Они не едят булки, они игнорируют твои семечки, им похер на твой арахис. Они даже и не смотрят в твою сторону.
Голуби.
Их выталкивают за дверь недокрашенные жены, забывая поцеловать, дают в руки пакеты, в пакетах гремят банки со вчерашним супом.
Рабочие.
Они падают в лужи и мокнут, что-то пугающее и необъяснимое заставляет их раз в год тихонечко умирать.
Листья.
Они не ведут к храму. Их почти не видно из-за людей. Хотя, скорее, наоборот.
Улицы.
Они стоят днями напролет. За целые сутки к ним прикасаются только одни руки. Руки дворника. В остальное время их можно пинать ногами.
Урны.
Они жмутся друг к другу, замерзая на холодных улицах. Они давно не ели и им позарез нужна еда. И тепло. Тогда они не умрут.
Кошки на люках.
Они скучные, холодные и с мертвым светом. Они предсказуемые, ожидаемые и желтые.
Автобусы.
Они сидят с пакетами на головах. На руках перчатки. Каждая перчатка по килограмму. Они совершенно необъятные в своих пальто 1930 года.
Бабушки со стихийных рынков.
Они где-то там темнеют. Дети, хотя, что уж там, и взрослые стараются обходить их стороной. Но все равно с жуткой периодичностью там находят очередные трупы.
Недостроенные здания.
Их много. Попробуй только закури. Они синие и зеленые. Ни одной красной.
Заправки.
Они все время в очках, каждый день что-то вроде фейерверка. Каждый день – праздник. Мальчики-мажоры?
Нет. Сварщики.
Не заметил и чертыхнулся. А потом подумал-подумал и утешился. «Ну, вот я себя и увековечил».
Следы от обуви на свежем асфальте.
Они улыбаются. Улыбаются. Улыбаются. А сами тебя ненавидят.
Специалисты сервиса.
Их четыре. Четыре по три. Мрачнее, тоскливее и грустнее.
Осень.
Не радует и совершенно не хочется на него смотреть. Но почему-то оно тебя притягивает, и ты поднимаешь глаза вверх.
Серое небо.
Ненавижу его.
Город.