Видавничий Гурт КЛЮЧ:
Дмитрий Каратеев & Константин Могильник
Київ: Ключ, 2009, ISBN 966-7014-44-4
ПЕНТАГРАММА или ВОЗМОЖНОСТИ
Психолирический детектив
Читать: http://proza.ru/2008/01/12/43
Скачать: http://www.scribd.com/doc/15091327/-
КНИГА 11. ПРОБУЖДЕНИЕ
20 января 2006, ночь, Киев
Самая поэтическая тема – смерть молодой прекрасной женщины.
Э.А.По
- Вот и здравствуйте! Представляюсь по новой: участковый милиционер генерал-лейтенант Дын-ни-чен-ко. Ну, генерал - это так: чего не пошутить, раз всё равно нихто не поверит. Допустим, просто лейтенант, но я всё равно спрошу: хто стрелял? Соседи звОнят, шо стреляете. Я усё понимаю, шо вы скажете, шо праздник там церковный, и самому не хочется дежурить. Я ж вижу по ТВ: и президент купался, и его премьер. Это усё понятно, но стрелять лишнего не надо, правда? И так усе, кому не лень, салюты на улице пускают. А дома ж вам оно ни к чему: и самим ни к чему, и нас вызывают. Ну, ладно, вот и с праздником, и пошёл. Пошли, Калинниченко. А шо соседка вашая, Никитишна, трохи чересчур, так я ж то понимаю. Вы извините, Лев Зельманович, - правильно знаю? - во! - но то ж был сигнал. Не, есть ребята, шо и вообще не реагирують, но я таких не понимаю. Я считаю: если хто позвонил и говорит: у соседей и стрельба, и пальба, и вообще они очень громко живут уже три недели… Если, значит, хто так говорит, то, значит, он имеет основания. Хотя соседка вашая и Симона ихняя, конечно, усю жизнь на вас нас обзванивает, так шо уже и внимания не обращаем, если б не в праздник. Я вам по-человечеству, Лев Зельманович: отселили б её куда-нибудь - у вас же такие возможности, вы ж не последний человек в мировом мире. Да и нам работы б лишней не задавала. А теперь - шо ж! - надо, значит надо, так?
Позвольте нам теперь, мне и помощнику моему, войти в квартиру и самим опять посмотреть, как вы живёте. Та-ак, сколько вас теперь тут? Четыре. А было два. Ну, допустим. Усё ж оно у вас бОльшаеть. Так хто ув кого стрелял? Как нихто? Так шо ж, он сам у себя? Не, Калинниченко, с нас тут опять дурачков строят, так давай протокол писать. Понимаете, хозяин, если б тада не так нагло, то ладно, а теперь уже ныззя. И вы обижайтесь, не обижайтесь, но напишем и усё теперь посмотрим. А шо ж тут смотреть у вас? Не, картинки - это нам неинтересно, хотя хорошие. УнизУ зала, и ёлка упала - так! - и нету никого, ну. А почему она упала, я спросил бы, но пока ладно. А это, хозяин, ваш, вы говорите, кабинет, угу. Тот самый, где гильзу Калинниченко тада нашёл и ещё так пахло интересно. Книг много - ого-го! И вы их усе прочитали? Шучу. Та-ак, а там? Спальня для девушек? И шо, вы их много держите? Шучу: конечно, тока две. Извините, такое дело, но я должен спросить: должен, нет? Ну и шо, шо свет не горит? Мы ещё разберёмся, почему свет не горит. Ого, целая комната, и такая комната, шо у меня и сейчас такой целой квартиры нет. А жили в общаге - так вообще, как в борще, ну. Вы не подумайте, хозяин - дело не в этом. Но я ж должен ведь разобраться в этом деле. Ну, вижу: спит, и подушкой укрылась, и на фонарик наш не реагирует, ну пусть спит. Мне ж её бессмысленно тревожить тоже не хочется. А шо вы думаете - мент, мент, а он человек. Всё, Калинниченко, уходим, де ты там?
Ни х… Ничего себе, из какой это ты двери вылазишь? Так у вас тут ещё одна дверка за шкафОм? Ох, непростой вы человек, хозяин. Но это нас пока не касается: вообще, хто мы такие? Уходим, Калинниченко. Шо такое? Да перестань ты нышпорить, а то ещё найдёшь чего-нибудь. И нышпорит, и нышпорит: а оно нам надо? Видите, хозяин, какой человек! Пошли, сказал.
О, таки нашёл. Ох ты какой же! Ну, покАзуй уже. Так, дырка у подушке. Так, дырка в голове. Кровь, и так далее, всё как положено. Ну, мужик ты уедливый, Калинниченко! Говорил тебе: пошли. А ты - вон оно шо. Стой теперь у дверях, никого не впускай, и сам себе благодарен будь за свою бдительность ментовскую. Не, молодой человек, куда вы к ней попёрли? Иностранец, а тоже мне. Не, не, никак нет. Прощание с телом Хоружей Элины Львовны пока отставить. Я знаю, шо вы отец, а шо вы мать, и тоже соболезную, но теперь, товарищи подозреваемые, совсем не тот коленкор пойдёт.
Именно, шо подозреваемые: вас тут четыре да покойница - пятая. Щас начерчу вам пентаграмму происшествия. Потому шо есть и версия самоубийства, а Калинниченко? Ну и шо, шо через подушку: она, может быть, вообще привыкла подушкой укрываться, правда, папаша? То-то. Так шо, самоубийство, не? Ну, молодая там, хотя трохи кволенькая, но кровь же тоже кипить: приехал, представьте, такой вот красавец-смуглявец, мистер Портной Гершель, американец, и на глазах прямо в покойной девушки с родною сестрой приёмной шуры-муры крУтить - мы же всё знаем, Зельманович: Симона на хвосте принесла. Ну и вот сегодня: пошли вы, например, у музэй или там у театр, так? Насмотрелись там хтозна чего - вы ж, дамочка, сами на театре играете, так, громадянка Хоружая Людмила Васильевна? Вот показали вы молодому человеку привлекательную роль, и он уже на вас на усех на трёх жениться рад. А ныззя на всех на трёх: мы ж тут не турки, мистер, как у вас в Америке. А потом, небось, ещё купаться на Гидропарк по-интеллигентному подались. Ну, это вам, Гайнгерб Лев Зельманович - почему не окунуться с вашим сложением, но вы ж, наверно, туда вместе с девицей полезли, с Гайнгерб Лесей Львовной. А за вами й мистер Портной туды скаканул, а девушку все на льду, на морозе покинули, куда она й упала. Потом в эту вот квартиру, а тут такой бардак пошёл, извините меня на добром слове, и девушка с отчаянья взяла этот ваш… кстати, где он у вас? Во какой!: «Комиссару товарищу Когану. Товарищ Троцкий». Потомственный, именной, во какая у вас генеалогия, с ума сойти. Это ж подумать, шо вот такой ваш дедушка Коган мог усякому из этой штуки в собственноручном кабинете мозги на лакированный паркет выпустить, как товарищ Дзержинский требовал. Во требовательность была! А теперь ваша собственноручная дочь его взяла - да и пальнула. И не только в себя пальнула, а ещё раньше в кого-то с вас целилась - может, даже и в родную маму. А шо, Калинниченко, когда баба заревнует, то… А если хто меня спросит, почему я знаю, шо в мамашу, а не в себя сразу? Так потому шо через подушку не слышно, а Симона Никитишна уже услыхала и разгавкалась. Значит, был и другой выстрел. Я те говорю, Калинниченко, то шо ты дотошливый такой, так оно, может, и правильно, но фуражкой же тоже надо иногда пошевелить. И вот мы здесь. А потом самоубийство. Ну, пишем: «самоубийство», так подытожим? Или не хотите? Ну, смотрИте - я ж вам предлагал.
И то, шо вы, девушка мне тут рыдаете, это с вас ничего не снимает. А с вас и снять-то мало чего есть в таком платье. Хорошее платье, между прочим, и недешёвое. Я моей Нинке, хоть и не заслуживает, и не такого купить не могу: может, потому и не заслуживает. А вы, хозяин, дочке такое дАрите. ДАрите-дАрите, Никитишна не даст соврать. Кстати, Калинниченко, сбегай, приведи соседку в понятую, токо без собачки. А на месте преступления я сам пока подежурю. ДАрите, значит, такое сумасшедшее платье, а ваша Маугли из рыжего лесу так себе думает: «Славное платьице, папик, цём тебя, только на кой нам с тобой все эти акрилы?!» И накрыла сестричку подушкой. Та не реви, девка, это ж пока тока одна версия.
О, Лидия Никитишна! И собачка таки тут. Посидите тут вместе с подозреваемыми.
Шо, шо, мистер молодой человек? А вы не шибко тут! Я понимаю, шо вам обидно такое слышать за подружку. Ничего - версия как версия. А если вас узять, так тоже ж: приехал, понимаешь с Америки, шо уже и само подозрительно, потому шо все ж ваши в Америку прут - такие умные. А вы вот шо-то тут у нас потеряли, с дитём Зоны зашурымурили? А оно ж - наследница, а у папаши-то связи интернациональные. Тока вот дочка вторая - бывшая первая - препятствует. Правильно рассуждаю? То-то. Ну, и потянулась рука, и поднялась.
Калинниченко, ты там не сопи мне на посту, а то это первый признак. И вы, Никитишна, не спать там ис собакой, раз уже пришли обеи!
И вы, мамаша. Вы ж такая ослепительная, как прямо леди Ю., тока шо без косы, слава Богу. И я вам это искренно, от души. И вы, такая женщина, взяли девочку, та й застрелили? Не делайте такие глаза, я б сам не поверил бы. Но она ж видит, ещё там у вас у театре уже видит, шо мистер её прекрасный до вас у пасть, як отОт кролик, сломя голову поспешает. А потом ещё й дома. Ну и взялася за оружие. И шо ж вам после этого оставалось? Я ж вас почти понимаю: а вдруг бы опередила! И мне было бы даже больше жалко. С вашею красотой и талантом.
Ты не сопи там, Калинниченко: я тебя прекрасно понял. И вы, Симона Батьковна, не тявкайте, я тут олицетворяю закон в себе.
А вам, хозяин, я больше всех удивляюсь: куратор Давид-Архива, не последний в мире человек, международные там связи, широчайшие возможности…
Бесчуственно понимает Лев Гайнгерб: это ж ты, лейтенант Дынниченко, хочешь мне намекнуть, что и сам широчайше осведомлён. Сейчас возьмёшь да и поинтересуешься: а как расшифровывается ОПРРИ, а, хозяин? Я, мол, часто об этом на досуге задумываюсь. – А что ж, законный интерес. Сами ОПРИИйцы конкурс внутренний объявили на лучшую расшифровку сей грозно-загадочной аббревиатуры. И два первых места занял анонимно куратор Давид-Архива: 1) «Откликнитесь, Православные Ратники Русской Идеи!», 2) «Отдел По Распространению Раввинистического Иудаизма».
…и конечно, нам с Калинниченком вас упекти никуда не получится, та оно ж нам и не надо. Ну, а по совести? У меня вот в этой голове не улаживается, как такой человек решился родную дочку: ваша она там, не знаю, или не ваша. Да что там: у вас же золота дытына – у меня вон Нинка вообще оторви да брось, и тоже – или я знаю: моя, не моя? Но дочка ж – даже по щеке врезать рука не подымется, а не то что. Не понимаю…
Слушает Лев Гайнгерб, бровью не ведёт, а сам думает: ну что ты, мент, можешь в этом понимать? В искуплении. Если ребе Чернобыльский проклял деда моего, комиссара, до четвёртого колена, то вот оно, четвёртое – Лика. Давай рассуждать по-еврейски, по-ростовщически. Наше «око за око» - да, мент! – это не беспредел мести, это её ограничение, это значит: а остальное Г-дь тебе воздаст. Если ты мне, например, выбил один глаз, а я тебе за это – другой, то, думаешь, квиты? Нет, не квиты, потому что я пострадал несправедливо, а ты – справедливо. И надо, чтобы ты тоже несправедливо пострадал, вот тогда квиты. И я, кроме глаза, выбью тебе ухо: глаз – за глаз, а ухо – для морального удовлетворения, понял? Но ты после этого тоже в обиде, кричишь: я ему – только глаз, а он мне – ещё и ухо! Где правда? И выбиваешь мне ещё что-нибудь. И так растёт процент, растёт месть. А Г-дь берёт её себе, а нам говорит: «око за око» - и довольно с вас. А Сам воздаёт, как знает: до четвёртого колена, а кому и до седьмого. А дальше по милосердию погашает долг. Вот и дочь моя – это ж и есть четвёртое колено. Но ты скажешь мне, мент, мельчайший представитель власти: так она же, может, ещё и не ваша дочь? И раньше бы я тебя за это… а теперь что ж: следи за мыслью. Г-дь, я сказал, по милосердию погашает долг в четвёртом или в седьмом колене. Погашает в действии. Но в уме-то Его долг не гаснет, всё растёт, спеет к Судному дню. Как тот написал:
При подсчёте пощёчин
Я без слова подставлю щеку
Беспощадному ростовщику:
Будь же, Господи, точен.
А чтобы погасить медленно тлимый, как тот стронций в земле, гнев Б-жий – что нужно? Не знаешь? Смотри: почти как в русской пословице: сколь вора не карай – покражи не вернёшь. А чтобы не стало вины – должен пострадать невинный. Нужен такой, кто тут вообще ни при чём. Да вы ж, менты, сами это сплошь практикуете. Заместительная жертва нужна: ягнёнок без порока, или козёл отпущения, или, как клевещут на нас, младенец из чужого народа. Правда оно, неправда – да не в том же дело. Не том же жиде дело. Тьфу, как он вкрался между слогами, этот жид, совсем как в жизни. Ну его. Дальше. Кровавый навет – он и есть навет, но какой же дым без огня. Уловили что-то. Вот погибла «золота дытына» моя, и не заживёт уже сердце - у отца там, не отца, - и он уже не грешник, а только страдалец, и уже не гневается на него, а жалеет его Г-дь. А что она сама и дурила, и злилась, и роскошью маялась, когда полмира в Лазарях, и - в мать родную пальнула, так за всё это другой кто-нибудь ответит, кому и ответить нечем. За то, кстати, и евреев часто бьют, в чём ни сном, ни духом. На том и крутится мир – старый там, новый. А кто за всех вместе отвечает? Ну, должно быть, Тот, Повешенный на древе. Только не мне о том.
…не мне о том, конечно, какие там сложные у вас мотивы, тем более, шо и мотива-то - с гулькин нос. Садитесь вон там, будем подытаживать.
Понятая, просыпайтесь и Симону будите. Калинниченко, вызывай уголовку!
Окончание: http://proza.ru/2009/05/08/1033