C праздником 9 мая у меня связанно огромное количество воспоминаний. Ещё с первого класса мы, семилетки, стояли у памятника, несли вахту по пять минут, стоя в белых рубашках на пронизывающем майском ветру. Хотя, что это я, погода порой выдавалась замечательная, а мерзли мы всем классом чуть позже, когда одна Особа Одарённая, кутаясь в теплую куртку, буквально отбирала у нас верхную одежду ради красивого вида. Эстетика, блин. Белый верх, чёрный низ, красные галстуки и пилотки. А ещё синие руки и температура на утро.
Я никогда не чувствовала заинтересованность и настоящую душевную искренность к ветеранам, которая должна была исходить от моих учителей или от администрации посёлка(или деревни, они вечно меняли определение в связи с налогами), в котором проходило моё детство. Всё было слишком наигранно. Я отчётливо помню речь ветерана, с трудом выехавшего на инвалидном кресле:
«Вы не переживали тот ад и ужас, которые мы проходили семнадцатилетними юнцами! Вспоминаете о нас только тогда, когда нужно! Лицемеры!»
Все посчитали, что он попросту пьян, чтобы оправдать себя. А на самом деле его била злость. Я стояла рядом с букетом, смотрела огромными глазами и не понимала, почему все взрослые краснеют, глядя на него. Администрация на синей тумбе минуты две отходила от такой «наглости», а потом продолжила, как ни в чём не бывало.
Синей тумбы уже не стало. Её вытеснили ларьки с мороженным и пивом. Постепенно памятники зарастали, их изредка обновляли, подкрашивали серебрянкой. Ветераны вымирали, их оставалось с каждым годом всё меньше и меньше. В посёлке моего детства их было несколько сотен, на митинг они шли ровным строем, блестя рядами медалей и сединой. От них пахло старостью, нафталином и чем-то ещё… И у них были самые прозрачные глаза, словно цвет был давно размыт, выплакан с той болью и усталостью, которыми одарило их время.
К классу восьмому меня приняли корреспондентом в «Музей Истории Посёлка» за красивый почерк, усидчивость и умение выслушивать. А может быть и потому, что началась летняя отработка, и хилую дочь мама не разрешила отправить на плантации моркови и свеклы. Так или иначе, я с тетрадью и ручкой ходила по адресам, передавала приветы и гостинцы от школы, записывала воспоминания.
За месяц я обошла с полсотни ветеранов. На самом деле я должна была записать воспоминания у десяти, но, видя мои успехи в «ведении переговоров», мне давали всё новые и новые адреса. Наверное, старики попросту тянулись ко мне, я выглядела словно призрак из их прошлого. Худой, нескладный подросток в любимом залатанном бабушкином сарафане, вручную расшитый кружевами и вышивкой, с длинной косичкой и лицо…Лицо наивное, не тронутое косметикой. Мама строго запрещала мне краситься до окончания школы, и я не сопротивлялась. От меня пахло травами, солнцем и одиночеством.
Ветераны меня называли дочкой, приглашали в дом. Усаживали за стол, накрытый непременно изрезанной немного клеенкой в цветочек. Наливали чай, заваренный на смородиновом листе. Доставали из сервантов подносы с конфетами и печеньем, лежащие за стеклом в ожидании гостей.
Они были так же одиноки, ветераны из моих воспоминаний. В основном, это были женщины. Иногда встречались семейные пары, крепко привязанные друг к другу кровью, ранами и медалями. Они были все непременно улыбчивы, красивы и ранимы. Я тщательно, насколько умела, подбирала слова, но у меня не получалось.
Их слова лились отравленной горечью. Я живо видела, как они стирали ошмётки бинтов от засохшей крови в холодной воде. Иногда без мыла, иногда с разъедающей щелочью. Как вскрывали мои молодые медсестры гипс, а под ним были язвы, гной и личинки. Как умирали их друзья, подруги, не доживая до утра на холодной земле. Как учились они управлять своими эмоциями и своими рефлексами. Жили одним днём.
Кто-то сходил с ума от подобного, плакал. Его мучили кошмары… Да всех их они мучили, просто не говорили они об этом нескладной девочке, и без того видели, как ей было больно.
Я забегала к некоторым и после музея. Летом часто помогала то воду принести, то огород полить. Но больше всего они любили со мной чаёвничать, рассказывая не столько про войну, сколько про старину. И они расцветали, вспоминая умершие неподалеку деревни, в которых раньше шумела жизнь, а сейчас два-три двора. До сих пор осталось ощущение, что не с бабками я болтала, а с девчонками моего возраста. Краснея, делясь секретами и памятью. И наверное, они были моими настоящими подругами, для сверстниц я была белой вороной, которая не хотела быть,как все - крутой, обожаемой парнями и не чурающейся алкоголя.
Я была общей внучкой моих ветеранов, они - моими бабушками и дедушками, родных я к тому времени потеряла. Может, ещё и поэтому тянулась к ним.
Но время шло, подкашивало их здоровье. Смерти моих стариков я переживала, как свою. На похороны я не ходила,но терять их было больно. Сквозь слёзы я улыбалась, потому как знала - впереди у них началось новое путешествие.И ещё они живы в моих воспоминаниях.
На смену им пришли новые странички музея, ветераны Афганской и Чеченских войн. Их наследники были злы, любили водку и мат. Мы ходили к ним за воспоминаниями для музея по двое, по трое. С учительницей.
Мы боялись их. Хищников, обозленных на весь свет.
Иногда встречались и добрые, душевные парни. У каждого было прошлое, семья и даже дети. Но вспоминать они не любили. Боялись выпустить то, что было внутри.И я их понимала, пасынков ненужных войн. У них не было того, что было у моих стариков – свободы и выбора. А также « Великой идеи, спасающей родную землю» Мои ветераны были как все в их время, ласточками надежды на мир для своих потомков. Эти же – избранными судьбой злыми псами войны, ненужные своей стране.
Это история моего посёлка городского вида, уже теперь снова официально деревни. Налог на землю повлиял, если не ошибаюсь.
Сижу и выливаю из себя воспоминания, то умиляюсь, то плачу. Сарафан лежит в комоде у мамы, на память потомкам. А ветераны…Они живы, мои бабы Нюры, Светы, Татьяны. Деды Николай, Савелий, Пётр, Андрей, Александр.
Живы в глубине меня. И я счастливо улыбаюсь, шепча им: « С праздником Победы, дорогие мои старики…»