О ПЛАЩАХ, МИНЕЛАХ И ТРЕТЬЕЙ ПРИНЦЕССЕ
Дни мелькали перед ним, как цветные картинки на страницах книги. Синяя лента реки, искрящаяся на солнце, зеленовато-жёлтые поля, тенистые рощи и стайки ярко раскрашенных крестьянских домов, издали похожих на новенькие детские игрушки. Невысокие круглые холмы и снежно-белые кувшинки в заросших тиной озёрах. Щебет птиц, топоток мелких зверюшек в густой траве, неумолчное тоненькое жужжание насекомых. Нежные трели флейты и звучные аккорды минелы. Вил насвистывает что-то печальное, тут же - весёлое, снова серьёзное и грустное. Тихонько напевает без слов. Смеётся. Когда он свистит, вокруг его головы неизменно вьётся несколько пёстрых пичужек; иногда самая смелая садится ему на плечо, и он, улыбаясь, легонько касается перьев кончиками пальцев. И птичка, вот удивительно, не пугается, не улетает! На Энтиса он не смотрит, только вперёд, вдаль, в небо...
Рыцарь хорошо усвоил полученный в Затишье урок: завидев деревню, накидывал белый плащ, как бы жарко ни было, и внимательно приглядывался к людям, называя своё имя. Но недоверия во взглядах ни разу больше не замечал - зато заметил другое. Крестьяне вились вокруг него, как мухи вокруг мёда, и слишком широко улыбались. А Вил молчал. Энтис понимал, что в людях из-за Черты не разбирается; но Вила он уже немного изучил, и это молчание казалось ему неестественным и тревожным.
Две недели он не решался сунуться к другу с расспросами. Благоразумие настойчиво советовало не ворошить осиного гнезда; сердце же упорно противилось этому совету. А после очередной деревни он вдруг живо припомнил, каким был Вил в Затишье, едва поднялся с кровати: весёлый, приветливый, и рассказывал смешные истории, и так чудесно пел! А с тех пор нигде не пел ни разу...
- Вил, - он кашлянул. - Извини, мне можно спросить?
Его друг кивнул, не выказывая к вопросу ни капли интереса. Энтис вздохнул. Лучше выпалить всё разом. Как с обрыва прыгнуть в ледяную воду: и быстро, и поздно отступать, даже если захочется.
- Ты всякий раз торопишься уйти... будто убегаешь. От их суеты, да? Но они же просто стараются быть учтивыми. Заботятся о нас. А ты смотришь сквозь них и молчишь...
- Как неблагодарная свинья, - спокойно подсказал Вил.
- Я никогда бы о тебе так не сказал!
- Но смысл тот самый, верно?
- Ничуть, - огорчённо возразил Энтис. - Я хотел не упрекать, а понять.
- Ты не поймёшь, - с неожиданной печалью отозвался Вил. - Когда я один, всё иначе. Рыцарю, ясно, что угодно подадут сию секундочку. Ещё уговаривать станут, чтоб милорд, пожалуйста, взял.
Милорд резко остановился посреди дороги и свёл брови. Милорд выглядел - и ощущал себя - опасно схожим с плотно закрытым котлом, который вот-вот закипит.
- Я ненавижу, когда со мной все носятся! И отказываюсь не затем, чтобы послушать их уговоры!
- Да, я заметил.
- Но ты так говоришь! - вознегодовал Энтис. - По-твоему, я слов твоих не слышу?!
- Ничего ты не слышишь. Никто не велит мне убираться в трясины, никто не потребует отработать еду и ночлег, никто даже не нахмурится. Всё идёт в руки само. Задаром.
- Что ж тут плохого? - удивился Энтис. - Ты разве всюду петь хочешь? И каждый музыку понимает? Да если они тебя не покормят, пока не споёшь, - не понимают наверняка! Ну и радуйся, что можешь им не петь, а отдохнуть и уйти. Искусство нужно дарить тем, кто его достоин, а не бросать в толпу наугад! Такой талант, как у тебя, нельзя использовать для того, чтобы выпросить несчастный кусок хлеба в грязной деревушке. Он стоит большего, чем продаваться за гроши кому попало!
- Да? - тихо сказал Вил, в упор глядя на юношу и бледнея. - Стоит того, чтобы весь его продать тебе одному, Энтис Крис-Тален? На всю жизнь или на пару знаков? А какую цену ты мне предложишь? Тот же кусок хлеба, но с маслом сверху - и с улыбками, которые вовсе не для меня, мною не заслужены, и всем плевать, я лучший менестрель Тефриана или вообще глухой, немой и безрукий?
Он порывисто отвернулся и склонил голову. «Я знал, - думал Энтис. - Знал. Вот это - настоящее».
- Прости, - он мягко тронул друга за плечо: - Я очень тебя обидел?
Вил искоса взглянул на него.
- Мне казалось, это я тебя обидел.
- Нет. - Энтис был очень серьёзным. - Совсем нет.
- Люди не виноваты. Просто я влез на чужое место, и мне там неуютно. Я-то не Рыцарь. Мне надо быть собой, быть менестрелем. Делать свою работу, а не цепляться за твой белый плащ.
- А у нас считают, что это не работа, - вдруг вырвалось у Энтиса. - А менестрели бездельники, не хотят приносить пользу, как подобает мужчинам, а шляются по дорогам и клянчат подаяние, и от них один шум и грязные шутки. Ты только не обижайся! Я о тебе вовсе так не думаю!
Вил с равнодушным видом пожал плечами.
- Все так именно и думают.
- Но откуда им знать? Я никогда не слышал, чтобы какой-то другой Рыцарь дружил с менестрелем.
«Другой Рыцарь отлупил бы меня за первую же дерзость, а в Замке потом рассказал, что менестрели неблагодарные твари, какие только кнута и заслуживают. Между прочим, другой не прыгнул к Лили!»
- Отец говорил: мы смотрим из Тени, а тени размывают очертания предметов. Теперь я вижу, в чём тут смысл. - Энтис замялся. - Вил, я не хочу, чтобы со мной ты чувствовал себя... почти вором.
«Вором? Идиотом, скорее... сейчас. А среди забот и льстивых улыбочек - для тебя, ну и мне заодно? Не вором, Энтис. Твои слова о таланте здорово смазали меня по физиономии, я сорвался... и всё вышло красивее, чем есть на деле. А мне вначале и было хорошо. Куда лучше, чем без тебя! А потом я понял, что начинаю привыкать. И испугался. Ведь всё закончится, стоит тебе уйти - а ты уйдёшь непременно. А что будет со мной, когда ты отучишь меня от прежней жизни и не дашь новой взамен?!
Нет, я не лгал тебе, Рыцарь, но... я ведь просто боюсь. Боюсь разжать пальцы и выронить тот кусок хлеба, вот и отпихиваю алмаз, который ты пытаешься сунуть мне в руки. И не хочу такого алмаза... но это не я, а мама, вложившая мне в душу любовь к музыке, дорогам и свободе от долгов и чужих сердец. А взять меня одного, самого по себе, - и будет что-то трусливое, глупое и беспомощное до тошноты!»
- Я не вором себя чувствовал. Скорее, слишком бесполезным. Тебе-то я хоть пою, да о мшанке вот рассказал. Небольшая, а всё польза.
Он-то думал: чувствительный Энтис, склонный всё принимать всерьёз, разволнуется и бросится убеждать, что Вил ему нужен вовсе не из-за мшанки и песен. А Рыцарь преспокойно кивнул:
- А ещё с тобой интересно. Нет, совсем бесполезным я бы тебя не назвал. - В серых глазах блеснула лукавая искорка: - В чём дело, Вил? Смотришь как-то странно.
- Странно? - Вил моргнул. - Да вроде... кусты трещали, будто кто ломится, вдруг там бир взбесился?
Энтис сразу сам стал похож на бира - гибкий, настороженный и опасный.
- А сейчас слышишь?
- Нет, - успокоил Вил. «Слава богам, поверил!» - Почудилось, наверное. А может, кабан или олень. Бир сильней бы шумел. Да ты не бойся. Если и бир, я раньше скажу, чем выскочит.
Он ожидал новой вспышки негодования: чтоб Рыцарь да испугался какого-то несчастного бира?! Но не дождался. Похоже, Энтис вообще его укола не заметил.
- Что мы будем делать в следующей деревне, Вил?
- Ты - что и всегда, - пожал плечами Вил. - Пить, есть, отдыхать... с девочками любезничать. - Энтис усмехнулся, чуть краснея. - А я пойду на площадь. Под небом куда лучше, чем среди стен, от которых луком воняет. - Он прикусил губу. - Только, знаешь... нам надо не вместе прийти. Будто мы незнакомы.
- Почему? - морща лоб, спросил Энтис. - Так же нечестно.
Необходимость вообще эту тему обсуждать, да ещё и ходить вокруг да около, не смея высказаться прямо, вызывала у Вила отчаяние, от которого хотелось заскрежетать зубами или зарычать, как бир.
- Или я не смогу играть. Люди верят тому, чему хотят верить. Покажи им воронье гнездо в ветвях и скажи «бир» - так и зубы увидят, и даже запах из пасти унюхают. Они увидят двух Рыцарей. И ты язык стереть можешь начисто, но не убедишь! Они ведь как думают? Рыцари с менестрелями не водятся, им на менестреля глядеть-то противно. Ну, скажем мы правду. А они на минелу посмотрят, потом на твой плащ, и к вейлину бегом: Рыцари, видать, на солнышке перегрелись, в менестрелей играются! А вейлин к нам - лечить. А то решат, что плащ и меч мы у настоящего Рыцаря украли. Мы в такую беду влететь можем - та степь садом покажется! - он виновато заглянул другу в лицо: - Не умею я объяснять...
Энтис молчал, и Вил совсем приуныл. Как уговорить его, не открывая настоящую причину, почему не стоит тыкать в нос всему Тефриану их дружбу? Настоящая причина... ну нельзя о ней рассказывать этому наивному ребёнку из Тени! Не поверят, что он менестрель? Да нет, поверят. А вот Рыцарю в нём какой интерес... Менестрелю, чтоб уцелеть, надо всем угождать, ничьим приказам не перечить. А перед Орденом и без приказов склоняются все головы в Тефриане, от бродяги до короля. Могущественная Звезда, и та боится непобедимого оружия Рыцарей против силы Чар - Великой Тайны Ордена.
«Рыцарь и менестрель, странствующие вместе. Уже и этого вполне хватает. А он ещё и держится со мной так тепло, а стоит минелу взять да запеть - глаз не сводит, весь прямо светится, словно от счастья себя не помнит, что может этаким сокровищем любоваться!»
О да, с тоской думал Вил, ещё как поверят! И новость мигом облетит деревню (и парочку соседних, откуда в эту забрели гости). И все сбегутся посмотреть. И рассмотрят хорошенько, вот уж наверняка - рассмотрят до мелочей и запомнят его лицо крепко-накрепко! Как не запомнить. Когда ещё доведётся повстречать менестреля, на которого нежно взирает Рыцарь Света!
И он погиб. Слава о нём, недобрая, насмешливая, унизительная слава разнесётся по всему Тефриану быстрее ветра. Трясины Тьмы! А он, несчастный дурак, ещё и осмеливался мечтать, как его повсюду будут узнавать, встречать с радостью. Мечтал! Что ждёт его, когда Энтис отбросит его жалкие доводы и примется поступать по-своему? Уж известность ему тогда обеспечена! И какая известность!
- Я думаю, ты прав. - Рыцарь вздохнул. - Объяснять ты умеешь. Даже лучше некоторых Лордов.
- Спасибо, - пробормотал Вил. Всё разрешилось неожиданно просто, почему же он не радуется?
- Пойдём дальше, - Энтис шутливо-властным жестом подтолкнул его вперёд: - Ты что замер?
- Погоди, - выдавил Вил, уставясь себе под ноги и едва не плача от стыда за эту странную слабость.
- Опять слышишь шум? - немедленно насторожился Энтис. - Где?
- Да нет. Просто жарко... А я вот подумал: может, нам сегодня не идти больше? Никто не огорчится, если мы побездельничаем денёк. Полежим на солнышке, половим рыбу, ягод насобираем. Я сочинил новую песню на рассвете, - он всё же решился поднять глаза: Энтис, прищурясь на солнце и откинув голову, старательно связывал волосы в пучок обрывком чёрного шнурка. - Могу спеть, если хочешь.
Сдержанность, которой он так гордился, рассыпалась в пыль: заискивающие нотки, пропитавшие все его фразы, резали ему слух. Если кто и мог их не заметить - только ребёнок вроде Энтиса.
И Энтис, конечно, не заметил. Просиял и кивнул, восхищённо глядя на Вила, как на долгожданный подарок к дню рождения. «Ну вот! И радуется, как ребёнок. Доверчивый, наивный... Тоже мне Рыцарь!»
- Ой, конечно! Я как раз хотел предложить, ты прямо мысли угадываешь, совсем как Чар-Вэй!
Вил чуть не вздрогнул, а Энтис принялся весело болтать: о том, как ему надоела вечная дорожная пыль, а всё равно ему нравятся дороги, и как надо ловить рыбу без удилища, и почему летом делаются ядовитыми многие травы, и здорово, что не было бира... Энтис словно заразил его своей беззаботной радостью жизни: все страхи вдруг показались ему надуманными и несерьёзными. Он был удивительно сильным и свободным, как ветер. Он был талантливым и всемогущим. Мир принадлежал ему - и с ним был его друг. Сейчас... и завтра... всегда.
Издевательский голос рассудка противным шепотком напоминал: никакого «всегда» нет и быть не может, а эти чудесные ощущения - наиглупейший самообман, детские иллюзии, из которых давно пора бы вырасти, и придавать им какое-то значение - нелепо, смешно и опасно. Трясины, нет глупости хуже, чем утратить ясное представление о реальности! Но Энтис так звонко смеялся... а он так устал, ему так хотелось забыть обо всём неприятном! Выбросить из головы и безысходную мрачную «реальность», и неизбежность расставания с другом - помнить только, что у него ничего не болит, он сыт и хорошо одет, он не топает по нескончаемой дороге, а валяется на травке в тени раскидистого дуба на берегу Яджанны... и он не один. Пусть этому когда-то придёт конец - но сейчас Энтис рядом. И можно болтать о пустяках, смеяться или молчать; но они вместе, а остальное неважно. И плевать ему, реальность это или разыгравшееся от жары и усталости воображение. Главное, у него есть друг.
* * *
Девочка лежала в своём укрытии и сквозь листья смотрела вслед двоим, уходящим прочь. Когда они отошли довольно далеко и уже не могли услышать, она выбралась из кустов и печально вздохнула. Не решилась. А если честно - знала, что не решится. Не стоило и бежать следом! Только напрасно порвала рубашку и вывозилась в пыли, пробираясь в зарослях на обочине. Хорошо хоть прятаться умеет - вон как долго тайком кралась за ними, а они не заметили. Вот бы было позору, если б её - растрёпанную, в пыльной одёжке в травяных пятнах - обнаружили в этих самых кустах!
Она его сразу узнала. А вот он её не узнал, а она ведь нарочно на глаза ему попалась. Да он вокруг-то и не глядел, весь был в себе, в своих мыслях. И невесёлых, видать: от приятных раздумий этаких лиц у людей не бывает. Но ему-то с чего печалиться? Да, не больно сладкая жизнь у менестрелей - она не дурочка, понимает. Но свобода, свобода странствий! Дорога эта принадлежит ему, и все другие дороги, и весь мир! А она... на одном месте, как на привязи... чего, видно, и заслуживает! Вот кто, скажите на милость, ей мешал попросту к нему подойти?! Не вспомнил бы, так сама напомнить могла, говорить-то умеет! Как раз хорошо бы вышло: сразу бы понял, что она не из робких, у кого язык к зубам прилипает. А там, может, и взял бы с собой? А теперь... «Трясины Тьмы! Растяпа бестолковая, так всё испортить, проклятье!» Она поморщилась. «Нет. Успокойся». Во всех сказках говорится: гневу дашь волю - считай, пропал. Будь ты хоть великий воин, хоть Третья Принцесса, хоть даже Чар-Вэй. А уж менестрелю-то и вовсе не выжить, коли гнев смирять не привык! А ты ж вроде в менестрели собиралась, Диш?
Она отцепила от штанов и рубашки репейные головки, слепила мячик и с размаху запустила в траву. Да не заговорить она боялась! И не отказа, и не прощанья с родными местами, с мамой и отцом: она ж не малышка, одиннадцать лет - почти уж взрослый человек. И он, этот мальчик, ненамного её старше. Нет, она бы точно подошла! Хоть её и смутило, что он не пел и не играл. А кое-кто из сельчан дивился, отчего один из двоих Рыцарей без плаща и с минелой. Рыцарь! Ну нет у людей памяти, ни настолечко! И глаз нету. Она-то его бы не забыла, пусть и три года прошло! Даже если б он с ней не говорил тогда.
А он говорил. Долго-долго. Матушка его заполночь с травницей Эльмой беседы вела, а он о городах ей рассказывал, о краях дальних да всяких чудесах, что в пути повидал (а повидал он немало, а ведь лет ему было - почти как ей сейчас!), и показывал фокусы, и сочинял о ней смешные стишки-малютки - она и не знала, как много есть рифм к её имени. И не лень же было вместо отдыха развлекать любопытную малявку! А перед тем, как уйти, вырезал ей из дерева колечко (тогда она его на большой палец надела, а теперь оно на средний в самый раз) и серьёзно сказал, глядя ей в глаза, мокрые от слёз: «Не грусти, я вернусь. И возьму тебя с собой, если захочешь. Отправишься в странствие, как Третья Принцесса».
Ну, у той принцессы, для начала, был конь. И снаряженье для странствий - одёжка, небось, из кожи, а не из хлипкой ткани, что о любую ветку тотчас рвётся! И оружие. «От которого тебе всё равно толку нет, потому как управляться ты с ним не умеешь». Она нахмурилась. Глупости это всё. Она и пешком бы с ним ушла, и отлично бы обошлась без богатых принцессиных одеяний! Но просто... просто...
Ну не смогла она взять и подойти, когда там был тот, второй. Такой, как... ну, прямо как арасинец самых чистых кровей рядом с деревенскими конягами! У Третьей Принцессы, верно, такой арасинец и был: изящный и вроде хрупкий, а на деле - ни один конь по всем статям с ним не сравнится. Так и он. Тонкий, не как местные парни (у тех, небось, шеи толще его талии!), и голос негромкий, и ничего он никому не приказывал, ни единым словом и взглядом цену себе не набивал (как иные сынки сьеров! А уж кто простой крови, а у сьеров в домах сыновьями растут - те и подавно пыжатся, изо всех силёнок перед сельской роднёй перья распушают, что петух перед курами). А он - нет. Ничего в нём в глаза не лезло, на весь Сумрак о себе не кричало - а ведь было. Ну просто было, и всё. Ни тебе пышных одежд, ни могучей силы, ни надменной повадки, но смотрелся он лордом с самой что ни на есть Вершины.
А к высокому лорду так вот запросто не подойдёшь. И к тому, кто с ним в компании странствует, - тоже. Ну, она и не подошла. «Глупая курица. Трусиха несчастная!»
Девочка с унылым вздохом легла на спину в свежескошенное пахучее сено, которое и ей, вместе с прочими сельчанами, через пару дней предстоит убирать и вязать в стога. «Куда веселей идти по дороге да петь песни... Ну и возись с сеном, сама виновата! Курица - она курица и есть».
Ну, правда, талантом к пенью она никогда не отличалась. Вот сказки, легенды всякие - это да. Она совсем крохой была, а уже запоминала их наизусть, раз услышав, и рассказывать умела ничуть не хуже, чем менестрели! Если б не этот Рыцарь... «Красивей его, верно, во всём Сумраке не найти». Она сердито насупилась, выгоняя из памяти золотые волосы и ясные серые глаза. Ей-то что с его красоты? Пока она сама до красоты дорастёт, он уж давным-давно подругу себе отыщет! «Или друга. Если байки о Рыцарях не врут. И чем бы ему, кстати, менестрель-то приглянулся?» Да-а, враньё или нет, а странно всё это!
Сено толком ещё не просохло, но уже кололо спину сквозь тонкую рубашку. Диш закрыла глаза и принялась в который раз самой себе рассказывать свою любимую сказку - про Живой Цветок и Третью Принцессу. Эта история была старой-престарой (Вил тогда сказал, ещё до Войны Чар её придумали, больше семи веков тому назад). А началось с того, что заболел король, и ни травники, ни Вэй не могли недуг одолеть. И Сила Чар, и целебные снадобья - всё бессильно, умирает король. И пришёл во дворец старик, и поведал слух, что есть в мире океан без дна, а посреди того океана остров, весь покрыт лесом дремучим, а в том лесу стоит башня, и растёт в ней Живой Цветок - кто вдохнёт его аромат да лепестка губами коснётся, вмиг от любой болезни излечится. Но живёт в той башне злой великан, днём и ночью Цветок стережёт, и ни мужчине, ни женщине, ни ребёнку по доброй воле Цветка не отдаст, а кто в Башню вошёл - живым не выпустит. А рождён великан не Сумраком, и поранишь его - зарастёт рана в тот же миг, и лишь тот его сразит, кто сумеет удар нанести прямо в сердце. Но хоть могуч злодей, нет у него острого ума, что от Сумрака людям даётся, и потому не силой можно Цветок добыть, а хитростью.
Диш перевернулась на живот, уткнув лицо в скрещенные руки. Собралась за Цветком старшая дочь короля. А старик, ясное дело, оказался самим Певцом. Дал он принцессе белую мышку - путь указать, и совет: Судьбу не гневить, дары отвергая, но дары принимать с оглядкой. Взяла она меч, что из лучшей стали искуснейший кузнец-Рыцарь выковал (а мечом владела она на славу), села на коня, быстрого, как ветер, с детьми и мужем простилась - и в путь. Лесами-полями, горами и долинами привела её мышка к старой иве на развилке трёх дорог, да и пропала с глаз. Опечалилась принцесса, села под иву и думает, как дальше быть, какой дорогой к Цветку спешить. А пока думала, конь-то и откусил с ветки листочек. Зашумела ива, опустились ветви на принцессу, держат крепче стальных оков. И явилась Ивовая Дева и молвит: «За листок с моей ивы, дочь короля, дорого ты заплатишь». Но вспомнила принцесса, что нет зла в Ивовой Деве, и без страха глядя, учтиво сказала: «Обидела я тебя без умысла, но вину признаю и платить готова. Но спешу я за Живым Цветком для отца больного, и потому прошу: отпусти меня, а как добуду Цветок - вернусь к тебе и долг отдам, чем пожелаешь». Засмеялась Ивовая Дева: «Приятны мне твои речи, дочь короля, и нет в них обмана. Прощу тебя, пожалуй, коль откроешь три главные печали своего сердца». Отвечает принцесса: «Печалит меня, что не отдаст великан Цветка добром, и придётся убить его или жизни лишиться. И то печалит, что вдруг вернусь с Цветком слишком поздно и всё равно отца потеряю. А темней печаль, что коль погибну в башне, затоскует навеки мой любимый и останутся дети мои без матери». Кивнула Дева: «Правду сказала ты, дочь короля, помогу тебе выбрать дорогу». Повела рукой, и явились на развилке три белых камня, и на них слова: справа - Путь Любви, слева - Путь Чести, а прямо - Путь Силы. И молвит Дева: «Все пути к Цветку ведут, да все по-разному». А славилась в народе принцесса любящим сердцем. Говорит она: «Из любви к отцу иду за Цветком, а не честь меня гонит; силой же некой сама я владею». Усмехнулась Дева: «Выбор твой и судьба твоя, старшая дочь короля. А за учтивость прими от меня подарок, - с пальца кольцо сняла и принцессе даёт: - Поверни на пальце колечко - увидишь тех, кого любишь больше жизни».
Свернула принцесса на Путь Любви. Скачет лесами-полями, горами-долинами, и притомился конь; спешилась она, припасы из котомки достала, да не может есть - тоска горло сжимает. Вспомнила она совет Певца - дары принимать с оглядкой, да не утерпела, повернула кольцо. И видит отца: близок его конец, но не с миром идёт он в Мерцанье Изначальное: две лишь с ним дочери, третья же далёко, не может проститься с ней король, темны последние часы его в Сумраке. Заплакала принцесса, но дальше едет, думая: обманчив дар Ивовой Девы, добуду Цветок и в срок ворочусь. Но вот океан без дна. Села она в ладью и плывёт, и одолела её тревога - не сдержалась она, вновь кольцо повернула. И видит мужа любимого: бродит он бледной тенью, не спит, не ест - убивает его страх за жену, нигде нет ему покоя. Заплакала она, но дальше плывёт, думая: не будет счастлив любимый, коль на его покой отцову жизнь я променяю. Но вот и остров с лесом дремучим. Идёт принцесса по лесу, да вдруг заныло сердце - не стерпела она, повернула кольцо. И видит детей своих малых: плохо им без мамы, некому приласкать, некому утешить, некому песню на ночь пропеть, и не понять им, зачем мама их оставила, чахнут они не по дням, а по минутам. Повернула она и как могла быстро домой поспешила. Так ни с чем и вернулась.
Диш фыркнула: тоже мне «любовь»! Нет, ну никогда эту принцессу не понимала! И муж хорош: не мог, дурак такой, детям песню на ночь спеть?! Ну, коли сам не мог, так у принцессиных детей, небось, всяких там нянек тьмища, наставниц да служанок - могли бы и сыскать ту, что петь-то умеет!
А король совсем плох, только силами Вэй и дышит. Собралась за Цветком вторая принцесса. Дал и ей Певец мышку белую да совет: Судьбу не гневить, дары отвергая, но дары принимать с оглядкой. Не владела принцесса мечом, а умом взять решила; села на коня, быстрого, как ветер, и в путь. И всё было, как у сестры: добралась до старой ивы у развилки трёх дорог, там мышку потеряла, конь с ивы листок откусил - пришлось и ей Ивовую Деву о милости молить. Та и ей сказала: «Прощу тебя, коль откроешь три главные печали своего сердца». Говорит принцесса: «Печалит меня, что не отдаст великан без боя Цветка, а в честном бою не сражу его, надо обманом Цветок добывать. И то печалит, что не вернусь с Цветком к сроку - умрёт отец мой король, и лишусь я доброго друга и наставника, а народ - мудрого правителя. А темней печаль, что много горя я вижу вокруг, а ещё больше не вижу, и всем в горе помочь я бессильна». И явились три белых камня, а на них слова: справа - Путь Любви, слева - Путь Чести, а прямо - Путь Силы. Молвит Дева: «Все пути к Цветку ведут, да все по-разному». А славилась в народе принцесса высокой душой и чистым сердцем. Говорит она: «Видела я силу без добра, видела и любовь без силы». Усмехнулась Дева: «Выбор твой и судьба твоя, вторая дочь короля. А за учтивость вот тебе подарок, - пояс сняла и принцессе даёт: - Сожми кисть пояска и услышишь того, кто зовёт на помощь».
Свернула принцесса на Путь Чести. Скачет лесами-полями, горами-долинами, и притомился конь; спешилась она, и захотелось ей испытать дар Ивовой Девы. Вспомнила совет Певца - дары принимать с оглядкой, да не утерпела, сжала кисть пояска. И слышит из чащи стон, хриплый да жалобный. Бегом туда поспешила, и видит: кусты в белых ягодах, а в траве мальчик лет пяти - бьётся, стонет, на губах пена, а губы уже синеют. Знала принцесса: ядовиты белые ягоды, знала и лекарство - траву синеглазку. Кинулась искать - нигде нет травы; наконец отыскала, да поздно: лежит дитя и не дышит. А тут и мать подбежала... Со слезами ушла принцесса, села на коня и дальше едет, а сама думает: хотела великану в вине дать дрёмы, да не лежит к тому её сердце... Но вот океан без дна. Хотела уж плыть, да поднялся ветер, взметнул кисть пояска - принцесса и сожми её ненароком. И слышит словно плач между скал. Побежала туда и видит: попал тигрёнок в капкан, скулит, кровью истекает. Открыла капкан, зверька достала, нарвала травы неситы, что раны лечит, но поздно - умер зверёк. Заплакала она, села в ладью и плывёт, а сама думает: хотела устроить великану хитрую ловушку, да темно от того у неё на душе... Но вот и остров с лесом дремучим. Идёт она по лесу, гадает, как великана обмануть и Цветок достать, а в раздумье поясок в руках случайно и покрутила. И слышит: зовёт кто-то на помощь. Кинулась на крик, а деревья путь ей преграждают, хлещут ветвями, колют шипами. Но не отступила она, боли не замечает, страху воли не даёт - а зов всё слабее. И видит лужок зелёный, так и манит лечь да отдохнуть - но не лужок то, а трясина, и тонет в ней юноша, едва уж плечи видны; и не дотянуться ей, не вытащить. Тут заметила она рядом иву, и молвит: «Сердцем я верю в твой дар, Ивовая Дева!». И сказав, ветвь согнула, пояс к ветви привязала, а другой конец юноше бросила так ловко, что поймал он кисть пояска зубами. Отпустила принцесса ветку, та разогнулась и вытянула юношу из трясины.
На этом месте Диш всегда думала, что тому парню здорово повезло: судя по другим принцессиным «спасениям», или ветка должна была сломаться, или пояс бы лопнул, или сам бы он зубы разжал. Хотя понятно, отчего всё получилось: вряд ли принцесса рассчитывала загнать бедолагу великана в болото, верно? Значит, помешать ей полагалось не самой беде, как в тех случаях, а спасённому идиоту (нет, ну зачем его понесло на этот остров, не говоря уж о трясине?!)
А идиот оказался Рыцарем. И они с принцессой вмиг нашли общий язык: врать и хитрить нехорошо, а убивать и вовсе безобразие, а великана тоже надо понять, станешь тут злодеем, когда все гости или воры, или сразу лезут на тебя с мечом. И вообще, Цветок-то чей? Одним словом, в башню эта парочка не пошла. Во дворец к папе-королю - тоже (и правильно, там бы их вряд ли поняли). Пошли они в Тень, и там принцесса и осталась - жить по Заповедям и рожать маленьких Рыцарей. А за Цветком поехала младшая сестрёнка. Если учесть, что ей приходилось с утра до ночи слушать, как старшая кудахчет над своими ненаглядными детишками, а в перерывах изо всех сил жалеет папу, - то сбежать (даже помня про великана) наверняка представлялось ей далеко не худшим поворотом событий.
Диш встала и потихоньку пошла назад, в деревню. Раньше вторая принцесса с её честью казалась ей совсем дурочкой (а её ещё умной звали! Какие ж там считались бестолковыми?!) - но если тот Рыцарь был похож... и таким вот голосом говорил ей неважно о чём, хоть и о Заповедях, и глядел большущими серыми глазами, и улыбался... Диш с сомнением решила, что она всё равно бы не отступила. А Рыцарь, кстати, мог бы и помочь ей с великаном. Нет, глупая она, вторая принцесса! То ли дело - третья.
Третья Принцесса... вот бы с кем дружить. Она-то не стала бы хихикать да таращиться, как на чудо! И ничего смешного, что человеку куда больше хочется воинского уменья и странствий, чем нарядов, красивого работящего парня и умных ребятишек! Да, Третья Принцесса могла бы понять...
Она ведь тоже в конце стала странницей. А сперва у неё было всё, как у сестёр: Певец с его советом, мышка, Ивовая Дева. А на вопрос она так ответила: «Печалюсь, что невелик я воин, и в хитростях не сильна, и Цветок вряд ли достану. И об отце я печалюсь: умирает он раньше срока, молод он сердцем и телом не стар, жить бы ему да радоваться. И о том печалюсь, что есть у нас выбор и воля, а будто и нет: я великана страшусь, а всё ж иду к нему; отцу отпустить меня жаль, а удержать не пытался; сёстры и любят отца, а своей волей с полпути повернули. И ты, Ивовая Дева, вольна ветром летать, а остаёшься у дерева. И в твоём, видно, сердце - две воли, два выбора». И явились три белых камня, а на них слова: Путь Любви, Путь Чести и Путь Силы. Молвит Дева: «Все пути к Цветку ведут, да все по-разному». Отвечает принцесса: «Любовь меня ведёт, честь свернуть не позволит; да вот силы немного - не мне её сторониться. Но какой ни пойду я дорогой, останусь собой; не путь мне велит, а велит моё сердце».
И вмиг не стало камней и развилки: пред ней океан без дна, а рядом Дева, и молвит: «Выбор был твой, но выбирала и я, третья дочь короля. И до Башни судьба у нас общая». А принцесса и рада: не одной в океане плыть, не одной по дремучему лесу брести, всякий путь с товарищем веселее. Сели в ладью и плывут, а тут почернело небо, налетел ураган, волны вздымаются горами, швыряют ладью, как пёрышко. Говорит принцесса: «Жаль, но разные наши судьбы, сестра на пути: мне и без лодки плыть к острову, а ты держись за весло ивовое, и не погубит тебя ураган». А Дева с волос ленту сняла, в волны пустила - и смирились волны, и стих ураган, как не был. Но вот и остров с лесом дремучим. Идут они по лесу, а Башня вдали видна, и что ни тар - ближе не становится. Платья о ветки изорвали, башмаки о камни протёрли, тела изранили, а Башня всё дальше. И видят иву. Говорит принцесса: «Разные наши судьбы, сестра на пути: мне хоть падать, но вставать и к Башне идти; ты ж притомилась, а тут тебе кров и исцеленье». А Дева веточку ивы сломала, вытекло две капли соку - выпили, и исцелились их раны; два волоса взяла, на листок навила - и на них платье крепкое да нарядное; по корню топнула дважды - легла к Башне дорога всего в сто шагов. Молвит Дева: «Дальше судьба лишь твоя, третья дочь короля. Иди и помни свои слова: любовь ведёт, честь свернуть не даёт, да и силы сторониться не стоит. И моё не забудь присловье: кто и с силою слаб, а кто и в слабости сыщет силу». И пропала с глаз.
Идёт принцесса к Башне и видит в дверях великана, огромного, страшного да могучего, и она пред ним - что мышка пред биром. Взяла меч, да бросила: не сразить ей мечом великана. О хитрых уловках гадает, да не идут на ум хитрости. Вспомнила Деву и думает: где и искать мне силы, как не в слабости? Коль никого великан не пускает живым из Башни, так в неё не пойду, а ему и скажу Цветок принести - вдруг насмешит его моя дерзость, а от смеху авось подобреет. Хоть силён и грозен на вид, велела Дева силы не сторониться. Подошла к великану и молвит: «Смерти твоей мне не надо, и вором быть не хочу, и не милости прошу, а уговор предлагаю: ты дай мне Цветок для отца-короля, я ж исполню любое твоё желанье». И вдруг видит: нет великана-чудовища, а стоит юноша, ростом невысок и лицом приятен, и говорит: «Впервые не меч и коварство, а уговор мне предложили! Знай же, третья дочь короля, что хоть телом я молод, но лет мне немало, и владею я силой Чар искуснее всех в мире Сумрака. Вырастил я волшебный Цветок, чтоб тех спасал, чей путь до срока уводит в Мерцание. Да не вышло с того добра: зависть и зло Цветок окружили. Кто богатство копил без совести, желая купить Цветок заветный; кто воровством добыть его пытался, кто требовал властью иль родом высоким, а кто и оружием. И унёс я Цветок от людей, и спрятал в Башне, и в облике великана много лет его охраняю, поджидая того, кому и поможет Цветок, и сердце не сделает чёрным. Не взять его робкому - страшится он великана; не взять воину - нет в Сумраке воина, мне равного; не взять и хитроумному - Чар мысли мне открывает. Тебе же дам я Цветок, Третья Принцесса». Она и отвечает: «Не так сильна я, чтоб Цветок устеречь; не так умна, чтоб избежать обмана. Да и темно одной мне в дороге, как темна твоя Башня. Пойдёшь ли со мною?»
А потом, вздохнула Диш, они странствовали вдвоём, и он учил её тайнам Чар. Повезло же!.. Кстати, когда она спросила, Вэй улыбнулся и дал ей белую мышку. Конечно, он был сам Певец. А кто ж ещё?
ВОЙНА ТЕНЕЙ И СОЗДАНИЕ ОРДЕНА СВЕТА
Вил складывал новые песни каждый день. Одни он пел и потом, другие возникали, как налетевший ветерок, и исчезали бесследно. Энтис их жалел: ему казалось, песня рождается, как живое существо, а если её забыть - умирает. Вил не смеялся над ним, а серьёзно кивал - но, видимо, понимания и согласия было недостаточно. Обрывки песен таяли в дрожащем от зноя раскалённом воздухе.
Вил уходил в деревню, Энтис некоторое время выжидал, лёжа в траве и сердясь на глупость людей за Чертой, и шёл следом. А там даже ночью поболтать не удавалось: Вил ночевал в гостинице, а он не успевал до неё дойти - его перехватывал лучащийся дружелюбием незнакомец (почему-то всякий раз он оказывался местным старостой) и вёл к себе домой. Получалось, они с Вилом вроде как незнакомы...
Лгать запрещала Заповедь Истины. Но о чём-то промолчать - почему нет? Даже Рыцарь не обязан открывать душу всем подряд! Он ещё ребёнком решил: «соврать» и «не сказать правду» - не одно и то же, и второе Заповеди Истины не противоречит. Вот если его спросят, знаком ли он с тем менестрелем, - он, конечно, обманывать не станет... Жаль только, говорить с другом нельзя! Но может ведь Рыцарь любить хорошую музыку и пение? Вряд ли у Вила будут неприятности, если он подойдёт и послушает!
Вил украдкой вздыхал, наблюдая его манёвры: он-то видел, как удивлённо смотрят люди на Рыцаря, которому явно нравятся менестрели. Хотя ему, разумеется, ничего не скажут. Ещё бы - Рыцарь! Куда Рыцарю ни вздумается забрести - можно не сомневаться, внимание и забота ему обеспечены. Всюду ему уступят самую уютную комнату, дадут всё, что пожелает, лишь бы избежать ссоры с Орденом!
Дела шли неплохо: крестьяне изнемогали от жары и безделья, менестрель им был очень даже кстати. Денег, правда, почти не давали: у кого водились деньги, те приберегали их для путешествия в столицу, на День Кораблей. Но большего Вил и не ожидал, и потому не расстраивался.
К радости Энтиса, хмурое молчание прекратилось. Он нашёл отличную тему для разговоров: книги. Книг он прочёл множество и мог их пересказывать часами. Вил слушал, иногда непонятно фыркая или сдержанно усмехаясь, - а потом говорил сам, и Энтис замирал от восторга: читая, он никогда не видел мир так ярко, а людей - такими живыми! Вил менял голос и выражение лица; был то старцем, то юным, крестьянином, Вэй или сьериной; а его руки всё время касались струн - похоже, он этого и не замечал...
А Вил был беспредельно счастлив. Книг он сроду не читал: слишком они дорогие. И вдруг - будто их у него целая куча! В них, конечно, глупостей тоже хватает, и про Войну Чар Энтис почему-то знает совсем мало... зато он прекрасно знал другое: повесть о Войне Теней и рождении Ордена.
В те немыслимо далёкие дни ни Звезды, ни Созвездия не было, а Чар считали не наукой, полезной и необходимой, а злым колдовством, и Чар-Вэй поневоле таились и от людей, и зачастую друг от друга. Только после войны их объединила нелёгкая задача: хранить Поле - чудесный покров над Тефрианом, забывшим звуки сражений... Небольшую плодородную страну, расположенную меж двух судоходных рек, атаковал союз трёх соседних королевств. Силы были неравны, исход - печально предсказуем, но вдруг в обречённом лагере воинов-защитников появился тот, кого звали на языке тех дней, хиан-эле, давно забытом, - Алфарин, Факел Надежды, и Трэйел, Сын Мерцания, и Энджейсин, Озаряющий Тьму. «Не-человек-не-Сумрака», таинственный, могущественный и прекрасный, он совершил много подвигов и невиданных чудес, странно умер и совсем уж невероятно воскрес из мёртвых... а главное - он открыл одному из юных воинов удивительную тайну, позволившую Тефриану не только победить, но двадцать три века, с той победы и по сей день, не бояться враждебных соседей. Великая Тайна Ордена...
Вил едва верил в такую удачу: знания были сокровищем, а сокровище всегда кому-то принадлежит, кто ж станет делиться драгоценностями с нищим бродягой? Энтис дарил ему драгоценность Ордена. Энтис не был ни безумцем, ни дураком - он просто не знал цены. Вил знал. И задавал вопросы.
- И Алфарин тоже был воином?
- Нет, я же говорю. Он не был сыном Сумрака, как мы. Он явился из Мерцания Изначального.
«Не-Сумрачное» происхождение Алфарина казалось Вилу более чем сомнительным. Но сказать это - нет уж! Трудно вообразить поступок глупее, чем затевать с Рыцарем спор о истории создания Ордена!
- Арден первым узнал Великую Тайну и рассказал братьям по мечу. Алфарин видел: они считают счастьем и великой честью, что сумеют спасти свою страну, и никогда не используют Тайну для зла. И в ночь перед битвой он чудесным образом отнёс их на вершину скалы Гас - и вдали от людских тревог, наедине с сиянием звёзд и свободно летящим ветром, произнёс им Заповеди. И они приняли Заповеди в сердца и поклялись следовать им до конца дней своих в Сумраке. С помощью Тайны их отряд, во главе с Алфарином, разбил врага, а потом они пошли по Тефриану и говорили людям об Озарении. И тем, кто хотел принять Заповеди, а их было много, назначали встречу - там, где Арден встретил Алфарина, сына Мерцания. Через год после Откровения Скалы Гас они основали Орден, и день тот назвали - День Провозглашения. Алфарин стал Первым Рыцарем Света. А Арден - Лордом Трона первого Замка.
- Арден? - удивился Вил. - Ведь главным был Алфарин. Почему же не он?
- Лорд Трона, он просто управитель в Замке. В каждом - свой. А Алфарин стоял на вершине Ордена. Его ещё звали Лордом Звёзд - в память о том, как лился звёздный дождь на поле боя, озаряя победу...
Голос его замер; взор устремился вдаль. Вил выждал минуты три и тихо окликнул:
- Энтис?
Его друг вздрогнул и смущённо улыбнулся.
- Значит, Рыцари появились раньше, чем Орден?
- Они были совсем другие. Тогда воинов называли - рыцари. Очень старое слово, ещё из Дней Тьмы.
- И тем же словом зовут сыновей Ордена, которым нельзя убивать? Почему?
- Но ведь рыцари и создали Орден. Арден и его братья по мечу убивали в бою, это был их долг. Но Заповеди могли принять только те, кому победа важнее мести, кто не хочет гибели даже врагам и будет защищать, а не нападать. Арден и его друзья были именно такие - воины по необходимости, а не по желанию сердца. Они с радостью и облегчением обещали никогда в жизни больше не убивать. В Орден приходили и люди мирных занятий, но слово «Рыцари» осталось с братьями Трэйела навсегда.
- Я думал, в Ордене его имя Алфарин, - заметил Вил.
- А сам он звал себя Трэйел. Сын Мерцания. И это имя было на свитке, где он записал Заповеди.
- Записал? - Вил с лёгким разочарованием кивнул: - Всё же он был человек!
- Он был похож на человека, - терпеливо разъяснил Энтис. - Но у людей тела и разум от Сумрака, а от Мерцания только душа. А он был создан Мерцанием. Сумрака в нём вовсе не было.
- Тогда как же он мог писать? - упрямо пробормотал Вил. Энтис пожал плечами:
- У него и люди летали, и оружие его не брало, и после смерти он оживал. А писать-то куда проще!
- Верно, - признал Вил. - А почему в Ордене вейлинов не любят, если Трэйел сам был Вэй, ведь он...
Удар по щеке сбросил его с корня на землю. Он ошеломлённо глядел на друга и молчал. Ни мыслей, ни чувств, пустота. Голова тяжёлая и неудобная, будто чужая. Энтис весь красный от гнева, стискивает кулаки и, похоже, едва сдерживается, чтобы не ударить ещё раз... Вил закусил губу и встал.
- Объясни. Ну?
«Боги, почему я не могу просто сделать испуганное лицо и заткнуться?»
- Можешь целый день меня бить, я всё равно не пойму! Ладно. Я ухожу. До встречи в Мерцании.
Энтис схватил его за руку и дёрнул вниз. Он попытался вырваться (непонятно зачем, прекрасно ведь знал - не получится) и сел снова. У него оглушительно колотилось сердце.
- Рано или поздно отпустишь - и я уйду. Или привяжешь? И поведёшь тоже на привязи, как собачку?
Его руку сжали сильнее: он едва не закричал от боли. Он перевёл дыхание и холодно усмехнулся:
- Ну, давай. Ударь снова. Ты ведь мой друг, а Орден создан для служения. Да ты бей, не стесняйся. Я же менестрель. Меня можно. А уж тебе-то особенно, Рыцарь, правда?
- Ты понимаешь, что оскорбил меня даже не один, а несколько раз? - очень тихо спросил Энтис.
- О, извини. Может, к тебе другой щекой повернуться? Или лечь? Веточку срезать, или обойдёшься?
- Сказать о Первом Рыцаре «Вэй» - и ещё просить объяснений! А сам ты не понимаешь?! Смешно!
- Что ж ты не смеёшься? - хмыкнул Вил. - Ну, смейся: да, не понимаю. Таким уж глупым уродился.
Энтис долго и сосредоточенно вглядывался ему в глаза. Потом отпустил его и отвёл взгляд.
- Тогда ударь меня тоже. - Он помедлил. - Ударь десять раз, если хочешь.
- Всю жизнь мечтал. С тобой не соскучишься... - Вил вздохнул. - Я не хотел тебя обидеть. Веришь?
Энтис кивнул, подобрал из травы кожаный пояс, снял ножны. Волнуется, думал Вил, вот и теребит всё, что под руку попадётся.
- Я же об Ордене почти ничего не знаю. Откуда мне знать? Я потому и спрашивал.
Его друг смотрел, как усталый и очень растерянный ребёнок.
- Конечно. Я не ожидал... забыл, что ты не из Ордена. Позволь мне заплатить. Пожалуйста.
«Я забыл, что ты не из Ордена».
Остального Вил уже не слышал. Теперь он простил бы не одну, а пять пощёчин: Энтис забыл, что он не Рыцарь! Энтис вёл себя с ним, как с сыном Ордена. Как с равным. Мерцанье!..
- Вил?
«Я забыл...» А Энтис, оказывается, зачем-то бросил пояс ему на колени. Стоит и глаз с него не сводит, и вид у него какой-то странный. Вил тоже встал и, недоумевая, протянул ему пояс:
- Зачем? Мне не надо.
Энтис был бледным, как осеннее небо за час до рассвета.
- Ты не простишь меня?
Вил, изрядно озадаченный, пожал плечами:
- Да ладно тебе. Всё в порядке. Подними-ка руку... - и со смущённой улыбкой обвил поясом талию друга; тот замер, глядя в сторону. - Ну, ты ж меч на нём носишь, а меч-то ты мне не отдашь? - Вила не оставляло чувство, что сути происшедшего он не понял. - В следующий раз постарайся не бить сразу, хорошо? Объясни сперва, а уж потом бей. - Он усмехнулся: - Если знаешь, за что, оно как-то приятнее.
«Я забыл, что ты не из Ордена». Чудесное воспоминание из тех, которые стоит хранить вечно!
Энтис осторожно коснулся его руки - словно Вил был вроде бабочки, и он боялся стряхнуть пыльцу.
- Я запомню, - непонятно высказался он. - Увидишь.
- Ну-ну, - протянул Вил, обеспокоенно гадая, успеет ли «увидеть» до того, как будет уже поздно.
- Ты можешь говорить всё. И задавать любые вопросы. Я больше так не сделаю, Вил. Никогда.
Он помедлил, тихо вздохнул и с тем же странным неуверенным видом отступил на шаг. Вил улёгся в траву, а Энтис опять сел на корень, явно стараясь на друга не глядеть.
- Армию врагов возглавляли Вэй, чьи Кружева были черны, как ночь, и сплетались для зла. А у нас люди, наделённые Даром, хотели с помощью Чар сделать жизнь легче, а мир - прекрасней. Но война научила их разрушать. Война дала им власть, славу, богатство. Когда ураган сбивает с ног, цепляешься за травинки... Кроме Вэй, у Тефриана ничего не оставалось. И Вэй прекрасно этим воспользовались!
- В смысле, кто-то сыграл на обе стороны? Стал предателем? - Вил поморщился, произнося самое грязное ругательство в Тефриане. Губы его друга скривились от отвращения, но голос был ровный:
- Может, и нет. Король им доверял. Здорово с ними носился. Последняя надежда Тефриана! - Энтис усмехнулся: - Вряд ли они сильно порадовались, когда несколько мальчишек без всякой Чар взяли и победили за день, а они за много знаков не справились!
- Но это ты дал мне по физиономии за сравнение с Вэй, Рыцарь.
- А тебе случалось сравнивать Вэй с Рыцарями, беседуя с адептом Звезды?
Вил чуть заметно вздрогнул.
- Скрести пальцы на солнце! Тоже шуточки!
Энтис с серьёзным видом сложил указательные пальцы крестиком и сквозь них прищурился в небо.
- Думаешь, поможет? Слишком мало, чтобы привлечь внимание богов.
- Так не богов зовут, а закрывают всякие глупые слова от Судьбы, чтоб не сбылись ненароком!
Вил посвистел; из травы тут же отозвалась перепёлка.
- Великая Тайна - оружие против Вэй, весь Тефриан знает. У них есть причина бояться Ордена. Кого боишься, любить не будешь. Но они же вам ничего плохого не делают, почему вы-то их не любите?
- Ты правда не понимаешь? Орден был создан в стремлении к свободе и во имя свободы, а Чар-Вэй властвуют и подчиняют. Нам Заповеди запрещают лгать и отнимать силой, а в Звезде сплошь насилие и обман. И жизнь для них разменная монета, они даже детей убивают во время безобразия, которое зовут обучением! Боль, страдания, издевательства над слабыми - во всём Тефриане этого нет, только у них!
«А у вас?» - думал Вил, вспоминая белый круг, кожаные петли на руках и глаза Мейджиса Сатсела.
- Ты не можешь знать наверняка, - сдержанно возразил он. - Только слухи. Как все, кто не Чар-Вэй. Ведь никто из Рыцарей никогда не шёл по Семи Ступеням.
- Да знает любой ребёнок! - вскипел Энтис. - Они что, скрывают? Наоборот, гордятся! Им нравится выглядеть ледяными и бесстрастными. Уменье абсолютно скрывать свои чувства - тоже мне доблесть!
- А в Ордене считают - это плохо? Ну, скрывать чувства.
- Почему? Чувства твои, и скрывай, если хочешь! Люди все разные: один сдержанным родился, а у другого всё на лице написано. Но разве я стану лучше, если всегда буду запертой дверью? А Вэй чем меньше на человека похож, тем больше собой доволен. И всем им надо у кого-то отнимать свободу. Ученик подчиняется учителю, вейлин - Магистру. А Лучи, наверно, пляшут под дудочку Верховного. Вот он-то свободен - за счёт остальных! И весь Тефриан у них в руках, кроме Ордена, все до единого!
- И все их любят, - заметил Вил.
- Все? - Энтис сощурился и насмешливо фыркнул. - Не верю. Все побаиваются, вот это вернее!
- Они многое делают для Тефриана.
- Они правят Тефрианом! Ты не видишь... Как они обращаются с учениками? Будь покорным или умрёшь. А ученики терпят. Им необходима власть, а на цену плевать. Но тот, кто готов отдать за власть свою свободу, непременно будет отбирать её у других. Не для Тефриана, а для себя они стараются.
- Но они управляют погодой, - напомнил Вил. - И лечат, и следят, чтобы никто не нарушал законов. И ведь законы-то не Звезда выдумывает! Правит король. Звезда выполняет его приказы. Помогает ему.
- Да - из-за Ордена! Они не могут властвовать явно: Великая Тайна держит их, как ошейник и цепь держат собаку. Но у них есть власть, Вил. Скрытая. Законы издаёт король - а кто их шепчет ему в ухо? Верховный. Много ли сьер сделает, не спросив совета у вейлина? Разве что детишек своей подруге! Вот какая свобода у Тефриана. Только Орден стоит между Звездой и этим подобием свободы!
Правильно он меня ударил, грустно думал Вил. Хватило же ума лезть к Рыцарю с вопросами о Вэй! Но ведь я прав, а он не понимает, я мог бы объяснить... Нет! Незачем. Он - Рыцарь, и этим всё сказано.
И всё-таки я пока ещё не Чар-Вэй. Ну... по крайней мере, не настоящий.
ДАВНИЕ ТАЙНЫ
«- Конечно, мы проигрывали войну Теней, - заявил Учитель, отрываясь от толстой книги в кожаном переплёте. - Было бы весьма странно, если бы мы не проигрывали!
Я стоял посреди комнаты, где он поставил меня на рассвете (сейчас вечерело), и молчал: на вопрос не очень похоже, а разрешения говорить, помимо ответов на вопросы, он мне не давал.
- Интересно? - он пристально глянул на меня. Я кивнул. - Правильно. Как путь человека зависит от тех, кем он рождён, так и судьба страны неразрывно связана с её прошлым. Судьбы Тефриана и Звезды - одно. А ты часть Звезды... во всяком случае, можешь ею стать, если не дашь мне убить тебя.
Я молчал, на всякий случай почтительно склонив голову. Он выглядел удовлетворённым.
- Бастер-Эдж, Ашитан и леса Дафрейла - это и был весь Тефриан, - сказал он. - Полоска земель меж двух рек. Король-мальчишка, горстка мирных крестьян и ремесленников и десяток Братств. Миленькая картинка, если припомнить, что осаждающие исчислялись тысячами. - Он вцепился в меня взглядом: - Ну, спрашивай. Тут вопросы уместны, необходимы. Подойди, - он указал на стул, - сядь и спрашивай.
Я приблизился к нему, встал на колено и поцеловал его руку: он был непривычно великодушным, отпустил меня раньше, чем истекли обещанные трое суток, и я чувствовал искреннюю благодарность.
Он улыбнулся. Сегодня, действительно, у него было на редкость хорошее настроение.
- Если их были тысячи, милорд, то как могли Братья сдерживать их на протяжении многих знаков?
Он оживлённо усмехнулся.
- Отлично, малыш. Именно то, чего я ждал. Эта книга, - он положил на неё руку, - как и все книги в Тефриане, пришла из Ордена. Я дам её тебе, она весьма полезна... прекрасный способ убедиться: слова Ордена не всегда совпадают с истинным положением вещей. Воевали более года, ни единого шанса на победу, а они разделываются с твоим вопросом одним словом: доблесть. А численный перевес? А Вэй, возглавлявшие вражеские отряды? Скольких обычных воинов стоит один Вэй, а?
Я вежливо улыбнулся и промолчал: вопрос был не из тех, какие требуют ответа.
- Больше года - ещё один милый пример того, как Орден обходится с истиной. Знаешь, что значит «больше»? Почти шесть лет! Подумай, мальчик. Шесть лет крохотная мирная страна отражает атаки огромной армии под предводительством Вэй. И единственное объяснение, которое Орден нашёл столь невероятному факту, - доблесть Братьев! Тут написано: наши Вэй вступили в игру всего за несколько знаков до Озарения. И несмотря на их усилия, Тефриан проигрывал войну. Что скажешь?
- Ошиблись? - предположил я. Обман в записях Ордена меня смутил: Рыцари могли ловко играть словами, бесспорно; но лгать?.. до сего момента я был уверен - нет. Учитель понимающе кивнул:
- Орден чтит Заповедь Истины, и каждое слово Ордена - пресловутая истина, и сомневаться в том нелепо? Я полагал, что ты взрослее, мальчик. Пожалуй, мы с тобою чересчур быстро поднимаемся по Ступеням... Дорогой мой, Рыцари умеют и заблуждаться, и преувеличивать, и сознательно строить фразы так, чтобы события меняли очертания. Рыцари очень умны. А те, кто пишет книги, - особенно. Любой разумный человек, поразмыслив, сделает единственный вывод: лишь силами Вэй наша жалкая армия продержалась шесть лет. И будет прав. Знания можно найти не только здесь, - он звонко хлопнул по книге ладонью. - Вэй Тефриана были миролюбивы, чистая правда. Но не беспомощны, как следует из книг Ордена. Их просто было мало. Очень мало. Да, их стало больше в годы войны. Знаешь, почему? Добрые поселяне, вынужденные тратить всё время на поставку воинам пищи и снаряжения, отвлеклись от важного дела: вылавливания «детей Тьмы», как именовали сведущих в Чар, и сожжения на кострах. Да, Орден прав: война спасла Вэй. Она позволила им доказать, что они полезны, и без них не обойтись. Шесть лет они тащили на своих плечах груз войны. «Несмотря на их усилия». Именно так! Усилия были огромны, отвага - бесспорна, познания в Чар весьма глубоки - учитывая, в каких условиях несчастные пытались обучаться. Они проигрывали войну не из-за слабости и невежества, как прямо говорит автор книги, и не из-за подлого предательства, как он прозрачно намекает, - они проигрывали потому, что их было слишком мало. А ещё - или в первую очередь - из-за Братьев. Если уж говорить о предательстве - поведению Братьев это словечко куда больше подходит!
Он маленькими глотками пил воду из высокого бокала, а я мечтал о продолжении рассказа - как всегда, стоило ему в очередной раз открыть мне годы, что давно минули. Широта взглядов, блистательная точность оценок, неимоверное количество фактов, хранимое его памятью, - мне хватало причин, чтобы считать честью и даром Судьбы быть его учеником. Он давал мне повод гордиться им, и за это я был благодарен ему. Даже когда он подводил меня к пределам моих сил, и боль делалась невыносимой, а отчаяние - беспросветным... я всегда мог им гордиться. Наверно, только поэтому я и был ещё жив.
Учитель мой аккуратно опустил бокал на белоснежную кружевную скатерть.
- Братствами звались небольшие отряды воинов, происходящих из знатных семейств королевства. Обычно люди в отряде состояли в родстве или родились в одних краях и с детства были связаны узами дружбы. Из них выращивали воинов. Им каждым словом и взглядом внушали, как почётна, достойна и исключительно важна участь, уготованная им в жизни. Они были горды - их такими воспитывали. Они гордились своим военным искусством, древностью рода, подвигами отцов, а пуще всего - Братством. Оно заменяло им семью; все их надежды и помыслы сосредоточены были в Братстве. Каждое Братство имело свой девиз, знамя, тайный язык, особые ритуалы и клятвы. Все они были задиристы, надменны, глядели свысока на тех, кто не был Братом. Только воинов из других Братств признавали людьми. Хотя до войны они часто сцеплялись в драках. Не со своими, конечно: ссора с Братом считалась серьёзным проступком. А в этих «поединках чести» много их гибло: иногда от отряда оставалось лишь знамя над кучей трупов. Когда началась война, между собой они грызться перестали. Война изменила Тефриан неузнаваемо... Разумеется, страна держалась так долго не из-за доблести тех высокомерных мальчишек с мечами! Они могли только умирать. Они это и делали. Им противостояла сила Чар, а мечи против неё - как против меча травинка! Из тех, кто вступил в войну, спустя полгода уцелело не более пятой части; остальные ушли в Мерцание Изначальное. О чём, кстати, нет ни слова в книгах Ордена.
- Тогда откуда вы знаете, милорд?
- А откуда я знаю остальное? Вот вопрос не из лучших. Ты меня разочаровываешь. Ты на Четвёртой Ступени, а не на Первой. Вспомни об этом, или мне придётся прервать урок истории и продолжить не раньше, чем ты отлежишься после урока другого рода.
Он ещё говорил, когда ударил. Волна налетела на мой щит и разбилась. Капли обратились в жгучее облако, но и они меня не достали: я потихоньку осваивал искусство многослойной защиты. Всё-таки я действительно был на Четвёртой Ступени. Милорд мой Магистр прищурился с довольным видом - ну прямо кот, дорвавшийся до полного горшка сметаны! Он протянул ко мне руку - это всегда мог быть удар, но сейчас в прикосновении не было ни намёка на суровость.
- Ты запомнишь все мои слова, Ченселин. Твои ученики услышат их от тебя, как я услышал от моего Учителя, а он - от своего, и далее, на века назад. Вэй всегда умели ценить и беречь знания. Вот почему мы долго и тщательно тренируем память. Помнить - залог выживания Вэй, но и долг: перед теми, кто придёт за нами, и всеми, кого давно нет в мире Сумрака. А помнить Войну Теней особенно важно, ведь она и положила начало Звёздам. Именно в те дни Дар стал гордостью, а не проклятьем, а слово Чар перестало быть грязным ругательством... Все мои рассказы - не домыслы, а знания, хранимые веками.
Вновь испытывать его терпение и прочность моих щитов мне не хотелось. Я молчал.
- Ты не научишься отличать необходимое от напрасного, если будешь чересчур осторожен. Говори.
- Даже память Вэй может подвести. И все люди смертны.
Он не разгневался. Напротив - похоже, ему чем-то пришлись по душе мои непочтительные слова.
- Ты прав. Орден делает записи, Орден придаёт огромное значение изложению событий на бумаге, Орден изобилует дневниками, воспоминаниями, различными сочинениями, в стихах и прозе - у нас же нет книг, хотя наши знания чрезвычайно обширны и сложны, и нам книги просто необходимы. Верно?
Я опустил ресницы в знак согласия: в точности мои мысли.
- Притом уже на Первой Ступени каждый ученик в совершенстве владеет пером и обладает изящной и правильной манерой выражать свои мысли. Отчего же мы, подобно Ордену, не ведём записей?
Я предпочёл молчание неверному ответу. Самонадеянность, на мой взгляд, куда опаснее незнания.
- До войны записи о Чар были смертельно опасны. Впрочем, опасность и отвага идут бок о бок: Вэй пытались записывать результаты своих изысканий, но поскольку всё их добро сжигали вместе с ними, занятие это не имело смысла. А в войну они уже не доверяли знания бумаге: слишком часто всё важное уходило к врагу. Уши и глаза были повсюду - много неплохих планов шло в трясины, а вроде бы знали их лишь самые верные и безупречные. Они и думать-то боялись, не напустив на мысли густого туману!
(Ну, это мне было вполне понятно. Я и сам поступал так едва ли не с первого дня ученичества).
- Они создали традицию, - продолжал он, - хранить ценное в памяти: её-то не похитят незаметно. И мы следуем их примеру по сей день. Подобная верность традициям заслуживает уважения, не так ли?
- Да, пока есть враги.
Я немного растерялся: неосторожно, дерзко... странно, что я сказал. Но отступать уже поздно.
- Война Теней давным-давно прошла, милорд. А Багровые Годы уничтожили много Вэй, вместе с их памятью и знаниями. Традиции немного стоят, если в них нет смысла, нет настоящей пользы.
«Ты не научишься отличать необходимое от напрасного...». Почти ни одна наша беседа не прошла для меня безнаказанно. Ни одна не была напрасной. Единственное, о чём я жалел, - если столь важный и интересный разговор придётся отложить на несколько дней, а то и недель.
- Ну, конечно! - в его тоне появилась досада. - Мерцанье, даже дети понимают! Традиция... дурная привычка, а мы не смеем от неё избавиться! Я пытался объяснить, и не раз... Ну, по крайней мере, у нас отлично развита способность запоминать. Что утешает: какая-никакая, а польза от «традиции» имеется.
Он прошёлся по комнате, уселся на подоконник. Лучи солнца на закате шли ему: пронизанные ими, его тёмно-каштановые волосы делались удивительно красивы. Он, разумеется, знал об этом.
- Достойный Этаррис о книгах Чар слышать не желает, Брэйвин его поддерживает, а мы, разумные люди, видящие бессмысленность и опасность такого подхода, - молча уступаем. Следом за достойным Этаррисом (который отстаивает любые традиции, даже в ущерб здравому смыслу), восхваляем обычай полагаться на память. Делаем из него прямо вопрос чести. Можно подумать, Звезде нечем гордиться, кроме отменной памяти! И продолжаем, невзирая на доводы рассудка и печальный опыт Багровых Лет, не записывать результаты наших исследований. Скажи мне, мальчик, это тщеславие или трусость?
Он довольно улыбался, заинтересованно ожидая, каким образом я буду выкручиваться. Он обожал ловушки и расставлял их мастерски. Снова не оставил мне ни единого выхода. И ведь я уверен - он-то как раз делает записи! Я видел его в кабинете с пером в руке... и он, конечно, отлично это понимает.
- Мне сложно судить, милорд. Трусость мне нравится куда меньше, чем другие объяснения.
Он расхохотался.
- Блестяще, блестяще, Ченселин! Трусом меня назвать не хочешь - а тщеславным, значит, можно? Вот что ты думаешь о своём достопочтенном Учителе!
- Я никогда не замечал, чтобы вы проявляли страх, милорд.
- Ты не замечал. - Он сощурился. - Я не согласен с Брэйвином, и всё же не спорю. И поступаю, о чём тебе хорошо известно, против его воли - но втайне. По-твоему, моё поведение диктуется не страхом?
- Я не думаю, что вы боитесь его, милорд мой Магистр.
Он вскочил. Бокалы испуганно зазвенели.
- Ты смеешь мне лгать?! Надеешься на жалкий туман, в котором всегда пытаешься прятать чувства? Трясины, мальчик, ты идиот, если рассчитывал обмануть Учителя! Ты не думаешь, что я боюсь Брэйвина, ты уверен! Какого же чёрта ты солгал?! За дерзость я наказал бы тебя, да. Но не так, как теперь! Мерцанье, сколько можно внушать: нет ничего хуже, чем лгать Учителю! И это - лучший мой ученик! Моя гордость и надежда! - он указал на пол перед собою: - Встань на колени.
Я подчинился. И посмотрел в зелёные, как изумруды, горящие глаза - глаза, исполненные Чар.
- Я не лгал.
Мои щиты он не уничтожил полностью, но и остаться невредимым я не сумел. Да и не рассчитывал. Но когда всё завершилось, я был в сознании, мог видеть его и говорить. Последнее было на редкость неразумно... но ему нравилась дерзость. И он время от времени допускал ошибки.
- Я не лгал вам, милорд. Я не сомневался, что страх вам несвойствен.
- Значит, я ошибся в определении подлинных твоих чувств? - сухо осведомился он. - Магистр и Луч ошибся, глядя сквозь завесу ученика Четвёртой Ступени?
- Намеренно, быть может, милорд мой Магистр.
Он обвёл меня пристальным и отнюдь не добрым взором и окутался непроницаемым покровом, где не ощущалось ни гнева, ни каких-либо чувств вообще. Надменный, блестящий, ледяной Луч Звезды.
- Вернись на стул. - Ко мне подплыл хрустальный бокал. - Пей. И сделай мне одолжение, постарайся не упасть в обморок, - уголок его рта брезгливо дёрнулся. - Способен ли ты продолжать наш урок?
- Да, милорд, - заверил я. Хоть выполнить его требование было весьма непросто, я обрадовался: мне действительно хотелось продолжать, чего бы мне это ни стоило.
Он кивнул. Не знаю, желал ли он скрыть одобрение. Вряд ли: если бы желал, у него бы получилось. Так или иначе, в его взгляде, устремлённом на меня, звучало одобрение, и я его заметил.
- На чём мы остановились, Ченселин?
- Вы сказали, милорд, через полгода сражений из Братьев осталась в живых лишь пятая часть.
Он с рассеянным видом постукивал пальцами по колену. Потом пристально посмотрел мне в глаза:
- Я жду, Ченселин.
К сожалению, пару секунд мне пришлось промедлить: последствия его атаки туманили мне разум, и я не сразу сумел подсчитать цифры.
- Братья, которые остались живы, могли продержаться не дольше, чем ещё полтора знака, милорд.
- Почти все, уцелевшие в первые полгода, дожили до Озарения. Во всяком случае, большинство.
Он сверлил меня взглядом. Я молчал. Туман застилал глаза... но неважно: я знал, к чему он клонит. Просто не совсем понимал, каких именно слов он хочет от меня.
Бокал, минуя руку, приблизился к моим губам.
- Пей и заставь, наконец, свой разум работать! - скомандовал Учитель. - Тебе не настолько больно, чтобы полностью утратить способность размышлять и делать выводы!
- Да, милорд. - Бокал отплыл от меня и встал в центре стола. В нём была не вода, как у Учителя, а настой из трав, освежающий и придающий мыслям ясность. - Или ваши сведения неверны, милорд, или те воины были наделены Даром. Я не могу найти третьего объяснения.
Он выразительно поднял брови.
- Вэй не ошибаются, - сказал я, - и Учителя, беседуя с учениками, не искажают фактов. Люди умеют превращать истину в вымысел путём преувеличений, неточностей и слухов; между Чар-Вэй подобное исключено. Значит, ваши сведения - чистая правда, а выжившие воины владели Даром.
- И в чём заключался Дар?
Я почувствовал себя беспомощным. Он таких «ответов» просто не выносит...
- Я не знаю, милорд.
Сейчас я не смог бы создать больше одного щита, а он, с его силой, один щит снесёт и не заметит...
- И я не знаю тоже, - вздохнул он. И вдруг стал очень открытым, как бывало крайне редко и всегда - неожиданно. Будто «Магистр-и-Луч» стаял с него, как лёд, и остался человек... который мне нравился.
- Загадка для всех Вэй, Чен. Вроде Великой Тайны. А может, это и есть Великая Тайна собственной персоной или её младшая сестричка. В их книге, разумеется, ответа нет, ведь нет и вопроса. Доблесть, вот и все дела. Но Ордену наверняка отгадка известна: именно те воины и создали Орден. Я уверен, в библиотеках Замков есть книги другого рода. Книги, где написана настоящая правда. Но не для всего Тефриана, и уж точно - не для нас! Нам Орден в наводнение кружки воды не дал бы. - Он поморщился и коротко рассмеялся. - Орден! Трясина посреди нашего цветущего луга... Они обязаны были владеть Даром - или умереть, как их собратья. Но почему Вэй, сражавшиеся рядом с ними, не видели их Дара? Шесть лет, Чен, подумай об этом! Дар ощутим. Он всегда на виду. Его нельзя утаить. Если Дар спит - его всё равно что нет, и он не защитит в бою. Те мальчики-Братья, которые довоевались до Озарения, победы и Ордена, пробудили свой Дар, несомненно. Но ЧТО, ради Мерцанья, в них проснулось?! Война Теней и впрямь окутана тенями - куда ни ткнёшься, сплошной мрак. Как они ухитрились продержаться шесть лет - тайна. Природа их Дара - тайна. Озарение - тайна. И Великая Тайна Ордена - на закуску! Я полжизни отдал бы, чтобы отправиться в те дни и увидеть всё своими глазами, - со вздохом признался он. - Моя гордость не желает смиряться с тем, что я умру, так и не узнав ответов... Я хотел бы, чтобы тебе удалось, Чен, - он положил руку мне на плечо. - Ты удивительно талантлив. Если неосторожность, следующая из независимости твоей натуры, не погубит тебя, ты далеко пойдёшь... Не молчи, используй возможность узнать как можно больше, спрашивай! Я вижу, какие-то слова просятся тебе на язык.
- Вы упомянули о предательстве, милорд. О предательстве Братьев.
- Сказано в сердцах и сильно преувеличено. Предают для выгоды или из страха, но в основе всегда - неверность. А Братья были верны Тефриану. Иногда их брали в плен и пробовали склонить к измене - разными способами, включая жестокие пытки. Ни разу от них ничего не добились. Одного из них, - он тронул книгу, - пытали в течение двух знаков; он и на человека-то не был похож, когда его отыскали. Но никаких секретов не выдал. И я в это верю: в недостатке силы воли Братьев никто никогда не мог упрекнуть. Но их отношение к Вэй... предательство вряд ли навредило бы сильнее.
Он помолчал. Мне казалось, говорить ему неприятно.
- Братья привыкли видеть в Вэй врагов. Им было труднее, чем прочим, изменить взгляд на «детей Тьмы», которые вдруг сделались благословением и надеждой Тефриана. И подозревали все мыслимые мерзости: ложь, корыстолюбие, стремление к власти, жажду мести за былые обиды... сговор с врагами, наконец. И нисколько не скрывали своих подозрений. А когда король поставил Вэй во главе армии и приказал Братьям подчиняться им, враждебность выросла до небес. Гордых воинов заставили плясать под дудочку Вэй, какое унижение! Они сопротивлялись изо всех сил. Постоянно тыкали в лицо своим новым командирам, кем их считают Братства. Не завидую я тем несчастным Вэй: враги у границы - и враги рядом, среди предполагаемых союзников. Они тонули в недоброжелательстве, как в трясине. Они слабели, и проигрывали битвы, и погибали. Братья убивали их. Не ведая, что творят, вряд ли желая того, - но убивали. Играли на руку врагу: ослабляли и уничтожали собственную армию. Если судить по результату, отбросив побуждения, - разве это не предательство?
- Что же случилось? - спросил я, когда его требовательный взгляд сосредоточился на моём лице.
- Озарение. - Он пожал плечами: - Конец Войны Теней, создание Ордена, зарождение Созвездия. Но вначале всё-таки было Озарение.
- Явление Алфарина? Сошествие с небес не-человека-не-Сумрака?
Милорд мой Магистр засмеялся.
- Красивая легенда, правда? Орден любит красивые истории. Не удивлюсь, если они даже верят им.
- Чему верите вы, милорд?
- Здравому смыслу, - его улыбка была почти дружеской. - И мелодиям Кружев. А чему ещё может верить Вэй? Давай-ка лучше поговорим о тебе. Что ты думаешь о Явлении Алфарина и Озарении?
Ну, я сам нарвался. Ладно, всё равно давно хотел сказать...
- Война Теней завершилась неожиданной и блистательной победой, милорд. Противника не просто отогнали от границ, а разгромили полностью, и новых атак на Тефриан не предпринималось ни разу за двадцать три века. В основе легенды об Озарении лежит реальное событие. С этим не поспоришь.
- Хорошо, - оживлённо кивнул Учитель. - Но спорить тебе хочется. Отчего же?
- Из всего, что известно о Мерцании, следует... - я всё-таки замялся на миг, - такого создания, или явления, как Алфарин, быть не может. Мерцание абсолютно несхоже с Сумраком по своей природе, и единственная форма слияния их сущностей - Кружево Чар. Единственная возможность проникновения Мерцания в Сумрак - Кружево. И единственный итог проникновения - душа, способная воспринимать мелодии Чар. Но - не человек. Ничего общего с человеком. У Кружев нет состояния, видимого глазу, и они не издают звуков, подобных словам, которые могли бы услышать и понять необученные люди.
- Как же ты объясняешь Озарение, Ченселин?
- Среди защитников Тефриана были Чар-Вэй, милорд.
- Лишь краем глаза заглянувшие в беспредельность познания Чар. Обессиленные сварами с воинами своей же армии. Неопытные, несведущие, почти ничего не знающие о применении Чар для убийства.
- Кто-то всегда более талантлив, чем прочие, милорд. И мне кажется... Великая Тайна, и загадочный Дар, позволивший некоторым Братьям уцелеть в войне, и свойство Рыцарей затуманивать наше зрение Чар, так что мы слышим их чувства неверно, - мне кажется, милорд, все эти явления взаимосвязаны.
- Кажется? - высоко поднял брови мой Учитель.
- Я уверен, милорд. - Я глотнул: у меня пересохло горло. - Дар, спасший тех Братьев... способность обманывать взоры Чар. Вроде нашего тумана. Но они не сознавали, что делают! - я облизнул сухие губы. - Если такой Дар невидим в Кружевах, то ясно, почему в войну их не разгадали... и почему до сих пор Рыцари не знают, что они тоже Вэй. И касаются Кружев, не подозревая о том.
У меня оглушительно стучало сердце, кровь неровными толчками билась в виски, причиняя боль. Я уже не мог остановить поток слов, даже если бы и хотел.
- Братьям несвойственна была гибкость и широта ума, но кто-то один мог быть другим. Вначале его Дар спал, но он долгое время находился рядом с Вэй и ещё дольше - против Вэй сражался. Если Дар у него был очень сильный... и он заметил... Откуда-то берутся первые, милорд! Те, кого некому учить, - но кто впоследствии учит других! И тогда понятно, почему Великая Тайна накрепко заперта в Ордене: она родилась в Братстве, в кругу тех, кто стал первыми Рыцарями. Она была, мне кажется... причиной создания Ордена. Орден Света. А Вэй звали «детьми Тьмы»! Он нашёл оружие против Чар - и в своём высокомерном тщеславии решил, что само Мерцание открыло ему тайну, чтобы победить Тьму! - от волнения я едва не заикался. - Он действительно верил, что это не Чар?! Разнёс в пыль целую армию своей силой - и так и не понял природу этой силы?! Милорд мой Магистр, разве такое возможно?!
- Там, где дело касается людской глупости и предрассудков, возможно всё, - ворчливо отозвался Учитель. Он закинул ногу на ногу и скрестил руки на груди. Его взгляд просматривал меня насквозь, словно я был окном или чистым озером. - Весьма интересно то, о чём ты говорил, мой дорогой. М-да, весьма... Значит, Алфарин, по-твоему, - сын Сумрака, воин Братства по воле Судьбы и Вэй по природе? - я молча кивнул. - И весь Орден наделён прирождённым умением касаться Кружев, не тревожа их, не оставляя следа, не рождая мелодий своими прикосновениями?
- Да, милорд мой Магистр.
- И, однако, не имеют понятия, что они Чар-Вэй, подобные нам, составляющим Единство Звезды?
- Да, милорд мой Магистр.
Мне очень хотелось пить, и он, разумеется, знал об этом - и если так, то просить не имело смысла.
- Сколько тебе лет, Чен? - вдруг спросил он.
- Тринадцать и два знака, милорд, - сказал я. Возраст мой, без сомнения, был ему известен не хуже, чем мне. Он смотрел в окно... Похоже, он не собирался позволять мне утолить жажду.
- М-да, - он выбил на стекле звонкую дробь. - Неплохо, неплохо для тринадцати лет... я бы сказал, даже слишком. Ну, имеем два вывода. Опасно верить в якобы очевидное - вера ослепляет. И опасно любое, хоть самое мимолётное, соприкосновение с Орденом. Полагаю, тебе не требуется разъяснений?
- Да, милорд мой Магистр. Я понимаю, милорд мой Магистр.
- Вот как? - он склонил голову, изучая меня, как одну из диковинных фигурок из дерева, которые он собирал. Словно решал: включить ли меня в коллекцию, или подобной чести я не стою.
- Я счастлив узнать, что ты способен понять смысл моих речей, мой ученик. Стало быть, есть некие основания верить, что день прошёл для меня не бесплодно. Премного тебе благодарен. А теперь, коли между нами царит согласие и понимание, я могу с лёгким сердцем тебя оставить и заняться другими моими учениками, не столь талантливыми, как Ченселин Тарис. Сколько ты простоял к началу нашей беседы - десять часов? А я обещал тебе, помнится, трое суток? Ну, те десять примем за сутки и вычтем, ты этого заслуживаешь. Таким образом, остаётся ровно три.
Я молчал... но, должно быть, невольно сказал ему много лишнего взглядом.
- Полсуток я добавляю за постоянные неумелые попытки утаивать свои чувства, - с нескрываемым удовольствием объяснил он. - И половину - за глупый вопрос. Встань. Прекрасно... Через трое суток, начиная с сего момента, можешь считать себя свободным. Спокойной ночи.
Он вышел из комнаты, аккуратно прикрыв за собою двери, а я постарался забыть о двух недопитых бокалах, оставленных им на столе. Отчего-то мне казалось, что сегодня его колебания - убить ли меня или оставить в живых и учить дальше - были сильны, как никогда».
~ Ченселин Венджел Тарис, дневники. Запись Четвёртой ступени,
под знаком Танцора, в году 2350 от Озарения. ~