Глава 1
Накануне 90-х прошлого столетия наша семья жила в предместье одного из портовых городов на северо-западе Америки. Мы имели в собственности небольшой двухэтажный дом и парикмахерскую, которая располагалась сравнительно недалеко от дома. Но моя мать Луиза не отличалась особенно ни трудолюбием, ни работоспособностью, и большую часть дела за неё вела её младшая сестра Джулия - весьма предприимчивая и деловая особа.
Когда я вспоминаю мою мать, передо мной возникает образ весьма красивой, но беспомощной женщины. Луиза была слишком эмоциональна и чувствительна, чтоб справляться с действительностью. В минуты тревоги или радости у неё непременно на глазах выступали слезы. Она часто впадала в уныние и страдала меланхолией. Однако с другой стороны, это женщина очень хорошо осознавала всю свою внешнюю привлекательность. Ее пухлые губы обладали наредкость обворожительной улыбкой, слегка приторной и даже смелой. Широко открытые серые глаза источали необыкновенную нежность и томление, а слегка вздёрнутый, совсем по детски кверху нос и светлые волосы часто вводили людей в заблуждение относительно её возраста.
Ко мне мать была очень снисходительна, можно даже сказать баловала. Она никогда не ругалась и не кричала на меня, а в минуты моей провинности лишь беспомощно разводила руками и, слегка охая, винила во всём моего отца, что он передал её бедному дитя такой тяжёлый характер. Но даже за это в последствие мать просила у меня прощение, пытаясь загладить свою вину подарками или сладостями . Не смотря на все эти милостивые проявления, мы никогда не были с ней по-настоящему близки. Луиза не находила время ни для душевных разговоров, ни для наставлений и поучений своей дочери. По сути, я была предоставлена сама себе. Мать же проводила свой досуг за пустыми телефонными разговорами, сидя у телевизора или в походах по магазинам. Часами она могла крутиться перед зеркалом, примеряя новую одежду или делая укладку своих длинных волос. Как помню, ещё будучи совсем ребёнком, я обняв свою плющевую игрушку, тихонько сидела рядом с ней на стульчике у зеркала и заворожено смотрела на её изящные руки: как они умело и легко создают красивую причёску и наводят нежный макияж на белое лицо. При этом Луиза непременно улыбалась, слегка подмигивая мне и вытягивая свои ярко накрашенные губы в трубочку, как бы желая послать мне большой воздушный поцелуй. Она назвала меня «Конфеткой» и всегда по возвращению с магазина в первую очередь сразу спешила ко мне со словами: «Для моей Конфетки самые лучшие сладости!». Частенько по ночам она ложилась со мной в постель, но это побуждение не исходило от её особых материнских чувств к ребенку, оно было продиктовано нетерпимостью по отношению к своему мужу Роберту - моему отцу.
Его образ запечатлелся в моём сознании очень плохо в то время. Единственное, что я могу сейчас сказать, он был настоящим трудоголиком и работал инженером в одной строительной компании нашего города. На работе его очень ценили, и он быстро продвигался по карьере; часто выезжал в командировки в близлежащие города. Но работа, казалось это все, что ему нужно и что у него есть. Отношения в семье не складывались. И в те немногочисленные вечера, когда ему удавалось остаться дома, между ним и матерью непременно возникала ссора. Помню, как сейчас: я тихонько лежала в своей кровати, затаив дыхание, и слушала как сердито ворчит отец, а мать пытается уговорить его. Но все её уговоры лишь больше накаляли обстановку. Отец начинал кричать, а она впадала в истерику. И тогда эта сцена непременно заканчивалась побоями. В этот момент я всегда бежала к Луизе, пытаясь защитить её. Отец никогда не бил меня, но в его взгляде, особенно в этот миг, сосредотачивалась вся ненависть тёмной стороны этого мира для меня одной - маленькой, беззащитной и испуганной девочки. И только спустя несколько лет, я приоткрыла завесу этой страшной тайны непомерно тяжёлого отцовского взгляда. Совершенно искренне по- детски я жалела мать и ненавидела отца. И именно в эти минуты, после ссоры, мы становились с ней более близкими и родными, сидя на моей кровати и прижавшись друг к другу. Так тихонько всхлипывая, в обнимку мы и засыпали. А на утро у нас обеих был тяжёлый и неприятный осадок, и весь день поникшее настроение.
В душе я сильно винила мать за то, что она не уходила от отца. Мне казалось, что без него нам будет гораздо лучше. Но Луиза, как я уже успела заметить, не относилась к разряду решительных и сильных людей. Она была слишком слабовольна и малодушна и держалась за Роберта то ли из-за денег, то ли из-за того, что не могла самостоятельно принимать никаких серьезных решений. Теперь с высоты прожитых мною лет, я в состоянии правильно оценить всю трагическую обстановку царившую в нашем доме. Роберт был намного старше Луизы, почти на 15 лет и совершенно не обладал никакими внешними достоинствами. Его блестящая в теменной области лысина, круглые очки и выпуклый лоб- всё указывало на особый склад ума и необычную манеру поведения: он как бы всё время пребывал в глубокой задумчивости, отчего в скором времени его широкий лоб избороздили три глубокие морщины, и в негустых волосах появилась небольшая седина. В общении с людьми Роберт был также крайне немногословен, сдержан и угрюм. Видимо поэтому я к нему очень редко решалась подойти, да и он, как мне казалось, совсем не жаловал меня. И даже, когда нам выпадал редкий случай всем вместе собраться за одним столом, он непременно пытался всё испортить, повторяя одну и ту же фразу, поглядывая исподлобья на меня: « Луиза, ты родила себе повторение»( или что- нибудь в этом роде, подчёркивающее моё явное внешнее сходство с матерью). И меня бросало в дрожь после этих слов: они звучали как суровый приговор или дерзкий упрёк, всю глубину которого в этом раннем возрасте я не в состоянии была понять. И никто из нас троих сидящих, не любил подобных семейных обедов, так как потом наступало долгое напряжённое молчание, и все как можно быстрее старались закончить с трапезой.
Таким образом, нам удалось прожить почти десять лет. Но конец этой драмы был неизбежен потому, что последний год нашей совместной жизни стал чрезмерно напряжённым. Роберт начал часто выпивать. Теперь он задерживался подолгу на работе и приходил за полночь, когда мы были давно в постели. А Луиза полностью перебралась ко мне в спальню.
Я хорошо помню наше тревожное состояние, как мы с матерью, прижавшись друг к другу, словно два испуганных кролика в клетке с удавом, замирая от ужаса, ждали своего часа. В этот момент наш слух был обострён настолько, что нам казалось, будто мы слышим собственное биение сердца. И нервы напрягались до предела, подобно туго натянутым струнам, когда в коридоре раздавались шаги отца. Он заходил в нашу спальню и забирал с собой дрожащую Луизу. Там за стеной для неё начиналась Голгофа. До моего слуха долетали плач и стоны распятой на постели матери, униженной и избитой. И я всегда, задыхаясь от ужаса и злости, пыталась прийти к ней на помощь, но Роберт изнутри запирал свою дверь.
Глава 2
Теперь мать всё больше погружалась в депрессию. Тяжёлая тень уныния отпечаталась на её лице глубокой печалью, похоронив под собой её удивительную улыбку, по которой я, признаться, сильно скучала. Сидя перед зеркалом, она подолгу запудривала свои синяки, и в её притихших, потускневших глазах отражались лишь боль и слёзы. Мой детский взгляд не мог выдержать подобного испытания, и я старалась как можно быстрее отвернутся или выйти из комнаты. И опять, в сотый раз я умоляла её оставить Роберта, но она упрямо с горечью в голосе лишь повторяла: «Это невозможно. Ты его не знаешь, он не отпустит нас» И тогда я пыталась возразить: «Но он убьет тебя!»
Тот, кому известно чувство обречённости и сострадания возможно очень строго не осудит бедного, запутанного ребёнка, а постарается хоть как- то понять, что творилось в душе его, истерзанной слезами матери. Тогда попробуйте представить на минуту чёрные мысли, зародившиеся в тайнике измученного сердца и ту ненависть, которая с каждым днём прорастала там. Со временем этот росток, обильно поливаемый болью и слезами, превратился в большое, ветвистое и уродливое дерево отчуждения и зла. И его уже невозможно было спрятать: оно стало выше крыши и вздымалось прямо к небу. И кто- то это дерево должен был непременно срубить. Этим дровосеком и стала моя тётка Джулия.
Я не знаю почему, но я не долюбливала её; может быть от того, что тётка оказывала большое влияние на мать, и они часто о чём-то тайно беседовали на кухне, не допуская моего присуствия. Джулия была очень решительная и уверенная в себе женщина, смелая и даже дерзкая. И хотя её возраст уступал матери почти на три года она сумела легко подчинить себе свою старшую сестру и заставить её слушаться. Единственным сходством между ними были их большие серые глаза, но взгляд Джулии был совсем иной, чем у матери - какой- то острый и неприятный, как рентген, высвечивающий тебя изнутри. Она словно пытала меня им при встречи. В остальном тётка была обладательницей непримечательных форм лица: короткая стрижка, прямой нос и слегка тонкие губы. В одежде она имела сдержанный и строгий вкус. Одним словом лозунгом её быта могли стать лишь два слова: надёжность и практичность. Луиза часто говорила, что её сестра похожа на их мать - мою бабушку Джейн, которую я никогда не видела, а знала лишь по рассказам своей тётки. Но надо признаться, что её истории просто наводили страх на моё детское воображение: такой она рисовала её мне грубой и жестокой особой, живущей на краю города в маленьком старом доме, возле самого тёмного леса. И моя бурная фантазия быстро доделала своё дело до конца - бабуля предстала предо мной в образе страшной, злой ведьмы. Я была готова на все, лишь бы не попасть к ней в руки. А в этот вечер к своему великому ужасу, подслушав краем уха их разговор на кухне, поняла, что Джулия советует Луизе сослать меня именно к ней. И я не могла дождаться, когда тётка покинет дом и. сразу после её ухода, бросилась к матери, и слёзно начала умолять никуда не отправлять меня. Луиза была крайне недовольна моим подслушиванием, но её сердце быстро смягчилось под напором моих слёз и стенаний. Я обещала ей быть очень хорошей и послушной девочкой и больше не подводить. На что она только нежно и мягко ответила, что любит меня такой, как я есть и ничего не требует сверх этого, а её желание отправить меня к бабушке Джейн, продиктовано лишь заботой обо мне.
Передо мной разверзлась бездонная пропасть и леденящий взгляд ужаса, исходящий из самой глубины её чёрной пасти, медленно просочился сквозь моё сознание, и во мне всё похолодело. Во сне я тщетно пыталась удержаться на её краю, но земля рушилась под ногами, зыбучий песок осыпался, и я чувствовала, как цепенеют пальцы рук, ожесточённо борясь за спасение. Но тело беспомощно скользило вниз и вниз, и резко с криком во тьму срывалась. От ощущения падения, я сильного вздрагивала и сразу просыпалась. И мать взволнованно прижимала меня к себе. Стараясь успокоить, нежно поглаживала мои вспотевшие волосы.
Однажды мой сон стал реальностью. В этот вечер Роберт, как обычно, вернулся домой слишком поздно, и был очень пьян. Внизу его задержал телефонный звонок, но когда он поднялся наверх, по его выражению лица не трудно было догадаться, что на нас надвигается буря.. Мы ещё не успели опомнится, как он схватил мать за волосы и буквально выволок её из постели. Горячее дыхание, ужас в глазах, крик и стоны наполнили комнату. И после череды самых низких бранных слов он обрушил на неё весь свой гнев. Я отчаянно пыталась остановить его, цепляясь за его крепкие руки и стараясь задержать удары. Но это было бесполезно, он так быстро отталкивал меня, словно назойливую муху. Я рыдала от бессилия, беспомощно падая на пол, опять поднималась и кидалась на него раненой птицей. Когда же мои глаза заметили кровь на лице матери, моя ненависть послужила мне источником необыкновенной силы. Я, подобно дикой кошке, прыгнула ему на спину и крепко вцепилась в его шею. И так держалась до тех пор, пока Луизе не удалось выскользнуть из его рук. Она выбежала из комнаты и устремилась к лестнице, ведущей на первый этаж. Отец, хрипя и задыхаясь от злости, отшвырнул меня в сторону с такой силой, что я больно ударилась головой о кровать. Он же, не обращая на меня никакого внимания, как одержимый злым демоном, кинулся в погоню за женой.
Сильно покачиваясь, Роберт добрался уже до самого края, где лестница круто и резко спускалась вниз. Как в этот самый момент моя слепая ярость настигла врага: я бросилась на него с разбега сзади, не раздумывая и не сознавая, с такой неистовой силой, что сама еле–еле удержалась от падения. И в следующее мгновение я узрела, как его тучное тело с грохотом, кубарем покатилась вниз. Видела ли это мать или нет - для меня осталась загадкой. Только от страха я крепко, до боли, зажмурила глаза и почувствовала, как пол ускользает из-под моих ног. Время словно остановилось, и чёрная пропасть из моего кошмарного сновидения полностью поглотила меня, лишив всяких чувств, мыслей и сознания.
Внезапный, резкий крик матери заставил меня разомкнуть глаза. Внизу, на полу, неподвижно лежал отец. Его лицо было в крови. Над телом склонилась Луиза.
Далее всё было как во сне. Я не помню как мать отвела меня в постель и как уложила, а также не знаю что случилось потом: зловещая пропасть словно погребла меня. И там на самом дне, среди крошечной тьмы, моя душа растворилась в её пустоте.
Утром меня разбудил шум, у моей постели стояла Джулия и почему-то укладывала в рядом стоящий чемодан мои вещи. Заметив моё явное удивление, она сразу поспешила присесть ко мне на кровать. После вчерашней трагедии я с трудом пыталась сосредоточиться и вникнуть в её слова; образ окровавленного отца всё ещё стоял перед моими глазами. Она же видя мою растерянность и подавленное состояние, старалась как можно ласково и доходчиво объясниться со мной, выговаривая медленно почти каждое слово. Из рассказа я поняла, что матери сейчас очень трудно, её положили на несколько дней в больницу, а впереди ждут большие хлопоты по поводу смерти мужа и его похорон. В заключении тётка как бы попросила меня об одолжение - пожить немного у бабушки, пока не разрешатся все вопросы. И только тогда до меня по-настоящему дошло, что я совершила убийство. При этой мысли всё моё тело содрогнулось, похолодело и почувствовало лёгкий озноб и приступ тошноты. Возражению не было место, я хорошо осознала, что подписала себе приговор, и он не подлежит обжалованию. Единственной моей просьбой стало свидание с матерью перед отъездом, в чём, как я надеялась, Джулия не могла бы мне отказать. Но встреча была заменена коротким телефонным разговором.
Луиза говорила со мной тихим, слабым голосом, обещая, что разлука долгой не будет, и что она заберёт меня при первой возможности. Напоследок мать мне послала воздушный поцелуй через трубку и ласково сказала: « Эллис, моя конфетка, будь умницей, мама очень тебя любит. Всё будет хорошо!». Эти слова стали комком в моём горле, и слёзы покатились из глаз. Я прижала к груди трубку и так долго стояла, пока в комнату не вошла Джулия с чемоданами и не приказала властным голосом последовать за ней в машину.
Глава 3
Джип Джулии легко мчался по открытому шоссе. Сидя на заднем сидении, сквозь пелену слёз я смотрела в окно, и быстро проносящиеся деревья и дома растворялись в моих слезах. Яркое полудённое солнце двигалась за мной раскалено и болезненно. И вот мы уже за чертой города, по ту сторону новой жизни. Я отчаянно оглядываюсь назад, как бы пытаясь из – за всех сил задержать это неуловимое мгновение и остановить дорогу, но она неумолимо мчится вперёд и вперёд, унося собой мою боль, оставляя там позади моё разбитое сердце.
Так я провела около трёх часов своего молчаливого пути в горьких раздумьях, пока наконец, мы не достигли назначенного места; как позже я убедилась, мы остановились в предместье небольшого патриархального городка со своими давно устоявшимися нравами и обычаями, и его простой и размеренный повседневный ритм жизни, крайне отличался от привычного мне шумного города; он был продиктован ни чем иным, как спокойным и весьма сдержанным укладом жизни местных горожан.
Бабушкин дом был и вправду возле самого леса, но к моей великой радости его внешний вид не внушал мне ни страха, ни ужаса; он совершенно не сочетался с моим глупыми представлениями. Эта была весьма аккуратная двухэтажная деревянная постройка, которая походила, скорее всего, на дом лесника, нежели, чем на избушку старой злой ведьмы. Образ бабули Джейн также не сходилась с образом загадочной колдуньи. И хотя она и выглядела довольно надменно и важно, но её внешность не была вовсе страшной. Я сразу заметила в ней глаза и взгляд Джулии - такой же проникновенный и категоричный, но гораздо более строгий и суровый. По её движениям и манере разговора можно было легко определить сильный волевой характер.
Она встретила нас на пороге очень сухо и холодно, и сразу проводила в дом. Оставив Джулию на диване в гостиной, Джейн отправила меня вместе с чемоданами в мою спальню, на второй этаж, и велела разложить мои вещи. Здесь, как я успела позже заметить, находилась ещё одна спальня с ванной комнатой. В принципе этот дом мало чем отличался от нашего по размерам, хотя в смысле планировки он заметно уступал. И несмотря на большие окна, в нём всё выглядело слишком мрачно, вероятно из за того, что рядом стоящие деревья сильно затеняли его большую часть, а старинная дубовая мебель выглядела необычно громоздко. Первое, что по-настоящему привлекло моё внимание, была сундукообразная высокая деревянная кровать в моей спальне, которая буквально выпячивалась от стены до самой середины комнаты. А над ней словно навис такой же массивный дубовый крест с фреской Иисуса Христа. Он, казалось, занимал третью часть стены и выглядел просто угрожающе, как немой упрёк или как знак неизбежного наказания за грехи. Вся эта нелепая картина мне напоминала кладбище, на котором моя семья была год назад на похоронах одного нашего родственника, и внезапно меня объял лёгкий озноб, и по телу побежали мурашки. Чтоб остановить страх, я попыталась перекинуть мой взгляд на другие предметы обстановки. Напротив возвышался большой комод, в которой мне следовало аккуратно уложить свои вещи. На стене, с противоположенной стороны окна висело овальное зеркало в тёмной металлической оправе. Шторы на окнах имели зеленоватый оттенок в тон потускневших от времени обоев и кроватного плюшевого покрывала. Я отдернула занавеси- уже смеркалось. Багрянец лучей давно притихшего солнца едва касался верхушек сонных деревьев. И они, широко расставив свои лохматые ветки, слегка покачивались в такт поющему ветру. Меня тоже потянуло в сон.
Внезапный оклик Джулии вывел меня из сонного состояния. Я поспешно спустилась в столовую, которая находилась между кухней и гостиной. Бабушка и Джу уже усаживались за большой и круглый стол в центре комнаты. Все приборы были аккуратно разложены по своим местам. Серебряные вилки и ножи, начищенные до блеска, приковывали к себе взгляд, в самой середине белоснежной крахмальной скатерти разместился большой мельхиоровый подсвечник с тремя зажжёнными свечами. Как я успела заметить, всё в этом доме подчёркивало чистоплотность хозяйки, потому что, не смотря на всю свою древность происхождения окружающей обстановки, все предметы выглядели здесь весьма ухоженными. Позже мне довелось узнать, что этот избушка со всеми принадлежностями досталась Джейн ещё от её прабабки. Бабуля бережно охраняя традиции старого дома, приняла молитву перед едой, и мы молча и неспеша поужинали. Затем, после ванны, меня уложили в мою новую постель.
Сквозь матовое стекло моей спальни проникал свет из холла, едва выдавая очертание предметов. Где-то вдалеке, через приоткрытое окно, донеслись знакомые голоса бабушки и тетки. Затем шум удаляющиеся машины быстро растворился в тишине. “Вот и все. И Джулия уехала”, - промелькнуло у меня в голове. А за стеклом упрямо барабанил редкий дождь по карнизу, с каждой каплей унося все дальше и дальше мое усталое сознание, пока я не уснула.
Утро мне предвещало совсем новую незнакомую доселе жизнь – жизнь подчиненную законам и правилам. Бабушка Джейн и вправду имела слишком суровый характер. В ее доме все было согласно расписанию: подъём ,уборка, прием пиши и даже время для отдыха. Я чувствовала себя узницей в клетке, так как мне теперь приходилось следить не только за чистотой и порядком, но и за своей речью и за своим собственным поведением. К тому же к пище бабуля относилась чисто по-христиански - неприхотливо, и не приемля никаких излишеств. А сладкое было вообще запрещено в ее доме. Можно даже сказать, что Джейн была сторонницей вегетарианского направления, отдавая, предпочтение лишь салатам и овощным блюдам. И хотя она никогда не кричала на меня, но мне было достаточно одного ее сердитого взгляда или повышенного тона, чтоб превратиться в испуганного, притихшего мышонка. Как у обладательницы весьма сдержанного характера у нее было одно единственное наказание для меня – полное мое уединение в спальне, где я должна была остаться молитвенно наедине с собой, перед пугающим меня крестом. А ночи в этой комнате еще больше ввергали мое сознание в неописуемый ужас. Мне казалось, что нависшая над моей головой громадина однажды погребет меня под своей тяжестью. И я перебиралась на противоположный конец кровати, ногами к кресту, и там свернувшись клубочком, на самом краю моего огромного ложа, мое сердце замирало от страха, под неумолимым взглядом распятия, которое я теперь воспринимала не иначе как кару Господню за мой тяжелый грех совершенный против отца. Иными словами я уже при жизни познала вечные муки. И в завершении ко всему, из-за того, что моя бабушка под старость сделалась ярой католичкой, мне приходилось каждый воскресный день посещать с ней ближайшую церковь, где и музыка, и запах, и вся атмосфера действовали на меня крайне угнетающе. А страшные рассказы Джейн об адских наказаниях за все прегрешения в конец добивали моё, и так совсем уже запуганное, воображение. Поэтому мой сон в этом доме превратился в сплошной кошмар. Меня неотступно преследовала огромная и тёмная тень, от которой невозможно было не спрятаться, не скрыться. Она каждый раз настигала меня и накрывала с головой, и мне не удавалось разглядеть ни лица, ни образа этого зловещего создания, а только почувствовать и услышать её холодное шумное дыхание и мерзкий смех. Я просыпалась вся вспотевшая от страха и искала по привычке в постели мать, чтоб облегчить свои страдания лаской, но её не было. И тогда горечь слёз разъедали мою заблудшую душу. Я обращала взгляд в окно, пытаясь хоть чем- то отвлечься, но жёлтый, холодный глаз луны взирал на меня с высока так одиноко, сиротело, что я впадала ещё в большее отчаяние.
Единственной моей надеждой в то время была скорая встреча с матерью. Я вставала и ложилась, грезя только этой мечтою, наивно полагая, что теперь ничто на свете не помешает нашему счастью. Бедняжка придавалась воспоминаниям о ласковых руках и нежном голосе близкого человека, и это являлось для неё спасеньем. Но проходили дни за днями, а Луиза не приезжала и не звонила. И на все вопросы о матери бабушка лишь отмахивалась избитыми фразами «Не знаю», «Время покажет». И вправду время показало, что ожидание оказалось напрасным - прошёл уже месяц, а мать так и не появилась.
На улице вовсю бушевала весна - моё особо любимое время года, но никогда в жизни эта волшебная пора ни казалось мне такой неприветливой. Она словно была не для меня. Именно в этот период времени я пристрастилась к чтению книг, которых у бабушки было достаточно много. И именно тогда, в первый раз, я попробовала излить переполнявшие меня чувства на бумаге:
Одиночество плачет моё,
Даже тень меня покинула.
На встречном, прохожем ветру
Бедняга- слеза стынула.
И песня с губ сорвалась,
Сдавила грустью своей:
В саду, где весна родилась,
Нет даже и ветки моей.
Глава 4
В то время я начала ходить в новую местную школу, располагавшуюся недалеко от бабушкиного дома. Но так как по натуре я не была слишком общительным ребёнком, то и друзей заводила крайне редко. Да и мой тогдашний уклад и образ жизни, мало способствовали этому. Я страдала от насилия предрассудков Джейн: телевизор она не смотрела, называя его «засорением мозгов», громко музыку не позволяла включать, да и слушала только то, что было сообразно её вкусу, не считаясь с моими желаниями. Даже в смысле одежды моя скромная персона имела большие ограничения и чётко придерживалась её строгих взглядов. Мне казался мой новый образ абсолютно смешным и убогим, и я стеснялась его. Единственным моим утешением стала в дальнейшем моя подруга Патриссия - одногодка и соседка по дому, умница и отличница, полный пример для подражания в глазах моей строгой бабушки. Пат рано лишилась матери и домашнее хозяйство было полностью на ней, так как отец много работал. По воскресным дням они вдвоём часто посещали, как и мы, церковь, где однажды нас и представили друг другу.
Патриссия выглядела по своим взглядам и рассуждениям намного старше своего возраста. И вероятно тот факт, что мы обе остались без матери, способствовал нашему быстрому и сильному сближению. Две тихие девочки повсюду стали неразлучны. И. так как её отец возвращался поздно вечером домой, в нашем распоряжении было предостаточно времени и на занятия и на отдых. Моя бабушка всячески поощряла нашу дружбу и никогда не была против когда мы помогали друг другу по хозяйству, или когда я подолгу задерживалась на её территории.
С Пат я чувствовала себя непринуждённо и свободно, отдыхая у неё в доме от строгих взглядов Джейн и от её постоянных наставлений. Моя подруга не относилась к разряду красавиц, у неё была весьма заурядная внешность, особенно, что касаемо того раннего подросткового возраста, когда девочки, как скромные бутончики цветов, в которых невозможно точно угадать ни цвета, ни запаха. Но, пожалуй, единственное, что в ней казалось слишком притягательным для меня - её чёрные, как смоль глаза, очарование которых подчёркивали огромные пушистые ресницы. Они выглядели, как две большие ночные бабочки на её маленьком, худеньком лице. И когда бы я в них не заглянула, в них всегда было моё отражение: они словно обволакивали меня теплом и нежностью. Между нами протянулась невидимая нить искренних и трепетных отношений, которые мы лелеяли и укрепляли взаимной уступчивостью и пониманием. Общность интересов и взглядов создавало между нами удивительную гармонию. Смуглость черноволосой египтянки и бледность светловолосой славянки вносили дополнение в нашу жизнь по принципу домино. Мы вместе строили планы на будущее, мечтали и фантазировали, иногда писали стихи и придумывали истории. И меня всегда поражали её необычная одухотворённость и изобретательность. Все, за что бы ни принималась эта одарённая девочка, приобретало особый смысл. И я старалась во всём подражать ей.
Долгими зимними вечерами мы упражнялись сидя за компьютером, а в летнее время наш досуг полностью забирала река, которая протекала неподалёку в нашей окрестности. Мы наслаждались её прохладой и упивались свежестью зелени окружавшего леса. Нам нравилось наблюдать за купающимися и резвящимися в её прозрачных водах мальчиками. И это был неподдельный, живой интерес девочек- подростков, познающих всю притягательность этого мира. Хотя в то время ребята очень сдержанно относились к нашему уединению и никогда не нарушали его: мы слыли отшельницами в округе.
Но время шло, и природа брала над нами верх. И постепенно из маленьких девочек мы превратились в весьма привлекательных девушек. Иногда лёжа на постели Патриссии наши пытливые глаза подолгу разглядывали друг друга, и юные тела придавались невинным ласкам. Но спустя два - три года наши детские шалости незаметно переросли совсем во взрослые игры - серьёзные занятия любви.
Так нам исполнилось почти пятнадцать. Наши многогранные отношения с Патриссией заставили меня со многим примирится и позабыть о пропавшей Луизе. Пат стала для меня и матерью, и сестрой, и подругой. У меня не было от неё ни тайн, ни секретов, за исключением одного, в котором я сама себе боялась признаться - смерть отца также оставалась на моей совести. Но с годами, мне стало казаться, что я все-таки сжилась с этой мыслью. И теперь этот трагический случай воспринимался мной не иначе, как роковая случайность. Со временем я привыкла и к бабушкиному характеру, и к обычаям и порядкам, установленным в её доме: чистоте и аккуратности, еженедельным походам в церковь и ежедневным молитвам. И, наконец, что было особенно важно - я свыклась со своей большой неудобной кроватью и примирилась с крестом. Теперь вместо страха, он наводил на меня лишь тоску и грусть, по чему-то давно безвозвратно ушедшему.
Глава 5
Только спустя пять лет мать начала иногда отмечаться телефонными звонками и даже соизволила один раз приехать. Но её присутствие не вызывало у меня ничего, кроме отчуждения и зла. Она слишком изменилась и отдалилась. С её пухлых губ не слезала фальшивая улыбка, которая ввергала меня ещё в большую неприязнь к ней. Очень быстро я почувствовала нарастающую между нами нетерпимость. И в этот момент, когда она позволила себе, по-старому обыкновению, назвать меня своей «конфеткой», меня словно всю передёрнуло. И Луиза, явно заметив это, сразу же попыталась оправдаться: «Да ты уже совсем взрослая, почти девушка. Как ты похорошела, видимо бабушкино воспитание пошло тебе на пользу». Её слова я восприняла не иначе, как бесчувственный сарказм. И с этого момента, я чётко осознала, что в моём сердце нет больше места для неё. Одним словом я поставила на матери крест. Меня не интересовали больше ни её жизнь без меня, ни цель её приезда. И одно лишь желание овладело мной - побыстрее покончить с Луизой и отправиться к своей любимой подруге. Мать же не заставила себя долго ждать и на следующее утро также быстро исчезла, как и появилась.
В этот день мы с Патриссией были особенно нежны и внимательны друг к другу. Обеих нас пугала мысль внезапной разлуки. Но судьба никогда ни баловала меня, и в этот раз она стала злодейкой. Бабуля Джейн давно страдала неизлечимым недугом - сахарным диабетом, и последний год её жизни был крайне тяжёлым в связи с этой болезнью. Она явно угасала с каждым днём. И этот визит её дочери был совершенно некстати. Я не знаю, о чём они говорили, но после этого Джейн совсем сникла.
А к тому времени между мной и бабушкой возникли почти дружеские отношения. Бабуля присмирела и стала намного мягче и податливей. Она словно предчувствовала свою скорую кончину и буквально накануне своей смерти, разоткровенничавшись, поведала мне грустную историю Луизы:
- Ты уже большая и в состоянии выслушать мою исповедь, потому как другого случая может мне не представиться, а ты должна знать всю правду, - начала она свой рассказ без остановки, - Твоя мать была большой актрисой и вела двойную жизнь - в доме она была паинькой, а на улице сумасбродной девчонкой. В то время мы жили в другом городе - в центре Чикаго. К сожалению, твой дед рано умер, когда младшей из моих дочерей было всего лишь восемь. Мне приходилось очень туго. Основное время у меня занимала работа - я была медсестрой в госпитале и довольно часто отсутствовала дома. А Луиза пошла, видимо, в своего отца, тот тоже был повеса, без царя в голове, поэтому в пьяном виде так и закончил свою никчёмную жизнь. Лу для меня была очень трудным ребёнком. Она не желала учиться и не хотела работать. А времени у меня не хватало, чтоб уследить за ней и направить по верному пути. Таким образом, ещё не окончив школу, она попала в дурную компанию, и, связавшись с одним уголовником, забеременела от него. Этот парень через месяц сел в тюрьму за угон машин, а Лу осталась в своём нелепом положении. Так случилось, что накануне этих событий твоей матери удалось случайно познакомиться у меня в больнице с одним из её посетителей - Робертом. Это был весьма порядочный и состоятельный человек, хотя и намного старше Лу. Она не раздумывая, воспользовавшись этим случаем, сразу залезла к нему в постель, и через пару недель поставила его перед фактом своей беременности. Вот так и произошёл их скорый брак, а этим ребёнком, как ты уже вероятно догадалась, и стала ты, Элис. Я была против такой ужасной лжи, так как хорошо знала, что подобные секреты имеют слишком короткие ноги и плохие последствия. Всё и случилось по моим словам. Сразу после свадьбы молодожёны переехали из Чикаго в Филадельфию, где Роберту предложили хорошую работу. Он купил дом, и спустя год после твоего рождения, приобрёл дамский салон для жены. Себе в помощь Лу пригласила Джулию, уже к тому времени закончившую школу. Всё вроде бы складывалось благополучно, но уже через пару лет я узнала от младшей дочери, что тайна Луизы раскрыта. Я не представляла, как вы жили дальше, так как связь с дочерьми была почти потеряна : Луиза вовсю избегала меня, а Джулия звонила крайне редко. Но я отлично знала, что из этого брака ничего хорошего не получиться, потому что Лу совсем не любила мужа, да и, честно сказать, такие женщины, как она, не созданы для материнства.
Всё это время я слушала рассказ не прерывая, затаив дыхание; и впервые в её строгих глазах мне привиделся блеск бездонного моря глубокой тоски и печали. В заключение она тихо добавила:
-Я это говорю не для того, чтоб очернить мать в глазах собственной дочери, а для того, чтоб ты знала всё о Луизе. Она тебе этого никогда не расскажет. А ты знай и полагайся только на себя, детка. Жизнь бывает очень сурова и груба, и выстаивают только крепкие и сильные люди. Я долго не смогу тебе помогать. Быть может, скоро тебе придётся опять вернуться к матери. И тогда…
Она замолчала, тихо склонив голову, так и не докончив начатую фразу. Теперь я точно знаю её конец, и что она имела в виду – какой сюрприз ждал меня после её смерти. Но как жаль, что я об этом узнала слишком поздно. В этот же день перед сном Джейн повесила на меня золотую цепочку с крестом и, перекрестившись, сказала: “ Будь умницей. Храни тебя Господь!». И в первый раз в жизни поцеловала меня в лоб.
Через несколько дней после этого, её не стало. Она скончалась внезапно ночью от диабетической комы в возрасте 61 года. На похоронах было немного народу: некоторые из её друзей католиков, несколько соседей и пара родственников, о которых я раньше не слышала. Моей тётки Джулии не было. Как я узнала позже от матери – она вроде бы уехала за границу. Луиза, как всегда плакала больше всех, но теперь её слёзы меня совсем не трогали, а наоборот раздражали. Всё её поведение было сплошным гнусным фарсом. Я даже не желала смотреть в её сторону. К тому же её внешний облик совсем не подходил к подобной мрачной обстановке. Её пухлые губы теперь, как мне казалось, выглядели чересчур вызывающе и уродливо на фоне её новой короткой и ярко рыжей стрижки. Тогда она уже мало что значила для меня, не более, чем любая другая неприятная незнакомка. Да и Луиза как будто старалась не замечать моего присутствия. И моментами её плач воспринимался мной не иначе, как горькое сожаление, что её несчастной дочери придётся вернуться домой. Но меня этот факт ничуть не волновал. Стоя над могилой бабушки и трепетно прижимая одной рукой к груди её крестик, я обратила мои мысли целиком к рядом стоящей любимой подруге Пат, которую я крепко держала за руку, и чувствовала, как тихо содрогается её хрупкое тело. Обе мы оплакивали нашу предстоящую разлуку.
Мне так и не довелось с ней по–настоящему проститься: в этот же день по полудню, сразу после похорон, Луиза собрала мои вещи, и, несмотря на все мои уговоры остаться на ночь, мы отправились в путь ближе к вечеру.