Из цикла «Невыдуманные истории»
Этот рассказ написан по воспоминаниям и от лица реальной героини – Александры Николаевны С., на долю которой, как и всех советских людей, выпали страшные годы отечественной войны. В конце мая 2009 года ей исполнится 84. Уже давно выросли её дети и внуки, но время не властно над памятью…
Первый раз в жизни я была рада, что жили мы не в просторном светлом доме, а в маленькой покосившейся саманной хате с мазанными земляными полами и камышовой крышей…
В тридцать восьмом году отец с мамой и семью детьми, продав за бесценок большой дом под железной крышей недалеко от Москвы, переехал жить на Северный Кавказ. Отец считал, что здесь спокойнее, сытнее и легче будет всем нам выжить и подняться на ноги. С разрешения начальника станции мы жили сначала на вокзале, спали на соломе, которую стелили каждую ночь на пол у каминных печей, облицованных изразцами, а утром убирали. Потом удалось купить небольшую, как здесь называли, хату с огородом в двадцать пять соток земли и самое главное, корову-кормилицу. Меня приняли на работу в районную типографию, а отца – в колхоз. Братья и сестры, кроме младших, поступили снова в школу, сдав экзамены. Каждую осень колхоз выделял нашей семье, как и другим колхозникам, пшеницу, кукурузу и просо. Всё наше село утопало в зелени садов и виноградников, на площади, перед сельским советом размещалась школа животноводов, рядом - типография, церковь. От площади веером расходились небольшие, мощеные булыжником, торговые улочки с многочисленными лавками, магазинами, базаром. В небольшом сквере, который именовали парком, была танцплощадка, рядом со сквером - клуб и библиотека. За селом – мельница, кирпичный завод. Отец планировал строить новый дом. Жизнь наша вроде бы постепенно налаживалась. Мама всегда говорила: «Ничего…лишь бы не было войны…». Вместе с тем, международная обстановка оставляла желать лучшего. Гитлер уже хозяйничал в Европе, и мы опасались, что война может затронуть и нас, однако искренне верили, что нападать на Советский Союз фашисты не посмеют, а если и нападут, то наша армия даст им отпор у границ и война будет короткой.
О вероломном нападении фашистской Германии на нашу страну и объявлении отечественной войны мы узнали из обращения Молотова к гражданам СССР в полдень 22 июня 1941 года. Всё село собралось у репродуктора на площади перед сельсоветом. А в августе отец был мобилизован в действующую армию, и мы семеро, один другого меньше, остались на руках у мамы. Сводки совинформбюро были для нас тогда самыми желанными и передавались из уст в уста. И когда наши войска разгромили немцев под Москвой, мы плакали от счастья. Теперь-то точно война должна была скоро кончиться.
Но в начале осени сорок второго года немцы вошли в наше село. Школы, которые не закрывались все эти месяцы войны, превратились в казармы для солдат, в здании сельсовета расположился немецкий штаб, а в домах, которые были подобротнее других в селе и побогаче, выгнав хозяев, расквартировались офицеры. Появились специализированные продовольственные магазины для командного состава, в которые нам запрещалось даже заглядывать. Установлен был комендантский час, и очень быстро, почти за два-три дня оккупации, были расстреляны все не ушедшие на фронт комсомольцы, председатели сельсовета и колхоза, евреев заставили пришить на одежду шестиконечные звезды. Солдаты ходили по дворам и забирали одежду и все съестные запасы, уводили коров, свиней. Водил их новоиспеченный староста, в прошлом тихий, ничем не приметный человек, небольшого роста, которого односельчане даже и не сразу вспомнили после его назначения. Зато теперь он лютовал и выслуживался перед оккупантами. Люди старались не попадаться ему на глаза, днем обходили стороной его дом, но каждую ночь кто-то поджигал его сарай или измазывал стены дома дегтем, после чего фашисты по его указке расстреливали невинных жителей. Но на следующую ночь всё опять повторялось.
В тот страшный день мама, как всегда, спрятала нас на печи: в самую глубь – детей повзрослее, вперед – самых маленьких.
(Странно, тогда я не задумывалась над этим, но никто из детей за годы войны не плакал) В дверь, чуть не сорвав её с петель, первым, как хозяин жизни, ворвался староста. У меня всё внутри застыло, неужели они решили отобрать нашу мазанку, которая до этого момента вызывала у них лишь отвращение. Староста сразу указал на амбар, вернее, стоявшую в углу бочку, где мама хранила драгоценную пшеничную муку, из которой раз в неделю пекла нам хлеб. Немец удовлетворённо кивнул головой и тут же староста приказал маме печь блины. В хате появились еще трое улыбающихся немцев, а четвертый с автоматом гонялся по двору за нашей чудом уцелевшей единственной курицей, крича во всё горло: «Курко…яйко…». Мама запричитала, показывая на наши высунувшиеся с печки детские головки. Немец ткнул в неё хлыстом и приказал печь, пока не кончится мука. В этой обстановке никто не обратил внимание на то, как моя сестренка слезла с печи и набрав горячих углей на заслонку, бросила их в лицо немцу: « Курко? Хочешь курко? На вот, покури!». Немец схватился за автомат, и мы навсегда простились бы с сестренкой, а скорее всего, и с нашими жизнями, если бы в этот момент не началась очередная бомбардировка. Это наши самолеты по нескольку раз в сутки бомбили немцев и, конечно, нас тоже. От таких бомбардировок были разрушены многие дома, но в селе всё равно каждый раз радовались появлению наших самолетов и ждали их, не задумываясь о том, что и нам тоже грозит смертельная опасность. В моменты налетов мы ложились с мамой на пол под окнами, которые почти все были заложены мешками с песком, или неделями жили в окопе, вырытым прямо в огороде. Вот и сейчас, эта бомбардировка спасла нас от расстрела.
С этого дня, кроме других тягот оккупации, на нас обрушилось новое испытание – голод. Муки не было, курицы – не было, коровы, а значит и молока, тоже не было. Ели траву и варево из картофельных остатков, за которыми мы с сестренкой и соседкой ночью, когда наши самолеты начинали бомбить, пробирались на бывшие колхозные поля, которые местами были уже покрыты снегом и замерзшей ледяной коркой. От взрывов бомб землю разбрасывало в разные стороны и тогда в этом месте, если повезет, можно было найти картофель или то, что от него осталось. Такие вылазки были опасны не только из-за бомб, если попадешься немцам, расстрел неминуем – партизаны. Мама заставляла нас больше спать и петь, чтобы меньше хотелось есть. На огороде не осталось ни одной травинки и мы с надеждой думали о весне, потому что вырастит новая трава, а это значит и мы не умрем от голода. Через месяц наши тела начали опухать, и я решилась пойте в немецкий продовольственный магазин. Там работала красивая молодая русская девушка, и я надеялась, что она не откажет мне и даст что-нибудь для малышей. Выждав момент, когда в магазине никого, кроме неё не было, я забежала в помещение. Девушка ничего не спрашивая, схватила кусок сала и протянула его мне. Но в это время в магазин вошел офицер, девушка замахала руками и, сделав мне знак бежать, строго закричала, чтобы я убиралась и что этот магазин не для нас. Офицер поднял свой хлыст, на самом конце которого, видимо, был привязан свинцовый груз и стал избивать меня. Как я унесла ноги, не знаю. Целую неделю мама прятала меня по соседям, а на спине моей осталась память от немецкого подарка.
Вскоре на площади перед бывшим сельсоветом, а теперь немецким штабом, вывесили списки девушек, которых намеревались угнать в рабство в Германию. В них была и моя фамилия. Под угрозой расстрела мы должны были утром с вещами явиться на железнодорожную станцию. Мама плакала не переставая. Кое-как вместе мы собрали для меня скудное одеяние: связанные мамой из овечьей шерсти теплые носки, платье сестренки и мамино старое пальто. Из еды взять было нечего. Угомонившись, младшие заснули на печи, а мы с мамой и сестренкой, обнявшись, плакали и прощались.
После полуночи в нашем маленьком окошке, которое мы с трудом заделали битыми стеклами, раздался робкий стук. От неожиданности мы вздрогнули. Обычно так стучали соседи, но они приходили или днем или вечером, а если мы куда-нибудь собирались вместе, то заранее договаривались.
- Кто там?
- Свои. Немцы есть?
- Нет.
- Откройте.
На пороге стояли двое грязных, измученных, худых солдата с красными звездочками на шапках. Как потом оказалось, разведчики.
Мама выстирала и высушила их одежду, напоила кипятком, а мы с сестренкой наперебой рассказывали, где у немцев стоят зенитные батареи, где штаб, где казармы, в каких домах живут офицеры, как лучше подойти к школе, где склад оружия…
Разведчики достали консервы, буханку черного хлеба и два кусочка сахара, которые мы, дети, потом по очереди сосали и, которые так не хотелось вытаскивать изо рта. Через несколько часов разведчики ушли. А когда одевались в свои чистые гимнастерки, глядя на наших ребятишек, один из них протянул маме своё нательное бельё.
- Как же ты то, сынок?
- Обойдусь, мамаша…
Он назвался Сергеем.
Утром началась канонада, потом по улицам пошли танки, за ними полуторки, подводы, солдаты. Немцы, застигнутые врасплох, кто в чем, бежали по огородам. Женщины и дети выходили из домов, плача и радуясь, обнимали и целовали наших солдат, выносили им всё, что осталось ещё в доме. А через два дня мы узнали, что войска Северной группы Закавказского фронта при поддержке четвертой воздушной армии освободили город Георгиевск, Минеральные Воды, Пятигорск, Кисловодск…
Отец мой встретил победу в Польше. Он побывал в плену, два раза бежал, получил тяжелое ранение, перенес операцию, награжден медалями.
Родившегося после войны братика, мы назвали СЕРГЕЕМ.