Рассказ
1.
Южная ночь разлилась легко, без проволочек и скрыла всё: и следы дневных баталий, и страхи, и тайны, и намерения. С высокого неба то и дело трассирующими росчерками срывались тусклые звёзды и милостиво таяли, не долетая до затаившейся в беспокойном сне земли. В наслоениях покровов беззвучно шевелилась, дышала и пульсировала жизнь…
Сквозь поволоку застывшей в дрёме хмари с мудрым прищуром взирала луна, бросая блики на темные силуэты людей.
Двое мужчин сидели за пригорком и напряженно вглядывались и вслушивались в полный недоговорённости и сюрпризов полумрак. Глаза их, привыкшие к тьме, были зорки, уши чутки, голоса глухи.
– Они там… – прошептал рыжебородый, кивнув головой в сторону холма, – я чую…
И тут, словно в подтверждение его слов с холма потекла песня:
«Темная ночь, только пули свистят по степи,
Только ветер гудит в проводах, тускло звезды мерцают…»
Голос певца был молодой и чистый и полон не сказанной и не расплёсканной нежности:
Как я люблю глубину твоих ласковых глаз,
Как я хочу к ним прижаться сейчас губами!
Темная ночь разделяет, любимая, нас,
И тревожная черная степь пролегла между нами.
Рыжебородый заволновался и толкнул напарника:
– Усман!.. Давай, подсеки этого соловья на слух!..
Пряча досаду и медля с ответом, Усман пропустил через кулак свою рано поседевшую бороду и, как смог, равнодушно заметил:
– Красиво выводит… Пусть допоет.
Песня теплела, полнилась любовью, тревожила и манила, как женщина, звала в безмятежную юность и томила душу…
«…Смерть не страшна, с ней не раз мы встречались в степи,
Вот и сейчас надо мною она кружиться…»
– Ну, Усман! Не тяни!..
«Ты меня ждешь, – не унимался глупый птенец, – и у детской кроватки не спишь, и поэтому знаю, со мной ничего не случится…»
– Будь оно всё проклято! – прохрипел Усман и нажал на курок.
2.
Застывшие глаза солдата удивленно смотрели в темное небо. Выглянувшая из-за тучи луна услужливо проявила его бледный лик с по-детски припухлыми недоцелованными губами, обрамленными мягким пушком.
Усман вглядывался в лицо юноши и что-то светлое и хорошо забытое тяжело шевельнулось в памяти и, не справившись с тьмой, беспомощно сникло. Рыжебородый хладнокровно обшарил карманы убитого, достал сложенный вчетверо конверт и посветил на него крохотным фонариком. Надпись на белом поле была четкой: Аминат Темботовой.
Внутри лежала записка:
«Милая Аминат!
Ради всего святого, помоги моему Алику, коли встретишь его. А уж я, клянусь, выручу твоего Алибека, если доведется ему быть в Москве. Вспомни, как мы клялись в вечной дружбе и мечтали дружить домами, когда закончили университет. Я ничего не забыла.
Надежда.»
– Не твоей ли Аминат адресована эта записка, Усман? – с суховатым смешком поинтересовался рыжебородый, понаблюдав как напряженно читает послание напарник.
Усман пожевал губами и мрачно уставился в лицо парнишки. Затем бережно скатал записку трубочкой, затолкал в стреляный патрон и положил тот в солдатский карман.
– Нет больше нашего Алибека, Надежда… – чуть слышно обронил он в посеребренную млечными нитями бороду и ответил напарнику: – Мало ли у нас Темботовых?..
3.
Юная девушка сидела у окна, похожего на чёрную дыру в полный неожиданностей мир. Из магнитолы у её босых ног струилась песня:
Как я люблю глубину твоих ласковых глаз,
Как я хочу к ним прижаться сейчас губами!
Темная ночь разделяет, любимая, нас,
И тревожная черная степь пролегла между нами.
Верю…
Внезапно песня оборвалась – отключили свет – и последняя нить незримо истекающего тока плетью предчувствия хлестнула по девушке. Она вздрогнула и, обхватив белыми гибкими руками голову, согнулась, касаясь лбом коленей: «Не-е-ет!!!»
4.
В тёмной беззвёздной ночи у оружейного склада суетились люди без слов и теней. Возле крытого тентом военного грузовика стояли двое.
– Скажитэ своим парням, штобы шавэлились, палковнык… – с заметным акцентом досадливо процедил сухопарый покупатель, – я должен быть на месте до пэрвых пэтухов.
– Не волнуйтесь, я свое дело знаю, – поспешил успокоить его низкорослый продавец, кидая опасливый взгляд на трёх перекуривающих неподалёку подчинённых и увлекая сухопарого в более недосягаемое место.
Дождавшись, пока командир скроется, безмолвные солдаты ожили.
– Шакал! – с чувством сказал первый и смачно сплюнул в ночь ругательство, адресованное неведомой старой шакалихе. – Сволота безродная…
– У денег нет Родины, – безразлично заметил второй и, почесав переносицу, счёл нужным добавить: – И у оружия тоже.
– Нет Родины… – эхом повторил третий и, задрав голову, заглянул в мутное око бледной луны: – Родины нет у шакалов.
Словно не желая стать свидетелем чужих тайн, луна поспешно скрылась за пологом ночи.
Тёмная, тёмная, тёмная ночь…