Ну вот, наконец-то диссертация сдана в печать, и я свободен, как птица. Ирина со Славкой уже две недели в Литве, на нашем любимом хуторе под Игналиной. Завтра с утра мы с Нордом стартуем в Литву, ура.
Позади этот кошмар, когда целыми днями я правил свою осточертевшую до колик в животе диссертацию, вечером шел в кабинет своего дорогого и любимого научного руководителя и друга Леонида Петровича Н., Ленечки, и мы с ним продолжали до позднего вечера упираться над каждой формулировкой, доводя ее до совершенства, потом я вез Леню домой, мчался домой сам, где ждал меня голодный и невыгулянный кобель Нордик. Бегом гулять с псом и, наконец, ужинать. Меню, в отсутствии жены и времени на готовку, было у нас не очень разнообразным. Я бросал на сковородку два болгарских голубца из консервной банки, а Норд получал свою каждодневную кашу, которую я варил из закупленных в огромном количестве кирпичей пшенного концентрата. И у него и у меня еда была отвратительна, но необходима, чтобы не помереть до выполнения поставленной задачи. Теперь все. Впереди отпуск.
Мы мчались, как ветер, практически без остановок, и уже вечером я подъзжал к дому на пригорке, где меня ждала моя семья. На мои бибиканья вышли все: хозяева хутора, дед Антон и баба Анна, о которых пойдет речь дальше, и, конечно, Славка с Ирой. Объятья, поцелуи, только Нордику было не до нежностей. Как только я выпустил его из машины, он бросился к стоящему около дома деревянному корыту с отрубями, приготовленными для свиней, и начал с энтузиазмом это жрать. «Ну ты и довел собаку», - сказала мне потрясенная этой картиной жена, на что я обиженно заявил, что тоже не в «Астории» питался.
Я закрыл машину, и мы сели на широкую лавку около дома. Был уже поздний вечер. Тишина. Вот, что всегда поражало меня здесь, особенно после шума и суеты большого города. Где–то мычит корова. Виднеются огоньки соседних хуторов. Покой. Какое счастье. Как и в прошлый раз, мы заняли большую комнату и веранду и, что очень важно, у нас был свой вход. Эту ночь я спал, как убитый, а наутро началась чудесная другая жизнь с парным молоком, домашним сыром, купанием в озере, до которого было буквально пять минут пешком, хождением за грибами и ягодами, то есть началось счастье.
Нордик вскоре еще раз преподал нам урок, что собаку надо кормить хорошо. Напугал он нас почти до обморока. А дело было так. Вышли мы из дома и пошли гулять. Нордик с нами. Поскольку вокруг никого нет, мы его с поводка спустили, и он бегал свободно. Потом куда-то пропал по своим делам, но мы не волновались, потому что знали, что он всегда нас найдет. Как вдруг мы улышали вдалеке лай собаки, похожий на голос Норда, а потом тихое ме-е-е-е. Вроде овца. А вскоре на наших изумленных глазах появился Норд, волокущий зубами за ногу здоровую овцу. При этом овца не проявляла никаких признаков жизни и не сопротивлялась. Картинка прямо из детского букваря. От ужаса мы онемели на мгновение, а потом с криками бросились к этому мерзавцу, кидаясь в него чем придется. Норд с неохотой отпустил овцу и удрал подальше от нас. А «мертвая» овца встала, сказала «ме» и, как ни в чем не бывало, почапала пастись дальше. Какая удача, что никто не видел этой сцены, мало бы нам не показалось. Вот тогда мы вспомнили слепого кинолога, встретившегося нам однажды на озере в Сосново, который, пощупав костяк Норда, как мы думали до того, чистокровной немецкой овчарки, сказал, что в его генах есть волчья кровь. Теперь мы убедились, что он был прав стопроцентно.
Первый раз на хуторе у деда Антона и бабы Анны мы оказались четыре года назад, когда Славке было только шесть лет, и попали туда, вообще говоря, случайно. Какая-то Иринина сотрудница отдыхала в этих краях и дала адрес деревни около Игналины. Искали мы ее искали, спрашивали, спрашивали, пока я уже в сумерках не заехал на распаханное поле и сел на брюхо так, что об вылезти самому не могло быть и речи. На мое счастье мимо проходили три мужика. Помогли выпихаться. Оглянулся я тогда. Тишина. Аисты по полю гуляют. А на пригорке дом стоит. Пошел спросить. На стук в дверь на крыльцо вышла пожилая женщина, скорее даже старуха. Кряжистая такая и босая. Спросил, пустит ли нас на постой. «Чего же нет. Живите.» И цену сказала какую-то смешную даже для тех древних времен.
Назвалась наша хозяйка бабой Анной. Лет ей тогда, думаю, было немного, лет шестьдесят пять, не больше, но жизнь ее крестьянская рано ее состарила, поэтому звание «баба» ей вполне подходило. С раннего утра до позднего вечера Анна была в трудах. Корова, свиньи, огород, всего не перечесть. Она была широка в кости. Ходила немного переваливаясь. Всегда босая. Поговорить любила. Муж бабы Анны, дед Антон был много ее старше. Сухой, да тоже какой-то крепкий, надолго сделанный. Анна сразу же подружилась с нашим Славкой. Она называла его Славук. Как прилепился Славка к ней. «Славочка, пойдем на речку.» «Нет, нам с бабой Анной надо в сечкарню.» «Пойдем за грибами.» «Нет, нам надо свиней кормить.» Так и ходил за ней, держась за длинную юбку. Полюбила Анна малыша. А еще вместе со стариками жил их сын Витолд. Это был высокий красивый мужчина, лет сорока, похожий на всех знаменитых тогда литовских киноартистов сразу. Он был угрюм и молчалив. Ничего не делал по хозяйству. Как правило, целыми днями он валялся на диване, изредка выходя из дома покурить. Мы ничего не могли понять, но спрашивать было неудобно. Потом, через некоторое время, когда мы получше познакомились, я все же спросил Анну про Витолда. В ответ она сказала мне, что у него «черная меланхолия». Нам это ничего не прояснило, потому что я тогда воспринимал такое определение не более, чем художественный образ, прикрывающий безделие сына. Однако из последующих бесед выяснилось, что совсем не так все просто. Витолд – образованный человек. Он закончил в Питере Темирязевскую сельскохозяйственную академию, стал агрономом. Однако начал пить и допился до больницы для алкоголиков. Кстати, Витолд перечислял фамилии людей, с которыми познакомился в больнице для алкоголиков. Это был цвет литовской творческой интеллигенции. Выздоровел. Работал. Женился. В Клайпеде у него живут жена с сыном, однако внезапно заболел, и все пошло прахом. Он уже больше года живет у родителей. Как сказала Анна, улучшений она не видит. Наш приезд, как ни странно, благотворно сказался на состояние Витолда. Он чаще стал выходить, играл со Славкой, видимо в этом проявлялась тоска по сыну. А однажды предложил нам поехать за клюквой. Он знал в этих местах каждую кочку. Когда мы ехали на болото, я увидел в стороне от дороги довольно большой участок, на котором ровными рядами стояли абсолютно одинаковые кресты. В ответ на мое недоумение Витолд пояснил нам, что это кладбище немецких солдат. Сказал он это будничным голосом. А мы-то вообще видели такое первый раз в жизни. Да, Литва - это не Россия. И оценки нашего прошлого другие и препочтения тоже.
Каждую субботу Анна топила баню. Сначала туда шли женщины: Анна с Ириной, а уж потом мы: дед Антон, я и Славка. Славку я быстро мыл и отдавал его маме, а мы с Антоном парились от души, отходили в прохладном предбаннике, снова парились и, наконец, чистые и благостные шли домой. Чуток отдыхали, а потом я с заранее припасенной в Игналине бутылкой Литовишки (так называлась местная, отличная водка) шел на хозяйскую половину. Дед меня уже ждал за столом, на котором было нарезано потрясающее копченое сало, миска с килой капустой, а еще соленые грибки. Что еще надо для счастья? И начиналась неторопливая беседа про прежние времена, про войну. Я-то больше помалкивал . У меня с молоду был талант слушателя, а Антону рассказывать явно нравилось. Иногда в разговор вступала и Анна. Антон рассказывал: «Когда ваши мобилизацию объявили, я как раз был в Игналине, у своего еврея. Тогда почти у каждого литовца был свой еврей. Он и денег давал в долг и и покупал у нас все, что мы продавали, и мясо, и молоко, все, все. У меня хороший еврей был, долго мы с ним дело имели. Потом он пропал, конечно, вместе с семьей. Убили их. Ну вот. Иду я по улице, и вдруг как налетели красноармейцы, схватили меня и на подводу. а подвод было несколько, и там наших мужиков сидело уже немало. Повезли нас куда-то в сторону Швенчониса, там у них мобпукт был. Однако, мы с мужиками успели пошептаться и, как до леса доехали, побегли все кто куда врассыпную. Ну красноармейцы, конечно, постреляли чуток. Им тоже вроде было не больно надо. Так и убегли все. Вот. И не воевал я. Ни за ваших, ни за немцев.» Тут вмешивалась в разговор Анна: «Ты Антона не слушай. Его послушать, все так хорошо было. Плохо было. Страшно было. Всю войну протряслись, как мыши. Все время из леса люди приходили на хутор. Кто такие? Не знаем. С оружием. То вроде партизаны. Под конец войны немцы, а после войны «лесные братья». И всем надо сало, яйца, вещи теплые. Я тогда веселая была, молодая. Умела их уболтать. Даже пела и плясала. А что было делать. Всегда все давала, что просили. А Антона в землянке, около леса прятала. Так и уцелели. Слава тебе Господи. А вот брат Антона, вон его хутор отсюда видно, тот не захотел отдавать лошадь. Ну и все. Убили его тут же. Вот и весь сказ.»
В тот первый приезд очень мы сдружились со стариками. Даже зимой письмо нам пришло. Уж не знаю кто написал под диктовку Анны. Писала она в письме, что Витолд совсем взбесился. За отцом с топором гонялся. В больницу его отдали, а через несколько месяцев он умер. Только тогда я понял, что «черная меланхолия» - страшная болезнь. Жалко было Витолда, жалко было стариков. Несколько лет мы не ездили к ним, да вот собрались. Все-таки Антон и Анна не одни. Недалеко от них в деревне живет их дочка. В Вильнюсе живет сын. Шофером работает у какого-то начальника. Часто к матери с отцом ездит, и внуков старикам привозит. Мы решили, что Антон с Анной наверно немного успокоились после смерти Витолда. Так оно и было. За все время ни разу на эту тему речь не зашла, а мы тем более помалкивали.
В этот второй раз мы были уже свои, и Анна иногда просила нас куда-нибудь свозить их с Антоном. Запомнились две поездки. Первая – в костел, в Швенчонис. Швенчонис - небольшой, очень приятный городок, километрах в двадцати от нас. Костел большой, но довольно заурядный. Мы уже к тому времени насмотрелись потрясающих костелов в Вильнюсе и нас было трудно удивить. Приехали. Вошли в костел. Анна с Антоном молятся, а мы ходим вокруг, смотрим. Меня заинтересовал поясной бюст какого-то мужчины с бородкой и военной форме. Он стоял недалеко от иконостаса и кого-то мне очень напоминал. Дождавшись окончания службы, я спросил деда Антона об этом бюсте, на что последовал ответ, меня поразивший. «Это Император Всеросийский Николай Второй». «Вы чего, дед Антон. Какой император. На дворе 1979 год». «Император Николай Второй дал деньги на этот костел, поэтому мы его уважаем», - сказал Антон, и я снова убедился, что Литва – это совсем не Россия.
А вторая поездка была на кладбище, где были похоронены родственники стариков. Наверно это был какой-то церковный праздник, и на кладбище было много народа. Нам было интересно, потому что мы вообще первый раз были на католическом кладбище, да еще простонародном. Оно очень отличалось от православных кладбищ. Было очень много скульптур Богоматери, увитых венками из искусственных цветов. Оно было пожалуй наряднее, чем православные кладбища, но эта нарядность показалось мне нарочитой и не трогающей глубоко. Но не наше это дело.
Зато само место, на котором было это кладбище, было потрясающей красоты. Расположено оно было на обрывистом берегу огромного озера. На самом обрыве стоял старинный костел 14 или15 веков. Красота такая, что плакать хотелось и благодарить кого-то. А еще был сильный ветер. Костел. Озеро. Ветер. Простор. Навсегда в памяти.
Прошло еще несколько лет. Славка уже учился в институте и был тогда со студентами в колхозе, поэтому мы поехали вдвоем. Долго сомневались, живы ли наши старики. И вот наши дорогие места. Никто нас не встречает. Иду с хозяйского входа. Рядом с входом печь. Точно. Слава Богу. Прямо ко входу направлены громадные черные пятки бабы Анна, лежащей на печи. Жива!
Анна узнала нас сразу. Расцеловались, конечно. Антона уже несколько лет, как не было. «Дочка зовет к себе. Сын зовет к себе. А я не хочу. А корову куда?» Так начался наш последний у Анны отпуск. Конечно были и ягоды и грибы, но в воздухе висела грусть. Поскольку Анна жила одна, ей было лень себе готовить, и она все время присоединялась к нашим трапезам. Но мы-то хотели грибов! И как сейчас помню стон Анны, когда Ирина ставила на стол жареные или тушеные грибы: «Опять грибы. О Господи». Причем слово «грибы» она ударяла на первом слоге.
Ну вот и пора нам возвращаться домой. Анна перед отъездом сказала Ире: «Не приезжай больше. Помру скоро». Уезжали утром. Молча поцеловались. Слов не было. Я тихо тронул машину. Анна стояла на пригорке рядом со своей коровой и, сделав руку козырьком, смотрела нам вслед.