Сосо и женщины.Попытка психологической реконструкции
Светало, а сон не шел. Сосо в который уже раз перевернулся с бока на бок, уложил больную руку поудобней и снова закрыл глаза. Тут же, как на экране, появилось изображение. То самое, которое было его проклятием. Он, человек, перед которым трепетали все, был бессилен перед проклятием сна. Стоило ему лечь в постель, закрыть глаза, забыть на время те проблемы, над которыми он бился целый день, успокоить воспаленный решением глобальных задач мозг, как из подвалов подсознания выползало проклятие, имя которому – женщины. Эротические грезы, странные видения, знакомые и незнакомые лица и тела…. Все, как у обычного человека. Нехорошо как-то, неправильно.
Нельзя сказать, что мать была главной женщиной его жизни, но она была единственной женщиной, по отношению к которой он соблюдал хотя бы видимость уважительного отношения.
Иосиф был очень способным и – до поры, до времени – послушным мальчиком. Поэтому он всю жизнь вел себя с людьми так, как научился вести себя с ними еще в семье. Он видел, что отец относился к матери, как к животному. Он мог ее бить, как и когда хотел, он мог абсолютно распоряжаться ее временем, он мог ей приказывать, наказывать и поощрять. Мать же относилась к отцу, как и подобает бессловесной рабыне. Она никогда не возражала, никогда не пыталась сопротивляться морально или физически. Ее безропотность вызывали у Иосифа отнюдь не жалость – это чувство не было свойственно будущему Повелителю даже в младенчестве. Нет, мать заслуживала в его глазах не жалость, но странную смесь презрения и уважения. Презрение – как к представителю существ низших – женщин, и уважение за то, что никогда и ничем не высказала недовольства судьбой. Но и уважение - именно так низшие животные должны вести себя: сносить безропотно все, что ниспошлет судьба. В этой покорности и состоит их внутреннее достоинство.
Как у каждого южного мужчины, потребность в женщине возникла у Иосифа рано. Но впервые удовлетворить ее естественным способом юноша смог только когда приехал поступать в семинарию. Он видел, как семинаристы старших курсов шушукаются о чем-то в тайне от своих настоятелей. Смущение семинаристы скрывать не могли: то покраснеют, то захихикают без видимой причины. Однажды Иосиф стоял, прислонясь к стене, почти у самого угла лекционного корпуса. Три отрока не заметили его, и потому обменивались впечатлениями от вчерашнего посещения борделя. Не все их слова были слышны, да и в тех, что были слышны, было много непонятного. Но воображение Иосифа легко дорисовывало недосказанное и недопонятое.
Потеря девственности прошла почти незаметно. Женщина в борделе казалось Сосо почти старухой. Он, естественно, не знал, сколько ей лет, но выглядела она на все тридцать, что в его неполные шестнадцать казалось почти запредельным. Ее тело, потрепанное от чрезмерного и грубого обращения, не выглядело привлекательным. Визит вообще мог закончиться полным фиаско, но женщина, не обнаружив должной пылкости в клиенте, принялась известными способами стимулировать юношу. В первый момент Сосо был поражен, но действия женщины породили в нем единственное сладостное ощущение – ощущение власти, пусть и всего над этим ублажающим его за деньги существом, но все же – ощущение власти. Это было так сладостно, что Сосо удалось возбудиться не только в ментальном, но и во вполне земном смысле. Впрочем, соитие было коротким и не таким приятным, как предварительные ласки. Хуже всего было то, что женщина пахла. И пахла неприятно. И потому Сосо, даже не завершив начатое, встал с топчана, на котором проходило действие, и, ничего не говоря, не отвечая на вопросы женщины и старательно отводя глаза, оделся. Только когда клал на стол деньги, причитавшиеся ей за работу, Сосо бросил взгляд на женщину. Он успел уловить огонек жадности в глазах блудницы, криво ухмыльнулся, и так и не сказав ей ни одного слова, вышел.
Сосо еще несколько раз посещал бордели, но вскоре, с ростом его политической активности необходимость в этом отпала.
Марксизм очаровал молодого семинариста сразу. Да и как могло быть иначе, если он рос в почти нищей семье, каждый день видел городских богачей и обладал чудовищным, безмерным властолюбием, происхождение которого не вполне ясно. Можно только предположить, что основой его послужил тайная, далекая от законопослушания жизнь отца и полученная по наследству от него же стальная воля, которая и определила выбор его настоящего имени – СТАЛИН!
Разумеется, ему не могли не нравиться знаменитые грузинские абреки! Достаточно сказать, что подпольный позывной – Коба – был взят из романтической истории об одном из многочисленных грузинских Робин Гудов. Нравиться-то они нравились, но все это было для него мелковато. Он жаждал власти, а не денег. Эту аксиому он принял безоговорочно: деньги хороши для простого человека. Только власть дает полное наслаждение. А будет большая власть, будут и большие деньги, да и все остальное. Ну а будет очень большая власть, будет и то, что нельзя купить даже за очень большие деньги. В марксизме юный, пытливый и необычайно практичный ум Иосифа сразу усмотрел тот шанс, который выпадает только раз в жизни.
Кроме «абрекства» другой альтернативой марксизму могла стать религия. Но идея Бога, который много наобещал «избранному» им народу, а в результате обрек его на незавидную участь изгоя, показалась юному Иосифу ложной по самой своей сути. Успокоительные капли для слабеньких духом. «Нет, - подумал Иосиф, - мы пойдем другим путем!» Так же как и его - в сравнительно недалеком будущем - наставник, Сосо под «мы» подразумевал себя лично.
Впрочем, Книга оказала на молодого семинариста огромное влияние. История первого еврея, сделавшего себе имя на чужбине, глубоко взволновала юное сердце. Более того, она стала одним из побудительных мотивов его действий. Юноша из бедной грузинской семьи, не имеющий ни денег, ни связей входил в огромный мир, - а он понимал, насколько мир больше его родного полусела-полугорода Гори – не имея никаких шансов сделать хоть мало-мальски приличную карьеру. У него есть только то, что заключено внутри его кожных покровов – ум, хитрость, воля. И еще пример того еврея, который поднялся из пастушечьей семьи в правители самой могущественной державы того времени, который был сброшен в колодец, продан в рабство, заточен в тюрьму, но – поднялся! Ничто не могло его остановить. Потому что того еврея звали ИОСИФ! А что мог сделать один Иосиф, сделает и другой! Да, путь будет долгим, нелегким. Но если есть цель, значит, она достижима! История Иосифа Прекрасного – это не только пример, но и вызов ему – Иосифу Стальному. Он должен не только пройти этой дорогой, но достичь большего, он должен стать Властелином не одной, пусть и могущественной страны, но нет, всего мира! А та, библейская, история подскажет основные вехи пути.
А сон не шел и тогда… Именно тогда, лежа на своем узком топчане в холодной, промозглой семинарской опочивальне, где всю зимнюю ночь звучал с протекавшего в углу потолка метроном капели, равномерность которого сопровождалась писком ерзавших в поисках хотя бы крошек мышей, Иосиф Джугашвили не раз представлял себя тем, другим Иосифом, который корчился на дне колодца, где было еще сырее. Но зато там, если посмотреть прямо вверх, можно было увидеть даже днем звезды. Это были они – путеводные звезды Иосифов. Чем был ближе сон, тем менее они были различимы – Иосиф Прекрасный и Иосиф Джугашвили. Более всего на свете юноша мечтал повторить путь ветхозаветного героя. И если он о чем-то и просил Господа, то о даровании ему Судьбы. Хотя… У Бога ли он просил… Да и просил ли вообще…
Иосиф много работал над собой. Собственно, только этим он и занимался. Много и активно читал. Активно – значит, не просто усваивая информацию, а вдумчиво перерабатывая ее. И еще: он непрестанно совершенствовал свой характер. Ведь тогда, вначале пути, у него ничего, кроме характера и не было. Основное, что понял Иосиф - нельзя быть одинаковым со всеми. И уж абсолютно точно, нельзя кому бы то ни было раскрывать свои помыслы, желания и планы. Иосиф стал столь скрытен, что научился даже тень отбрасывать внутрь, а не наружу. Правда, от этого его душа стала совсем черной.
Несмотря на множество биографических очерков, начало его революционного пути представляется тайной. Скорее всего, все письменные источники и свидетели были просто уничтожены. Более того, похоже, что те, кто занимался этим, также навеки были вычеркнуты из памяти народной властвующей над жизнью и смертью рукой. Нам остается только одно – психологическая реконструкция. Итак…
Физически он не был силен. Поэтому непонятно, как мог юноша, оказавшийся первый раз в тюрьме в качестве политического, не только противостоять, но и подчинить себе матерых уголовников. Это потом они стали для него «классово близкими», а тогда он был никому не известным щуплым юношей, с узкими плечами и не вполне здоровой рукой. Возможно, именно тогда и сказалось его редчайшее умение обращать любые обстоятельства, даже, казалось бы, абсолютно проигрышные, к своей пользе. Ему так везло, что иногда чудится, что за этой самой мерзкой фигурой мировой истории, стоит некая зловещая сила. Если это так, то представляю, какая ухмылка блуждала по изрытому оспинами лицу, когда Коба читал о милых проказах Воланда – ведь ни один реалистично мыслящий человек не сомневается, что первым читателем «Мастера и Маргариты» был именно он – всевидящий и злобный Кремлин.… Что касается ухмылки… Он оценил ею тактичность автора, который выпустил мощь нечистой силы на мещанство и мелких прихлебателей, но позволил Воланду со свитой лишь ограничится изящной и очень мило выписанной игрой в жмурки и пиф-паф с карающими органами государства …
С детства у Сосо правая рука была поражена недугом. Она плохо слушалась, а в некоторых местах, он вообще не чувствовал ее. Но и это юноша сумел использовать с выгодой для себя.
…Как только Иосиф переступил порог камеры, к нему сразу же подскочил юркий, вертлявый парень лет двадцати и начал шипеть гадости, видимо, принятые в этой среде при поступлении нового человека в камеру. Обычай такой, надо поглумиться, поиздеваться, объяснить новичку, что больше он не человек. Но на этот раз ошибочка вышла – перед ними стояло существо, которое вообще никогда человеком не было. Бедняги просто не понимали, с кем имеют дело.
Иосиф знал с раннего детства, что попадет в тюрьму. Сначала он полагал, что войдет в камеру как честный абрек, но, когда первый раз посетил занятие марксистского кружка, понял, что попадет в острог как политический. А, значит, стычка с уголовниками неизбежна. И он был к ней готов.
Когда начались издевательства – пока еще словесные – юноша начал шарить по висевшим на нем мешком штанам, чем вызвал приступ животного смеха всей камеры. Но очень скоро смех прекратился, и в камере повисла гнетущая тишина. Мальчик, оказывается, совсем не вытирал вспотевшие от волнения руки, как подумали многие. Он неспешным, каким-то по-кошачьи мягким движением достал из шва на штанах остро заточенную спицу. Пристально глядя в глаза абреку, который молча сидел на почетном месте и в котором он безошибочно угадал пахана, юноша резко вогнал спицу себе в руку. Он ничем не рисковал, потому что до миллиметра изучил свое тело. Спица вошла в мышцу мимо кости как раз в том месте, которое начисто было лишено чувствительности. Но это знал он, сокамерники же…. Даже видавшие виды уголовники отшатнулись от этого сумасшедшего. Сосо кивком головы согнал одного из них с табурета, прикрепленного намертво к полу, сел и, по-прежнему не отводя взгляд от пахана, спросил: «Как думаешь, батона, в какой глаз я попаду спицей этой шестерке?» Сосо смотрел прямо, не мигая и не ухмыляясь. Говорил он тихо, но отчетливо. И оттого, что голос его звучал спокойно, спорить или даже возражать никому не хотелось. Его по-звериному желтые радужки не просто гипнотизировали, они манили, по-змеиному шепелявили: «Подчинись… Я - твой Хозяин… Сдохни за меня…Ты родился для этого… Ты – моя тварь… Распластайся… Насладись мучением… Сдохни…».
И батона, с трудом отведя взгляд от торчащей из руки юноши заточки, подчинился Сосо. Заметим, правильно сделал, потому что в алгоритме, составленном юным революционером, действительно был предусмотрен удар спицей через глаз, и мальчик твердо знал, что его левая рука не дрогнет и что удар будет нанесен без промедления, как только возникнет необходимость. Причем глаз этот будет совсем не шестерки. Удар будет нанесен точно в зрачок смотрящего в камере. А точность укола он отработал еще в Гори, шатаясь по задворкам. Сначала наловчился протыкать голову живой курице так, чтобы спица входила в один глаз, а выходила через другой. Когда же в этом упражнении он достиг совершенства, он оставил в покое кур и стал работать с котами и собаками. Это было сложнее – животные не подпускали к себе на расстояние удара. Но вскоре Сосо заметил, что ни одна тварь не выдерживает его взгляда. Стоило ему пристально посмотреть в глаза коту, как тот начинал скулить, но с места не трогался. Пока не падал замертво, пронзенный заточкой.
Разумеется, никаких сведений об этом эпизоде нет. Разумеется, это не больше, чем фантазия. Хотя… Вспомним, что чуть ли не единственным человеком, который не боялся чар легендарного Вольфа Мессинга, был он, желтоглазый Властелин. Но ведь он не только не испугался Мессинга, но и не уничтожил его. Не потому ли, что знал, Коба сильнее Вольфа? Разумеется, это не больше, чем фантазия. Но и не меньше. А фантазия часто правдивее фактов. Согласитесь, стать руководителем боевой организации, подчинить себе уголовников Баку и всего Закавказья, не продемонстрировав необычайной силы воли, невозможно. Тронуть душу уголовника бреднями о социальной справедливости – нет, увольте, это выходит далеко за пределы и реальности и фантазии. Так или иначе, но юный Джугашвили вошел в мир по ту сторону закона как патрон в обойму. И вот оно, доказательство: Он никогда не действовал сообразно морали Библии, которую изучал в духовном училище, но знаменитую, опоэтизированную нынче многими триаду императивов уголовного мира – не верь, не бойся, не проси – он усвоил и прожил жизнь именно по этому канону…
Но где же женщины? Естественно, там, где им и надлежало быть. В постели. Нравы в революционной среде никогда не отличались строгостью, а в ту пору, когда феминизм, марксизм и предчувствие надвигающегося ужаса усиливали воздействие друг друга на психику молодых женщин, и подавно были свободны. Эта тенденция была выражена в теории «стакана воды», которая утверждала, что удовлетворять свое чувственное желание следует столь же без напряжения, как и другие физиологические потребности.
Сосо эта теория никогда не нравилась. Да, он без всяких предубеждений спал со многими молодыми революционерками. Однако вскоре он заметил, что мало кто из них желает повторно оказаться в его объятиях. Объективно тому могло быть несколько причин. Во-первых, его гипнотическое действие не подтверждалось его качествами, как любовника. Он наверняка был в постели груб. Но это не была грубость мачо, которая так возбуждает некоторых женщин, - мачо умеет утолить женскую страсть. Нет, скорее это была жестокость маньяка, который мстит женщине за собственную беспомощность. Отсюда вытекает и во-вторых. Он был сексуально неопрятен, то есть не делал ни малейших усилий, чтобы предохранить женщину от нежелательной беременности. Большинство же молодых женщин, несмотря на вольность поведения, совсем не стремились к статусу матерей-одиночек. Такова причина той отстраненности и даже известного рода презрения, на которое он часто натыкался после соития. Если на словах, в декларациях секс рассматривался барышнями того бурного времени не как вопрос морали, а лишь в качестве физиологической потребности, то при столкновении с реалиями в них просыпался другой основной инстинкт – инстинкт самосохранения. Они вдруг спинным мозгом вспоминали, что в результате секса иногда рождаются дети, а вот от выпитой воды – никогда.
Нет, теория «стакана воды» не нравилась Сосо. То, что он относился к женщинам с презрением и некоторой брезгливостью, казалось ему естественным. Но вот женскую утреннюю холодность он полагал презрением к себе, как к личности, а это уж выходило за всяческие рамки приличия! То есть получалось, что эта «селедка» - так он называл интеллигентных революционных барышень, которым довелось познать его в качестве самца – попользовалась им и отставила. Но быть «стаканом воды» ему не нравилось! Это было даже хуже, чем оскорбление. Впрочем, хорошо еще, что допущение, что холодность означает и того хуже – презрение не к личности как таковой, а насмешку над его мужскими достоинствами, не приходила ему в голову. Если быть «стаканом воды» - оскорбительно, то представьте себе, каково быть «стаканом воды, наполненным наполовину»! Пожалуй, в этом сосуде нам не удастся найти ни капли оптимизма.
Через некоторое время Сосо стал не то чтобы разборчивее в связях, нет, он стал избирательнее при выборе женщины. В том смысле, что женское тело должно было быть таким, каким ему хочется. Просто быть женщиной – этого слишком мало, чтобы быть допущенной к телу Иосифа. Он понял, что ему по вкусу женщины в теле, но еще не полные. Но даже не это было главным. Нельзя забывать, что Коба был кавказским мужчиной со всеми вытекающими отсюда плюсами и минусами. Более того, он был не просто кавказским мужчиной. Он был кавказский мужчина, прошедший с достоинством тюремную школу жизни, непременным атрибутом которой был секс в тех формах, которые испокон веку практиковались в местах заточения. А потому его требования к женщинам соответствовали этим требованиям, первейшим из которых было абсолютное, не замутненное даже намеком на непокорность, повиновение.
Разборчивость Сосо заключалась в том, что ему не нужен был просто секс. Нет, ему обязательно требовалась пикантность. Пожалуй, что он действительно любил, так это острые приправы к сексу. К примеру, достоверно известен факт его довольно длительного сожительства с 14-летней девочкой из крестьянской семьи, у которой он квартировал во время ссылки. Плод этой любви прожил жизнь обычного советского человека, хотя и знал тайну своего рождения. Однако, предпочитал ее не афишировать и, наверное, правильно делал, потому что неизвестно было ли ему во благо установление личности отца. Уж больно папенька был непредсказуем.
Вообще-то, факт, что Иосифу нравились именно 14-летние девочки, абсолютно зауряден. Когда-то был проведен эксперимент: большому количеству мужчин были розданы фотографии женщин. Они должны были проранжировать их по признаку сексуальной привлекательности. Абсолютно первое место с большим отрывом заняли фотографии с изображением именно 14-летних. Видимо, уже привлекательность в сочетании с ожидаемой еще непорочностью – самое востребованное мужским воображением женское качество.
И все же нет сомнения, что женщин влекло к нему. Почему? Мне представляется, что объяснение может быть только одно: ЗАПАХ СМЕРТИ…. Только не надо думать, что женщины чувствовали готовность Сосо умереть. Напротив, от него веяло жуткой своим постоянством готовностью убивать. А ведь нет ничего сексуальнее холодящего чувства могилы, которое исходит от мужчины, настроенного на волну смерти. В этом кроется повелительность, влекущая слабых, как огонь манит бабочек. Понимаете, прикоснуться… пусть потом будет, что будет… это потом… а сейчас поклониться… распластаться… быть униженной… как это сладко: быть в полной власти жестокого повелителя…. Помните? Даже батона испытал нечто подобное, что же требовать от молодых, неискушенных в противодействии давлению девушек… То, что устойчивых, длительных связей у Сосо было не очень много, тоже понятно. Во-первых, многие, прикоснувшись и обнаружив, что Сосо – это не запах смерти, а, собственно, сама смерть, гонимые все тем же инстинктом самосохранения, избегали дальнейшего общения. Тем более, напомним, что в постели Сосо вел себя как маньяк, а не как мачо.
Свидетельств этому множество. Вот, например, одна история, описанная известным исследователем Ольгой Кучкиной.
Валечку Истомину присмотрел для себя (или присмотрели услужливые подмастерья) начальник личной охраны Сталина генерал Власик. Это был один из очень немногих людей того времени, который не только не подчинялся Берии, но и, более того, заставлял его задуматься о бренности бытия. Лаврентий Павлович не отличался наивностью, хорошо знал судьбы своих предшественников, а потому не раз просыпался в ночной темноте от видения страшной тени Посланника Хозяина. И мнилось ему тогда, что щелкнет сейчас выключатель, и выплывет из мрака ухмыляющееся лицо Власика, лысого, крепкого, пахнущего мужским пахом и ужасного, особенно, когда улыбался.
Но на Валечку положил глаз Сам. И Власик, естественно, уступил без борьбы. Да и о какой борьбе могла идти речь между хозяином и его цепным псом! Но вот дальше начинаются чудеса. Видимо, Валечка чем-то не угодила Хозяину – то ли без должного энтузиазма выполняла очередную его прихоть, то ли померещилось ей, что близость к Самому дает ей какие-то особые права, например, неприкосновенности, а, может быть, она просто-напросто надоела Сосо - но случилось невероятное. Власик овладел пышным телом Валентины! Причем, внимание!, овладел насильно! Вы можете себе это представить: главный телохранитель Сталина, готовый загрызть за него бультерьера, удавить голыми руками льва, завязать на морской узел десятиметровую анаконду, насилует его любовницу! Я – нет. Но факт изнасилования Истоминой несомненен.
Мне представляется, что возможно единственное мало-мальски правдоподобное объяснение: Власик выполнял приказ Сталина. Хозяин же, мягко улыбаясь в прокуренные усы, потягивал трубку, набитую неизменной «Герцеговиной Флор», наблюдал все действо из одной из потайных комнат, до которых он был большой любитель.
Валюша, видимо, повинуясь женской стыдливости, смолчала, не рассказала Хозяину о случившемся. Это была роковая ошибка. Повиноваться надо было всегда и во всем не стыдливости и прочим женским мирихлюндиям, а Хозяину. Но он по-своему любил ее, а потому предоставил ей еще один шанс. Валюшу насилуют – и это установлено - вторично! На этот раз, видимо вконец изголодавшийся по женскому телу товарищ Берия.
С ума сойти! Пресыщенный, имеющий по своей прихоти любую женщину – от жены наркома до школьницы, занятый сверх всякой меры заботами о государстве и народе мужчина набрасывается, аки зверь алчущий, на любовницу единственного на этом свете человека, который имеет над ним власть, к тому же, абсолютную власть! Как вы полагаете, такое возможно? Лично я скорее поверю в то, что атмосфера Юпитера – обиталище огромных сиреневых бабочек, в которых переселяются души почивших на Земле праведников. Если такое и возможно, то только в одном случае: Берия, как ранее и Власик, действовал по прямому указанию товарища Сталина. Слово «товарищ» в данном случае не обращение однопартийцев, а констатация того непреложного факта, что сексуальная жизнь вождей была гораздо более насыщена и разнообразна, чем принято думать. Их товарищество было скреплено не только кровью – чаще всего, чужой – но и сексом, причем самым причудливым, в котором было место и инцесту, и групповым упражнениям и кто знает, каким еще изыскам.
Валюша ошибается вторично. Она снова молчит о происшедшем. Иосиф, наблюдавший, разумеется, и эту театральную постановку из своей заповедной ложи, на этот раз неумолим. Он лично избивает несчастную медсестру! Обратите внимание: ЛИЧНО! То есть, не доверил никому! А ведь были в его распоряжении умельцы, ох, были. Однако есть все же дела, которые даже самые сильные мира сего не могут перепоручить никому. Шекспир отдыхает. А пока классик в отпуске, Валентина отправится в магаданские лагеря. Но! – еще один поворот судьбы, она возвращается незадолго до смерти вождя, они заключают, рыдая, друг друга в объятия… Хеппи энд.
…Нет, не шел сон. Даже бокал любимого вина не помог. Иосиф встал, накинул на плечи китель и подошел к телефону. Набрал цифру. После первого гудка в трубке послышался мужской голос с придыханием: «Слушаю, товарищ Сталин!». Сосо ухмыльнулся: «Понимаю, что слушаешь, Лаврентий». Даже Лаврентий Павлович не знал, что своим необычайно устойчивым положением в некоторой степени обязан своему имени. Образ Лаврика очень нравился вождю. И хотя этот персонаж не был ключевым в «Белой гвардии», но именно из-за него вождь захаживал во МХАТ. « А что это ты дышишь как-то неровно?» Вождь перешел на грузинский, что было знаком интимного характера беседы. Берия хохотнул в ответ и тоже по-грузински ответил: «На работе запыхался». «Над кем работаешь?» «Рядовой товарищ, ничего выдающегося». «Сколько ей лет?» «Точно не знаю. Что-то около двадцати». «Эх, любишь ты старух!». Отцы народа дружно залились смехом. «Ладно, отдохни. Приеду через полчасика, посмотрю, как ты там справляешься. А пока накорми товарища, угости вином, конфетами. Не жадничай».
Пока вождь будет добираться до логова главного чекиста страны, поговорим о нравах той эпохи.
Удивительно, но многие до сих пор искренне полагают вождей революции людьми чистыми, честными и в высшей мере порядочными. Видимо, простой человек далекий от кормила действительно не в состоянии понять, что власть развращает, а неограниченная власть развращает неограниченно. Вот, например, воспоминания об Авеле Енукидзе. Авель был врагом Сталина. Вражда эта закончилась естественно - Авель был убит. То есть Сталин в данном эпизоде сыграл роль Каина. Напомню, что именно Каин и стал отцом народов. Равно как и Сталин. В обоих случаях выбор Господа мне непонятен. Но не мне судить. Может быть, и я не судим буду.
Мария Сванидзе была родственницей первой жены Сталина, а потому пишет восторженно о Сталине и гневно - об Авеле Енукидзе: «Будучи сам развратен и сластолюбив, он смрадил все вокруг себя - ему доставляло наслаждение сводничество, разлад семьи, обольщение девочек... Женщины, имеющие подходящих дочерей, владели всем, девочки за ненадобностью подсовывались другим мужчинам... В учреждение набирался штат только по половым признакам, нравившимся Авелю. Чтобы оправдать свой разврат, он готов был поощрять его во всем - шел широко навстречу мужу, бросавшему семью,.. или просто сводил мужа с ненужной ему балериной, машинисткой и пр...».
Енукидзе не был самым развратным из вождей той эпохи. И Берия, и, тем более, Сталин далеко превосходили несчастного Авеля. Иначе и быть не могло. Российская Коммунистическая Империя превосходила Древний Рим не только размерами территории, но и масштабом разврата. Дело даже не в количестве и качестве половых и садистских актов на черную душу властелина. Просто если патриции Рима не скрывали свои увлечения садомазохистским сладострастием хотя бы потому, что считали их своим естественным правом, то хозяева жизни от коммунизма предпочитали являться народу в строгих тогах блюстителей нравственности. Однако они не гнушались никакими извращениями, о чем свидетельствуют те, кто прошел закалку комсомольской каруселью на вечеринках после утомительных собраний, затем через гниль партийных разборок и наглых гебешных домогательств. Ну а что творилось в лагерях, превосходит фантазии Нерона, если и не по размаху, то по цинизму, пошлости и тупости.
Иосиф легким движением руки остановил охранника, который мгновенно исполнил команду кругом и бдительным взглядом преданного хозяину бультерьера стал сверлить пространство. Пространство поежилось и стало каким-то скукоженным и зябким. Иосиф достал из кармана галифе ключ, повернул его в замке и вошел в одну из самых заповедных комнат.
Она скорее напоминала небольшую залу. Вся обстановка была выполнена в восточном стиле: огромный на всю площадь пола персидский ковер, большая низкая тахта, покрытая по-восточному богатым парчовым покрывалом, кресло, скорее напоминавшее трон, которое почему-то было постановлено почти вплотную к шелковой, искусно вышитой занавеске. Сюжет на занавеске изображал что-то из жизни китайских императоров.
Сталин, не торопясь, устроился в кресле и отдернул занавеску. За ней открылась огромная стеклянная стена. По ту сторону Берия что-то рассказывал блондинке лет двадцати. Видимо, анекдот, потому что блондинка не могла сдержать смех. Похоже, она была изрядно пьяна. Во всяком случае, она не прыскала в ладошку, как это часто делают смешливые девчонки, а заливисто смеялась, запрокидывая голову и обнажая при этом стройную, изящную шею.
Сталин нажал кнопку в ручке кресла и в комнате зазвучали голоса: гортанный, низкий Лаврентия Павловича и звонкий, но иногда с неожиданной хрипотцой – блондинки. Иосиф достал трубку, раскрыл пачку «Герцеговины Флор», медленно, с наслаждением набил трубку и раскурил ее. Было хорошо. Один из тех вечеров, когда можно не спешить. Налил себе любимого грузинского вина и стал смотреть сквозь клубы сизого табачного на то, как Лаврик снял рубашку, и девица, время от времени разражаясь хохотом, подошла к Лаврентию сзади и начала длинными, плавными движениями массировать его дряблую, волосатую спину.
Сталин снял трубку телефона, вмонтированного в кресло. И тут же за стеклом Берию как током ударило. Девица, взвизгнув, едва успела отскочить в сторону. Еще секунду мягкий и плюшевый, Берия стоял во фрунт и преданным взглядом сверлил зеркало во всю стену.
- Зайди ко мне, - ухмыльнулся вождь, - а девчонка, пока мы тут поговорим с тобой, пусть раздевается. Сталин положил трубку телефона и пыхнул табаком, выпуская новый заряд пряного аромата из вересковой трубки, зажатой в желтых, как у хищника, зубах.
Бериевское «Слушаюсь!» Сталин услышал уже не по телефону, а по громкой связи. Лаврентий Павлович, натягивая гимнастерку из дорогого сукна, буркнул девице: «Ты тут готовься. Я вернусь», и, не обращая внимание на естественное: «Скоро?», застегивая на ходу ремень, выбежал из комнаты.
Через полминуты в дверь постучали. «Заходи, Лаврентий, заходи». Дверь открылась, и в комнату вошел товарищ Берия. Сталин пристально посмотрел на него, причмокнул губами и покачал головой.
- Тяжело дышишь, Лаврентий.
- Нет времени собой заняться, - развел руками товарищ Берия.
- Вижу, вижу, - товарищ Сталин хохотнул, подмигивая. И тут же, но, естественно, с подобающей задержкой Лаврентий Павлович позволил себе тоже рассмеяться. Смех его был весел, но аккуратен. Он прервался ровно в тот момент, когда лицо товарища Сталина перестало лучиться улыбкой.
- Слушай, Лаврентий, я тут слышал в тюрьмах у тебя непорядок.
Физиономия товарища Берии застыла в состоянии абсолютного внимания: серьезность, слегка поднятая бровь, легкий, почти незаметный наклон головы.
- На днях мне сказали, у тебя там, в тюрьмах раскол. Раньше, помню, только воры в законе были. А теперь еще появились суки какие-то. Может, объяснишь нам, что там происходит?
Лаврентий Павлович откашлялся, выигрывая секунды на обдумывание.
- Понимаете, батона… - начал он по-грузински.
- Я тебе не батона, - прервал товарища Берия товарищ Сталин голосом не громким, но отчетливым - говори по-русски.
Лаврентию Павловичу показалось вдруг, что в комнате слишком жарко. Он достал из кармана брюк аккуратно сложенный носовой платок и оттер пот, обильно выступивший на лице и шее.
- Товарищ Сталин, мы обязаны иметь полную информацию о том, что происходит в камерах и бараках. А вы ведь знаете, воры в законе на контакт не идут. Вот мы и начали поддерживать тех, кто готов сотрудничать с нами. Их и называют суки.
- Почему так некрасиво? Или это что-то значит? Сотрудничающий Условно Контингент или еще что?
- Честно скажу: не знаю. Но завтра же выясню и доложу.
- Выясни, обязательно выясни.
Трубка была выкурена. Сталин, не спеша, выбил ее содержимое в пепельницу и снова наполнил любимой «Герцеговиной Флор». Раскурил. Берия стоял, не смея пошевелиться, ожидая, к чему клонит вождь. Ему ли было не знать, сколь коротка дорога из Кремля к Лубянке. По этой тропе прошли все его предшественники. Некоторых он сам провожал, лично. «Кто же докладывает ему? Неужто… Да нет, слишком труслив… Может, кто-то из военных? Надо будет посмотреть внимательно. Только бы сегодня обошлось…».
Неожиданно Сталин хохотнул.
- А еще мне говорили, что у них там обычай такой. Если принимают в суки, то надо член главной суке целовать. И это правда?
Берия, как бы в смущении, пожал плечами.
- Я тоже что-то такое слышал.
- Это они ему, что ли, в верности клянутся?
- Получается так, товарищ Сталин.
-Интересно, а многие бы мне так присягнули? Ты как думаешь, Лавруша?
- Не знаю, товарищ Сталин. Думаю, что многие,- Берия неожиданно закашлялся. Сосо налил воды из графина, стоявшего на столике, и подал его соратнику.
- Попей, а то, я вижу, ты совсем вспотел.
Берия, с полагающейся благодарностью в пояснице, принял стакан и начал с видимым наслаждением пить воду, полученную из рук Властелина. В стакане оставалось совсем немного воды, когда Сталин спросил:
- А ты, Лаврентий, присягнешь мне на члене?
Почти пустой стакан чуть было не выпал из рук Берии. Под добрым, лучистым взглядом вождя он вновь зашелся кашлем, лицо пошло пятнами. Когда кашель прошел, человек, которого боялась вся страна, тихо произнес:
- Конечно.
Сосо потягивал время от времени «Хванчкару», попыхивал трубкой и смотрел на то, как играли блики на обширной потной лысине, которая мерно покачивалась внизу.
Девица в соседней комнате, утомленная ожиданием, вылезла из-под одеяла и стала вертеться перед зеркалом, рассматривая свое молодое тело. То она поднимала ладонями грудь, то покачивала бедрами, поглаживая слегка выпуклый, по-женски округлый животик. Потом, подражая Любови Орловой, девушка запела популярную в те времена песню и, как настоящая звезда экрана, зашлась в марше, слегка подрагивая грудью. Неожиданно она скорчила уморительную гримасу зеркалу, за которым вожди общались несколько необычным образом.
Сосо не выдержал, рассмеялся этим проказам и тут же узнал в девице дочь одного из своих наркомов.
- Ладно, Лаврик. На сегодня хватит. Иди, иди, а то девчонка совсем заждалась. Мы ведь с тобой должны думать не только о себе, но и о народе.
Лаврентий Павлович встал с колен, утерся тыльной стороной ладони, пробубнил что-то вроде: «Да-да, конечно», и постарался как можно быстрее выскользнуть из комнаты.
Сталин вернулся к себе под утро. Небо на востоке уже серело. На этот раз он уснул почти сразу.
Снилась ему Аллилуева. Он сам не мог бы сказать с уверенностью какая из них: Надюша или ее мать, красавица Ольга. С Ольгой он познакомился в Баку, в период, когда ореол неугомонного экспроприатора делал его неотразимым. В Ольге, бывшей замужем за замечательным человеком, умельцем на все руки, добряком по отношению к своим, то есть революционерам, Сергеем Аллилуевым, усиливали друг друга стремление к абсолютной, ничем не ограниченной личной свободе, доставшееся ей по наследству вместе с цыганской кровью, и осознанное нежелание подчиняться буржуазным условностям, которое накладывает на женщину семья. Их связь с Кобой не была секретом, да они ее и не очень скрывали. Ольга демонстрировала всем свою свободу и независимость, которую такие пустяки как замужество никак не могли ограничить. А Коба вообще не скрывал и не скрывался, ему-то что? Вообще, это еще одна загадка его биографии: человек, грабящий банки, инкассаторов и почты не считает необходимым соблюдать правила конспирации. Как тут не вспомнить анекдот о неуловимом Джо, который не потому неуловим, что его никто поймать не может, а потому, что он никому не нужен. Во всяком случае, складывается впечатление, что полиция не очень стремилась к задержанию Джугашвили.
Скорее всего, ни Ольга, ни Иосиф не знали точно, кто был отцом Надежды. Конечно, при желании это можно было бы установить сейчас с помощью генетической экспертизы. Но зачем? Иных уж нет, а те – далече. А тешить зудящее женское желание узнать было или нет, равно как и до потливости мерзкое по своей сути чувство ожидания окончательного, убийственного факта против оппонента, присущее вошедшим в раж сталинистам и правоборцам – нет, не стоит игра свеч.
Однако, достоверно известно, что, по крайней мере, один раз Надежда обязана жизнью Иосифу. Когда ей было два года, Сталин спас ее, когда девочка тонула. Это говорит о том, что и после рождения Надежда он по-прежнему был близок к семье Аллилуевых и даже известным образом принимал посильное участие в воспитании своей будущей жены. Женой, кстати, Надежда стала ему в 1919 году, когда ей было семнадцать лет. Но об этом подробней можно посмотреть здесь http://www.kp.ru.daily.23689/51867.
…Странный это был сон. Ольга-Надежда была одета в дивного покроя юбку, плечи и грудь едва прикрывала накидка. Она улыбалась ему, манила его округлыми руками, длинными пальцами с ярко красным и ногтями. Небрежный маникюр или запекшаяся кровь? Но, стоило ему приблизиться, как лицо женщины искажалось, она рвала на себе одежды, прибегали люди, его хватали, куда-то волокли. Он оказывался в узилище, ему было жаль себя, ужасно жаль себя. Во сне он даже вспомнил молитву. И как только он проговорил первые слова ее, распахнулись двери, и человек, необычайно похожий на Берию, а, может быть, это и был Берия, поднес ему длинные льняные одежды. И вот он уже идет по широкой набережной, то ли Москвы-реки, то ли Невы, а рядом все та же Надежда-Ольга. Нет, все-таки это Москва. Кремль же в Москве? Ну да, в Москве. Они поворачивают вместе с рекой к Пресне и…. Прямо перед ними, посреди песка оказывается пирамида, такая огромная, что на ее верхушку смотреть было страшно. Река же оказалась почему-то далеко позади. И не Москва-река совсем, а самый что ни на есть Нил. Вдруг послышался странный не то треск, не то гул, откуда-то сверху посыпался песок и мелкие камешки. Плиты пирамиды расступились, и он вошел внутрь. И тут же ослепительный свет ударил его по глазам. Он попытался поднять глаза, но не смог, а потому так и остался стоять, преклонив голову. Окуда-то сверху голос сказал. «Ты достиг. Ты повторил путь Иосифа Прекрасного. А потому ты получаешь в жены дочь жены Потифара. Властвуй!»
Сталин проснулся как всегда сразу, будто некая могучая сила вытолкнула его из сна. Хотелось пить. Он взял стакан с холодным чаем и осушил его несколькими глотками. Наваждения кончились. Снова наступил день. Будни социалистического строительства. День очередной.