Никелированная кровать.
На третий день после похорон отца мы с мамой наводили порядок в квартире. Мама с чёрной траурной косынкой, повязанной шарфиком по седым волосам, часто и тяжело вздыхала, пыталась незаметно вытереть носовым платком набежавшую слезинку.
Разобрали старую металлическую кровать, на которой в маленькой комнате последнее время спал отец. Кровать выглядела как новая. Окрашенная в синий цвет, с никелированными дугами на спинках, с декоративными шишаками и шариками. Один шарик отсутствовал. Открученный племянником, когда тот был маленьким, шарик безвозвратно затерялся. Только ветхий матрац выглядел неважно. Пружины протёрли защитный слой войлока и отчётливо выпирали из-под декоративного покрытия.
-Унести на мусорку кровать? – Спросил я.
Слёзы у мамы побежали в два ручья. Она завсхлипывала, засморкалась в платок. Немного позднее, успокоившись, ответила:
-Матрац действительно выбрось. Толку от него? А кровать, сынок, отнеси в гараж. Не могу я с ней вот так просто расстаться!
Вечером пили чай. Я поинтересовался:
-Что уж за кровать-то такая? Почему ты её жалеешь?
Мама грустно улыбнулась, помолчала, но нашла силы ответить:
-Пойми, Саша. Не кровать жалко, а воспоминания, с ней связанные.
-Да какие воспоминания с кроватью можно связать?! Обычный обиходный предмет. Это не патефон со старыми пластинками, не приёмник с радиолой, не телевизор.
-Эх, сынок! Вам, избалованным достатком, трудно понять и нас и наше время. Если бы это была простая кровать, я бы и слова не сказала. Но ведь это было моё главное приданое, когда мы с отцом поженились.
-Кровать – приданое? – Удивился я. – Что-то уж больно хилое приданое!
Мама печально усмехнулась.
-Вот. Я и говорю, где вам теперь нас понять?
-Мам, всё равно сидим, вспоминаем, тогда уж расскажи историю кровати. Глядишь, и мы вас лучше понимать научимся.
-Только, вот, прошу, тогда и не перебивай, и так не все детали чётко помню, - ответила мама.
Да. Так вот. Работала я тогда в доме ребёнка, в селе Макарье, медсестрой. Тогда – это середина пятидесятых. После войны почти десять лет прошло. И жить стало получше.
Мы с подругой, Тоней Вахрушевой, жили на квартире у Алексеевны. Комнатка маленькая, зато отдельная. Спали на деревянных топчанах, из досок сколоченных. Матрац сушёным сеном заправлен. Меж топчанов столик маленький, у окна, к нему стул приставлен. В углу этажерка с книгами и журналами – очень модная по тем временам вещь. Одежда по стенам на гвоздиках развешана, обувь и чемодан под топчаном прятали, одеяло низко приспускали, чтобы их невидно было.
По тем временам, можно сказать, здорово мы жили. Подруги с работы, когда в гости заходили, дикой завистью завидовали:
«Ой, девочки! Хорошо-то как у вас! Этажерка какая красивая, а уж абажур-то и вовсе загляденье».
Абажуры в ту пору тоже в диковинку были. Этот колпак, полусферой, на лампочку надевался. Красивый, с китайскими узорами по секторам, с кисточками. Как он комнату украшал, настолько уютно в ней казалось. Абажур мне на работе к двадцатипятилетию подарили…
-Мам, давай всё-таки про кровать! – Не выдержав, перебил я, понимая, что воспоминания могут завести в другие дали.
Мама не обиделась и продолжала:
-А я, вот, и говорю. Жили-то, считай, красиво, вот только спали на топчанах. Это уж очень сильно расстраивало, очень огорчало, потому как, если парни вдруг зайдут, тут же заметят, что на топчанах спим. А это обо всём разом говорит, мол, бедные мы, невесты не завидные. А знаешь, как хотелось перед парнями-то выглядеть?
Не сердись, сынок, что отвлекаюсь. Если в первый момент не пояснить, что для меня кровать значила, так и не поймёшь дальше, почему так старалась.
Жила я скромно. Зарплата – четыреста пятьдесят рублей. На тот момент не самая маленькая. Пятьдесят за комнату, пятьдесят в деревню, родителям в помощь, младших надо было поднимать, их ещё трое. Сорок за питание, три раза в день, на работе. Сотенка по мелочам расходилась. А сто пятьдесят-двести пыталась откладывать на одежду, на обувь. Самое-то главное, о замужестве нужно было думать. Двадцать шесть лет – по тем временам переросток, ещё два-три года и вовсе никому не нужна буду. Мужчин-то после войны не хватало, и десять лет спустя с парнями по-прежнему напряжённо было. Холостых парней значительно меньше, чем свободных девушек.
Так вот и жила я. Не бедствовала. За два года демисезонное пальто справила, шапку модную велюровую; на зиму ботики, к лету туфельки кожаные с ремешком и платье креп-шифоновое из прозрачного шёлка, золотистого цвета в мелкий цветочек, и рубашку под него сатиновую. А для обычных танцев была тёмная шерстяная юбка и плотная крепдешиновая кофточка в разноцветную полоску, на ноги туфельки тряпичные. Одним словом – прилично приоделась.
В июне взяла я отпуск. К своим собиралась поехать. В первый выходной оделась нарядно, сфотографироваться намеревалась, по магазинам городским пройтись, подарки в деревню купить. Денег с собой положила солидную сумму.
Сфотографировалась, кое-какие подарки купила. Зашла в парк культуры и отдыха имени Степана Халтурина, глазком одним поглядеть, как культурные люди под духовую музыку танцуют. Потом по аллеям гуляла, первый раз в тот день мороженого попробовала, в вафельном стаканчике, пломбир, по рубль тридцать. На высоком берегу постояла, у беседки с колоннами, заречные дали осмотрела.
Погода тёплая, солнечная. Вятка после паводка в русло не до конца вошла, а народу на пляжах в Дымково и у заречного парка великое множество – загорают и купаются.
Большого моста через Вятку в то время не было, дамбу для него, и ту не начинали строить. От беседки и спичечная фабрика, и посёлок «Красный химик», и Дымково – всё как на ладони. Вдали за кладбищем Макарьевская церковь хорошо различается. Красотища – смотри и смотри по окрестностям.
Вот только домой пора собираться. Идти-то, считай, четыре километра, а то и все пять, если через летний мост у заречного парка. А там народу после загорания возвращается, что тебе демонстрация – толпы. Мост деревянный, узенький. Машины, редко, но идут. И каково против главного течения двигаться?
Решила трёшку не пожалеть, на лодке к Дымковскому мосту, который через старицу, добраться. Лодки от пристани одна за другой отваливают, в сторону Дымково полупустые плывут.
По тропинке от беседки с косогора спустилась. Сразу к пристани вышла.
Пристань огромная была – на дебаркадере трёхэтажное здание располагалось. На первом этаже зал с кассами, за ним магазин «Водник». На втором – ресторан и буфеты, ещё конторы речные, на третьем – гостиница для речных путешественников.
В то время по реке многие добирались. Выгодно было. Билет на теплоходе до Котельнича раза в два дешевле стоил, чем на поезде в общем вагоне. Правда, по времени не два часа, а целый день требовался.
В течение дня пассажирских теплоходов до десяти отправлялось. До Камы, даже до Казани на теплоходе можно было добраться. А грузопассажирских пароходов и того больше. Помнишь, чёрно жёлто коричневые, с трубами большими, они от грузовой пристани уходили, ты, маленьким, всем нашим знакомым показывал, как они лопастями по воде бьют – туф-туф. А сколько пассажирских катеров, речных трамваев, которые пассажиров на двадцать-тридцать километров развозят? Тоже, думаю, не десяток…
Уловив нежелание слушать эти подробности, мама приостановилась. Чуть помолчав, продолжила:
-К чему подробно рассказываю? Чтобы ясно было - на речном вокзале значительно больше народу толкалось, чем на железнодорожном.
…Спустилась я к вокзалу, хотела к лодочникам податься. Смотрю, перед дебаркадером полуторка стоит, грузчики кровати сгружают.
Подошла поближе, рассматриваю. Не кровати – умопомрачение. Никель блестит, шарики да шишаки на солнце сверкают – красота немыслимая.
Грузчики меня заметили, один спрашивает:
«Чего, молодуха, раззявела? Кроватев не видела?»
Да где ж я такие кровати видела? За всю жизнь металлическую кровать один раз и видела, у заведующей, дома, так она и близко с этими не стояла.
Очнулась я от помутнения сознания. Спрашиваю:
«А куда, дядечки, кровати-то привезли»?
«Так в «Водник», девка, - отвечают, - в магазин «Водник». Завтра, значит, с утра продавать будут».
Что со мной случилось, сама не знаю. В миг решила, ночевать перед магазином буду, а кровать куплю.
Пришла к магазину. Он закрыт. Само собой разумеется - выходной день. Грузчики в подсобное помещение кровати таскают, экспедитор считает, а я смотрю да радуюсь – и представляю, как на такой вот царской кровати спать буду.
Одним словом, уселась на скамейку напротив дверей магазина и решила до утра дожидаться. Одно пока беспокойство, а ну как денег не хватит? Подошла к экспедитору, спрашиваю о цене. Он косовато глянул, но ответил, мол, дескать, рублей около пятисот.
Я денежки-то быстро пересчитала – пятьсот двадцать осталось. Сама боюсь, да Бога молю, чтобы точно не больше пятисот стоило.
В первое время на пристани весело было. Интересно. Катерки да трамваи один за другим снуют. Высадка, посадка, толкотня, ругань. Изредка большие теплоходы причаливают. Тут всё степенней. Публика серьёзная, неспешная. Вещи носильщики неторопливо выносят. Некоторые даже в машины-такси садятся.
Вокруг суета сует. Детишки мелкие носятся, орут, плачут. Постарше, подростки, подозрительно шныряют, вроде так и норовят чего украсть. Взрослые люди парами прохаживаются, чинные разговоры ведут.
Я сумку с подарками к себе прижала, ридикюль с деньгами ею прикрыла. Сижу и переживаю.
Время идёт. Сначала Дымковский пляж, который через реку, напротив, опустел. Потом праздно шатающихся заметно сделалось меньше. Народ разъехался. Солнце давно за высокий берег укатило, а теперь и вовсе за горизонт село. По речной глади ветерок промчался, водное зеркало взрябил, на дебаркадер вечерней прохладой залетел. Бакенщик на вёслах лодку ведёт, бакены зажигает.
С востока темнота наступает. В Дымково, в домишках, редкие огонёчки зажглись. На пристани дежурное освещение включили, по второму этажу гирлянды иллюминации загорелись. Как бы и повеселей стало.
В парке духовой оркестр минут двадцать как закончил выступление. Там танцы до одиннадцати. А на втором этаже в ресторане ансамбль во всю старается: то фокстрот задаст, то аргентинское танго, то на вальс сподобится.
Но вот и он замолчал. Теперь уж точно пошёл отсчёт времени по понедельнику.
Скучно стало сидеть. Тут вдруг два парня вынырнули. Наверное, лет по двадцати, в потёмках-то плохо видно. Один из них с подходцем этак спрашивает:
«Мёрзнете, девушка? Давайте мы вас погреем».
И без спросу, без всякого присаживаются по бокам. Я им отвечаю:
«Не надо меня греть, ребята. Сама согреюсь».
Чувствую, рука-то справа к ридикюлю подбирается. Как закричу, как завизжу пронзительно на все окрестности:
«Грабят»!!!
С левой стороны парень мне рот пытается зажать. Шепчет сиплым прокуренным голосом:
«Не ори, дура деревенская! Подходу не понимаешь! Теперь все городские ухажёры так делают».
А другой рукой как бы грудь ощупывает, не спрятано ли чего в лифчике.
Я головой дёрнула, ладонь его съехала, тут зубами в неё и вцепилась. Прокусила сразу, кровь во рту почувствовала. Он как заорёт, громче моего, дружок, и тот в испуге отпрянул.
На счастье милиционер подошёл.
«Что тут у вас случилось»? – спрашивает.
Я реву, сквозь слёзы отвечаю:
«Так, дяденька, ограбить хотели! Деньги отобрать пытались»!
«Чё несёшь! Чё несёшь, профурсетка? – это правый парень возникать начал. - Да хто тебя грабить пытался? Чё напраслину гонишь? – он повернулся к милиционеру и, теперь обращаясь к нему, продолжил. – Не верьте ей, гражданин начальник! Врёт, шалава! Только и всего-то, что за титьку полапали»…
Милиционер умный оказался, сразу понял, кто перед ним, документы затребовал. Пока один доставал бумагу, другой незаметно пятился и, оказавшись в шагах трёх позади милиционера, развернулся и убежал. Милиционер парня останавливать не пытался, но схватил первого плотнее за шкирку и приказал:
«Пойдём-ка, дружок, в линейное отделение, там разберёмся, что ты за фрухт»!..
Мама грустно улыбнулась. Слезинка в очередной раз сверкнула и прокатилась по щеке.
-Со скамейки-то я встала. В туалет быстро сбегала, а после в тень колонны спряталась.
Выше по реке, метрах в ста, грузовой порт расположился. Там всю ночь прожектора горят, козловые да портовые краны туда сюда ездят. Локомотив подогнал товарный состав, мотовозики по вагонам его растаскивают. Пароходы грузопассажирские к пристани подваливают, аккуратно спицами колёс воду месят, к причалу примериваются. Светло и шумно, как днём. Даже до пассажирского дебаркадера в ночной тишине крики доносятся: «Майна», «Вира помалу», «Отцепляй», «Подай третий». Колоколы на пароходах иной раз звякнут, гудки мотовозные, шум ссыпаемого на баржу гравия. Интересно наблюдать. События как в кинохронике происходят.
Одно страшно, стою и трясусь, вдруг парня отпустили, и он сюда заявится.
Пришёл не парень, милиционер давешний. Увидел, изумился, спрашивает:
«Ты чего, дурная девка? Мало тебе приключениев? Или не местная? Пойти некуда?»
«Не ругайтесь, дяденька, - отвечаю, - в Макарье живу, на квартире. А здесь магазин «Водник» караулю. Вчера кровати привезли, сегодня продавать будут, так я, вот, и дежурю, чтобы первой быть, чтобы точно уж досталось».
«Дура, ты, и есть дура! – говорит он мне. – Какие это кровати могут быть, чтобы за них жизнью рисковать? Парень-то сразу после отсидки стронулся, и срок не первый, и за разбой по малолетке отбывал. Ещё тот ухарь! Ножичком-то пЫрнул бы да в реку, ищи их – свищи».
Я от подступившего страха или чего там ещё, вся уревелась. А только прежнюю линию гну:
«Так ведь, дяденька, кровати-то уж больно красивые – никелированные. Жутко, а купить страшно как хочется»!
Он постоял рядом, покурил молча, подумал и говорит:
«Так ты до открытия надумала стоять здесь»?
Я в ответ закивала.
«Ну, буди, стой тогда. Если кто снова приставать начнёт, громче кричи! Я тут, на втором этаже, при ресторане, в дежурке. Ничего, не дам в обиду! Но и к тебе тогда просьба. Кто за тобой занимать будет, сразу предупреди, что я, мол, за тобой занял. Я утром с дежурства сменюсь, за деньгой быстро сбегаю и подойду».
Он хитро усмехнулся, подмигнул:
«Смотри только, если кровать не такая красивая окажется, я тебя сразу за враньё на трое суток укатаю»!
В общем, дождалась я утра, дождалась и открытия магазина. За пятнадцать минут пришёл вчерашний экспедитор. Увидел меня – чертыхнулся. Снял огромный навесной замок, со звоном откинул толстую металлическую скобу с петлей, перегораживавшую массивную дверь, и скрылся за ней.
Утром, к открытию «Водника» мало народу собирается. Магазин на отшибе. Приплывающие в первую очередь в город спешат, городским сюда не с руки тащиться, а прочие пассажиры не раньше десяти появляются, так как основные рейсы после обеда.
Открылся магазин. Я первая вошла. Смотрю – в зале три кровати стоят, спинки в солнечных лучах искрятся. Я быстрее к продавцу подбегаю, кричу:
«Выписывайте скорее кровать»!
Он от меня отворачивается и сквозь зубы цедит:
«Отойдите, гражданка, кровати проданы».
«Как так, - спрашиваю, - проданы? Кому? Когда? Я самая первая вошла! А вчера магазин закрыт был. Их после обеда привезли и при мне выгружали! Не могли никому продать! Не честно всё это»!
Продавец ко мне повернулся, шипит змеем:
«Уходите, гражданка, не задерживайте, продан товар».
Я к ближней кровати подбежала, на матрац уселась, руками в спинку вцепилась и говорю:
«Что хотите – делайте, а без кровати не уйду! Что я зря всю ночь караулила, бандитскому нападению подвергалась»!
Говорю, в общем-то, спокойно, а слёзы аж душат.
«Милицию вызывайте! – добавляю. – Я заявление буду делать»!
«Кто тут милицию вызывает»?
Это ночной милиционер спрашивает. Он стоит почти рядом, смотрит на нас с продавцом и улыбается. В перепалке я и не заметила, как он в магазин вошёл.
Увидела его, обрадовалась.
«Так беда, - говорю, - дяденька! Торгаши проклятые произвол устраивают. Заявляют, что все кровати проданы, а такого и быть не может, так как я честно до открытия додежурила»!
«Ты, вот что, Гера. – подмигнул милиционер продавцу. – Ты гражданке-то кровать выдели. Она честно ваш магазин ночью охраняла. Да и нападению подверглась. Это я уже от себя заверяю. А так как я помогал охранять ваше имущество, то и мне кровать причитается».
«Никак не получается, Ксаверий Петрович! – огрызнулся продавец. – Тут всё между ответработниками пристани и продавцами магазина сразу было поделено».
Милиционер грозно глянул на него.
«Продавцами – говоришь! Ну, так вот от продавцов-то и отыми. – и, видя мрачнеющее лицо Геры, добавил. – Георгий! Ты меня правильно понял»?..
Денег, что от покупки остались, аккурат хватило, чтобы кровать и матрац к воде снести и на лодке в Дымково переправить. В нём я целых два часа просидела, дожидалась, как бы кровать в Макарье перевезти. Повезло и тут. Дядя Митя Загузин на лошади с телегой ехал, за поллитровочку до квартиры довёз.
Через год, когда мы с отцом поженились, тот же самый дядя Митя перевозил мои вещи в Дымково. Он всю дорогу понукал лошадь, покуривал и ухмылялся, приговаривая:
«Ну, Мишке-то баба досталась, всем соседям на зависть! И лицом, и телом ладная! И умная, и по работе – медичка! А уж приданое, приданое-то такое и отродясь на Шоссейной улице не видали! Это ж надо: и абажур, и этажерка, и фикус, а кровать-то, кровать-то настоящая – никелированная»...
Мама закончила рассказ и всплакнула. Потом, постепенно, успокоилась и, обращаясь ко мне, сказала:
-ТАк вот, сынок, вся-то жизнь с отцом и прошла возле этой кровати. Ты уж пока не выбрасывай её. Вот умру, тогда и делайте, что хотите…