Час собаки, час волка. Перемена участи. Глава V

               
 
 
   Карта утверждала, что на Старой Киморской Дороге харраканская граница не охраняется. Оказалось, что карта устарела. Анлиль повернул назад. Он свернул с дороги, прошел четыре мили к северу  и вышел на торговый тракт, идущий через тхайб Битимми.
   Харраканскую границу он пересек восьмого числа месяца эффель 1015 года от Рождения Высокого Рогатого Ашри по летоисчислению Империи. Это произошло на рассвете. Он сел на камень, отдохнул и пошел на восток. Мерф и Луан не хотели возвращаться в страну, где их держали в клетке. Анлиль отпустил их на волю.
   В северном Харракане уже наступила осень, и дремучие, не знавшие топоров леса были пурпурными и золотыми. Большие листы еще крепко держались на деревьях, редко-редко какой лист, медленно кружась, падал в траву. И дни стояли все сплошь ясные, в воздухе летала  паутина, птицы неспешно собирались на юг. Анлиль шел по безлюдной земле, не страшась ни людей, ни зверей, ни демонов. Он был уверен, что сможет защитить себя.      
   За рекой Алдже-При начинались земли, населенные людьми. Теперь дороги были лучше, но и беспокойнее, то и дело мимо Анлиля грохотали крестьянские обозы с собранным урожаем. Деревни все, как одна, большие; дома из темных, почти черных бревен обнесены заборами, а по верху заборов понатыканы острые шипы. Кое-где на огородах были заметны даже сторожевые башенки.
   Анлилю и в голову не приходило постучаться в один из этих домов, хотя он тосковал по мягкой постели, горячему ужину, разговору с людьми. Но крестьяне, попадавшиеся ему на дорогах, были не из тех, с кем ему хотелось бы поговорить. Угрюмые, морщинистые лица, недоверчивые взгляды исподлобья. Он не нравился им – не то варвар, не то и вовсе загадочный чужеземец какой, досужий человек, бездельник или шпион. Обратиться к этим людям с расспросами о драконах было бы опасной глупостью. К тому же местные жители говорили на странном  гортанном диалекте, совершенно незнакомом Анлилю.
   Чем дальше на восток—тем холоднее становилось. Начались заморозки, после которых лужицы покрывались ледяной коркой, а на траве виднелся иней. Кто еще не успел собрать урожай, очень торопился сейчас. Анлиль видел, что в садах и на огородах полным-полно людей с корзинами и мешками, тележками и ведрами. Отработавшие свое древние старики важно наблюдали за сбором урожая.
   Однажды Анлиль заночевал в поле, и на рассвете его разбудил человек средних лет, с короткими золотистыми волосами, в крестьянской одежде.
   — Ты ищешь дракона? — спросил он на диалекте северных харраканцев.
   Его имя было Канайду, и он очень выделялся среди чернявых жителей этих мест и так и не выучил их наречие. Вместо дома у Канайду была жалкая лачуга, которую он за непомерно высокую плату арендовал у знаменитой своими добродетелями вдовы. Перебивался Канайду случайными заработками – батрачил на чужих полях, в осеннюю пору помогал собирать урожай, зимой – мастерил и чинил обувку для местных крестьян.
   — Что ты знаешь о драконах? — спросил Анлиль, сидя в лачуге Канайду, всю обстановку которой составляло ложе из соломы, крытое женским платком, сломанный стул и ларец.
   Канайду потер ладонью лоб – у него это была постоянная привычка – и тихо сказал:
   — Ничего я о них не знаю. Но я их зову, — с этими словами он вытащил из кармана ключ и открыл ларец.
   В ларце лежали аккуратно обернутые тряпицами дудочки всех размеров, выкрашенные в разные цвета. Анлиль насчитал шестнадцать штук.
   — Откуда они у тебя?
   — Я их купил. Я так всегда. Накоплю денег — а потом в город. Рочайбо называется. Там дудочку себе выберу. Иногда еще бывает, что напрасно съездишь. Ни одна дудочка не приглянется…
   — Зачем  тебе дудки?
   — Я думал, ты догадался, — удивился  Канайду. У него были странные веселые глаза, как будто он все время чему-то радовался. — Чтобы  призывать драконов.
   — Ты играешь на дудочке и призываешь драконов? — не  поверил Анлиль. — Да  о таком даже в Зерте не слышали!
   Канайду обиделся:
   — Я, правда, это делаю.
   — А зачем тебе столько разных дудок? – спросил Анлиль.
   — Для каждого дракона — своя  дудочка. Дракон на чужую не отзовется. Они такие гордые — прям страх берет! — объяснил   Канайду.
   — Так что же, в окрестных лесах целых шестнадцать драконов?
   — Гораздо больше! Просто я не ко всем еще подобрал дудочки.
   Анлиль осторожно проверил Канайду и с удивлением обнаружил, что парень не врет. Его странный рассказ не был ложью, во всяком случае, сам харраканец свято верил в него. Никаких магических способностей Анлиль у Канайду не обнаружил — или  его защита оказалась настолько изощренной, что он ловко скрыл свои истинные умения. Правда, как раз в этом Анлиль особенно сомневался.
   — Ну, хорошо. Даже если ты великий мастер игры на дудке, зачем драконам прилетать к тебе?
   — Они прилетают, чтобы послушать музыку, — терпеливо  объяснил Канайду. — Они  сами не знают музыкальных инструментов, не умеют петь. И они не могут прилететь в город и послушать трубадуров, потому что все разбегутся. Как они могут послушать музыку, если трубадуры сбегут от них со всех ног? А я  их не боюсь. Мы хорошо ладим.
   — Покажи мне хотя бы одного дракона.  Тогда поверю.
   — Не знаю — задумался Канайду. — Я-то  согласен. Но понравится ли это дракону? Сам посуди, я всегда приходил один, а тут приведу еще кого-то… Я же сказал, что они раздражительные зверушки.
   — Я так и думал. Не для драконов ты играешь, Канайду, а для девиц из своей деревни!
   Харраканец так возмутился, что принялся бегать по лачуге, размахивая руками и ругаясь. Ввиду небольших размеров жилища, он постоянно бился головой о потолок, и локтями—о стены.
   —Да нет среди местных такого дурака, что отпустил бы со мной свою девку. Да и не бегают они вовсе, по домам сидят. Вона каких огородов насажали, руки нужны. А я человек непутевый, пустой, ни дома у меня, ни поля. Да и не нравится местным, что я с драконами вожусь. А мне ихние девки не по душе, рожи у них широкие, что твои лепешки, да и цвета такого же. А сам я из Мератского тхайба, у нас и девицы краше, и солнце ярче.
   — Так что ж ты туда не вернешься? 
   — Изгнали  меня.
   — За что тебя так?
   — Эх , да что вспоминать! Если хочешь послушать, как я для дракона играю, да на самого дракона посмотреть, тогда оставайся. Ночью пойдем. А мне тут пора…Я к соседу иду, на поле помочь.
   Канайду ушел и, оставшись в одиночестве, Анлиль еще раз самым тщательным образом осмотрел все дудочки. Ничего. Никакой магии, таримедхли, в дудках, как и в самом Канайду, не обнаружилось.
 
   Канайду вернулся на закате, очень уставший,  с мешком  облепленных землей корнеплодов. Судя по всему, домохозяин расщедрился еще и на монетку: Канайду долго прятал что-то под соломой. Потом сварил из неведомого Анлилю овоща невкусное, но сытное блюдо. Жадно поглощая свою похлебку, харраканец рассказал Анлилю, что его соседи — сущие звери. Он их боится, просто за жизнь свою боится, спаси его Валлат.
   Нет, подумал Анлиль, человек, который так боится своих соседей, не может иметь дело с драконами.
   — Я пока сосну часика два, а ты подожди, — сказал  Канайду и завалился спать, прикрыв ноги платком. Спал Канайду беспокойно, бормотал что-то, метался и перетягивал слишком маленький платок то на верхнюю, то на нижнюю половину туловища. В начале второго часа он еще и захрапел.
   Анлиль терялся в догадках. С одной стороны, парень вроде как не лжет, с другой – как может зертианский маг поверить в историю про музыкальных драконов? А тем временем наступила ночь — холодная, осенняя. Черное как сажа небо сгустилось над затерянной на бескрайних просторах Империи деревней. Бледные звезды усеяли это небо, и были они почему-то крупнее, чем звезды над Зертом. В далеких лесах ночной ветер шевелил облетающие ветви, поднимал в воздух стаи ворон. Анлиль вспомнил, что в это время суток  в зертианских селениях всегда танцевали и били в барабаны. Здесь же было очень тихо и, выглянув из хибары, Анлиль увидел, что окна во всех домах темны и неприветливы. Все уже спали. Правду сказал Канайду: здесь не гуляли по вечерам.
   Канайду проснулся сам, через три часа. Он был недоволен, что Анлиль не разбудил его вовремя и, судя по всему, действительно собирался в лес. Долго со свечой выбирал дудочку на этот случай и выбрал  темно-голубую, не самую короткую и не самую длинную.
   — Это  хороший дракон. Я давно его знаю, — объяснил  он.
   Они вышли из дома и крадучись, словно воры, пошли в сторону леса. Каждый забор преследовал их остервеневшим лаем. Где-то хлопнула дверь — хозяин вышел на крыльцо оглядеть окрестности. Анлиль и Канайду шли полями, с которых давно уже собрали урожай, и они казались проплешинами, постыдными и некрасивыми в поросли харраканских лесов. Канайду молчал и не отрывал взгляда от своей дудки. Перед ними чернела полоса хвойного леса, а над лесом мерцало огнями звездное небо. Из-за тучки медленно выползала красная луна. Сразу несколько падающих звезд сверкнуло и погасло, и Канайду сказал шепотом:
   — Это хороший знак. Значит, дракон обязательно прилетит.
   — А как ты догадался, что я ищу дракона?
   — Так  это, как со звездами. Людей, которые что-то ищут, мало. Они — как звезды на небе. А что до драконов…Что еще в наших лесах можно искать — или грибы, или драконов. На грибника ты не похож.
   Они вошли в лес и долго брели в потемках. Становилось все холоднее. Канайду полез вверх по каменистому склону, поросшему низким густым  сосняком. Все выше и выше карабкались они и  добрались до вершины. Во все стороны, куда ни глянь, простирался лес, на западе — чернели прямоугольники полей. Канайду в последний раз посмотрел на Анлиля: дескать, не передумал ли. И заиграл на дудке.
   Играл Канайду плохо и однообразно, хотя старался. Мелодии, которую харраканец выдувал из дудки, Анлиль никогда раньше не слышал; впрочем, большую часть его не слишком длинной жизни ему было не до мелодий. Лунные лучи озарили лицо Канайду, и зертианину показалось, что его спутник изменился: теперь он был почти похож на мага.
   Анлиль ждал. Ветер совершенно стих, звезды разгорались все ярче. И вдруг, на востоке, показалась темная точка, совершенно не похожая на звезды, но отчетливо видная. Точка стремительно увеличивалась в размерах. Анлиль уже мог различить ее очертания. Она напоминала треугольник, немного сплюснутый сверху. Все ближе и ближе…Теперь это было похоже на огромную птицу. У Анлиля не осталось сомнений. Давай же, играй, Канайду! Мелодия оставалась все той же — печальной, но приятной — и дракон летел к ним, целясь именно на их вершину. Крупная плоская морда на очень длинной и довольно тонкой шее, пара огромных зеленых крыльев. Не слишком крупный и, наверное, не самый сильный, но все же настоящий, подлинный дракон сел на вершину холма напротив Анлиля и Канайду. Он сидел, как большая птица, вцепившись лапами в камень, его крылья были сложены; плоскую зеленую морду дракон положил на землю. Узкие красные глаза, не мигая, смотрели на Канайду.
   И пока харраканец играл для дракона, Анлиля охватило чувство безграничного восторга, ибо все происходящее — звездная ночь, игра Канайду, внимающий ей дракон — все это, казалось, роднило Анлиля с героями из преданий. С ними все время случалось что-то необычное. Правда, герои зертианских преданий обычно убивали драконов и вовсе не случалось, чтобы они мирно сидели с этими ужасными отродьями на вершине холма. Но, кто знает, может, в Харракане другие саги. Анлиль не мог отвести глаз от дракона: это страшное существо, вековечный враг людей, вдруг показался ему совершенным, мудрым,  достойным жить на земле и продолжать свой род в потомках.   
   Канайду устал. Он положил дудочку на траву и низко поклонился. Анлиль уже нисколько не опасался и подошел ближе. Чешуя дракона была ярко озарена лунными лучами, казалось, что она сделана из драгоценных камней. В красных глазах светился ум: сильный, холодный, древний. Анлиль протянул руку и дотронулся до одной из чешуек на шее дракона—она оказалась не холодной и не горячей, а теплой и шершавой на ощупь. Дракон на мгновение прикрыл глаза, будто и он был утомлен. Потом неожиданно взмахнул крыльями и умчался обратно на восток, в сияние звезд.
   Канайду вытирал пот со лба и удивленно смотрел на Анлиля:
   — Вот уже десять лет я играю для них и ни разу не решился подойти так близко и прикоснуться.
   — Как  ты этому научился? – спросил Анлиль, когда они шли обратно полями.
   — Я  всегда это умел.
   Понятное дело, почему его изгнали из тхайба, думал Анлиль. Странно, что не убили.
 
   На рассвете, после нескольких часов беспокойного сна (Анлилю снились стайки играющих на дудках драконов), они сидели, ели все ту же похлебку и обсуждали произошедшее. Канайду не видел в своем даре ничего необычного. Такой дар — только помеха.
   — Не  связался бы я с драконами, — вздыхал  Канайду, — жил  бы сейчас припеваючи в родном тхайбе, женился бы…
   — Как  думаешь, я научусь когда-нибудь делать то же, что ты? — спросил  Анлиль.
   — Играть  на дудке?
   — Нет, — с  некоторым раздражением объяснил Анлиль. — Я  хочу приручить дракона.
   Канайду помрачнел. Подошел к двери и выглянул наружу: 
   — Тут  что-то такое завелось...чуешь?
   И тогда Анлиль тоже почувствовал опасность.
   Затравленно оглянувшись по сторонам, Канайду выскочил во двор, отделявший его лачугу от огромного дома вдовы. Анлиль пошел следом. По чисто выметенной деревенской улице к ним приближалась целая компания: могучий мужик с топором, которого Анлиль сразу же определил как старосту, двое молодчиков с копьями, явно не местных, и еще трое. Вот эти трое очень не понравились Анлилю. Меньше всего он ожидал нападения в этой безвестной деревне, а трое явно пришли по его душу. Они сидели на черных конях, на них были одинаковые черные плащи с капюшонами, их лица были скрыты зловещими фиолетовыми масками. Анлиль почувствовал, что эти трое — маги, притом не из последних. Они сейчас собирали, концентрировали энергию, и у зертианина не было ни малейшего желания узнать, зачем они это делают.
   Канайду позеленел от страха, его колени дрожали. В отчаянии взглянув на Анлиля, он бросился бежать через двор, с явным намерением перелезть через забор и скрыться в лесу.
   Раздался властный окрик на восточном диалекте, но кричали не люди в масках, а один из копейщиков. Канайду даже не оглянулся. Тогда воин метнул копье в спину Канайду.
   Харраканец упал в лопухи, его тело провалилось в пышную поросль — только черное копье виднелось из травы. Убийца неспешно подошел и, упираясь ногой в тело Канайду, вытащил свое копье, наконечник которого был теперь в крови.
   Люди в фиолетовых масках не обратили на эту сцену ни малейшего внимания. Они направлялись прямо к Анлилю, по-прежнему стоявшему на пороге хижины Канайду. Анлиль призвал всю свою силу, предчувствуя, что схватка будет долгой и трудной. Он поднял руки, направляя энергию в сторону неожиданных противников, когда…
   Когда один из них с коротким криком “Аййо” метнул что-то в левую руку Анлиля. Потом люди в масках прекратили концентрацию силы. Анлиль взглянул на пораженную ладонь и вздрогнул от неожиданности. На ладони появилось ярко-зеленое клеймо — 117-ая руна НАБАТ, “Повиновение”.
   Анлиль почувствовал, что не может больше концентрировать силу. Эта способность пропала, как будто никакого дара у него никогда и не было. Полная пустота.
   Он отлично помнил, как нужно концентрировать, делить, очищать силу; как потом, преобразовав ее в воронку, можно нанести стремительный и жестокий удар по врагу. Но, сохранив память и знания, Анлиль утратил дар. Сейчас он ничего не мог сделать.
   Он попробовал перенести свое сознание в Ниннант и проанализировать то, что с ним сделали. Ничего не получилось. Ниннант тоже был недоступен ему. Анлиль попробовал нанести по своим  врагам хотя бы простейший удар воли, но и это теперь было выше его возможностей.
   Он в оцепенении смотрел на всадников. Надо бежать…Но как? Они могут парализовать каждое его движение. Они могут убить его взглядом, не слезая со своих коней. Они могут сделать с ним все то, что и он умел делать всего несколько минут назад.
   Староста поинтересовался, не нужны ли его услуги и, не получив ответа, удалился. Копейщики вошли в дом и вынесли из него ларец. Один из всадников взял ларец, открыл его и изучил содержимое. Коротко кивнув, спрятал ларец под плащом. Другой всадник поднял руку, туго обтянутую черной перчаткой, и дом бедного Канайду вспыхнул и сгорел — в одно мгновение. Только что здесь был дом, и вдруг его не стало. Только крохотная горстка золы.
   Третий всадник издал короткий  клич, и из-за дома прискакала черная лошадь. Анлиль получил мысленный приказ: сесть на коня и ехать за всадниками в масках. Он подчинился. Копейщики  связали ему руки за спиной.

   Еще полчаса назад…час назад…два часа назад он был магом. Сутки тому назад. Медленно текли часы. Словно сомневаясь в своей магической силе, люди в масках ехали в сопровождении воинов, которые сменялись каждые семь часов. Военных застав в Харракане было достаточно. Анлиль догадался, что источником его поражения является эта проклятая ярко-зеленая руна. Но зачем они ее поставили? Кто послал за ним этих людей? Да, для человека, который еще недавно ездил с грабителями, он стал вести себя слишком легкомысленно, но кто же знал, что неведомые враги натравят на него магов! Анлиль заметил, что всадники в масках вызывали ужас у всех, кто встречался им на дороге: крестьяне падали на колени и закрывали лица, воины беспрекословно подчинялись каждому движению руки, затянутой в черную перчатку. Всадники в масках держались так, словно люди для них были насекомыми, чья участь — копошиться в грязи. Анлиль спросил у них:
   — Кто  вы и куда вы меня везете?
   Всадники не ответили. Анлиль повторил вопрос и почувствовал, что не может больше произнести ни слова.
   Кажется,  в Замке это называлось меллисель,  вспомнил он. Приказ молчать.
   Час спустя всадники в масках совершили ритуал, также хорошо известный в Замке, и погрузили себя, своих коней и коня под Анлилем в состояние лал-ломмел, когда можно по несколько суток находиться в пути или заниматься тяжелой физической работой, обходясь при этом без еды, воды и сна. Самого Анлиля они этой чести не удостоили. Потом они долго ехали, не останавливаясь на ночлег. На третий день пути Анлиль сильно ослабел и, если бы его не привязали к седлу, он бы упал с коня. В голове рождались и тут же умирали несбыточные мечты о побеге; он был голоден, но они даже не дали ему воды, а просить их он бы не стал никогда. На закате всадники остановились перед небольшой придорожной таверной. Из-за полуоткрытой двери доносились оживленные голоса, потом все смолкло. Всадники спрыгнули с коней и передали их на попечение хозяина таверны, который низко кланялся и был насмерть перепуган. Отвесив еще один поклон, он настежь распахнул дверь. Копейщики заставили Анлиля слезть с коня. У него бешено закружилась голова, и он понял, что не сможет сделать ни шагу. Копейщики перерезали веревку, разорвав рукав плаща и втащили Анлиля в таверну следом за людьми в масках. Посетители таверны стояли на коленях. В их глазах, устремленных на людей в масках, застыло выражение благоговения и ужаса. Маги вошли в тесную комнатку, спрятанную за помещением для посетителей, и удобно расположились у пылающего огнем камина. Копейщики швырнули Анлиля на пол близ каминной решетки и ушли, подчиняясь презрительному жесту одного из магов. Спустя мгновение появилась женщина в черном тайтае — национальной одежде харраканок. Она принесла вкусно пахнущий и, наверное, очень сытный ужин. Маги неторопливо приступили к трапезе. Анлиль понял, что они общаются на языке мыслей. Прошло полчаса. Маги расправились с жарким и перешли к вину и сыру. Они сняли маски. Их лица сильно отличались от лиц харраканского простонародья — прежде всего, брезгливым и капризным выражением. Один из них бросил взгляд на Анлиля, встал, плеснул воды в деревянную кружку, поставил ее у каминной решетки и положил рядом кусок хлеба. Потом они вернулись к своей неслышной беседе, которая, судя по выражению их лиц, протекала в полном единомыслии.
   Анлиль заставил себя забыть о жажде. Он пристально смотрел на лица этих магов. Они были похожи друг на друга… совершенно одинаковые глаза.
   — Ешь! — бросил ему маг.
   Анлиль с вызовом посмотрел на него. Маг выдернул из-за пояса что-то, свернутое в плотный клубок, и развернул это что-то, оказавшееся плетью.
   Он поднял плеть и шагнул вперед.
   Анлиль инстинктивно отпрянул, ударившись о решетку, и взял кусок хлеба.
   — Положи  на пол все деньги, что у тебя есть! — приказал  маг. — И  кольцо!
   Его товарищи рассмотрели перстень с бриллиантом и пересчитали деньги. Усталость и жар от камина взяли свое. Анлиль провалился в сон. Проснулся он от ощущения опасности. К нему приближался копейщик.
   На пороге комнаты стоял еще один воин. Магов не было видно.
   — Встать! — приказал  копейщик. — Пошел !
    Они провели его сквозь таверну. Испуганные девушки поспешно убирали со столов следы ночного пиршества. Сквозь окно светило осеннее солнце.
   Маги были уже на конях. Они снова надели маски. Копейщик помог Анлилю сесть на коня и связал ему руки. Начинался последний день пути. Анлиль больше не пытался заговаривать с магами. Успокаивало его только одно: если до сих пор не убили, возможно, не убьют. 
   А Харракан был удивительно хорош в осеннюю пору: убранные поля, пурпурно-оранжевые деревья, покрытые ледяной коркой дороги, приведенные в порядок сады. Эти деревни с одинаково добротными, аккуратно покрашенными домами, эти целехонькие мосты, эти дружинники на дорогах — во всем чувствовалась немалая основательность и стремление к порядку. Анлиль не знал, что они ехали через богатые земли герцога Хейдауга, владельца четырех провинций и полумиллиона рабов. И когда изнурительный день закончился, а тревожный, алый солнечный диск ушел за горизонт, Анлиль не знал, что это за странный город был смутно различим в сумерках: стрельчатые башни с разноцветными окнами, золотые купола, мраморные колонны в висячих садах. Он не знал, зачем они свернули на узкую дорогу, петляющую сквозь густые дубовые чащи, и зачем остановились перед мрачным зданием черного цвета без окон, окруженным непроходимым ельником.
   С грохотом открылась железная дверь. Следом за людьми в фиолетовых масках Анлиль вошел в черное здание. Внутри был широкий коридор, со стенами из гладкого камня, тускло освещенный факелами. У дверей стояли воины, с ног до головы закованные в черную броню, вооруженные мечами и копьями.
   Анлиль осторожно осматривался. Один из воинов низко поклонился магам, подошел к Анлилю и скомандовал:
   — Вперед!
   Они пошли по коридору. Справа и слева мелькали запертые двери. В трех местах коридор был перегорожен решетками, и стражники долго звенели тяжелыми ключами, открывая их.
   Это, несомненно, была тюрьма. 
   Стражник открыл одну из дверей, и Анлиль оказался в комнате с каменными стенами. Внутри полыхала огнем огромная печь, и стояли два ведра с водой.
   — Вымойся  и переоденься в это! — стражник бросил на пол сверток. 
   Анлиль переоделся в бесформенные штаны и куртку серо-мышиного цвета с номером на груди. Потом он сменил свои туфли, купленные еще в Васта-Райнасе, на сандалии из сыромятной кожи.
   Стражник  взял его одежду и бросил  в огонь. Пламя вспыхнуло с новой силой.
   — Пошел!
   Лестница. С обеих сторон натянута металлическая сетка. На каждой площадке—двойная решетка, возле которой несут караул солдаты. Анлиль заметил копья, мечи и палки с металлическими наконечниками.
   — Стоять!

   Это была небольшая мрачная комната. Здесь стоял широкий стол, покрытый сукном, а за столом сидел человек средних лет, одетый в черную униформу с серебряными нашивками. Дверь охраняли солдаты.
   Человек взял перо и лист бумаги.
   — Имя? Где родился?
   — Анлиль. Родился  в Зерте. Где я нахожусь?
   — Ты находишься в тюрьме императорского Ордена Ущербной Луны. Даргат-Нибтейни. 
   — В чем меня обвиняют?
   — С этого дня ты — нибтейни, - отчетливо произнес человек в черном.
   Нибтейни...Анлиль вспомнил, что уже слышал это слово.
   — Указ  его императорского величества о лицах, наделенных магической силой, гласит: лицо, наделенное магической силой, Ордену Ущербной Луны не служащее и на территории Империи Харракан обнаруженное, должно быть расторопно уничтожено сразу после обнаружения. Мужчин же, здоровых телесно и духовно, в возрасте от пятнадцати до сорока пяти лет, предпочтительно направлять в тюрьму Даргат-Нибтейни, где они получают отсрочку от окончательного уничтожения при условии участия их в познавательных опытах Ордена по определению предела выживаемости у таких лиц.
   — Что  вы сказали?! 
   — Орден  дает тебе отсрочку. Ты будешь участвовать в боях с такими же, как ты, рабами Ордена. На арене вам временно возвращают магическую силу.  Каждый бой заканчивается гибелью одного из участников или обоих.
   Анлиль попробовал рассмеяться.
   — Советую  тебе смириться со своей судьбой, — сказал  человек в черном, извлекая из ящика печать. — Сопротивление  только причиняет лишние страдания. 
   — Это — похищение человека! Я—подданный зертианской короны!   
   Человек в черном подышал на печать и изо всех сил обрушил ее на бумагу.
   — Увести  и поставить клеймо! — приказал  он.
   — Я никуда не пойду! — крикнул  Анлиль, когда его схватили за руку.   
   Он до конца не верил, что это может произойти. Поверил, только когда оказался на полу. Они били его сапогами, в полном молчании, нанося такие сильные и точные удары, словно тренировались на каком-то приспособлении, и эта методичная жестокость была даже страшнее, чем унижение, невыносимая боль и ощущение непоправимой катастрофы. Прикрывая руками голову, он пытался вжаться в пол, забиться в какой-нибудь угол. Они били его без остервенения и злобы, но с желанием хорошо выполнить работу. Он начинал терять сознание.
   — Потише! — из  какой-то дали услышал он голос человека в черном. — Они — существа хрупкие. Их беречь надо.

   Основным ощущением была физическая боль, оказавшаяся сильнее отчаяния и страха. Он помнил, что его пытались поднять на ноги, потом набросили ему на плечи веревочную петлю и потащили по полу. Снова наступила темнота. Потом сознание вернулось, но лишь частично. Его положили на скамью, сорвали с него куртку, заломили руки. Сквозь мрак он видел алые огни. Потом он опомнился, но лишь для того, чтобы понять: кто-то держит обеими руками его голову, кто-то сел ему на ноги, а третий подходит к нему с каким-то огненным жезлом.
   Анлиль неожиданно понял, что они хотят сделать. В ту же секунду к его плечу прижали брусок раскаленного железа. Он сознавал, что кричит, хотя не слышал собственного крика, потом его дыхание оборвалось. Очнувшись на полу в луже воды, он уже не мог воспринимать ничего, кроме боли, и желал одного — чтобы она прошла.
   Когда он очнулся, вокруг была ночь. Им овладела паника: он решил, что ослеп. Он ощупал руками пространство вокруг себя и понял, что находится в узком каменном мешке. Ни единого звука, ни единого проблеска света. Но иногда Анлиль ощущал что-то вроде легкого ветерка. Он понял, что сквозь невидимую щель сюда накачивают воздух.
   Дверь открылась с грохотом и лязгом, а потом его ослепил свет. Анлиль закрыл глаза руками. Он услышал стук — словно что-то поставили на пол. Потом дверь захлопнули.
   Он нащупал деревянную кружку. На самом дне плескалась вода, которую он с жадностью выпил.

   — Встать! Выйти в коридор!
   Жмурясь и пошатываясь, Анлиль сделал несколько шагов.
   — Руки! 
   На него надели наручники, потом повели куда-то. Глаза еще не привыкли к свету, и он почти ничего не видел. Его усадили в кресло и заставили поднять руки. Наверху была металлическая перекладина, с которой спускалась цепь, и конец этой цепи они закрепили на перемычке наручников. Потом с него сняли сандалии и засунули его ноги в какие-то странные колодки. Теперь он не мог пошевелиться.
   На стене перед ним висела тряпка. Надзиратель сдернул ее. Анлиль увидел зеркало. Потом к нему подошел лысый человек в длинном и очень мятом темно-коричневом фартуке.
   Анлиль смотрел на свое отражение. Он сильно исхудал, глаза запали и потемнели, и в них застыло смешанное выражение усталости и абсолютного отчаяния. 
   — Вшей  нет, — сказал  лысый, порывшись у него в волосах.
   — На  вшах вошь не заводится, — с  ленивым смешком  проворчал надзиратель.
   — Как  всех? — спросил  лысый.
   — А  как иначе? Он тебе, чай, не бсолл...
   Ловко орудуя ножницами и бритвой, лысый сделал Анлилю странную и уродливую стрижку: виски выбриты, шея и лоб — открыты, лишь немного волос осталось на затылке. Надзиратель снял колодки, отстегнул цепь и скомандовал:
   — Пошел!
  Теперь Анлиль мог отчетливо видеть коридор. Грубые каменные плиты были покрыты зеленоватым налетом и копотью. Кружилась голова.
   — Живее ! — прикрикнул  надзиратель и толкнул его в спину.
   Анлиль упал. Надзиратель с возгласом раздражения ударил его кнутом. Даже сквозь ткань куртки этот удар разодрал ему кожу. 
   Перед глазами снова потемнело, и он пошел вперед, сильно шатаясь.
   — Направо, пес!
   Анлиль слегка приподнял скованные руки и крепко сплел пальцы. И вдруг... В его левой ладони, в том самом месте, куда они поставили свою отвратительную руну, появилось странное ощущение: словно зашевелилось мохнатое насекомое, покрытое горячими волосками. Кончики пальцев онемели.
   — Стоять!
   Ошибиться было нельзя — левая кисть полыхала жаром. Анлиль бросил взгляд в конец коридора. В ту же секунду надзиратель схватил его за воротник и ударил головой о стену.
   — По  сторонам глазеть запрещается!
   Анлиль обернулся и бросился на надзирателя, совершенно позабыв про наручники.
   Пол ушел из-под ног. Анлиль упал на спину и расшиб себе затылок. Потом началось это.
   
   Тугой обруч сдавил виски. Левая рука была охвачена огнем уже до самого локтя. Паралич распространился мгновенно: сперва окаменели руки, потом — ноги, потом все его тело стало неподвижным. Он не мог даже шевельнуть губами. Он в ужасе пытался хотя бы моргнуть, хотя бы чуть-чуть повернуть голову — бесполезно. Потом наступила полная слепота. Он продолжал слышать голос надзирателя и топот сапог по каменным плитам, и вдруг все стихло. Анлиль понял, что утратил не только зрение, но и слух. Потом пришла боль. Ощущение было таким, словно разъяренный зверь клыками рвет его изнутри. Закричать он не мог.
   Сколько времени это уже продолжается, Анлиль не понимал. Он больше не знал, кто он такой, где находится, и в чем кроется причина этой боли. Ему казалось, что это будет теперь продолжаться вечно, но однажды боль стала слабее. Он вспомнил, что его зовут Анлиль Залейнаран, начал слышать и чувствовать запахи. Потом он открыл глаза и увидел частую металлическую сетку и надзирателя с плетью в руке.
   Старший лекарь тюремного госпиталя, человек с постоянно дергающимся лицом, объяснил Анлилю, что эта семичасовая пытка была обычным “пробуждением руны”, то есть — наказанием за попытку напасть на сотрудника тюрьмы. Наказание заключается в параличе и сильной нервной боли. За попытку самоубийства руна наказывает сутками.
   Глядя в потолок, Анлиль вспоминал старинный гимн Азали, гимн из “Истории Шиани-Хайи”, книги, входящей в первый список, ибо она воспевает королеву ада, божественный лик ее и вечное царство.      

     Ты приходишь из созвездия, скрытого за Луной.
     Ты приходишь, как граница человеческого.
    Последняя, кто может помочь
    На жертвеннике и эшафоте.
 

   Табличка с  крупными буквами: “ТРЕТИЙ ЭТАЖ. РЕЖИМ УСИЛЕННОЙ ОХРАНЫ”. Первая дверь, промежуток в четыре шага длиной, вторая дверь. Ключи звенели, ударяясь друг о друга.
   Еще одна дверь. На ней мелом кто-то написал слова: “Хранилище. Мясо для бойни”.
   Широкий коридор с каменными арками под потолком был освещен факелами, тускло и призрачно озарявшими небольшие низкие клетки с частыми прутьями, стоявшие на расстоянии пяти-шести шагов друг от друга, и обитателей клеток: одетые в серые куртки существа с землистого цвета лицами и обритыми головами, копошащиеся в соломе и грудах тряпья. Посреди коридора на перекладине болтался подвешенный за руки и весь исполосованный рубцами обнаженный человек. Под ним стоял надзиратель в черном плаще.
   — Я  есть Хиллок, управляющий режимом усиленной охраны, — сказал  он. — Мизенгиси? Из бандитов? Или что — из образованных?
   — Я — из образованных бандитов, — сквозь  зубы ответил Анлиль.
   Он никогда еще не видел такого блеклого человека, как этот управляющий: пепельное лицо, бесцветные глаза, белесые волосы. Казалось, он вот-вот превратится в склизкую личинку и уползет в глубину каземата.
   — У  нас здесь так отвечать не принято, — с ухмылкой сказал Хиллок. — Пожалуйста, двадцаточку!
   Прежде чем Анлиль успел опомниться, его втолкнули в полутемную каморку. Там сидел обнаженный по пояс мускулистый человек, и стояла деревянная скамья.
   — Куртку  снимай! — сказал  человек, лениво расправляя плечи. — Двадцать  ударов тебе. Снимай куртку и ложись.
   — Только  попробуй! — закричал  Анлиль в безумии и ударился всем телом о дверь, как будто рассчитывал выломать ее. 
   Надзиратель ударил его палкой по спине, от этого удара подкосились колени, брызнули искры из глаз. Руна горела так, словно  в ладонь влили расплавленное железо. Он пытался сопротивляться. Они легко парализовали его усилия.
   — Вы  об этом пожалеете, ублюдки!
   Они расхохотались. Анлиль почувствовал гнетущее бессилие. Он вцепился зубами в руку и затих.
   Первый же удар кнута разрубил его пополам, и он не смог удержаться от стона. Боль мгновенно пронизала все тело до кончиков пальцев и остановилась в сердце.
   — Эллират  Азалиэ! — прошептал  он.
   Палач отсчитывал пять ударов, потом делал перерыв на десять секунд. Он снова и снова наносил удары по уже появившимся рубцам.
   — Достаточно! — сказал  кто-то после шестнадцатого удара.   
   Палач начал распутывать узлы. Горящую окровавленную спину накрыли мокрой тряпкой.
   — Вставай! Куртка твоя. Впредь умнее будешь.
   Его вывели в коридор. Человек на перекладине дергался и стонал. Пока надзиратель возился с ключами, Анлиль остановившимся взглядом смотрел на клетку.
   — Заходи в квартиру!
   Он без сил опустился на солому. В Зерте никто бы не стал держать в такой клетке животное. 
   — Правила  у нас простые — сказал Хиллок. — Вы — боитесь и дрожите, а мы вас бьем. Будешь нарушать дисциплину — будем бить. Не будешь — все равно будем бить.   
   — Да ты не бойся! — добавил другой надзиратель. — Это только сперва очень больно. Потом привыкнешь. 

   Открывая глаза, все окружающее Анлиль видел вполне отчетливо: грубую кладку каменных стен, потрескавшиеся арки под потолком, силуэты в соседних клетках. Конец коридора тонул во мраке.
   Человека на перекладине били еще дважды. Он кричал ужасным голосом, раздирающим слух. Был еще один. Надзиратели почему-то заставляли его бегать голым на четвереньках взад-вперед по коридору. Остальных не трогали. Их кожа была даже не землистой — свинцовой. Они походили на сомнамбул или на курильщиков дурманящих трав — апатичные, полусонные, безразличные ко всему, кроме еды. Когда приносили кашу, глаза этих существ оживлялись, бескровные губы раздвигались в ухмылке. А кормили в этом затхлом, душном и темном аду очень недурно — как на убой. Сливочное масло, свежее мясо — несбыточная кулинарная мечта честного труженика великой страны. 
   Первые сутки тянулись бесконечно. Анлиль не думал, что сможет заснуть, но провалился в сон незаметно. Когда он проснулся, внутреннее чувство времени подсказало ему, что уже утро. В коридоре ничего не изменилось. Было так же темно и сыро, так же горел факел, так же сновал заспанный надзиратель. И вдруг...
   Из другой части коридора раздались истошные крики. Анлиль зажал уши и зарылся в солому. Тяжело топая сапогами, охрана пробежала по коридору. Послышались звуки ударов, новые вопли и рыдания, потом все стихло.               
   
   На третьи сутки Анлиль сам разбудил зеленую руну на своей ладони. Глухой ночью —впрочем, это мог быть и день — его и мальчишку из соседней клетки повели в надзирательскую. Там сидел Хиллок, это было страшно. Анлиль не помнил точно, с чего все это началось: кажется, его и мальчишку поставили на колени, и Хиллок спросил: “Выбирайте, чем  будем вас бить?”. Он показывал прут и розги. Мальчишка выбрал прут. Тогда Хиллок приказал ему снять куртку и бил его поочередно всеми предметами из своего пыточного арсенала, при этом мальчишка должен был оценивать уровень боли и благодарить Хиллока за предоставленную ему возможность выбирать и сравнивать. Мальчишка благодарил на ломаном харраканском языке и целовал розги и сапоги Хиллока. Когда Анлиль понял, что сейчас это повторят с ним, он прижался лицом к стене, чтобы ничего не видеть, почувствовать себя далеко отсюда. Его повалили на пол и стали легко, даже небольно, пинать ногами. Пинки становились все болезненнее и сильнее, пока Хиллок не сказал: “Я тебя сегодня до костей пороть буду”. Анлиль вцепился зубами в запястье левой руки. Он хорошо понимал уже, что его ждет — паралич, невыносимая боль и кошмары — но в тот миг казалось, что это будет легче.
   И он понял, что каждое пробуждение руны бывает особенным, не похожим на другие, неповторимым. Он чувствовал боль, сжигающую его всего, от корней волос до кончиков пальцев; боль была такой сильной, что если бы она временами не ослабевала на несколько минут, то, несомненно, разрушила бы рассудок. Ужас парализовал его сознание, ужас тем более интенсивный, что он существовал сам по себе, без предмета, на который он мог бы быть направлен. И на этот раз Анлиль с пугающей ясностью осознавал, что он — наказан и за что именно наказан.
   Сравнение из “Шиани-Хайи”, из той главы, где описывается гибель человека в Сенсап-Саанде: мире вечной ночи, покрытом толщей черной бушующей воды:
      Он уходил на дно, как будто волны
       Были вздыблены землетрясением эпохи.
       Унося с собой погасшие звезды,
       Волны были огромнее мира.
   Анлиль понял, что руна откликается не только на действие, но и на мысль. Долгую ночь он с мрачной безнадежностью проверял ее способности. Он мог задуматься о побеге, но лишь о побеге «вообще», в самом широком смысле. Если он начинал вспоминать запутанные тюремные коридоры, количество дверей и поворотов, представлял себе замки, запирающие его клетку, или ключи, висящие на поясе у надзирателей — и руна  просыпалась, становилась горячей и неприятно щекотала ладонь. Она как-то связана с самыми глубинами сознания, понял Анлиль. Ему казалось, что она проникла в его мозг.    
   Постепенно действие руны стало ослабевать подобно волнам прилива, бьющимся о прибрежные камни. Потом он часто видел в госпитале тех, кто приходил в себя после наказания руной. Их сразу можно было отличить: они казались заснувшими и их губы чуть заметно шевелились.
   В палате стоял глобус, на котором был изображен Харракан и только Харракан; вместо Зерта и западного Материка — лишь пронзительно-синее море. Анлиль вспомнил месяц анхийа, который он провел на пиратском корабле; вспомнил стаи гигантских хоу, вспомнил косяки серебристых рыб, плывущих на юг сквозь леса побуревших  водорослей.  Океан. Эльви.

   Он снова сидел в той же клетке на третьем этаже. Его каждый день били. Хиллок больше не трогал его, зато все остальные лупцевали почти непрерывно. Чаще всего били ногами. Иногда — плетью  или палкой из особого сорта дерева, такой гибкой, что она могла гнуться во все стороны. На ее конце были стальные шипы и называлась она тагат-аршаж. Однажды надзиратель увлекся и раскроил ему голову палкой. На этот раз Хиллок отругал своего подчиненного и приказал отвести Анлиля в госпиталь. Госпиталь находился на другом этаже, поэтому Анлилю завязали глаза плотной черной повязкой. Все перемещения между этажами проходили в таких повязках, и если Анлиль спотыкался на крутой лестнице, надзиратель бил его с какой-то непонятной свирепостью. Кабинет лекаря был перегорожен решетками, так что получались три равных по величине отсека, в каждом из которых запирали только одного нибтейни. Анлиля поставили на колени у решетки и приковали к ней цепью, не снимая наручников. Лекарь сидел за столом у зарешеченного окна и писал что-то. Потом он приказал надзирателю открыть дверь в отсек, подошел к Анлилю и начал ощупывать его окровавленную голову, а надзиратель стоял рядом с палкой в руке. Лекарь задавал вопросы: “Здесь болит? А здесь? В глазах двоится?”. Потом он приказал помощнику промыть рану и наложить бинты.
   Госпитальная палата была крошечной: в ней с трудом помещались узкая койка и табурет для лекаря. Сзади — каменная стена, спереди—решетка с замком, справа и слева—частая металлическая сетка. Таких отсеков в коридоре было, наверное, пятьдесят. Коридор шириной в два шага, потом — еще одна решетка,  небольшой промежуток, а за ним—стена с окнами, забитыми двойными решетками. Анлиль тяжело рухнул на койку и уже бессознательным движением протянул руку так, чтобы надзиратель смог приковать ее к металлическому изголовью. Когда надзиратель ушел, он скинул сандалии, свободной рукой натянул на себя одеяло и заснул.   
   Он тогда спал по восемнадцать-девятнадцать часов в сутки. Бесконечные побои довели его до полного отупения. Он забивался в угол и сжимался в комочек, если кто-то подходил к нему ближе, чем на три шага. Звук человеческого голоса вселял в него ужас.

   Его втолкнули в помещение, предназначенное для мытья. Анлиль старался не смотреть на кровоподтеки, которыми было покрыто его тело. Днем дали двойную порцию хлеба. Всем стало ясно, что завтра — поединки. Но они ошиблись. За ними начали приходить уже в этот же день. В коридоре погасили  факел, и он погрузился в темноту. Время от времени дверь открывалась с разрывающим сердце лязгом, и охранники с факелом стремительно проходили по коридору. Нибтейни из пятой закричал. Его сбили с ног и ударили палкой. Он покорно пошел к выходу. Нибтейни из шестой  бормотал менгарские молитвы. Каждый раз, когда в коридоре появлялась охрана, он забивался в угол клетки, крепко хватался за прутья и закрывал глаза. Пришли за нибтейни из девятой. Он казался спокойным, но уже перед выходом его начало рвать. Анлиль ждал своей очереди, лежа на соломе и мысленно рисуя руны. Дверь отворилась в четвертый раз. И он почему-то сразу же понял, что это — за ним.          

   Рабыня бранилась по харракански цинично, длинными цветастыми ругательствами. Она пыталась замазать гримом синяк, оставшийся от сапога надзирателя. Анлиль сидел перед зеркалом и смотрел на свое лицо. Он настолько исхудал, что лица словно и не стало: остались только глаза, а в глазах  вместо усталости появилась апатия, а вместо отчаяния — ожесточение.    
   Ему приказали одеться в длинный серый плащ с капюшоном. Дали ему последние инструкции, которые он не в состоянии был слушать. Анлиль в первый раз увидел тот коридор, что выходил прямо на арену. И это было по-своему величественное зрелище. Коридор был бесконечно длинным, с высокими полукруглыми сводами. По всей его длине, вдоль стен, стояли воины с обнаженными мечами.
   В конце коридора была высокая, окованная железом дверь. Охранники повернули рычаг, и дверь поднялась. Анлиль увидел сверкающий золотой песок.
   — Пошел! — закричал  надзиратель и подтолкнул Анлиля в спину рукоятью меча. Анлиль переступил через черту из зеленых рун на пороге. Дверь опустилась. Яркий солнечный свет ослепил Анлиля, а потом произошло еще что-то. К нему вернулась его магическая сила. Вся. Полностью. Словно кто-то хранил ее эти дни.
   Он стремительно обернулся и обрушил всю свою силу на эту проклятую захлопнувшуюся дверь, но — никакого результата. Только зеленые руны едва заметно вспыхнули. Путь назад был отрезан. Анлиль обвел взглядом многоярусные трибуны, заполненные людьми в разноцветных одеждах, под зонтами, с пальмовыми ветвями и цветами в руках. Их было очень много — настоящий человеческий муравейник. Они что-то кричали и размахивали ветками. Шум стоял неистовый. В противоположном конце прямоугольной арены, сильно выделяясь вперед из остальных ярусов, сверкала золотой резьбой ложа под пурпурными и алыми покрывалами. Над ней развевался стяг харраканской империи.
  Трибуны были надежно защищены энергетической стеной, которую невозможно было преодолеть. Сам не веря в успех, Анлиль нанес удар воли по  защитной стене. Она поглотила мощный удар и даже не дрогнула.
   На сверкающем песке стоял нибтейни в сером плаще, бледный и темноволосый.
   — Начинается  поединок! — провозгласил  глашатай Его голос был оглушительным: какое-то устройство? — Тиане  Ригонт из Уснодена, шесть побед, и Анлиль из Зерта, первый бой!
   Прихрамывая, маг из Уснодена начал подходить к Анлилю. Он остановился в четырех шагах от него. Идеальное расстояние для магического убийства.
   Осеннее солнце было жарким. На ярко-синем небе — ни одного облака. Анлиль бросил затравленный взгляд на трибуны, потом взглянул на противника. Усноденец был бледен, но довольно спокоен. Было что-то странное в его горящих темных глазах. Он смотрел на Анлиля с осознанным желанием убить.
   — Давай, вперед, усноденец! — кричали  люди с трибун.
   Тиане Ригонт поднял руку, чуть отвел ее назад и сделал такой жест, как будто наносил удар ребром ладони. Анлиль почувствовал, что все его существо взорвалось болью.
   Потом последовали еще два удара. Защита пока выдерживала их. Анлиль взмахнул руками, проверяя ее. Четвертый удар сбил его с ног. Трибуны взвыли.
   — Убей  этого недоноска! — крикнул  кто-то из первых рядов.
   Анлиль поднялся на ноги. Тиане Ригонт подошел еще ближе, высоко поднял руку. Острые зубы были обнажены в жутком оскале, полном смертельной ненависти.
   Анлиль понял, что сейчас усноденец продемонстрирует вершину своего мастерства. Пальцы Тиане Ригонта превратились в узкие стальные когти. Это не было истинным изменением реальности, харизейном, усноденец всего лишь сотворил иллюзию, но такую совершенную, что даже Анлиль на секунду поверил в нее и поплатился за это. Тиане Ригонт ударил его в горло. В последний миг Анлилю удалось смягчить удар, но усноденец задел его и хлынула кровь.
   Раздались аплодисменты и одобрительные возгласы. Вся многотысячная толпа желала победы усноденцу.
   — Добей  его! — послышались  крики.
   Нет, в ярости подумал Анлиль, еще рано меня добивать.
   Анлиль откинул капюшон, и трибуны оживленно загудели. Он шагнул навстречу Тиане Ригонту, и усноденец сделал шаг назад. Анлиль не стал имитировать жесты физического насилия, он просто крепко сжал пальцы, не отводя глаз от противника и случилось то, от чего огромная толпа задохнулась и вскрикнула. Тиане Ригонта отбросило в сторону, на пять шагов от Анлиля.  Зертианин подошел к нему и еще раз повторил это, так, что Тиане Ригонт отлетел уже на другой конец арены. Усноденец медленно поднялся на ноги, его лицо было разбито в кровь. Анлиль снова приблизился к нему и нанес удар воли. Тиане Ригонт осел на землю.
   Анлиль начинал приходить в себя. Холодный голос, который звучал у него в ушах, отсчитывая названия приемов, неожиданно замолк. Тиане Ригонт застонал, пытаясь приподняться. Его правая рука и ноги были сломаны. В агонии он бился головой о землю, и его волосы казались желтыми из-за песка. Трибуны ревели от восторга.
   — Добей  же меня, идиот! — простонал  усноденец.
   Анлиль упал на колени рядом с умирающим магом. Нужно сделать киа-ки, думал он, мгновенную остановку сердца. Одежда усноденца была в крови. Анлиль распахнул его плащ, положил ему руку на грудь. Но он не мог сосредоточиться, голова кружилась от потери крови, а вопли зрителей сводили  с ума. Тиане Ригонт пронзительно закричал от боли и начал биться в конвульсиях, на его губах выступила кровавая пена. Анлиль встретился с ним глазами; почти обезумев, вскочил на ноги и, сделав прием иль-тар-хэ, сломал усноденцу шею.
   Все было кончено. Анлиль стоял, в оцепенении глядя на трибуны. Зрители аплодировали. Кто-то бросил цветы на песок арены. 

   Шел второй месяц заточения. Снова были поединки, ужас ожидания и всеобщая паника. Анлиля в тот день не выводили. Кто-то кричал: “Отказывайтесь! Пусть никто не выходит!” Кнут оказался убедительней. На следующий день выживших выстроили в коридоре. Они смотрели  на  то, что делала с бунтарем охрана.
   Выносить это Анлиль больше не мог. Очередной надзиратель открыл дверь клетки. Анлиль видел, как шевелятся тонкие губы. Даже если бы он понял, что от него нужно, пошевелиться все равно не смог бы: его словно паралич разбил. Надзиратель ударил его палкой, но боли Анлиль не почувствовал. Появился Хиллок. Анлиля вытащили из клетки. Хиллок отвесил ему затрещину, к горлу подступила тошнота, в голове загудело. Его поволокли по коридору, щедро награждая пинками и ударами палкой.
   Тогда внутри у него лопнула туго натянутая струна, и он рухнул набок, обхватив голову руками, и больше не шевелился. Его продолжали бить. Потом он услышал новый голос — жесткий и повелительный. Анлиля под руки повели в надзирательскую. Там обладатель неприятного голоса усадил его на стул, протянул ему стакан вина.
   — Пей, не стесняйся! Слышь, а у тебя хороший бой был. Приятно смотреть было. Не бойся, бить не буду.
   — Я не боюсь.
   — Врешь! Здесь все боятся. Я видал позлее, чем ты, убийц-мизенгиси, из которых за одну ночь делали плачущих младенцев. Об образованных уже не говорю: эту грязь здесь по стенке размазывают. Тебя ведь учили драться, верно?
   — Учили. 
   — Отлично. Это — отлично, парень. Меня Джелли зовут. Ты пей, пей! Успокойся, все с тобой хорошо будет.
   У человека было длинное лицо и большие карие глаза. На плечах — серебряные нашивки в виде собачьих мордочек. 
   — Думаешь, больно били тебя? Ты еще ничего об этой тюрьме не знаешь. Могло быть хуже. Сюда смотри! — человек  положил на стол повязку ярко-оранжевого цвета. — Условия отличные.
   — Я не понимаю.
   — Ордену нужны профессиональные бойцы не только для поединков на арене. Орден устраивает учебные бои, тренировки, просто развлекательные бои до первой крови. Делается просто. Я тебя отвожу на чью-нибудь виллу, а то и в главное здание Ордена, а не то и во дворец императорский...почему нет? Ты там свое мастерство показываешь, ничем не рискуя. Это не значит, что тебя на тюремную арену выпускать не будут. Отмазки теперь никому нет. Но ты такие условия получаешь, что любого сможешь сделать. Повязка эта —защита. Никакой надзиратель тебя и пальцем не посмеет тронуть. Ну там, улучшенное питание, лекарства, госпиталь — это даже не обсуждается.
   — Я  этого делать не буду.
   — Зертианин, я могу тебе назвать с полсотни вещей, которых ты выдержать не сможешь. Помню, уважаемый человек, бывший маг менгарского посла передо мной на брюхе ползал, так, что я, с тобой буду церемониться, мелочь ты бандитская, наводчик? Продержишься ты — самое большее — сутки... Что, принимаешь мое предложение?
   — Плевать я хотел на твое предложение.
   
   Для начала они заперли его в темной камере, где он уже сидел когда-то, в самые первые дни. Но на этот раз ему сковали наручниками руки за спиной, а на голову надели мешок. Когда воздух закончился, и он начал задыхаться, его вытащили в коридор, сняли мешок и дали несколько минут подышать. Потом — снова надели мешок и заперли.
   Сперва он еще считал, сколько раз это повторялось. Потом сбился со счета. Теперь, когда его вытаскивали из камеры, он уже не понимал: что это за коридор, что за люди, как он здесь оказался и почему его заставляют страдать. Есть ему не давали. Один раз протянули фляжку с водой, но она оказалась нестерпимо соленой.
   Его ударили по лицу и окатили из ведра.
   — Узнаешь меня? Кто я такой? Смотри на меня!
   — Трущобная  харраканская собака! — огрызнулся  Анлиль.
   Он бессознательно сжался, ожидая удара. Услышал смех:
   — Продолжаем!      

   Когда его втолкнули в эту комнату, он прислонился к стене: ноги его не держали. На полу здесь был зеленый светящийся круг. В центре круга — тумба, на которой лежал какой-то черный предмет.
   Люди в форме надзирателей втолкнули его в круг, и он опустился у подножия тумбы.
   — Объясняю  правила игры! — сказал  человек, представившийся именем Джелли. —Сейчас тебе будет немножко больно. Чем дальше отползешь от центра — тем станет легче.
   И он прикоснулся к черному предмету, на поверхности которого вспыхнул зеленым огнем камень.
   Анлиль тяжело рухнул на пол. Он думал, что страшнее той боли, что уже причиняла ему руна, не может быть ничего. Он ошибался. Руна на его ладони мерцала и излучала тепло. Волны чудовищной оглушительной боли проходили сквозь тело, заставляя его кататься по полу и биться в судорогах.
   Боль отпустила его. Он содрогнулся в последний раз и замер. Одежда была мокрой, словно он искупался в ней.
   — Это продолжалось двенадцать с половиной минут, — сказал  Джелли. — Отдохни!

   Его приковали наручниками к железному поручню, идущему вдоль стены, в той же комнате возле зеленого круга. Он сидел, уронив голову на грудь и вздрагивая, когда хлопала железная дверь. Кто-то беспрестанно входил и выходил. Если он проваливался в сон, его сразу же будили ударами по лицу.
   В следующий раз он провел внутри круга пятнадцать минут. Черный предмет действовал так, что он не мог потерять сознание. Ему казалось, что боль пронизывает даже кончики волос. Потом его бросили рядом с кругом и били ногами. Он терял сознание и содрогался в приступах рвоты.
   Потом он еще два часа провел прикованным к стене, потом были еще восемь минут внутри круга. Он попросил воды. Надзиратель с издевательской ухмылкой стал лить воду из кувшина на пол, но его напарник отнял кувшин и позволил Анлилю сделать один глоток.
   
   Когда его снова бросили в круг, он вспомнил слова Джелли и попробовал подползти к зеленому мерцающему краю. Но он уже обессилел, и это у него не получилось. Ему казалось, что еще секунда боли — и он навеки останется бездушным хибби, погребальной куклой с деревянными пуговицами вместо глаз, пустышкой. Боль выжигала что-то очень важное в нем, и он не хотел этого.   

   Потом его оттащили к стене. Лекарь сосчитал пульс, громко сказал что-то... Анлилю дали воды, обвязали ему голову влажным полотенцем.
   Потом они привели в эту комнату узника с наголо обритой головой, клеймом на лбу и зеленым лоскутом на рукаве. Они почему-то называли его бсолл. Кажется, это означало «мышь» или «крыса»... Надзиратели высекли этого узника розгами до крови, потом двое из них изнасиловали его и бросили тут же на полу. Когда они поняли, что приступы рвоты, которые сотрясали Анлиля, не прекратятся, то отстегнули наручник и отволокли его в грязную камеру, где стояло ведро. Он больше часа не мог отползти от этого ведра и сам не понимал, что с ним происходит: он давно уже ничего не ел.

   Джелли приказал принести себе стул и сел напротив.
   — Я  не хочу тебя ломать, парень, — сказал  он. — Захотел  бы — давно бы уже сломал. Мне нужны хорошие бойцы. Ты можешь стать хорошим бойцом. Я — не маг, но кое-что понимаю. Ты долго продержался и показал мне, что кое-чего стоишь. Сейчас настало время согласиться на мое предложение. Ты — не послушник из монастыря. Ты — уголовник.
   Он прошелся по камере, глядя на съежившегося у стены Анлиля.
   — Сейчас  ты возьмешь мою повязку, и это будет означать согласие. Потом тебя отведут в госпиталь. Не в общий загон для скота, а в отдельную палату. Там будет тепло и тихо. Ты сможешь отдыхать, сколько захочешь. О тебе будут хорошо заботиться. Никто не посмеет даже голос на тебя повысить. Ты будешь лежать в чистой постели и спать.
   Он остановился и протянул Анлилю оранжевую повязку. Анлиль молча взял ее.   
      
   Прошли две недели. Люди в серых куртках втроем сдвинули в сторону тяжелый шкаф, за которым оказалась потайная дверца. Короткий коридор, заставленный ящиками. В конце коридора — еще несколько ящиков, которые они разбросали. Круглая выбоина в стене, достаточная, чтобы человек среднего сложения мог в нее пролезть.   
   Если пролезешь — увидишь полутемную каморку, почти всю занятую прокопченным столом и лежанкой. Стены покрыты надписями на разных языках и непристойными рисунками. На столе — десять винных бутылок, доска и фигурки для игры в лоджо, порошок ворта на зеленой бумажке.
   За столом сидел темнокожий линдрианец. Он закатал рукава тюремной куртки, и было видно, что его руки до локтей покрыты цветной татуировкой. Казалось, что он сидит так уже давно — человек с красивым лицом, словно вырезанным из экзотического дерева, и расширенными от наркотика зрачками. 
      
   — Да все понятно, — отвечая  на чей-то вопрос, сказал менгарец из Нагариты. — Мозги  нужно иметь. А если мозгов нет, то нечего на людей пенять.
   Трое его собутыльников были с ним полностью согласны: без мозгов — худо...
   В глубоких черных глазах менгарца из Нагариты, еще совсем молодого парня, горел лихорадочный огонь — возможно, лишь следствие стремительно протекавшего туберкулеза и зависимости сразу от двух разновидностей линдрианских наркотиков — но гораздо примечательнее был нервный тик, сводивший в судороге все мускулы его лица с интервалом ровно в семь минут. Тик мешал ему говорить, и он делал паузы в своей речи, заранее поджидая очередного спазма.
   — Семь  мышей, — сообщил   линдрианец, вытряхивая из мешочка оставшиеся фигурки лоджо.
   — Да  ну?!   
   Они поочередно заглянули в мешочек. Он был пуст! Как такое может быть, чтобы остались семь мышей?!
   —Я  не буду играть на мышей! — отрезал Лойган Топорик.
   Все давно уже пришли к выводу, что если Лойган и Топорик, то — очень тупой топорик. Конечно, в этом мало удовольствия — играть на самую ничтожную фигурку, большого выигрыша ни у кого не будет. Но надо закончить, раз уж начали игру. А в другой партии, может, больше повезет. Может, носороги да тигры останутся...
   Лойган был уроженцем Севера — светловолосый, коренастый и невозмутимо-спокойный. Он никогда не принимал наркотиков и даже пил весьма умеренно. Старший по возрасту в логове — тридцать четыре года — Лойган играл не ради выигрыша, а ради процесса. Ему неинтересно было заканчивать партию с мышами.
   — Разыграй со мной мышей, зертианин, — попросил  менгарец.   
   — Разыграем, — сказал  Анлиль. В свете сальной лампады отчетливо была видна татуировка ледниковой банды на его правой кисти. Трое из логова по-прежнему смотрели на нее. Уже не так пристально, как во время знакомства, но все же чересчур пристально.
   Они говорили на харраканском языке, которым довольно прилично владели. Потайная комната называлась «логовом». Эти нибтейни — «волками». Всем четверым посчастливилось попасть в привилегированную касту  Даргат-Нибтейни.
   Днем волки спали, зарывшись в солому и приобретенное по случаю тряпье. К  вечеру они просыпались, долго зевали, обменивались шутками с Псарней  и  ожидали заказа.  Заказ мог быть любым. Потом они пили и играли в лоджо. Игра шла на все, что имело хоть какую-то цену — от ворта до куска хлеба. Они играли и пили, пока держались на ногах, или пока их не выгоняли из логова. Они были разрушены ранами, болезнями, вином, наркотиками, темнотой и сыростью, побоями охраны — но сражались иногда с вызывающей смелостью.Они казались полностью смирившимися со своей участью, и все они жаждали получить то, чего у них не было раньше: славу, аристократические вечеринки, дорогое вино и тех женщин, что некогда ездили мимо них в каретах.   
 
Второй поединок. Анлиль почему-то думал, что снова увидит яркое полуденное солнце, но нет... Наступили сумерки. Трибуны были окутаны синеватым туманом. Горели факелы.
   На алом песке стоял высокий человек с черными волосами.
   — Начинается поединок! — охрипшим  голосом закричал глашатай. — Энгуч-Дэнг из Территории Длон, двенадцать побед, и Анлиль из Зерта, одна победа!
   Энгуч-Дэнг поднял руки и обошел арену кругом, глядя на трибуны и делая приветственные жесты. Его лицо было покрыто густым слоем грима. Особенно ярко были накрашены глаза — поэтому они казались огромными.
   Потом он вернулся на середину арены и улыбнулся. Анлиль стоял, скрестив руки на груди, и наблюдал. К нему пришло чувство облегчения. 
   Это —  эссия, подумал он.
   И в ту же секунду что-то сломалось в его сознании: он будто услышал щелчок. Ощущение перелома было абсолютно реальным. Он видел перед собой эссию, иллюзию, созданную для  убийства. И все, что случилось с ним после бегства из Замка, начиная с той ночи, которую он провел с Эльви в лугах, и заканчивая мигом, когда он прикоснулся к чешуе дракона — все перестало существовать, растаяло, забылось. Ему казалось, что он пришел на эту арену прямо из тренировочной залы Замка Семнадцати Спящих Королей, лучшей школы убийц в цивилизованном мире.
   Он нанес удар.  Энгуч-Дэнг отступил на шаг.
   Тогда Анлиль поднял руку в  жесте нападения, таринайд, и пошел прямо на Энгуч-Дэнга, продолжая наносить удары. Развитые рефлексы сами делали всю работу. Он бил по тем точкам, названия которых снова зазвучали в его ушах на забытом языке килминитари. 
   Энгуч-Дэнг упал. Толпа замолчала, как будто у нее перехватило дыхание. Анлилю понадобилось мгновение, чтобы осознать: Энгуч-Дэнг мертв. Синеватая сумеречная дымка стала гуще, темнее. На трибунах горели тысячи факелов. Воздух был холоден. Багровый серпик луны плыл над анфиладами дворца.

   Шестой поединок. Анлилю приказали покинуть арену через дверь под императорской ложей. К этой двери, уже под ложами, вел узкий туннель. Вдоль стен была натянута металлическая сетка. На арену вышла новая пара смертников,  Анлилю хотелось обернуться, но это было запрещено. По ту сторону сетки стояли люди, они что-то кричали ему и махали руками. Анлиль набросил на лицо капюшон.
   — Снял  капюшон! Быстро! — шепотом  приказал надзиратель. — Стоять!
   За сеткой суетились эти люди. Они оглушительно кричали, протягивая через прутья руки с цветами и какими-то бумажками. Анлилю показалось, что они произносят его имя.  Чуть дальше была окованная железом дверь, ведущая в Даргат-Нибтейни. От свежего воздуха кружилась голова.
   — У входа стоит девчонка в красных башмаках, — сказал  надзиратель. — Возьми  у нее записку!
   Там было еще больше людей, и мужчины и женщины в самой разнообразной одежде; они так напирали на сетку, что, казалось, могли опрокинуть ее. Впереди стояла девочка в холщовом платье рабыни. На ней были красные башмаки, очевидно, хозяйкина обноска. Грузный мужик в одежде простолюдина почти раздавил ее своим весом. Она протягивала сквозь прутья  записку.
   Анлиль медленно пошел вперед. Крики становились все громче, люди пришли в неистовство. Грузный мужик и рыжая женщина вцепились в девчонку и оттащили ее от сетки. Она встала на цыпочки и продолжала тянуть руку.
   Чтобы взять у нее записку, Анлилю пришлось подойти ближе. Люди, стоявшие по ту сторону, схватили его, протянув руки сквозь прутья, и прижали к сетке. Девчонке каким-то чудом удалось вернуться на прежнее место, ее волосы растрепались, от платья отскочила пуговица. Анлиль взял записку.
   — Беги  отсюда, — сказал  он. — Они  же тебя раздавят.
   — Анлиль  из Зерта! — пискнул  чей-то полузадушенный голос. — Великий  боец арены!
   — Эй, парень, напиши мне свое имя! — заорал  грузный мужик. Он схватил девчонку за талию и  отшвырнул  от сетки.
   Сзади напирал солдат, и рыжая дама  рисковала своими перьями, но продолжала держаться за рукав серого плаща. Девочка умудрилась перебросить через сетку букет роз, угодив прямо в надзирателя. Солдат добрался-таки до сетки, схватил Анлиля за руку и уцепился за нее в мертвом рукопожатии. Мальчишки с горящими глазами крушили сетку.
   — Я  его вижу! — пронзительно  крикнул кто-то.
   Анлиль благословил тюремные порядки за то, что между ним и этими людьми была сетка. Ему удалось вырваться из прочной хватки солдата, но какая-то девица уцепила его за воротник, прижимаясь губами к прутьям.
   — Я тебя люблю. Меня зовут Мирия! —  бормотала  она.
   — Ты герой, зертианин! Ты непобедим! —  заорали  мальчишки.
   Анлиль рванулся назад. Куда смотрит этот надзиратель?
   — Я люблю тебя, Анлиль из Зерта! —  крикнула  полураздавленная девушка.
   Он взял карандаш и написал свое имя на чьей-то мятой бумажке, хотя они мешали ему, цепляясь за рукав. Потом он поймал себя на том, что снова пишет свое имя. Еще цветы. Он пожал руку растрепанному мальчишке. Визжали женщины. Человек в одежде храмового жреца протиснулся вперед и сунул Анлилю кусок гербовой бумаги.
   — Напишите  ваше имя! — сказал  он. — Большой  имперский золотой!
   Анлиль уже почти бессознательно написал свое имя и отпрянул от протянутой ему блестящей монеты. У него потемнело перед глазами. Все новые и новые руки тянулись к нему. Подоспевший надзиратель схватил его за рукав и хотел оттащить от сетки. Бесполезно.
   — Прочь! — заорал  он, выхватил меч и начал бить рукоятью по протянутым рукам. Это не помогло. Он замахнулся на толпу клинком. Они попятились. 
   — Пошел! — скомандовал  он Анлилю. Вслед им неслись неистовые крики и летели цветы. Когда за ними захлопнулась тюремная дверь, Анлиль обессиленно прислонился к стене. Обезумевшие лица этих людей еще стояли перед его глазами.
   Перед выходом на арену стоял нибтейни, которому еще только предстояло сражаться. Он смотрел на Анлиля  глазами, полными ужаса и смертельного отчаяния.
   — Записку давай! — сказал надзиратель. 
   Неровными шагами парень вышел из тюремных дверей. Неистовый вой зрителей, пресеченный захлопнувшейся дверью.
   — Слышь,  ты, тупица! — сказал  надзиратель Анлилю. — В  другой раз, когда тебе будут деньги давать, бери!  Или тебе никакой Джелли не поможет...
 
   Анлилю казалось иногда, что несмотря на клеймо на плече, гласящее «Собств. О. У. Л.», он явлется собственностью вовсе не Ордена Ущербной Луны, а лично старшего наблюдателя Псарни по усиленному режиму, восточного харраканца Джелли. 
   Джелли был самым могущественным человеком в Даргат-Нибтейни, и одним из самых влиятельных — во всей столице. Он улаживал дела. Он запросто общался с аристократией. Через его руки проходили тысячи монет. Именно он делал из нибтейни волков.
 
   Его уже два раза отвозили на тренировочные бои. В наглухо закрытой карете, скованный наручниками с Джелли, он ехал на чью-то загородную виллу. Кроме этого, он уже семь раз сражался на тюремной арене: эти поединки были смертельными. 
   С каждой сотни золотых, заплаченных за него, Анлилю полагалось десять «птах». Так называлась серебряная монетка, на которой была отчеканена чайка. Бутылка «вина для рабов» стоила две-три таких «пташечки». Вино получше можно было приобрести как раз за десятку. После каждого «выезда» Джелли посылал к Анлилю раба, который записывал «заказ», а потом доставлял желаемые предметы в «логово». Можно было заказать вино, наркотики. Однажды заработавший пятьдесят «пташек» и ушедший по этому поводу в запой линдрианец заказал проститутку. Джелли доставил-таки в логово девчонку из прилегающего к стенам тюрьмы борделя. Линдрианец готов был поделиться со всеми, но воспользовался ею только харкающий кровью менгарец из Нагариты. Лойган Топорик и Анлиль сохраняли еще благоразумие и указали на отвратительные язвы, покрывающие губы девчонки. Менгарец из Нагариты расхохотался:
   — А чего здесь беречь то, господа смертники? Здоровье наше, что ли?!
   От этой бесконечной каши с потрохами, бобовой похлебки и лепешек можно было взвыть. Зато всего было вдоволь, и под винишко неплохо шло. А вот наркотики были дороги. Самокрутка ворта стоила пятнадцать «пташек». Линдрианская травка гумбия, вызывающая эйфорию, была популярна в логове и шла за тридцать-тридцать пять «пташек». Менгарцу из Нагариты приходилось худо. Раньше он был очень популярен, и его «заказывали» часто, но наркотики положили конец успеху. Обессиленный, истеричный, страдающий заразной болезнью — он сильно упал в цене. Пользуясь любым случаем, он хвостом таскался за Джелли, униженно упрашивая, чтобы его послали на «заказ» или чтобы Джелли записал ему травку в долг. Джелли лениво отгонял его, тогда начинался спектакль. Менгарец из Нагариты бросался на колени, целовал голенища черных сапог, с отчаянными рыданиями напоминая о прежних заслугах, и прекратить эту сцену мог лишь удар кнута. Джелли терпел его только потому, что все еще продавал куда-то, как он выражался, «задешево».   
   
   Анлиль сражался в восьмой раз. Ночью его привели к Джелли. Тот, как всегда, предложил ему сесть, поставил бутылку. Поинтересовался здоровьем. Потом, когда они оба выпили по стакану, Джелли прямо объяснил ему, в чем дело. Ты стал настоящей знаменитостью, зертианин! Видал этих козлов у тюремных дверей? Они друг другу кости ломают, чтоб на тебя поближе посмотреть. Тут дело другое. Одна очень богатая и знатная дама хочет с тобой поближе познакомиться.
  — Я не понимаю, — сказал  Анлиль.
   — Тут понимать нечего!  У твоих собутыльников таких уже по десять штук было, у каждого. Обычное дело. Егеря глаза закрывают. Она сюда придет, все шито-крыто. Главное — молчать.
   — И насколько близко она хочет познакомиться?
   — Я  у нее не спрашивал. Мое дело — впустить, проводить и выпустить.
   — И  деньги получить?
   Джелли нанес удар такой силы, что Анлиль вместе со стулом рухнул на каменный пол.
   — Значит, так! — сказал  Джелли. — Я   здесь не для того, чтоб на вопросы твои отвечать. Хоть слово против скажешь, ублюдок, я тебя подсажу на тяжелый наркотик. Афидус, например. Слыхал? Будешь, все что я скажу делать. Эй, ты! Встать!
   Анлиль запрокинул голову: у него из носа шла кровь. Джелли помолчал минуту, сунул ему платок:
   — Прости, ударить я тебя не хотел... Достал ты меня глупостью своей. Только-только работать начали! У тебя карьера еще — вся впереди. Баба эта — молодая и красивая. Чего еще надо? Или ты в тюрьме себе бабу нашел?   
   — Да  пойми ты, — простонал   он, — да  пойми, что ты — знаменитость! С тобой все познакомиться хотят, да задаром никого не пустят. А она — очень богата. Она заплатить за это может. В госпиталь хочешь? Менгарские лекарства? Настоящие? Хочешь, попойку от твоего имени устроим? Чего ты хочешь? Я все устроить могу.

   Ему дали дозу харджани — наркотика, парализующего волю к сопротивлению и заставляющего человека любить все, что окружает его. И Анлиль в течение одной ночи любил все и всех — любил эту тюрьму, самого себя и даму, Луччу Кеммет, действительно, оказавшуюся молодой и красивой. Где-то в провинции у нее имелся паралитик-муж, средствами которого она свободно распоряжалась. Она была  постоянной любовницей Анлиля в течение двух лет, пока ее не выслали из столицы за безнравственность. После освобождения он ее ни разу не видел.
   Потом прибавилась еще одна знатная сучка (так говорили волки) — Гишейа, жена отставного министра. С безумных денег, которые любительницы поединков платили за свидание, сам Джелли получал не так уж много. Деньги делили настоящий Орден и Псарня. Анлилю полагались дополнительные порции, лекарства и все то же вино...
   
   Заключенные все время менялись. Восемь из десяти узников погибали через полтора-два месяца. Со всего Материка сюда свозили новых рабов. И все они, после первых яростных протестов, быстро замолкали, ибо выбор был невелик: либо замолчать, либо превратиться в изуродованный полутруп. Большинство впадали в апатию и становились неподвижными:  только занесенная над ними палка заставляла их пошевелиться
   Многие находились в таком отчаянии, что отказывались от еды, а наказывали за это, как за неповиновение начальству. Гулять не разрешали. Сколько бы не просидел уже нибтейни в этой тюрьме, единственной возможностью сделать глоток свежего воздуха для него был выход на арену. В первые дни существования тюрьмы нибтейни выводили на бои с наголо бритыми головами и в особых серых саванах—в таком виде хоронили низкорожденных и рабов. Вот только смотреть на это значительной части публики было неприятно, и правила быстро изменили: серые саваны превратились в плащи, а черепа продолжали брить одной  категории заключенных. 
   Эта категория называлась бсоллы — бывшие сотрудники Ордена. Тюремный устав предписывал Псарне обращаться с ними с особой строгостью. Анлиль заметил, что бсоллы поступают в тюрьму не поодиночке, а партиями. Вдруг появлялись  десятки новых бсоллов, а потом несколько месяцев — ни одного. По-настоящему такой заключенный именовался БСОУЛ, “Бывший Сотрудник Ордена Ущербной Луны”. Эта аббревиатура оказалась похожей на харраканское слово бсолл — “серая крыса”. В личном деле всех без исключения бсоллов было записано “шпионаж”. Это давало волкам неистощимую пищу для остроумия. Бсоллов держали в “крысятниках” или “шпионских гнездах”. Анлиль впервые увидел «шпионское гнездо» после пятого боя. Поскольку эта клетка была даже меньше обычной одиночки, нибтейни с трудом помещались в ней. Четверо лежали на голом каменном полу, троим места не хватило; им приходилось сидеть, поджав ноги. Черная засохшая грязь покрывала пол и прутья решетки.   
   Здесь царили пронизывающий холод и вонь. В углу клетки Анлиль заметил черепки посуды; похлебка была разлита по полу. Бсоллы молча смотрели на него — молодого волка в чистой униформе, с оранжевой повязкой на руке. И тогда он задумался о том, что бесправие и униженность этих бсоллов — неизмеримо ниже его бесправия и униженности. Они были грязью под ногами у грязи, прахом праха.
      
   Десятый поединок. Анлилю сказали, что он поедет на тренировочный бой. Но почему-то, вместо боя, его отвели к хозяйке богатого особняка. Это была полногрудая женщина с иссиня-черными волосами. Ее лицо было ярко накрашено: блестящие алые губы, синеватые веки, золотистый порошок на скулах. Позднее Анлиль узнал, что она была любовницей и доверенным лицом принца Тэйчи, единственного наследника харраканского трона, и при дворе ее знали как госпожу Ланин.
   Она улыбнулась, блеснув белыми зубками:
   — Я заплатила за то, чтобы тебя привезли на учебный бой и на аггахади — всего на три дня. Но будет лучше, если мы проведем эти три дня вместе: нам о многом нужно поговорить. Я ради этого даже больной притворилась...
   Два лестничных пролета. Они оказались в уютной комнате, задрапированной  шелковыми тканями, от которых шел аромат миррового масла и высушенных кипарисовых листьев.
   — Тебе нужно вымыться. Лучше бы тебе переодеться, но они сказали, что это запрещено. Не хочется сердить Псарню. Сюда!   
   Она подвела его к мраморному бассейну, наполненному горячей водой. Смеющиеся служанки размешивали в воде ароматное масло и с жадным интересом смотрели на Анлиля. 
   — Я буду рядом. Позови на помощь, если начнешь тонуть, — сказала  она.
   Новый взрыв смеха. С треском опустилась шелковая ширма.
   Анлиль вошел в воду и его охватил озноб. Он смотрел на окно под сводами высокого потолка.
   Он знал, что не сможет сбежать. Руна читает мысли. Если будешь думать о побеге, она  накажет мучительной болью. Но кроме того—он был слишком слаб, чтобы бежать. На десятом поединке ему достался сильный противник. 
   Вокруг бассейна были расстелены черные ковры с геометрическим узором из золотых нитей, а на коврах стояли лиловые сосуды для вина. Анлиль закрыл глаза и с головой ушел под воду.
   Первые несколько секунд он инстинктивно задерживал дыхание, потом заставил себя сделать вдох. В ту же секунду мощная приливная волна выбросила его из бассейна. Он оказался на ковре и понял, что никакой волны не было: душистая прозрачная вода застыла под клубами горячего пара. Повинуясь приказу руны, он вынырнул из бассейна и перелез через мраморный портик. Стиснув зубы, Анлиль попробовал вернуться в воду, и руна снова бросила его на ковер и скрутила в приступе судорог. Он не ощущал собственного тела: только огненную боль в позвоночнике. Анлиль раскрыл ладонь: руна НАБАТ горела сквозь капельки влаги и кристаллы морской соли—горела, как зеленое пятнышко на теле ноху, прекрасной рыбки из южных болот.
   — Оставь меня в покое! — прошептал  он, глядя на руну. — Не  надо причинять мне боль. Я всего лишь хотел тебя проверить. Я не буду больше. Не буду.
   Руна словно поверила ему. Она засыпала.
   — Ты уже готов! — сказала  черноволосая, приподняв занавеску. — Пойдем !
 
   Черноволосая была довольно мила. Она повторяла: нам нужно поговорить о деле. Есть одно дело, о котором мне необходимо посоветоваться с профессиональным магом. Слово «профессиональный» польстило ему, и он даже готов был дать ей консультацию. 
   Черноволосая распорядилась, чтобы принесли бутылку вина. Она назвала себя «будущей супругой его императорского высочества принца Тэйчи». Потом черноволосая с вызовом сказала, что происхождение ее — очень низкое. Она спросила: я тебе нравлюсь? Нет, совершенно не нравишься, ответил он. А что нужно, чтобы тебе понравиться, спросила она.   
   — Нужно сжигать падальщиков.  Ты когда-нибудь видела падальщиков?
   — Боги меня от этого уберегли.         
   Хотя все его мысли были только о рубцах, клейме и скором возвращении в тюрьму, он был удивлен выражением ее лица. Он не видел еще, чтобы женщина так смотрела и улыбалась, за одним лишь исключением... В этой дворцовой девке было что-то, напоминающее шлюху из Васта-Райнаса, Нукрайю.
   Ему было легко представить, что на узких плечах этой Ланин находится голова той суки, «всем сукам суки», присоветовавшей ему пойти в Харракан.
   — А ну-ка, иди сюда! — сказал  он, улыбнувшись.

   Над ее кроватью был балдахин: несколько слоев сияющих тканей, розовых, золотых, лазурных. Они казались полупрозрачными, и отблески свечей легко проникали сквозь них, вспыхивая в мерцающих нитях.
   — Я не люблю поединки. Я бы их и вовсе не смотрела, но где еще можно встретить столько влиятельных людей, собранных в одном месте? Помню, я сидела с Мерджи и говорила с ним о брате Алемат. Мальчик хотел служить у Мерджи, и я хлопотала за него. И тогда на арене появился ты. Я сразу подумала: боги, какое у него лицо…Что за парень!
   Анлиль отметил, что эта Ланин принадлежит к числу тех женщин, которые любят поболтать в постели. Ее не смущало, что он молчит. Сходство с Нукрайей как-то незаметно улетучилось, он был разочарован и не скрывал этого, а Ланин замечала все, и ее болтовня становилась все глупее и беспечнее.
   — Помню, я ходила смотреть твои бои и кусала губы от злости. Я думала: ведь какая-нибудь светская стерва уже придумала, как к тебе подобраться. При дворе говорят: Лучча Кеммет.
   Она с силой обняла его, глядя ему прямо в глаза:
   — Ага, есть кто-то! Ничего, я все разузнаю и возьму эту сучку за хвост.
   Анлиль медленно начал одеваться.
   — Зачем? Брось эти тряпки! — в  голосе Ланин появилась обида. — Я  прикажу подать вина.
   Она перегнулась через кровать, взяла с туалетного столика золотой колокольчик. На звонок явилась пожилая женщина в строгом коричневом платье и  белом фартуке. Ее седые волосы были зачесаны назад, а на лице застыло выражение, свойственное всем идеальным домоправительницам.
   — Норфия! Бутылку вина!
   — Слушаю, госпожа Ланин! — ответила  Норфия тоном исправного солдата.
   —Зачем  ты одеваешься? — повторила  Ланин. — Я добралась-таки до тебя и так скоро не отпущу!
   Она немного помолчала: 
   — Я — невеста принца Тэйчи...я говорила тебе?
   — Это харраканский обычай: накануне свадьбы переспать с каким-нибудь рабом?
   — Да! Поэтому принц Тэйчи сделал мне такой подарок.
   Анлиль обернулся. Она лежала неподвижно, на ее груди мерцал темный рубин, казавшийся таким же черным, как и ее волосы.
   — Он заметил, как я на тебя смотрю, и сам предложил: можешь познакомиться с ним поближе, если это тебя развлечет.
   Вошла Норфия: 
   — Я  выбрала аммератское, госпожа Ланин. Надеюсь, удачно?
    — Твой  выбор всегда удачен — так же, как и мой.
   Норфия улыбнулась, поставила поднос на туалетный столик и исчезла.
   — Давай  выпьем за нашу встречу! Дай мне бокал! Ты, наконец, положишь куртку?
   — Он  не ревнует тебя? — спросил  Анлиль.
   — Он  же не станет ревновать к нибтейни! Дай мне бокал!
   Его взгляд остановился на столике. Разбросанные в беспорядке безделушки: духи в красивых флаконах, коробочки с румянами и сурьмой, кисточки, шелковые ленты, десятки крошечных ножниц. Большие ножницы.
   Анлиль взял бокал в левую руку. Ножницы — в правую. Обернулся и, передавая Ланин вино, изо всей силы ударил ее в грудь. В последний миг Ланин поняла, что означает его движение и отшатнулась.  Ножницы вошли в левое плечо.
   Он стиснул пальцы, готовясь к пробуждению руны. Секунда, другая. Руна не просыпалась.  Смертельно побледневшее лицо было совсем близко. Алые капли падали на кружева. Уже нельзя было различить, где кровь, а где вино из опрокинутого бокала.
   — Знаешь, — прошептала  Ланин, — ты  был очень груб, когда занимался со мной любовью. Думаю, повторения мне не захочется.   
   Она замолчала, поднесла ладонь к губам. Медленно поднялась и вышла.
   Через час Джелли отвез Анлиля в Даргат-Нибтейни. Ланин никому не пожаловалась. Потом Анлиль узнал то, что всегда знала Ланин: руна НАБАТ защищает только тех, кто входит в великую иерархию харраканской империи, будь то принц, маг Ордена, тюремный надзиратель или другой нибтейни. Ланин же была просто женщина.

   Остаток ночи Анлиль провел в логове. Тускло горела лампада.  Волки с угрюмыми лицами играли в лоджо. Менгарец из Нагариты лукаво ухмылялся, поднимая к потолку обведенные темными кругами глаза: он выиграл у линдрианца двойную дозу ворта. Лойган Топорик месяц назад погиб на арене. Новым волком был варвар-полукровка из Шенгенодда. Гхира х’Аугни, рейраш таббен, набожно бормотал он, глядя на татуировку Анлиля. «Дружина Аугни, о которой сложены легенды!». «Заказ», сделанный Ланин, потянул на десять тысяч маталле. С такого заказа можно было заказать бочку вина, чем Анлиль и воспользовался. 
    На столе лежали фигурки лоджо. Анлиль не играл. Перед ним стоял стакан вина, на стакане лежала зажженная самокрутка мышьей хвори. Анлиль наблюдал за соблюдением правил. Иногда он поднимал руку, чтобы затянуться мышьей хворью, и тогда все видели оранжевую повязку, которую он надел не на рукав, а прямо на запястье, наподобие тряпичного браслета. Носить такую повязку не на рукаве, а под рукавом, было высшим шиком в тюрьме Даргат-Нибтейни. Чаще других на эту повязку смотрел единственный чужак в их компании, игравший в лоджо вместе с волками: новичок, захваченный неделю назад и еще ни разу не вышедший на арену. Он не хотел играть, когда его привели сюда, чтобы полюбоваться ужасом и отчаянием, такими смешными в этих тупых новичках. Парень не знал, что даже в этой тюрьме смертников, представлявшейся ему ожившим кошмаром какого-то черного бога, существуют свои неписаные законы, и что он имел право отказаться от игры. Но он согласился. Анлиль видел, как дрожат его пальцы. На серой униформе новичка, под порядковым номером 27234-1, была еще одна цифра: 100. Это была начальная стоимость любого нибтейни, еще ни разу не вышедшего на арену. Анлиль вспомнил, как, в первые дни заключения, сам ходил с этой цифрой. Сто маталле. Он вспомнил, как его били тогда. И почему бы не бить? 
   Теперь на его одежде, под порядковым номером 45332-7 была совершенно другая сумма: двести тысяч маталле. Чернокожий линдрианец стоил столько же, менгарец — сто тысяч. Новенький варвар — двадцать. Они были высшей кастой внутри низшей касты империи Харракан.
   Новичок повторял обычную ошибку таких, как он. Он не мог поверить, что эти люди с глазами убийц, гордо именующие себя «волками» — так  же беспомощны, как он сам, что они находятся под столь же жестким контролем руны и не способны даже поднять сжатую в кулак руку.  Волки чувствовали его страх. Теперь всю ночь до рассвета они будут загонять новичка в ловушку его же страха — взглядами, жестами, словами — пока не заставят его поверить, что они — всесильны, а он — беспомощен. Сценарий был хорошо продуман и всегда оправдывал ожидания.
   
   Император Эмбаук Гренч презирал то, что на старом харраканском языке называлось аггахади — это слово подразумевало оргию, в которой принимали участие приличные, благородные мужчины и женщины. Принц Тэйчи устроил аггахади, когда его отец уехал осматривать восточные тхайбы. Это происходило не в загородном дворце, а в самом Ашрум-Лозе. Принц Тэйчи, разодетый в пышные, бледно-лиловые одежды, чувствовал себя полубогом и хотел, чтобы эта аггахади была божественна.
   Пока еще все только начиналось, ибо гости, особенно дамы, были недостаточно пьяны, и, в таинственном полумраке пиршественной залы, озаренной только тусклыми лампадами, понемногу разворачивалось само действие. Рабыни принесли ароматные курильницы, расстелили мягкие, золотисто-красные линдрианские ковры. Тонкие колонны из зеленоватого мрамора и высокие, покрытые причудливой росписью потолки, делали залу похожей на богатый древний храм. На коврах полулежали мужчины и женщины — в оранжевых, лимонно-желтых, белых, лазурных одеяниях, с волосами, украшенными цветами и жемчугом. Блестели золотые серьги, браслеты и кольца. Красное харраканское вино в высоких кубках почему-то казалось почти черным, таким же, как зрелый виноград — его разносили рабы, одетые как кочевники из пустынь Идрар-Дифта.
   Они сидели у стены и пили вино, которому было, по меньшей мере, сто лет: сам Анлиль,  успешный нибтейни из Северного Менгара по имени Эдрат (двадцать одна победа) и придворный стихотворец Химмайлу Тауг. Анлиль давно уже отыскал взглядом того охранника, который сопровождал его на эту аггахади, будучи переодетым под слугу. Он стоял у колонны и беседовал с хорошенькой рабыней. В отличие от Анлиля, он не имел права пить и, судя по выражению его лица, сходил с ума от зависти. Впрочем, Анлиль быстро забыл о нем. Зертианин ловил на себе взгляды всех, находившихся в зале, и в этих взглядах было все, что угодно, кроме презрения. Стихотворец Химмайлу Тауг осушал один бокал за другим и обсуждал особенности сложения придворных дам. Эдрат, некрасивый и необычно полный для колдуна менгарец, в глазах которого горел странный энергичный огонь, сказал Анлилю:
   — Знаешь, я уверен, что они заставят нас сражаться друг с другом. Так вот. Если ты меня убьешь, я заранее тебя прощаю.
   — Я, в свою очередь, все прощаю тебе, Эдрат! — сказал Анлиль. — Я бесконечно добрый и кроткий человек. Даже если ты сейчас ударишь меня, я прощу тебе это.
   Эдрат расхохотался.
   — Хорошее вино, — сказал он. — Главное, что его очень много. Скажи, Анлиль, тебе нравится убивать?
   — Нет, — ответил Анлиль.
   Этот Эдрат был в том году первым по числу побед в тюрьме Даргат-Нибтейни. Джелли в свое время пренебрег им, и он был размещен на втором этаже. На Псарне у него появились собственные покровители, торговавшие им и вывозившие его на аггахади. Джелли не имел на него никаких прав и делал вид, что не жалеет об этом. Впрочем, он обрубил для покровителей Эдрата любую возможность продать его на учебный или демонстрационный бой. Эдрату оставались лишь «сучки» и аггахади. Анлиль выяснил, что Эдрат не имеет никакого представления о том, кто такие «волки» или «бсоллы» и как следует вести себя с теми и другими. Судя по всему, этот второй этаж или «режим умеренной охраны» был, и правда, мерзкой клоакой. 
   — Ну вот и я о том же! — сказал Эдрат. — Я заметил, что дольше других живут именно те нибтейни, кому не нравится убивать. В общем, я видал недоносков, которые говорили мне, что им нравится убивать, и что они рассчитывают сделаться знаменитостями. Они погибали после второго-третьего боя. Многих из них убил я.  Ты не видишь здесь парадокса?
   — Я об этом не думал, — сказал Анлиль. В залу вошла Ланин. Фаворитка была в платье из почти прозрачных светло-серых кружев, в свои черные волосы она вплела розовые орхидеи. Ланин посмотрела прямо на Анлиля, и в ее глазах появилось странное выражение.
   — А ты подумай об этом. В этом — смысл всего. Не только этих глупых боев, а вообще всей жизни. За это надо выпить! — сказал Эдрат и начал пить прямо из бутылки.
   — Я и так уже много выпил, — возразил Анлиль. Изящная фигура Ланин начала двоиться у него в глазах, а это было уже совсем скверно.
   — А что, ты не хочешь упиться до беспамятства? Пользуйся случаем, когда еще будет! Кстати, видишь эту бабу в серых кружевах? Ты знаешь, что она всего лишь крестьянка! Да-да, из деревни, до четырнадцати лет работала в полях. Потом ее отец решил торговать ею, а она смекнула, что сама справится лучше и рванула в столицу. Она прошла через тысячу рук, не меньше, прежде чем добралась до Тэйчи.
   — А мы чем лучше? — поинтересовался стихотворец Химмайлу. — Чтобы оставаться при дворе, и чтобы твои стихи читали, необходимо иметь влиятельную любовницу. Каких только страшных баб у меня не было! Ужас.
   Эдрат внезапно разозлился:
   — А чем ты недоволен? Ты — свободный человек, в отличие от нас. В любой момент можешь рвануть отсюда.
   — Я — свободный человек? — негодующе закричал Химмайлу. — Я — раб своей поэзии. Мне нужно, чтобы ее читали. А в Харракане грамотны только эти скоты. Волей-неволей остаешься при дворе, терпишь унижения. Зато твою поэзию читают. О Валлат, ну почему моя поэзия нравится только таким страшным бабам?
   — Кто читает твою поэзию? Ну кто ее читает? — поинтересовался Эдрат.
   — Те же, кто смотрит, как вы убиваете! — огрызнулся Химмайлу. — А вы-то что из себя представляете? Вам тоже нужны влиятельные любовницы. Вот ты, например, красивый зертианин, ты послал бы, куда следует, эту Ланин, если бы она была настроена более решительно?
   — Да, — сказал Анлиль. — Я едва не зарезал ножницами эту женщину в серых кружевах.
   Имя Ланин он почему-то произнести не смог.
   — Ага! Теперь я понял, почему она на тебя так смотрит. Не надо врать, как там тебя, нибтейни! Ты произвел на нее впечатление. Она же в тебя влюбилась. Так пользуйся этим, пока они не загнали тебя обратно в клетку. Хотя бы посмотри на нее! Она будет просить за тебя, чтобы они давали тебе противников послабее.
   — Да что ты вообще говоришь? — спросил Эдрат. — Кстати, здесь есть ворт. Хочешь, Анлиль?
   — По-моему, мне уже хватит.
   — Вовсе нет! Ты на самом деле не так уж много выпил.  Вот, бери!
   — У нее слишком большая грудь, — сказал Химмайлу, глядя на Ланин.
   — Не согласен, — энергично возразил Эдрат. — Не бывает слишком большой груди. Чем больше, тем лучше. Ко мне приходила одна, огромная грудь на совершенно тощем и костлявом теле. Ну и что, мне понравилось.
   — Большая грудь — это хорошо, если бедра и задница тоже большие, — сказал Химмайлу. — А у этой Ланин, у нее, что, пышные бедра? Слышишь, ты, Анлиль, или как там тебя кличут? Кстати, к нам идет женщина. Говорят, она богата. Может, она устроит так, что я буду читать свои стихи перед всем Ашрум-Лозе.
   К ним, приближалась Деджар — дочь крупного харраканского землевладельца, довольно полная и очень кудрявая, черноглазая девушка.
   — Я готов сразу и на все! — сказал Химмайлу, глядя на Деджар масляными глазами и сжимая в руке бокал вина. — Море удовольствия и почти бесплатно!
   Эдрат упал на ковер от смеха.
   Деджар не обратила на эту выходку ни малейшего внимания. Она обняла Анлиля за плечи и что-то прошептала ему.
   — Может, лучше выберете меня, благородная госпожа? — поинтересовался Эдрат. — Я  стою дешевле, а умею — больше.
   — Деджар! — раздался спокойный низкий голос Ланин. — Вспомни о своем отце! Что он скажет, если узнает, что ты вешаешься на шею нибтейни, который даже не смотрит на тебя! Пожалей старика, Деджар!
   Деджар резко обернулась и смерила взглядом изящную фигуру фаворитки.
   — Ты можешь вызвать только презрение! — сказала она Анлилю и удалилась.
   Эдрат и Химмайлу дружно расхохотались.
   — Все в порядке! Девочки начинают драться из-за нас, — сказал Эдрат. — Анлиль, выпей еще вина! Тебе нужно расслабиться. Вообще, им нравится, когда мы пьяны. Ты не пробовал бить кого-нибудь из них?
   — В этой стране нельзя найти героя для великой поэмы. Здесь нет героев, — с тоской сказал Химмайлу. — Я думаю сложить поэму о тебе, Анлиль… О том, как бесстрашно ты сражаешься. Я думаю, тебя еще надолго хватит.
   — Нет, — ответил Анлиль. — Я очень болен. Мне становится все хуже. Я скоро умру, если…если мне не помогут.
   Он бы никогда не сказал таких слов раньше, но сейчас, после двух бутылок харраканского вина и затяжки ворта, все стало казаться легким и естественным.
   — Ну и глупо, — спокойно возразил Эдрат. — Заставь эту свою Ланин вопить от страсти, а потом пожалуйся ей на свое самочувствие. Она побежит к придворному лекарю, а не к этому уроду из Даргат-Нибтейни, который годится только на то, чтобы врачевать собак. Она даст придворному лекарю…не пойми меня превратно…она даст ему денег…и он в три дня поставит тебя на ноги. Если бы у меня была такая Ланин...
   — А у меня была одна баба, — сказал Химмайлу, — так она просила меня, чтобы я целовал ее грудь, а потом отдавалась рабу. Они все  — суки!
   И как только он это сказал, к ним подошла Алемат — молодая девушка из свиты принцессы Сихарди, дитя от смешанного брака между южными и северными харраканцами. Несмотря на то, что Алемат происходила из знатного рода, ее репутация была чем-то запятнана, и поэтому она посещала аггахади принца Тэйчи. У нее были кудрявые, светло-каштановые волосы и яркие карие глаза на белом, как снег, лице.
   — Пошли! — небрежно сказала она Анлилю.
   И Анлиль пошел следом за ней. Они вошли в тесную полутемную горницу, большую часть которой занимала огромная кровать. На кровати лежали красные ленты.
   — Я хочу, чтобы ты привязал меня, — сказала она.
   Он чувствовал, как от ворта у него кружится голова, как реальность начинает стираться, подменяясь странным туманом, но он привязал ее руки и ноги к изголовью и спинке кровати — так, как она хотела.
   — Дай мне свою левую руку, — сказала Алемат.
   Она впилась губами в руну НАБАТ, она целовала и покусывала ее.
   — Я хочу принадлежать тебе, нибтейни, — говорила она. — О, как ты убиваешь! И ты так красив, я вижу, что ты сам этого не понимаешь, как ты красив.
   — Ты хочешь боли, Алемат? — раздался спокойный голос. Голос Ланин. — Думаю, я смогу тебе помочь.
   Она вошла в комнату, фаворитка Тэйчи в светло-серых кружевах, сквозь которые просвечивали ее плечи и грудь. Ее черные глаза горели, алые губы улыбались.
   — Отойди от нее! — сказала она Анлилю.
   Алемат сделала попытку выбраться из своих пут. Но узлы, завязанные Анлилем по ее же просьбе, оказались слишком прочными.
   — Я не мешаю тебе развлекаться, Ланин! — проговорила она, извиваясь, как рыбка.
   — Ах да, конечно! — ответила Ланин. — Но и ты не мешай мне развлекаться, Алемат.
   Она подняла то, что было спрятано у нее в рукаве: маленький хлыстик. Наотмашь хлестнула Алемат. Девушка закричала. Она извивалась, отчаянно пытаясь избавиться от своих пут.
   — Тебе хорошо, Алемат?  Тебе больно? – спрашивала Ланин, продолжая наносить удары. — Я  могу сделать еще лучше.
   Алемат вопила, не переставая. По ее лицу катились слезы. Капли крови медленно стекали по груди. Она неразборчиво визжала какие-то проклятия, мгновенно потеряв свой весьма жеманный столичный выговор. Ланин еще раз хлестнула ее. Анлиль медленно поднялся на ноги.
   — Куда? — крикнула Ланин. — Ты должен смотреть! Я тоже могу порадовать публику!
   Еще несколько ударов, потом она бросила хлыст на ковер. Анлиль молча посмотрел на нее. У него подкашивались ноги, и он думал о том, как унизительно будет потерять сознание здесь, у нее на глазах.
   — Мне нужен воздух, — сказал он.
   — Там, за портьерой, — пожала плечами Ланин.
   За портьерой оказался выходящий в сад балкон с высокими мраморными перилами. Ланин ушла куда-то, но Анлиль слышал ее голос. Он встал, вцепившись в холодный камень, и отчаянно пытался справиться с головокружением. Через несколько минут прохладный воздух начал действовать, а еще через несколько минут на балконе появилась Ланин. Она была строгой, бледной и совершенно спокойной.
   — Как ты? — спросила она.
   — Как она?
   — Я вызвала ей врача. Она в гораздо лучшем состоянии, чем ты. Как ты себя чувствуешь?
   Она вдруг посмотрела ему в глаза и сердито сказала:
   — А скажи-ка мне, таких, как ты, обычные бабы рожают или вас, может быть, находят поутру в камине и вынимают из ореховой скорлупы?
   Он не ответил ей. Он вернулся в зал, рухнул у стены рядом с Эдратом и Химмайлу, схватил бутылку вина и начал пить из горлышка, кашляя и давясь терпкой жидкостью. Эдрат зааплодировал. Когда зрение прояснялось, Анлиль видел смутные силуэты мужчин и женщин на роскошных коврах. Он долго не замечал, что Эдрат пытается привлечь его внимание к чему-то на верхней галерее. Понял, что Химмайлу рассказывает анекдот, и громко хохотал, хотя уже не мог понять, о чем идет речь. Поднял глаза на галерею.
   — Принц Тэйчи! — говорил Эдрат.
   На галерее  стоял человек лет тридцати с небольшим. Он был высок ростом и весьма тучен, но его полнота не казалась безобразной. Мужчины при харраканском дворе носили длинные волосы, поэтому в короткой, почти солдатской стрижке этого человека мог заключаться вызов.
   Этот человек беседовал с напыщенным юнцом в шелках и бархате и смотрел вниз — прямо на Анлиля. В его больших круглых глазах был рассеянный и немного брезгливый интерес.
   Анлиль тем же манером употребил еще одну бутылку, выкурил еще одну самокруточку с вортом — все под пристальным немигающим взглядом единственного наследника харраканского трона. Он до упаду хохотал над анекдотами Химмайлу и байками Эдрата про худых похотливых баб. Беседуя с юнцом, принц Тэйчи продолжал смотреть на Анлиля. Наконец, принц кивнул почтительно согнувшемуся юнцу, бросил на Анлиля последний долгий взгляд и удалился.
   Анлиль не помнил, чем же закончился праздник. Не помнил, кто и каким образом выволакивал его из дворца. Очнулся он уже в клетке, на груде соломы, в состоянии жуткого и жалкого похмелья.      
         
Восемнадцатый бой. В логово привели харраканского мальчишку пятнадцати лет. В недавнем прошлом он был учеником Школы Ордена Ущербной Луны. Его голову обрили наголо, к рукаву плаща пришили зеленый лоскут. Вчерашний ученик вел себя так же, как все его харраканские собратья по несчастью: регулярно пытался покончить с собой. Вмешивалась руна. Его на носилках относили в госпиталь, потом возвращали обратно. Он снова пытался раздробить себе голову о прутья решетки, или вспороть вену деревянной щепкой, или — о чем со смехом говорили как охранники, так и волки — утопиться в тазу для мытья. Но руна работала без ошибок и сбоев. Говорили, что идея подсадить мальчишку на интру принадлежала волкам. Интрой назывался самый дешевый наркотик, какой только существовал на Материке, удел падальщиков, грошовых проституток и нищих: смесь отходов от изготовления ворта и черной баламути, дурманящей травы из лесов Харракана. Под действием интры мальчишка вышел на арену, вышел и убил деревенского знахаря из Приолты, который, как говорили, и вовсе магии не знал. И вот сейчас, зимней ночью, в жарко натопленном логове мальчишка танцевал на столе. Анлиль сидел на почетном месте у печки и сжимал в ладони стакан вина. Он вглядывался в серые силуэты трех волков: это были просто волки, Анлиль даже мысленно не называл их по именам.  Мальчишка танцевал примитивный танец харраканских деревень, высоко поднимая колени и топая по скрипучим осиновым доскам задниками тюремных сандалий. Он танцевал уже больше часа: таково было требование волков. Чернокожий линдрианец держал в руке мешочек с интрой. Мальчишка не сводил с него глаз. Наконец он устал и опустился на колени. Его дыхание было таким затрудненным, что он не мог говорить. Линдрианец потребовал, чтобы мальчишка исполнил танец Идрар-Дифта. Мальчишка не знал движений. Линдрианец встал и показал несколько движений, исполненных с кошачьей грацией и силой. Мальчишка попробовал повторить. Он очень старался, но движения были сложными, а силы уже иссякли. Так не танцуют в Идрар-Дифте, сказал линдрианец. Так пляшут пьяные менгарские шлюхи. Мальчишка споткнулся и упал на пол, своротив скамью и вязанку дров. Я больше не могу танцевать, сказал он. Я немного отдохну и еще попробую. Линдрианские танцы тебе не даются, заметил варвар. Попробуй что-нибудь менгарское. Мальчишка снова полез на стол. Его танец напоминал конвульсии душевнобольного. Да ты и вовсе танцевать не умеешь, сказал варвар. За что тебе интру давать? Пошел вон! Мальчишку сбросили со стола, и он захныкал, скорчившись в углу. Пожалуйста, повторял он. А ты видел храмовый танец Эджа-Звайне, спросил менгарец. Если повторишь, дадим тебе интры. Мы здесь — не злые. Это было после восемнадцатого боя. 

   — Я  с тобой больше не буду встречаться, — сказал  Анлиль Лучче Кеммет.
   Они сидели на диване, накрывшись шерстяным одеялом: в комнате для свиданий было холодно. Горела одна свеча.
   Лучча Кеммет, «настоящая» герцогиня, была на четыре года старше его и обладала недурным лицом и фигурой, но ее глупость всегда казалась Анлилю чем-то исключительным. Впрочем, узнав о том, что она всегда приносит чего-нибудь поесть, волки из логова не согласились с вердиктом об ее глупости.
   — Почему? — спросила Лучча. — Дело  в министерше? Ты, наконец, ответишь мне? Ты с нею знаком?
   — Джелли, наверное, говорил тебе, что тайна наших встреч умрет вместе со мной? Министерше он сказал бы то же самое.
   — Значит, есть министерша?
   — Не  приходи больше!
   Лучча набросила на плечи темно-зеленый плащ.
   — На прощание хочу сказать тебе, что, как любовник, ты никуда не годился. Как знаменитость, ты гораздо интереснее, если смотреть на тебя издалека.
   Анлиль засмеялся не самой фразе, а тому, что она рассчитывала задеть его подобным образом.
   — Мне заплатить до утра? — спросила  Лучча Кеммет. Она могла заплатить за то, чтобы ему позволили остаться в этой комнате до утра, вместе с принесенным ею вином.
   — Если  тебе денег не жалко...
   Лучча Кеммет поправила волосы. Она явно медлила.
   — Мне  бы не хотелось, чтобы здесь осталось что-то, способное меня скомпрометировать. Ты уничтожил мои письма?
   — Единственное, что способно скомпрометировать тебя здесь — это ты сама. Все твои письма находятся у моего личного архивиста. 
   — Как я могла попасть в такую историю!
   — Это у тебя — не первая история. Ты больше двух недель траура не носишь. Знаешь, как тебя в логове называют? «Наша общая вдова»!
   Лучча Кеммет застегнула фибулу плаща и набросила на плечи капюшон:
   — Ну, что же... если пожалеешь о своей выходке, а ты о ней пожалеешь...можешь написать мне через своего архивиста. Встречаться с тобой я больше не буду, но денег твоему архивисту дам. Жалко мне тебя!
   
   Все это время Анлиль выменивал почти весь паек на гумбию — линдрианский наркотик. Все знали, что он приобретает гумбию, но никому почему-то не показалось подозрительным, что он ее не принимает. 
   Анлиль прятал гумбию в крошечной выбоине в полу. Сверху тайник был прикрыт камнем, который ему удалось отковырять от стены. Он хотел накопить смертельную дозу. В его помраченном состоянии этот способ самоубийства казался ему единственно возможным. Он был в восторге, что нашел выход из безвыходного положения, и только одно омрачало его эйфорию: почему раньше никто до этого не додумался?
   Порошок уже не помещался в выбоине. Десять холценов гумбии. Смертельная доза. Но Анлиль хотел действовать наверняка. Прошла неделя. Он приобрел еще пять холценов. Ночью он растворил порошок в кувшине с водой.
   Кувшин выпал из его рук и раскололся на черепки. Мутноватая вода, с отчетливо видными кристаллами порошка, потекла по плитам. Анлиль в ужасе смотрел на это, но сделать ничего не мог. Руки были парализованы.
   Он надеялся, что к утру паралич пройдет. Прошло несколько часов, но чувствительность не вернулась даже в пальцы. Анлиль попробовал ногами разбросать солому и прикрыть ею следы преступления. Он не смог даже приблизиться к осколкам кувшина и остаткам порошка в них. Было ясно, что если он продолжит попытки, будет парализован полностью. 
   Разносчик явился в полдень. Это был щуплый забитый мальчишка, непонятно откуда у него брались силы тащить тяжелую телегу  с ведрами. Подобные работы выполняли не надзиратели, а обычные рабы. Он окунул черпак в ведро с водой и сказал Анлилю:
   — Кувшин давай!
   И тут же он заметил следы ночной катастрофы. Разносчик стоял и с раскрытым ртом смотрел на осколки, потом опрометью побежал прочь.

   — Я не могу понять, чем ты недоволен, — сказал  Джелли. — Может  быть, кто-нибудь из сотрудников тюрьмы жестоко обращается с тобой? Может быть, я?
   Он насмешливо улыбнулся:
   — В этой тюрьме девять из десяти заключенных — абсолютно невинные люди. Мне их иногда бывает жалко. Тебя мне не жалко. Если бы ты не был магом, тебя бы повесили или отправили бы работать в тяжелых цепях в каменоломни или на ртутные рудники, где люди умирают через полгода. Вместо этого, в твоем распоряжении находится отдельная палата в госпитале, ты прячешь в камере наркотики и спишь с герцогинями. Чем ты недоволен?
   Анлиль молча смотрел в пол.
   — Наказывать я тебя не стану. Наоборот, ты у меня в госпиталь ляжешь, — сказал Джелли.
   — Опять успокоительными будете накачивать? 
   — Будем.
   — Я здоров. Со мной все в порядке.
   — Еще одно слово — и я тебя изобью, — сказал  Джелли. — А пока лечишься, подумай-ка об одной брошенной бедняжке... Видишь ли, зертианин, мне на твою личную жизнь плевать, но на две тысячи маталле в месяц наплевать нельзя. Если уж решил со своей Кошкой расстаться, найди другую. С такими же доходами. Если не найдешь — из волка тоже можно собачку сделать. Сам все знаешь. 
   
   Сразу же после тридцатого боя его отвезли во дворец Ашрум-Лозе. Анлиль с трудом осознавал, где находится, ибо поединок дался ему тяжело. Позднее ему вспоминались мраморные стены и какая-то бесконечная лестница. Потом стук захлопнувшейся двери. Он увидел принца Тэйчи — круглое лицо и ничего не выражающие серые глаза, странно контрастирующие с богатыми одеждами. Принц сидел в кресле, его ноги лежали на бархатной подушечке с золотой бахромой. Рядом с ним сидел и потягивал вино другой человек, высокий, темноглазый, с короткими черными волосами, фиолетовые одежды были на нем, и Анлиль узнал магические символы на его мантии. Этот человек, несомненно, был магом, хотя он не принадлежал к Ордену Ущербной Луны. Он был свободным магом.
   Анлиля втолкнули в круг из зеленых рун, совсем небольшой, но созданный по тому же принципу, что и арена. Зертианин почувствовал, что магическая сила вернулась к нему, но он не мог ничего сделать тем, кто находился вне круга.
   — Это и есть ваш лучший нибтейни? Он производит не слишком сильное впечатление. Каковы же тогда все остальные? Впрочем, я всегда предполагал, что вы глазеете на поединки недоучек и сумасшедших, — лениво  сказал человек в фиолетовой мантии.
   — Подожди, Марбейт, — возразил  Тэйчи. — Не  так уж он и плох. Ты не видел его в деле.
   Марбейт скептически покачал головой:
   — Все это смертоубийство интересует меня не больше, чем прочие дела нашего славного ордена. Я знаю, как это делается.
   — Он  убил тридцать человек, — с  гордостью сказал принц Тэйчи.
   В темных глазах Марбейта вспыхнуло любопытство, но голос его по-прежнему был насмешлив.
   — Не  настаивайте, принц! Вы все равно не убедите меня. Я не хочу, чтобы вы приволокли сюда какой-нибудь обессиленный полутруп и заставили его драться с этим головорезом. Я лучше воспользуюсь случаем приобрести лишнее знание о зертианской школе.
   — Делай, что хочешь, Марбейт! Ты мой гость, — любезно  ответил Тэйчи.
   — Благодарю вас, принц! Это может быть забавным. Ты — зертианин, — обратился  он к Анлилю. — Я  хочу, чтобы ты показал мне, как ты делаешь харизейн, а именно — лэй-аллаан, тей-гунни, мин-путт. Меня особенно интересует взаимосвязь элементов. Потом покажи анхаризасс и джайвель, сначала в афрайбе, а потом — в Ниннанте. Потом покажи концентрацию файрата, если, конечно, ты можешь это делать.
   — Да уж, наверное, он может, — сказал  Тэйчи.
   — Чтобы убивать людей, этого не требуется, — с   улыбкой ответил Марбейт. — Давай !
   Анлиль молчал. Он неподвижно стоял в центре круга, скрестив руки на груди, и смотрел на Марбейта.
   — Он понимает харраканский язык? — с  легким недоумением спросил Марбейт у принца Тэйчи. — Я  жду! — с  раздражением повторил он, обращаясь к Анлилю.
   — Нет. Я ничего не стану показывать, — сказал  Анлиль.
   Тэйчи медленно поднялся и оттолкнул ногой подушку. Он поднял руку, и Анлиль заметил какой-то предмет…что-то вроде зеленого камня.
   — Не надо сразу применять силу, принц! — сказал  Марбейт. — Он  сейчас успокоится и все сделает.
   — Он  посмел не подчиниться приказу! — сказал Тэйчи.
   Марбейт в притворном ужасе взмахнул руками:
   — Умоляю вас, не надо его калечить! Я специально приехал сюда, чтобы посмотреть на искусство зертианской школы, а вы хотите лишить меня такого удовольствия! Вы притащили его сюда прямо с арены, он только что убил человека и, наверное, еще не пришел в себя. Сейчас я кое-что объясню ему.
   Марбейт поставил бокал на столик, встал и мягкими бесшумными шагами подошел к Анлилю. Друг от друга их отделял только круг из мерцающих зеленых рун.
   — Хочешь, я объясню тебе, почему я — свободный адепт высшего знания, а ты — всего лишь нибтейни? Потому что я — харраканец из рода Белте-Раччи, из славного своими делами тхайба Мерат, а ты — безымянное зертианское ничтожество. Поэтому ты сейчас покажешь мне несколько элементарных вещей, а потом отправишься назад в свою клетку. Быстро!
   — Нет, — повторил  Анлиль. — Я  ничего не стану делать.
   — Вот как! А почему? — в  голосе Марбейта появилось что-то вроде заинтересованности.
   — Потому  что не хочу.
   Принц стремительными шагами пересек комнату. Он был в бешенстве, его лицо покраснело, глаза стали мутными. Он взмахнул тем предметом, что держал в руке, и магическая сила покинула Анлиля. Зеленый круг исчез.      
   — Принц! — с  мягкой укоризной сказал Марбейт. — Вы  пьяны.
   Тэйчи подошел к Анлилю и наотмашь ударил его. Анлиль инстинктивно поднял руку, чтобы ответить тем же, но руна уже начала действовать. Его парализовало, он больше не мог пошевелиться, каждый вдох давался ему с трудом. Находясь в этом странном оцепенении, он попробовал сделать хотя бы шаг, подальше от Тэйчи, но принц еще раз ударил его, и Анлиль упал. Тэйчи нагнулся над ним и несколько раз ударил его лицом о каменные плиты пола.
   — Я тебя уничтожу! — кричал  он.
   — Принц! — сказал  Марбейт, закуривая трубочку ворта. — По-моему, ему уже хватит.
   — Нет! — возразил  принц, тяжело переводя дыхание. — Живучая собака.
   Он снова и снова бил его головой о каменные плиты, это продолжалось бесконечно, и Анлиль понял—еще несколько ударов, и он умрет. Он хотел поднять руку, чтобы стереть струйки крови, медленно ползущие по лицу, но рука висела, как сломанная, он не чувствовал ее. Тэйчи ударил еще раз, с такой силой, что сам чуть не потерял равновесие.
   — Не бейте его по лицу, принц! — сказал  Марбейт. — Ему же — выступать еще...
   Но Тэйчи уже не мог остановиться. Он еще раз ударил, потом замер на секунду. Принца самого трясло, он был в бешенстве. Выкрикнув что-то, он снова схватил Анлиля за воротник плаща, чуть оттолкнул от себя и ударил сапогом. Анлиль поднял руку, бессознательно пытаясь защитить голову, и это привело принца в особую ярость. Он наступил ему на руку, потом приподнял, рывком схватив за воротник, и несколько раз ударил его головой о ножку  канделябра. Потом он снова поднял руку, но Марбейт положил ему ладонь на плечо:
   — Достаточно, принц. Достаточно!
   Действие руны на секунду ослабло, и Анлиль с трудом приподнялся. Он сел, обхватив голову руками. Перед глазами у него было темно, он больше ничего не видел. Тупая пульсирующая боль в голове становилась все сильнее. Тэйчи взмахнул своим зеленым камнем, и рунический круг начал постепенно проявляться на полу.
   Тэйчи схватил Анлиля и потащил к этому кругу, но, пользуясь ослаблением руны, Анлиль выхватил из ножен кинжал, висевший на поясе принца. Тэйчи отскочил в сторону. Анлиль размахнулся, пытаясь нанести себе удар прямо в сердце, но руна снова парализовала его, и кинжал выпал из потерявшей силу руки. Тэйчи и Марбейт пришли в себя и расхохотались. 
   — Тебе понадобился мой кинжал? Пожалуйста! — Тэйчи  вложил свой кинжал в руку Анлиля. В отчаянии тот пытался снова ударить себя, но парализованные пальцы не могли даже удержать рукоятку.
   — Вот видишь! Ты не можешь хотя бы убить себя, — сказал Марбейт. — Что  же ты в таком случае можешь?
   Анлиль медленно поднял голову. В темноте перед его глазами то появлялись, то исчезали смеющиеся лица Марбейта и Тэйчи.
   — Я не стану ничего показывать, — сказал  он, задыхаясь.
   Тэйчи остолбенел, его глаза почти выкатились из орбит. Он издал какой-то странный звук, похожий на глухое рычание, огляделся по сторонам, нелепо взмахивая руками... Его взгляд упал на фигуру из красного камня в локоть длиной. Он высоко поднял ее и шагнул к Анлилю.
   — Вы убьете его! — быстро сказал Марбейт.
   Анлиль все вытирал и вытирал кровь, струившуюся по лбу. Увидев занесенный над собой камень, он инстинктивно пригнулся и прикрыл голову. Он лежал, сжавшись в комочек и обхватив голову плотно сплетенными руками, а Тэйчи бил его этой каменной фигуркой по пальцам. Ему казалось, что каждый сустав на его руках уже раздроблен. Он понял вдруг, что жалобно вскрикивает от каждого удара, но облегчения это не давало. Тогда он разжал руки и приподнялся, подставляя голову под удар.
   Несколько мгновений Тэйчи стоял неподвижно. Потом резким движением отшвырнул фигурку далеко назад.
   
   Он пытался поднять руки, чтобы продолжить борьбу с неиссякающими струйками крови. Ему казалось, что этим он занимался всю жизнь. Но сильный человек в одежде из холстины держал его крепко. Анлиль чувствовал холод его металлического браслета. Другой человек, пахнущий духами, говорил с резким иностранным акцентом:
   — Нет, нет, дружок... Я сам.
   Он смывал кровь с лица и головы при помощи тонких белых платочков. Его прикосновения были очень осторожными. 
   — Сейчас я завяжу тебе глаза. Мне придется смазать тебе лицо опасной для глаз мазью. Понял? Не испугаешься? 
 
   Очнулся он того, что кто-то ощупывал его голову. Прикосновения были осторожными и все же причиняли боль. Ему показалось, что он ослеп, перед глазами была только темнота и какие-то искры. Панический страх овладел им. Он рванулся вперед, желая бежать, бежать в эту непроглядную тьму, подальше от неприятных прикосновений и жирной мази, которую втирали ему в лицо, вызывая жжение.  Чьи-то руки схватили его и вжали в холодные подушки. Он сделал попытку вырваться.
   — Нужно связать его! — сказал человек с акцентом.   
   Он услышал треск рвущейся ткани, потом они набросились на него и  связали ему руки. Он сделал рывок, который отозвался взрывом боли.
   — Осторожнее! — сказал человек с акцентом. — Ослабьте узел!      
   Было очень больно, но он решил безропотно терпеть — он боялся новых побоев. Потом он услышал голос Джелли:
   — Ну как?
   — У него развивается шок. Очень тяжелая рана на голове. Возможно, есть кровоизлияние в мозг.
   Анлиль почувствовал, как чьи-то руки прижали к его лицу тряпку, пропитанную сильно пахнущей жидкостью. Он задержал дыхание, но через несколько секунд ему пришлось вдохнуть в себя этот сладковатый запах. Голова бешено закружилась, и голоса зазвучали в отдалении.
   —  Интересную вещь я услышал: Марбейт арестован!
   —  Они допрашивают его.
   —  Коллега, повреждена кость в основании черепа.
   —  Допрос семи уровней?
   —  Вероятно. 
   — Осторожнее… Главное — спасти лицо. Нельзя же выпускать его на арену в таком виде!
   Потом голоса исчезли. Исчезли острые запахи лекарств, сверкающие искры, даже сама темнота. Исчезло все.

   Голова была забинтована. Бинты покрывали нижнюю часть лица и кисти рук. 
   Он принимал лекарства, но как только их действие проходило, невыносимая боль в голове вспыхивала с новой силой. Прошло тридцать дней. Он начал вставать. Он медленно ходил по палате, держась за стены, чтобы не упасть. Потом головокружение становилось таким сильным, что он снова ложился в постель. Ему было как-то очень спокойно, правда, иногда у него случались видения. Мерещилась, все больше, огромная черная муха — она висела под потолком и угрожающе жужжала: не садись за их стол, не садись за их стол. На тридцать пятый день с него сняли бинты. Ему дали зеркало, и он  обнаружил, что лицо почти не пострадало. Осталось только несколько тонких швов, не сразу заметных. 

   Бинты с него сняли, волосы начинали отрастать. Правда, покрытая шрамами голова выглядела жутко. Он оставался в госпитале главным образом потому, что проходил процедуры — врачи лечили ему пострадавшие пальцы. Джелли оставил без последствий всю эту историю, хотя и знал, что Анлиль отказался «работать» в тот день. Джелли зашивался с двумя десятками новых бсоллов, которых отправили на его этаж. Приходилось как-то размещать их, заодно уступая требованиям волков, отказывающихся сидеть в соседних с бсоллами клетках.
   Чтобы добраться до отдельных палат, принадлежавших волкам, нужно было пройти через весь госпитальный коридор. Анлиль медленно шел следом за лекарем, всматриваясь в покрытые синяками, искаженные от боли или, наоборот, безмятежные и одурманенные лица. И он быстро нашел то, что искал. В крошечном отсеке, огороженном металлической сеткой, лежал Марбейт. Он был за руки и за ноги привязан к койке — значит, были попытки разбудить руну. Сквозь распахнувшийся больничный халат виднелись свежие рубцы и кровоподтеки. Марбейт не спал. Силясь приподнять голову, он смотрел остановившимся взглядом. Глаза были опухшими и красными.          
   Ночью Анлиль пошел к помощнику лекаря. Госпиталь был почти пуст. Завтра уже с полудня его заполнят раненые, многие из которых умрут.
   — А ты здесь, я вижу, свободно гуляешь! — сказал Марбейт.
   — Я для них деньги зарабатываю.
   — Много заработал уже?
   У Марбейта дрожало лицо. Это выглядело странно: дрожащие губы, щеки, подбородок. На висках — ссадины. Неаккуратно брили. 
   Анлиль пошел дальше, но вернулся:
   — Ты, наверное, есть хочешь?
   — Тебе-то что?
   У него же был этакий звучный баритон! А теперь — только хриплый шепот.
   — Достать можно, — сказал Анлиль.
   — Так достань! — прохрипел Марбейт.   
   Договориться с помощником лекаря было в таких случаях просто. Анлиль давно уже уговорил Джелли устроить сестру помощника на чрезвычайно престижное и выгодное место на тюремной кухне, куда покупались лишь самые красивые рабыни, а свободная девушка имела шансы лишь при наличии действительно серьезных связей.
   Помощник лекаря открыл дверь отсека, где лежал Марбейт. 
   — Хоть одну руку ему развяжи, — сказал Анлиль.
   — А больше ничего не прикажешь? — буркнул помощник, но развязал руку.
   Марбейт приподнялся, кривясь от боли.
   — Это кого здесь так кормят? — спросил он, глядя на принесенный помощником обед. —Ну, еще две недели назад я бы такого вина пить не стал, но сейчас выбирать не приходится.   
   Он неуверенно зачерпнул ложкой суп и вдруг весь скрючился, кусая губы.
   — Тебе, что, плохо? — спросил Анлиль.
   — Нет, мне хорошо, очень хорошо! Мне никогда так хорошо не было! 
   Его большие темные глаза вдруг заблестели от слез, и он снова скрючился, прикрывая лицо локтем. Было видно, что ему очень хочется есть, но он не мог допустить, чтобы видели его слезы.
   — Вторую руку ему развяжи! — сказал Анлиль.
   — С ума сошел? — спросил помощник.   
   — Как отвяжешь, так привяжешь.
   По-прежнему прикрывая лицо, Марбейт принялся жадно хлебать суп. Анлиль отошел от сетки.
   — Постой! Почему ты мне это принес? Что ты от меня взамен хочешь? 
   Анлиль обернулся, взявшись за сетку. Он понял вдруг, что ему не очень-то хочется говорить с Марбейтом о той поразительной новости, что он узнал сегодня, и он не знал, как ему  выразить то впечатление, которое производил на него Марбейт, получающий одну восьмую от установленной порции и часами скребущий ложкой по уже совершенно пустой миске. (Зрелище сие он наблюдал уже четвертый день).
   — А что, ты мне чем-то отплатить можешь? — со смехом спросил Анлиль.
   — Разумеется, не могу! — огрызнулся Марбейт.
   — Тогда и спрашивать не надо. Тебе разное могут ответить.
   — Хочешь, я скажу тебе, почему я испытываю к тебе всю ту меру презрения, которую я испытываю? — сказал вдруг Марбейт, приподнявшись на кровати. — Потому что я ненавижу Орден Ущербной Луны. Потому что моя ненависть к нему — беспредельна. Потому что ты — лучшее приобретение Ордена за всю его историю, его золотой прииск и его же бессмысленная жертва. Ты гениален, бесспорно. Ты сможешь убивать еще очень долго, если не подсядешь на наркотики или не сгоришь от скоротечной чахотки. Но думаю, что этого не произойдет, ты достаточно расчетлив и вынослив. Поэтому, когда ты наскучишь публике и начнешь раздражать руководство Ордена, тебя уберут другим способом, придумав тебе эффектную смерть на арене. Толпы, обожающие тебя сейчас, не задумываются о том, что ты — всего лишь сломавшийся человек, который панически боится смерти и убивает, чтобы еще неделю, две недели, месяц просидеть в своей клетке, на гнилой соломе, прикрывшись вещами убитых! Я бы не позволил Тэйчи сделать это ни с кем, кроме тебя! С тобой это можно было сделать! Не знаю, расплатился ли я с тобой, но я попробовал!
   Побелевший помощник лекаря жадно глотал воздух. Анлиль плотнее прижался к сетке, отделяющей от него Марбейта.
   —У тебя получилось! — сказал он. — Даю тебе честное слово волка и бывшего грабителя — должником я тебя больше не считаю. 

   — Не допек я, что он имел в виду, этот полубсолл, —сказал помощник лекаря в палате Анлиля, — да вот только это обидное что-то было... Что ты его не обрадовал насчет поединка твоего с ним завтра?
   — Да зачем? Пусть его спит спокойно!
   — Дурак ты, зертианин!
   — Не дурак. Скажи я ему — он бы всю ночь вспоминал, что ему о зертианской магии известно. А так это для него неожиданностью будет.
   — А ведь и правда, — помощник лекаря извлек из кармана книжечку и карандаш. —Записываю!    
   — Сейчас ничего не надо. Так засну. Утром принесешь мне кувшин воды из шрумских родников, горсти две любых орехов, горсти две изюма, порцию мяса без приправ, кружку травяного отвара — рецепт я тебе давал — два  белых полотенца и кислое зеленое яблоко. 
   — Все будет! — помощник лекаря спрятал книжечку в карман и хотел еще что-то сказать, но увидел, что Анлиль уже спит, отвернувшись к стене и прикрыв голову рукой.
   Помощник лекаря спустился в личные кладовые Псарни. С факелом в руке долго блуждал по таинственным и темным коридорам под громоздкими дубовыми арками. Богатство кладовых вполне могло бы соперничать с лучшими торговыми рядами столичных рынков.
   — Кислое зеленое яблоко! — бормотал помощник лекаря. — Ну где я тебе его найду?      
   Помощник сел на табурет и пригорюнился.
   — Ладно! — с этим решительным возгласом он насыпал в корзинку ярко-оранжевых апельсинов. — Может, сгодится вместо яблока, артист, мать твою? В следующий раз ты потребуешь жаркое из Лунной Белки... Впрочем, он хотя бы не жалуется Джелли, если что не так. По сравнению с ним, остальные — уже абсолютные суки... 

   — Анлиль из Зерта, тридцать побед, и Марбейт Фенни, предатель из тхайба Мерат, пока ни одной! — крикнул глашатай.
   Марбейт Фенни стоял на песке арены, скрестив руки на груди и опустив глаза. Серый плащ на нем казался чем-то инородным. Сила уже вернулась к харраканцу, но отчаяние, овладевшее им, было настолько полным, что, казалось, он с трудом осознает где находится. Увидев Анлиля, он содрогнулся. Потом Марбейт поднял глаза и взглянул прямо в лицо принца Тэйчи, сидевшего в императорской ложе. Рука принца, украшенная драгоценными перстнями, неподвижно лежала на алом бархате.
   Осторожно наблюдая за каждым движением противника, Анлиль подошел к Марбейту. Не так уж он и силен, этот харраканец. И защита у него примитивная.
   Марбейт Фенни вздохнул и сделал такое движение, как будто хотел сорвать с себя серый плащ. Потом с прежним отчаянно-искаженным выражением лица разрушил свою собственную защиту.
   — Я отказываюсь драться, — сказал он. — Убивай! 
   Анлиль отступил на шаг и бросил взгляд на мага-наблюдателя. Тот с полным безразличием позевывал по сторонам. Понятно... Не знаешь еще, что думает об этом начальство?! А отвечать, если что не так, придется мне, собственной шкурой. В буквальном смысле.
   Тогда он сказал Марбейту:
   — Хорошо. Тогда давай я покажу тебе несколько элементарных вещей.
   Он собрал воедино всю силу и сделал из нее нечто вроде сверкающего лезвия. Лезвие казалось призрачным, ненастоящим, но каждый медхли хорошо знает, как опасны такие вещи.
   — Это — результат концентрации файрата, — сказал Анлиль.
   Он высоко поднял лезвие, и оно впитало в себя солнечный луч.
   — Тебя интересовала связь между лэй-аллаан, тей-гунни и мин-путт. Я могу показать тебе все три элемента. Во взаимосвязи.
   Он взмахнул лезвием и ударил Марбейта в горло, белеющее над серым воротником плаща. Из горла хлынула кровь. Марбейт с недоумением посмотрел на багровую струйку и упал на колени. Он был еще жив, хотя нечеловеческий рев на трибунах уже похоронил его.
   — Это лэй-аллаан. Концентрированная энергия воздействует на сонг-бэйм.
   Он еще раз поднял лезвие. Оно изменило вид. Больше оно не казалось призрачным, Оно было блестящим, металлическим, материальным. Анлиль нанес Марбейту еще одну рану.
   — Это тей-гунни, — сказал он. — Лезвие впитало энергию крови и стало настоящим. Теперь я сделаю мин-путт. Ты сейчас умрешь и не успеешь увидеть его. Но, поверь мне, все взаимосвязано.
   Глаза Марбейта потускнели. Прежде чем он упал замертво, Анлиль, не прикасаясь к нему руками, оторвал голову харраканца от тела. Окровавленная голова Марбейта взмыла вверх, с бешеной скоростью сделала круг вдоль трибун и медленно опустилась рядом с рукой принца Тэйчи на красный бархат императорской ложи.

   В тот день Анлиль долго стоял у сетки. Все было по-прежнему. Пронзительный визг поклонниц, достигающий иногда оглушительной высоты. Смуглая девушка вскарабкалась на сетку и набросила ему на шею венок из магнолий. Анлиль стоял, скрестив руки на груди и позволяя всем желающим рассматривать себя. Какой-то человек взобрался на выступ стены и быстрыми взмахами карандаша рисовал сейчас его лицо.

   В коридоре усиленного режима Джелли лениво избивал мальчишку-раба, попавшегося на краже мясных потрохов из волчьих мисок.
   — Марол! Проверь!
   — Готов! — сказал надзиратель, осмотрев тело.
   — Отнеси его в подвалы. Крысы сожрут, ничего не останется. Потом объяви о побеге! Иди в казначейство и получи пятьдесят маталле на розыск и сто — на покупку нового. Купишь за десятку у подпольщиков. Ступай!   

   За час до рассвета новичок сказал, вытирая пьяные слезы:
   — Ко мне пришел старик. Предложил мне дело. За большие деньги. Деньги были нужны. Я женился в этом году. Я сел в карету. Мы ехали долго. Старик сказал: выходи. Я вышел из кареты и понял, что мы находимся в глухом лесу. Там были трое. Я опомниться не успел, как они поставили мне на ладонь этот знак. Потом они посадили меня в другую карету и повезли в Харракан. На границе они показали бумагу, в которой было написано, что я — раб Ордена.
   Гейзе-Эршен, волк из Приолты, сказал:
   — А я даже доволен, что здесь оказался! Меня купили в тюрьме города Ниска. Наш добрый правитель дал мне всего-то семь пожизненных сроков. Мне вкололи черную иглу. Вон, зертианин знает, что это такое! Я потерял силу на пять лет. Меня в прачечной заставляли работать. А я ведь — удар...удар... Слово забыл... 
   — Одаренный, — сказал Анлиль, не поднимая глаз от доски с фигурками лоджо. — Барсук, еж, медведь, две белки. У тебя что? 
   — Одаренный! — повторил Гейзе-Эршен. — Барсук, еж, носорог.
   — Ставлю тигра! — быстро сказал линдрианец. 
   — Меня заставили выйти на арену, и...я не помню, что было потом! Это не я убил! Меня били кнутом. Потом я в госпитале лежал. Я умолял, чтобы хоть кто-нибудь написал в Дишонак, моей жене. У меня есть жена в Дишонаке, — всхлипывая, продолжал новичок.
   Гейзе-Эршен, волк из Приолты, негромко пропел:
                Жена моя — такая раскрасавица,
                Хозяйке из борделя очень нравится. 
                А я свою жену продам на рынке,
                Куплю себе хорошие ботинки!
   Новичок из Дишонака рыдал, уткнувшись лицом в ладони.   
   — Слышьте, а ведь он на бсолла похож, со своей...вдовой в Дишонаке, — заметил линдрианец.
   Анлилю, наконец, удалось раскурить от свечи тонкую самокрутку с харджани —наркотической травой. После затяжки последовал стакан вина, опрокинутый залпом.
   — Вот зачем ты сказал, что это не ты убил на арене, — пробормотал он, уставившись на новичка. — Это ты убил. У меня сорок три трупа на совести. Я же не пытаюсь тебе доказать, что это не я их убил.
   — А еще в нем то есть бсолловское... — начал линдрианец.
   — На него посмотри: какой он тебе бсолл?  Знахарь из Дишонака! Оставь в покое парня!
   — Да, а вот когда тебя с ним поставят, он тебя красной мышью по песку пустит, — сказал линдрианец, напоминая Анлилю, что новичок может убить его.
   Анлиль покачал головой, раскачиваясь на стуле:   
   — Я любого убить могу.
   Повернувшись к новичку, он сказал:
   — Я в Дишонаке не был, но море люблю. Я в Васта-Райнасе был...в Проннене...в Присто... Я везде был. В Васта-Райнасе я...слышишь...мы побег готовили для двух тэнкворовских...все там...я...Харамзин... Я море очень сильно люблю. 
   Он начинал засыпать. После поединка с Марбейтом прошло десять часов. Гейзе-Эршен и линдрианец не были на выходе. Джелли старался ставить одного своего волка. 
   Анлиль тяжело поднялся:
   — Экипаж подайте! — отпустил он шутку, которая вызывала смех у каждого нового поколения волков. 
   — Дошел уже? — спросил Джелли, отцепляя ключи от клетки Анлиля.
   Клетки волков находились у печки в начале коридора. Откуда-то из середины доносились вопли:
   — Выпустите меня! Убийцы! Упыри! За что?! Я не могу здесь больше! Я не могу здесь сидеть! Выпустите!!! 
   — Перегородку здесь надо поставить, что ли... — пробормотал Анлиль. 
   — Перегородку! — фыркнул Джелли. — Ну да — чтоб тебя от людей спрятать. Твою морду сейчас кто увидит, заикой останется. Тряпья своего половину выкинь! Торгуешь ты им, что ли...
   Анлиль зарылся в солому, накрылся куском мешковины и подложил под голову чью-то рваную тюремную куртку. Он заснул мгновенно и не слышал, как избивали  кричавшего, как вопли сменились стонами и мольбами, а потом смолкли. После четырех бутылок вина и дозы тяжелого наркотика на усиленном тоже можно было крепко спать. 

   Следующая аггахади была самой роскошной. Устраивала ее Ланин: принц Тэйчи, по обыкновению, был пьян и лежал где-то в отдаленных комнатах. Волк-линдрианец, одетый в красные шелковые одежды, давно уже делал Анлилю знаки.
   —Я был в Термитнике, — сказал  он. Линдрианцы именовали так черное здание, в котором располагался Орден. — До  первой травмы.
   — Какую  травму получил егерь? — Анлиль  не сомневался в том, что победителем вышел линдрианец — этого требовала вежливость.
   — Когда у тебя полморды разворотило, тоже травма! — одновременно  сверкнули черные глаза и белые зубы.
   Ланин стояла у разрисованной цветами ширмы и беседовала с переодетым в придворные одежды магом Ордена. Анлиль подошел к мраморному портику, отделявшему залу от балкона. Здесь была живая изгородь из растений с причудливыми пестрыми листьями. В зале кто-то начал играть на арфе, Анлиль обернулся и увидел танцующую на ковре обнаженную линдрианку с бритой головой и синими губами.
   А в центре зала стояла красивая женщина очень высокого роста, одетая в красное платье. Ее огненно-рыжие волосы были зачесаны назад, обнажая выпуклый лоб, и падали на плечи спиралями локонов. Это была Эшши Шлейт, «Вечерний Вьюрок», актриса. 
   Анлиль отвернулся. Кудрявая черноволосая девушка стояла рядом с ним. Он узнал Деджар Нидра, свою страстную поклонницу. Она что-то сказала, но звуки арфы заглушили ее слова. Анлиль кивнул. 
   Ланин, увлеченная разговором, была единственной, кто не смотрел на них.
   Этот праздник происходил не в Ашрум-Лозе, а в собственном дворце Тэйчи, но Анлилю казалось, что он уже был в этой полутемной комнате — был с Алемат.
   Деджар повернула ключ в замке. Потом проверила, тщательно ли зашторены окна.
   Больше часа они пролежали, обнявшись, и не обменялись ни единым словом. Деджар не сводила глаз с татуировки на правой руке Анлиля. В детстве наследница многомиллионного состояния стала жертвой междоусобной распри.

   Они вышли на веранду, и она усадила его рядом с собой. Ланин не заметила, что они вернулись. Теперь фаворитка беседовала с  Мерджи Феррадом. Были зажжены свечи, и листья растений приобрели неестественный яркий оттенок. На диванчике сидели подруги Деджар — две сестры с кудрявыми светлыми волосами. В кресле рядом с ними расположился смазливый юнец в белой шелковой одежде и серебряных украшениях.
   — А я-то боялась ехать сюда тайком от тетушек! — воскликнула  одна из сестер. — Где  еще можно увидеть таких знаменитых людей, и так близко!
   — Почаще приезжай сюда и радуй всех своим хорошеньким личиком, тогда тебе объяснят, где еще можно увидеть таких знаменитых людей! — ухмыльнулся  юнец.
   К ним подошла служанка. В руках у нее был поднос с хрустальными бокалами, полными вина. Деджар приподнялась, взяла два бокала. Один протянула Анлилю.
   — Тебе нравится ириат?
   Он пристально смотрел на эту служанку. Узкая шелковая повязка закрывала ее бедра, а тело было разрисовано красочными цветочными узорами. Единственной некрасивой деталью был железный браслет на руке: знак того, что она — рабыня без права освобождения.
   — Ступай! — приказал  юнец. — Эти  цветочные узоры казались старьем уже прошлым летом... Что происходит с принцем? Ему следовало бы поучиться изяществу у Диога Эрсона.
   — Он  учится изяществу у своей девки! — сказала  Деджар.
   Будто услышав ее слова, “девка” подошла к ним.
   -Приветствую! – сказала она сестрам. – Вам нравится у нас? О, и ты здесь, Деджар! Я рада.
   Потом она бросила взгляд на Анлиля:
   — Я  хочу познакомить тебя с интересными людьми. Пойдем, поговорим...
   Деджар скрестила руки на груди:
   — На  этом празднике мы — вместе.
   — С  каких это пор, моя дорогая? — улыбнулась  Ланин. — Пойдем!
   — Я  не буду ни с кем знакомиться! — сказал Анлиль.
   Ланин облокотилась о столик: 
   — Ну, что же... Сейчас я спущусь к твоему Джелли, брошу ему пару золотых и...попробуй тогда со мной поспорить!
   — Я сама спущусь вниз! — сказала Деджар.
   — Если ты позволишь мне познакомить тебя с интересными людьми, для твоего же блага, — сказала Ланин Анлилю, — я  дам тебе тысячу монет для твоего Джелли! Не помешает, верно? 
   — Две тысячи! — ответила  Деджар.
   — Десять тысяч! — громко  сказала Ланин.
   Деджар сняла с пальца кольцо. Бросила его на столик.
   — Сто  тысяч маталле!
   На тонком серебряном ободке сверкало семь бриллиантов. Юнец присвистнул. 
   — Миллион! — рассмеялась Ланин.
   — Пустые  слова! — брезгливо  бросил  юнец.
   — Ну что же, если я собственными глазами увижу этот миллион и пересчитаю его...хотя это займет немало времени, верно...тогда я признаю свое поражение! — сказала  Деджар. —Как  ты доставишь сюда миллион? Наймешь носильщиков?
   — У  меня — слово наследника трона.
   — Кольцо, пожалуй, будет весомее, — вполголоса  заметил юнец.
   — Дай мне руку! — сказала Деджар Анлилю. 
   Она надела кольцо ему на палец и поцеловала ему руку. Ланин покрылась румянцем.
   — Ты его не возьмешь! — воскликнула она.
   — Возьму!
   — Я тебя больше приглашать не стану.
   — Тогда я сам тебя приглашаю.
   — Куда бы это? 
   — У нас в Даргат-Нибтейни тоже бывают праздники. Не хочешь заглянуть?
   — Три льва в нашу пользу! — засмеялась  Деджар.
   — Глупая девочка, — сказала Ланин. — Ты  была невежлива сегодня. Я хочу, чтобы ты ушла.
   В абсолютной тишине Деджар поднялась на ноги:
   — Хорошо! Ты ответишь за это!
   — О да, конечно же, отвечу! — почти пропела Ланин. — Можешь поцеловать его на прощанье. Сомневаюсь, что ты его еще увидишь.
   — До встречи! Я буду помнить о тебе, — сказала Деджар Анлилю. Потом она стремительно ушла, и на ее лице было бешенство. 
   Фаворитка вернулась к своей компании. Маг Ордена...еще маг Ордена...вырядились в придворные одежды и думают, никто не догадается, что это за люди... Мерджи Феррад. Еще один высокопоставленный сотрудник разведки...
   Они сидели за отдельным столиком и держались обособленно. Ни один из них ни разу не взглянул на танец, который исполняли рабы.
   Белокурые сестры казались испуганными. Они осторожно осматривались по сторонам и краснели все гуще. Младшая прошептала:
   — Я хочу домой.
   — Я провожу вас! — юнец  услужливо поднялся на ноги.
   Анлиль остался один. Он осмотрелся и заметил несколько настороженных взглядов. Волк-линдрианец подошел к нему.
   — Вещь! — сказал  он, бросив взгляд на сверкающее кольцо. — Дай  хоть посмотреть!
   — Бери!
   — Мне оно и на мизинец не налезет. Эй, девчонка! Принеси вина!
   Линдрианец взял два бокала с принесенного рабыней подноса и потрогал ее разрисованную грудь. Потом с недоумением посмотрел на свои пальцы, пораженный тем, что краска не стерлась.               
   — Клянусь теми змеями, что являются в безлунные ночи, эта царица термитов слишком ревнива, — сказал  он, осторожно кивнув в сторону Ланин. — Ты  заметил, что твоя кобра распугала всех? Зачем ты сказал ей такие слова? Если она так же злобна, как и ревнива? Злобна, как мускусная кошка в течке? Она тебя сожрет.
   — Меня  уже сожрали.
   — На сожранного ты не похож. Смотри! — линдрианец  со смехом показывал на танцующих рабов. — Вот  этот хорош! Моя волчица перепила нынче. Ей дурно. Знаешь, твоя Ланин выглядит, как будто она родом из Тонда-Конголи. Кожа у нее слишком светлая, чтобы она могла быть конголи, но что-то в ней есть от этого племени! Берегись, волк! Женщина-конголи опаснее, чем сколопендра! Особенно влюбленная конголи.
 
  Аггахади закончилась. Они оба переоделись в тюремную униформу. Был глухой и темный предрассветный час. Шел ливень. В одной карете с нибтейни ехали двое: Джелли и рядовой надзиратель с Псарни. Анлиль молча протянул Джелли кольцо Деджар.

   Несколько дней спустя Анлиль сражался с молодым "перспективным" нибтейни по прозвищу Паук. Бой предназначался для избранных и проходил в одной из потайных зал Термитника. Анлиль и Паук были одеты в черную шелковую одежду, расшитую бриллиантами. Паук оказался великолепным противником. Ему недавно исполнилось двадцать. Он хотел убить, причинив максимум боли. Его кошачья техника показалась бы харраканцу или зертианину варварской, но в ней скрывалась бездоказательная мудрость примитивного народа. Анлиль впервые применил на практике собственное изобретение, одно из составляющих своей новой техники. Он объединил то, что в зертианской школе именовалось «Путем Цветущей Мяты» с линдрианской магией квадратов. Он кружил по небольшой арене, отсчитывая шаги и повороты, каждое его движение было стремительным, как бросок змеи. Таинственный южанин, высокопоставленный сотрудник Ордена, что осторожно шел по узкой и обрывистой тропе восхождения к власти, смотрел на Анлиля, сняв маску и полузакрыв близко посаженные черные глаза. Его лицо было сонным и скучающим.  Рядом с ним сидел принц Тэйчи. Он судорожно сжимал пальцы. Техника Третьей Школы Пустынь, к которой перешел Анлиль, диктовала покорность мраку. Сияние файрата гасло, но зеленые пятна на мраморе пола проявлялись все ярче. Оттенок змеиной кожи, оттенок заросшего пруда. На двадцать пятой минуте поединка модный поэт из Кеджа-Кемо продекламировал:
Они похожи на цирпайа-дингуан,
Черных питонов, принявших облик мужчин.
Прикоснись к ним:
Их клыки выделят яд ,
И клочок змеиной кожи останется у тебя в руках.
   Карелла-цатия. Этот прием Анлиль использовал впервые. Анлиль не знал, будет ли сочетаться этот прием с тем, что он сделал раньше... Все вышло наилучшим образом. Высокая линдрианская магия, но с использованием посредника. Вокруг Паука закружились золотые осенние листья — результат мощного харизейна.
   — Эта  комбинация приемов будет смертельной, — сказал  южанин. 
   — Красивый  бой! — проговорил побледневший Тэйчи.
   Листья вращались все быстрее, образуя подобие золотого торнадо. Круги смыкались все ближе к Пауку. И вдруг эти странные листья прилипли к его телу, одев его с ног до головы в мерцающие золотые доспехи, залепив ему рот, уши и глаза. Еще мгновение — и эта странная фигура рассыпалась в труху. Только один лист остался на мраморном полу. Из черенка выполз жук-черноусик и в одну секунду уничтожил лист. Анлиль хлопнул в ладоши, и жук исчез.

    То ли он действительно совершил что-то недозволенное, то ли изнурительные бои, темнота и сырость тюремных коридоров подорвали его здоровье, но Анлиль стремительно начал слабеть.  Теперь он сражался очень осторожно, обдумывая каждое движение. “Затягивание” поединка было запрещено, но Анлилю многое прощалось, как знаменитости.  Он давно уже оставил тщетные попытки вернуть себе силу, как-нибудь разгадать этот рунический ключ—они отнимали у него слишком много энергии, а энергия нужна была для боев. Бесконечными часами, лежа на полу клетки и прислушиваясь к шагам охраны,  Анлиль вспоминал свою жизнь: год за годом, день за днем, час за часом. Он вспоминал отца, наставников из Замка, Эльви, Лискора и Мэйту, Аугни, каждого из дружинников, горожан Васта-Райнаса, Канайду. Но однажды наступил день, когда все, когда-либо случившееся  с ним, стало казаться призрачным, нереальным. То был другой человек. Он не выжил бы в тюрьме. А Анлиль жил.


   — Встать! Вставай, урод!
   Анлиль поднялся, крепко вцепившись в прутья решетки.
   — Ну, что это было такое? — крикнул  начальник Псарни. — Что  это за бой был, а?
   — Я  вышел и убил. Что вам еще нужно?
   Начальник Псарни сбил его с ног ударом кулака, потом поднял и бросил о решетку. Джелли схватил его за горло и запрокинул ему голову назад, так что Анлиль не мог дышать, а начальник Псарни снова подошел и ударил его под ребра.
   — Что нужно? — крикнул он. — Зрелище нужно, собака! Зрелище! А это что за зрелище было? Думаешь, прошелся по песочку и хватит с вас?
   Он ударил еще раз, потом сделал знак Джелли, и тот разжал пальцы.
   — Это ты в последний раз так дрался, понял? Не можешь сражаться — сдохни. Найдем, из кого знаменитость сделать.   

   Его вывели из Даргат-Нибтейни, посадили в карету, завязали глаза и повезли в неизвестном направлении. Стояла глухая ночь. Анлилю было совершенно безразлично, куда его везут и что с ним собираются делать. Он находился в состоянии крайнего истощения и, пока карета тряслась по булыжникам харраканской дороги, ему казалось, что он никогда не покидал Зерт, и что Эльви Досто-ран и Канайду ждут его в городе Васта-Райнас, что на другом берегу моря. Я еду к ним, думал Анлиль. Но кто такой этот Канайду… Тотчас он вспомнил магов в фиолетовых масках, руну, дорогу в Ашрум-Лозе и понял, что он по-прежнему нибтейни. Ему казалось, что его везут уже много часов, и Анлиль подумал: может быть, я умер и попал в Унниджати, и эта дорога – мой собственный ад? Карета остановилась. Послышался лай, скрип открываемой дверцы, чьи-то руки вытащили Анлиля в холод и темноту ночи. Сырость, туман, запах листвы. Какой-то человек повел Анлиля по гладким камням, поддерживая за плечи.
   С грохотом открылась тяжелая дверь, они вошли внутрь: здесь было тепло и  душно. С Анлиля сняли повязку, но он даже не взглянул на своих провожатых. Они начали подниматься по широкой мраморной лестнице — здесь царил сумрак, хотя какой-то человек нес перед ними светильник, и причудливые блики метались по пыльным гобеленам, но не в силах были побороть темноту. Один лестничный пролет, еще один, еще один. Они повернули направо и пошли по длинному коридору, мимо стражников в латах, мимо уродливых бронзовых статуй. В самом конце коридора была выпуклая деревянная дверь, и один из конвоиров Анлиля открыл ее маленьким ключиком. Другой слегка кивнул и в высшей степени любезно произнес:
   — Пожалуйста, проходите.
   Анлиль содрогнулся, как будто его ударили, и вошел в скрытую за дверью комнату. Дверь тотчас же захлопнулась, и в замке повернули ключ. Комната была обставлена весьма роскошно: с обычной для Ашрум-Лозе причудливой мебелью из красного дерева, с линдрианскими коврами на полу и стенах, с высокими — в  человеческий рост — золотыми  сосудами. Решетку на окне стыдливо маскировали буйно разросшиеся виноградные лозы. На столе — ужин  и бутылка вина.
   Анлиль около получаса простоял у двери, не решаясь сделать ни шагу. Окружающая роскошь действовала на него гораздо более угнетающе, чем привычная уже клетка. Потом он сел в ближайшее к двери кресло, и оно оказалось потрясающе удобным и мягким. Он сидел так долго, прислушиваясь к малейшему шороху. Тупая, не слишком сильная, но непрерывная боль в голове стала нарастать, и Анлиль подумал, что в этом виноват светильник, горевший на столе — две свечи, поддерживаемые пухлыми руками бронзовой девочки. Ему хотелось оказаться в темноте. Но он видел, что в противоположной стене есть полуоткрытая дверь, и не решался погасить светильник, не зная, что там. Наконец, Анлиль почувствовал себя достаточно отдохнувшим и, стараясь ступать бесшумно, заглянул за дверцу. Там была вторая комната, очень похожая на первую, а за ней — еще одна, совсем небольшая, но уютная спальня. Везде — решетки на окнах. Анлиль погасил светильники в третьей и второй комнатах, потом вернулся в первую. Как ни странно, этот непродолжительный обход слегка приободрил его, он сел за стол и изучил оставленный на нем ужин. Вся еда была весьма изысканной, но Анлиль понял, что не может даже смотреть на нее. Он налил себе бокал вина и попробовал — сначала осторожно — а  потом, махнув на все рукой, залпом осушил бокал и налил еще. После третьего бокала боль в голове прошла.
   Свечи догорали, капая воском на плечи и лицо бронзовой девочки, и Анлиль почувствовал, что скоро уже рассветет. Тогда он встал, и комната бешено закружилась у него перед глазами. Он хотел только одного: лечь и заснуть. Предприняв неудавшуюся попытку отыскать дверь в спальню, Анлиль упал на ковер и уснул.
   Проснувшись, он обнаружил, что его уложили в постель. Жуткая боль сверлила виски. Несомненно, в вино было добавлено снотворное. Приходили люди, которые молча накрыли обеденный стол. Один из них спросил у Анлиля:
   — Не угодно ли еще чего-нибудь?
   Анлиль молчал, и харраканец повторил вопрос. На плече у него была нашивка: герб Империи, перечеркнутый буквой Т. Человек принца Тэйчи.
   — Я хочу уйти отсюда — сказал Анлиль.
   — Я передам это его высочеству принцу Тэйчи — с невозмутимой серьезностью ответил харраканец.
   Когда они ушли, Анлиль забрался в кровать и накрылся покрывалом с головой. Его била холодная дрожь.
   Со стен смотрели портреты одной и той же женщины: северной харраканки в синем тайтае, с пером в волосах. Анлилю казалось, что ее глаза неотрывно смотрят на него. Из-за густого винограда, обвивающего тонкие прутья решеток, нельзя было увидеть, что же находится за окном. Царила тишина, лишь изредка нарушаемая собачьим лаем или перекличкой стражи. Вероятно, это не Ашрум-Лозе, а какой-то пригородный дворец, решил Анлиль.
   Уже после захода солнца за Анлилем пришли. Как и раньше, его вели по длинному коридору, потом они миновали несколько полутемных комнат и вошли в небольшую залу, освещенную очень высокими и тонкими свечами в канделябрах и лучами полной луны, льющимися сквозь распахнутые окна. Большие белые цветы стояли в вазах прямо на полу. Зала плавно переходила в мраморную полукруглую веранду: здесь в тумбах росли причудливые карликовые деревца, а среди них, на коврах, сидели, пили вино и ели фрукты сам принц Тэйчи и Ланин.
   Принц сделал стражам знак уйти и сказал Анлилю:
   — Садись.
   Анлиль нерешительно опустился на ковер.
   — Ближе! — раздраженно сказал Тэйчи.
   В лунном свете лицо Ланин перестало казаться смуглым. Бледная и черноволосая, фаворитка была в тонком белом платье. Казалось, что она пребывает в великолепном настроении. Ее большие глаза перебегали с Тэйчи на Анлиля и обратно, губы улыбались.  Веранда выходила в сад, и большие темные деревья тянули ветки к стенам дворца, словно хотели забраться внутрь. Ночь была  теплой, и сияние луны становилось все ярче.
   Тэйчи печально покачивал головой, опираясь на локоть. На груди у него висел венок, сплетенный из каких-то сиреневых цветов.
   — Тэйчи! — капризно сказала Ланин. — Ну  что ты?
   — Что — я? — воскликнул  Тэйчи и сорвал венок. Он отбросил его далеко, на мраморный пол веранды.
   — Прекрати! — сказала  Ланин, свернувшись клубочком на ковре и покусывая виноград. — Ведь ты можешь быть таким милым! Да, он может быть таким милым! — игриво  добавила она, обращаясь к Анлилю.
   Тэйчи поднял голову и тоскливо посмотрел на луну.
   — Сколько тебе лет? — неожиданно  спросил он у Анлиля.
   — Не  помню.
   Такой ответ почему-то вовсе не удивил Тэйчи. Принц взмахнул руками, словно хотел дотянуться до луны, и сказал раздраженно-капризным голосом:
   — Мне  тридцать три года. Мой отец здоров, как бык. Но если бы только это…Он помешан на продлении жизни. Окружил себя магами Ущербной Луны, так большая часть их занята тем, что придумывает для него эликсир вечной жизни. Они уже создали для него парочку средств, удлиняющих жизнь и укрепляющих здоровье. Так они и эликсир вечной жизни придумают, с них станется! Я никогда не буду императором. Это смешно. Я всегда буду при нем, как бестолковый мальчишка. Да он и обращается со мной, как с мальчишкой.
   — Тэйчи! — сказала Ланин, раскрывая веер. — Я  слышала это сотню тысяч раз. Ну пожалуйста, стань снова милым.
   — Совсем недавно он сказал мне, что просто обязан стать бессмертным, ибо ему некому оставить трон. Некому! Он не признает меня сыном? Нет, я вовсе не желаю ему смерти. Я хочу, чтобы все шло своим естественным порядком. Он уже давно сидит на троне. Теперь —моя очередь! — говорил Тэйчи, кивая головой в такт собственным словам. — У  меня есть кое-какие мысли, как управлять Харраканом. Я хочу жениться на тебе, Ланин, и назвать тебя своей рагабато.
   — Ах, если бы я могла верить тебе, Тэйчи! — с  притворным вздохом сказала Ланин. Лунные лучи сверкали на широкой поверхности ее золотых браслетов. Сандалии она сбросила, и ее ножки были очень маленькими и странно белыми.
   — Ты можешь верить мне. Клянусь луной! — сказал Тэйчи, и, отвесив луне нечто вроде полупоклона, плеснул вино из бокала на мраморный пол. — Что сказал тебе Марбейт?
   Последний вопрос был обращен к Анлилю.
   — Ничего, — тихо  сказал зертианин.
   — Ты лжешь. Ты видел его в тюрьме. Я очень хорошо знаю беднягу Марбейта. Он не мог не сказать тебе. Что он сказал, и как он это сказал?
   — Ничего.
   Тэйчи засмеялся.
   — Послушай-ка, будь осторожнее! — бокал  с красным вином дрожал в руке принца.
   — Может быть, он говорил. Я не помню.
   — Тэйчи, уверяю тебя, он вспомнит, — сказала Ланин.
   — Ты знаешь, что очень нравишься нашей скудоумной публике? — спросил вдруг Тэйчи.
   — В этом случае публику можно понять, — сказала Ланин. — Будь справедлив, Тэйчи! В нем что-то есть.
   Наступило молчание.
   — Марбейт был моим другом, — сказал Тэйчи. — Ты убил его. Убил жестоко. Ланин, налей ему вина! Пусть он выпьет со мной! Слышишь, нибтейни, кого в вашей тюрьме называют «волками»? Вот ты, например, волк? 
   Пару минут Тэйчи молчал, ожидая ответа. Потом раздраженно взглянул на Ланин:
   — Это была твоя идея. Она ничего не стоит.
   — Она кое-чего стоит, — возразила фаворитка. — Просто скажи ему, чего ты от него хочешь. Ты же видишь, в каком он сейчас состоянии.
   — Да, да…Вот что. Через три недели мы празднуем день рождения Ланин. Я хочу устроить поединок, но не в Даргат-Нибтейни, а здесь, в нашем дворце. Ты будешь сражаться с одним черным колдуном из Великой Пустыни. Ты, может быть, слышал о нем. Его захватили год назад. Он убил десять человек. И ты знаешь, очень многие говорят, что он—тот, кто сможет убить тебя. Оставшиеся до поединка дни ты проведешь здесь. Так у тебя появится возможность восстановить силы.
   Анлиль медленно поднял бокал, но сразу же поставил его на ковер:
   — Могу я задать вопрос?
   — Можешь.
   — Почему вы привезли сюда меня, а не этого колдуна?
   — У меня есть на это причины.
   — Вы поставили на меня деньги? 
   — Как ты смеешь! Я не играю на ставках. Я хочу, чтобы ты победил этого колдуна. Ладно,  не смею больше злоупотреблять твоим вниманием, тем более, что наше общество явно не нравится тебе.
   Последние слова Тэйчи произнес с насмешливой обидой, и Ланин, тяжело вздохнув, посмотрела на Анлиля так, как будто хотела донести до него какую-то свою мысль.
   Тэйчи взмахнул рукой, и в дверях веранды появилась стража. Анлиль встал. Он был рад тому, что может уйти и спокойно обдумать то, что было сказано, ибо он чувствовал—на самом деле,  Тэйчи имеет в виду нечто большее, но пока не решается произнести это.
   — Да…Чуть не забыл, — Тэйчи сидел, скрестив полные руки на груди, и серебряная фибула его плаща сверкала в лунных лучах подобно алмазу. — Ты сказал, что хочешь уйти отсюда. Мне передали твои слова. Что ты имел в виду?
   Анлиль нерешительно посмотрел на принца.
   — Я имел в виду, что…мне нужны небольшие…прогулки. Я не могу жить без воздуха. Почему бы…ведь я не могу сбежать.
   — Хорошо! — сказал Тэйчи. — А разве в Даргат-Нибтейни вас не выпускали гулять?
   — Нет.
   — Они действительно безумны! — проговорил Тэйчи, обращаясь к Ланин. — Зачем  нужны все эти ограничения? Не понимаю! К тому же, ты сейчас не в пример послушнее, чем был тогда, с Марбейтом. Я хочу, чтобы победил ты.
   — Присоединяюсь, — нежно и насмешливо сказала Ланин.

   Эти три недели были заполнены таким количеством новых впечатлений, что тянулись бесконечно. Руна по-прежнему контролировала его, и он не мог использовать силу, но несравнимо более мягкие условия жизни сыграли свою роль, и он вышел из того состояния тупого оцепенения и абсолютной замкнутости, в котором находился давно. Анлиль просыпался поздно и бесцельно бродил по комнатам, рассматривая изящные безделушки, потом, закутавшись в шерстяное одеяло, садился в кресло и сидел так часами, чтобы экономить энергию. Он не представлял, как теперь сможет вернуться в клетку и решил сделать все, чтобы остаться здесь. Этому Тэйчи что-то было нужно от него. Необходимо убить колдуна из Великой Пустыни и это нужно сделать очень эффектно. Нужно показать все, что ты можешь делать. Для этого нужно отдыхать, отдыхать и еще раз отдыхать. Безукоризненно вежливая охрана из числа личной гвардии Тэйчи после обеда выводила его на прогулку во внутренний двор, окруженный глухими каменными стенами. Здесь росли высокие дубы и платаны, стояли скамейки и, хотя двор на самом деле был невелик, Анлилю он казался огромным и восхитительно красивым пространством. Он понял, что страже было запрещено торопить его, и гулял иногда до поздней ночи. Он мог часами смотреть на небо, то синее, то пасмурное, на облака, стремительно летящие над Харраканом, на игру ветра в ветках старых деревьев. Когда он вспоминал клетку, его охватывал панический ужас, и он снова и снова давал себе клятву, что придумает что-нибудь и не вернется в тюрьму. Хотя за ужином каждый раз подавали вино, Анлиль не прикасался к нему, чтобы как можно лучше подготовиться к поединку. Ему была необходима абсолютная собранность. Может быть, если он поведет себя разумно, он сможет освободиться.

   Три недели спустя Тэйчи и Ланин вернулись во дворец. Глубокой ночью Анлиля разбудили, приказали ему одеться и спуститься в нижнюю галерею. Тэйчи приглашал его на ужин. Принц и фаворитка ужинали на свежем воздухе, под навесом из дикого винограда. Столик был наполнен таким количеством блюд, словно здесь собрались  ужинать не три человека, а тридцать. Тэйчи был пьян и собирался пить еще. Ланин шутливо уговаривала его не налегать на вино, Тэйчи пообещал ограничиться “двумя бокальчиками чего-нибудь вкусненького”, но уже к середине ужина выпил бутылку крепкого клендского вина и приступил ко второй. Анлиль молчал. Принц и Ланин болтали о людях, которых он не знал, и о событиях, ему неизвестных. Тэйчи без конца сквернословил: такие омерзительные ругательства в не менее омерзительных сочетаниях Анлиль слышал разве что от надзирателей, да и то лишь от некоторых. Откинувшись на спинку стула и созерцая залитые лунным светом мраморные галереи дворца, Тэйчи спросил, в первый раз обратившись к Анлилю:
   — Хороший дом, да? Красивый?
   — Красивый, — тихо ответил Анлиль, не поднимая глаз от бокала, к которому он так и не притронулся.
   — Я его продал!
   Анлиль искоса взглянул на Тэйчи: принц сидел, скрестив руки на груди и рассматривая его неподвижным взглядом.
   — Так что, через две недели мне придется этот дом покинуть! — продолжал Тэйчи. — Прощай, блаженная колыбель святой принцессы Сихарди!
   Молчание затянулось. Принц чуть покачивался на стуле и не сводил глаз с Анлиля.
   — Почему вы его продали? — спросил тогда Анлиль.
   Принц перестал раскачиваться и тяжело облокотился о стол.
   — Если послезавтра ты убьешь этого колдуна, я...как это сказать-то... Эй, Ланин, как это можно сказать?
   Ланин улыбнулась, но ничего не ответила. Она сидела в темно-лиловом платье, расшитом по вороту узором из золотых виноградных лоз. Ее черные волосы были заплетены в косы, на зертианский лад.
   — Если останешься жив, я куплю тебя! — сказал Тэйчи.
   Он залпом осушил бокал и сделал знак Ланин: налей-ка еще. Потом подался вперед, подперев подбородок рукой и по-прежнему глядя на Анлиля.
   — Знаешь, сколько они за тебя хотят? Миллион. Миллион имперских золотых монет. Торговаться они не согласны. Скидок не делают. В рассрочку — тоже нельзя. А откуда у меня может быть миллион?
   До этого Тэйчи говорил спокойно и рассудительно. Вдруг лицо принца исказилось и побагровело, губы затряслись, и он закричал, почти вплотную приблизившись к Анлилю:
   — Откуда у меня миллион, я тебя спрашиваю?! Откуда?! Отвечай!
   — Не знаю, — ответил Анлиль.
   Принц внезапно успокоился:
   — Зато я совершенно точно знаю, что у меня его нет.
   Тэйчи занялся вином и, казалось, потерял интерес к разговору. Анлиль бросил быстрый взгляд на Ланин, сидевшую напротив. Фаворитка улыбнулась ему.
   Тэйчи рассеянно поковырялся в паштете. Подумал о чем-то, глядя на звезды.
   — Налей! — приказал он Ланин. — Не этого! Эту дрянь пусть пьют бабы и Диог Эрсон, который — тоже баба. А ты мне клендского налей! Вот так! Превосходно!
   Принц отправил в рот кусок пирога и старательно прожевал. Подумал. Потом, снова перегнувшись через стол и впиваясь мутными глазами в лицо Анлиля, сказал:
   — У всех есть миллион! У Эрсона — сто миллионов! У Хейдауга — семьдесят! У барона Хамбаджи — десять! Мало, конечно, но жить можно! А, можно жить с десятью миллионами? Можно? Я тебя спрашиваю!
   — Можно.
   По-прежнему не сводя глаз с Анлиля, принц осушил бокал.
   — А у меня — нет миллиона! Я — нищий! Я живу в долг! Все это...все, все это — в долг! Это — в долг! — принц  рванул ворот своей шелковой туники. — Это — в долг! Это — тоже в долг!
   Он показывал на бриллиантовое ожерелье Ланин. Встал, поднял бокал и продекламировал:
   — Полюбуйтесь на его высочество принца Тэйчи Торинио Нейдва, любимого клиента ростовщиков!
   Тэйчи тяжело уселся на стул и пригорюнился.
   — Батюшка мой сильно меня с деньгами прижал — сообщил он плачущим голосом. — Этот  дом, Ай-Межжот, как я его продал? Он мне его продавать не позволял! А ведь это — прощальный дар моей покойной матери. Он наследством моей матери распоряжается! Не может так дальше продолжаться. Деньги мне очень и очень нужны.
   Наливая себе вино, Тэйчи задел локтем вазу с фруктами, и она упала на пол. Появившийся из-за деревьев слуга хотел убрать осколки, но Ланин едва уловимым жестом велела ему удалиться.
   — И знаешь, по чем я этот дом продал? — спросил Тэйчи. — Пятьсот тысяч мне дали. Пятьсот тысяч — потому что продажа незаконная! Вот это все — за пятьсот тысяч! И теперь мне еще пятьсот тысяч раздобыть нужно, потому что ты у нас миллион стоишь! Руку покажи! Вот эту, где там у тебя руна!
   Анлиль медленно поднял руку и показал принцу свою левую ладонь. Принц прищурился.
   — Вот с этим я его за миллион покупаю! — сказал он Ланин. — Покупаю калеку!
   — Зачем я вам нужен? — спросил Анлиль.
   Тэйчи молчал, потягивая вино, и молчание продолжалось долго.
   — Об этом — потом! — вдруг произнес он. — Потом!
   Они молчали. Ланин неспешно ела персик, и казалось, получала  удовольствие.
   — Садись сюда! — сказал Тэйчи, показывая на соседний стул.
   Анлиль обогнул стол и сел рядом с Тэйчи. Ланин оказалась теперь слева.
   Тэйчи опрокинул бокал и сразу же наполнил новый.
   — Молчишь? И она молчит! В этой стране все молчат! — он говорил, все повышая голос и, наконец, перешел на крик. — Нищий принц Тэйчи Нейдва — единственный, кто говорит в этой стране! Ну что, Анлиль из Зерта, стоимостью в миллион маталле! Говори! Давай, говори! Я тебе разрешаю!
   — Что я должен говорить?
   Тэйчи с силой схватил его за воротник и начал трясти.
   — Вот этого не надо! Со мной эти штуки не пройдут! Я же тебя насквозь вижу!!! Глаза опускать не надо!!! Говори все, что думаешь! Давай!!!
   — Если вы меня ударите, я разбужу эту проклятую руну, — прошептал Анлиль.
   Принц взял бокал, отодвинулся от стола:
   — Добрались до главного, значит? Да! Согласен! Это было нехорошо! Но вот только...
   Он снова схватил Анлиля за воротник и наклонился к нему. Потом заговорил медленно и раздельно:
   — А молодую женщину, как свинью, резать — это хорошо? Что она сделала тебе? Что сказала? Рассказывай! Я хочу знать! Что она такого могла сделать, что ты ее чуть не зарезал? Объясни, почему! За бессловесного идиота я миллиона не дам!
   — Вы пользуетесь моим беспомощным положением!
   Тэйчи глубокомысленно покачал головой:
   — Ланин! Что ты в нем нашла? Он же — больной! Я ничем не пользуюсь. Я говорить с тобой хочу. Думал обсудить с тобой, почему ты женщин острыми предметами режешь. Не хочешь об этом — давай о политике говорить. Только не молчи! Говори что-нибудь!
   Тэйчи выпил еще немного вина и съел пару орешков.
   — Марбейт был моим другом, — сказал он. — Ты его очень жестоко убил.
   — Тэйчи! — подала голос Ланин. — Это невыносимо, наконец. Ты обещал, что не будешь вспоминать о Марбейте.
   — Да зачем же о Марбейте? Я о политике хочу говорить. Впрочем, Марбейт — это и есть политика. Налей мне винца вон из той бутылочки!
   Он откинулся на спинку стула и снова устремил на Анлиля мутный немигающий взгляд. 
   — Говори! — повторил он. — Что ты думаешь о политике?
   Не дождавшись ответа, он поднял руку. Анлиль с такой силой отшатнулся от стола, что потерял равновесие и вместе со стулом упал на пол.
   — Ну, давай, бей! — крикнул он.
   Тэйчи слегка наклонил голову. В руке он держал бронзовый колокольчик.
   — Я хотел позвать людей, чтобы отдать распоряжения, — раздельно произнес он.
   — Распоряжения?! Вы меня кнутом будете бить? За два дня до поединка? Давай! Тебе бы на Псарне служить, палач!
   —Я даже протрезвел от такого! — проговорил Тэйчи.
   Он подошел к Анлилю и протянул ему руку:
   — Встань!
   — Можешь до смерти меня забить, я тебя не боюсь! — крикнул Анлиль. 
   Тэйчи отошел на другой конец веранды.
   — Ланин, отведи его наверх! — сказал он. — Достаточно. 

   В отличие от боев в Даргат-Нибтейни, этот поединок происходил глубокой ночью, в том самом саду, что был виден с мраморной веранды дворца. На темно-синем, глубоком небе сияли крупные белые звезды, листья дубов шелестели под порывами прохладного ветерка. Арена, устроенная принцем, ничем не отличалась от арены в Даргат-Нибтейни, кроме размера: она была совсем небольшой. Факелы, воткнутые в медные кольца, со всех сторон окружали ее. Перед тем, как Анлиль перешагнул круг из темно-зеленых, мерцающих в лунном свете рун, Тэйчи, одетый в сиреневую тунику и алый плащ, обнял его — так, чтобы это видели все гости и человек, ждущий внутри круга.
   — Я хочу, чтобы победил ты, — с чувством произнес Тэйчи.
   Анлиль вошел в пределы круга, и почувствовал, как сила снова проснулась в нем. Он вызывающе взглянул на немногочисленную публику, узнал Ланин, герцога Хейдауга и еще несколько человек. Потом он посмотрел на своего противника.
   Этот человек, несомненно, был из конголи — потомков от браков между кочевниками Идрар-Дифта и харраканцами, бесконечно презираемых теми и другими. Его смуглое лицо с горбатым носом и резко очерченными скулами казалось бесконечно жестоким и волевым. Анлиль понял, что колдун, действительно, был темным — то есть, практикуемая им раньше магия осуществляла в основном разрушение. Скорее всего он принадлежал к одной из Школ Хаоса. Этот колдун сумел найти хорошие стороны в существовании нибтейни, например, славу и возможность убивать, притом убивать так, чтобы это приносило славу. Колдун торжествующе улыбался, и в его лице не было и тени страха.
   — Анлиль из Зерта, сорок четыре победы, и Пэф Мейу Канлир из Великой Пустыни,  десять! — крикнул глашатай. — Тот, кто выйдет победителем, будет приобретен его высочеством принцем Тэйчи в собственность!
   Толпа ошеломленно вздохнула.
   Анлиль не стал подходить к противнику. Стоя на самой границе круга, он осторожно проверил свою защиту. Кажется, все в порядке. Теперь нужно проверить защиту этого южанина. Кажется, и там все в порядке, как это не печально.
   Пэф Мейу Канлир быстрыми шагами ходил взад-вперед, не отрывая глаз от Анлиля. В его плавных, сильных движениях была своеобразная красота: он напоминал огромную хищную кошку.
   Анлиль не хотел нападать первым: ему нужно было изучить тактику колдуна. Но и сам Пэф Мейу Канлир не торопился начинать поединок. Он остановился, скрестил руки на груди и взглянул на принца Тэйчи, который сидел в кресле, напряженно наклонившись вперед. Потом Пэф Мейу Канлир посмотрел на Анлиля и поманил его рукой: дескать, подойди-ка поближе.
   Анлиль улыбнулся и покачал головой.
   Пэф Мейу Канлир наклонился и сорвал ромашку, каким-то чудом выросшую в расщелине между плитами. Он стоял, улыбался и медленно обрывал лепестки. Публика замерла. Эти люди, несомненно, думали, что Канлир демонстрирует какой-то новый магический прием. На самом  деле, он просто стоял и обрывал ромашку.
   А потом он ударил. Это был кори-дорд, удар воли, он был нанесен умело и достиг своей цели. Анлиль ответил таким же ударом. Южанин пошатнулся.
   Потом начался неистовый поединок воли, и Анлиль понял, что проигрывает. Технику колдуна нельзя было назвать блестящей, но Анлиль не знал, что противопоставить этой страшной сокрушительной энергии. Канлир наносил волевые удары, один за другим, он бил жестоко и расчетливо и целил в голову, в левый висок. Анлиль дважды падал на каменные плиты.
   И вдруг он понял, что может проиграть этому Канлиру.
   Канлир продолжал бить. Удары были одинаковыми и наносились в одну и ту же точку. Южанин даже не начинал уставать.
   Анлиль медленно поднялся на ноги. Голову ломило от невыносимой боли, перед глазами почернело. Новый удар и снова — в висок.
   Пэф Мейу Канлир подошел ближе. В свете факелов его лицо казалось бронзовым. Ястребиный, резко очерченный профиль. В черных глазах лишь одно: всепобеждающая готовность выжить.
   И чувствуя, что это — правда, и что сейчас он умрет, Анлиль хотел прошептать имя Мелламе, светлой богини Зерта... И тотчас же он понял, что должен делать.
   Он вспомнил восьмую песнь из «Шиани-Хайи», ту, в которой Эсилтейр рассказывает Кавадже о своей победе над Оу-Моббо:       
      Я стала тихой, как пещерный крот,
      Я стала темной, как орел-могильник.
      И приняла я торжество врага,
      Как полночь—метеорные потоки.
   Он поднялся на ноги. Канлир ударил снова. Ударил еще раз. Потом удары посыпались безостановочно.  Тогда Анлиль поднял камень.
   Твоя идея, думал он. У тебя была ромашка... Я предпочитаю камни.
   Я — ледниковец.
   Канлир замер. Он не понимал, что это за камень, и что задумал Анлиль. 
   ...яркие и неподвижные созвездия в небе харраканской империи, в прекрасном небе над дворцом принца Тэйчи.
   Второй харизейн, третий харизейн, анхаризасс, тейвенг.
   Анлиль помнил, что стоял и отсчитывал последовательность, загибая пальцы протянутой вперед правой руки. И он помнил растерянность на лице Канлира.
   И тогда он сделал вид, что переносит всю свою энергию в этот маленький черный камень — ту энергию, которой у него уже не осталось—и Канлир поверил и ударил по камню. Взрыв. Темный дымок.
   Они смотрели друг на друга. Продолжать поединок они уже не могли: энергия иссякла. 
   — Продолжайте драться, собаки! — крикнул маг-проверяющий. — Захотели кнута?
   Анлиль поднес руку к затылку. Пальцы были окровавлены, словно он окунул их в красное вино:
   — Тогда дайте нам что-нибудь, чем мы могли бы убить друг друга!               
   Маги совещались. Потом один из них  подошел к границе круга и бросил Канлиру топор.
   — Держи!
   Потом он бросил Анлилю маленький нож.
   — Что это значит? — резко спросил Тэйчи.
   — Принц, пока еще это — наши рабы. Поединок будет продолжаться так, как это угодно нам.
   — Почему вы дали мне преимущество? — спросил Анлиль.
   Обезумевший от боли и ярости Канлир высоко поднял топор и пошел на него. Теперь он напоминал не хищную кошку, а рассвирепевшего черного медведя. Анлиль увернулся от удара. От второго удара увернуться оказалось сложнее. Тогда он повторил то, что сделал некогда Мбирр: набросился на Канлира, сбил его с ног и покатился с ним по песку. Боль в предплечье. Канлир сумел таки задеть его, но только ранил.
   А потом произошло то, чего никто не мог предвидеть. Они вцепились друг в друга, и Анлиль первым увидел границу из зеленых рун, ограничивавшую арену. И он вспомнил: нельзя ни в коем случае прикасаться к ней руками. Он чудом сумел удержаться на месте, вцепившись окровавленными ногтями в край плиты. Канлир перекатился чуть дальше.
   Раздался вой. Сравнить это ни с чем было нельзя — так же как и глаза Канлира. Он пытался сдвинуться с места, но не мог. Его рука и левое предплечье словно прилипли к рунам. Серая ткань плаща уже перестала существовать, и сейчас руны медленно сжигали  кожу.
   — Взял нож! — голос мага-проверяющего. — Добил его!
   — Нет, — сказал Анлиль.
   Подняться он не смог. Он стоял на коленях рядом с Канлиром, пристально глядя на то, как невидимый огонь пожирает тело нибтейни.
   — Добей его, раб!   
   Анлиль взял нож и бросил его к границе круга:
   — Сам добивай!
   Маг-проверяющий взмахнул зеленым шаром и уничтожил круг. Подозвал чернокожего раба, и тот, жмурясь от страха, размозжил голову Канлира топором.
   Потом, когда Анлиля под конвоем отвели во дворец, лекарь пытался промыть раны на его окровавленной голове. Он сопротивлялся — осторожно, чтобы не разбудить руну. Тогда ему дали бутылку вина со странным горьковатым привкусом, и он жадно пил из горлышка, а потом провалился в сон. И ему снилось озеро Хлай-Норр, что в Залейне. Маленькие зертианские олени спускались к водопою под низко склонившимися еловыми ветками.