Вечность
Прелюдия.
Что такое вечность? Это когда у времени жизни или службы нет границ. Но – вы можете возразить – когда-то эта вечность началась? Значит, у нее должен быть конец. Вечность – это когда у времени нет границ в человеческом понимании.
Вот взять, к примеру, слово «конь». Когда оно появилось? Это слово было известно еще до того, как на Русь пришли Кирилл и Мефодий со своей азбукой. Значит ли это, что слово «конь» вечно в нашем понимании – в понимании жизни целой нации, целой культуры? Я скажу: да, слово вечно. Только далеко не каждое. У слов есть своя жизнь. Мы, обыватели, этого порой не замечаем. Да и к чему нам это? «Рушник» - это слово можно найти в толковом словаре с пометкой (устар.), то есть, устаревшее. Значит ли это, что слово «рушник» уже умерло? Наверное, да. Или, скорее всего, оно умирает. Ведь наверняка им пользуются еще в каких-нибудь деревнях нашей необъятной родины. Может быть, попробуем стать словом – ведь когда-то вначале было только Слово?..
Часть I
Жило-было Доброе Слово. И жило оно счастливо – его всегда произносили в разных домах, о нем помнили, его ценили, его говорили друг другу, и оно поддерживало и вдохновляло людей. И попало как-то Слово к вору. Оно его поддержало в свое время, как и должно было сделать с любым человеком, которому его передали другие люди. Слово вдохновляло вора на разные поступки – чаще на хорошие, чем на плохие. Заметил это вор. И стал думу думать, как сделать так, чтобы это Слово пошло ему на пользу, чтобы, говоря его другим людям, забирать у них то, что они нажили непосильным трудом.
Долго думал вор, наконец-то, придумал. Решил он это слово произносить прежде, чем забирать людское добро – авось народ и сам отдаст. И стало Слово служить вору. Перестало оно быть Добрым, стало Жалостливым. Люди стали потихоньку забывать о Слове: реже произносят его, стали меньше ценить. И Слово заболело. Сначала оно пыталось как-то держаться в памяти человеческой, но потом перестало, потому что оно потеряло свой Смысл. Оно не стало бессмысленным – нет! - просто у него стал другой Смысл – Жалостливый. От этого Слову становилось все хуже и хуже. Все чаще оно приносило людям жалость. Но не к самому себе, а к другим. И подумало Слово, что оно может еще принести людям счастье, и стало жить дальше.
И стали этим Словом пользоваться другие воры. И позавидовали им те, кто убивал других людей: как это – у воров есть Слово, а у них его нет! И забрали они Слово к себе, и стало Слово Убийственным.
Тогда люди перестали его произносить, потому что боялись, что Словом можно убить. И снова Слово потеряло свой Смысл. Оно стало плохим, ведь люди не хотят его произносить. И Слово стало умирать. Появилась как-то надежда, что его вспомнили, но скоро угасла, потому что Слово записали в книжку и положили на полку. «Может быть, придет еще мое время, и я снова стану приносить людям добро», - подумало Слово и забылось.
Интерлюдия
Вечность в понимании человека безгранична. Она еще и бесконечна. Мы рассуждаем о том, чего не можем понять. Это как вопрос о яйце и курице – что было вначале. Современные ученые нашли ответ на этот вопрос. Вначале была молекула. Или атом. Или микрон – это не суть важно. Важно то, что есть вопросы, на которые мы не знаем ответа.
Часть II
О чем думает человек, когда летит вниз с огромной скалы? Говорят, что в этот момент перед его глазами проносится вся его жизнь. Не это ли вечность? Вечность полета. Он тоже, как и всё в этом мире, с чего-то начинается и обязательно чем-то закончится. И тем не менее, он вечен. Вечно здесь не понятие полета как такового, а сам процесс. Вполне возможно, что человек заново переживает свою жизнь. Вполне возможно, он находит те ошибки, которые когда-то допустил. Он, наверное, даже знает, как их исправить. Но прожить целую жизнь за несколько секунд способен далеко не каждый. Это теория относительности. Здесь время полета относится к жизни человека. Прожить несколько секунд – да что это по сравнению с целой жизнью? – лишь мгновение. Но те же самые секунды полета с огромной высоты кажутся вечностью. Так вот она – вечность! Так вот ты какая! А еще вспоминается свобода. Во время свободного полета человек зависит только от земного притяжения. И, вполне возможно, от того, что привело его к прыжку – будь то нелепая ошибка скалолаза или продуманное решение. Полет свободы, полет души, поэзия прекрасной жизни, или реальность несчастной судьбы – вот что такое вечность в данном случае. Возможно, человек сравнивает себя с птицей, парящей высоко в небе. Он испытывает то, что не могут испытать другие люди, находящиеся внизу. Хочет ли парашютист в затяжном прыжке дернуть кольцо, раскрывающее парашют? О чем думает он? Удалась ли его жизнь? Свободен ли он в момент полета? А, может быть, он просто счастлив? Счастлив ли тот человек, который прыгнул со скалы? Наверное, да. Потому что он летает. И пусть только вниз, но главное – ощущение полета, давно забытое с детства, когда мы, будучи совсем еще маленькими мальчиками и девочками, ощущали во сне. Мы все когда-то летали – ведь без этих снов не было бы ни самолетов, ни парашютов, ни тарзанки на мосту. А эти понятия - «полет мысли», «полет фантазии»? Разве они не говорят нам, что мы до сих пор умеем летать? Где мы находимся, когда на экзамене или на встрече с начальством вдруг слышим фразу «Спустись на землю!»? В полете. Пока мы живем, мы все умеем летать. Неужели никогда мы не слышали фразы о каком-нибудь человеке «он – птица высокого полета»? Пока мы живем, мы летаем. Когда наступает переломный момент наших биографий, мы летим, и, летя, вспоминаем о том, как летали. И тогда из груди вырывается крик души – так мы его называем. А-а-а-а-а-а-а! Это крик боли и крик радости. Боли от того, что жизнь с каждым пролетевшим метром приближается к тому, к чему должна прийти рано или поздно. А радости – оттого, что наконец-то летишь не во сне, а наяву. Только радость эта скоротечна, и она превращается в отчаяние потому, что земля уже близко, а ты в этой жизни так ничего и не понял.
Интерлюдия
Мы вспоминаем какие-то события, которые засели в нашей памяти. Не важно, по какой причине, но они там сидят. Они – там. Это память одного человека. Но есть еще и память многих людей. Мы говорим, что помним о тех или иных исторических событиях. Мы помним имена героев Великой Отечественной, мы помним как наши предки копали землю палками, и этими же палками убивали, чтобы добыть себе еду. Мы помним. Это тоже вечность? Мы говорим ушедшему от нас человеку: «Вечная память». И на протяжении всей своей оставшейся жизни мы помним его. Иногда вспоминаем с улыбкой какие-то события, моменты из своей жизни и жизни ушедшего. Эти события связывают нас. Это память. Мы рассказываем внукам о тех или иных событиях – так мы пытаемся сохранить память о них. Но кто-то пытается забыть, выкинуть из своей памяти то, что является частью общей памяти.
Часть III
Как-то я разговаривал с одной учительницей русского языка и литературы. Анна Ивановна Самсонова – так ее зовут. С ней было интересно разговаривать. Она – начитанный человек, любит и ценит нашу культуру, историю. Да и как педагог она мне часто помогала советами и наставлениями. Она была подругой моей бабушки. Часто бывала у нее в гостях. Тогда я был еще ребенком. Но я и подумать не мог о том, что пережила бабушкина подруга! Она пережила одно из самых страшных событий человеческой жизни и Великой Отечественной войны – она пережила блокаду Ленинграда.
Когда Анна Ивановна рассказывала мне о тех событиях, она плакала. У нее дрожали руки, голос. В блокадном Ленинграде она оказалась не случайно – родилась там, и там был ее дом. Там жили ее родители, сестра. Мама умерла первой. Она еще перед блокадой болела, а потом и совсем слегла. Дочерей стал воспитывать отец. Он был добытчиком и учителем, он был другом и наставником. Он учил своих дочерей выживать, оставаясь при этом человеком.
Анна Ивановна помнила тот хлеб, который выдавали ленинградцам. Она его помнит и сейчас – его вкус, его цвет, его запах:
- Хлеб тот пах плесенью. В нем и муки-то не было практически. Тем не менее, за пайку хлеба тогда могли убить человека. Мы с сестрой всегда боялись, когда папа уходил за хлебом – он мог и не вернуться.
- Часто в фильмах о блокаде показывают, как люди валились от голода и холода на землю, а вокруг них бродили бездомные собаки, - рассказывала Анна Ивановна мне. - Это не правду показывают. Собак не было в Ленинграде. Их уже съели. Ели все, что было можно. Даже то, чего нельзя. Ели кожу, ели мышей, птиц. Люди даже ели упавших людей! Я сама это видела. Но я не ела. Потому что это были люди. Это были соседи, с которыми дружили, это были знакомые, у которых часто бывали в гостях. Как их можно было есть? Я тогда этого не понимала, не понимаю и сейчас.
Конечно, о таких событиях человек помнить не хочет. Он старается забыть. Только тщетно. Это настолько глубоко сидит в памяти человеческой, что ничем ее оттуда не выковырнешь. У Анны Ивановны остались лишь воспоминания. У других людей остались и вещественные доказательства. Я не помню фамилии одной семьи. Я помню только, что и муж, и жена прошли концентрационный лагерь Освенцим. Там они познакомились, а после войны поженились. Когда я просил их рассказать мне о том, что было с ними в Освенциме, они отказались говорить о тяготах, о быте напрочь. Просто рассказали романтическую историю их знакомства, если можно ее таковой назвать. Она рассказывала о том, как он носил ей хлеб в соседний барак, а он рассказывал о том, как он прятался от охранников, когда шел к ней на очередное свидание.
Эти две истории засели у меня в памяти. Первая потому, что Анна Ивановна, не смотря на все тяготы блокады, осталась человеком. И очень хорошим. Она до сих пор собирает все хлебные крошки со стола и кладет в рот, даже не задумываясь, почему. А вторая история потому запомнилась, что даже в концлагере люди любили друг друга, надеялись на чудо. Даже нет – они верили в чудо. И чудо произошло.
И тогда я понял, что люди не все хотят помнить. Стараются помнить только хорошее. Они говорят, что плохого в нашей жизни и так хватает, а вот доброго и хорошего почему-то мало. Оно есть, только мы его порой не замечаем. А жаль, - говорили они.
Интерлюдия
Вечность. Это понятие настолько широкое, что невозможно увидеть всех его граней, и в то же время настолько узкое, что говоря о нем, представляем себе чаще всего ход времени. Вот уж что вечно, так это время. Оно течет себе неторопливо и в то же время как будто куда-то спешит. И чаще всего оно торопится именно тогда, когда мы хотим, чтобы оно еле двигалось. Это как встреча с любимым человеком, когда несколько часов или недель проносятся как одно мгновение. Вот тогда на ум приходят мысли о вечном, о вечности. Вот бы это время растянуть! - мечтаем мы.
Часть IV
Этот день был одним из самых счастливых в моей жизни. Я наконец-то нашел в себе силы признаться в любви одной девушке. Она была самой обычной девушкой, ничем не примечательной. Но меня привлекало в ней все – ее внешность, ее повадки, ее голос. Голос особенно. Я буквально сходил с ума только от того, как она произносила слово «что». Я тогда только читал его в книгах и слышал от учителей в школе и преподавателей в институте. Мне казалось, что это слово слишком литературное, что его обязательно нужно использовать только в письменной речи. В устной его легко заменяло «чё». Но моя девушка всегда употребляла только литературную форму союза, и делала она это так красиво, мягко и небрежно, что я специально старался говорить так, чтобы она спрашивала, что я сказал.
Был теплый майский день. Месяц только-только начинался. Мы пошли гулять в парк. Людей было не так много, как в городе, в деревьях где-то пели птицы, рядом с тропинкой текла река. Мы просто гуляли. Мне хотелось, чтобы время остановилось, чтобы птицы пели только для нас, чтобы вода в реке и легкий ветерок, который заставлял трепетаться листья на деревьях, существовали только для нас. Мы нашли тихий уголок на берегу реки. От тропинки нас отделяла огромная ветка дерева, которая закрывала нас от изредка проходивших мимо людей. Мы смотрели друг на друга и тихо разговаривали. О чем – не помню. Да и не важно это было тогда. Мне хотелось ее слушать и слушать, иногда что-то вставлять в разговор, но больше слушать. Слушать, как журчит ее голос – это было в то время самое главное. Он напоминал мне течение реки, шелест листьев.
Я обнимал ее за талию нежно, но крепко. Она даже спросила меня – крепко ли я ее держу и поджала ноги. Я обнимал крепко. Я сказал ей, что хочу утопиться в ее глазах – настолько они бездонны и красивы. А потом сказал, что люблю ее. Я правда ее любил. Я любил каждую секунду, проведенную рядом с ней. Я любил каждое ее слово, каждый ее вдох или выдох.
Мы подошли к воде, и она спросила меня – брошусь ли я в воду, чтобы спасти ее? Конечно, - ответил я не раздумывая, а сам представил себя выбравшимся из воды мокрым, затем пришедшим таким домой и объясняющий свой вид домашним. Я еще крепче обнял ее, потому что боялся, что взаправду прыгнет. Она отошла от берега и прислонилась к плакучей иве, росшей прямо на самом краю берега, ствол которой наклонился над водой. А я присел на берегу и смотрел в воду. Я ждал ее ответа. Я хотел, чтобы она сказала мне, что тоже любит. Я смотрел в воду, и у меня закружилась голова, я даже чуть было не упал в воду. Вот была бы картина, когда не я ее, а она меня из воды достает! - подумал я. А она сказала, что это я нарочно так сделал, чтобы позлить ее, ведь она молчит и не говорит, что я хочу услышать.
Она так и не сказала мне в тот день ничего на мое признание. Но я был счастлив. Бесконечно счастлив. Через месяц мы расстались...
С тех пор прошло много времени, но эти часы, проведенные с ней, запали в мою душу надолго.
Интерлюдия
А может ли быть такое – жизнь человека вечна? Не человечества, а именно человека? Одного человека? Ученые ломают головы, решая проблему бессмертия или вечной жизни. Что будет чувствовать человек, если станет бессмертным?
Часть V
Он уже не помнит, где и когда родился. Он с трудом вспоминает лица отца и матери. Он даже не помнит, каким именем одарили они его. Сейчас его зовут Михаил. Когда-то он был Мустафой, а до этого Антиохом. А еще до этого у него тоже были имена, но какие – Михаил уже не помнит. Он знает, что был всегда, что видел, как воздвигались египетские пирамиды, что видел, как появился Стоунхендж. Он даже видел, как люди рисовали на стенах в пещерах. Он и сам это делал. А сейчас он смотрел на свои рисунки, сделанные так давно, что они стали уже памятником первобытного общества. Михаил пытался вспомнить свою жизнь. Кажется, он все время что-то искал, и это что-то постоянно от него ускользало. Ну как такое возможно – всю жизнь искать и не знать, что? О своем долголетии он никому не говорил, да и зачем? - ведь все равно никто ему не поверит, а если и поверит, то будут проводить опыты, бесконечные исследования. Для Михаила этот мир, это время было слишком суетным.
Поглаживая пальцами наскальный рисунок, Михаил вспоминал, как когда-то, несколько тысяч лет назад, охотился на мамонтов. Он пытался вспомнить их крики, их запах, тепло от их шкур. А глядя на соседние рисунки, вспоминал, как добывал огонь. Он видел рождение многих религий, он видел и их падение. Он вспомнил, как молния, сверкавшая в небе, пробуждала среди его соплеменников страх. Тогда молния была чем-то необъяснимым, даже сверхъестественным.
Михаил понял, что он устал жить. Он понял еще и то, что жизнь его не закончится, пока он не найдет того, что ищет все эти годы, века, тысячелетия. Ему казалось, что он уже все знает, что уже ничто не сможет его удивить. И в то же время Михаил всегда удивлялся красоте природы, ее фантазии. Он любил часами смотреть на морской прибой, на ночное небо, на то, как колышутся листья на дереве, когда на них подует легкий ветерок, на то, как течет жизнь. Нет, поступки человека он всегда умел предсказывать – для этого ему уже стало достаточно одного взгляда. Единственное, что Михаил не понимал, - это почему он не стареет и не умирает, тогда как окружающие его животные, люди, деревья растут, взрослеют и умирают. Он с улыбкой слушает, как люди мечтают о вечной жизни. Глупцы, - успокаивал он себя, - ведь они не понимают, что бессмертие не так уж и хорошо, что просто-напросто устаешь жить. Конечно, человек пытается продлить свои годы, чтобы увидеть, какими станут его внуки и правнуки, что будет с его научными достижениями, победит ли демократия или наступит анархия. Просто наблюдать за миром не просто, - подумал Михаил и усмехнулся игре слов.
Сначала он пытался покончить с собой. Потом понял, что, как бы он ни пытался убить себя, ничего у него не получится – он лежал на дне реки, моря, океана. Он даже нырял в Марианскую впадину в надежде, что его раздавит давление воды, но всегда оставался живым. Он прыгал со скалы, но не разбивался – почему, понять не мог. Потом, спустя много лет, люди придумали термин «регенерация». Михаил забросил свои попытки убить себя. Он начал пытаться разобраться в себе. Свой характер он изучил так хорошо, что стало даже не интересно жить. Тогда он начал думать о том, зачем вообще человек живет – в чем смысл его существования? Казалось, что несколько тысячелетий на обдумывание этого вопроса должно хватить – но нет, вот этого он не смог понять. Человек – царь природы и в то же время ее слуга. Да, человек научился создавать искусственные миры, ученые даже собираются полететь на Марс и там создать жизнь, но все это делается только для того, чтобы он мог жить. Природа создала человека, а не человек природу, и природа должна будет уничтожить человека – эта мысль пришла Михаилу в Помпеях во время извержения Везувия.
Михаил вспоминал, как люди сначала создали колесо, потом его забыли, потом снова создали и снова сломали. Человек сначала создает что-то, а потом ломает, чтобы снова это изобрести, - думал Михаил. - Какой в этом смысл? Размышляя над этим вопросом, он прожил еще целую тысячу лет. Понимание пришло гораздо позже: смысла никакого нет. Человек пытается найти смысл собственной жизни, путая смысл и цель. Даже у поступков нет смысла, только цель. Все в этой жизни подчинено одному закону – достичь конечной цели. Правда, этой цели в своей жизни Михаил так и не увидел. Может быть, я все-таки найду ее, у меня вся вечность впереди, - подумал Михаил и пошел к бескрайнему морю, на берегу которого ему всегда легко размышлялось.
Постлюдия
Вечность окружает нас повсюду, она вокруг нас, она внутри нас. С вечностью мы живем и живем в вечности всегда. Наш мир огромный и в то же время ничтожный по сравнению со Вселенной. Я говорю о внутреннем мире человека, о Вашем, уважаемый читатель, и о своем. И понять, насколько он огромен и мал одновременно, порой не хватает нашей жизни. Тогда мы оставляем часть себя, часть своего мира, часть своих вечных рассуждений о вечности нашим потомкам – пусть так и будет всегда, вечно.
Май 2009