Моим друзьям детства посвящается
Сева улыбался. Нет, он вовсе не заливался детским звонким смехом, не хохотал до упаду, он улыбался - ему было впервые светло. Мир наполнился светом и радостью неотступно и беспрекословно – нельзя было не подчиниться. Когда-то мир был таким для Севы, но потом он – погас… Погас необъяснимо, невозможно, словно кто-то выключил свет в жизни мальчика. И Сева понял, что эта темнота навсегда, что она неотступно будет следовать за ним всю жизнь, наполняя каждый уголок той части мира, куда устремлялся мальчик. Хотел ли он найти свет? Хотел! Но не верил в то, что это возможно…
Свет погас, когда умерла мама. Это был чудесный майский день, настолько солнечный и цветущий, что Сева не мог поверить - разве этот свет теперь для него?! Нет. Он остался в этом темном мире, и смотрел теперь свою жизнь, словно ее показывали по телевизору. Порой он сомневался: а был ли свет вообще? Как слепой крот не верит в то, что есть солнце, несчастный человек не верит в добро. Вот она – жизнь – пушистый одуванчик. Одуванчик можно погасить, задув его, как свечу. Так же легко погасили маму Севы.
Кто же погасил эту жизнь? Сева понял сразу – это ОН! Мама говорила: «Бог дал, бог взял», говорила, что ОН живет на небушке вместе с ангелами и забирает себе всех хороших людей. Забирает всех хороших? Или всех подряд??? Он ужасный жадина, этот Бог!
Но несмотря на эти наивные и, казалось бы, безобидные рассуждения, в душе мальчика поселилась недетская – точнее, нечеловеческая – ненависть к Тому, кто это сделал.
Сева еще помнил, как он входил в церковь с мамой, и церковь пела, и купола летели над головой, описывая круги… Он решился войти в церковь без мамы через три дня после того, как ее не стало. Вечерняя служба еще не началась, церковь молчала. Так ведь и раньше они с мамой приходили сюда в это время – все было иначе! А теперь…
Пусто.
Тихо.
Дико.
Святые карабкались по стенам к потолку, словно святость их зависела от того, кто залезет повыше. Иконы смотрели благостно и равнодушно. Сева вышел. Постоял на крыльце. Мимо прошел, спеша, монах, подтягивая подол, прыгнул через лужу, валявшуюся посреди двора. Солнце опустилось низко и пьяно косило к западу. Сева увидел ясно камень, лежавший на краю лужи, схватил, вбежал в церковь, остановился…
Но церковь молчала…
Сева подошел вплотную к аналою, поднял глаза на удивленного Иисуса и запустил в него камнем – больно, сильно.
- Наааа, берииииии! Забери и это! - закричал Сева, громко закричал, чтоб на самом небе было слышно. В углу закопошилась, закрестилась старушонка. Сева вышел. Молчание вышло с ним.
Он подумал, что и свет вышел так же, как он, просто вышел - и его больше нет. Заканчивался третий день темноты. Три дня в темноте – это было много для маленького мальчика. Каждую минуту, каждую секунду теперь думал он, что слишком маленьким камнем запустил в Иисуса. Он, должно быть, и не почувствовал ничего. Но он должен был почувствовать, что это такое – жить в темноте. Он запустил бы и больше камней, если бы верил, что и Ему будет так же больно, как Севе. Но – нет! - он гасил людей, а с ними и свет - и ему не было больно.
Пришло еще одно темное утро, закрутились вокруг люди, которые были ему какими-то родственниками, и, должно быть, заботились о нем. Но Сева знал, что вокруг темно и никого нет… Капал кран – назойливо и гулко. Сева сидел на кухне, возя ложкой в супе, и слышал, как кто-то засуетился, зашептал в коридоре. Что-то упало, потом принялись поднимать, свалили еще что-то более тяжелое. Сева отложил ложку и подпер подбородок рукой – чтобы не уснуть – ведь в таком темном мире нечего делать, кроме как спать…
Он не слышал, как тихо отворилась дверь на кухню, и почувствовал чье-то присутствие не сразу. Он обернулся. Это были дети. Они были друзьями Севы в том – другом мире. Пашка неуверенно держался за дверной косяк, словно боялся упасть, ища опоры, Антон вытянулся, как по струнке, Леха подошел ближе и посмотрел на Севу.
И снова молчание… Молчание во всех мирах и измерениях.
Разве они могли сказать что-нибудь друг другу? Он, Сева, проживший в темноте три дня и доживший все-таки до завтрака, и – они – ничего не пережившие и боявшиеся даже войти в кухню?!
Стоял жаркий июнь. Страна голодала, люди перебивались кое-чем из старых запасов. Пашка посмотрел куда-то поверх голов, шагнул и протянул Севе кулак. Сева молча уставился на Пашку, не понимая, то ли тот хочет его ударить, то ли подарить что-то. Пашка разжал руку – на ладони лежал свежий, ароматный кусочек колбасы.
- Любительская, - сказал Пашка.
Перестал капать кран. Но тишина погасла. Кто-то включил свет…
Может, дело было в солнце, которое достигло зенита и безусловно было довольно своей высотой. Или это была колбаса, вкус которой мальчишки запомнили навсегда, как помнят только дети одуванчики и летний парк? Да нет, дело было вовсе не в колбасе. Но как нужны нам люди, которые способны посмотреть поверх голов и сделать шаг - шаг навстречу!