. Ещё ни одна моя слеза не пропала.
- Ты сражаешься со злом?
- Пытаюсь его иногда образумить, но это не всегда получается, а иногда залетаю в тупик. Тогда задом, как рак, выбираюсь из него, не всегда удобно, но надо делать, чтобы выйти на прямую дорогу.
- Чудная ты, но интересная - Лена тоже мне так говорила и мужик её. Они в тебя просто влюбились, за время вашей поездки. Хочешь, мы ей позвоним сейчас, что ты рожаешь, она тебе ужин принесёт.
- Ну что ты! Отрывать мать от двоих детей - я этого не позволю. Да и мой Бэби уже стучится ножками, на волю хочет. Сколько времени?
- Половина пятого.
- Значит, так и заметь - схватки начались за полтора часа до родов. Я не могу лежать...- Калерия встала и выглянула в коридор, где сидели дежурные медсёстры - Будьте добры, позовите, пожалуйста, врача, у меня схватки начались. Да поторапливайтесь, мой ребёнок ждать не намерен.
- Вот одна такая поторопилась, а сейчас лежит в родовой, и врачи возле неё, отойти не могут. Подождите!
- Я подожду, но вы кто-нибудь возле меня должны находиться.
- Ну, каждой роженице медсестёр не хватит, но девочку-студентку мы к вам приставим. Сейчас приведу её.
Через полчаса медсестра и впрямь привела красивую испуганную студентку: - Вот вам Маша, она будет с вами до самых родов. Но вы не бегайте по палате, а лежите. Только лежать надо!
- Да? А мне мой ребёнок диктует ходить и даже подпрыгивать. Его слушаться или вас?
- Конечно, меня. Ваш ребёнок ещё не врач, - пошутила медсестра.
- Ну, я подпрыгивать не стану, но лежать на кровати, когда схватки, невозможно, скажу вам честно. Потому я буду ходить и быстро, по желанию моего малыша - тогда и он не будет маму мучить и быстро появится на свет.
- Смотрите, я сейчас врачу доложу, что вы не слушаетесь.
Медсестра ушла, а Реля продолжала вскакивать с кровати, ходить по палате, при каждой схватке и усердно есть лимоны. Маша за ней, расставив руки, чтоб не упала роженица. Врач пришла через час после начала схваток у Рели. Она заставила её лечь на кровать, пожала пальцами живот, посмотрела «раскрытие матки», и решительно приговорила:
- Не раньше, чем через три часа родите. У вас раскрытие матки в полтора пальца - с таким раскрытием у нас женщины дремлют ещё.
- Но я-то не задремлю, если ребёнок у меня каждые полторы минуты толкается, если не чаще. Прошу вас, сейчас взять меня в родовую, а то Бэби мой выскочит на пол. Я рожу ровно в шесть часов – минутой раньше, минутой позже не считается. А сейчас половина шестого. Через полчаса.
- Не выдумывайте, мамуля. - Врач подошла к крану, открыла его и моя руки, выговаривала Реле. - Все вы такие молодые и ранние. Сами себе назначаете, когда родить, а на деле получается совсем не так.
Помыла руки и ушла. Роженица смутилась. Похоже, не родит она в шесть. Но, через двадцать минут Реля окончательно почувствовала, что рождает. Она позвала медсестру и потребовала вести её в родовую комнату.
- Кончайте болтать всякую ерунду, не то придётся вам ловить ребёнка у пола. И если с ним что случится, я не знаю, что с вами будет, - Карелии очень хотелось объяснить что будет с медсестрой в случае, если её ребёнок родится как-нибудь неудобно и покалечится, но сдержала себя. Она раздерёт эту болтушку на клочья, если пострадает нечаянно её долгожданное дитя. Она могла простить врачам, что ей плохо рассчитали декретный отпуск. Могла работать через силу, но за ребёнка своего она вполне сможет убить...
Надменная медсестра не поверила ни одному слову Рели, а может, хотела её проучить за дерзость, потому что на пороге родовой задержалась поговорить с такой же болтушкой, как она. – «Тары-бары, тары-бары»... Роженица так сжала руку сплетнице, что та посинела: - Вы что? С ума сошли? Я же вас веду к родильному столу.
- Девушка, мне не до разговоров ваших - я р о ж а ю!
Едва Релю водрузили на стол, показалась головка:- «Вот вам три часа ждать, малыш спешит». Как она думала, так родила - ровно в шесть часов вечера, но не после войны, а после небольшой словесной баталии, сначала с недоучившейся медсестрой, а затем с врачами, акушерками, тоже было заспоривших с Релей, но замолчавших, когда пришлось сосредоточиться и принимать её стремительно идущего мальчонку.
Г л а в а 5.
Вначале пожилая врач и средних лет акушерка перестали спорить. Потом послышалось: - Идёт, идёт, поднажмите, мамочка… Вот, хорошо… головка уже снаружи… Работайте, роженица, работайте. Ух, какой быстрый, не захотел маму подводить!.. Легко шёл, будто поддерживая свою темпераментную мать... Поздравляем вас, у вас сынок. Меченный.
- Как это меченный? - удивилась Калерия, откидываясь на спину и отдыхая, потому что последние тридцать-сорок минут схваток чувствовала напряжение во всём теле, как при самой тяжёлой работе, очень тяжёлой!
- Вот как у вас его природа отметила, - сказала не то акушерка, не то медсестра приведшая Релю, подняв ребёнка за ножки и показывая ей родинку, в виде подсолнуха на левой ягодице младенца.
- Как хорошо! - Калерия не могла оторвать взгляд от своего малыша. - Теперь вы его не спутаете ни с кем, надеюсь? Я слышала, как могут, в роддомах подменить одного дитя другим. И смуглый мой мальчик, да? А много у вас смуглых рождается?
- Сморите, люди добрые! Только родила, а уже рассуждает. Да знаешь ли ты, мамаша, что родившие у нас, на столе ведут себя тише мыши? А она ещё заметки делает, чтоб ей ребёнка не спутали с другим. Ну-ка, ложись удобнее, потому что для тебя роды ещё не окончены.
- А что, - Калерия подчинилась, - нельзя спросить много ли у вас рождается смуглых? Должна же я знать, как мать, чтоб отличить своё дитя, когда его принесут на кормление.
- Какая умная! Сразу и кормить.
- А чего это он у нас помалкивает? - спросила врач. - Хлопни-ка его, Лина, по заднюшке.
И женщина, державшая ребёнка вниз головкой, хлопнула его сильно по той самой меченой ягодице: - А ну, подай голосок, Шаляпин!
И родовую огласил мощный крик младенца - у Рели даже уши заложило от неожиданности: - Что он так кричит? Давайте его мне.
- Ему положено кричать, - мягко улыбнулась пожилая врач, сидящая ещё на стуле, перед Релиными ногами. - Ох, молодость-молодость, до чего же ты хороша. Вот я мучилась, рожала своего первенца в сорок втором году, осенью, и в возрасте тридцати пяти лет, в партизанском отряде, так рожала три дня и всё это время оглашала весь лес истошным криком, думала, что и не разрожусь. А тут, раз и готово, выдала молодость нам чудного мальчишку, буквально за считанные минутки.
Пока врач говорила, младенца обмыли, повесили бирку ему на малюсенькую ножечку, и, кажется, взвесили. Потом закутали дитя в пелёнки, и унесли быстро из родовой в палату новорожденных. Так и не дав Реле подержать сына на руках, наглядеться на него. Издали она всё же заметила, что младенец смуглый, как она и ожидала, как видела его во сне, и, разумеется, с беленькими волосиками - не по всей голове, а ободком, как у лысых мужчин. Но Реля знала, что волосы вырастут, а то что уже было вилось красиво, гляделось чудно, всё подтверждало, что сынок родился точь-в-точь такой, какого молодая мать увидела во сне ещё девушкой, четыре года назад, до встречи с его отцом. Когда малыша уносили, у Рели будто отняли что-то очень дорогое.
Но когда его унесли, она стала слышать всё, что ей говорили оставшиеся с ней. Оказалось, мало было родить. Через полчаса они заставили её тужиться, и вытолкнуть так называемое «место». Реля подчинилась, и почувствовала, как что-то, в самом деле, вышло из неё, живот стал почти плоским, каким был до беременности. Это радовало. Она не будет толстой, как, наблюдала, стают родившие женщины.
Однако важнее всего был малыш, который уже живёт почти час, без Рели, но живёт, дышит, кричит, возможно, его уже покормили. Она взялась расспрашивать женщин, что крутились возле роженицы, но те лишь отвечали, улыбаясь её наивности:
- Не волнуйтесь, мамочка, всё, что положено, будет сделано.
И отвезли её на каталке в послеродовую палату на троих, куда - Калерия об этом отлично помнила - должны ещё были привезти двух рожениц, которые родят после неё, с перерывом в три часа. И, ещё три. Она это думала, смотря на часы на стене в палате, что висели перед ней.
Через полчаса нянечка принесла ей литровую банку с корочками от лимонов: - Вот твоё богатство, милая. И сумочка твоя. Тётя Маня вот её в тумбочку спрячет, а то, поди, у тебя тут и деньги, и ключи?
- Есть деньги! А вы не будете добры мне купить чего-то из еды? - стесняясь, попросила Реля. - А то я рожала как раз в ужин, и не обедала к тому же, так что голодная как волк.
- Милая моя! Что же ты не сказала мне, как я тебя купала? Я оставила бы тебе чего от ужина горячего. Ты же, как мне девки доложили, знала, что родишь в шесть часов, а не раньше и не позже.
- И у вас ничего-ничего нет? А в магазин сходить нельзя, хотя б банку компота мне купили бы сливового или абрикосового.
- Принёс я моей девочке компотов и соков, потому что знал, после родов пить сильно хочется, - с этими словами в палату вошёл старичок-доктор, который вёз её на скорой помощи.
- Лазарь Епифанович, - укорила его нянечка, - чай я покормила б её, а то деньги свои тратили, коли у вас, я знаю, их не бывает.
- Для кого, может, не бывает, а для этой девушки есть. Она подготовила почву, чтобы Лизка моя, наконец, родила.
- Как это подготовила? - удивилась старушка.
- Когда я вёз эту красавицу, она мне сказала, что сама намерена разродиться в шесть часов, затем, в девять вечера, будет рожать та, что прибыла сегодня, раньше её, а затем моя родственница.
- Так Лиза ваша тоже сегодня родит? А мы уж думали, что она лежит на сохранении, как и прошлую свою беременность.
- Вы помните, как десять лет назад, рожала наша Лиза? - удивился врач, смахивая слезу.
- Как же не помнить! Ребёнок-то мёртвый появился, весь пуповиной обвитый, но это было в такое смутное время, когда, кажется, кого-то из вашей родни арестовали, так мы подумали, что это и к лучшему. Вы не сердитесь, я не со зла так говорю - мы тогда все переживали.
- Спасибо. А теперь вот эта девочка дала мне надежду, что, сейчас Лиза разродится хорошим младенцем, хоть и в ночные часы.
- Так вы говорите, что вслед за этой мамашей, будет рожать другая, а потом Лиза. Тогда могу вас обрадовать - другая роженица уж в родовой, правда сильно мучается, не так, как эта девушка.
- И Лиза, возможно, будет мучиться, но только бы родила. Спасибо, Калерия Олеговна, - старичок поклонился Реле, - что подтолкнули мою Лизу - она уже тоже чувствует схватки, а то спала как сурок.
- Вы не волнуйтесь, - улыбнулась Реля, которой не хотелось разговаривать не от усталости. А оттого, что она набросилась на принесённый компот, который ела с удовольствием. В горле у неё всё саднило от сухости, а заодно прислушивалась к детским голосам, доносившимся из детской палаты, и ей казалось, что она различает возмущённый писк своего Бэби и она сочувствовала ему. Оторвали дитя от мамы, с которой он свыкся за девять месяцев, не дали полежать у неё на груди...
Но надо было что-то отвечать старичку доктору, и она вернула себя на землю: - Не волнуйтесь, я знаю, что ваша родственница разродится благополучно. Сегодня такой день - родился мой солнечный ребёнок - и ничего не сможет омрачить его появление на свет.
- Спасибо, дочка. Ты в меня вселила надежду с первых слов, когда мы ещё в машине ехали. Ну, промочила горлышко? Я тебе завтра ещё гостинчик принесу - свежих ягод клубники, засахаренной.
- Спасибо. Я обожаю клубнику. Но можно ли её есть роженицам?
- Не хочешь клубники, принесу черешни: этого добра тоже на рынке полно. Я тебе розовой принесу, чтоб ты не боялась, что у ребёнка диатез может высыпать. Это такие прыщики красные или просто пятна.
- Тогда просто светлой принесите. Возьмите деньги в тумбочке.
- Да что ты, милая, я тебе на свои куплю, за то, что ты делаешь для моей родной. Но только, чур, ей не говорить, что это предсказано до её родов, а то она учительница у нас и во всё, что непонятное не верит. Марья Федотовна, вы тоже не проговоритесь.
- Я не скажу, но во всякое добро верю - я, во время войны, если признаться, повстречала женщину, которая меня спасла от смерти – не будь её, не жили бы сейчас ни я, ни мои детки, дай ей Бог здоровья! А эта красавица родилась, видно, с добром - такое у неё назначение; нести людям облегчение, потому и сама легко родила.
- Ладно! Я заговорился! Хочу придти ещё, когда племянница разродится. Спасибо, баба Маня! Спасибо, Калерия! Ночью я не зайду, чтобы не тревожить тебя, а Лизку навещу - она будет в родовой. Но ко всем, троим, мамочкам зайду завтра утром, после смены.
Он ушёл, а баба Маня разговорилась.
- Ишь, какой щедрый стал! Бывало, от него слова спасибо никто не слышал. И жадный... Они все, евреи, жадные...
- Этот врач разве еврей? - удивилась Реля.
- И, милая, да где ты увидишь в больницах русских, или сказать, украинцев? Мало в больницах врачами работают другие нации. А евреи, хотя и у них бывают хорошие люди, ничего не скажу, но больше жадные. Вот энтот, как говорят, большие деньги берёт, чтобы в хорошую больничку уложить своих знакомых, а чужих может в такую дыру сунуть, что не обрадуешься. Как это он тебя в этот роддом привёз, не пойму.
- Но он меня повозил по роддомам, прежде чем сюда определить. А это хороший роддом? Мне показалось, что к роженицам здесь не очень-то душевно относятся. Я добивалась, чтоб меня на родильный стол положили, если бы не моя настойчивость, родила бы на грязный пол, где все ходят, даже не переобуваясь, вот как этот врач.
- Ну, он со скорой помощи, а так-то мы все переобуваемся. А в родовой, если ты заметила, бахтлы одевают, как в операционной.
- Бахилы, наверное, как я слышала в другой больнице?
- Пусть так, мне чего язык ломать. Но в другом этот роддом прославился - здесь чисто и кормят хорошо. Да он ещё новый, не успели повара и кладовщики стакнуться, чтобы воровать по чёрному. Но я надысь слышала, что брали смывы - это чтобы проверить есть ли микробы али ещё какая нечисть, так в родовой и детской уже какую-то заразу, вроде как занесли.
- О, Боже! - Реля взволновалась. - Спаси и помилуй.
- То-то, что помилуй! Я и то удивилась, что энтот дохтур родственницу сюды завёз. Этак и у его Лизки может беда приключиться. Однако, её он спасёть, а вот как другие будуть...
- Тётя Маня, - вошла в палату медсестра, - я тебя повсюду ищу, а ты тут, поди, всякие страхи роженице рассказываешь? Смотри! Я заведующей расскажу, так она тебя выгонит. Пошли-ка, надо другую роженицу сюда перевезти, поможешь мне.
- Иду-иду, - они быстро ушли, а у Рели чуток защемило сердце от услышанного. Но долго ей переживать не дали: в палату ввезли на каталке ту самую женщину, с которой она разговаривала в предродовой - родившая стонала и покрикивала, когда её перекладывали на кровать:
- Ух! - сказала на вопрошающий взгляд Рели, когда няня и медсестра увезли коляску: - Всё-то мой ребёнок мне разорвал внутри - уж такой большой родился, такой большой. А ты сильно страдала?
- Нет. Мой родной не мучил меня. Выскочил как зайчик, солнышко мое прекрасное - лысенькое и красное.
- Ой, я своего не скоро так назову. Да и носила я его тяжело - у меня весь живот внизу красный - это сосуды полопались.
- Они не полопались, а напряглись – так, наверное, у каждой беременной есть, но это быстро проходит, если ты будешь стирать, носить воду после родов, купать дитя - короче делать всё то, что положено. И небольшой массаж собственными руками или руками мужа не помешает.
- Массаж-то мне муж, конечно, сделает, а что касается ребёнка, вот тут мне делать не дадут ничего мои родные. У нас, у татар, дедки да бабки за детьми смотрят, а я, наверное, работать пойду.
- Но не раньше же, чем у тебя декретный отпуск окончится?
- Весь декретный отпуск я стану отдыхать - спать и гулять – разумеется, без ребёнка. Тебя Релей зовут? Да? Советую и тебе тоже делать, потому что если не отдохнёшь после первого, уже второго, третьего будешь рожать с трудом. А теперь я посплю, извини, пожалуйста.
- Подожди! Как это ты будешь отдыхать? А купать, кормить кто твоего ребёнка будет?
- Кормить, наверное, дадут, а вот купать – пеленать бабушки станут. Да спала бы ты! Неужели тебе спать не хочется?
- Абсолютно! Я лежу и считаю часы жизни моего Бэби.
- Ну, и сколько же он у тебя уже живёт?
- Сейчас десять часов вечера - три часа.
- А я не заметила, во сколько мой родился. Надо будет потом докторов спросить, если они фиксируют время появления на свет детей.
- Конечно-конечно. Ну, спи.
Роженица, которую звали, кажется, Татьяной, повернулась на спину и уснула. Реля же не могла спать на спине, а медсестра её напугала, что на животе спать родившим нельзя, вынуждена была лежать на спине и считать часы жизни её дитёнка, что делала с большим удовольствием.
Мало того, вдруг в картинках пронеслись её роды и в голове стали слагаться глупые, на взгляд Рели, стихи. Она как бы делала отчёт Николаю о своих родах:
Смугляшонок наш родился,
Будто солнцем зарядился.
Маму он не мучил зря,
Появился, как Заря.
-«Заря - это сильно сказано, но разве наш дитятко не озарил всё вокруг себя, в радиусе родильной палаты? Надо это записать. Хорошо, что в послеродовой палате есть ночной свет».
Реля взяла на тумбочке блокнот с карандашом, которые выложила, как только няня принесла её сумочку: - «Как знала, что нужно будет».
Записала. Потом подумала и вспомнила, что малыш не сразу осветил всё вокруг, а был период, когда он молчал и был весь… Она черкнула следующие строки:
Был в крови он, как в малине.
Акушерка наша Лина (кажется так её зовут?)
Быстро вытерла младенца
Не пелёнкой, полотенцем...
И тревожились с врачом:
- «Не кричит, плохой симптом».
Лина взяв рукой за пятки,
Повернула вниз дитятко
Хлопнув сильною рукой,
Или милосердной дланью?
И родильный наш покой
Взорвался лихим ораньем,
И Е Г О негодованьем.
Подал голос долгожданный,
Наш ребёнок, наш желанный
Но недоумевала я: - «Почему кричит?
Положите мне на грудь, он и замолчит».
Засмеялась нянька Глаша:
-«Так положено, мамаша!
И на грудь нельзя, милашка,
Мне потом стирать рубашку.
Лучше я сейчас дитёнка,
Чуть помою и в пелёнки
Будет чистым его личико,
Не пугал чтоб он девиц нам».
И заохала: - «Счастливчик!
Радуйся, мамаша! Живчик
Трижды меченный у вас
Вот везёт иным подчас».
Калерия вздохнула. Ей показали только самую большую родинку на ягодице её малыша. Но она успела рассмотреть и ещё две малюсенькие: одна на левой щёчке, прямо посредине, вторую за ушком - правда это могло быть и просто тёмное пятнышко, которое не смыли - этого она не уследила. Но на щёчке точно была родинка, по которой она узнает родного, как бы пелёнками его не укутывали. А ещё же ведь и смуглый. Говорят, что смуглые родятся редко, даже на Украине, даже в Крыму. Когда она навещала Лену с её двойняшками, её, как провидицу, пустили в палату новорожденных - Ленина свекровь работала в ней. Тогда Калерия не узрела ни одного смугляшка, и получила ответ, что такие родятся довольно редко.
Но Николаю надо объяснить, что это за «меченый» ребёнок.
Не пугайся, папка, меченный, - написала она в блокноте далее:
Это как судьбой отмеченный,
Ведь родился в перевёртыш-год,
И достигнет он больших высот.
Поясняю дальше - меченый
Это родинками он обсвеченный
Небольшая у него на щёчке левой.
На мордашке милой, загорелой.
А вторая спряталась за ушком.
Пух у нашего дитёнка на макушке.
Белый такой, славненький пушок.
И пока блондином будет малышок.
Написав это, Калерия вновь задумалась. Пожалуй, их глупый папочка решит, что если ребёнок будет блондином, то и зачала она его тоже с блондином - он враз забудет, когда он лишал жену девственности. А уж отсчитать оттуда девять месяцев Николаю и вовсе не под силу. И она прибавила, будто оправдываясь:
Но ты не пугайся - Пушкин тоже (Николай не знает, что Пушкин родня).
Родился беловолосым - всё же
Цвет волос сменился ловко,
Но пока люблю я белую головку.
А про третью родинку молчу,
Показать тебе сама её хочу
Думаю, что солнышком отмеченный,
Наш сынок, и будет он замеченный
Позже в жизни. Но устала, милый.
Солнце село - я стихи сложила
Ведь в душе моей запело лето
Всё дитём теперь вокруг согрето.
Её стихосложение прервалось въехавшей после часу ночи следующей каталкой с красивой, можно сказать, прекрасной женщиной на ней. Пока её укладывали на кровать, Калерия разглядела удивительно белое и измученное лицо. Таким же белым было тело - как будто еврейская дама ни разу в своей жизни не загорала под солнцем, будто пряталась всегда от него, и солнце не напитало тело той энергией, которая подгоняла в жизни Калерию. Но самое поразительное - сквозь молочную кожу проглядывали вены и артерии, как реки, текущие к сердцу и от него.
- Чего не спишь? - спросила её Лиза - Реля знала, как её зовут - когда каталка и няни исчезли. Пошли отдохнуть немного, до тех пор, пока кто-то из рожениц не вздумает рожать ночью. - Меня ждала? Мой родственник сказал мне, что ты вроде как помогала мне рожать?
- Ну вот! Сам просил мне ничего тебе не говорить подобного, сам же и сказал. Это ничего, что мы на «ты»?
- Какие уж реверансы ночью. Но я тебе очень благодарна за думу-помощь. Мне и правда рожать было легче, чем десять лет назад, когда родился мёртвый ребёнок, обвитый пуповиной.
- Ты боялась опять такого родить?
- Это правда! И вдруг, где-то часа в четыре дня, я почувствовала, что ничего не надо бояться, причём почувствовала это во сне, до того, как дядька мне сказал, что я рожу в двенадцать ночи, притом, в десять минут, почти не мучаясь.
- А он-то откуда это всё знал? - удивилась Калерия.
- Ты ему сказала время, когда я рожу, когда ты родишь. Он приехал, узнал, что ты не пробыла до родов на кресле и десяти минут, поэтому вычислил, что и я так же быстро освобожусь.
- Здорово! Оказывается, хорошо быть математиком. Ну, спи, не обращай внимания на меня - это я просто не могу на спине заснуть, стихи вот сочиняю нашему папке.
- А он достоин твоих стихов?
- Думаю, что нет. Да я, возможно, и не пошлю их ему - в записочке объяснюсь, попроще. А стихи пусть останутся - для меня самой.
- Дашь потом почитать?
- Да Бога ради! Возможно, они тебе кое-что напомнят.
- Не знаю можно ли сравнить твои роды, про которые с восторгом, ночью мне рассказали няньки и акушерки, с моими муками, но стихи почитаю с удовольствием. А теперь, прости, глаза мои закрываются.
Г л а в а 6.
Заснула еврейская женщина родившая, наконец, потому что помнила прежние роды, когда у неё появился мёртвый ребёнок, чем сломал десять лет её жизни, потому что потом она боялась беременеть, а тем более рожать. Она и сейчас вполне могла родить мёртвого - при такой активности, когда Реля видела её лишь спящей. Если бы не закрутила волну прибывшая торопыга, совершенно дикая особа, которая сначала подвинула на роды татарку Татьяну, а затем и эту соню. И странно так - Реля их воодушевила на роды, они помучились, родили и спят. Сама-то она вовсе не мучилась - если не считать полтора часа, пока бегала со схватками и ела лимоны в перерывах. И потом десять минут на родильном столе как миг. Но она не спит - отсчитывает часы жизни своего сына...Сейчас ему уже... восемь с половиной часов - на её часиках половина третьего ночи.
Калерия взяла блокнот, почитала стихи. И продолжила их с того, на чём остановилась, обращаясь опять же к мужу. Пошлёт, или не пошлёт она Николаю стихи, а писала Реля их всё же ему... А может сыну, если стихи её не затеряются и если он захочет, будучи взрослым, читать что сочинила мама, в бессонную для Рели, первую ночь в роддоме.
...Я не спала, милый мой, всю ночь,
Чтобы смугляшку дышать помочь, - пожаловалась она в отчаянии, потому что бессонница уже ломала её. Но молодая мать дотянула до трёх часов ночи, и отметив, что её потомку уже девять часов, наконец, задремала. В коротком забытье Реля впервые за девять месяцев летела - свободная и лёгкая, как ветер - в любимом серебристом платье, которое ей, в пять лет, подарили её дорогие Космияне или Дед Пушкин и научили в нём летать, и которое росло вместе с маленькой девочкой а затем девушкой - оно, как влитое, сидело на Реле всегда, не разрешая ветру или пролетевшему самолёту задрать ей подол.- «Ого, вертолёты появились в небе и самолёты - раньше их не было в моих снах» - сразу подумала молодая мать, проснувшись. - Что бы это значило? Неужели мой дорогой сын станет лётчиком или вертолётчиком?
Но много раздумывать ей не дали. Вошла нянька и подняла всех:
- Доброе утро! Вставайте, сони. Умывайтесь, собирайтесь. Сейчас вас покормят, а потом принесут детишек ваших, чтоб вы их покормили.
- Ой, доброе утро, - первой открыла глаза Татьяна и потянулась, чтобы размяться. - Скорей кушать нам, а то я голодная. Я, ведь, родила в девять часов вечера, а перед родами мне не дали ужин.
- Это держат рожениц впроголодь, на случай, если наркоз придётся давать, - пояснила нянька и пошла к двери: - Туалет, девки, если не знаете, в конце коридора, а умываться в палате, мыться можно, по нужде, в душевой, там же и подмываться - раза два-три в день.
- Кто не знает? - отозвалась Лиза, проснувшись. - Я тут уже залежалась - думала, что не рожу, а ведь у меня все сроки вышли – мне положено было рожать ещё месяц назад.
- Обманываете, девки, врачей со сроком, потому и разродиться не можете, - отозвалась няня, открывая дверь. - Ну, поторопитесь, а то принесут ваших крикунов, а вы ещё не умытые.
- Кто обманывает? - отозвалась Татьяна, вставая, и застилая постель.- Это ты, Лиза, надула своих гинекологов?
- Конечно. Хотелось немного погулять со своим дитятей, да видно перегуляла или Бог меня наказал. Как видишь, все сроки прошли, и еле разродилась. Надо спросить у Рели, как у неё со сроком вышло, но она спит, потому что всю ночь почему-то не спала.
- Кто спит? - отозвалась Калерия. - Это я глаз не открываю, потому, что вначале хотела сон разгадать, который мне приснился сегодня. Ведь это первый сон, после родов. И впервые за девять месяцев, я в нём летала - а то живот берегла, - посмеялась она над собой.
- Ты летаешь в сновидениях? - поразилась Лиза, тоже вставая.
- Ещё и как! Могу, например, в Англию залететь, за любимым парнем, который погиб шесть лет назад. И разговариваю там с людьми, не знаю, на каком языке, но мы друг друга понимаем.
- Феноменально! - воскликнула Таня. - Ты нам как-нибудь расскажешь, что это за чудо - летать во сне? Я никогда не летала.
- Обязательно, - улыбнулась Калерия, вставая.
- Ну, я пошла, девки, подмываться и вы не задерживайтесь, потому, здесь, не очень любят рассусоливать с кормёжкой. Не придёте во время в столовую, можете остаться голодными: никого это не волнует.
Лиза надела красивый халат, видно купленный за границей родными или знакомыми, накинула на плечо тоже не советское полотенце и ушла. Калерия с Татьяной, надев простые больничные халаты и с больничными же полотенцами последовали за ней. Совершили «дамские дела» по всем правилам, покушали - всё торопясь. Им не терпелось поскорее увидеться со своими детьми, которых, почти не разглядели. Калерия хорошо рассмотрела, но ей тоже не терпелось поскорее увидеть своего малышонка. Узнает ли она его, завёрнутого в конвертик, как она уже видела детишек, когда посещала родившую намного раньше её Елену. Об этом она поговорила немного с Татьяной - ведь Лена - соседка её. Вернулись в их удобную палату и уселись на кровати, как школьницы
Елизавета уже сидела и ждала:
- Но всё же, Рель, ты не ответила, - обратилась она к соседке, - как у тебя прошёл твой декретный отпуск? На много ли ты обвела вокруг пальца своих лечащих врачей?
- Ты имеешь в виду, на сколько я обманула? Наверное, тебя на этот вопрос навёл мой цыганский вид?
- Да, уж очень ты тёмная для русской женщины.
- Я и правда от двух бабушек-цыганок родилась, но воровать или, скажем, обманывать, не умею, не приучена. Я точно сказала врачам, что у меня прошла маленькая менструация через плод. И рожу я во столько-то, и в такой-то день. Но мне не поверили и обманули, получается, цыганскую внучку на двадцать один день. Релька эти дни мучилась, работая, потому что трудилась на стройке, потом не догуляла декретный отпуск, но зато легко, как ты сама отметила, родила - хоть в этом меня Господь Бог не обидел - наградил за мою неопытность.
- Может быть, и мне не надо было врачей обманывать?
- Это несомненно. У тебя мог и второй ребёнок мёртвым родиться, - вмешалась в их разговор Татьяна, - врать в таком деле нельзя.
- Уже поняла... Но вон наших деток везут, - прервала неприятный, быть может, даже тяжёлый для неё разговор, Лиза.
Роженицы напряглись. Медсестра вкатила коляску, на которой возлежали три на первый взгляд одинаковые свертки с детьми.
Но Реля сразу указала на своего родного: - Вот мой смугляшонок. В серединке лежит.
- Как вы угадали? - поинтересовалась медсестра. - По мне они все одинаковые.
- Не скажите. У всех разный овал и цвет лица. У моего сыночка смуглый. У Таниного справа от него выглядывают тёмные волосики из-под пелёнки, а у Лизиного такой алебастровый цвет лица, как у мамы всё тело.
- Ну, уж и разглядела ночью, - поразилась Лиза.
- А у меня глаз, как алмаз. - Пошутила Калерия, не отрывая взгляда от своего мальчонки. Она готова была схватить его сама, скорее кормить, потому что груди её, ещё полчаса назад уже налились молоком.
Она физически ощущала их и готова была кормить своего голодного, как ей казалось, ребёнка.
- Ладно, мамочки, - успокоила их медсестра, беря Релиного первым и внимательно разглядывая. - Да он у вас с родинкой на левой щёчке, потому вы верно его и угадали?
- Родинку отсюда не видно, - возразила Татьяна.
- Верно, - подтвердила Реля. - Я знала ещё вчера об этой родинке, но не от акушерок: они мне лишь большую показали, а малые не заметили. Но всё равно ребёнка я признала по цвету лица. Ой, а теперь даже глазоньки вижу. Какие же они красивые, как звёздочки на небе. – Реля достала грудь, протёрла её дезинфицирующим раствором, и маленькие губки приложились к набухшей кормилице с трепетом. - Ест! Мой родной!!
- Феноминально! - отозвалась с соседней кровати Таня. - А сейчас несите моего темноволосого. У меня тоже молоко брызжет. Вот как мама готовилась к встрече с сыном - всего обрызгала.
- Не беда, - отозвалась медсестра, - промокните личико салфеточкой и как бы умоете его своим молочком - это полезно для малышей.
- Я знаю, что полезно, - отозвалась радостная мать. - Но нет ли у вас, в палате новорожденных, мух? А то атакуют потом моего сынулю.
- Что вы! У нас там совершенно всё стерильно! Ну а теперь самой терпеливой мамочке несу её мальчишку...
- Не надо! – раздался истерический крик от Лизиной кровати. - У меня нет в грудях молока. Ни капельки! Унесите его! Унесите!
- Что вы, мамочка! Нет у вас молока, я сейчас схожу за бутылочкой с грудным молоком, и вы всё равно покормите. Да и врача позову.
Медсестра чуть ли не насильно сунула в руки Лизы её ребёнка, и исчезла за дверью. Через минуту примчалась красивая докторша и Лиза с ней заговорила на еврейском языке. Как Реля это узнала? Она прекрасно понимала английский - могла даже говорить на нём когда-то - понимала и немецкий - хотя объясниться бы не смогла. Хорошо разбирала итальянский и испанский - научилась понимать языки в детских, увлекательных полётах. В сновидениях она понимала греческий, литовский, который когда-то немного учила, а вот с еврейским ей пришлось встретиться впервые и не во сне, а наяву. Во снах, быть может, её Космияне переводили бы и всё было бы понятно, но в жизни Реля могла угадывать лишь по жестикуляции, по мимике лица, а смотреть сейчас на Лизу не было времени. Пусть они распутывают сами свои проблемы. Реля была уверена, что евреи все болевые для них вопросы решат успешно. Ещё когда она лежала в больнице, с покалеченной ногой, видела, как врачи этой нации расправляются с людьми не денежными, и как танцуют трепетно перед золотым тельцом. Ей, за то, что была она всего лишь работницей со стройки, оставили ногу болеть на длительное время, в то время как богатых людей обслуживали по высшему разряду, не давая их болям разрастаться.
Её соседка по палате Елизавета принадлежала к «высшей» категории людей, судя по тому, как перед нею плясали танец маленьких лебедей. И Реля решила не обращать более внимания на это кудахтанье. Дорогой её малыш накушался, и она решила распеленать его - тем более, что Таня уже это сделала со своим мальчиком - и рассмотреть ножки, ручки, полюбоваться на дорогое ей тельце, увидеть ещё раз родинку, в виде подсолнуха на ягодице. Это было высшее блаженство - разглядывать то, что росло в ней и пряталось от неё целых девять месяцев. Из маленького зародыша в её теле рос и развивался этот маленький человечек – необычное создание природы. Он будет расти теперь с каждым днём, расти и развиваться, радуя маму или огорчая, если будет болеть. Но в любом случае Реля будет всегда с ним, всегда на защите его, в которой её сын будет наждаться долго.
Сами собой слагались стихи к мужу. Реля почувствовала, что она любит не только это маленькое подобие человека, но и Николая, подарившего ей сына, которого она так долго ждала:
Я разглядела серые глазёнки,
Что, может быть, порадует тебя, /У тебя тоже они - серые. Ликуй!/
И ямочки на щёчках у мальчонки -
Сама их заказала для мальца,
С тех пор, как увидала у отца. /Ликуй! Ликуй!/
Те ямки на щеках, что поразили,
Когда столкнулись Коля с Релей.
Потом назвал меня ты «дикой», «милой» -
Случилось это в солнечном апреле.
В тот день ты мне сказал, что из берлоги
Встаёт медведь, шатаясь от спанья.
В Крыму же Релька оголила ноги,
Чтоб солнце золотило их, шутя.
И шлёпала по лужам - был он дорог
Тот день - ты мне сказал: - «Люблю!»
С тобою мы поехали за город,
Чтоб встретить нашу первую весну.
Реля всё это сочинила, пока разглядывала сына, и старалась удержать в памяти, чтобы, когда её смугляшонка заберут, записать стихи в блокнот: - «Стихи не стихи, - думала она критически, - но это наша с мужем жизнь и любовь, впоследствии которой родилось это дивное создание, которое подвигло меня не спать ночь, да ещё кое-что сочинить, что, возможно, и ему будет когда-то дорого»...
Поэтому, как только забрали у всех детей, Реля поспешила записать стишки, чтобы потом, если не Коле, то хотя бы Жене их почитать.
Конечно, они увидятся нескоро - Женя легла на сохранение своей трепетной беременности - подруга уже боялась - как Лиза, наверное, что не выносит по-хорошему своего долгожданного ребёнка. Женя, почему-то, не верила Реле, что всё у неё будет в порядке, она тряслась, и не стоило её уговаривать, потому что испуганные почти не понимают слов. Спокойствие к Жене придёт со временем - тогда, возможно, Реля сунется к ней со стихами, если у самой Рели не случится кое-что похуже.
Пришла медсестра за детьми и улыбнулась на материнское самоуправство:
- Так и знала, что распеленаете. А пеленать ещё не выучились? Сейчас это сделаю я, но в следующие разы будете пеленать сами.
Когда унесли детей, Калерия почувствовала какую-то тревогу, но, возможно, это её мучил недосып этой ночью. Реля так растревожилась, что не заметила, как еврейка-врач увела свою землячку с собой.
- Феноменально! - отвлекла её от мыслей Танюша. - Мы – крымские татары - коренные, можно сказать жители, не говорим на своём родном языке, когда есть другие люди рядом. А эти евреи не стесняются болтать, за нашей спиной, на еврейском языке, который все ненавидят.
- Ты ошибаешься, Таня, я спокойно переношу, если люди говорят на своём, родном языке. Ты можешь мне что-нибудь сказать по-татарски, я даже поучусь от тебя. Давай-давай, скажи мне, как вы здороваетесь?
Но Татьяну нельзя было отвлечь от её мрачных мыслей:
- А если они сговариваются у нас за спиной нас убить или..
- Бог с тобой, Таня! Зачем им нас убивать? Разве мы с тобой виноваты, что у еврейской женщины нет в грудях молока? Это, наверное, после первых родов Лизе перетянули груди, вот молоко и обиделось.
- Мы, разумеется, не виноваты, но она уже злобствует, что ты да я кормим наших детей, а ей придётся нанимать женщину, чтобы она покормила её дитя, хотя бы до полгода, или несколько месяцев. Впрочем, евреи могут и на смесях выкормить, тем более, сейчас такие смеси делают, что куда там грудному молоку.
- Но грудное молоко даёт силу и защиту ребёнку.
- Пожалуй. Ты очень умная женщина, как я погляжу, хоть и моложе нас с Лизкой. Это у тебя первый ребёнок? Аборты не делала?
- Ну что ты! Конечно, первый. И какие аборты? А ты разве делала?
- Нам вера не позволяет, и то мой муж уговорил меня тайно первого дитя нашего выковырять, за что потом сам хотел бросить.
- Где логика? Уговорил, а потом бросать.
- Ну да! Только ему родные не дали. А если бы он сказал, что мы от ребёнка избавились, то забили бы и его и меня.
- Суровые у вас нравы, но убивать и по православной религии нельзя. - «Не убий!» - сказано в Библии, я, правда, не читала её. Но, к сожалению, убивают же взрослые люди друг друга - и русские, и татары. Вот не знаю, убивают ли евреи? Мне кто-то говорил, что они очень берегут друг друга, прямо трясутся над своими людьми.
- Берегут, - согласилась Таня, - они помогают друг дружке, даже незнакомые. Это у них вековая связь. Вот посмотришь, что Лизке подмогнёт эта еврейка, которая прибежала, тем более, что у неё дядька работает на скорой помощи, и они все, еврей еврея, прекрасно знают. А теперь давай отсыпаться, потому что когда уйдём отсюда, то наши детки поспать нам не дадут.
- Поспим, - согласилась Калерия. – Тем более, что я почти не спала всю ночь.
Г л а в а 7.
Но едва она легла и задремала, к ней заглянула Маша-практикантка, которая вчера бегала за Релей, когда у неё были схватки. Страдала вместе с роженицей, даже пыталась идти в родовую, но там практикантов не жалуют.
- Ой, вы здесь, а я вас ищу-ищу. Я, когда вчера уходила с практики, встретила в вестибюле вашего мужа-солдата. Он так обрадовался, что вы родили мальчика, что встал на руки и прошёлся по кафелю.
- Представляю, - засмеялась Калерия, - моего дылду, кверху ногами. Как он меня нашёл? Ведь я в другом роддоме должна была рожать.
- Да. Он, оказывается, все роддома оббежал, и нигде ему про вас ничего сказать не могли. Самое скверное, что когда я вышла, то и от нас ему никаких вестей нельзя было узнать - справочное не работало. Он кидался ко всем выходящим, и только я смогла ему сказать, потому, что запомнила ваше имя необычное - Калерия.
- Наконец-то хоть раз моё имя меня выручило. Значит, мой солдат обрадовался сыну? Гулял кверху ногами по вестибюлю? Цирк!
- Ой, ещё какой! Я никогда не наблюдала, чтоб на руках ходили. Он сказал, что этот день самый счастливый в его жизни.
- А этот счастливый не поинтересовался, что не надо ли чего жене принести, хотя бы покушать? Я вчера умирала от голода, когда меня привезли в палату.
- Ой, он спрашивал, а я сказала, что ничего не надо, вас кормят здесь хорошо. Но если вам надо, то я потом в магазин сбегаю и куплю всё, что требуется. - Машенька покраснела, что так оплошала.
- Ловлю на слове. Нас здесь кормят не хорошо, а сносно. А роженицам нужны и витамины, кроме простой пищи. Значит вот тебе деньги, а если сегодня не успеешь, то купишь мне завтра, фруктов, если ты завтра дежуришь. Купи черешни, яблок и может быть зелёных огурцов, если разрешают их есть кормящим матерям.
- Разрешают. Я завтра дежурю, но всё это принесу ещё сегодня - роженицам и, правда, надо хорошо питаться. А если я неправильно сказала вашему мужу, то надо это исправлять, а то вы рассердитесь на меня, а я того не хочу. Мне очень понравилось, как вы вчера готовились рожать. Я на практике в этом роддоме уже две недели, а такое вижу впервые.
- Ну да, бегала, как сумасшедшая! – Насмешливо сказала Калерия.
- Все бы так бегали, и рожали в десять минут. А то иные лежат, а потом им кесарево сечение делают. Так я думаю, что дети у них после на всю жизнь испуганными станут – это жуть, с ножом их вынимают.
- Правильно мыслишь, - сказала Татьяна.- Феноменальная девушка! Уж ты, наверняка, подсмотрев за Релей, будешь рожать правильно?
- Я надеюсь! - покраснела Маша. - Но у меня ещё и парня нет.
- Да что ж они не видят, какая ты красивая?
- Скажете тоже! Вот Реля точно красивая, и муж у неё красавец!
- Эге, девка! Да ты на чужих мужей заглядываешься. Уж не провожал ли он тебя вчера? А то они могут, мужики - жена в роддом, а они по девицам шастать.- Соседка Рели будто отчитывала практикантку.
- Таня, не говори глупостей. Я знаю своего мужа. Он прошёлся по вестибюлю на руках, а потом пойдёт провожать невинную девочку? Маша, ты не красней. Я вижу в тебе порядочного человечка.
- Спасибо. А то меня в краску вогнали. Ну, я пошла. Выберу время и сбегаю в магазин и на рынок. Нас здесь не кормят, так придётся и себе кое-что купить на обед.
- Купи побольше фруктов - я тебя ими угощу.
- Ой, не надо, нам не положено брать от больных.
- Ладно, ты покупай, а там разберёмся. Чудная какая девчушечка!
- Чудная-чудная, а смотри, как бы она мужа от тебя не увела.
- Пока я в своём муже уверена, а когда поеду с ним в Москву, вот тогда он мне может не один сюрприз устроить.
- Ты так чувствуешь? Или знаешь?
- И чувствую и знаю, что мы с ним разойдёмся. Но вот многим отказала, а искала только его, потому что мне сон показал его ещё три года назад... Ой, сейчас уже четыре получается годика-то.
- Что тебе сон показал?
- Сон показал, что я рожу своего Бэби только от него - вот Реля искала его, а другим, возможно лучшим парням, отказывала.
- Ну и дурёха! Я бы вышла за самого богатого, а не красивого да ещё русича, который увезёт тебя в суровые, снежные края. Или у тебя не было богатых женихов в Симферополе?
- Был один из Симферополя - сын высокопоставленных родителей. А второй из Севастополя - не знаю богатый ли? Но зато третий - капитан дальнего плавания - уж точно богат, а уж влюблён был – никакими словами не опишешь, но не судьба он мне был, а я в неё верю...
- Значит этот, москвич - твоя судьба?
- На какое-то время - да! Но потом мы разойдёмся, что меня смущает, потому я не даю себе воли, стараюсь не очень в него влюбляться, чтобы потом не очень страдать.
- А он знает, что вы разойдётесь?
- Я ему того не говорила, но намекала, что меня надо беречь, как зеницу ока, если он любит. Теперь надеюсь лишь на его любовь.
- Феноменально! Кому сказать, не поверят. Девка едет в далёкую, чужую ей страну, с человеком, который может её бросить.
- Ладно, Таня, давай попробуем заснуть, а то мне ночью не пришлось долго спать, потому я сейчас как варёная курица.
- Тебя врач уже осмотрела, а меня нет. Ты спи, а я схожу в разведку и если она в операционной или родовой, то тоже залягу.
Таня ходила недолго, вернулась довольная:
- Меня посмотрели прямо на кресле - там всё в порядке, а я дура думала, что разрывы большие. Кстати, узнала когда точно родился мой ребёнок и его вес. Представляешь - три килограмма, 150 граммулек он весит, как и твой. Но ты рожала легко, а мой меня очень мучил. Просто феноменально.
- Откуда у тебя в речи твоей такое слово? Феноменально!
- Это меня научили. Феномен - это человек, со способностями, как ты, например. И если часто говорить это слово, то может у ребёнка и возникнут какие-либо, особые, способности. Ты как думаешь? Поможет?
- Признаться, я сомневаюсь. Потому что моя мать не хотела Рельку – «со способностями», как ты говоришь, рожать, а, родив, возненавидела...
- Ну, это ты сочиняешь!? Какая это мать, родив ребёнка, может возненавидеть?
- Ничуть. Дело в том, что ещё раньше меня, мама родила дочь, не от моего папы - отец просто прикрыл её грех, потому что, по-видимому, любил. А получилось, как я недавно узнала, что родила мама дочурку любимую от чёрного человека, почти что Дьявола.
- Да, не повезло тебе. – Отозвалась Татьяна так, будто много слышала о чёрных людях - И позже мать не любила тебя? Но что я спрашиваю! Ты уже, кажется, говорила.
- Ещё и как не любили обе дамы Рельку! Думаю, что в младенчестве, не один раз пытались от меня избавиться. Я говорю «пытались», потому что мамины «подвиги» любила повторять старшая сестра.
- Обое рябое. - Произнесла Татьяна. – Души у них тёмные. А что ещё они вытворяли? Помнишь?
- Смутно помню, как меня, во время эвакуации в Сибирь, пытались вытолкать в окно.
- Такие у тебя видения?
- Про себя я чувствовала с раннего детства, ещё в войну. А потом старшая сестра мне всё это подтвердила в ссорах, сгоряча. А после войны я уже своими глазами и ушами видела и слышала, как две ведьмы старались так же избавиться от послевоенного выпуска мамы – двух сестрёнок, которых я спасла.
- Феноменально! У тебя как-то не так, как у простых людей голова на плечи поставлена. Ты чувствуешь то, что никто почти не знает.
- Вот именно. Но я знала. А что мама мечтала избавиться от Атаманш моих, - это я так маленьких сестёр называю - то и чувствовать не надо было. Мама родила их в голодные годы и младшую даже не стала кормить грудью: - «Появилась в голод – пусть умрёт!» - таков был её приговор. Но я выходила обоих малышек, научила их сражаться за свою жизнь, называя Атаманшами.
- А за свою жизнь ты как сражалась, когда малышкой была? Да в войну!
- За свою жизнь? Маленькой? Не помню такого. Но, надо признать, что за меня какая-то светлая сила вступалась - иначе бы я, конечно, погибла.
- Феноменально! Значит мать твоя и старшая сестра - тёмные силы, а тебя оберегала от них светлая? Не она ли тебя научила и за Атаманок сражаться? Потому что даже когда они родились, ты была малышка.
- Верно, мыслишь. Всё так и было.
- Вот тебе отец подцуропил! Да? Дурак какой! Жениться на женщине, которая зналась с тёмными силами.
- Да разве это у неё на лбу было написано, Таня? Конечно же, она притворялась перед отцом моим хорошей женщиной, прекрасной матерью. Как сейчас помню, как она осуждала тех вдов, которые не в силах были прокормить своих детей и отдавали другим семьям, и в детские дома. Или вовсе накладывали на себя руки матери, от безвыходного положения, оставив кучу детей.
- Она всё это осуждала, а сама от своих хотела избавиться вовсе не человеческим путём - убив своих детей! А не боялась попасться?
- Так Релька же ей не давала это сделать, за что была ненавидима мамой, со дня появления своего на свет и до того дня, как я, почти раздетая, ушла из дома.
- Так ты одна в Симферополе? Только муж-солдат?
- Угадала. Поэтому никто ко мне с гостинцем не придёт. Потому я дала Машеньке денег, чтобы без фруктов не остаться.
- А солдат твой не может принести? Ему деньжонок из дома не высылают, как мы высылали нашему солдату, когда он тоже женился.
- Я думаю, что и моему мужу высылают, но это опять же плохие деньги, потому что моя будущая свекровь довольно злая женщина и может навести порчу на Рельку.
- И ты не побоишься к ней, в Москву, поехать?
- Видишь ли, я вообще храбрая, и ещё знаю, что кто меня тронет, сделав немного мне больно, тот в ответ получит гораздо большие неприятности, если не горе.
- А ты не придумываешь?
- Нет. Мама и доченька её, которые как крысы кусали меня, вдруг очутились в положении больных людей: получается, себе готовили боль, а не Рельке - Чернавке, как они меня обзывали всю жизнь.
- Так им и надо, если они из тебя соки жали.
- Пожалуй, и я их не пожалела, потому что они тогда свои болячки перекинули бы на меня.
- Так тебе не к кому будет поехать с дитём, если у тебя в Москве не сложится жизнь со свекровью?
- Почему же? Мама хоть сейчас готова меня взять к себе, потому, что поняла, после своей болезни и болезни любимицы, как она была неправа. Я поеду к маме с малышом своим, но не надолго; месяца на три-четыре - пока мой муженёк закончит службу и заберёт меня от неё. В Москву поедем, хоть Рельку там встретят неласково, я там останусь.
Лишь во второй половине дня Таня с Калерией заметили, что Елизавета исчезла, не попрощавшись. Молодые женщины взволновались:
- Где это наша соседка? - обратила внимание Реля, проснувшись после дневного сна.
- Пошла с красивой врачихой, да и не вернулась ещё. Пойду, выясню, не случилось ли чего? - Татьяна быстро поднялась с кровати и застёгивая на ходу халат, двинулась в сторону ординаторской.
Реля, тоже быстро одевшись, пошла за ней, но возле перевязочной задержалась. Какому-то малютке вливали не то кровь, не то плазму - из-за полураскрытой двери доносился крик ребёнка.
Около двери стояла мать младенца, волнуясь и крутя пояс от распахнутого халатика из-под которого торчала ночная сорочка. Но молодая женщина не замечала непорядка в своей одежде.
- Это ваше дитя? За что его так мучают?
- Ой, она у меня недоношенная родилась, слабенькая, вот вливают ей кровь, чтобы хоть как она пошла на поправку.
- А что? - Реля успела рассмотреть, как это делают, прежде чем проходящая медсестра или врач захлопнула дверь процедурной. - Колоть надо лишь в головку?
- Так на головках у них самые вены, а на ручонках, или ножечках разве найдёшь? Плохо то, что меня не пустили хотя бы головоньку подержать. Кроме матери кто может это сделать нежней?
- Ошибаетесь, мамочка, - та же женщина, которая прикрыла дверь, вышла из процедурной. - Никто лучше медсестёр не может этого делать, потому, что они профессионалы, а вы бы упали в обморок и кому тогда помощь оказывать - вам или вашему дитяти?
- А когда вольют моей доченьке кровь, дадут мне немного поносить её, успокоить?
- Ну да! Чтобы вы её поносили по коридору, потрясли немного? - с иронией прокомментировала женщина. - Это вместо того, чтобы ребёнок полежал спокойно после такой процедуры, нелёгкой даже для взрослого человека.
- О, Боже! - вместе простонали Реля с несчастной матерью.
- Успокойтесь. Дети всё это переносят гораздо легче, чем взрослые. Так что идите в палаты, а то скоро кормление и принесут ваших, драгоценных, детишек. - Женщина ушла.
Реля с несчастной матерью, без слов, посмотрели друг на друга. Ничего нет хуже, когда терзают твоё дитя, а ты даже не можешь предложить помощь, без того, чтобы от неё отмахнулись, как от мухи.
Г л а в а 8.
- Ну, что ты тут увидела интересное? - это Таня, возвращаясь из комнаты врачей, потянула Релю за собой: - Пойдём, я тебе такое расскажу, что ты очень удивишься.
- Что тебе такого особенного сказали в ординаторской?
- Сказали? Буквально ошарашили меня. Только ты никому не говори, потому что врачи рассердятся, если узнают, что я проболталась. Вот, заходи, - Татьяна распахнула дверь их палаты, а после того, как Реля зашла, добросовестно прикрыла её. - Садись, а то упадёшь. Значит, Лизку нашу уволокли в какую-то другую больницу, даже не роддом. Не потому, что она требует какого-то лечения, а просто чтоб она не видела кормящих матерей и не сошла с ума - так мне сказали. Но я разведала ещё кое-что - в роддоме нашем инфекция какая-то страшная, не то детская чума - это, когда заражение крови, не то ещё что-то, мне не стали особо разъяснять, когда принесли анализы смывов. Так что и еврейку перевели не потому, что она сойдёт с ума, глядя на кормящих матерей, а оберегая её ребёнка от этой инфекции.
- Ясное дело. Вот подарил мне еврей-старичок этот роддом, за что его и ругать нельзя. Если честно, деваться было некуда – все остальные роддома просто не брали. Но он не явился сегодня, как обещал, и ничего не привёз – это дурной признак.
- А ты, что, ему денег дала, как Маше?
- Нет, он обещал на свои купить, да видно жадность обуяла, или, что тоже можно предположить, спешил вывезти Лизу из этого пекла.
- Что будем делать, подруга? Как нам спасаться? Видишь, я говорила, что евреи, как крысы, бегут с корабля, который в опасности.
- Замри и не дыши. Если бы я успела хотя бы на день раньше появиться здесь, то, возможно, не было бы никакой инфекции. Реля очищает собой все помещения от нечисти - так мне один старичок сказал. Но поскольку она здесь уже была - мне вчера нянечка проговорилась, да я, по глупости, не обратила внимания, то сейчас я попытаюсь проветрить хотя бы палату новорожденных. И если наши с тобой сыновья подхватили уже это заболевание... Кстати, как оно называется?
- У кого ты спрашиваешь? Я слышала название, но забыла, пока мы шли по коридору. Первые три буквы помню, кажется пио, .а дальше...сейчас вспомню, потому что у кошки нашей это было. Дермия, а вместе пиодермия - это когда страдает кровь, а на телах у младенцев высыпает гадкая сыпь, красные пятнышки.
- Но мы с тобой обе распелёнывали наших мальчишек, разглядывали их, считали пальчики на руках и ногах, я тебе показала родинку-подсолнух на попке моего малыша, но мы не видели никаких пятнышек.
- В том-то и дело, что их может не быть, пока мы будем в роддоме, а как выпишемся домой, так и появятся. Но я сразу уеду в деревню, где мне сына бабки травами вылечат. Не дам колоть моего малыша всякими уколами. Мне сказали, что это заболевание лишь пенициллином лечат.
- Я тоже хотела ехать к маме, сразу, как выпишусь из роддома, но у меня нет бабушек, которые бы полечили моего малютку, потому задержусь в Симферополе, пока не станет ясно, что ребёнок здоров.
- Ой, ты говорила, что у хозяйки живёшь, она тебя будет дёргать, что дитя кричит. А как ему не кричать, если прыщики будут чесаться, раздражать маленького человечка.
- Всё это конечно ужасно, но мне это предупреждение, чтобы плохо не говорила о матери. Вчера мы с тобой поболтали немного, и результат не замедлил сказаться.
- Что, её тёмная сила переборола твою светлую? Получается, о ней и говорить нельзя? Феноменально!
- Всю жизнь так, Таня, и борюсь с материнской тёмной силой, иной раз я побеждаю её, а другой раз она меня. Единственное, чему я научилась - сглаживать потихонечку её злую карму.
- Карма - мне вроде как бабки про неё говорили. Но за что твоей матери сердиться на тебя? Ты ей сестрёнок спасла от смерти, которые теперь её радуют. Внука вот родила, чем смягчишь её наверное: ведь у твоей матери одни девки.
- В том-то и дело, что это я родила мальчишку, которого моя мама, когда-то, ещё до рождения её любимицы, выдворила из себя. Думаешь, почему я отвергала хороших парней, а вышла замуж за подневольного солдата, который времени мне выделяет, если из части сбежит на пару-тройку часов. Солдат, если честно, не приносит мне денег, чтоб Реля получше питалась. И, ко всему прочему, он не оценит моих мук и лишений, потому что от него ждать хорошего не приходится, как от человека слабохарактерного. Мой муж полностью верен дуреломке матери, женщине-тиранке, которая держит всю их семью в её дурных руках. Тебе, Таня, наверное, странно слышать от меня такой длинный вопль?
- Нет, потому что у татар ещё хуже тирания происходит. Ты заранее протестуешь, а значит, и бороться будешь как львица за дитятку и победишь. А я, если рот открою, меня могут просто убить и сказать - так, мол, и было. Я бы хотела быть такою как ты, но если пикну, меня просто изведут, или доведут, чтоб руки на себя наложила.
- Извини, Татьяна, что я тут перед тобой распустилась, - покаялась Реля, почувствовав себя и впрямь борцом. Тане сложнее.
Но вдруг соседка её сказала слова, которые вначале обрадовали Релю, но затем огорчили.
- Я рада, что ты хоть как-то меня подталкиваешь тоже бунтовать, но боюсь, что ничего не получится. Давай поговорим о тебе.
- Пожалуйста! Только я забыла, от гнева, о чём мы говорили.
- Значит ты, Релюха, когда-то выкинутого своей матерью родила, и тебе указали, что только от солдата ты его родишь не от кого другого - правильно я тебя ещё утром поняла? И твоя родная мать может на тебя сердиться за это чудо? Такого удивительного, с родинкой как подсолнух?
- Не знаю. Я к ней ездила уже два раза, после того, как она Рельку из дома выперла, и мы даже подружились - мама, вдруг «возлюбила» меня, когда узнала, что я всё же рожу человечка, которого ей не хотелось выпускать на свет божий. Сына она не хотела или чёрный человек, от которого она, впоследствии, родила Дьяволицу, выталкивал из неё всех других детей или приказывал ей убивать их, но не всё у родимой получилось. На Калерии - это я так себя зову, если ты ещё не привыкла - так на мне мама споткнулась, за что потом злилась долго.
- Ой, я такое слышала от наших татарок, что если дети уходят из женщины, не доношенными, то это Шайтан готовит место для своего ребёнка. А я так думаю, что это твоя сестра, Дьяволица младшая, готовила место себе и любовь матери она отняла от тебя. Но ты сыном вернула расположение твой родительницы. Я бы тоже полюбила свою дочь за это, если бы она вернула мне того ребёнка, от которого мы с моим татарином по дурости, нужно признаться, отказались. Боюсь, как бы нас жизнь не покарала, забрав и этого сына. Потому быстро поеду к бабушкам, чтобы они мне сына сохранили, сняли бы с него порчу. Пусть даже за это они станут надо мной издеваться и командовать.
- Не советую тебе ехать, если эта пиодермия, как ты её назвала, называлась раньше «детской чумой» и от неё дети умирали. И даже бабушки не спасали, как я знаю. Даже у моей бабки-цыганки умирали дети именно от этой болезни, хотя она знала тайну трав и лечила. Но, как только она сама погибла, от рук деда, как я тебе намекала, дети раньше переболевшие «чумой», умерли. Но, в те времена, ещё и война ж косила людей, а особенно детей. Деда забрали сначала белые, потом он перешёл к красным, а когда он вернулся домой, то недосчитал в своей большой семье четверых детишек.
- Как ты хорошо знаешь историю своей семейки, хотя не одобряешь, как я чувствую, многих поступков матери и деда.
- Ну, материны погрешности я некоторые выправлю, с тем, чтоб не в пекло она попала после смерти. А вот дед умер с большой виной – он убил бабушку перед революцией, от ревности. Потому потом и дети умирали - бабушка-цыганка им бы не дала погибнуть.
- Ты похожа на свою бабушку?
- Увы! Увы! Внешне я копия своей мамы, а она, как сама говорит, больше всех была похожа на бабушку, а значит, я вдвойне несчастлива.
- Потому, что счастливицы похожи на мужчин своего рода?
- Да. А несчастливицы на женщин. Вот и приходится приспосабливаться к жизни, кое-где подстилать солому, чтобы падать было не больно. Например, с мужем моим - Реля заранее высчитала, что он меня оставит, по приказу матери своей. Но поеду с ним в Москву, потому сыну и мне предсказано в ней жить - там моему ребёнку будет лучше всего.
- Феноменально! Если бы я так могла всё высчитать для моего ребёнка и так жертвовать собой во имя его будущего блага. Значит, Реля чувствует и сейчас, что тебе лучше всего остаться в Симферополе, пока не вылечишь ребёнка, если у него появится эта пиодермия. Видишь, научилась выговаривать, не запинаясь, эту проклятую болезнь.
- Не кляни. Воспринимай всё со спокойствием. Тогда она или обойдёт твоего ребёнка стороной, или вылечится скорее, чем у других.
- Хорошо, послушаюсь тебя. Но пошли кушать, а то скоро принесут детей кормить. Как ты думаешь, дадут нам ещё раз их развернуть, если у них уже появились эти прокля,...нет-нет, не про... а прыщики?
- Не знаю. Но сейчас мне пришло на ум, что Лизу не зря так быстро удалили из роддома. Ведь она не кормит ребёнка грудью, а потому к нему быстрее всего может прилипнуть эта пиодермия - нет защиты у малыша. Так что дай им Бог, чтобы их миновала эта беда. Пошли.
- Ну, ты святая! - говорила, выходя за Релей, Татьяна. – Однако прислушайся, не будут ли говорить за столом о чём-то роженицы! Дошло до кого-нибудь из женщин или нет, какая беда над нами нависла?
Они обе усиленно прислушивались, но роженицы были беззаботны - все вяло ели обед, и ворчали, когда им не принесли фруктов, которых в Крыму было уже достаточно - клубники и черешни. Многие женщины хвалились мужьями, которые не дают им отощать в роддоме - несут икру в баночках не только баклажанную, но и деликатесную красную или чёрную, не говоря о фруктах. Но поскольку хранить всё это было негде - тогда ещё не было в больницах холодильников, хотя в богатых семьях они уже были - привозили из-за границы. Реля видела маленький холодильник в Одессе, у Виктории - поэтому имела представление. Но поскольку не было куда класть скоро портящиеся продукты, женщины их быстро съедали, при этом, не забыв похвалиться своими благоверными.
- Мне мой муженёк красной икры в ресторанте купил, - обратилась надменно к Реле одна из матрон, намеренно коверкая слово. - Но я не съем много так что, не хочешь ли подсобить? Или ты не ела ещё такого деликатеса? - Это была неприятная еврейка, взявшая ребёнка от другой роженицы, которая, как говорят, родила и сбежала из больницы, оставив или продав девочку? Слухи шли самые разные, вплоть до того, что роженицу могли умертвить. В роддоме работали в большинстве евреи - лишь затем, чтобы девочку передать этой безродной женщине.
- Мадам, вы так плохо обо мне думаете? - сказала Реля с еврейским акцентом, который подхватила у Лизы. - Да я ела икру больше, чем ваше Величество, - засмеялась она, всё же, сглатывая слюну.
- Да где же это? Ты выросла в богатой семье?
- Не в очень богатой, но икру ела много раз! Когда я была девочкой, моя семья жила на Дальнем Востоке, где этот продукт на килограммы продавался, так же как красная рыба - горбуша и кета.
- Но с тех пор прошло много времени, я думаю, что ты забыла об икре, вспомни, как она пахнет, и намажь себе на хлеб с маслом. А если не побрезгуешь, то вот тебе готовый.
- Спасибо, не откажусь. Но я не так уж давно её кушала, как тебе кажется, - «Если она меня на ты, то я её на вы называть не буду», - подумала. - Ела менее года назад, когда ехала к маме сообщить, что выхожу замуж, да рожу ей внука. Правда меня тоже угощали - муж и жена - вот Таня их, оказывается, даже знает. - Кивнула Реля на соседку сидящую рядом.
Таня только глазами повела - она явно не желала поддерживать с еврейкой разговор - ненавидела её за те сплетни, в которые верила.
- Да что ты! Как тесен мир. Надо же встретить в роддоме соседку людей, с кем ехала год назад. Как вы договорились о том, что у обоих есть знакомые общие? Или как это можно назвать?
- Общие знакомые, - машинально поправила Реля, улыбаясь, она не любила поправлять, даже в школе. - Это просто выяснить. Особенно тем, кто умеет с общаться друг с другом - в разговоре. Ну, спасибо за икорку, вон Машенька практикантка показывает пакет с фруктами, которые она купила мне. Сейчас пойду и помою их: так не желаешь ли, чтобы и я тебя угостила?
- Что ты! Меня муж завалил всякими фруктами - сама заходи в десятую палату - так я угощу и апельсинами и яблоками старого урожая.
- А что? Есть эти фрукты уже и нового урожая?
- Про апельсины не скажу, а яблоки есть, но их надо рано на базаре покупать, чего мой благоверный не может, поздно встаёт. А домработница такая лентяйка, может и покупает, но съедает сама. Тебя б ко мне в домработницы, так я бы и горя не знала.
При этих словах Татьяна не выдержала, ушла из-за стола.
- Разве я похожа на домработницу? - изумилась Калерия, вставая.
- Нет, разумеется, и к тому же красивая, а красивая домработница - это всегда угроза спокойствию хозяйке. Это я так удочку закинула, а вдруг бы ты согласилась пойти ко мне в няньки. За своим бы сыном смотрела, и за моей девкой - тогда бы мой муж не посмел на тебя заглядываться, потому что постеснялся бы при дочери, - говорила полная женщина намазывая себе пятый кусок хлеба с икрой.
- Чудно как-то! Ты так предлагаешь, будто уверена, что я нуждаюсь в деньгах, или в жилье, или ещё в чём-то, чтоб вот так, не успев наглядеться на своё сокровище, идти в кабалу.
- Ну, я людей вижу, по профессии я психолог. Тебе надо деньги.
- Прекрасно. Я тоже людей вижу, хотя и не врач-психолог. Тёмных людей сразу примечаю. И в противоположность им - замечательных.
- Какая же я? - Толстушка даже есть перестала.
- Самая обыкновенная обывательница.
- Ну, этим ты меня не обидишь. Обывательницей быть хорошо.
- Да, если тебя обслуживают. А попробуй справиться с работой по дому, и с ребёнком сама - вот где ты растеряешься.
- Но у меня нет в этом нужды.
- Прости, что перебиваю, но мне надо идти - Маша ждёт.
- Ты всё же подумай о няне. Кормила бы мою девку грудью, потому что у меня нет молока. А у тебя, я знаю, очень много и, как проверили для меня у пятерых женщин молочко, так твоё самое вкусное.
- Моё молоко для тебя проверили и рекомендовали тебе?
- Не сердись, пожалуйста. Девку мою надо кормить, а у тебя лишнее и хорошее. Всё равно сейчас её твоим, сцеженным, кормят.
- Так тебе надо было начинать с того, что дитя нечем кормить, а не покупать меня красной икрой. Ну, кормят твоего ребёнка сцеженным молоком - мне не жалко.
- Дурёха, да ты могла бы большие деньги заработать, если бы кормила мою деваху своей грудью непосредственно.
- Вы врач, да? Тогда узнайте можно ли прикладывать к груди двоих детей? - Реля нагнулась к толстухе поближе. - В этом роддоме появилась очень зловредная инфекция, и все мы скоро загремим, сами знаете в какую больничку - хорошо хоть такая есть в Симферополе.
- Да? – «мадам» сорвалась со стула и понеслась к заведующей выяснять - правду или неправду ей сказала Калерия.
- А Реля вздохнула, и направилась к Маше:
- Что вы такая грустная? - поинтересовалась практикантка, передавая пакет с фруктами. - Я их помыла, как следует.
- Спасибо. Сама кушала?
- Оставила себе немного и черешни и яблочек - потом поем. Но вы почему такая опечаленная?
- Да вот узнала, что пиодермия - кажется так?- появилась в роддоме. Не повезло мне: здание новое, прекрасное, всё приспособлено для приёма маленьких деток, но вот кто-то здесь работает плохо.
- Ой, я тоже узнала об этой заразе сегодня. Но её занесли раньше - это анализы сегодня стали известны. Ну, вы шагайте в палату, не то мне влетит, что мы об этом с вами беседуем, это под запретом.
- Ещё раз спасибо за фрукты. - Реля направилась к палате.
- Ой, подождите, сдачу возьмите.
- Оставь себе на мороженое.
- Ну что я маленькая! И потом мороженое вам надо есть, а не мне.
- Вот в другой раз и принесёшь мне мороженое - я быстро подойду к тебе - не растает, - пообещала Калерия, улыбнувшись через плечо.
- Хорошо. Так я вам после кормления ребёнка и принесу - оно рядышком продаётся, у роддома. Вы только не засните.
Машенька принесла мороженое, после того, как унесли детей – она улыбалась: - Знаете, кто к вам приехал на машине? Ваш муж-солдат. Он стоит под окном и хочет, чтобы вы выглянули. Подойдёте в окну?
- А как же? - Реля сорвалась с кровати и вместе с мороженым подошла. Николай стоял внизу и показывал ей руками, как он рад, что у них родился маленький Бэби. Ещё тыкал в своё сердце и изображал, как оно быстро бьётся. Посылал Реле воздушные поцелуи. И чтобы она черкнула ему пару строк о ребёнке.
- Как он вас любит, - произнесла Маша, стоящая рядом.
- Тише, не разбуди, пожалуйста, мою соседку - она только уснула.
- Это кто уснул? - раздался недовольный голос Тани. - Не хочешь мне мужа своего показать? Сама так ходила смотреть на моего, в окне, а мне не показываешь.
- Таня, если ты не спишь, то подойди к нам. Хотя, что я? Машенька, ты не отнесёшь моему солдату письмо - я его давно приготовила.
- С удовольствием! Давайте!
- Вот на тумбочке лежит. Отнеси и скажи ему, чтобы приезжал вечером, тогда может забраться по пожарной лестнице. Так другие мужья забираются, и мы поговорим глаза в глаза. Но ему дадут на этой лестнице повисеть минут пять не больше, потому что на неё как я видела, большая очередь из мужчин выстраивается.
- Скажу и лестницу покажу, но вам надо будет из ванной разговаривать, а вдруг там кто будет?
- Машенька, женщины все, к этому времени, помоются и накрасятся, так что ванная комната, как я вчера подсмотрела, будет свободная.
- Это не ты разглядела, - уличила её Таня, - а я тебе рассказала. Но мой татарин почему-то считает ниже своего достоинства лазить по лестнице вверх - боится, наверное? Или коротковат, руки не дают.
- А мой длинноногий полезет, - сказала Реля, и не ошиблась. С улицы Николай помахал ей руками, что скоро сможет увидеть её лицо, поцеловать. Открыл её длинное письмо, засмеялся, и прижал его к сердцу, показывая, как оно ему дорого.
- Ну, Релюха, он, действительно, тебя любит, если так объясняется в любви, на глазах всех женщин, которые сейчас прилипли к окнам.
- Что пользы, Тань, если потом так же легко покинет, как сейчас руками машет.
- А не придумала ты всё это, себе в устрашение?
- Ну, кто же такое придумает с бухты-барахты?
- А не выйдет так, что я в своём татарине уверена, а он сейчас, в данный момент, у другой, а твой, которому ты не доверяешь как раз верным и окажется? В жизни всё бывает наоборот.
- Если бы так было, я никогда больше в жизни не предсказывала.
- Ну, раз уж ты себе предсказываешь, то мне по ладони можешь видеть мою дальнейшую судьбу?
- Не сейчас, Таня. Дай мне солдата провести, и поспать немного.
- Но ты же не хотела спать!
- Полчаса назад не хотела, а сейчас глаза закрываются. Я, ночью, почти не спала - вот усталость и наваливается, - Реля замахала мужу рукой, чтобы уходил, и что будет ждать его вечером. Провела его глазами к машине и отошла от окна, когда Николай отъехал. Помыла руки после мороженого, легла в постель и заснула как ребёнок. Тяжёлые мысли покинули её, после того, как увидела мужа: чего тревожиться заранее? Может её ребёнок и не заразится ещё в этом чудном роддоме, которому Реля так обрадовалась, увидев его.
Г л а в а 9.
И все последующие восемь дней проведённые в роддоме, Реля усердно гнала от себя гнетущие мысли. Эти чудесные дни, пока она не стирала пелёнок-распашонок, не заботилась о своём питании, были б сказочными, если бы она не знала, не предчувствовала, что сказка скоро закончится и настанет довольно тяжёлая для неё пора. Жизнь связанная с ребёнком, с его болезнями, со стиркой, с готовкой и прочим бытом. Которая не печалит, если есть помощники, но у Рели помощницами могут стать только Наташины девочки. Хорошо, что сейчас тепло и скоро девочки пойдут на каникулы, но они значительно опустошат Релин кошелёк, если за каждый свой поход в магазин они и раньше брали с неё контрибуцию, и немалую. А с ребёнком ей придётся им платить ещё больше, а деньги тают как снег. Её удивила Наташа, которая проведала жиличку на пятый день после Релиных родов. Она принесла консервированных компотов пару пол литровых банок, да пару яблок, поздравила в записке, не дописав, что теперь Реле придётся ей платить больше денег за жильё. А как, наверное, хотелось. И внесёт стоимость передачи в этот счёт. Так что Реле долго придётся выплачивать за её щедрость. Приходила и Рая, вызвавшая Реле скорую помощь: та, конечно, принесла гораздо больше вкусных продуктов, и никогда не потребует расплачиваться за них. Муженёк приезжал каждый вечер, чтоб махать руками - на пожарную лестницу мужчин, в связи с карантином, не стали пускать: поэтому всего-то один раз сумели Коля с Релей посмотреть друг на друга и поговорить.
- Какая же ты красивая стала после родов, как берёзка тонкая! Я хочу и сына увидеть - ты не попросишь его принести?
- С ума сошёл? Чтобы ты на ребёнка надышал микробами? Мы их кормим, маски одеваем на лица.
- И что? Через маски и целуете? Тогда поцелуй его за меня. Ты в стихах написала, что у него серые глазки - это правда?
- Разумеется. И волосики белые. Но всё может измениться, глаза, волосы, кроме смуглой кожи: как он взял её от меня, с такой и будет по жизни шагать.
- Конечно. Я буду рад, если он станет похожим на тебя - потому, что сын - похожий на мать, говорят счастливый.
- Ну, дай Бог. И слезай уже - вон какая очередища стоит мужчин, желающих вскарабкаться и хоть взглянуть на своих жёнушек.
- Да, всем хочется на красотулек своих посмотреть. Родившие бабоньки, оказывается, хорошеют после родов, до умопомрачения. Покрыл бы тебя сейчас поцелуями, если бы были одни. Завтра приду, примерно в это же время, чтобы ещё раз залезть по лестнице. Ой, подожди, мне было дано мужиками десять минут здесь проторчать, а прошло всего-то пять. Так что своё время я не истратил. Дай хоть на тебя посмотреть, если на сына взглянуть нельзя.
- Хорошо. Тогда расскажи мне, что у Наташи произошло вчера, после моего отъезда в роддом. Хозяюшка приснилась Рельке вся избитая, в синяках, как будто муж у неё ночевал.
- Ну у тебя и нюх - ты, действительно, в снах, всё видишь? С Наташей, в самом деле, приключилась нехорошая история, и я, когда заглянул, чтобы посмотреть на тебя и не застал тебя дома вечером, помчался разыскивать тебя по всем роддомам. Искал и радовался, что ты сбежала рожать, и не видела, чего Наташин Николай – бывший муж - там учинил. Если бы ты там была, не сомневаюсь, что испугалась бы очень!
- Наташин муж? Это, с которым она две недели назад разводилась и меня потащила на суд, где был великий скандал и даже драка между глуховатой женкой того дурня Николая и Наташей, не желавшей давать мужу развод?
- Ты мне не говорила об этом! - обиделся Николай.
- А чего рассказывать про позорные и неприятные стороны людской жизни? Хорошо, что я пропустила их жуткий скандал мимо ушей. Я бы на месте Наташи отпустила её паразита, бросившего детей, потому что всё равно он к ней не вернётся. Не хочет, прижился под боком у бездетной бабы, которая его старше, и за сына держит. Вот если мы разбежимся, то всё будет наоборот: ты всё время будешь бежать ко мне и получать от ворот-поворот, я буду отвергать тебе с твоими изменами, хотя стану нуждаться в помощи. В чужом городе с малышом на руках, а у тебя помощи не попрошу, не дождёшься, хотя ты, по уму своему только на это и будешь надеяться - поприжать меня малыми алиментами.
- Ты что, Релик, я даже не думаю с тобой расходиться - это тебя твои сны обманывают. Лучше я про Наташиного мужа расскажу - что видел, когда заглянул, надеясь тебя повидать.
- Говори, - улыбнулась Реля. - Ты всегда уводишь разговор в сторону, когда я тебе предсказываю, что может произойти с нами.
- Да ничего подобного с нами не случится. Что я кретин, чтобы с такой красивой жёнушкой расставаться? В части все мне завидуют, говорят, что ловко устроился. И в армии служу, как положено, без приключений, как другие, которые в гауптвахтах завяли. И сын уже родился, и жена - умница из умниц, к тому же красавица. Дай я тебя расцелую... Вот так-то лучше. А теперь про Наташу. Пришёл я в нашу хату, а хозяйка сидит и плачет, как у разбитого корыта. – «Вот, - жалуется мне, - просил меня Николай не разводиться с ним и домик наш в Евпатории не делить, - так я не послушала его, разделилась. На полсотни тысяч, которая мне досталась от раздела, купила домик в Симферополе гораздо меньший, чем мои хоромы в Евпатории. Так муж мой, хитрован, остался в том доме опять хозяином, а я теперь вот тут кукую».
- Радовалась бы, что такой домик есть - заметила Реля. - Муж её избивал до полусмерти, отчего Наташа ещё заболеет, только ты ей это не вздумай сказать. На самом деле, она уже больна, но пока не ведает о том, поэтому я с ней никогда не ругаюсь, исполняю все её просьбы. Видишь, ходила с ней на суд, чтобы хоть как поддержать её, сдержать от лишних психозов, но ничего не вышло. Она, как смерч завертелась, когда увидела свою соперницу и такой поток грязи на неё вылила, что я была рада, что женщина та глухая и половину бранных слов не слышала.
- И на том суде их не развели, да?
- Ну конечно! Наташа не дала развод, мотивируя это тем, что отец должен вернуться к её дочерям, которые как грозы его боятся.
- Правильно боятся. Он, позавчера, как только ты уехала, заявился в «гости» к бывшей жене и дочерям. Дождался прихода Наташи, они выпили, и радостная твоя хозяйка уложила его спать, а сама пошла к Рае.
- Вот Рае досталось в тот день, она мне и скорую вызывала, и видимо, пришлось Наташину радость выслушивать, что муж вернулся.
- Да, и в потоке её излияний, вдруг они слышат звон разбиваемых стёкол в основном доме. Естественно они помчались туда, где Наташин муженёк расколотил всё стёкла в её большой комнате.
- Вот гад! - возмутилась Калерия. - А он подумал, что там и его дети спят, и ночью им будет холодно. В моей-то комнате хоть не буйствовал?
- Нет. В твоей комнатушке всё спокойно. Девчонки сразу перебрались туда - я им разрешил, пока ты будешь в роддоме. За это хозяйка наказала им помогать тебе, когда ты вернёшься с сынулькой, не выманивая за помощь деньги у Релечки.
- Ну, они за те дни, пока я здесь буду, все её наказы забудут. И пора тебе спускаться уже, Колюшка. Вот очередь внизу волнуется. Застрял ты у меня тут. Давай, я тебя поцелую и освобождай лестницу... Придёшь завтра в это время, ещё поговорим, - крикнула вдогонку.
Но на следующий день кто-то заделал лестницу колючей проволокой, а смешливые роженицы шутили, что ток через неё пропустили. Сейчас они как в тюрьме, и надо думать о том, как выбраться на свободу.
Находчивые женщины научились выбрасывать записки из окон так ловко, что стоящие внизу ловили их руками, не позволяя падать на тротуар.
Релины письма, написанные сплошь стихами, Маша бережно относила Николаю, от чего он выплясывал перед окнами роддома, ходил на руках, кверху ногами, вызывая всеобщее восхищение.
- Ну, Релюха, хоть ты и за солдата вышла, но он тебя обожает, - признала даже толстая еврейка, предлагавшая ей стать няней у неё. - Теперь-то я понимаю, почему ты отказалась от моего предложения. Миляга твой скоро повезёт тебя в Москву - так он сказал моему мужику. Там он с тебя пылинки будет сдувать - это сразу видно.
Калерия грустно улыбнулась в ответ - знала бы эта манерная матрона, у которой куча слуг, какой приём ждёт её с дитём в Москве, не издевалась бы от незнания, но возможно наоборот: издевалась бы так, что заставила бы молодую женщину показать ей, где раки зимуют. Реля, вспоминая старые обиды от толстых женщин. Например, от богатой дуры в Маяке, которая примчалась вслед за Павлом в Октябрьские праздники. И дорогой Релин учитель должен был уехать, чтобы лишь увезти ту клушу, носящуюся как метеор от своих детей, преследующую мужчин, которые от её «внимания» просто не знали куда деваться. Смерть Павла, Реля, через большие раздумья, связывала с той безобразной женщиной. Наверное, наняла убийц, и не стало на земле прекрасного человека, который хотел учить Калерию в Высших учебных заведениях, а потом жениться на своей Галатее, но, тогда, как потом довели до сведения Рели Космияне, не было бы у них детей...
Вспомнившаяся так некстати смерть Павла, навела Релины мысли на участь той женщины, которая родила ребёнка для еврейки, и сгинула, как рассказывали совершенно незаметно. Говорили, что бездомная, но как её тогда взяли в этот фешенебельный роддом? Возможно, и похоронили её, потому что какой-то труп вынесли - опять же, по шёпоту - перед приходом Рели на роды, из этого красивого здания.
А если так, то в роддоме действует еврейский сговор, где отоваривают безродных сородычей детьми, а чтоб тем было поменьше платить, избавляются от рожениц, особенно тех, за кем никто не приглядывает.
То-то, старик-еврей, приехавший за Релей на скорой помощи, так подробно выспрашивал у неё семейный статус. Какие-то виды на её дитёнка он, по-видимому, имел, потому что принёс даже ей компоту, смочить горло роженице после родов. Что его спугнуло? То, что Реля сразу же поразила его, помогши рожать его племяннице? Или он оставил её на растерзание другой своей родственнице, которая имела на неё надежды, что Реля выкормит ей приёмную дочь - украденную или купленную?
Вот такими мыслями Калерия отвлекала себя от дум, что в роддоме поселилась инфекция. Ей про инфекцию косвенно подтвердила врач - та самая, которая сразу спасла Лизу и её дитя, вывезши их из роддома на следующий же день. Эта красивая еврейка, похожая на Анну Каренину - как и доктор в Качкаровке плохо лечившая Релю, она и вела себя также. На вопрос Рели есть ли в роддоме инфекция, промычала в ответ что-то непонятное и сказала, что нечего беспокоиться. Это заболевание, которое раньше, действительно, называли «детской чумой», от которого умирали дети, сейчас прекрасно излечивается, правда надо будет полежать немного - месяц-второй - в инфекционной больнице.
- Месяц-второй? - возмутилась Калерия. - Это опять детишек станут держать в помещении, без свежего воздуха?
- Почему же? В больнице есть сад - довольно обширный - там вы с ребёнком будете гулять сразу после уколов. Там, правда, нет такого, как у нас ухода за детьми, просто дают матерям стиранные пелёнки, а уж вы, пожалуйста, гладьте их, чтобы деткам было полегче.
- Да это и хорошо. Потому что лучше матери никто не поухаживает за своим дитятей. По крайней мере, новой инфекции мать не допустит.
- Говорите за себя, а не о других. Вы не видели, каких опрелых и запущенных детей приносят к нам, в консультацию. И, кстати, ваш ребёнок выписывается без единого прыщика - не значит ли это, что за ним здесь прекрасно ухаживали?
Врач, на время, успокоила Калерию. Но когда сама пришла в душную, девятиместную палату, в которой последних три дня лежали Таня с Релей и где всех матерей с детьми готовили к выписке и стала им пояснять что да как делать с их детьми, если у них на теле покажутся прыщики, появилось скрытое недоумение и возмущённые возгласы:
- Как это прыщики? - гневно возразила немолодая мать: - У моей первой дочери да второго сына никаких прыщиков не было. Что в вашем роддоме сделали с моим третьим ребёнком?
- Ничего не сделали, мамочка. Просто у нас инфекция!
- Ничего себе просто! - воскликнула одна из молодых.
- Но у вас, в вашем прекрасном роддоме,- продолжала мать с опытом, - как я слышала, в апреле, тоже что-то случилось - девчонок выписывали всех в гною. И в прошлом году вы какой-то гадостью девчонок травили.
- Это всё домыслы, - рассердилась врач.
- Ничего не домыслы, мы тоже слышала, - поддержали первую женщину сразу несколько голосов. - А в прошлом году, вы чуть ли не рак подсаживали девчонкам. Все девочки, рождённые в шестидесятом году тяжко болеют, вряд ли кто доживёт до шестнадцати лет.
- А за эту ложь можно и в суд подать!
- Подавайте! Мы сами сейчас такой шум поднимем, что за вами придут. Уж это я вам обещаю, - сказала женщина, как Реля слышала лежащая в отдельной палате - жена или дочь какого-то большого начальника в Симферополе. Она может притянуть медиков, если они виноваты, к ответу.
Калерия впервые посмотрела на жену начальника с уважением - эта довольно скромная женщина не погнушалась заглянуть в общую душную палату, и встала на сторону обиженных и оскорблённых. Она только молилась изредка Богу, чтобы он не отнял у Рели дитя, и не обездоливал других матерей, а эта красивая женщина может прижать негодных, если, конечно, они не заметут следы, как уже делали.
Но то что, в прошлом году, девочкам прививали что-то в роскошном роддоме, её сразило. Реля почувствовала боль за их матерей и за несчастливых девчонок. Лишь через пятнадцать лет, привезя в родной, до крови, Симферополь своего выросшего сына, она узнает, что что-то действительно подсаживали в роддоме младенцам женского пола. Много девчонок, родившихся именно в этом роддоме, не дожило даже да десяти лет, не то, что до шестнадцати, как пророчили гневные женщины.
Они пророчили, но, выходя из роддома, улыбались встречающим, щебетали, как синички, а Реля проведя тревогу через разболевшееся сердце, не смогла даже улыбнуться Николаю, встречавшему её с цветами.
- Вот, это тебе за сына - потратил часть материных денег.
- Не надо, отдай, лучше, нянечкам.
- Да я и так отдал им два букета - один няньке, которая вынесет нам сынулю, а второй акушерке, которая принимала у тебя роды. Ты не против? Может быть, надо было другим отдать?
- Отдал так отдал, хотя они и не заслуживают - чуть на пол Олежку не родила твоя Релька. Да и грязь они развезли в роддоме - инфекция какая-то грозит нашему младенцу.
- Что за инфекция? Корь? Так вроде она не трогает маленьких.
- Не корь, а какая-то «детская чума», от которой раньше умирали дети, а теперь вроде бы спасают пенициллином.
- И у нашей мамки вроде бы умер ребёнок от этой болезни. Но Коля может и морду набить, если ты мне разрешишь.
- Ты с ума сошёл? Чтобы тебя засудили военным судом? Нет уж! Мы матери сами с ними разберёмся. В крайнем случае, я их прокляну, тогда уж точно все болезни, которые они подсаживают детям, перейдут на них, кроме детских, разумеется, - пошутила Калерия.
Но шутки, шутками, а у молодой матери зажимало сердце, от предчувствий - мало им с Олежкой, что в Москве встретят злобно, так отняли у них, если сын заболеет, общение с чистой природой. Мать писала Калерии, что ради неё и малыша переехала жить, в марте, к Днепру, новое село великолепно и кто-то, возле их дома, посадил сад. - «Сколько ты насажала уже садов, - писала с радостью родительница, - и вот тебе кто-то подарил сад, я тоже досадила некоторые деревца. Сад получился молодой ещё, но думаю, что вишен и абрикосов ты наешься. Про шелковицу не говорю. Она, возле нашего дома плодоносит так, что все соседи удивляются. Раньше, говорят, такого урожая не было. А я тебе, доченька, ещё сюрприз приготовила - приедешь, возрадуешься»...
Читала Реля материны письма и душа её ликовала. Наконец-то мать хочет её увидеть. Конечно, не только её, но и маленького внука. Увезла семью к Днепру - любимой реке. Манит садом, фруктами. Но поездка в новое село откладывалась. Реля, с больным ребёнком, ехала на квартиру к своей ненасытной хозяйке. Там Наташа первым делом напомнила ей, что с июня месяца, если она хочет тут жить, плата повышается. Потому что с дитём много хлопот - пелёнки, стирка, купание его - к тому же ребёнок родился, на удивление, крикливым. Реля боялась объяснить больной женщине, что крики младенца могут быть связаны со скрытой пока пиодермией. Однако деньги платить надо было срочно, и молодая мать поспешила оформить декретный отпуск, который ей выписали от родов на пятьдесят шесть дней, забывая, что её обманули на двадцать один день.
- Вы мне думаете возвращать те дни, на которые вы меня обидели?
- Что вы, мамочка! Радуйтесь, что ребёночек родился не уродиком, и здоровеньким, другие обманывают нас, так и детки родятся страшные, родителям не позавидуешь.
Калерия поразилась: - Ещё и уродики родятся?
- А как же! Волчья пасть, заячья губа - это только внешние проявления, а уж о внутренних болезнях я не говорю - их тьма. Но ежели вас не устраивает этот больничный лист, идите, жалуйтесь заведующей.- Так сказала молодая нахалка, но не предупредила, что заведующая могла переделать Реле больничный лист с пятидесяти шести дней на семьдесят дней. Потому молодая мать, подумав, что зачем ещё жаловаться, ей и других забот хватает, не пошла к заведующей, а как потом оказалось, зря - ей могли добавить дней, а значит, и денег больше бы она получила. Но прозрение к ней придёт потом, когда она уже вылечит ребёнка, а сейчас Реля торопилась оформить на работе этот больничный, да дать Наташе за июнь вперёд, чтобы она не ворчала на неё и кричащее, Релино сокровище. Николай мог бы заплатить, пока она лежала в больнице, из тех, заколдованных, денег, что ему высылает мать - жадной, озлобленной Наташе. Она была зла, что бывший муж разбил ей стёкла. Наташе бы вредные деньги, от Релиной свекрови не пошли на пользу. Но Коля делал вид, что не замечает трудностей своей «любимой». Реле не хотелось ругаться, говорить о деньгах с Николаем. Пусть жадничает. Тем легче ей станет расставаться с ним. Это он будет страдать, потеряв жену, близостью с которой когда-то упивался. А Реля, назло ему, станет ещё лучшей женщиной: тогда он сойдёт с ума, жадина, не достойный её!
Она заметила, что ругнулась, но не стала себя исправлять. Николай проклянет тот день и час, когда покинет её, и будет возвращаться, но напрасно. Калерия не только не простит мужу физической измены, но и чёрствость сердца. Она жадность мужа запомнит – так легче будет расставаться.
А пока она с удивлением наблюдала, что, не давая ничего на еду Реле, а тем самым как бы на кормление ребёнка, Коля, тем не менее, благоволил к сыну. Притворялся? Конечно! Большей страстью муж «пылал» к ней, но понимал, что путь к женщине легко проложить через показную любовь к дитю.
- Ух, как я по тебе соскучился! Нельзя ли припасть к родничку, и утолить жажду мужчины? - спросил он в первый день, сначала насмотревшись на сына. Любовался, как сын ест, как спит. Помогал Реле купать его первый раз, даже постирал пелёнки и погладил их. Потом вспомнил о себе, но возможно он так старался, чтобы Реля не вздумала ему отказать.
- Что ты! Ни в коем случае! По крайней мере, полтора-два месяца, как нам сказали врачи. Пока у женщины всё не заживёт, её трогать не следует. Да и в отношении ребёнка это будет полезнее, чище. – «Спросить бы ещё кто его так научил красиво выражать свои чувства? Или книгу, какую прочёл? Но, не стоит».
- А я слышал в вестибюле, от выходивших рожениц, что и они тоже соскучились по своим мужьям. И ждут, не дождутся, пока домой попадут, - поддёргивал её Николай и улыбался криво. Слова Рели вызвали у него досаду. Он хотел, чтоб женщина, знающая, что он экономит на ней, кидалась бы ему на шею и одаривала всем, что он пожелает.
- Это их дело! Пусть творят что хотят. А я послушаюсь врачей.
- Но почему? У тебя же не было даже разрывов, я узнавал.
- У меня не было внутренних разрывов, но трещина в душе большая из-за возможной болезни нашего малыша - так что не мечтай, папка. Я поспешу завтра Олега зарегистрировать, а то если попадём мы в больницу, то оттуда мне тяжелее будет бежать в ЗАГС.
Так и случилось - на третий день её тревоги, Реля съездила, одна в ЗАГС, оставив малыша на девочек хозяйки, заплатив им за это. А вечером приехал Николай на своём автомобиле и отвёз их в инфекционную, детскую больничку, где лежали уже почти весь майский выпуск из злосчастного роддома. Весь, а это значило, что зараза эта появилась в роддоме давно. Просто врачи, медсёстры, няни, акушерки и прочие, которые ездят на машинах скорой помощи, знали об этом давно. Или врач со скорой не ведал, если завез туда же свою племянницу? Загадка. Сунул, дождался, пока Реля Лизу подтолкнёт на нормальные роды, потом спасал от инфекции? Кто-то старику подсказал, как сделать лучше, чтоб обойтись малыми потерями. Повезёт или нет Лизавете? Спаслась ли она с дитём? И первая, кого Реля встретила в больнице, была евреечка:
- Привет! Вы лишь сегодня приехали? А мы тут со вчерашнего дня.
- Неужели и твой сын заболел пиодермией? Мы с Таней думали, что твой дядя смог вас вовремя выдернуть из того пекла.
- Он выдернул, у нас нет пиодермии, но всё равно нас, как и вас, колют шесть раз в день пенициллином. Я глажу целые кучи пелёнок – на своего дитя и ещё тут лежит парнишка двухгодовалый брошенный, так и ему ползунки тоже меняю и глажу, чтоб мятые не одевать.
– Значит, взяла над сиротой шефство? Ну, тут я тебе помогу. Возможно, научим его сообща на горшок садиться. Ребёнок красивый?
- Кудрявый, блондин, как и твой сын, только белокожий, похож на Сергея Есенина. Его так и назвали, потому что мать его, вшивого, бросила на вокзале и накарябала на листе, чтобы назвали так, а не иначе. Тогда, мол, она быстрее его найдёт.
- Хитрая, кто-то ей вырастит сына, а потом она явится: - «Здравствуйте, я ваша родная мамаша». - Возмутилась Калерия.
- Да уж! В хитрости пьяницам и бродягам не откажешь. Если б она официально отказалась от ребёнка, то его бы забрали в семью. Такого изумительного, научили бы говорить, развивали бы его, хорошим, бездетным людям, он доставил бы счастье, а так будет расти сиротой.
- Ладно, я на этого Серёжку ещё посмотрю и поухаживаю за ним. А ты не встречала тут Тани, которая вместе с нами лежала в палате?
- Тани? Это которая «феноменально»? Нет, не видела. Многих знакомых из роддома встретила, а этой татарочки нет.
- Значит, она проскочила или уехала в деревню и дай Бог, конечно, ей ребёнка вылечить. Но что у твоего? Ты не сказала.
- У моего? - Елизавета покраснела. - Стыдно сказать, но нашему, ненаглядному сыну, отец в нём души не чает, внесли инфекцию, в... его малюсенький пенис. Когда, по еврейскому, древнему обычаю, делали обрезание. Вот и мучаюсь я теперь с ним, как и ты со своим. Только вы с прыщиками, а мы с писулькой - но это тоже заражение крови.
- Бог ты мой! Лиза! Ты же с высшим образованием женщина, а дала такое надругательство сделать со своим дитятком? Ну, если обычай ваш не позволяет евреям жить не обрезанными, то нельзя ли было попозже, когда он подрастёт и окрепнет, провести над ребёнком экзекуцию?
- Ты ничего не понимаешь! Если бы я это не сделала, родственники отвернулись бы от меня и никаких подарков бы ни я, ни ребёнок не получили бы. А иногда эти подарки составляют капитал - там золото и драгоценности, которые в случае чего можно продать и жить безбедно.
- Наверное, и деньги дарят? - предположила Реля, потому что хоть она и была цыганским отпрыском, которые обожают золото и драгоценности, но как раз она всего этого не любила. Не любила золото и дорогие камни, на которых навешано много крови, ещё с моментов, когда эти, презренные ею ценности, извлекают из земли. А потом из них что-то творят, дарят и покупают, вновь проливается кровь, в основном владельцев драгоценностей - виновных, невиновных - на это не смотрят. И после этого можно надеяться, что если каждый грамм золота несёт на себе несчастье, то те смерти не повлияют отрицательно на будущих владельцев?
Калерия взглянула внимательно на Елизавету и увидела, что драгоценности, подаренные когда-то еврейке её любившими золото родственниками, вернее зло, навешанное на них, как раз и отразилось на первом её, несчастном, ребёнке, родившимся обвитым пуповиной. Он не пожелал жить на грешной земле, а стало быть, не узнал, что земля бывает не только жестокой, но и прекрасной. И за эту красоту на ней надо сражаться, не жалея сил. Но сражаться за жизнь, не за золото.
- Разумеется, и деньги, - отвечала ей Лиза, - я на них, с мужем и ребёнком, могу жить только на проценты, если их хорошо заложить, не в сберкассу, разумеется, как глупые люди делают, а дать умным людям. Например, зубным врачам-протезистам, которые сумеют их провернуть, да нам возвратить с хорошими процентами. Ну, жить на этом всей семьёй нельзя, но одевать и кормить нашего сына, на эти проценты можно прекрасно. А подрастёт, мы из прибыли же скопим ему, чтобы он без проблем, прошёл в институт. Ты же знаешь, что сейчас, да и раньше так было, попасть в любой институт тяжело. А за деньги или по блату - пожалуйста.
- Знаю, - Калерия нахмурилась: - «Вот эти евреи, всё умеют схватить! И если золото они ещё бояться носить или дарить, пока оно ещё в загоне, не так открыто, как при царе, то деньги им, тоже неправедные просто в руки плывут. Ведь вся её родня, наверное, в больницах работает. И если дядька её, за взятку, доставляет больных в лучшие, или хотя бы не инфицированные больницы, то другие родные, наверное, сидят в этих же больницах, или протезируют подпольно зубы. Что, как намекала мне толстая еврейка в роддоме, которая взяла себе, или купила за деньги, чужого ребёнка, прибыль приносит немалую: уж она-то точно знает - у неё муж-протезист. К нему, наверное, другие евреи приносят свои денежки, которые он с большими процентами возвращает». - Так думала Реля, но она прекрасно помнила, что разговор с Елизаветой они начали не о деньгах, и потому ей не хотелось свести всё к деньгам, которые эти коварные люди забирают у таких бедняков, как Реля, пользуясь, что люди попали в безвыходную ситуацию. И так давят на людей не только в больницах или институтах, везде! Потому ей захотелось уколоть эту благополучную женщину, не ведавшую, что за её манерной жизнью, стоят такие работяги, как Реля, работавшие как клячи и получающие за свой труд, не только презренное золото, но даже не получающие столько денег, чтобы жить не думая о пище насущной. А некоторые богатеют как тесто на дрожжах. Только откуда у них такие благодатные дрожжи? Надо выяснить. Но нельзя спрашивать в лоб, потому Реля зашла издалека.
- Послушай, Лиза, - со скрытым презрением спросила она, - а если бы твой сын умер от этой жуткой процедуры? На какие проценты от жизни тебе пришлось бы рассчитывать? Слёзные? Или тебя с мужем одарили бы ещё больше, по случаю траура?
Реля ясно сознавала, что жестоко так упрекать тридцатилетнюю мать, но эти златолюбцы нагло засоряют собой её любимую землю. И заслоняют своими нечестно нажитыми деньгами, золотом и каменьями все входы в жизнь трудягам и полезным для земли людям. Так человечество может измельчать - люди перестанут сажать сады, украшать землю прекрасными строениями, зная, что их постоянно обирают такие вот кровопийцы, не живущие своим трудом, а «перебивающиеся» на нечестно нажитые проценты. Лиза – аналог сестрицы Веры, лишь в другом варианте.
- Не напоминай! - Елизавета расплакалась. - Ведь у меня уже погиб ребёнок при рождении, десять лет назад.
- Знаю, - жёстко сказала Калерия, - потому и помогала, мысленно, разумеется, тебе родить двадцать первого мая, вернее почти уже двадцать второго.
- Ты помнишь, когда я родила? - удивилась еврейка.
- Ну, ещё бы не помнить! Меня привёз твой дядечка-доктор где-то после двух ближе к трём часам дня. И ещё в машине, как мне припоминается, я дала ему слово, что раскачаю тебя на роды без врачебного, кажется, его кесаревым называют, вмешательства. Но прежде должно была родить я, потом Таня...
- Но почему ты ту татарку поставила впереди меня? - надула капризно искусно подкрашенные губы Елизавета, будто то, что её дядя вёз без платы Калерию в больницу, давало ей какие-то преимущества.
- Потому, что мне её подтолкнуть было легче, она не спала, когда Релька бегала по предродовой со схватками.
- Ты бегала? - удивилась Лиза, вытирая слёзы. - Меня сразу, как только помыли и приняли, уложили в постель и сказали: - «Лежи, и не вздумай вставать, когда схватки начнутся!» Я слушалась, даже в туалет ходила на кровати, мне нянька судно подставляла. Ну, я тебе не стесняясь, рассказываю, чего даже мужу не говорила.
- «Попробовала бы ты ему так косноязычно объяснить, почему ты не могла родить, бросил бы он тебя», - подумала Калерия, усмехаясь, но сказала другое.
- Меня тоже начали пугать, что если буду вставать при схватках, то могу ребёнка уронить на пол. Но я при каждой схватке вскакивала, а они повторялись, сначала через семь минут, потом через пять. А как дошли до трёх, и так продолжалось минут пятнадцать-двадцать, «сумасшедшая роженица», как назвала меня одна из медсестёр, потребовала, чтобы меня вели на родовой стол, который, к тому времени был свободен. Это я точно знала, потому что впереди меня, как только Рельку доставили в больницу, никто не мог проскочить - только после меня. Впереди меня, лишь две блатные уродки на аборты шли.
- Ты шутишь? - засмеялась Лизавета, и щёки её заалели.
- Угадала! Решила тебя рассмешить. Но если честно, то я чувствовала, что, как приеду, никто из рожениц мне дорогу не перебежит, а я продвину к родам двух-трёх вроде тебя, которые рожать боятся.
- Ну и продвинула меня и Татьяну. А она тоже боялась рожать?
- Ещё как! Не меньше тебя. Но я вошла в её круг раньше твоего - кстати, даже твоему дядьке сказала, что рожу я, потом женщина, которую привезли прежде меня, потом ты, как на магните, потянешься вслед за нами, но родишь не раньше двенадцати часов ночи.
- Так и было. Но как ты угадала?
- Я тебе не могу объяснить, как это получается, но угадываю.
- А что? Если объяснишь, то пропадёт всё твоё волшебство?
- Какое волшебство? Я просто всё это предчувствую - вот и всё!
- Нет, это волшебство, моя милая, и я довольна, что была немного вовлечена в него - хоть родила нормально. Потому что врачи предположительно сказали мне, что рожать буду или со щипцами, или кесарево сечение они мне сделают. А это очень плохо отражается на ребёнке, - так дядя мне сказал. Но как ты не почувствовала, что в роддоме пиодермия уже вовсю гуляла? Смотри, до нас с тобой уже стали из нашего роддома поступать в эту больницу, с этим гадким заболеванием.
- Я, может, и чувствовала, но в другие роддома не брали, а мне родить время приказывало, а потом меня некому было выдернуть с дитём оттуда, как тебя, - не удержалась, уколола Калерия.
Но Лиза не чувствовала горечи в её словах. Она наивно продолжала спрашивать:
- А как ты чувствовала - скажи! Я про роды твои хочу знать.
- Ну, это трудно передать, но я не подчинялась никаким уговорам нянек, врачей и акушерок лечь в постель и лежать пока меня не заберут на родильное кресло. Затем, когда я начала рожать, а они говорили, что мне ещё до родов часов пять ждать. Я, всё же, настояла и родила на кресле меньше, чем за десять минут.
- А почему они так говорили тебе? И почему ты оказалась права?
- Так говорили, потому что врачи-бездари - подозреваю, что лишь по блату в институтах учились. - Сделала Реля ударение на этой части своей горячей речи. - Они могут, как исподтишка сплетничали мне на ухо другие роженицы, узнав о пиодермии, только гадости делать. А ещё девочек, родившихся в прошлом году, как меня уверяли, всех заразили какой-то гадостью: едва ли они доживут до шестнадцати лет. Что-то гаденькое даже в прошлом году было в нашем с тобой роддоме, когда он лишь открылся.
- И ты всему этому веришь! - поразилась Елизавета.
- Верю. Потому что моё глупое сердце стукнуло, когда я это услышала. А вот когда пожилая врач, которая принимала у меня роды, стала жаловаться на всю родильную, что вот, мол, как молодые рожают. А она, в тридцать пять лет, рожала осенью сорок первого, не то второго года в партизанском отряде, так кричала, три дня и некому было ей помочь, мне её почему-то совсем не жалко было. И не потому, что это давно случилось, а потому, что чувствовала, что от неё зло какое-то на наших детей идёт. Мне моего ребёнка не положили даже на грудь, - пожаловалась она почему-то Елизавете.
- И мне не положили, но я и не просила. Так устала, рожая, что не до ребёнка было.
- А я просила. Как чувствовала, что сынку будет легче преодолевать земное тяготение, если он полежит у меня хоть минуточку.
- Да что твоему дитяти? Родился и попал в медицинские руки, это я понимаю лучше, если бы он тебя всю кровью перепачкал.
- Но они же его помыли сразу. И ничего бы он меня не испачкал. А если бы и так - я лежала бы потом, вдыхая его запах, и радовалась.
- За границей, возможно, так и делают, но нам до них ещё далеко и ты не сердись на наших замотанных медиков, им мало платят.
- Им мало платят, значит надо скверно работать? На стройке мало платят, значит надо строить дома, чтоб они падали? Учителям скверно платят, за то, что они сеют «разумное, доброе, вечное».
- У тебя были такие хорошие учителя? Сеяли вечное? - удивилась Лиза, которая, как сказал Реле ещё в скорой помощи её дядька, сама была учительницей географии, но видимо работала мало, или была плохой «училкой». Глядя на манеры этой позолоченной дамы, Калерия могла предположить вялость и в работе.
- Мне везло на прекрасных учителей, - живо ответила она, - всё, что есть во мне хорошего - это их заслуга. Что я не озлобилась на жизнь, хотя она хлестала меня со всех сторон, как сидорову козу, тоже их заслуга. Потому, что они всё сглаживали, помогали мне преодолеть сложности.
- Так может быть ты помогать людям, тоже у них научилась? Некто из них был магом и волшебником, и вот передал свой дар тебе?
- Это случилось раньше, ещё до школы - тогда пришёл к Реле этот чудный дар, от которого и мне намного легче жить. Потому кто хотя б немного даёт людям бескорыстно, тот тоже не остаётся в накладе.
- Да что ты! Как это может быть, чтобы ты маленькой девочкой, а уже помогала людям? Это ты придумываешь?
- Ничуть. Мама родила после войны ещё двух дочерей, в добавок к нам со старшей сестрой. Так старшая не хотела с ними возиться. Вера как барыня у нас была – впрочем, это она снимала узоры с мамы, которая тоже сначала отказалась сидеть дома со старшей новорожденной, а последнюю вообще не хотела кормить грудью, хотя пришлось ей сидеть. Мы, к тому времени жили на хуторе в Литве, в лесу: - «Родилась эта крикуша в голодный год, так пусть умрёт!» - как приговор подписала мама при отце малышке, и он промолчал, не сопротивлялся. Но уж я-то воспротивилась: - «Пока Релька жива, никто из сестрёнок не погибнет!» - сказала чётко. Но после наладила контакты с двумя старичками-литовцами, жившими на нашем хуторке, они нам давали молока от козы, от коровы – я эту живность и выпасала летом. И выходила обоих «малявок», как ехидно называла их старшая сестрица, а за ней и мама. Если б я не кинулась в их защиту, обе сестрички, которых мама потом вроде полюбила, и назвала «Атаманшами», за их характер, не выжили бы.
- Откуда они взяли боевой характер? Мне говорили мои знакомые, которые у меня почти все врачи, что если дитя в чреве матери чувствует, что его не хотят, желают избавиться, то вырастают или психи, или угнетённые на всю жизнь. А есть такие, что бросаются в реку или руки на себя накладывают, врождённые самоубийцы.
- Видимо другой характер дала сёстрам Релия, бросившись, их спасать: я их ставила на ноги. Я их хранила от мамы и старшей сестры, которые не раз пытались их угробить. После того как Реля спасла сестрёнок от голодной смерти, отсюда у них характеры индейцев, в боевой раскраске, - посмеялась она, грустно подумав, что, со временем, от сестрёнок-индианок достанется и ей, но отогнала от себя, угнетающие её, иногда, мысли: - «Что будет, то и будет, поживём-увидим».
- Но как у тебя получилось? - совсем не могла читать чужие мысли Елизавета - видимо роскошь притупляет человеческий ум: - Я помню, что и в городах умирали, в голодные, страшные, надо признать, годы, а ты среди лесов сумела уберечь своих сестёр. По-видимому, тебе, был дан свыше какой-то дар, что ты всё преодолевала?
- Наверное. И ещё меня саму кто-то свыше охраняет. Когда-то меня мама также хотела угробить, особенно в эвакуацию, в войну, но её, как она потом мне призналась, будто хватали за руку или за ногу. У мамы, после одной из попыток избавиться от меня, нога отнялась. Уже после войны эту спасательную функцию мои добрые волшебники передали мне, что Реля успешно делает, как мне кажется. Или я ошибаюсь?
- Да что ты! Если бы не ты, то я бы опять возможно родила мёртвого ребёнка, или по кесареву сечению, которое, как видишь, вредно!
- Я тоже так предполагала давно, потому что дети, внутри матери всё чувствуют. И твой ребёнок, поняв, что к нему подходят со скальпелем, возможно, испугался бы, и появился на свет перепуганным, даже заикой, писался бы до десяти-двенадцати лет.
- Вполне возможно. Но как же ты не уберегла своё любимое дитятко от заражения крови? Почему твои спасители не помогли тебе?
- Наверное, они меня уже пустили в вольное плавание. Реля и себе набивает такие шишки, что по два года приходится от них лечиться. Но я всё преодолею с моим ребёнком, потому что впереди нас ждут гораздо тяжелее испытания, и это тяжесть, что на меня сейчас обрушилась, лишь тренировка к ним, возможно закалка против моим будущих врагов.
- Ты и это предчувствуешь. И можешь немного сгладить?
- Возможно, сглаживаю, и впредь буду сглаживать. Но дело в том, что все мои враги, которые хотят мне зла, потом сами поплатятся. Я, как-нибудь подстелю себе немного соломы, там, где мне падать придётся, а им этого не сделаю: так что удары мои враги получают большие, чем я.
- Ну вот, к примеру, чем ты расплатишься с врачами за это заболевание твоего сына? Ой, что-то я не то сказала. Но ты меня поймёшь.
- Это не я расплачусь, а они расплатятся. Одна врач уже расплатилась тем, что обманула меня с декретным отпуском на двадцать один день. Мне было тяжело носить лишнее время ребёнка, ещё при этом работать. Врач, не желающая слушать мои вопли, теперь лежит в больнице, и пройдёт через многие муки, как мне поведали, если не останется инвалидом надолго.
- Но это жестокое наказание! - испугалась Елизавета.
- Это не я творю - жизнь. Видно она много зла людям делала, а на Реле сломалась. Я, как отталкиваю зло - оно на мне всё ломается, но злодеям всё же расплачиваться приходится.
- А ещё у тебя примеры есть? Ну, в отношении расплаты.
- Моя мама и старшая сестра. Они так долго издевались надо мной «Бедной Чернавкой», как меня они же и обзывали, что потом и у одной, и у другой всё вылилось в болезни. Но мама успела «покаяться в грехах» передо мной: выложила всё то зло, что они с Верой Чернавке делали, что я, впрочем, и без неё знала. Но важно то, что мама всё ж сожалела, а старшая продолжала ломаться, и корчить из себя хорошего человека, при этом, стараясь запачкать рабу-Чернавку и все свои грехи переложить на мои плечи. Но такими фокусами жизнь не обманешь. Жизнь долго прощала Вере - кокетке, бездельнице, воровке всю её злобу, против меня, но в прошлом году за часть её зла всё же спросила.
- Воровке? - поразилась Лиза. - Ты так про сестру говоришь?
- И не только про неё, про всех кто живёт не на свои честно заработанные средства, отбирая их у других.
- Ты меня имеешь в виду? Но я ни у кого не отбираю! Я одна дочь у своих родителей и племянница у двоих бездетных дядек, которые все заработанные деньги вкладывают в меня и мою семью.
- Я считаю, что и ты не на свои средства живёшь, - не стала лицемерить Реля, - ведь все золотые украшения у твоих богатых родных, не что иное как краденное. Кто-то из твоих родных в войну подсуетился, выменивая за бесценок на продукты золото.
- Да, один из дядечек мне признался, что занимался этим - золото, картины в осаждённом Ленинграде шли за бесценок. А у него были запасы продуктов, которые он, как чуткий человек, закупил в магазинах.
- И ты поверила, что он свои продукты за картины и золото отдавал, рискуя сам умереть голодной смертью? Но даже если так, то и это бесчеловечно наживаться на людском горе, а потом их слёзы дарить единственной племяннице. Вот тебе его злодейство и отрыгнулось сначала мертвым ребёнком. А сейчас тебя с рождённым дитём, всякими хитростями, спасали от пиодермии, но болезнь всё же настигла вас в самой, что ни на есть отвратительной форме. Потому что возможно воспаление полового члена у дитяти - это тоже расплата за чьи-то грехи.
- Тьфу-тьфу, чтобы ты не сглазила. Но скажи мне, как твою сестру старшую наказала жизнь за тебя?
- За меня, за тех дураков-парней, карманы которых Вера очищала, за те все «проказы», которые старшая считала невинными и вроде как бы в порядке вещей. И ещё за многое другое жизнь уложила сестру на операцию и дала ей понять, что так жить в обществе людей не пристало такой «хорошей» девушке, какую она перед людьми хочет показать.
- Да уж, как говорит моя мама, лучше быть такой, какая ты есть. Но как ты думаешь, что будет тем врачам, которые развели заразу там, откуда нам с тобой удалось выбраться с малыми потерями. Дядька сказал, что вроде кого-то там и арестовали, по крайней мере, он не видит многих: в том числе и ту старуху-врачиху, которая дежурила и принимала роды двадцать первого мая, и в ночь на двадцать второе, а значит у тебя и меня.
- Но, может быть, она в отпуске? Умаялась, заразу сеять?
- Возможно, а может, её и на пенсию отправили. Это ей тоже станет наказанием, потому что её дочь, которую она рожала в сорок втором году под немцем, мучаясь, эта девица у неё дефективная - шизофреничка, что ли, из психбольницы не вылезает. Но детей уже двух или трёх родила, и вот как Серёжку бросила. Никто не знает где её дети даже бабка, которая, быть может, рада была бы воспитывать внуков.
- Так может и внуки такие же больные как мать?
- Ну да! Психические заболевания наследственные. Но у них, говорят, не только головушка не в порядке, а и физические уродства.
- Вот видишь, как судьба наказывает детей за зло, которое делают их бабушки и дедушки.
- А ты не боишься, что за грехи твоих матери и отца, будет расплачиваться твой сын, над которым ты сейчас так трясёшься? - Уколола в свою очередь Елизавета Калерию.
- Боюсь, конечно. Но грехи своих родителей Релия немало сгладила, если можно так сказать, во-первых, тем, что спасала своих сестрёнок от смерти. Да и этого мальчишку я родила, потому, что бездушная мама когда-то вытравила из себя уже живого мальчика. Олежек мой сын и старший брат, если уж честно признаться.
- Ну, ты даёшь, как у нас, в классе, мальчишки говорили. Сначала спасала от смерти своих сестрёнок, потом родила старшего брата. Это просто подвиг. А как ты его вычислила? Откуда знаешь, что это твой, а не чужой братик?
- Всё было задумано с детства, когда я случайно услышала откровение мамы перед одной из её случайных попутчиц, когда мы возвращались из эвакуации.
- Ну да! Как раз такие вещи и говорятся случайным попутчикам?!
- Ты что, никогда в поезде не ездила? Как раз случайным людям и говорят - это я сама не раз слышала. Ведь человек сейчас с тобой, а через остановку или через сутки сойдёт. Вот там и открываются, а знакомым нет, которые потом и сплетничать и осуждать могут, чего родные мои боялись, пуще смерти. Делать можно было всё - так рассуждала мама - но вот чтобы кто-то узнал про то, упаси Господи!
- Твоя мать верующая?
- Ну, какая верующая, если творит такие дела? И дядькам своим не верь, если они будут перед тобой таковыми притворяться.
- Да, ты философ, Реля, хоть и не получила высшего образования.
- И вот этот маленький философ, подслушав мать, решила, что родит мальчишку-братика. – «Не открывать же Лизе, что этого брата мне напророчил дед Пушкин!» - И самое интересное, что я благополучно забыла потом на многие годы про это - пока росла, отвоёвывала жизни сестрёнок, формировалась как девушка.
- Расскажи, пожалуйста, как ты формировалась? Потому что я - маменькина доченька, можно сказать, выросла как в вате.
- Это заметно по твоему телу, - улыбнулась Калерия, - оно у тебя не только белое, но и мягкое, не очень упругое - это я на глазок усмотрела. Видимо, как раз потому тебе рожать было трудно!
- Ничего от тебя не скроешь. Конечно, я же не тренировала тело, не носила тяжестей как ты, с детства. Но ты не отвлекайся. Ой, чадо моё мокрое, - они сидели на лавочке в садике, держа спящих детишек.
- Так иди, перепеленай его. И я пойду, посмотрю на Серёжку, если надо переодену ему ползунки. Потом надо будет нести Олежку на укол, кормить его, а потом, на лавке, после нашего обеда сойдёмся. И, если ты не передумаешь, расскажу тебе, как я закаляла характер, находясь рядом с двумя барынями - мамы и старшей сестры и совершенно не принимавшими никакого участия ни в моём воспитании, ни в воспитании Атаманш. И отца-гуляки, которому женщины были дороже детей.
- Хорошо. А я потороплюсь, потому что Игорь зашевелился – сейчас, так разорётся, сладу с ним не будет. До встречи здесь же.
Г л а в а 10.
Когда Реля покормив себя, брошенного мальчишку Серёжу и своего потомка, и погладив кучу пелёнок на ночь, опять с сыном на руках вышла в сад, Елизавета гуляла с мужем, который носил сына, и они тихо беседовали на своём языке. Реля не стала ходить по алее рядом с ними, хотя Лиза и звала её, а направилась в противоположную сторону, и так они ходили по кругу, возле цветника, иногда встречаясь и улыбаясь друг другу, пока Релю не позвали к проходной:
- Иди, там твой муж-солдат пришёл, а его не пускают.
- Странно, - улыбнулась зовущей женщине молодая мать. - Обычно солдат покажет ямочки на щеках, и его везде пускают.
Она с Олежкой поспешила к проходной, но Николай шагал ей навстречу: - Пустили тебя, папочка наш?
- Ещё бы они не пустили! Но завтра, я не пойду через проходную, чтобы пропуск не выписывать - это занимает много времени - а пролезу через забор - мне уже указали мужики, где это можно сделать и побуду на полчаса больше с вами, чем толочься, возле цербера у входа.
- Да я тебе у врача выпишу постоянный пропуск.
- Говорю, не надо! Пропуск - это в определённые часы ходить, чего я не смогу. А через дырку я в любое веря перелезу и путь сокращу - намного. Дольше могу быть с тобой и приходить в любое время, а не только в определённое. Ты согласна со мной? Как еду в город, так и заскочу, если надо чего, так и привезу. А теперь дай мне сыночка, я поношу, ты отдохни немного, а то, поди, руки-то затекают?
- Своя ноша не тянет, да я чаще с сыном сижу, чем гуляю. Но ты, никак папка, деньги на нас будешь тратить?
- Ну, если будут у меня, то и потрачу, не всё же друзей поить в связи с рождением ребёнка, да на курево сколько уходит.
- Я тебя просила бросить курить. А на те деньги будешь покупать нам с Олежкой фрукты, чтобы он витамины через моё молоко получал.
- Уже бросил. Потому что не столько сам покуривал, сколько у Коляна твоего папиросы крали и стреляли. Знаешь, что это такое?
- Знаю этих противных «стреляльщиков» - особенно не люблю, когда женщина подходит с этим к мужикам - развязно и обещающе. За папиросу, она готова идти под любой куст, особенно если ещё и бутылку вина пообещают, то вообще море по колено таким.
- Я и сам их не выношу - почти всегда это либо проститутки, которые клиента таким образом ищут, либо пьяницы сопливые. Ты не знаешь, сколько сейчас девок проституток развелось, которые лет с четырнадцати начинают ширкаться, и к двадцати уже родить не могут.
- Ты, наверное, про сестёр наших рассказываешь - мою старшую, а твою младшую? Обе они в это время начали «ширкаться», как ты сказал, и обе будут мучиться, рожая себе детей, тут я с тобой согласна.
- Ты всё это видишь своими изумительными глазами? - посмотрел с любовью на жену Николай.
- Вот пристал! Да не вижу, а чувствую сердцем, а если в картинках мне показывают будущее - моё или чужое - то только через сны.
- Хотел бы я видеть такие сны, может, поумнел бы немного.
- Если мы с тобой в Москве не разойдёмся, вернее если не разведут нас твои родные, то я научу тебя видеть такие сны, как Женю научила летать во снах. Кстати, как она в больнице? Надолго ли залегла? Я звонила вчера Михаилу, когда ходила нашего сынулю регистрировать, но никто не отозвался. Ты позвони, пожалуйста, из части, вечерком, и если дозвонишься, расспроси Мишу подробно как жёнка его себя чувствует? Потому что мне Женя сегодня днём приснилась во сне, когда мне удалось подремать немного вместе с Олежкой. Так она вроде в обиде на меня, что я к ней в больницу не заглянула, когда выписалась мы с Олежкой из роддома.
- А было тебе когда? Ты едва сходила больничный лист выписала и сдала его на оплату денег, потому что у тебя они заканчивались, и не было чем с Наташей расплатиться. А потом зарегистрировала малыша, и опять в больницу загремели вы, оба, чтобы я вас редко видел.
- Ну, чего ты жалуешься, папка? Кому из нас хуже: мне или тебе?
- Конечно, тебе и я не спорю. Знать, что твой ребёнок болен, это врагу не пожелаешь. Врач, лечащая здесь, в больнице, сказала мне, то счастье, что ты малыша грудью кормишь - твоё молоко ему силу даёт.
- Это общеизвестно. А что она ещё сказала тебе? И когда ты поспел увидать её? На проходной?
- Да. Она как узнала, что у Рели – заметь, она и имя твоё запомнила - муж-солдат, пожалела тебя, что тебе приходится крутиться работать за двоих, потому что от солдата ждать денег нечего.
- Это её слова или мне предупреждение, чтоб не очень надеялась? Так я и не вижу от тебя никаких денег, хотя знаю, что тебе не мать, так отец, а обязательно высылают.
- Ну, отец у нас - тряпка, он в полном подчинении у матери, он-то не вышлет. А мать присылала, так я боялся их тратить на вас, они могли быть и заколдованными.
- Конечно, заколдованные деньги лучше пропить, а не боишься, что они из тебя сделают обормота, ничего не помнящего?
- Ну, как не помню? Про вас с сынулей думаю весь день, даже аварию чуть не сделал сегодня - но там был и другой водитель виноват.
- Осторожней, папочка! Правда я не вижу, как ты говоришь, ничего плохого в твоей судьбе, пока ты с нами, но всё равно поберегись.
- А если нас с тобой разведут, то для меня всё будет чёрным?
- Не так мрачно, но ты будешь спотыкаться на каждом шагу - много у тебя случится неприятностей и не будет Рельки, которая всё тебе улаживает пока в твоей жизни, но после развода не захочу.
- Неужели ты такая злая?
- А ты будешь добрым, бросив нас, на растерзание твоим родным?! Да, мало этого, ещё и предав нас! И как Иуда гулять пойдёшь.
- Это ты всё, в сновидениях, увидела?
- К сожалению, и верю им, а не тебе, когда ты клянёшься, что будешь горой стоять за нас с Олежкой. Но, это дело твоё, однако помни, что Иуда за все свои предательства потом повесился на осине.
- Но я, если так сделаю, то согну две берёзы и повешусь на обоих, чтобы они, расправляясь, разодрали меня на куски, - пошутил Николай. - Ну, что ты всё мрачное предсказываешь? Лучше бы обрадовала мужа, что уложишь Олежку спать и выйдешь ко мне на свидание в вашем садике. Я тебя буду ждать вон на той скамеечке - но ещё лучше, если ты приедешь домой на ночь. Вот бы где я тебя зацеловал.
- Ни на скамейке, ни дома ты меня не увидишь. Я так устала, бегая по разным учреждениям, что сейчас для меня сон - всего дороже. А если учесть, что здесь мы не спим до полуночи, потому что тогда делают уколы детям, и просыпаемся ещё ночью пару раз, чтобы посмотреть, не мокрый ли мой детёныш и ещё кого-нибудь перепеленать, если мать в отлучке...
- Вот видишь! Я слышал, что многие сбегают на ночь к мужикам, а детишек оставляют на медсестёр.
- Я уже доверяла в роддоме нашего ребёнка, поневоле, медсёстрам и, видишь, что они с ним учинили?
- Я слышал, что там, в роддоме, вредители работали. Их, вроде бы, даже арестовали, так мужики сегодня, у проходной этой больницы, договорились до того, чтобы требовать открытого суда в городском парке, а пойти туда с каменьями, чтобы в случае отмазки, злодеев забить.
- Ты такое слышал? - поразилась Калерия. - И ещё желаешь, чтобы я бросила дитя и неслась к тебе на свидание, как те девахи, которых даже ты презираешь. Нет, муженёк! Я буду возле ребёнка день и ночь, чтобы помочь ему справиться с болезнью. А как только Олеженька поправится, мы с ним уедем к бабушке, в новое село, куда она переехала из Чернянки и где, в честь внука посадила сад. Это что-то новенькое в жизни моей мамы. Она от нелюбви ко мне, переходит к любви, если уж садом хвалится. И мы в новом, красивом, как мама пишет, селе, в молодом садике, будем ждать, когда ты, папка, закончишь службу и приедешь за нами, чтобы увезти в Москву уже большого сына.
- Но до того, как вы уедете, я тебя должен хоть раз попробовать. Какая ты стала после родов? Осталась ли в тебе то, что не раз мутило мою голову, до того, что я забывал, на каком свете нахожусь.
- Не спеши, папка, не спеши. Чем дольше мы не будем с тобой, тем желанней я тебе покажусь. В этом меня уверила одна из медсестёр – у неё тоже был большой разрыв в отношениях с мужем. Так он шептал потом, что она осталась почти девственной - по крайней мере, он долго, после этого, восхищался, что ей пришлось поверить, как она шутит.
- Но я так долго не выдержу - ты, своей девственностью, возбудила во мне настоящего мужика - до тебя я таким не был и думаю, что и не буду, потому что на других женщин у меня не стоит, клянусь тебе!
- Прекрасно, а я думаю, почему это я не ревную, как другие женщины? Видимо, я чувствую, что ты мне сейчас и, правда, верен.
- Ещё б я не был верен, когда засыпаю и вспоминаю наши ноченьки с тобой! Чем хочешь, поклянусь, что других баб в упор не вижу.
- Клянись, - озорно улыбнулась Калерия. - Клянись самым дорогим, что есть у тебя, кроме сына, разумеется. Он-то тебе ещё не дорог.
- Тебя не обманешь. Я, в самом деле, ревную тебя немного к сыну, Релик, но я исправлюсь. Понимаю, что ты всю свою душу вкладываешь в ребёнка, потому что сейчас ты самый важный для него человек.
- Это верно. Ты без меня обойдёшься, а он нет. Так чем клянёшься? Давай угадаю. Родными не клянись, чтобы им плохо не было, если ты не удержишься и изменишь мне сейчас, в Симферополе. Мной, тоже, по той же причине. Но что у тебя осталось самого ценного?
- Будто не знаешь? У каждого мужика ценен его половой член, пока он в рабочем состоянии, - шутя сказал Николай, и не успела Реля ничего возразить, как он поспешил: - Вот им-то я и клянусь, что если изменю тебя, пусть он лучше у меня не работает.
- Ты что, глупый! Нашёл чем клясться! Лучше бы расстался с языком, чтобы он у тебя онемел - по крайней мере, не говорил бы, но зато остался при своих мужских интересах.
- А на кой он мне, если мы расстанемся? На другую бабу у Кольки не встаёт - проверено всем тем временем, пока мы были вместе – даже не шевелится, как заворожила ты меня.
- А ты не находишь, что это любовь, потому у тебя не было интереса к другим женщинам. Но если мы разбежимся, и у тебя машинка забастует, ты долго будешь думать на меня, что это я тебя заколдовала тем, что, шутя, попросила этой клятвы.
- Ну, если ты, шутя, то и я тебе, шутя, поклялся.
- Ошибаешься, клялся ты, не шутя - я это знаю. Но не трусь: изменишь, ты мне лишь в Москве и то у тебя будет выбор - беречь семью, или, «шутя», предать жену и сына - тогда тебе некого будет обвинять, кроме себя самого. Вот на что я обращаю твоё внимание.
- Ладно, меня пугать! Возьми сына, мне пора ехать на ужин - сейчас Юрки нет, некому мне его оставить. Значит, не хочешь выйти в садик, на свидание? И домой, к Наташе, не поедешь? Ну, тогда я завтра приеду к вам пораньше и побуду с любимыми моими подольше.
- Хорошо. Дай я тебя поцелую, пока ты сынка держишь. Дорогие вы мои! Как же я вас люблю обоих, но Олежку всё же больше, ты, Коля, не обижайся. Вот, теперь я беру его, и можешь шагать к дырке.
- Хитрая какая! Я вас тоже желаю поцеловать обоих, как ты нас с сынулькой целовала. Вот...Вот... И ухожу с думами о вас...
Оставшись одна с ребёнком, Калерия провела взглядом Николая – не застрял бы в дыре с его ростом. Впрочем, согнётся раз пожелал уменьшить свой путь: - «Всё же я его тоже люблю, если боюсь за него. Этот человек сделал меня женщиной, матерью - это чувства необыкновенные, но как мне отделаться от мыслей, что он ещё и изменит мне? Конечно, он поплатится за своё неразумное поведение, и будет страдать больше, чем я, потому что моя боль будет стихать при виде ребёнка, которого я люблю сейчас больше, чем Колю. Меня любовь к малютке отвлечёт, но Коля станет страдать за двоих: этого я ему желаю, если изменит. Интересно, подумает ли он хоть раз над нашим разговором? Хотя бы когда едет в автобусе или трамвае - тогда ему не надо следить за семафорами, за дорогой, за другими выпившими водителями - самое времечко, чтобы задуматься над своей судьбой. Но нет! Начнёт хвастать перед другими мужиками, или старым женщинам, как он, будучи солдатом, сумел «заделать» сына. Так и скажет «заделать», не понимая как слово это похабно, и далеко от истины. Это моими стараниями и при моём желании появилось на свет это чудо, которое так старательно спит при дневном свете и так беспокоит маму по ночам».
Если бы Калерия знала, насколько хорошо уже она знала Николая - именно так и случилось, как она думала. Он ехал в транспорте и хвастался своим новорожденным сыном, воздавая хвалу и ей, но, не подумав ни над одним её словом, сказанном ею, в доброте, чтобы не случилось с ними беды. Об этом хвастовстве Реле расскажет на следующий день одна, «уходящая на ночь домой», сбегающая от своего ребёнка даже днём:
- Ой, твой-то солдат вчера так тебя хвалил. Я сидела сзади него, а он разговаривал со старой женщиной.
- Вот! Просила же его не хвастаться! - Огорчилась Калерия.
- А что тебя беспокоит? Я была бы рада, если бы мой мужик думал так обо мне и так обожал бы меня - а то только дай, да принеси – но сам он будет лежать на диване с газетой или с мужиками пиво пить.
- Извини, но мне надо ребёнка перепеленать - он мокрый, наверное.
Реля вздохнула, и пошла по направлению к своему корпусу, откуда она никогда бы не ушла – это её медсестра попросила отнести заявку на рентген малышей. Больница была вроде городка в зелёной зоне. Всего в ней было пять четырёхэтажных домов, не считая административного, где находился главврач, хозяйственная часть, куда спешили другие лечащие врачи, на конференции, как они говорили. Но Калерии казалось, что они убегали от больных детей, оставив на день или ночь какую-нибудь дежурную пожилую докторшу, которую мало интересовали дела больницы.
Г л а в а 11.
Признаться Реля не думала, что Лиза не подойдёт к ней на следующий день, после того, как она ей намекнула на хитрые доходы и деньги её родственников, да ещё раскритиковала их как следует, не забыв, впрочем, и про своих родных. Тем более, что она запугала надменную учительницу географии неотвратимостью наказания жизни за все злодеяния, совершённые даже предками.
Елизавета, по-видимому, также обсудив с мужем все её слова, не хотела больше слушать подобные упрёки от некой Чернавки со стройки, но что-то её толкнуло, во второй половине, дня к Реле:
следующая часть >>> http://proza.ru/2009/05/10/773
Риолетта Карпекина