Памяти Велимира Хлебникова
(9 ноября 1885 — 28 июня 1922)
...Слово было синим, в сияющей оправе, и было наполнено прохладой и бесконечным покоем.
Велимир ощутил его совсем рядом и снова упустил, внезапно очнувшись от короткого забытья.
Он знал, что умирает. Смерть слилась с жесткой, короткой не по росту березовой лавкой, на которой угасало его изможденное тело, и, не торопясь, каплю за каплей, смаковала сочащуюся из него жизнь.
Маленькое мутное оконце крестьянской баньки едва пропускало утреннее солнце, словно было в сговоре с подступающей Тьмой.
Тонкий умиротворяющий запах источала принесенная на Троицу трава. Его невидимые волны слились с неровным дыханием Велимира и он увидел себя пятилетним мальчиком в сентябрьской калмыцкой степи, замершим в созерцании розового степного "лотоса", называемого в народе безвременником. Он оторвал взгляд от цветка и обратился к горизонту.
Степь купалась в пернатых облаках и струилась запахами увядающего разнотравья. Казалось, он стоит на вершине огромного шара, вокруг никого: только черная степная чайка парила совсем низко. Он зажмурился и почувствовал себя птицей. Очнулся от резкого крика чайки и увидел черное перо, плавно опускающееся прямо в соцветие безвременника. На нем горела алая капля крови...
...Велимир застонал. На лоб легла рука ухаживавшей за ним крестьянки Федосьи: "Господи, мается-то как!". Рука ее пахла луком и хлебом...
..."Витюша, что с тобой?"
Рука матери, лежащая на горячем лбу, пахнет луком и хлебом. Голос тревожный. Она с трудом разжимает его пальцы, стиснувшие птичье перо. Переводит взгляд на сына. В глазах ее слились свет и бездна. Где-то там, глубоко спрятано главное Слово, синяя и сверкающая тайна, но она забыла его. Неулыбчивые губы лишь повторяют беспомощно: "Витюша, не молчи, Витюша, поплачь..."
Она не видит, что он плачет: слезы льются внутрь, в глубокую трещину...
Целыми днями Витюша молча бродит по дому. Никто ему не мешает. Вот кабинет отца. Он орнитолог и в его кабинете много-много застывших птиц с остекленевшими глазами. Витюша касается их мертвых крыльев рукой и его пальцы стынут...
... Федосья в который раз растирает его ледяные руки. Слышно чье-то сдавленное перешептывание: "Уходит...", "Нет, нет, отойдет...", "Отойдет, да вот только куда? Глаз поднять нету сил уже..."
...По суматохе в доме Витюша понял, что кто-то приехал. Это отец – большой и сильный. Он тормошит мальчика, а Витюша вдруг замечает на его руках алое пятно и плачет...
Вспомнилось, как он был счастлив недавно, когда отец возил его в улус, где они, сидя у костра, слушали джангарчи. Раскосые лица калмыков были освещены костром и благоговейным вниманием. Витюша слушал сильное горловое пение джангарчи и наливался знакомым восторгом полета.
Перед отъездом калмыки желают им с отцом белой дороги...
Дороги скитаний: разве были они белыми?
Алые брызги ненавистной войны... Он вспомнил, как зимой 19-го прятался от войны в Харьковской психиатричке, и врач попросил написать его рассказ об охоте.
"...Воют в рога, скачут и ищут зайца-врага. Белый снежочек, скачет комочек, заячьи сны, белый на белом, уши черны... зайчиха дрожит, уже вдовушка, людям люба заячья кровушка..."
Алое на белом, алое на черном...
Любить больно, он понял это еще тогда, в степи. Больно и одиноко быть не понятым теми, на чью любовь уповаешь – это он понял позже.
Одиноким скитальцем бродил он по миру и творил Слова, и одухотворял их, и не боялся быть обманутым ими.
А как хорошо ему было в Персии!
Он снова ощутил покачивание волн и жар южного солнца. Его тело было невесомым. Бирюза морской глади напоминала весеннюю степь, и ветерок нес к нему синее в сияющей оправе Слово, наполненное прохладой и бесконечным покоем. О, сейчас я обрету его!...
Алые капли чужого солнца упали на сверкающую синь и вмиг превратились в беспощадный огонь, вытесняя благостную синеву мертвой чернотой золы. "Нет!" - прохрипел он из последних сил и попытался смахнуть пламя ресницами...
Перед ним высветилось лицо Федосьи:
"Трудно помирать?", – тихо спросила она.
Синь ее мудрого взгляда пронзила догадкой: "Она знает это Слово, и знала всегда!"
Заглянув на дно ее всезнающих глаз, Велимир внятно ответил "Да" и закрыл свою боль черными крыльями век.
Еще сутки блуждал он внутри себя в мучительном беге за ускользающим Светом, наполняя тревожное ожидание глубокими вздохами и слабыми стонами.
Затем затих, словно пораженный подтверждением своей некогда сказанной мысли: "Все осталось по-прежнему в этом скорбном мире, только Я смотрю на него против течения ..."
ПРИМЕЧАНИЕ
Другие мои публикации о Велимире Хлебникове:
Хлебниково поле http://proza.ru/2009/05/10/790
Королю времени http://proza.ru/2014/02/03/198
Блаженный странник http://proza.ru/2010/12/20/64