Полет к золотой осени

 




Время шло в каком-то своем направлении, неподвластное, горделивое, шаги его чеканной походки отдавались  ударами в висках, и, главное, было непонятно, куда оно направилось – приближался ли намеченный человеком момент начала действия, или, напротив, отдалялся...Но переговоры с ним,  временем, все ж  вести было можно -  торговаться, уговариваться, что ещё минут пять, десять... Время согласно кивало, да ему и не было жалко этих минут, как, впрочем и часов, лет, столетий...Берите, пользуйтесь...
Он взял, чтобы  полюбоваться.
И было чем. Отсюда, сверху, развернулась такая захватывающая картина ...
Еще со времен школьного хождения в «художку» он полюбил Левитана. Особенно осенние пейзажи. А самой  любимой  картиной была «Золотая осень. Слободка.». Вырезанная из журнала картина висела над письменным столом, и напоминала о любимом дошкольном  детстве в   деревне. Домишко  бабушки стоял почти на краю,  еще пара домов – и поле, а за ним дальний лес, совершенно очаровывавший осенью.
И сейчас появилось ощущение, что он очутился там, в деревне,  и с плоской крыши сарая вглядывается в картину золотисто- красного леса вдали, узенькой полосой лежащего над линией горизонта, а всё остальноё место занимает небо, осеннее, с проплывающими облаками,  и тучами  слева, со стороны реки. Небо, наполненное воздухом, сырым ветром, возбуждающее смутные желания полета, путешествий, да и просто – раскинуть руки и закричать «О-го-го ...». 
В данный момент «О-го-го ...» кричать не хотелось, а, напротив, хотелось заплакать. Выглянувшее из-за облака заходящее солнце сумело напоследок кинуть ему в глаза яркий луч. Глаза зажмурились, и лежащим в раздумьях на их гладкой поверхности слезам всё же пришлось покинуть отчий дом и начать тихое сползание по щекам...
Он шмыгнул носом и растер слёзы по скулам.    
Захотелось в этот осенний лес, долго идти к нему по полю, присесть на минутку на опушке, перекурить и окунуться в звуки и краски, загребать ногами сыроватую листву, ворошить под березами и осинами  подобранной  палкой, наслаждаться похожей на дождь песней падающих листьев....Находиться до одури, до того волшебного момента, когда мысли утомятся и улягутся, ощутить, что немного заблудился, закрутиться, выбрать направление,  и зашагать уже быстро, не обращая внимания ни на грибы, ни на красотищу эту, и думая о главном, простом и понятном – как выбраться из леса....
А потом домой, к горячему чаю...
К горячему чаю... Когда бабушка была жива, и в силах, она пекла пироги. Часто пекла, по давней, с младых лет, нужде, перешедшей в  привычку. Пироги с капустой, рисом и луком, а на остаточках теста – просто   плюшки, посыпанные  сахаром...
Когда бабушка была жива... Она его любила, и как не любить, когда вырастила с пеленок, всегда была рядом, поругивала, конечно, за проказы детские и дури взрослые, но всё прощала, только вздыхала и смотрела так любяще - печально, чуть покачивая головой.
«Вот бабуля меня любила...А теперь что... Да ни что, да не нужен я никому... И Ей не нужен...Не люблю я тебя, говорит... Не ходи ты ко мне, говорит... Влюбись в другую, говорит... И пусть. И ладно. И вообще... Эх!»  Это, вероятно, был монолог хмеля в голове, но так ладно и убежденно говорил хмель, что голова согласно кивала...
Солнце почти ушло. Ему тоже было не интересно, всё уже видело, всё уже слышало, привыкло ко всему, и монотонно делало свою работу – вставало утром и садилось вечером. Как робот, без сбоев.
А он – не робот. Сбои случаются, да ещё какие...
Да такие, что согревает лишь водочка. Много холодной водки, хорошо бы с салом, лучком и черным хлебом. Водка холодная, а внутри горячо. И много-много мыслей. Кричат и разбегаются в разные стороны, пока не станет пусто и тихо в голове. Как в Космосе. И можно перенестись с огромной скоростью в какую-либо точку окружающего пространства. Силы человека весьма ограничены, поэтому особо недалеко, в пределах, скажем, окружающей местности. Но - практически мгновенно. Вот только что сидел дома, за  кухонным столом, и раз – на берегу озера, пустынном, потому как осень и поздний вечер. И очень хочется купаться. Раздеваешься нагишом – и в ледяную воду. Отгоняя плавающие листья ивы, заходишь по грудь, ухаешь- охаешь, окунаешься с головой, и плывешь по черной воде...  А потом, трясясь, натягиваешь одежду, и домой, к чаю...
Или как сегодня...Сидел, пил, слово за слово... Ну, сам с собой – слово за слово, спорил, обижался... И вот тебе, стоит здесь и ...И что? Домой, что ли, к чаю...
Домой, к чаю...И опять навалится тоска... Как говорят, глухая...Точно ведь, глухая... Хоть пой, хоть вой... Не шелохнется. Не слышит. Навалилась и давит, и душит, порой и не поймешь, почему... Не горе, не беда... Тоска, блин. И на фиг...Всё на фиг. И тоску эту, и вообще.. Всё. И всё. И пусть. И хватит. Раз сюда попал – значит, судьба.
Он сделал пару шагов, оказался на краю. Посмотрел вниз. Внизу выпивали. Трое мужиков расположились на лавочке, разложили что-то на газете, отсюда не разглядишь, но бутылку видно. Передают друг другу, отхлебывают, и наверх поглядывают. На него, что ли... Замахали руками, кричат... «Эй, мужик ... Хорош стоять.. Давай туда или сюда, блин... А то  лети к нам, выпьем...». Мужики заржали. «Давай, голубь, слетай...».
А туча меж тем подбиралась, посылая впереди себя ветрище. Ветрище пробрался под одежду, обшарил, обдул, продул... Стало холодно, хмель замерз и начал выбираться. И какого черта сюда занесло, на эту крышу ? Как обычно, ничего не помнилось. Вот сидел на кухне... и вот стоит на крыше, любуется, так сказать, окрестностями. И мысли такие.. черные... Типа – с крыши этой... Потому что..  А что « потому что»? Короче, пить меньше надо. Всё, начну новую жизнь. Уеду вообще из города. В деревню свою поеду. Там домик- развалюшка, заброшенный. Там - Родина. Там меня любят все – и дом, и сад старый,  и колодец на улице, и лес...
А лес вдали почти не светился. Темнело. Домой, к чаю...Дурь вымывать.
И ветер дунул – « домой – так домой». В спину дунул, толкнул. И дурь, пока не промытая чаем,  от толчка недовольно заворочалась в голове. И голова замоталась, типа. «Тише ты, дурь!». Ну и собственно...
Собственно, чудо произошло. 
Или не чудо, просто он не знал, что летать умеет. Не пробовал никогда, да и всё... Сначала он почувствовал, что от толчка ветра в спину накренился вперёд, тело преодолело критическую точку, необходимую для ещё возможного возврата в вертикальное состояние, перед глазами исчезла чудная картина золотого леса, а возник  двор, маленький, в общем, с этой высоты. Мелькнуло «падаю, блин...» А изо рта уже вырывалось «ААААА...». И руки, совершенно независимо от сознания, начали как-то резко  подниматься в плечах, пытаясь оттолкнуться от воздуха, и замедлить падение...
Пространство  довольно долго наблюдало за его перемещениями.  Разговоры «сам с собой» всегда находятся под особым наблюдением, а уж такие эмоциональные, громкие, наполненные просто вспыхивающими, как бенгальские огоньки, отрицательными эмоциями... Как говорится  - «было видно за версту».  И было видно, как произошел резкий энергетических всполох – сознание  отключилось, эмоции заискрили, задергались во все стороны, неуправляемое тело  включило автоматическую программу  поиска неконтролируемых желаний. Тело, сидевшее за столом перед допитой бутылкой водки, встало, натянуло куртку, сапоги, и вышло в подъезд, не забыв запереть дверь.
Его даже почти не шатало, тело это. Быстрым шагом направилось оно в сторону парка,  потом притормозило, закурило. Достало сотовый. Чертыхаясь, долго тыкало по буквам... промахивалось, упорно жало на другие кнопочки, исправляло...Потом удалило всё набранное и выбила коротко «Поговори со мной». Отправило, и стало смотреть на телефон. Опустило его в карман, сунуло руку, зажало в кулаке теплый прямоугольничек... Прошло немного, бормоча, снова покурило, и  свернуло к ближайшей девятиэтажке...Незапертый люк, плоская крыша. Других высоких домов рядом не было, и развернувшаяся красота вызвала на лице улыбку. Мысли потекли бурной, полноводной рекой, направляясь, собственно, к краю крыши, чтобы оттуда красивым водопадом полететь вниз и раздробиться на тысячи капелек- проблесков сознания, рассыпаться во все стороны, потеряв свою целостность и  память. Померцать и затухнуть.
Но вышло все не так. Беспорядочные взмахи руками выровнялись, нащупали нужный ритм, приноровились рывком отталкиваться от волшебно загустевшего пространства, и подниматься всё выше и выше. А всё его естество охватил такой восторг, какого он не испытывал, кажется, никогда в жизни. Нечто похожее он ощущал когда- то давно, в Карпатских горах, поднявшись по крепкому сияющему снегу на вершину Говерлы.  Каждый шаг тогда, вверх по склону, приближал белоснежную вершину и отдалял от них, двоих, весь остальной мир...Лесистые склоны, маленькие домики приюта, узенький серпантин дороги  в поселок – всё казалось игрушечным, малым и милым. Какие горести-тревоги могут царить в этом крохотном мире, где и людей – то, волнителей и вредителей, не видно. Внизу – игрушечная зимняя сказка. Вверху – он и  вершина. И ещё небо, огромное, самодостаточное, независимое от мелких, почти незаметных волнений человечков на земной поверхности.
И вот сейчас он летел по этому небу, как его птица- частица, как ветер, дующий  сторону леса. Внизу проплывало уже темнеющее перед закатом поле, приближались кроны деревьев, восторг сменился усталостью, заломило плечи. И потихоньку – ниже, ниже – он опустился на березовой опушке. И почувствовать землю под ногами оказалось тоже восторженно и необходимо. Налетался.
Он посидел немного, глядя на темный силуэт города. Перекурил это дело, и довольно буднично зашагал по еле заметной уже тропинке, через поле, к городу. К дому. И к новой жизни.
Пока добрался, уже совсем стемнело. И он практически протрезвел.  В подъезде пахло ужинами и кошками. На первом этаже, похоже, жарили, яичницу с колбаской. А вот ближе к его этажу запахло пирогами. Он улыбнулся. Хотелось есть, и пить Просто пить, а не выпивать.
На кухне горел свет. На столе стояла миска, прикрытая полотенцем. И запах... Волшебный запах горячих пирожков с капустой.
А на табуретке, сложив на коленях  худые, старческие руки,  в темных округлых пятнах, с выпирающими из-под суховатой кожи синими венами,  сидела, и смотрела на него, застывшего на пороге,  покойная бабушка.
Они помолчали, глядя друг другу в глаза.
Бабушкины губы дрогнули.
Она улыбнулась.


14 апреля 2009.