Час собаки, час волка. Перемена участи. Глава IV

               

   Наступила весна, но была она холодной и пасмурной. На бескрайних равнинах Шенгенодда шли дожди. Где-то очень далеко срывались с гор подтопленные лавины, и варвары слышали гул. На холодных болотах пели жабы, полярные совы в сумерках выискивали полевок. Отряд Аугни был свидетелем того, как из еловых лесов северного Харракана возвращались в тундру стада оленей. Тихо и спокойно шли олени сквозь верещатники, переплывали через  бурные реки. По их следам брели волки.
   Однажды Аугни остановился на ночлег в небольшом селении охотников. Старейшим здесь был ледниковец, ходивший некогда с отцом Диргайра Бешгера — владыки Ледника. Ныне же он одряхлел, но это не мешало ему промышлять медвежьими и волчьими шкурами. Ночью варвары сидели вокруг очага, в низком деревянном срубе, ели мясо и пили жгучее и пьянящее зелье — шехолк.   
   Анлиль вышел на порог. Его плащ был грязным, кое-где залатанным, но благодаря куньему меху отлично защищал от холода. Подобно варварам, Анлиль до самых глаз закрывал лицо повязкой. Густой влажный туман клубился над ивами. Откуда-то из-за деревьев послышался стук копыт. Все громче и громче. Всадник в черном плаще вылетел на поляну перед домом.
   — Ты человек Аугни? — спросил он.
   — Да.
   — Позови своего хозяина!
   Пока слегка оскорбленный Анлиль размышлял, как бы ему объяснить этому невежливому всаднику, что у зертианского мага не может быть хозяина, на порог вышел сам Аугни. За ним потянулись дружинники.
   — Приветствую благородного Аугни! — сказал всадник.
   — Приветствую смелого Хрейда! — откликнулся предводитель. — Вернитесь в дом, воины! Ты останься, колдун!
   Конь всадника нетерпеливо топтался на месте.
   — Диргайр Бешгер послал меня к тебе, чтобы я спросил: когда ты заплатишь дань? —спросил всадник.
   — По обычаю, в последний день весны.
   — Помнит ли благородный Аугни, что должен Бешгеру тридцать моми еще с прошлой весны?
   — Помню.
   — Достойный Аугни должен заплатить еще и за терпение вождя, — сказал посланник.
   — Все будет выплачено вовремя. У меня теперь есть эндитти, — ответил Аугни, положив руку на плечо Анлиля.
   — Ты его купил в Харракане? — спросил посланник.            
   — Он — свободный. Я нанял его в Приолте.
   Посланник Бешгера взмахнул рукой в знак приветствия и поскакал прочь.
   — Ты понял, о чем шла речь? — спросил Аугни.
   — Да, — ответил Анлиль.
   — Нам нужно золото. Много золота. Найди караван с золотом. У тебя срок до утра.
 
   Незадолго до рассвета Анлиль ушел в лес и долго бродил в серых сумерках, пока не нашел старый гранитный валун. Он вскарабкался на валун и погрузил себя в состояние глубокого транса: его возвращающиеся, подобно волне прилива, способности уже позволяли ему делать это. Дороги извивались  перед его внутренним взором, и каждая дорога несла бесконечный выбор вероятностей. Анлиль сидел долго, перебирая одну последовательность возможностей за другой. Здесь? Нет, не здесь. Аугни хотел ехать на озеро Бинок, подальше от харраканской границы, но там они не найдут золота. Анлиль мысленно взглянул на дикую равнину между Империей и Шенгеноддом. Там, на одном из торговых трактов, сверкала причудливая руна ТЛАЙ, “Золото”. Ошибиться было невозможно. Сияние руны было таким интенсивным, что почти причиняло боль. Пять человек купцов, все — харраканцы. Десять охранников. Их цель: доставить это золото в ставку завоевательной армии Харракана на территории Длона. Почему они едут окружным путем? Хотят миновать повстанцев из охваченного мятежами Ар-Нарита.
   Анлиль вернулся на стоянку охотников и рассказал обо всем Аугни. Ледниковец помрачнел:
   — Земли опасные. Шенгджи туда не ходят.
   — Золото только на этой дороге, — сказал Анлиль.
   — Не бывало еще такого, чтоб по этой дороге возили золото. Да и не знаю я этой дороги.
   — Я увидел его, — возразил Анлиль.
   — Опасно. Сай харракана там везде, как плесень в брошенном доме. Охотники на дорогах. Заставы. Карательные отряды. Летучие мышки в деревнях, да поразят их болезни!
   — Я нашел караван, который везет золото.  Остальное — твоя забота.
   — Мы пойдем по этой дороге, — сказал Аугни. — Я верю тебе.

   — Хотели же идти на Бинок, — недовольно ворчал молодой Фингедж. — Туда, где наши побратимы. Где и хлеб для нас, и очаг, и пиво, и млесс.
   — Млесс из Джэрджарага велел не приближаться и на десять миль к границе, —поддержал  его Тэнд, супруг сестры Аугни.
   Млесс, искаженное менгарское мелло-лассия, “агент влияния”, было общим названием для иностранцев, живущих в городах западных республик и собирающих сведения для ледниковых дружин. Услуги, которые оказывали млесс, невозможно было переоценить. Они знали, куда и какие товары повезут купцы в следующий раз. Сколько человек охраны они возьмут с собой. Они могли вовремя сообщить об облаве. С млесс было трудно войти в контакт, ибо они жили  в городах, куда варварам путь был заказан. Диргайр Бешгер посылал к ним “енотов”--связных. Некоторые из млесс были колдунами. Тогда они приручали дремго, разумных ночных птиц, которых можно было использовать, как почтовых голубей.
   Аугни тяжелым взглядом посмотрел на разболтавшихся дружинников.
   Глубокой ночью они отъехали в сторону от дороги и заночевали на прогалине в лесу. На востоке бушевала гроза. Темные тучи быстро неслись по небу. 
   — Гроза пройдет стороной. Слышите, как поет Волчица Ветра, — сказал Аугни, прислушиваясь к яростному шуму деревьев.
   Вспышка отдаленной молнии озарила поляну, коней, лица варваров и странное существо, которое опускалось на поляну во всем величии своей дикой сверхъестественной прелести. У существа были черные перья с синеватым отливом, длинные изогнутые когти и человеческая голова. Анлиль вскочил на ноги и сделал знак ритуальной защиты.
   — Это дремго! — ухмыльнулся Аугни. 
   Дремго остановилась в нескольких дюймах над землей и замерла, медленно опуская и поднимая крылья. Ее голова была покрыта черными перьями. На белом, как снег, лице мерцали ярко-синие глаза.
   — Меня послал млесс города Ишара, — проговорила птица. — Не ходи на порог Великой Свинарни, о могущественный Аугни! Там ждут тебя харраканские клинки. Не будет там тебе золота. Млесс города Ишара, колдун Эйдагон сказал так.
   — Мой эндитти говорит мне иначе, — возразил Аугни.
   Синие, без белков, глаза магической птицы остановились на Анлиле.
   — Твой эндитти? Где чутье богатого Аугни? Кому веришь ты? Северному брату-волку или человеку из-за моря?
   Аугни бесстрастно смотрел на посланницу.
   — Возвращайся к колдуну Эйдагону! — сказал он. — Скажи, что Аугни услышал его слова.
   Дремго умчалась на север. Она летела навстречу ветру, который, казалось, мог разорвать ее в клочья, но полет магической птицы оставался спокойным.
   Дружинники зашептались:
   — Нам нужно золото для Бешгера.
   — Колдун из Ишары — млесс Вождя.
   — А это — наш эндитти.
   — Тихо! — повысил голос Аугни. — Мы пойдем по той дороге, что указал нам он.
 
   Утро было солнечным и очень веселым. Весна теперь чувствовалась во всем. Анлиль сосредоточился на дороге. Не потерял ли он купцов? Нет, харраканский караван идет прямо навстречу варварам. Они встретятся меньше чем через час. Над караваном — ослепительная руна ТЛАЙ. “Золото”.
   — Скоро? — спросил Аугни, подъезжая к Анлилю. Варвар исхудал и осунулся за последние дни. На его щеке чернела засохшая грязь.
   — Через полчаса.
   Аугни стремительно поскакал вперед, к тем, кто возглавлял шествие.
   — В сторону! Сходим с дороги!
   Им повезло. Близ дороги оказался почти отвесный склон, изрезанный обнаженными корнями могучих сосен. Варвары притаились в засаде и лежали так довольно долго. Коней они привязали поодаль, в лощине.
   — Едут! — шепнул Аугни.
   Цоканье копыт, приглушенные голоса. На дороге показался караван. Отличные харраканские кони, те самые, чьи подковы оставляют такие необычные следы. Наемники, охраняющие караван, принадлежали к смуглой расе Длона — страны, в которой молятся не богам, а злобным пронырливым карликам. На  наемниках были остроконечные шапки, подбитые лисьим мехом, но не приходилось сомневаться, что изнутри эти шапки прошиты металлическими пластинами. Легкие кольчужные рубашки сверкали в лучах солнца. Купцы, как всегда, скрывались в длинной крытой повозке. За повозкой следовали четыре телеги, доверху набитые тюками.
   Аугни сделал условный знак. Варвары вскинули луки и выпустили стрелы. Трое охранников погибли сразу. Еще четверо были ранены и упали с коней. Оставшиеся невредимыми начали стрелять в ответ. Сильные имперские кони вставали на дыбы, две телеги перевернулись. Стрела одного из наемников случайно пронзила  выпорхнувшую из кустов сойку, и она упала на дорогу. Другая стрела вонзилась в землю на расстоянии двух пальцев от руки Анлиля.
   Наемники опустили на лица маски, сплетенные из тончайших  стальных пластинок. Они постоянно меняли положение, чтобы затруднить прицел своим врагам, но это мешало им самим. Несмотря на непрекращающийся обстрел, караван продолжал медленно двигаться вперед. Только две опрокинутые телеги остались в дорожной пыли. Наемники замыкали шествие, пятясь задом и отстреливаясь. Их тактика была проста: дать каравану уйти, прикрывая его. Для наемников это было странное поведение, обычно они сбегали, не желая умирать за чужое добро. Но…длонцы чудной народ, со своим представлением о чести.
   Молодой дружинник Керрми вскрикнул и выронил лук: он был ранен в руку. В двух шагах от Анлиля стрелял Тэнд, стрелял с  необыкновенной легкостью, свойственной всем шенгджи. Еще один наемник упал с коня.
   — Бейте в повозку, пока они не ушли далеко! — велел хриплый голос Аугни.
   “Бейте в повозку” означало: стреляйте в коней, запряженных в повозку с купцами. Тэнд ранил одного из коней в щиколотку, и животное тяжело упало на бок, взметнув вверх бурую пыль. От невыносимой боли конь бился на дороге и, натянув поводья, опрокинул повозку. Испуганные купцы бросились во все стороны, пытаясь скрыться в лесу. Двое побежали прямо к варварам. Наемники растерялись. Тэнд подстрелил под одним из них коня и поразил другого в ногу.
   Казалось, все было кончено. Северяне бросились со свистом и улюлюканьем ловить разбегающихся купцов.
   — Фингедж! — закричал Аугни.
   Один из наемников пошевелился, приподнялся на локте, вскинул лук и поразил Фингеджа. Стрела Аугни вошла наемнику в глаз, и он рухнул на землю.
   — Фингедж мертв, — сказал Тэнд.
   Аугни молча стоял на вершине холма, осматривая окрестности. Десять смуглых, узкоглазых наемников остались в дорожной пыли. Телеги были опрокинуты, купцы —связаны и брошены возле телег.
   Аугни начал спускаться с холма, сминая сапогами кустики папоротника.
   — Иди за мной! — сказал он Анлилю.
   Лоттен, побратим Фингеджа, нарубил сосновых веток и положил на них тело убитого дружинника. Аугни подошел к телегам.
   — Золото? — спросил  он у четверых, которые давно уже разрезали и перерывали тюки.
   — В тюках — женские тряпки.
   Аугни повернулся к Анлилю:
   — Этот караван везет золото?
   — Да.
   Рядом с этими телегами Анлиль еще более отчетливо видел знак золота. ТЛАЙ. И знак этот был почему-то соединен с руной дерева, МЕТИ. 
   — Проверь все, — сказал Аугни Анлилю.
   Анлиль занялся проверкой. Он смотрел не глазами, а внутренним зрением мага, не сомневаясь, что варвары просто не заметили тщательно спрятанные мешочки с золото.
   Анлиль уже проверил повозку, проверил эти нелепые тюки — ничего. Но комбинация рун совсем рядом…ТЛАЙ и МЕТИ. Золото и дерево.
   Они — не тряпичники. В его видении эти люди везли золотые монеты в ставку имперской армии. Тряпки — всего лишь маскировка.
   Почему знак дерева так мешает ему?
   Мысль. Руна дерева. С чего он взял, что это должно быть живое дерево?
   — Мертвое дерево, — сказал он вслух.
   Варвары молча посмотрели на него.
   Анлиль вскочил на ноги:
   — Они спрятали золото в досках!
   Аугни схватил боевой топор и бросился к телеге. Один удар, второй, третий. В толстых, аккуратно обструганных  досках, были проделаны отверстия. Из этих отверстий посыпались золотые монеты.
   Они падали в дорожную пыль с приятным мелодичным звоном. Каждая из этих монет была большим имперским золотым,  их чеканил только один цех в великом городе Ашрум-Лозе, столице Харракана. Стоимость такой монеты равнялась десяти маталле. С одной стороны на ней был изображен ястребиный профиль императора Эмбаука Гренча, а над ним  —  высечена руническая надпись:

              ИМПЕРИЯ  ЕСТЬ  НЕОБХОДИМОСТЬ.
   
С другой стороны монеты можно было разглядеть голову волка, (символ правящей династии Нейдва), семиконечную звезду и слова:

          НЕОБХОДИМОСТЬ ЕСТЬ ВОЙНА.

   Дружинники собирали монеты и рассыпали их по мешочкам. Аугни подошел к связанным купцам и стал высокомерно рассматривать их. Все варвары  закрыли лица повязками. Обычно они не убивали купцов и закрывали лица, чтобы не быть опознанными ими. Хотя…Все знали, что по следам дружины Аугни и других славных дружин идут падальщики. Падальщики тоже были разбойниками, но попадали в эти дружины северяне-шенгджи, изгнанные из своих кланов или сбежавшие от мести, а также: беглые каторжники, рабы, искатели приключений любой другой расы. Они подбирали то, чем брезговала настоящая ледниковая дружина, чтобы продать это на всеядном рынке любого западного города. Они презирались, ибо страдали неизлечимым пристрастием  к  тем травам, что присылает на север чудовищный Идрар-Дифт. И они всегда добивали связанных и обезоруженных купцов и хорошо, если убивали быстро.
   Анлиль взглянул на купцов, сидевших у опрокинутой телеги. Они были типичными харраканцами из восточных тхайбов: черноглазые, черноволосые, румяные. У них были плотные фигуры и ухоженные округлые бороды. Их одежда, за исключением коротких, до щиколотки, штанов, скорее напоминала женскую: длинные шелковые туники ярко-зеленого или желтого цвета;  широкие красные пояса; разноцветные плащи, застегнутые золотой фибулой. Аугни скользнул взглядом по драгоценным перстням и серьгам купцов и сделал знак Оффу.
   Офф принялся собирать драгоценности. Он  взглянул на Анлиля и сказал:
   — Хорошо поработал, колдун!
   Он сказал это на языке шенгджи, но слово колдун, эндитти, одинаково звучит на всех наречиях севера. Один из купцов поднял голову.
   — Колдун? Ты — не грязь с Ледника. Не из этих ты. Ты — с запада, из Цивилизации, будь она проклята… Зачем ходишь с грабителями? Но ты за все ответишь, каждая капля крови тебе отольется, когда люди моего народа сделают из тебя нибтейни!
   Черные глаза купца горели от ярости, и говорил он с почти пророческой уверенностью. Анлиль отошел в сторону. Что такое нибтейни? Раньше он никогда не слышал это харраканское слово. Нибби — по харракански “раб”. Нибтейни, нибтейни…это может быть только нибби-ни-тейни, “ниже, чем раб”.
   Он подошел к Аугни:
   — Что такое нибтейни?
   Аугни обернулся так резко, как будто услышал предупреждающий клич.
   — Кто сказал тебе это слово?
   — Купец.
   — Хороша ли эта тропа, Анлиль! Слушаешь бредни харраканских толстопузов!
   — Что такое нибтейни?
   — Я сказал все свои слова, — ответил Аугни. Для любого варвара это означало: мы закончили этот разговор и больше никогда к нему не вернемся.   

   Фингеджа они похоронили в лесном срубе Эль-Боро, населенном разношерстным людом, в самой середине Шенгенодда. Как велит обычай шенгджи, его тело было сожжено. На месте сожжения варвары поставили камень и высекли на нем руну ДЖЕН, “Отвага”. У Фингеджа осталось трое детей. Из той дани, что платит ему Аугни, Диргайр Бешгер, властелин Ледника, будет теперь высылать вдове Фингеджа треть того, что причиталось ее мужу — пока старший сын Фингеджа не войдет в возраст и не вступит в дружину сам.
   Они ночевали в одном из домов Эль-Боро, сложенном из еловых бревен, и в доме этом была одна-единственная комната, все убранство которой состояло из каменного очага и огромной кровати, общей для всех: семьи и гостей. И домочадцы и варвары курили ворт и потчевали друг друга рассказами. Далеко за полночь дверь отворилась, и в дом вошли трое, закутанные в темные плащи.
   — Почтение дому и очагу, — сказал один из них.
   — Почтение сжигающим, — откликнулся хозяин.
   Трое разместились у очага и скинули плащи. Анлиль с интересом смотрел на них. Они были молоды. Высокий худой ниемиец с большими черными глазами все время молчал. Второй, типичный северянин, носил свои очень светлые волосы распущенными по плечам. Третьей была девушка из Приолты, говорившая с певучим акцентом, бледная, с русыми волосами и узкими серыми глазами. Все трое носили походную одежду из оленьей кожи. Девушка щеголяла в брюках.
   При себе они держали мечи, луки, колчаны со стрелами, дротики и еще какие-то непонятные, но весьма зловещие предметы. Они казались очень самоуверенными.
   — Кто это? — шепотом спросил Анлиль у Тэнда.
   — Сжигающие падальщиков, — ответил тот, и в голосе его прозвучало уважение.
   — Кто?
   — Падальщики бывают опасны. Все идет по нужной тропе, когда они подбирают за нами объедки. Но иногда они заходят вперед и хотят отнять у волков их свежее мясо. Тогда их находят и сжигают. Еще бывает так. Они идут к лисице и говорят ей, где будет охотиться волк. Лисица поднимает других зверей и они убивают волка. Волки собираются и идут мстить за брата. Остаются трупы. Много трупов. Это радость для падальщиков. Поэтому их надо сжигать.
   — И как их сжигают?
   — Их находят, загоняют в грязь, обливают той дрянью, что умеют делать харраканские свиньи и зажигают огонь. Они горят. Так в мир приходит очищение.
   — Скажи мне слово, сильный Аугни! — крикнула  девушка. — Это и есть твой эндитти?
   Аугни кивнул.
   — Говорят, он сильный эндитти, и ты нашел его в Прилт-тане?
   — Это он нашел меня! — усмехнулся Аугни.
   Северянин приподнялся и сел поближе к огню. Мочка его правого уха была украшена круглой железной серьгой. Татуировка из сока ягод нельен покрывала обветренное грубое лицо. На лбу было отчетливо видно клеймо—знак каторги. Клеймо явно пытались вывести, но не слишком преуспели.
   — Могущественный Аугни! По дороге к Эль-Боро мы поймали кишну. Существо, прирученное падальщиками. Эти падальщики шли по следам твоей дружины. Нынче они ночуют в лесах. Они зачем-то послали эту кишну к харраканской границе. Пусть твой эндитти заглянет в ее сознание.
   С этими словами он схватил мешок и вытряс из него отвратительное существо. Кишна была похожа на маленькую остроухую гиену, но с женской грудью и человеческими глазами. Грязно-серая шерстка, черные пятна вдоль хребта. От нее шел омерзительный запах.
   Она припала к полу и зашипела. Кто-то сделал знак ритуальной защиты.
   Анлиль вскочил на ноги. Он совершил шанно и парализовал это существо. Потом оглянулся на Аугни.
   — Узнай все, что сможешь узнать, — сказал предводитель.
   Она сопротивлялась. Анлиль медленно рассекал ее сознание, слой за слоем, волна за волной. Ее жизнь. Ночные кормежки. Сестры и братья, с которыми она выходит поедать падаль. Кости и гниющее мясо, и та энергия, что сохраняется в гниении.
   Ее сознание было многослойным, как луковица. Она была не просто зверем, который питается падалью. Она была вампиром, берущим энергию у мертвечины. Жалкие остатки энергии, но именно такая энергия подходила ей, ибо была заражена смертью, а без смерти это существо не прожило бы и дня.
   Существо послало Анлилю дизе-либб, мысленное письмо:
   — Анлиль, великий предатель, Анлиль, скажи, тебе не стыдно? Ты, сбежавший из Харракана, что ты всем нам, скажи, болтаешь? Ты плетешь нам глупые сказки про духов из стран тумана. А ты всего лишь убийца, создание демонов древних.
   Анлиль не обращал внимания на эту бессмыслицу. Она пыталась отвлечь его.
   Потом он начал говорить вслух, безжизненным и четким голосом:
   — Падальщики послали это существо в Харракан, в землю Лоф, ту, что харраканцы именуют тхайбом Пойдар. Падальщики могут дать правителю Пойдара сведения о нападении на купцов. Падальщикам нужны деньги. 
   — Где они сейчас? — крикнул кто-то.
   Последнее усилие.
   — Двадцать миль к востоку от Эль-Боро. По дороге: соленое озеро, два валуна. Кривая сосна. На берегу болота, за впадиной.
   С этими словами он покинул сознание кишны. Он был обессилен. Начинался озноб, последствие излишней траты энергии. Кто-то сунул ему кружку шехолка.   
   — Нам хорошо известны эти места! — крикнул северянин. — Вперед! Мы спалим их этой ночью!
   Он сунул кишну в мешок. Она взвизгнула.
   — Свидетель обвинения! — хрипло расхохотался северянин.
   В одно мгновение трое собрались и покинули дом. И хозяева избы, и варвары вповалку улеглись на кровать и накрылись волчьими шкурами. Старшая женщина дома провела обряд, очистив то место, на котором стояла кишна. Она посыпала его еловыми иголками, трижды плюнула на него и смочила пивом. Потом старшая  женщина легла спать на отдельную лежанку.
   Усыпленные усталостью, люди спали как убитые. Поэтому не все они проснулись, когда, за несколько часов до рассвета, трое вернулись в дом.
   — Что? — спросил Аугни.
   — Огонь выжег все, — был ответ.
   Сквозь сон Анлиль слышал, как девушка из Приолты легла рядом с ним. Ее руки оказались совсем близко и прикоснулись к его губам.
   — Тшшшш! — прошептала она, наклоняясь к нему. — Меня зовут Вирра.
   Весенние ночи Шенгенодда светлы, и Анлиль отчетливо видел ее бледное лицо и растрепанные русые волосы.
   — Помоги снять! — сказала она, путаясь в рукавах кожаной охотничьей куртки. Под курткой оказался шеп — рубаха с широким воротом, связанная из грубой шерсти. Под шепом не было ничего.
   Она целовала его, как северянка-шенгджи, касаясь губ не губами, а пальцами. Потом поднесла его пальцы к своим губам.
   — Мы здесь не одни, — прошептал он.
   — А эти откуда взялись, как не от того дела? — вполголоса фыркнула Вирра. — Чего  стесняться!
   Она чем-то привлекала его. Он втайне надеялся, что никто не проснется.
   И, когда все закончилось, Вирра отвернулась от него, сразу же потеряв к нему интерес, перетянула на себя его шкуру и захрапела. Он попробовал вернуть себе хотя бы часть шкуры, и Вирра лягнула его. Он поднялся, разыскал еще одну шкуру и лег спать.
   Но ему не спалось. На рассвете он услышал тоненькое причитание. Вирра жаловалась. Шкура почти упала с нее, и девушка замерзала, но не могла проснуться. Он приподнялся, чтобы накрыть ее и, в бледном свете северного утра, увидел страшные рубцы от ударов плетью, сплошь покрывающие ее спину.
   Спустя полчаса он проснулся снова. Ни Вирры, ни ниемийца не было видно. Северянин надевал сапоги.
   — А где Вирра?
   — На коне уже. 
   Анлиль вышел на порог. Утро было пасмурным и студеным. Вирра гарцевала на белом коне, одетая в кожаную куртку и черный плащ, с мечом на бедре.
   — А тебе чего? — кивнула она Анлилю.
   — Ничего.
   Из-за сруба выехал ниемиец, так и не сказавший ни слова. Северянин вскочил на своего черного коня и направил его к воротам. За ним последовали остальные. Сначала они ехали медленно, потом припустили во весь опор.
   Анлиль вернулся в дом. Надо было поймать еще несколько минут сна перед утомительным днем, который ему предстояло провести в дороге.
 
   Они уходили на север.
   Хотя весна и клонилась уже к лету, теплее не становилось. Белые облака летели над пустошами Шенгенодда, холодный ветер обжигал лица. Давно уже не попадалась ни одна деревня. Анлилю казалось, что еще немного, и он увидит Ледник. Он никак не мог избавиться от этой мысли, хотя и понимал, что между ними и Ледником — еще тысячи однообразных миль:  вересковых пустошей, глубоководных озер, хвойных лесов.
   — Тебе повезло, колдун! — говорил Аугни. — Ты увидишь Ишару. Великий город.
   В пределы великого города отряд вступил на закате солнца. Ишара оказалась скоплением приземистых деревянных строений, полумесяцем расположенных вокруг огромного рынка. Анлиль слышал язык шенгджи, наречия Менгара, Приолты, Морского Берега. Большинство горожан принадлежало к той суровой немногословной расе, что населяет великие северные просторы, промышляя разбоем и охотой. Они — не шенгджи, но друзья шенгджи. И мужчины и женщины носили просторные плащи с капюшонами и украшения из серебра. Вероятно, чтобы придать яркость своим чересчур бледным лицам, горожанки красили волосы в красный, а губы — в синий цвет. Озаренные алыми лучами заходящего солнца, они были похожи на техарских демонов.
   Кони варваров разбрызгивали вязкую грязь. Улицы были покрыты ухабами и заполнены отбросами. Тощие черные курицы метались с жалобным кудахтаньем, увертываясь от копыт. Кочевники из приречных долин уводили свой скот с рынка, чтобы разместить его на ночь в охраняемых бараках у городской стены. Дети шумными стайками бежали за отрядом Аугни. Несмотря на холодный северный ветер, большинство из них были голыми. Аугни бросил им несколько монеток.
   Они въехали под арку высокого дома в самой середине города. Коней оставили во дворе. Аугни о чем-то договаривался с хозяйкой, одетой в тунику, складка которой была накинута на голову и застегнута брошью. По шаткой скрипучей лестнице варвары поднялись на второй этаж, в просторную комнату, где была кой-какая мебель и жарко натопленная печь. Варвары сбросили сапоги и расположились на коврах. Анлиль подошел к окну. Внизу располагались ряды, торгующие вяленой рыбой. Синие мухи сплошь облепили куски. 
   Хозяйка принесла неизменное угощение этих мест: жареное мясо и темное пиво. Дружинники приступили к трапезе. Когда ужин был в разгаре, в комнату вошел маленький человечек, одетый в льняную рубаху, телогрейку из шерсти и короткие черные штаны. Так обычно одевались крестьяне Приолты. Человечек был веснушчатым, рыжим и щербатым.
   Он поднял руку и показал всем деревянный браслет, украшенный серебряной проволокой.
   — Выдра, — представился он и фыркнул.
   — Выдра, — это енот? — иронически поинтересовался Аугни.
   Повторное фырканье.
   — Я — Выдра, енот Эйдагона. Светлый Аугни помнит меня.
   — Угощайся, Выдра! — предложил Аугни. — Ночь будет длинна.
   Человечек устроился поближе к печке.
   — Ай, а что это в ваших глазах, воины! — воскликнул он, заметив тяжелые взгляды дружинников. — Колдун Эйдагон ушел под камень. Звал Выдру за собой. А Выдра сделал иначе. Выдра приплыл к вам, воины, приплыл, чтобы говорить и слушать.
   — Эйдагон сказал ложное слово, — ответил Аугни.
   — Ай, Эйдагон сказал ложное слово, злое слово! Ошибку сделал Эйдагон, — заговорил  человечек, размахивая руками. — Ресам эй уппо. Ошибка есть кровь. Покарайте кровью Эйдагона, покарайте его, воины!
   Аугни схватил Выдру за горло и встряхнул.
   — Зачем Эйдагон послал дремго? Чтобы сын Солви Ога взял сто моми, что были у   купцов? Чтоб купцы достигли земли Длон? Кому служит твой колдун, Выдра?
   — Могучий Харамзин ходит близ Ишары, — пискнул Выдра, пытаясь избавиться от ручищи варвара. — Всем хорош Харамзин, но принес к ногам Вождя только пятьдесят моми. Что скажет вождь, если Аугни принесет девяносто? Харамзин послал к Эйдагону енота Выдру. Эйдагон принял дающий всезнание яд и смотрел в ночь. Он сказал, да…он сказал: теперь у Аугни есть эндитти. Эндитти нашел для него караван с золотом, и благородный Аугни уже скачет во весь опор. Эйдагон сказал: я пошлю магическую птицу, и она солжет. Светлый Аугни убьет колдуна и поспешит покинуть пустоши. Тогда Харамзин сможет взять золото сам. И енот Выдра видел, как Эйдагон послал птицу. Енот Выдра поспешил к Харамзину. Мудрый Харамзин ответил  отказом. Он сказал: я не отбираю кусок мяса у другого волка. Пусть колдуна Эйдагона повесят на дереве.
   Варвары переглядывались.
   — Ешь и пей, Выдра! — сказал Аугни. — Твоя смелость хорошо тебе служит.
   В комнату вошел человек в черном плаще. Он заговорил, и Анлиль узнал голос Хрейда, посланника Вождя.
   Аугни предложил посланнику сесть за стол и вытряс из сумки гору золотых монет. Они принялись считать деньги и считали очень долго и тщательно, складывая их аккуратными столбиками по десять монет. Сквозь зеленоватый дымок ворта, заполнивший комнату, лица Аугни и Хрейда были еле различимы. Варвары вполголоса переговаривались.
   — Офф! Скажи хозяйке, чтоб позвала художника! — крикнул Аугни. 
   Анлиль не поверил своим ушам. ХУДОЖНИКА?
   — Я даю Вождю девяносто один моми, — подвел итог Аугни. — Один моми — на удачу грядущего лета.
   Хрейд сгреб монеты в сумку.
   — Добрый улов, — заметил он. — Смелый Аугни ходил по местам нереста?
   — Я пошел с хорошим рыболовом, знающим, где клюет.
   Хрейд посмотрел на руки Анлиля.
   — Почему? — спросил он у Аугни.
   — Сейчас это будет сделано, — ответил предводитель. — Закон Бешгера мне известен.
   Хрейд перекинул сумку через плечо и ушел.
   — Ай, сколько важности теперь в мудром Хрейде! — воскликнул Выдра. — Он ходит, как трехлетний олень! Он говорит, как дракон. А давно ли он был енотом и скитался по рынкам? Ай, ай! Смешно, когда от волка исходит запах енота!
   — Я привел художника, — сказал Офф.
   Следом за ним шел высокий и очень мускулистый человек, лицо которого было покрыто темным загаром, необычно сочетавшимся с выцветшими волосами и синими глазами ледникового варвара. Войдя в комнату, человек поклонился и сбросил куртку. Он был обнажен по пояс, и его тело поражало не только четко обрисованными мускулами, но и тем, что все оно было покрыто татуировками. Лисья морда на одной лопатке, корабль — на другой. Дракон с мечом. Скрещенные копья. Не успел Анлиль рассмотреть остальные татуировки, а человек  уже надел куртку и сказал:
   — Благородный Аугни попал под дождь, и моя картинка смылась?
   Варвары расхохотались.
   — Вот картинка! — сказал Аугни и показал татуировку на тыльной стороне ладони. — У  меня новый дружинник. Нарисуй ему картинку.
   Анлиль уже понял, о чем пойдет речь. У каждого из дружины Аугни на  правой руке была одинаковая татуировка, нарисованная с большим искусством. Это был опознавательный знак дружинников Аугни. Каждая сильная ледниковая банда имела свою собственную опознавательную татуировку, и никто больше не смел сделать себе такую же, под страхом жестокой расправы.
   Загорелый варвар вывалил на стол содержимое своего заплечного мешка: баночки, коробочки и длинные металлические иглы. Иглы он расположил над огнем. Потом кивнул Анлилю.
   — Иди сюда! — ухмыльнулся Аугни. — Смотри! Я тебе все растолкую.
   И он стал объяснять, показывая Анлилю татуировку на своей здоровенной ручище:
   — Видишь, нарисованы три горы? Это горы Тенг, Хтанг-Хтанг, Вали. Моя дружина ходит между этими горами. Выше — солнце. Только наполовину видно. Это — знак Ледника. Под горами — северный олень. Такой есть у каждого шенгджи. Олень поднял голову. Это значит, что я беру золото и камни. Рядом — два скрещенных копья. Это значит, что я плачу дань лишь Диргайру Бешгеру. И у тебя будет такая же.
   «Художник» взял иглу:
   — Это больно, парень. Орать будешь.
   — Вот орать я точно не буду, — возразил Анлиль.
   И правда, он не заорал, хотя боль была почти нестерпимая.
 
   На следующий день варвары покинули Ишару. Они долго ехали через сосновый лес и остановились перед каменными руинами какого-то очень древнего храма. Аугни спрыгнул с коня и вошел в храм, дружинники — за ним. В окружении полуразрушенных колонн на ступеньках, которые когда-то вели к алтарю, стоял высокий камень — останки постамента. Статуя неизвестной богини была разбита, лишь одна мраморная грудь лежала на камне. На постаменте Анлиль прочитал линдрианские иероглифы:
                БОЖЕСТВЕННАЯ  ХОНШАПАЛ  КРЕЙДА
   — Это — чудо, — сказал Аугни. — Грудь праматери Лейтид.
   Стоя на нижней ступеньке, Анлиль смотрел на то, как дружинники подходили к алтарю и целовали грудь линдрианской богини Хоншапал. Как могло изваяние пустынного божества оказаться на далеком севере, в мрачном хвойном лесу? Аугни бросил на алтарь золотую монету.
   — Поехали!
    На том повороте, где Анлиль вдруг увидел мелькнувший в зарослях лисий хвост, Аугни сказал:
   — Эйдагон заплатил кровью. 
   Анлиль не сразу припомнил, кто такой Эйдагон, и Аугни заметил это:
   — Тот, кто послал ко мне дремго с коварной речью.
   — Вы убили его?!
   — Хранитель предания, достойный Мешрет Ог, вынес ему приговор. Убили его люди Харамзина. Эйдагон хотел собачьей свары. Мы поступили, как волки.
   — За это нельзя убивать!            
   — Ты говоришь, как проповедник с рынка, а не как эндитти из лучшей дружины Ледника!
   — Лишь у падальщиков и мбингани нет закона. Потому они — хуже собаки, — сказал  Тэнд.   
   — Нельзя было убивать его!
   — Жаль, что ты — колдун и такой большой парень! — ухмыльнулся Аугни. — Будь ты молодым волчонком-дружинником, я бы живо выбил из тебя эту дурь.

   Так, холодной весной Года Ястреба в городе Ишара бывший узник политической тюрьмы Вейлейс Анлиль Залейнаран сделал себе татуировку и начал стремительно превращаться в шенгджи. До этого он просто жил той же жизнью, что и варвары, но теперь он все меньше отличался от них, и даже зертианские черты его лица перестали казаться странными под ритуальными надрезами на коже. К тому же он был светловолосым и сероглазым, и это частенько вводило северян в заблуждение. Анлиль научился говорить на языке шенгджи и на торговом северном наречии, смеси языка шенгджи, харраканского и обоих менгарских. На исходе весны он взял себе имя Таргнир, Тарг-э-нирр, так ледниковцы называли волка, ушедшего из своей стаи и принятого в другую стаю. Отряд Аугни промышлял на проторенных дорогах, соединявших Усноден, Ледник и Империю. Они грабили слабо защищенные обозы самонадеянных харраканских купцов, везущих серебро и камни в гавани Уснодена; нападали на гораздо менее самонадеянных, но непривычных к горам усноденцев. Людей из вольных городов отряд Аугни пытался обходить стороной. Ничего хорошего не сулила встреча с этими людьми, к тому же, многие из отряда Аугни имели родственников и побратимов на Морском Берегу. Варвары не испытывали ненависти к людям из вольных городов. Харракан — совсем другое дело. Харракан они ненавидели: страшно, люто. Харракан был Большой Свинарней. Империей Мерзости. Невольничьим Рынком. Однажды летним вечером, проезжая через лес, варвары увидели три обнаженных трупа, подвешенных к деревьям вниз головой. Это были тела тех, кто сжигал падальщиков. Девушки Вирры, северянина и ниемийца.  В землю были врыты три таблички. Под головой Вирры — “Убийца и шлюха”. Рядом с северянином — “Беглый каторжник, убийца, еретик”. Рядом с ниемийцем — “Беглый раб и убийца”. Несмотря на опасность погони, варвары погребли их тела.
   Осенью случилось то, чего Анлиль не ожидал, хотя вполне мог бы предвидеть. В глухом лесу отряд караулила дружина наемников-усноденцев. Северяне отбивались долго. Керрми  и Офф погибли, сраженные мечами усноденцев. Предводитель наемников был ранен, и варвары начали побеждать. Анлиль первым увидел дротик, летящий прямо в Аугни. И тогда, словно находясь во сне, он прыгнул и закрыл собой Аугни. Он сделал это инстинктивно, ни на секунду не задумавшись. Анлиль одновременно почувствовал жгучую боль в груди и увидел, как усноденец скачет прямо на них, с обнаженным мечом в руке. И он смог сделать прием настоящей высокой магии и остановить коня под усноденцем. Потом Анлиль упал в дорожную пыль.
   Он смутно слышал крики, потом все стихло. Очень высоко над головой он видел ярко-синее небо и золотые кленовые листы. Боль в груди была такой сильной, что находилась где-то за пределом сознания. И ему почему-то показалось, что если он закроет глаза, боль станет слабее.
   Все это еще можно исправить, подумал он. Я просто ранен. Сейчас я встану.
   И он попробовал приподняться, но его руки только бессильно хватали пыль.
   Анлиль увидел склонившиеся над ним лица. Черты расплывались, как будто он смотрел на них сквозь толщу воды.
   — Все хорошо, — услышал он голос Аугни. — Теперь ты мой брат. Не бойся ничего. Смотри на меня и слушай мои слова. Жить будешь.
   Варвары схватили Анлиля и крепко прижали к земле. Аугни разрезал на нем одежду и сильным движением выдернул дротик. Обезумев от боли, Анлиль пытался вырваться. Он понял, что продолжает терять кровь. Варвары разорвали чью-то одежду и смастерили жгуты. Наконец, они сумели остановить кровотечение и посадили Анлиля на коня, перед Аугни. Предводитель притянул его ремнями к седлу и положил его голову себе на плечо.
   — Ничего не бойся, — повторял он. — Жить будешь.
   Уже на закате, когда красное солнце уходило за облетающие леса Шенгенодда, они прибыли в маленькую лесную деревушку. Анлиль потом долго помнил запах прелой соломы, грибов и овечьих шкур. Пока варвары держали его за руки и за ноги, женщина в белом платке обработала рану жгучей харраканской жидкостью. Потом она зашила края раны. Наложила бинты. Его отнесли на низкую лежанку у печи и накрыли одеялом.
   Ночью началась сильная лихорадка. Он помнил, как хлопотала вокруг него женщина. Аугни подходил, брал его за руку и повторял:
   -Ты будешь жить. Слышишь мои слова? Ты теперь мой брат.
   Уже перед рассветом его настигла жуткая, мертвенная слабость, и он понял, что умирает. К его губам то и дело подносили кружку с травяным отваром. Иногда он начинал кашлять, и из раны сочилась кровь. Сердце замерло, потом заколотилось так, словно готово было разорвать ему грудь.
   — Читайте молитву! — услышал он  голос Аугни.
   Молчание. Потом — голос, кажется, Оффа:
                Уже наступила осень. Орехи съели себя.
                Человек завершает жизнь и уходит в ночь.
                По волнам пробегает румянец зари...
   Рука хозяйки положила Анлилю на лицо смоченную теплой водой тряпку. Жестом он попросил убрать ее. Он хотел смотреть. На лежанке сидела хозяйкина внучка, худенькая белокурая девочка лет девяти. Она была закутана в необъятный коричневый платок и держала в руке гроздь рябины. Хозяин взял ее на руки и хотел унести.
   — Нет, не надо, — прошептал Анлиль.
   — Посади девчонку на место! — приказал Аугни.
   Девочка расположилась на лежанке и снова устремила на Анлиля немигающие глаза, такие светлые, что почти не видны были зрачки. Он протянул руку. Она положила ему на ладонь гроздь ягод.
   — Ты — красивый, — сказала она. — Жалко, что ты умрешь и не сможешь на мне жениться.
   Он смотрел на нее, пытаясь удержать в памяти каждую мелочь: следы от комариных укусов на руке, которой она придерживала платок; веснушки на вздернутом носу; деревянную подкову культа Звайне на шее. Хозяйка начала ощупывать его рану.
   — Женщина, если он умрет, я убью всех мужчин твоего дома и сожгу твой дом! — сказал  Аугни. — Что, жизнь моего дружинника не стоит жизней четырех лесорубов?
   Свеча оплывала. Девочка не отводила глаз.
   Кто-то из дружинников приподнял Анлиля, хозяйка поднесла к его губам кружку с черным как смола зельем. Потом его заставили выпить еще две кружки. Анлиль почувствовал, что проваливается в темноту.
   — Давай спать, — сказала девочка.
   Когда он проснулся, девочка спала рядом, свернувшись клубочком. Хозяйка дотронулась до бинтов, проверила пульс.
   — Выживет, — прошептала она через плечо.
   Варвары не могли терять время. В первый день зимы они должны были дать Диргайру Бешгеру еще пятьдесят моми. Аугни решил оставить Анлиля в этом доме до конца осени. Он обещал, что вернется за ним, и дал хозяйке хижины, оказавшейся знахаркой, двадцать маталле. Анлиль тщетно уверял Аугни, что уже здоров и может ехать.
   Обитатели хижины тоже принадлежали к северной расе. Они промышляли незаконной вырубкой леса, сбором дикого меда и плетением корзин. Дни тянулись медленно. Золотые листья порыжели, потом — покраснели. И вот уже обнаженные деревья  зашумели под порывами северного ветра. Анлиль понял, что не вынес бы и одного дня в дороге. Он с трудом вставал с лежанки, а выйти из избы и вовсе не мог. Даже годы спустя эта рана напоминала о себе. 

   Однажды вечером Анлиль сидел на крыльце и наблюдал за тем, как ущербная луна выползает над лесом. Хозяин избы сел рядом. 
   — Они защищают нас от городов, — сказал он. — Я  видел Семилетний Голод.
   Глядя в темноту, он долго рассказывал Анлилю о Семилетнем Голоде, закончившемся пятнадцать лет назад. И здесь было трудно, очень трудно, а в городах... Говорят, что те города, где погибло все население, так и не были восстановлены, и руины их стоят вдоль харраканской границы, как обвиняющие призраки невинно умертвленных.
   Вскоре семейство заснуло. Анлиль лежал, всматриваясь в темноту. Чудовищные видения Великого Голода не шли из головы и внушали дурные предчувствия.
   Его мысленный взгляд скользнул над домом, над осенними лесами, залитыми светом луны. Он увидел стайку черных драконов, копошащихся на болоте. Увидел ведьму, ворожащую в лесной пещере.
   А потом он увидел группу усноденцев, идущих из города Кирби-Таре. Они были на конях. Направлялись они к затерянной в лесу деревне.
   Анлиль вскочил на ноги, даже не почувствовав боли, которой отозвалась рана.
   — Сюда идут усноденские дружинники! — крикнул он.
   Семейство проснулось мгновенно. Знахарка, простоволосая, в длинной сорочке, кинулась к ларю. Она схватила мешок, сунула туда каравай хлеба и кусок вяленой рыбы. Наполнила водой флягу.
   — Одевайся  и уходи! — велела она Анлилю.
   — Мы все будем убиты, если лучники узнают, что мы дали приют ледниковому разбойнику, — сказал старик. — Усноденцы повесят нас рядом с тобой! Они истребят всю деревню!
   — Они охотятся за налогами, и не уйдут, пока не отнимут все. Но убивать они не станут, если не найдут тебя! — крикнула старуха. — Ты должен уйти! На тебе — знак твоей банды. 
   — Мы не можем прогнать его! — сказал сын-лесоруб.—Шенгджи этого не простят.
   — Я уйду, — сказал Анлиль.
   Хозяйка бросила Анлилю мешок.
   — Иди вдоль реки, на Кирби-Таре! — сказала она. — Боги сохранят тебя. Проводи его до тропы! — велела она старшей внучке. — Потом ступай, предупреди соседей!

   Анлиль вышел из избы. Девочка шла за ним, зябко кутаясь в шерстяной платок. Уже наступила глухая осень. Деревья были обнаженными, жалкими. Бурые сережки свешивались с них, еле различимые во мраке.
   — Сюда! — сказала девочка, хватаясь рукой за частокол, окружавший деревню.
   — Почему бы вам самим не спрятаться в лесу?
   — А кто будет говорить с ними на языке городов? Они залезут в подпол и найдут мешки с бобами. Мешки лежат под досками. Если отдать им зерно и деньги, они могут и не заглянуть туда. Так уже бывало. Хорошо, что ты увидел их и предупредил нас, эндитти. Если бы они нашли тебя у нас, было бы очень плохо. Так было в урочище Сарп. Я видела. Их было сорок и еще сорок. Они были голые и висели на деревьях. Рядом с ними они повесили их собак. Вот тропа.
   Тропа начиналась сразу за пепелищем: еще совсем недавно здесь высился дом, но сейчас от него остались лишь обугленные бревна, черные как смоль в призрачном свете осенней луны. Анлиль выбрался на тропу сквозь щель в уцелевшем частоколе. Обернувшись, он увидел, что девочка смотрит на него из-под надвинутого на лоб платка.
   — Я еще найду тебя и помогу тебе! — сказал Анлиль.
   — Думаю, ты погибнешь в лесу. Истечешь кровью. Но это — не самая плохая смерть. Хуже всего — когда сжигают на костре. Так было на ярмарке в городе Проннен. Сжигали того, кто чеканил лживую монету. Он кричал. А те, кого вешают, не кричат, и те, кому рубят головы, тоже.
   Анлиль  по-прежнему смотрел на нее, и что-то в ее лице казалось ему жутким.
   Он вспомнил призрак Эсилтейр над рекой. 
   — Ну, мне пора! — сказала девочка. — Жаль, что ты умрешь. Люблю хорошеньких.
   Она помахала ему рукой и побежала прочь, сквозь облетевший лес, залитый лунным светом.
 
   Увядшие листья хрустели под ногами. Анлиль пытался следовать серебристой змейке реки, бегущей сквозь унылый ольшаник. С каждым мгновением рана все сильнее напоминала о себе. Сначала он чувствовал неприятное колотье в груди, потом — резкую боль. Каждый раз, когда нога касалась земли, рану начинало жечь, словно к ней подносили раскаленное железо. Потом Анлиль начал задыхаться. Воздух стал разреженным и дышать было так же трудно, как будто он поднимался зимой на высокую гору. Он пытался сосредоточиться на тропе, на черных верхушках деревьев, на ползущем с болот тумане. Нужно думать только об этом. Нельзя думать о боли.
   Смотри на дорогу. Наблюдай за дорогой. Попробуй считать деревья или повороты дороги.
   Но он вынужден был опуститься у подножия высокой ивы и немного отдохнуть. Дышать стало легче. Анлиль поднялся и зашагал дальше. Можно отвлечься от боли. Существуют тысячи способов.
   Луна скрылась за тучами. Где-то в лесу угрюмо и встревоженно закричал ворон.
   Можно попытаться вспомнить все руны, по старому алфавиту таримедхли, и перечислить их номера. Можно мысленно нарисовать их.
   Мрак становился все гуще. Анлиль споткнулся о сучок и упал на землю. Он пережил мгновение шока, вызванного падением, и новый взрыв боли. Потом приподнялся.
   Он увидел, что его одежда окровавлена. При падении на ране разошелся шов.
   Анлиль прислонился к дереву. Кровь вытекала из раны и крупными каплями падала в листву. Необходимо сделать киа-гер, остановку крови, то, что он очень хорошо умел делать другим. Необходимо сделать это, пока у него еще есть силы.
   Он поднес руку к ране и сосредоточился.  Он представил себе края раны и нитку из китового уса, которая где-то порвалась. Нужно соединить  нитку.
   Анлиль искал и почти уже нашел место разрыва. Трудно работать сознанием, когда голова кружится от потери крови. Он услышал шорох в кустах. Что там?
   Темнота.
   Он продолжил работу.
   Шорох послышался снова. Анлиль увидел круглые горящие глаза. Существо выскользнуло на тропу. Оно было худым и напоминало гиену. Это была кишна, неотличимо похожая на ту свою товарку, чье сознание недавно раскрыл Анлиль.
   Он снова почувствовал этот отвратительный запах. Послышался  визгливый вой.
   Анлиль увидел еще одну пару горящих глаз. Потом — еще одну. Он затравленно оглянулся. За его спиной горели десятки глаз. Они напоминали светляков, мерцающих на болоте. Еще и еще глаза: зеленые, злобные. Они передвигались, и в кустах слышался шорох и треск.
   Целая стая окружила его.
   Анлиль выхватил кинжал, и твари трусливо отбежали от него, спрятавшись за деревьями. Он пытался успокоить себя. Они никогда не нападают на живых.
   — Сколько крови ты уже потерял, колдун? — голос был человеческим, но чем-то напоминал лай.
   Они попробуют отвлечь меня. Они всегда пытаются отвлечь. Они владеют основами шейлиля.
   — Ты потерял много крови. Отдай нам свою энергию, колдун! Нам нужно кормить наших детенышей. Мы любим их.
   Спокойно. Они не нападут на живого. Анлиль пытался сделать харизейн: нужно было представить иглу, сделать ее материальной и зашить края раны. Одна из этих тварей снова выбежала на тропу. Гиена с женской головой и крошечными красными глазками.
   Он замахнулся на нее. Она залаяла тем визгливым и злобным голосом, что наводит ужас на пастухов. Анлиль обернулся. Твари подошли ближе: странные худые создания, угольно-черные в сером осеннем тумане. Он нащупал на земле камень и бросил в них. Кровотечение становилось все сильнее.
   Последним отчаянным усилием он сосредоточился на харизейне. Это же  просто…Нужно собрать силу воедино, слегка изменить ее, так, чтобы она стала похожей на кристально чистую воду. Нужно перенести силу в кончики пальцев. Одна из тварей, что была крупнее других, приблизилась к нему.
   — Прочь! — прошептал он.
   Он зажмурился, пытаясь сделать харизейн и почувствовал легкое прикосновение к ноге. Тварь сидела рядом с ним, касаясь его своей шерсткой.
   — Мы не нападаем первыми, так же, как маги Замка! — насмешливо проговорила она, прочитав его мысль. — Зачем? Ты сейчас умрешь.
   — Знание не нужно нам, искусств мы не знаем…мы бормочем все без толку, как вода журчит в стремнинах…наши страхи на кобыле мчатся по полям Табсиля…десять тысяч душ увидим, никого мы не обидим…старый тис зазеленеет, каждый в доме опьянеет…мы получим все, что нужно, Зай-лыфф, сослужи нам службу! — читал Анлиль молитву.
   А потом он вспомнил что-то...такие твари...они боятся воды. Собрав последние силы, он встал. Замахнулся на них кинжалом. Они отступили на несколько шагов. Та, что была рядом, пронзительно расхохоталась.
   Анлиль спустился к реке. Деревья, туман, ночные облака, силуэты тварей — все смешалось в серое призрачное марево.
   Анлиль вошел в реку. Вода оказалась невыносимо холодной.
   — Ты решил искупаться! — засмеялась предводительница. — Вперед! Наутро река выбросит твое тело на отмель, и мы заберем его!
   Еще один шаг. Под ногами был вязкий, непрочный песок...вероятно, ил покрывал его, ибо ноги скользили так, что Анлиль боялся потерять равновесие. Он содрогнулся, представив то, что могло скрываться на дне реки. Склизкие, покрытые щупальцами твари... Он знал, что такие существа еще живут в заболоченных лесах Приолты — последние из выживших со времен войны Эсилтейр.
   Прибрежные отмели были покрыты осокой в два человеческих роста. Анлиль вступил в эти заросли. Он хватался за стебли, и острые края резали ему ладони, но, с другой стороны — не давали упасть. Он заходил все глубже в воду. Холод уже подступал к сердцу.
   Птица судорожно вздохнула в дебрях и рванулась вверх, с треском ломая стебли.
   С берега доносился яростный лай. Но, чем дальше Анлиль заходил, тем яснее  становилось, что они не станут его преследовать. Лай оборвался, сменившись разочарованным злобным воем. Тогда Анлиль поплыл.
   Несколько раз его руки слабели, и он почти терял сознание и приходил в себя, только когда начинал захлебываться водой. Тогда он снова начинал плыть. Сквозь пронизывающий холодом туман светили яркие осенние звезды. Техари верят, что звезда Джоу горит на дальнем берегу реки в царстве мертвых...путеводная звезда...для тех, чья душа не развращена Искажением. Техари...Кто это?
   Вокруг него была только свинцовая вода. Волны плескались с еле слышными всхлипами. Анлиль давно уже не чувствовал ни рук, ни ног — только убийственный, мертвящий холод. Он не понимал, куда плывет...ему показалось даже, что он как-то незаметно повернул назад. К нему подкрадывалось желание: перестать бороться и забыть обо всем.
   Он стиснул зубы и продолжал плыть. Он сосредоточился только на еле различимой черной линии по ту сторону  мертвого водного пространства. Линии под звездой Джоу. Он еще раз с головой ушел под воду, но вынырнул.
   В его голове звучали слова из Йоррт-Кхибат — священной книги народа техари:
                На том берегу реки я увидел блистающую звезду Джоу,
                Таинственную звезду Джоу,
                Звезду, чьи лучи никогда не рассеют мрак.
                Звезду, что никогда не укажет верной дороги.
                Единственную звезду мою
                В царстве отверженных душ.
   Его пальцы схватились за упругие стебли. Еще шаг, еще. Волны боролись, пытаясь увлечь его назад.
   Хватаясь за все, что подвернется — песок, гальку, тростник — Анлиль выбрался на берег и потерял сознание.
 
   Он открыл глаза и увидел бездонно-белое небо...белое, как только что выпавший снег. Анлиль снова закрыл глаза, наслаждаясь покоем и воспоминанием об этом небе.
   Что-то ласково прикоснулось к нему. Он шевельнулся и почувствовал обжигающий холод. Он лежал на бурых камнях гладкой округлой формы, рядом текла река. Сосна на каменистом выступе была обрисована четко...казалось, можно рассмотреть каждую веточку. Странный непроницаемый туман заволакивал небо.
   Анлиль обернулся и увидел, что берег за его спиной поднимается ввысь. На самой вершине высилось прекрасное строение—все срубленное из дерева, но по форме напоминающее дворец. Изящные башни и терема исчезали в тумане, а на стенах заметны были фигуры зверей и драконов.
   Храм-Монастырь Эджа-Звайне, понял Анлиль.
   Тогда он начал карабкаться вверх, цепляясь за выступающие из земли корни сосен. Вся его одежда была окровавлена. Каждое движение отзывалось острой пронзительной болью — его как будто ударяли ножом. Ноги были налиты свинцовой тяжестью.
   Он снова потерял сознание. Когда пришел в себя, услышал удар гонга и голоса. Люди были совсем близко. Он хотел позвать на помощь, но не мог произнести ни слова.
   Анлиль долго лежал, зарывшись в мягкие подушки терпко пахнущего мха, обманывая себя тем, что всего лишь хочет отдохнуть. Боль стала немного слабее. Прямо перед глазами Анлиль увидел большую сосновую шишку, и ему почему-то захотелось дотянуться до нее, но он не смог пошевелиться. Потом  наступила темнота.
   ...Он снова лежал и смотрел на эти шишки, такие аккуратные, такие ладные. Менгарские дятлы с зелеными пятнами на грудке слетали в выстуженную траву и похищали шишки. 
   И тогда он подумал: почему этот мох не зеленого, а красного цвета? И, поняв, почему, чудовищным усилием воли продолжил свой путь. Когда он хватался за стволы деревьев, кора отслаивалась и оставалась в его ладонях.
   Анлиль дотянулся до вырезанного на вратах медведя, приподнялся. Нащупал доску и постучал в нее. Потом он снова провалился в беспамятство.

   — Боги, он же совсем вымок! Бедный мальчик! — бормотал  женский голос. Анлиль не  понял, что это за золотой круг — лицо или восковая свеча.
   Он чувствовал такую обессиленность, что не мог повернуть голову. Чья-то рука поднесла к его губам чашку, над которой поднимался горячий травяной пар.
   — Выпей это!
   Он сделал несколько глотков и закашлялся. Зрение прояснилось, и он увидел четверых —две женщины в белых платках жриц Эджа-Звайне, мужчина в одежде приолтийского крестьянина и совсем молодая девушка в полушубке.
   — Он ранен! — воскликнула одна из женщин. — Смотрите, он весь в крови!
   — Он переплыл через реку, — сказала девушка. — Видите? Это водоросли.
   — Как он мог переплыть через реку, истекая кровью!
   — Довольно разговоров! — сказала старшая из женщин. — Нужно уложить его в постель.
   — Нужно вернуть его туда, где вы подобрали его, а еще лучше — сбросить в реку, —вмешался в разговор мужчина.
   Женщины замолчали в недоумении.
   — Он — мизенгиси! — мужчина высоко поднял правую руку Анлиля. — Бандит!
   Молчание продолжалось несколько мгновений.
   — Эмпиато! Помоги мне поднять его! — сказала старшая женщина.
   — Ты даешь приют грабителю и убийце! — гневно воскликнул мужчина.
   — Мы не можем обречь на смерть беспомощного человека, — сказала старшая женщина.
   Анлиль почувствовал, как чьи-то руки подняли его и помогли сделать несколько шагов. Ему казалось, что он проваливается в бездонный колодец, голова кружилась все сильнее. Потом — холод чистого мягкого белья. Он судорожно вцепился в край шерстяного одеяла и закрыл глаза. Пусть делают, что хотят. Пусть убьют меня, пусть донесут лучникам Приолты. Сейчас я буду спать.
   Он проснулся и увидел, что лежит в нарядной горнице с низким потолком. На каминной полке — выточенный из дерева идол Эджа-Звайне и молитвенник в красном переплете. За окном сияли золотом осенние листья, чуть припорошенные снегом.
   Пожилая женщина в белом платке, обнажавшем выбритый лоб, нагнулась над ним и поднесла к его губам деревянную кружку. Анлиль почувствовал запах хвои и лесного мха.
   — Вот, выпей это, — она наблюдала за ним ясными серыми глазами. — Мы не выдадим тебя и никому о тебе не расскажем. Лежи спокойно и поправляйся.
   Анлиль хотел поблагодарить ее, но у него не хватило сил. Жрица поправила подушку  и вышла из горницы.
 
   То был не просто храм, а Храм-Монастырь Эджа-Звайне. Культ этот, один из древнейших культов Материка, нынче уже забывали: с запада шли проповедники Водда, учившие, что путь к счастью лежит в стойкости и твердости духа; с юга — поклонники щедрой и любвеобильной Мимеллати; с востока шли фанатики, утверждавшие, что мир — всего лишь поле боя, и бой этот ведут Таг-Джагаччи и Валлат. Культ Эджа-Звайне был загнан в леса и отдаленные деревни. Всего семь адептов было при Храме-Монастыре над рекой Йеббо: Великая Жрица, два ее помощника, две помощницы, девушка-послушница по имени Эмпиато и аскет, выполнявший обязанности звонаря, сторожа и посредника между обителью и властями.
   И непонятно, что было тому причиной — кристальная чистота воздуха или целительная сила снадобий Великой Жрицы — но на этот раз Анлиль выздоравливал быстрее. Шли последние дни осени. Крупные сытые свиристели объедали заснеженные ветки рябины во дворе Храма-Монастыря. Анлиль взял лист бумаги и нарисовал то, что видел из окна: верхушку сосны и фигуру деревянного дракона под куполом храма. Он так увлекся этим занятием, что не сразу заметил притавишуюся за его спиной Эмпиато.
   Послушница отскочила в сторону.
   — Что бы не говорил господин сторож, я не верю, что ты мог грабить и убивать! — сказала  она и убежала.
   За ужином Анлиль сказал Великой Жрице:
   — Я ходил с шенгджи. Я помогал им грабить караваны. Но я не убивал.
   — А твои друзья убивали? — спросил сторож.
   — Убивали, — сказал Анлиль.
   — Это нельзя делать. Нельзя ходить в такой банде.
   — Я однажды оказался вне закона. Те, кто защищает государство, убили людей, которых я любил, обвинили в этом меня и бросили в тюрьму. С той поры я не признаю никаких законов.
   — У каждого преступника есть свое оправдание! — бросил сторож.   
   — Ты — один из тех, кто заблудился в ночи, — сказала  Великая Жрица, и все вздрогнули, услышав пение зимнего ветра за плотно закрытыми ставнями. — Темное  время.

   По ее лицу пробежали зеленые прожилки.
   Это был величайший из обрядов Эджа-Звайне, Переворот Древесной Коры, пришедший из пыльных пустынь Идрар-Дифта и неузнаваемо искаженный суровыми людьми Севера. Его творили еще в забытых монастырях, таких, как Храм-Монастырь над рекой Йеббо. Девушка-послушница по имени Эмпиато принесла пригоршню еловых веток, сторож зажег у монастырской стены одиннадцать костров. Великий обряд совершался в глубине алтаря, за ширмой, расписанной черными и красными узорами. Было темно и тихо, жрицы храма танцевали странный танец, почти лишенный движений: стоя на месте и чуть заметно поводя плечами. Из-за стены доносился голос сторожа, протяжный и унылый крик «Имсата!»: «Святость».

   Анлиль наблюдал за обрядом. Скоро очарованность мелодичными староменгарскими словами и необычным танцем прошла, и он начал понимать, что Переворот Коры — всего лишь миллерианский  «вызов древесного духа». Дух дерева должен был выйти из сосуда с соками в руках Эмпиато и войти в тело Великой Жрицы.
   Анлиль поднялся на крышу Храма-Монастыря. Над рекой горела ночная заря: хмурая, зловещая, желтая. Где-то далеко-далеко, за горами Зоре-Лесвен и тайгой Харракана занимался морозный рассвет. Небо над Храмом-Монастырем было затянуто черными тучами. Вздрагивая от холода, Анлиль долго смотрел в сторону дальних холмов.
   И тогда, в ночи Северного Менгара, над оледенением древней реки Йеббо, он увидел парящую в воздухе дремго. Она опускалась вниз, плотно сцепив чудовищные когти. В ее лиловых глазах отражался круглый диск луны.
   — Я приветствую тебя, эндитти по имени Таргнир.
   — Приветствую.
   — Могущественный Аугни стоит сейчас в лесу Аллома. Он искал тебя на той стоянке, где вы расстались. Светлый Аугни сказал: если ты, Таргнир, вернешься в дружину, я буду рад принять тебя. Если же нет, никто тебя не будет неволить. Ты отдал кровь.
   — Я вернусь в дружину, — сказал Анлиль.

   Посланница-дремго вела его сквозь заснеженные леса, и зимующие птицы испуганно поднимались вверх и кричали пронзительно и скорбно. Их тени метались по синему, подмерзшему снегу. Анлиль вспоминал, как девушка-послушница, стоя под факелом на лестнице, ведущей в монастырскую башню, схватила его за руку и удержала:
   — Хочешь вернуться к своим друзьям?
   Ее волосы были цвета меди, а в глазах остановился ужас.
   — Не ходи, — чуть слышно сказала она. — Боги спасли тебя от неминуемой смерти и привели к нам. Если вернешься на прежнюю дорогу — навлечешь на себя их гнев.
   Анлиль распахнул дверь, и рой снежных хлопьев ворвался в сени.
   — Не боги спасли меня, а ваша доброта, — сказал он. — Я  не могу остаться.
   И он услышал, как девушка кричит ему вслед, поднявшись на вершину башни:
   — Знаешь ты, что будет с тобой, если тебя схватят? Тебя...продадут...в Харракан...чтобы ты...нибтейни..!      
   Зимний ветер уносил в сторону ее слова, но было в них что-то странное, какая-то жуткая, горькая правда, и Анлиль вспомнил слово нибтейни и хотел уже вернуться...
   — Вперед, Таргнир! — сказала дремго. — Вперед! Скоро рассвет.

   И для Анлиля снова начались дни скитаний. Отряд долго ходил по вересковым пустошам центрального Шенгенодда, потом перекочевал в северо-восточную Приолту. И снова —забытые правителями деревни, непроходимые дороги, встречи с беглыми рабами и бродячими проповедниками, костры и разделка добытых на охоте туш.
   Зима еще только начиналась и была суровой. На перекрестке трех дорог, между рекой Алдже и Кариадским нагорьем, там, где высился гранитный истукан богини Дару, Анлиль начертил руны и точно установил местонахождение богатого харраканского каравана, который вез золото. Позднее, в городе Ишара, Аугни отдал вкрадчивому Хрейду двести моми для Диргайра Бешгера. Потом он устроил дружине трехдневную пьянку с дорогим вином, мышьей хворью и самыми лучшими женщинами с Воловьего Рынка. Когда все дружинники уже получили свою долю, Аугни отсчитал Анлилю причитавшиеся ему двести маталле, а потом протянул ему серебряный перстень с бриллиантом, окруженным синими сапфирами. 
   — Слушай, Таргнир! Когда я даю что-нибудь, это надо брать, — сказал он и посмотрел тяжелым взглядом.
   Внутренне Анлиль смеялся, представляя, как нелепо будет выглядеть: в заляпанном грязью походном плаще, с бандитской татуировкой, с расцарапанной ветками физиономией и с кольцом, которое раньше, если судить по печатке, принадлежало жрецу высокой иерархии государственного имперского культа. Но взгляды величавых ишарских девиц успокоили его: он выглядел отнюдь не нелепо.
   Потом они перекочевали в небольшой город Элайа на самой границе с Харраканом. Эта заброшенная дыра служила перевалочным пунктом для торговцев вортом. Она запомнилась Анлилю двумя  происшествиями. Уже на второй день Анлиль и Мбирр отправились в оружейную лавку. Площадь была заполнена народом. Анлиль поднял глаза и увидел возвышающуюся над головами людей виселицу.
   — Пошли-ка отсюда скорей! — пробормотал Мбирр. — Здесь полно солдат.
   Приолтийские лучники кольцом окружили эшафот. Шел мокрый снег, но горожане не расходились. Анлиль и Мбирр осторожно пробирались сквозь толпу. Судья в алой мантии  зачитывал текст приговора. Он говорил на языке Прилт-тана, поэтому ни Анлиль ни ледниковец не понимали ни слова. Рядом с палачом стоял человек со связанными за спиной руками.         
   — Скорее, скорее! — шептал Мбирр.
   Они обогнули площадь и уже готовы были скрыться в переулке, когда Анлиль обернулся и взглянул на связанного человека. Он узнал Мэйту.
   — Чего ты встал? Пошли! — проворчал Мбирр.
   Анлиль стоял, широко раскрытыми глазами глядя на  кладоискателя. Слова приолтийского наречия напоминали карканье ворон: грубые, гортанные, злые. Мэйту совершенно не изменился с той ночи, когда они расстались. Он смотрел не на толпу, а на судью, который стоял к нему спиной.
   В конце приговора дважды прозвучало слово дземмадзейни — так приолтийцы называли земмазей. Солдаты схватили Мэйту и потащили к виселице. Анлиль начал пробираться сквозь толпу к эшафоту.
   — Ты куда? Сдурел? Да куда же ты? — говорил Мбирр, хватая его за рукав.
   — Пусти меня! Я что-нибудь сделаю…Я сделаю джайвель! — отвечал Анлиль.   
   Когда Анлиль подобрался к эшафоту, на голову Мэйту уже надели мешок. Его заставили встать на стул, накинули на шею веревку. Анлиль  закрыл лицо руками.
   Мбирр потащил его в переулок, сквернословя на двух языках.

   Но в оружейной лавке его раздражение прошло. Мбирр любил хорошее оружие. Хозяин лавки показывал ему всякие интересные вещицы, и Мбирр с увлечением обсуждал их. Он купил себе метательный нож с десятком откидных лезвий и подобрал для Аугни новый ясеневый колчан.
   — Купи себе нож, колдун! Ты ведь любишь такие вещицы.
   Стоя у окна, Анлиль покачал головой.
   — Твой друг не в духе? — спросил хозяин. — Или ему товар не по нутру?
   — Сегодня на площади его бывшего подельника повесили, — пояснил Мбирр.
   — А! — хозяин задумчиво посмотрел на Анлиля, облокотившись о прилавок. На ладонях у хозяина были татуировки в виде оскаленных волчьих морд, поэтому, когда он сжимал и разжимал кулаки, казалось, что волки то открывают, то раскрывают пасти. — В Приолте такой закон: труп будет висеть на веревке, пока весь не сгниет. Но можно выкупить тело и похоронить.
   — Сколько это стоит? — спросил Анлиль.
   — Двести маталле.
   — Дорого они ценят своих висельников, нечего сказать! — фыркнул Мбирр.
   — Да, дороговато, — согласился хозяин. — Вот что я вам скажу, парни. Если бы я выкупал всех своих повешенных друзей…то я бы никогда не открыл лавку.
 
   Когда они вышли на улицу, была уже глухая ночь.
   — Побыстрее бы надо! — шептал Мбирр. — Нам  сегодня и откупиться нечем.
   Но не дошли они и до конца переулка, как увидели городскую охрану. Четверо, вооруженные мечами и копьями.
   — Добрые друзья, — прокомментировал Мбирр.
   Дружинники окружили их и прижали к стене. Начальник посветил им в лица факелом.
   — Кто такие?
   — Из Уснодена, по делам, — ответил Мбирр.
   — По каким делам?
   — Торгуем.
   — Собой торгуете?  Руку покажи!
   Мбирр искоса посмотрел на Анлиля и сунул правую руку в свет факела. Можно было различить каждую деталь искусно нанесенной татуировки.
   — Ого! Такое красивое художество мы уже видали…
   — Мы, вообще, поклонники искусства! А ты чего стоишь? Руку показал, быстро!
   — И у этого художество! Поймали карасей, нечего сказать. Тут не о тюряге речь идет.
   — Речь идет, можно сказать, о красивом зрелище!
   — Ну что, друзья-бандиты? Знаете, что теперь с вами будет? Вас теперь по городам будут возить. И в каждом городе будут бить кнутом и что-нибудь такое отрезать. Руки там, ноги, глаза выколют. А потом засекут насмерть и тушки ваши толпе бросят.
   — Вы хоть законы-то знаете, а?
   — Но мы готовы проявить милосердие. Скажем, по тридцать маталле  за ваши бандитские головы. Идет?
   Мбирр с ножом бросился на ближайшего к нему. Он атаковал стремительно, но из его руки выбили нож. Другой подошел сзади и ударил его по голове. Мбирр упал на землю.
   — Легкой смерти захотел, ублюдок! Не выйдет!
   — Веревку давайте!
   — Будьте вы прокляты! — закричал Мбирр. — Ваши кости сгниют, ваши глаза ослепнут! Ваших жен уведут на плантации ворта!
   Анлиль нащупал рукоять кинжала. Наконечник копья упирался ему в сердце.
   — Не шевелись, я тебе сказал! — крикнули ему. 
   Трое других навалились на Мбирра и связали ему руки. Начальник стражи подошел к ледниковцу и ударил его ногой.
   — Убить я тебя не убью, но калекой оставлю, — пообещал он.
   — Деньги в сумке, — сказал Анлиль.
   Начальник смотрел на него пристальным холодным взглядом.
   — Забери у него сумку! — скомандовал он своему подчиненному.
   Он вытряхнул на землю все содержимое сумки.
   — И где деньги?!
   Они поочередно дотронулись до кожаного мешка. Мешок можно было использовать, как посредника, моффэй. Анлиль закрыл глаза, проследил паутину взаимосвязей. Тонкие нити горели, как солнечные лучи.
   — Где деньги, урод?!
   Анлиль нанес кори-дорд — волевой удар. Он не делал этого со времен обучения в Замке. Удар был нанесен по огненному центру внутри посредника, и взрывные волны пробежали по нитям силы, поражая тех, кто хранил на ладонях следы соприкосновения. Городские стражники в панике побежали прочь. 
   Анлиль поднял с земли кинжал и разрезал веревку на руках Мбирра. Они быстро запихнули в сумку разбросанные вещи и скользнули в соседний переулок.
 
   За полночь они вошли в гостиницу и поднялись на второй этаж. В жарко натопленной комнате еще никто не спал. Рэнд чистил оружие, Харти жевал вяленое мясо. Другие угрюмо играли в лоджо.
   — Аугни пошел к еноту, — сказал Рэнд. — Задерживается. Худо это. На улицах полно наших добрых друзей. 
   Мбирр порылся в своих вещах, раскопал пару зеркенов. Пронзительно свистнул. На свист прибежал мальчишка в рваных штанах и заляпанной соусом рубахе.
   — Принеси пива и пожрать чего-нибудь! — приказал Мбирр.
   
   Анлиль, в свою очередь, спустился вниз, купил бутылку вина. Посетителей было совсем немного: засыпающий над кружкой пива таргер, парочка местных воров и старая сводня. Анлиль чувствовал, что ему необходимо напиться до беспамятства, иначе он не вынесет эту тоску. У Мэйту были карие глаза и самая лохматая голова на свете. Он не любил за что-то свою родину, Харракан. Он любил Приолту.
   Прощай, моя Приолта, нежный край, прощай, мой скудный север... В Приолте его и повесили.
 
   Анлиль не сразу заметил, как в таверну вошел новый человек. Вошел, заказал кружку пива и сел у окна. Человек оглядывался по сторонам, но не слишком назойливо. Спустя полчаса человек подошел к Анлилю.
   — Прошу прощения за беспокойство. Вы колдун?
   Анлиль настороженно посмотрел на него. Человек производил самое приятное впечатление: чисто выбритое лицо, вежливая улыбка. Аккуратно подстриженные волосы. Глаза смотрели доброжелательно и открыто. Он был опрятно и скромно одет.
   Он производил слишком приятное впечатление. 
   — Мне необходим  сильный маг. Я заплатил бы тысячу маталле.
   Это ловушка. Никто не предложит тысячу маталле колдуну-наводчику из воровской таверны.
   — И почему я не колдун! Тысячу маталле за пару трюков! Эх, я бы тебе наколдовал!
   Человек улыбнулся.   
   — В таком случае, я продолжу поиски. Извиняюсь! — он вышел из таверны.
   Неприятная встреча... Анлиль предпочел подняться наверх. Мбирр угрюмо сидел за уставленным кружками столом. Он отличался заносчивым нравом. Ему тяжело было вспоминать, что Анлиль видел как его, Мбирра из рехайта Сиддия, били ногами, словно пойманного карманного вора.
   — Я еще отыграюсь! — воскликнул Харти, сгребая в охапку фигурки лоджо.
   — Слышь, Таргнир! — сказал Мбирр. — А это которого из земмазей повесили? Того, кто с нами разговаривать пытался? Или того, кто у тебя за спиной прятался?
   — Он не прятался у меня за спиной.
   — Прятался. Я его помню…На девку был похож, смазливый такой. И трусил, как девка.
   Минуты две Анлиль молчал. Варвары не обратили внимания на эти слова. Речь шла о каком-то жалком земмазей. Потом Анлиль вынул из кармана складной лесвенский нож.
   — Я требую поединка чести, — сказал он. — Шнигга.
   Варвары остолбенели.
   — Иди проспись, Таргнир! — сказал кто-то.
   Мбирр поднялся на ноги. В руке у него был нож.
   — Эй! Сдурели?
   — Они пьяные оба.
   — Какой шнигга! Слово было сказано о земмазей.
   Мбирр стоял, слегка вытянув вперед правую руку, в которой был нож. Он и Анлиль, не отрываясь, смотрели друг на друга. Судя по всему, варвару вовсе не хотелось сражаться.
   — С кем ты выйдешь на шнигга, брат? С колдуном? Он и нож-то не умеет держать! —сказал Рэнд.
   Слово Рэнда было веским. Мбирр нерешительно топтался на месте.
   — Трусишь! — сказал Анлиль глухим от ярости голосом.
   Мбирр двинулся вперед. Харти попробовал удержать его.
   — Прочь! — проговорил варвар. — Пусть будет шнигга.
   Дружинники отошли в сторону. Мбирр и Анлиль остались вдвоем в середине комнаты. Продолжая смотреть в глаза противнику, варвар развязал пояс и снял сапоги. Анлиль поступил так же.
   Мбирр сжал в руке амулет и прошептал какие-то слова. Снял амулет и положил на стол.
   — Готов? — спросил он.
   — Готов.
   Мбирр сделал стремительное движение, взмахнув ножом с такой силой и скоростью, что казалось — нож превратился в серую молнию. Анлиль едва успел увернуться. Мбирр сделал шаг назад, потом нанес повторный удар. Нож прошел мимо, но лишь чуть-чуть мимо.
   Ледниковец  шагнул вперед, и на этот раз его удар достиг цели. Нож скользнул по правой руке Анлиля. Брызнула кровь.
   Анлиль понял тактику варвара. По неписаному закону, если во время шнигга проливалась кровь обоих противников, честь считалась восстановленной и поединок прекращался. Сейчас он даст мне шанс ударить себя, подумал Анлиль.
   Мбирр стоял, почти опустив нож. Он был спокойным и расслабленным.
   — Твоя очередь! — небрежно сказал он.
   Варвары едва заметно усмехнулись.
   Не удостаивает меня серьезной драки, в ярости подумал Анлиль.
   Он стоял, прикрываясь ножом, и ждал. Эта сцена начала затягиваться. Очевидно, Мбирр заскучал. Он набросился на Анлиля, сбил его с ног, и они покатились по полу. Варвары посторонились. Мбирр нанес удар в горло противника, но кинжал вошел в половицу. Каким-то странным образом варвар опять промахнулся. Анлиль замахнулся в ответ, но Мбирр успел схватить его за руку, и нож лишь слегка порезал щеку варвара.
   Мбирр оттолкнул Анлиля и поднялся на ноги.
   — Все видят кровь? — спросил варвар.
   — Да, — был ответ.
   — Мы завершили шнигга. Ты хорошо держался, брат. Выпей со мной.
   Нет, подумал Анлиль, оскорбление, нанесенное имени Мэйту, должно быть смыто не такой кровью.
   — Ты дрался в полсилы! — сказал он.
   — Ни один шенгджи не будет драться в полную силу с человеком, который не умеет это делать! Это шнигга, а не бойня.
   — Будешь! — сказал Анлиль. — Будешь, щенок!
   Он стоял, пытаясь достичь максимальной устойчивости, и держал нож так, как это делал Мбирр. Варвары замерли. Слово “щенок”  почему-то было страшным оскорблением.
   Кружка Мбирра с глухим стуком опустилась на стол. Потом варвар снова бросился на Анлиля. На этот раз он нападал всерьез. Анлилю чудом удалось увернуться от лезвия. Отражая следующий удар, он перехватил руку варвара, но потерял равновесие. Падая, он потянул за собой Мбирра, и они снова оказались на полу. Он по-прежнему держал варвара за руку, повыше запястья, и только благодаря этому избегал новых ударов. В ярости Мбирр хрипел что-то на своем языке. Рискуя лишиться последней защиты, Анлиль перехватил запястье варвара в левую руку. Освободившейся правой рукой он ударил Мбирра в плечо. Лезвие наткнулось на чешую скрытой под курткой кольчуги. Варвар лишился последнего самообладания. Навалившись на Анлиля, он схватил его за руку, вывернув ее таким образом, что рука взорвалась острой болью и потеряла  способность двигаться. Анлиль выронил нож. Мбирр локтем отбросил в сторону его нож и замахнулся. Анлиль рванулся в сторону. Нож варвара снова вошел в половицу, на этот раз—по самую рукоять. Мбирр вырвал его — с такой силой, что полетела древесная стружка. Чья-то рука схватила Мбирра за ворот и отшвырнула на другой конец комнаты.
   — Что это здесь происходит? — хриплым голосом рявкнул Аугни.
   — Шнигга, мой вождь, — почтительно ответил Рэнд. 
   Аугни криво усмехнулся:
   — Шнигга?
   Он обвел взглядом смущенные лица дружинников.
   — За вами нужен присмотр? Чуть я за порог, вы начитаете кусаться, как волчата! Почему не растащили их? Ты, Мбирр, сын Арпа, ты забыл, что шнигга может быть только между ледниковцами?
   Потом Аугни повернулся к Анлилю:
   — Все споры между дружинниками решаю я! С любым оскорблением идешь ко мне. Тот, кого ты оскорбил — идет ко мне. Я сужу по закону и обычаю. Если бы это было иначе — мои волки давно бы перегрызли друг друга.
   Он заставил их помириться, но возникшая между ними враждебность прошла лишь тогда, когда в живых из всей банды осталось лишь трое.

   Утром они должны были покинуть город Элайа. Город нищеты, тайной работорговли и вечных дождей. Город-гнездо, из которого разлетались по миру чума, новые религии и кровавая чахотка. Город, неотличимо похожий на сотни других городов Материка, изнасилованных  нуждой и зараженных насилием. Переступая через пьяных, лежащих на полу таверны, варвары шли седлать коней. Анлиль стоял на лестнице и поджидал Аугни.
   — Быстрее, вниз! — сказал предводитель, на ходу заворачиваясь в плащ.
   — Дай мне двести маталле. В долг.
   — На выкуп повешенного? — уточнил Аугни. — А ты упрям, колдун! Твоя взяла, клянусь Лейтид! Я этого земмазей сам выкуплю!
   Они сели на коней и поехали по улицам Элайи. Горожане останавливались и прижимались к стенам домов. Солдаты заблаговременно исчезли. Женщины с испугом и любопытством смотрели из-под белых платков.
   — Шенгджи! Волки снегов! — говорили горожане.
   В толпе кто-то прошептал:
   — Убийцы.
   — Черви Прилт-тана едят труп Харракана! — с хохотом выкрикнул Мбирр известную на севере пословицу.
   И вдруг, на одной из узких и кривых улочек Элайи, Анлиль увидел знакомое лицо. Вчерашний приятный незнакомец из таверны. Он стоял на краю мостовой и пристально смотрел на Анлиля. Увидев, что Анлиль заметил его взгляд, он надвинул на лицо шляпу, повернулся и исчез в толпе горожан.

   Варвары держали путь на север, в полосу хвойного леса между Приолтой и Шенгеноддом. На коне перед Анлилем покачивалось зашитое в мешок тело. Варвары вступили на тропу, вьющуюся под пологом ветвей. На поляне Аугни остановил коня.
   — Можешь похоронить своего друга здесь, — сказал он. — Мы подождем.
   Анлиль молча вынул из ножен харраканский клинок. Он уже видел, как варвары хоронили своих убитых. Землю копали рукоятью меча. Стиснув зубы, он принялся за дело. Земля была очень твердая, ибо промерзла еще с осени. Каждый рывок отдавался болью в руке, вывихнутой где-то в запястье. Варвары расположились на поваленном бревне и пили из фляги.
   — Слышь, Таргнир! — крикнул Рэнд. — По какому обряду будешь хоронить земмазей?
   — Мне плевать, по какому обряду.
   Варвары молчали. Начинало смеркаться.
   — А я тоже буду копать, — сказал Рэнд. 
   Минуту спустя к ним присоединился Хашти, потом — еще трое. Они сбросили тело Мэйту в могилу и засыпали землей, смешанной со снегом. Анлиль срезал еловую ветку и воткнул ее в землю.
   Варвары полукругом стояли возле могилы. Зимние сумерки были серыми, мрачными. Крупные снежинки все чаще падали с неба.
   — Будет снежная буря, — прошептал Хашти.
   Анлиль встал на колени возле могилы и произнес:
   — Я не знаю, помогают ли нам боги, и могут ли они помочь. Но если хотя бы один бог может помочь человеку, я смиренно умоляю его позаботиться о душе Мэйту из Харракана.
   Потом он, по миллерианскому обычаю, поднес ладони ко лбу и добавил:
   — Память о тебе будет жива, пока живет мое сознание.
   Они сели на коней и поехали на север.
 
   После гибели Фингеджа, Керрми и Оффа их осталось десять человек. В предледниковом городе Нтанаби Аугни решил нанять новых дружинников. Следом за ним, Анлиль вошел в избу, где на скамьях сидели молодые люди в доспехах. Их было человек сорок. Аугни остановился на пороге и внимательно осмотрел собравшихся. Потом он, поочередно, подошел к пятерым из них и произнес один и тот же монолог:
   — Я — Аугни из рехайта Логр. Хожу в Шенгенодде. Беру только золото и камни. Продаю их по ценам ишарских скупщиков. Я не продаю их по цене харраканских свиней. Плачу одну монету из каждой тысячи в конце каждого четвертого месяца.  Дань у меня берет только Диргайр Бешгер.
   И каждый из пятерых отвечал на это:
   — Соблюдаешь ли ты права свободных людей, Аугни из рехайта Логр?
   — Свято, — отвечал Аугни.
   В результате Аугни завербовал этих пятерых в свою дружину. Анлиль был немного разочарован. Ему казалось, что они сильно отличаются от Фингеджа, Керрми и Оффа. Притом отличаются не в лучшую сторону.
 
   Странствия продолжились. Они ограбили еще один караван и взяли сто моми золота. Этот караван тоже был обнаружен Анлилем. Это произошло в самой середине зимы, холодным пасмурным днем, в ледяных снегах Шенгенодда. Четверо наемников остались лежать в снегу и один купец, вздумавший оказать сопротивление.
   Потом они вновь пировали в Ишаре. Великий город был заметен снегом. Пришли вести, что Диргайр Бешгер собирает наемное войско — он задумал поставить на колени мятежные рехайты юго-запада. Вождю необходимо было золото, и он повысил дань еще на сто моми. Как ни мечтал Аугни провести остаток зимы в Ишаре, делать нечего…Предводитель вывел дружину из города и повел ее на восток, в направлении реки Ота.
 
   На высоком каменном мосту через реку Ота Аугни сообщил, что намерен пройти чуть восточнее, чем обычно. Варвары радостно встретили его слова. Восточнее был только Харракан, а значит — золото.
   Негромко напевая песню, варвары ехали по обледеневшей тундре, под пронзительно-синим небом, под огромными звездами Шенгенодда. Слегка заметенные снегом льды сверкали, как алмазы. Спустя час после восхода луны, варвары увидели огни северного сияния. Морозным холодом они горели над бескрайней тундрой.
   — Милость Лейтид! — говорили варвары.
   Они еще не знали  тогда, что бандой заинтересовались в самом Харракане, и император Эмбаук Гренч дал приказ: уничтожить. В ту же ночь отряд Аугни попал в ловушку. Внешне совершенно безобидный купеческий караван оказался отрядом харраканских карателей. Отряд спасла только исключительная проницательность Аугни, но, если бы он догадался чуть позже, хотя бы на две-три минуты…Также помогли им пастушьи тропы в горах.
   Из четырнадцати человек в живых осталось девять. Каратели нашли тайные склады в горах, где Аугни прятал оружие и запас золота. А потом они начали преследование, и Аугни пришлось отступить почти до самого Ледника.
   Они стояли тогда на берегу замерзшего озера Сарн, под низким, свинцово-серым небом  зимы. Анлиль увидел на севере что-то, напоминающее не то заснеженные горы, не то гряду облаков. Это был Ледник: глыба вечного льда, сковавшая полконтинента. Идти туда означало смерть. Но именно на Ледник и загоняли их каратели. Аугни сделал вид, что бежит на север, как заяц, травимый лисой. Он принял решение идти Тропой Северных Жен. Так называлась узкая, такая узкая, что человек крупного сложения не смог бы по ней протиснуться, и очень скользкая тропа, зажатая между двумя отвесными скалами. По легенде эта тропа называлась так потому, что две сестры из одного харраканского тхайба как-то прошли по ней, желая отыскать своих мужей, пропавших на Леднике. Они нашли их мертвыми, похоронили их тела под снегом, а потом сами легли в снег и замерзли. Анлиль вспоминал эту легенду, пока шел по тропе.
   Каратели не последовали за ними по тропе. Может быть, они забыли свои же собственные легенды, может быть, вспомнили их и устрашились. Это была долгая, очень долгая ночь, и отряд потерял еще шестерых человек. Все они остались лежать там, где упали. Выжившие должны были идти вперед.
   Пятым из упавших был сам Аугни. Он тяжело рухнул на лед, лицом вниз. Молодой Мбирр остановился было, и Тэнд толкнул его вперед.
  На рассвете Мбирр, Тэнд и Анлиль вышли в небольшую долину. Здесь текла замерзшая река. Отряд пошел вниз, по течению реки, на запад. Глубокой ночью они добрались до вольного города Васта-Райнаса и постучались в ворота. Пара отборных жемчужин оказалась действенней, чем любая подорожная.
   В Васта-Райнасе они легли на дно, сняли небольшой домик, заметенный сугробами почти до самой крыши. Когда к ним пришел человек от градоправителя, они дали ему мешочек с жемчугом и объяснили, что их изгнали из усноденского города Проннен, что у них сильные руки и ясные головы, и что они хотят торговать в Васта-Райнасе. Их оставили в покое.
   Анлиль выжидал. Меньше всего ему хотелось вернуться на прежнюю дорогу. В конце был тупик: зверская казнь на центральной площади западного города или харраканской столицы. Вольный город захватил воображение Анлиля. Он часами бродил по узким, но оживленным, воняющим стружкой, кузничной гарью, лошадиным потом, улицам; он смотрел, как работают настоящие мастера — кузнецы, литейщики, кожевенники. Он наблюдал за скорой и относительно честной торговлей. Он смотрел, как толпы наемников устраивают состязания на деревянных мечах — а наемников в Васта-Райнасе было полно, но обычно они здесь не задерживались. А иногда Анлиль просто сидел в какой-нибудь таверне, пил лучшее на севере пиво и слушал разговоры. Ему было интересно все. А говорили в тавернах Васта-Райнаса о многом: о ценах на серебро, древесину и рабов, об изменениях в Высшем совете вайвери, о родственных связях харраканских купцов, о гибели усноденских кораблей, о падеже скота в Менгаре.
   Трое выживших расстались. Тэнд ушел в северный Харракан, попытать счастья на золотых приисках. Мбирр остепенился и устроился охранять именитого купца. Анлиль прислушивался к возвращению силы и ждал.          
   Ему нравилось наблюдать, и вольный город дал ему богатую пищу для размышлений. Магические способности возвращались в странной, неожиданной форме. Это было своеобразное ясновидение. Анлиль понимал, как связаны между собой убийство бывшего харраканского посла в Менгаре и участившиеся нападения на менгарские корабли, строительство новых маяков в Кирби-Таре и возникновение еретической секты в Зерте, повышение цен на древесину в Васта-Райнасе и нападение на одинокое, затерянное в степях село. Истина открывалась мгновенно. Это было то, что в традициях зертианской школы называлось дженнаритесс, высший анализ, последняя ступень обучения вайвери.
   А потом он начал давать советы. Не из корысти, ему просто было интересно попробовать свои силы. Анлиль давал советы в старых полутемных тавернах, где никто не смотрел на одежду, но оружие изучалось очень внимательно. Он давал советы в тавернах, где постоянно происходили драки, где сильные и лихие люди всегда готовы были пролить чужую кровь. Анлиля быстро стали узнавать. Теперь, когда он приходил, ему услужливо выделяли лучший столик. Содержатели таверен, низко кланяясь, подводили к нему или пузатого менгарского купца с золотой цепью на поясе, или сильного, немногословного, загорелого до черноты честолюбца, вздумавшего собрать войско и основать собственную империю, или старого сотника, опасавшегося за безопасность окрестных дорог.
   А тем временем наступила весна. Снег начал таять, и та самая река, что привела тогда выживших к Васта-Райнасу, вышла из берегов и затопила нижнюю часть города. Пока люди приводили в порядок разрушенное хозяйство, на огородах показалась свежая  трава. Но то было с южной стороны, а в тени лежал еще серый грязный снег. Солнце яростно прогревало домик, в котором Анлиль теперь жил один. Сосульки сначала вымахали до человеческого роста, потом сами собой истаяли. Торговля оживилась, два больших торга просто ломились от всевозможных товаров. К Анлилю теперь приходили домой, заранее, через посыльных, договариваясь о встрече. Люди в соболиных шубах высокомерно кивали головой, переступая через порог. Они потягивали вино и говорили очень тихо. Уходя, они оставляли плату. Анлиль сразу же прятал деньги и никогда не пересчитывал их. Он настолько увлекся своим новым ремеслом, что грезил им по ночам. Лежа на низкой деревянной кровати, под истлевшим кружевным балдахином — раньше дом принадлежал одной вдове — Анлиль представлял себе мир: кучки варваров на сверкающей поверхности Ледника, черные храмы и роскошные дворцы Харракана, тысячи прекрасных судов в гаванях Уснодена, а дальше, к югу, плодородные земли нагорий. Он представлял себе и великий неприступный Каркар с его сверкающими на солнце белыми стенами, и Идрар-Дифт, страну засухи и наркотических плантаций. И в каждом из городов, в каждой из деревень, происходило что-то, немедленно получающее ответ — в другом городе, в другой деревне. Жизни свинопасов и королей, завоевателей и рабов, торговок яблоками и принцесс были взаимосвязаны. Это казалось очень простым, очень понятным, взаимосвязи находились мгновенно. Анлиль не предсказывал, он действительно видел самую безопасную дорогу. Из десяти мечей он точно мог указать тот единственный, который в решающий миг спасет своего владельца. И однажды ночью Анлиль подумал: не сделать ли что-нибудь из того, что он делал раньше...
   Он вспомнил Зерт. Никогда он не осмеливался даже просто представить себе Зерт, чтобы ненароком не коснуться сознания ищеек-вайвери. Он вспомнил названия приемов настоящей высокой зертианской магии, которая творится на стыке нескольких миров. Раньше, когда он произносил эти слова, у него начинала кружиться голова, непреодолимый страх охватывал его. Все это было последствием того, что с ним сделали вайвери. Вот уже три года он не применял магию харизейна, истинного изменения реальности, не выходил в Ниннант. Ему захотелось хотя бы раз испытать себя. И тогда, холодной ночью, на окраине вольного города Васта-Райнас, Анлиль сделал это, вспомнив все, чему его учили. В соседнем доме седой старик делал украшения из кораллов, чтобы потом продать их на западном торге Васта-Райнаса. Свеча горела тускло, старик начинал засыпать. Анлиль проник в его сознание и быстро просмотрел пеструю ленту воспоминаний, переплетенных с видениями легкого сна. Теперь Анлиль знал его имя, имя его отца и матери; место, где родился старик, и где он научился своему редкому искусству; какие моря он пересек, каких женщин он любил — теперь он узнал все о своем соседе. И, неожиданно испугавшись, вышел из транса. Все было по-прежнему: месяц тускло светил сквозь бычий пузырь в окне, где-то надрывно выли собаки. 
   Анлиль все реже вспоминал о банде. Вероятно, он совсем позабыл бы о ней, если бы не татуировка на руке. Однажды ему порекомендовали старичка, который славился тем, что выводил любые татуировки. Анлиль посетил его жилище. Въедливый и маленький, старичок  поднес руку Анлиля к огню свечи и вынес вердикт:
   — Это живописное полотно ты никогда не выведешь. Не для того такую живопись рисуют... Конечно, можно руку себе отрубить… А девочкам-то она нравится, ага!
   Она, действительно, нравилась тем девочкам, что стояли под красными зонтиками у ворот городского торга. Белобрысых пухлых крестьянок из деревушек, лепившихся к стенам Васта-Райнаса, татуировка приводила в ужас. И особенно тех, кто  хоть немножко напоминал Эльви.

   Ночью Анлиль сидел при свече и изучал карту Севера, удачно приобретенную им накануне в книжной лавке. Послышался требовательный стук в дверь. На пороге стоял громадный ледниковец в кольчуге и темном маскировочном плаще. Поодаль — еще пятеро.
   — Меня зовут Хашар Ог, — сказал ледниковец на языке шенгджи. Потом он показал Анлилю свою татуировку.
   По обычаю Анлиль должен был ответить ему точно так же, но он этого не сделал. 
   —Я — посланец Диргайра Бешгера. Великий вождь хочет говорить с тобой. Ты должен пойти с нами на Ледник, — сказал ледниковец. 
   — Я не могу бросить дом, а завтра у меня — посетители. Недосуг мне идти на Ледник, —ответил Анлиль и попытался прикрыть дверь.
   Под ударами ледниковских мечей ветхая дверь разлетелась на щепки. Хашар Ог был высок ростом и очень силен. Из презрения к смерти, он носил только легкую кольчугу и никогда не надевал шлема.
   — У тебя мозги заплыли жиром от харчей этого свиного города? — рявкнул он. — Ты   помнишь закон и обычай?! Ты должен явиться к вождю по первому его зову! Ты пойдешь со мной или умрешь!
   — Я не пойду с тобой, — сказал Анлиль.
   Хашар Ог  поднял тяжелый двуручный меч.
   — Выбирай! — сказал он. — Хочешь — встань на колени и склони голову. Тогда умрешь мгновенно. Хочешь — бери клинок и сопротивляйся. Тогда я выпущу тебе кишки и оставлю истекать кровью. 
   Анлиль снял со стены свой меч, который ему не приходилось брать в руки с того дня, когда он поселился в Васта-Райнасе.
   — Пойдем в сад! — сказал Хашар Ог. — В твоей лачуге развернуться негде.   
   Бойцы-шенгджи расположились кружком, сумрачные и молчаливые, уверенные, впрочем, что схватка будет недолгой. Густые, хотя еще не покрытые листвой кусты, скрывали дом от любопытных взглядов. Луна вышла из-за тучки и сверкнула на обнаженных клинках.
   Меч Хашара Ога был раза в два тяжелее и шире тонкого харраканского клинка Анлиля, поэтому зертианин решил брать противника ловкостью. Давным-давно, еще в отцовском доме, его учили владеть клинком, но искусство это было забыто. Потом Аугни дал ему несколько полусерьезных уроков — но что они могли значить против Хашара Ога! Наемник поднимал свой меч с такой легкостью, словно тот был сделан из тростника. Со стороны можно было подумать, что меч и вправду ничего не весит, и его обладатель просто забавляется. Хашар Ог вкладывал в каждый удар всю почти медвежью силу своих рук. Анлиль не применял магию, но он исподволь, незаметно, делал дженнаритесс, высший анализ, и это позволяло ему точно угадывать, какое движение варвар сделает в  следующий миг. Хашар Ог начинал злиться. 
   Анлиль в очередной раз ушел из-под удара. Хашар Ог подумал, что пора заканчивать. Он взревел: “Шенг!” (“Ледник!”) и бросился на Анлиля. Зертианин отразил удар, и меч Хашара Ога вылетел из его руки и исчез в траве.
   Анлиль отступил на шаг. Он знал: по законам Ледника Хашар Ог проиграл поединок. Варвар растерянно озирался по сторонам.
   — Хочешь ли ты взять свой меч, Хашар Ог? — спросил Анлиль, стараясь скрыть улыбку. — Он там, в той траве, которую толстобрюхие горожане именуют лопухами.
   Он все-таки не выдержал и расхохотался.
   Хашар Ог полез в траву и вытащил свой меч. Он чувствовал взгляды тех, кто пришел с ним. Продолжить поединок было бы нарушением закона и обычая.
   — Ты сражался, как Хронг! — сказал Анлиль, показывая татуировку. — Есть ли еще на Леднике равные тебе, Хашар Ог? Но победить меня ты бы не сумел. 
   — Слова ледниковца, — ответил Хашар Ог, жестом усмиряя своих бойцов.
   Анлиль немного помолчал, оглянулся на дом и сказал с улыбкой:   
   — Вот теперь я сам хочу поговорить с Диргайром Бешгером.
 
   ...и Хашар Ог начал говорить о Леднике, о чудовищных глыбах льда, сковавших весь север и северо-запад Материка, о земле, лишенной тепла, листвы, цветов. Немногие из животных могли выжить здесь: только снежные медведи, белые волки и удивительное существо — серая росомаха. Из десяти человеческих детенышей только двое-трое доживали до отрочества, а те, кому это удавалось, называли себя «волками».
   Путники двигались вверх, следуя течению небольшой реки Теазы. Река была мелкой, для судоходства непригодной, бурливой, но она верно указывала путь к самому сердцу Ледника. Началось лето, и днем путники почти не мерзли, зато ночами наступал студеный и промозглый полумрак полярного дня. Первое время Анлиль внимательно изучал окрестности, которые не могли порадовать хоть каким-то разнообразием. Камни, камни и снова камни, покрытые синими и зеленоватыми лишайниками, гнущиеся к земле крошечные березки. Анлиль видел стайки песцов, которые рыскали в поисках птичьих кладок. Однажды путники повстречались со снежным медведем и убили его. Часть мяса они съели на месте, часть закопали глубоко в землю, а красивую теплую шкуру взяли с собой — вождю.
   Потом они поднялись в горы, которые даже в это время были покрыты льдом и снегом, и долго шли узкими тропами, пересекая стремительные речки по шатким бревнам. Однажды на путников напали волки, но они отбились. И днем и ночью над ними сияло солнце, но оно было тусклым, синеватым и не радовало глаз. По тем склонам, что были свободны от снега, бродили северные олени.
   Однажды путники остановились на ночлег в пещере, занятой одним из кланов людей Ледника. В пещере находилось около пятнадцати мужчин, ни один из которых не был старше тридцати лет. Женщины и дети сидели за перегородкой из волчьих шкур. Анлиль ни разу не услышал детского плача. Глава клана — человек атлетического сложения с длинными светлыми волосами — угощал Анлиля и его спутников мясом и шехолком. Чего только не было в пещере: копья, как короткие, так и длинные; булавы, секиры, метательные ножи, сработанные в Уснодене; склянка с ядом — пропитывать стрелы. Воины молча рассматривали оружие, время от времени покачивая головами, что было знаком высшего одобрения. Потом они курили ворт — траву, вызывающую опьянение гораздо более сильное, чем опьянение от вина. Эту траву тайно выращивали в восточном Харракане, и варвары готовы были платить за нее любые деньги. Глава клана велел женщинам показать своих детей. Они выходили из-за занавески, одна за другой, высокие и сильные, с мускулистыми руками, светловолосые, одетые в украденные на юге, когда-то дорогие, но нынче ставшие рваными и грязными платья. Они показывали своих детей гордо, молча, а глава клана громко выкрикивал имя каждого ребенка. Сын самого предводителя был завернут в знамя империи Харракан.
   Потом они легли спать, а когда проснулись, головы у них были тяжелые. Особенно худо пришлось Анлилю, и он зарекся когда-либо впредь курить ворт. Они продолжили свой путь. Когда время уже близилось к полудню, Анлиль и его спутники поднялись на невысокую заснеженную гору. На вершине горы был разбит шатер из красно-синих менгарских тканей. Над шатром билось белое знамя с лазурным ромбом. В шатре, сидя на восточных коврах, ждал гостей сам Диргайр Бешгер — хозяин Ледника. Ему было, наверное, лет тридцать пять, все его тело было заковано в металл, и его медвежья шуба падала белыми складками до самой земли. На левой руке Диргайра Бешгера не хватало трех пальцев.
   Анлиль вошел в шатер, и Диргайр Бешгер велел ему сесть рядом с собой. Воины вождя  сторожили у входа.
   — Ты взял себе имя Таргнир, — сказал Диргайр Бешгер. — Ты знаешь, какой смысл у этого имени?
   — Волк, сменивший стаю.
   Голубые глаза Бешгера были холодны, но какой-то особой жестокости в них не чувствовалось.
   — Есть легенда. Придет человек и возьмет себе имя Таргнир. Сам будет с запада. Поможет нашим людям. С ним покорим весь мир.
   — Может быть, мне взять другое имя?
   — Тебя уже знают под этим именем, Таргнир из дружины Аугни. Почему ты покинул родину?
   — Я бежал из тюрьмы.
   — Что ты знаешь о Повелителях Разума?
   — Повелители Разума существовали всегда, — сказал Анлиль, пораженный неожиданностью вопроса. — Они обитали там, куда не проникает ни солнечный, ни лунный свет. Но и тьмы там тоже нет, там — первозданная пустота и свечение звезд, чуждое как силам тьмы, так и силам света. Повелителей Разума всегда было двое, и они так и не взяли себе имен. Желая скрыть от глаз человека реальность, они создали искаженные миры. В одном из этих миров живешь ты, мой вождь, и живу я.
   — Как выглядит истинная реальность, которую они решили скрыть?
   — Человек сможет увидеть ее, только когда Повелители Разума погибнут.
   — Когда это произойдет?
   — В час твоей смерти.
   Диргайр Бешгер нахмурился и посмотрел на Анлиля так, как люди Ледника обычно не смотрели друг на друга.
   — Если там не будет ничего?
   — Останется ли в тебе хоть что-то, чтобы это понять?
   — Моя душа останется, — сказал Диргайр Бешгер.
   — Она будет видеть, если не ослепнет.
   — Если она увидит другой искаженный мир?
   — Она не поймет, на что смотрит.
   Пальцы Диргайра Бешгера пробежали по рукояти меча.
   — Как же мне обрести свободу? — задумчиво проговорил он.
   — Сделай свободными других. 
   — Ты можешь вернуться в Васта-Райнас, как мой мелло-лассия, агент влияния. 
   — Я согласен, — не раздумывая, ответил Анлиль.

   Анлиль балансировал на грани разоблачения и делал это достаточно успешно. Дела вольного города незначительно ухудшились, а дела варваров так же незначительно поправились — вот что было результатом его деятельности. Ему были  симпатичны мастера-ремесленники, работавшие в цехах на окраинах города, но он ненавидел купеческую гильдию, бывшую единовластной хозяйкой Васта-Райнаса. Правитель облагал мастеров непомерными налогами, какие-то дни они должны были работать бесплатно. Но купцам и этого было мало, и они покупали наркотические травы и перепродавали их за харраканское золото. Люди с расширенными зрачками не были редкостью на улицах. Хотя Васта-Райнас и считался вольным городом, но здесь можно было купить раба или рабыню, и особенно легко было купить ребенка. Закон строго карал торговлю людьми, но кто осудит купеческую жену за то, что ей захотелось бесплатную служанку? Эти купцы — сами грабители и убийцы, повторял Анлиль, глядя на высокие дома гильдии.
 
   Однажды заезжий харраканец принес ему двух демонов. Это были вайа-джай: те, кто вредят домам, подкапывают фундаменты, загрязняют колодцы, бьют посуду, заставляют хозяйку перепутать сахар с солью. Они имели облик красных мышей размером с небольшую кошку, но руки у них были человеческими. Обычно вайа-джай заводятся в тех домах, где часты раздоры или живет неопрятная хозяйка. Демоны не были приручены, если пользоваться словечком вайвери, но они были заключены в серебряные пентаграммы, начертанные на дне их клетки и не могли выбраться за ее пределы. Анлиль с интересом рассматривал демонов:
   — Кто сделал это? Кто заключил демонов в пентаграмму?
   — Жена одного торговца страдала от этих демонов два долгих года. Тогда ее муж призвал одного ман-миннуша, живущего на северо-востоке Харракана, в почти безлюдном тхайбе.
   Анлиль покачал головой. Ман-миннуш на языке кирубби означало человека, который самостоятельно овладел всеми премудростями магии. Заточить парочку вредоносных демонов — это деяние, достойное не самоучки, а многоопытной вайвери.
   — Куда ты везешь этих демонов?
   — В Зерт. Вайвери прислали мне мертек — магический вызов. Они хотят купить этих демонов и предлагают кругленькую сумму. Вероятно, они хотят, чтобы какая-нибудь вайвери попробовала приручить их.
   Обычно вайа-джай не способны понять человеческую речь, но эти демоны, казалось, смогли вникнуть в смысл слов харраканца. На их мордочках отразилось злобное беспокойство. Они встали на задние лапы и угрожающе зашипели.
   Анлиль долго смотрел на вайа-джай.
   — Продай их мне, — предложил он харраканцу.
   — Нет, это невозможно! Я обещал вайвери. Мне не хочется злить их. К тому же, вряд ли ты сможешь предложить больше, чем они.
   За парочку вайа-джай Анлиль отдал харраканцу все свои сбережения. Потом он заперся в доме, повесив на дверях объявление НЕ БЕСПОКОИТЬ.
 
   Анлиль задумал приручить демонов. Это означало сделать из них вайа-рамат — тех, кто будет безгранично предан ему.
   Демоны внимательно следили за каждым движением Анлиля, их маленькие красные глазки горели во тьме. Днем они спали, и разбудить их было невозможно. Сидя в комнате, за плотно закрытыми ставнями, Анлиль размышлял, с чего начали бы вайвери. Вероятно, они постарались бы узнать имена этих демонов. Но выяснилось, что эти вайа-джай вовсе не имели имен.
   Существовал другой путь. Анлиль погасил свечу. Красные глазки пленников вспыхнули еще ярче. Демоны заворочались, зашипели, забили хвостами. Анлиль перенес свое сознание в Ниннант и увидел огромную, багровым огнем горящую пенгаграмму, и две свинцово-серые тени со сгустками мрака внутри — души демонов. Анлиль прикоснулся к их душам, и они задрожали. Тогда Анлиль ударил, пытаясь сковать их волю, подавить сопротивление, размыть сгусток мрака, чтобы свечение их душ стало однотоннно-серым. Но большая часть его усилий разбивалась о пентаграмму: она была преградой не только для демонов, но и для самого мага. И сами демоны тоже поняли это, успокоились и сели, сложив лапки и насмешливо глядя на Анлиля. Зертианин перенес сознание еще ближе к  демонам, на самый край пентаграммы, и начал читать заклинание на древнем языке кирубби.
   Тогда вайа-джай подняли вверх свои красные остроконечные морды и сказали Анлилю на языке кирубби:
   — Неб де илда. Рок скоро исполнится.
   Анлиль очень удивился, ибо раньше он никогда не слышал, чтобы демоны говорили на языке людей. Поэтому он спросил у вайа-джай:
   — Согласны ли вы служить мне?
   На что демоны ответили:
   — Не убежать, если нет лазейки.
   Тогда Анлиль повторил вопрос:
   — Согласны ли вы служить мне?
   Демоны хрипло рассмеялись, обнажив изогнутые клыки:
   — Служить тебе! Человек не замечает, что уже живет в своем будущем!

   Слова древнего зертианского наречия очень странно звучали в тихом, полутемном доме Анлиля — как будто люди никогда и не произносили их, как будто Анлиль беседовал с демонами на их тайном языке. Зертианин недолго обдумывал слова вайа-джай. Он разрушил пентаграмму, и в далеком харраканском селении, услышав скрежет распавшейся пентаграммы, одинокий ман-миннуш закричал от гнева. Демоны вышли из клетки и, проверяя свои крылья, закружились по комнате. Анлиль молча наблюдал за их причудливым полетом: они напоминали гигантских пчел, и в их полете даже сейчас, когда они были спокойны, чувствовалось что-то угрожающее. Восстановив силы, демоны опустились на стол рядом с клеткой и сложили свои перепончатые крылья так, что те полностью исчезли в складках на боку. И взглянув на клетку, демоны с яростью вцепились в нее, и за несколько секунд она превратилась в ворох металлической стружки. После этого демоны церемонно поклонились Анлилю и сказали:
   — Лагад.
   — Спасибо.
   Анлиль дал демонам имена Мерф и Луан, Брат и Сестра на зертианском языке. Выпустив вайа-джай на свободу, он сделал их своими преданными друзьями. Анлиль по праву мог гордиться собой: никакая вайвери не осмелилась бы выпустить уже заточенного демона.

   Однажды, тихим осенним вечером, когда в садах Васта-Райнаса с мягким треском падали яблоки, и луна заглядывала в уютно освещенные окна, Анлиль сидел при свечах и изучал старую карту севера: на ней были отмечены скопления магической энергии. Демоны давно уже беспокойно кружились по дому. Послышался стук в дверь.
   В тот вечер в маленький дом Анлиля явился енот Выдра. На Выдре, как всегда, была щегольская белая рубаха и шляпа с черным пером. Усевшись за стол, енот бросил только один взгляд на каждую из четырех стен комнаты, но успел увидеть и запомнить тысячу деталей и сделать какие-то выводы.
   — Ай-ай-ай! Вот как ты нынче живешь, Таргнир! 
   — Что ты делаешь в Васта-Райнасе, Выдра?
   — Если волк появится на улицах города — что будет? Начнется паника. Все побегут. Ай-ай, как будут визжать женщины! А енот тихонько проползет там, где под городской стеной есть небольшая щель... Коли крапива обожжет—не беда, у енота толстая шкура. И тихонько, тихонько...огородами, Таргнир! Огородами!
   Выдра смеялся, ощупывая Анлиля крошечными серыми глазками. И Анлилю неожиданно показалось, что в голове у этого внешне такого бесхитростного человечка шевелится  серебристо-фиолетовая змея, как в головах у мудрецов Пай-Панара. Выдра продолжал говорить. Речь шла о дележке земли в Сиппариппе: там чуть не схлестнулись две сильные дружины. Анлиль слушал эту прелюдию к серьезному разговору и подливал Выдре вина, которое тот одобрил. На двадцать пятой минуте Выдра отодвинул тарелку, облокотился о стол и сказал:
   — Приходи на закате на мельницу Слепого Еретика, Таргнир! Сильный ледниковец хочет видеть тебя. Дело Севера.
   Сказав так, Выдра еще десять минут болтал о том о сем, потом откланялся и отбыл.

   После непродолжительных сомнений Анлиль отправился на мельницу. Ему было интересно узнать, что же это за дело, и кто такой этот «сильный» ледниковец.  Идти пришлось через весь Васта-Райнас, и сначала он шел мимо крепких теремов купеческой гильдии, а потом спустился в нижнюю часть города, так называемое Заместье. Анлиль перешагнул через труп теленка и поскорее миновал улицы, застроенные бараками из ящиков и досок, в которых ютились бежавшие с юга линдрианцы. Потом он увидел реку Алдже: широкое пространство свинцово-серой воды. Даже яркое солнце заката только скользило по ее холодному панцирю алыми искрами. Со стороны Васта-Райнаса у берега покачивались лодки, шлюпки и небольшие баржи, а с другой стороны стыли полузатопленные тополя, и чернела мельница Еретика. Предание гласило, что некогда в ней скрывался еретик, приговоренный к сожжению на костре. Когда его хотели схватить, он повесился на балке. Горожане свято верили, что его неуспокоенный дух до сих пор живет на заброшенной мельнице.
   Крестьяне, уходившие с рынка, переправлялись через реку. Анлиль сел в лодку и скоро оказался на другом берегу. Внутри здания мельницы было сумрачно. Хотя последние лучи солнца и проникали сквозь выбитые окна под потолком, по углам сгущался сумрак. Тишина. Анлиль сделал несколько шагов. Гнилые доски скрипели и прогибались под ногами. И вдруг...
   Под сводчатым потолком поднялся немыслимый шум и треск, и черная туча поднялась и заметалась, как рой испуганных пчел. Схватившись за рукоять кинжала, Анлиль отступил к двери. Разделившись на четыре части, огромная стая летучих мышей вылетела в окна.
   Анлиль резко обернулся. На пороге стоял человек в плаще ледниковца.
   — Завтра, на закате, могучий Харамзин будет ждать тебя здесь, — сказал он и исчез.
   Анлиль выяснил, что в это время суток лодки в сторону Васта-Райнаса уже не ходят, и ему пришлось три часа пробираться по непролазной грязи до ближайшего моста. Он был серьезно взбешен. «Завтра...на закате....» К воронам этого Харамзина!

   — Его имя не может быть названо. Это — мелло-лассия Великого Тэнквора в городах Побережья, — сказал Харамзин, показывая на человека, сидевшего справа.
   Анлиль отправился-таки на встречу. Зная обычаи ледниковцев, он понимал, что Харамзин все равно не оставит его в покое. К тому же ему было интересно взглянуть на этого прославленного ледниковца. Правда, на этот раз Анлиль прихватил с собой своих демонов. Их он спрятал в сумке.
   Харамзин оказался человеком лет тридцати пяти, невысоким, но очень плотным. Его светлые волосы были подстрижены коротко, на городской манер. Он носил округлую бороду. Лицо его было загорелым и грубым, глаза — серо-голубыми и очень узкими. Кольчугу он прятал под кожаной рубахой.
   За спиной Харамзина стояли высоченные телохранители в броне, несколько похожие на каменных истуканов. Рядом сидел седовласый старик, разодетый в шелка и бархат. Старик говорил, как образованный человек, и речь его звучала вкрадчиво и льстиво. Это и был мелло-лассия Великого Тэнквора, то есть — ледниковца, контролирующего морское пиратство, гавани, порты и огромные таможенные склады в городах Запада.
   Они расстелили ковер и спрятали под ним мечи. Они говорили уже долго. Речь шла об Аугни, о гибели дружины, о судьбе Тэнда и Мбирра... Выяснилось, что Тэнд разбогател, а Мбирр сменил уже трех хозяев. А потом Харамзин завел речь о Диргайре Бешгере. Сначала речь его звучала сладко, но все больше горечи примешивалось к ней по мере того, как сыпались слова. Харамзин словно выжимал сок из ягод черной баламути, он готовил отравленное зелье, и целью был Диргайр Бешгер. Харамзин сказал: Волк Севера обернулся шакалом! Мы стерпели, что, охваченный нечестивой жадностью, Диргайр Бешгер повысил дань еще на пятьдесят моми, потом — еще на пятьдесят, потом — еще на сотню. Он повышает дань, чтобы его дружина питалась мясом отборных баранов и пила харраканское вино! Его дружина строит дома из камня! Они чинят разбой в слабых рехайтах! Была похищена свободная женщина-шенгджи. Бесчестный Бешгер вторгся в земли отважного Хронга и ограбил харраканский караван. Правитель тхайба выслал карателей, и были убиты три человека отважного Хронга. Собака Бешгер не заплатил ни монеты за их смерть. Наше терпение иссякло.
   — Диргайр Бешгер должен умереть, — сказал мелло-лассия Великого Тэнквора.
   — Я выслушал все ваши слова, — ответил Анлиль.
   Это означало: я не понял, зачем вы мне об этом рассказываете?
   — Ты — сильный эндитти. Говорят, ты приручил демонов, и демоны эти служат тебе? Прикажи своим демонам убить Диргайра Бешгера! — сказал Харамзин.
   Демоны зашевелились. Анлиль прижал сумку локтем.
   — Я —не убийца! — сказал он, глядя в глаза Харамзину. — Такие поручения выполняют адепты школы Дару. Я этого делать не стану.
   Харамзин усмехнулся и пустил по кругу фляжку с хмельной брагой шехолк, пахнущей терпкими ягодами.
   — Пусть твои демоны убьют его, Таргнир! Не ТЫ.
   — Я сказал все свои слова, — ответил Анлиль любимой фразой Аугни. 
   — Подумай! — угрожающе произнес ему вслед Харамзин. — Тебе не следует сходить с дороги ледниковцев, Таргнир! Ты, судя по всему, ничего не знаешь!

   Анлиль шел домой через Заместье — квартал, в котором не следует появляться хорошо одетому человеку. Бараки и горящие свалки уже остались позади, последний переулок Заместья был безлюден. Возле дома, прислонившись к стене, стоял человек. Проходя мимо, Анлиль понял, что этот человек обладает магической силой. Зертианин немного насторожился, но...человек даже не посмотрел в его сторону. Когда Анлиль поровнялся с ним, человек сказал:
   —Там — бойня.
   Анлиль остановился. Человек молчал.  Капюшон плаща скрывал его лицо.
   — Они предлагают работу за хорошие деньги!
   Анлиль вздрогнул: с такой горестной яростью были произнесены эти слова.
   Еще две минуты молчания. Человек в первый раз взглянул на Анлиля.
   — Лучше не дожидаться, пока они предложат работу за хорошие деньги. Лучше сразу покончить с собой. Мы обречены, — сказал он и скрылся за воротами дома.
   Анлиль ощутил небольшую тревогу. Но... Этот человек жил в Заместье, а здесь каждый второй — курильщик ворта или другой дурманящей дряни. Странно, что подобные личности не встречаются на каждом шагу! Анлиль ругнул демонов, отчаянно пытавшихся вырваться из сумки, и вышел на ярко освещенную улицу Золотого Квартала.
 
   — Знаешь ли ты, Таргнир,  что с уст Диргайра Бешгера скоро сорвется твой приговор? —спросил Мерф, приземлившись на страницу книги менгарского философа Сутио Ценны «Грядущий крах рабовладельческих империй».
   — Зачем ему выносить мне приговор? — спросил Анлиль и согнал Мерфа.
   — Ты забыл про своих друзей. Когда в последний раз ты говорил с енотом? Ты пренебрегаешь службой, млесс!
   — Он уже дважды говорил своим людям: млесс из Васта-Райнаса должен умереть. Третий раз станет приговором, — сказала Луан, беспокойно постукивая хвостом.
   — Я не желаю больше служить Диргайру Бешгеру. Пусть выносит свой приговор. Я могу защитить себя.
   Жесткая шерстка демонов встала дыбом.
   — Защита — последствие поражения, — пробормотал Мерф. — Он пошлет за тобой черных колдунов Дару. Ты будешь уничтожен до последних пределов сознания.
   — Нужно убить Диргайра Бешгера! — взвизгнула Луан и вспорхнула ввысь так стремительно, что чуть не расшиблась о потолок.
   — Что вас, Харамзин научил?
   — Варвар сказал правду, — мурлыкнул Мерф, виляя хвостом и прижимая уши к голове. — Нужно убить северного стервятника. Варвар хотел, чтобы это сделали мы! Это не будет нарушением законов Близкого Существования! Вовсе нет.
   — Вовсе нет! — подтвердила Луан, свернувшись клубочком на карте Харракана.
   — Вы его не убьете!
   — В языке вайа нет будущего времени и нет слова «убивать»! — сказал Мерф. — Есть  слова  «вечность» и «торжество». То, что ты сказал, непонятно для нас!
   Анлиль распахнул дверь на улицу:
   — Летите, погуляйте! Ваша болтовня мешает мне.
   Раскрыв перепончатые крылья, демоны вылетели в теплый ночной воздух. Глядя им вслед, Анлиль понял, что они задумали. Он призвал их вернуться, но они не подчинились. Он не приручил их, а только освободил. У него не было власти над ними.
   А у вайа-джай не было способности убивать и внешне они казались слабыми и бестолково-проказливыми.  Но вторая ипостась каждого демона — думно, Большая Птица — и они обернулись ястребом и орлицей, пересекли страшные северные просторы и достигли шатра, в котором жил в то время Диргайр Бешгер. А случилось так, что его жена как раз врачевала свои больные кости ядовитым снадобьем, убийственную и целебную силу которого составлял сок ягоды вайнез. Демоны толкнули ее под руку, только и всего, но она пролила снадобье в котел с водой и сама не заметила этого. А когда спохватилась и стала искать снадобье, Диргайр Бешгер уже выпил воду, а после вождя — два его сына. Через час они слегли, кожа их покрылась струпьями и язвами, из ушей и рта пошла кровь. Еще через несколько часов они умерли, и трупы их начали разлагаться слишком быстро. Народ Ледника заподозрил проклятие, арнго, и не стал хоронить вождя и его сыновей так, как положено. Их тела вынесли на горный склон, подальше от ближайшего клана, и оставили на растерзание зверям — если какое-то животное окажется достаточно глупым и прикоснется к проклятому. Такова была бесславная гибель Диргайра Бешгера и его сыновей.
   Мерф и Луан совершили это очень быстро и вернулись еще до восхода солнца. Анлиль не открыл им дверь, но они проникли в дом сквозь еле заметную щель, ибо умели делать свои тела плоскими.
   Демоны подлетели к Анлилю и вылизали ему руки.
   Он сказал:
   — Кир де дварк кир. Это преступление.
   Мерф и Луан визгливо захихикали. Они понимали язык кирубби, но истинный смысл слова дварк ускользал от них.
   — Айлей дварк де майзема, - сказал Мерф.
   Анлиль не смог понять, что имеет в виду демон вайа-джай, “преступление есть жертва”, или “преступление есть иерархия”, ибо на зертианском языке слова “жертва” и “иерархия”  звучали одинаково, майзема.
   Луан отвела кончики ушей и принюхалась:
   — Где запах твоего сожаления, эндитти?  Скорбишь ли ты о Диргайре Бешгере? Кто смог бы создать жертву и перевернуть иерархию? Мы смогли.
   Но первые лучи рассвета показались над притихшим Васта-Райнасом, и демоны, засыпая на лету, спрятались в гнезде из паутины. Анлиль хотел прогнать их. Они были такими сонными, такими беззащитными... К воронам! Все равно, Харамзин будет думать, что это сделал Таргнир.
 
   Вот уже два с половиной часа он сидел в самой приличной таверне Васта-Райнаса: здесь предлагали ириат и аммератское вино, здесь было очень чисто, горели стеклянные розовые светильники, выполненные в виде лилий, и даже самая дешевая проститутка стоила здесь пятьдесят зеркенов. Посетителей было много, но они не видели друг друга, так как между столиками стояли бамбуковые ширмы. Вглядываясь в осеннюю ночь, чернеющую за алым тюлем занавески, Анлиль беседовал с двумя молодыми харраканцами. Бумажные бабочки танцевали над столом в зеленоватом дымке ворта. Ворт курил только один из компании: Гокка Ампио, высокий и  загорелый человек с насмешливыми серыми глазами и коротким ежиком каштановых волос. Нукрайа, уроженка харраканского юга, потягивала ириат, жеманно поддерживая ножку бокала кончиками двух пальцев и оттопырив мизинец. Ее одежда представляла из себя немыслимое сочетание красных, желтых и зеленых тканей. Карие глаза Нукрайи были такого же оттенка, как и ее смуглая кожа. В черных волосах —шпильки в виде кинжалов.
   Вот уже два с половиной часа они заказывали поочередно ириат, аммератское, клендское вино, заказывали изысканные линдрианские и харраканские блюда...впрочем, харраканская кухня — это ухудшенная менгарская, не правда ли, Анлиль? Они заказали форель, виноград, сыр с кедровыми орешками, дичь, мидии и еще какие-то блюда с непонятными названиями. Они заказали на свой столик настоящую орхидею в шаре из хрусталя и обнаженную танцовщицу из Идрар-Дифта. Гокка Ампио, уроженец харраканской столицы, захотел курить ворт. Изысканно-любезный официант дал им понять, что здесь приличное заведение. Они дали ему понять, что приличное заведение должно идти навстречу невинным пожеланиям гостей. Большой имперский золотой — монета с ястребиным профилем Эмбаука Гренча и головой волка — легла под нежно-розовую салфетку. Пакетик с лучшим пойдарским вортом лег под салфетку зеленую.
   Сразу же после встречи с Харамзином Анлиль получил другой заказ, так же сделанный в навязчиво-угрожающей форме. Великий Тэнквор, повелитель северного пиратского гнезда Дирия-Мумат, контролирующий всех морских разбойников, снующих вдоль западного берега, обратился к Анлилю с просьбой немного помочь своим людям, организующим побег из тюрьмы для двух пиратов. Анлиль сделал это — главным образом потому, что ему это было интересно. Люди Великого Тэнквора передали ему пять тысяч маталле, и Анлиль не знал, что ему делать с этими деньгами. Хранить их дома было опасно, а тратить —скучно. Анлиль уже купил себе новую одежду, новые туфли, новый клинок, и у него остались еще четыре с половиной тысячи. Он решил «для смеха» поужинать в приличном заведении и случайно познакомился с этими двумя. Эти двое тоже не знали, на что потратить деньги. 
   Вот уже два с половиной часа они вели рассеянный, но интересный разговор. Глаза харраканцев по достоинству оценили отличительную татуировку банды Аугни на правой руке Анлиля и кольцо с бриллиантом — на левой. Они дали ему понять, что знают, чем может заниматься человек с такими деньгами, татуировкой и кольцом. Человек с магическими способностями. Ведь у тебя есть магические способности? Берите выше, сказал Анлиль. У меня огромные магические способности.
   Уже два с половиной часа назад они дали ему понять, что представляют себе род его занятий...но вопросов они не задавали. Уже два с половиной часа Анлиль пытался угадать, чем занимаются эти двое. Они прибыли в Васта-Райнас из Ашрум-Лозе, столицы Империи Харракан. Они были  богаты. Они знали устройство преступного мира, его иерархию, законы и обычаи. Они разбирались в политике.
   Уже два с половиной часа они говорили об Ашрум-Лозе. Анлиль слушал с огромным интересом. Картины великого города воочию вставали перед его глазами. Молодой загорелый харраканец, Гокка Ампио, рассказывал ему о дворцах, театрах, представлениях, ярмарках, парадах, публичных домах — рассказывал об умопомрачительной роскоши и беспредельном цинизме харраканской столицы. Не сводя с Анлиля миндалевидных карих глаз, Нукрайа присоединилась к рассказу. Она сказала: в Ашрум-Лозе есть и более поразительные развлечения. Расскажи мне, предложил Анлиль. Полные губы Нукрайи раздвинулись в широкой улыбке. Лучше тебе воочию это увидеть, сказала она. И не просто увидеть, а принять в них участие, подтвердил Гокка Ампио. 
 
   Два с половиной часа спустя они вышли из самого приличного заведения в городе Васта-Райнас. Гокка Ампио поехал в гостиницу. Анлиль и Нукрайа направились в маленький дом на окраине, снятый некогда Анлилем у одной бедной вдовы. Темной осенней ночью они шли мимо бесконечных заборов, украшенных оскаленными мордами зверей, мимо разбитых фонарей, мимо спящих окон — и по дороге они купили бутылку вина. Они шагали по лужам, и Нукрайа тихонько напевала что-то, и ее каблуки звонко стучали по неровным плитам мостовой, и они пили вино из горлышка бутылки, передавая ее друг другу, а потом жадно целовались, потом хохотали — потом снова целовались, хохотали и пили вино.
   В темном доме Анлиля Нукрайа натыкалась на мебель, осматривалась и хохотала еще громче. Он вспомнил, что забыл спрятать своих демонов. Оставалось надеяться, что они не появятся — но они появились. Протянув вперед узкую смуглую руку, украшенную сотней золотых ожерелий, Нукрайа смотрела на его демонов, и в ее расширенных глазах отражались красные огни их нечеловеческих глаз. О боги, ты — очень могущественный колдун,  сказала она Анлилю. Демоны не испугали ее. Анлиль хотел зажечь свечу, но Нукрайа обняла его и повалила на кровать.
   Анлиль был очарован. У него никогда еще не было женщины, которая была бы так красива, так независима и так раскована в постели — и он пришел к выводу, что такие женщины нравятся ему. Ее имя означало «Пальма», и она сказала, что Гокка Ампио — ее деловой компаньон.
   Через неделю она ему надоела.

   Он не был удивлен — все женщины надоедали ему очень быстро. Исключением была Эльви — не просто женщина, но орудие борьбы с сословными предрассудками и общественным строем Зерта. Он не знал, как ему выпутаться из этого неприятного положения. Когда счастливая и нарядная Нукрайа пришла к нему, он сказал ей:
   — Мне нужна свобода.
   Секунду она молчала, потом ответила, глядя ему в глаза:
   — Хорошо, что ты сказал мне это так — честно и прямо.
   Нукрайа не казалась обиженной или раздосадованной, она вела себя безупречно и была очень милой. Анлиль даже задумался, не поторопился ли он с разрывом. Она сказала, что они должны остаться друзьями, и сделала ему очень странное предложение.
   Три дня спустя они снова сидели в самом приличном заведении Васта-Райнаса, но на этот раз пили умеренно. Анлиль узнал, что Нукрайа и Гокка Ампио представляют интересы могущественного преступного клана, контролирующего поставки ворта и оружия из Северного Менгара в Харракан. Поставки шли по трем дорогам: через Менгар, Приолту и Пойдар. Клану приходилось защищать товар от властей сразу трех государств, от братьев Вольного Круга и пойдарских повстанцев — и убытки клан терпел огромные. Отцу клана пришла в голову смелая идея — приручить боевого дракона и сделать из него главного стража своей территории. Дракон, охраняющий караван с запрещенным товаром, нагонит страху на всех.
   — Забавно! — со смехом сказал Анлиль. Потом он спросил у своих демонов, которые сидели у него на коленях, нагоняя страх на официанта:
   — Тула дарт энтер ра де канесит?
   — Возможно ли приручить дракона?
   Мерф и Луан оживленно заверещали, их красные хвосты так и заходили кругом. С горящими глазами и ощетинившейся шерстью, демоны ответили:
   — Харет.
   — Да.
 
   Нукрайа сказала, что ей и в голову не приходило обратиться к нему с таким предложением: он слишком молод и недостаточно опытен. Но, когда она увидела его демонов... Если ему удалось приручить демонов, наверное, он справится и с драконом. Она спросила у Анлиля: понимает ли он, что это предприятие может грозить ему смертельной опасностью? Нукрайа говорила снисходительно. Лучшего способа разозлить Анлиля она бы не смогла найти. Но и помимо этого он был заинтересован, и даже очень сильно заинтересован. Наконец-то ему представилось настоящее дело. Найти дракона, вступить с ним в контакт, подчинить его своей воле... Это тебе не на таможне мухлевать! В своих мечтах Анлиль уже приручил не одного дракона, а целый десяток.
   Спустя два с половиной часа он дал согласие, и они приступили к обсуждению «мелочей». Где можно найти дракона? Гокка Ампио знал ответ. В северном Харракане. Многочисленные свидетели, которым можно доверять, видели там драконов. Анлиль должен идти в Харракан.
   — Если ты сделаешь это, отец клана заплатит тебе миллион маталле, —сказала Нукрайа.
   Анлиль недоверчиво рассмеялся:
   — Я не ради денег согласился на это предложение.
   — Деньги тоже нужны, — сказала Нукрайа. — Миллион — это очень хорошие деньги.   
   Потом Нукрайа дала Анлилю магическое кольцо. Он был немного удивлен, что у нее есть такая хитрая штуковина...ну да за деньги все можно достать! Тонкий серебряный ободок с синим камнем. Пока это кольцо было на его пальце, Нукрайа могла узнать, где он находится.

   В тот же вечер он собрался, положил в сумку все самое необходимое. Бережно сложил карты. Повесил на пояс меч и надел теплый плащ. Позвал своих демонов, они произнесли заклинание невидимости и сели к нему на плечи.
   Анлиль прошел по узкой улице, в последний раз глядя на двухэтажные дома с резными ставнями и невысокими заборами. Потом он прошел мимо пустого торга, мимо закрытых оружейных и гончарных лавок. Он вышел из Васта-Райнаса, и никто не спросил его, куда он направляется. Просто одинокий человек на закате уходит из вольного города, наверное — чтобы придти в другой.

   Демоны задремали, вцепившись в плечи Анлиля — легким сном, лишенным сновидений, больше похожим на беспокойное бодрствование. Анлиль шел вдоль реки, посреди бескрайнего поля, и багряный закат с каждой секундой становился бледнее. Лето приближалось к концу, и ночи стояли темные, звездные. Самые красивые деревья в этих краях — лиственницы — были уже зеленовато-бурыми, обмякшими. Анлиль вышел на новую дорогу и вспомнил, что это — торговый тракт в Харракан.
   Однообразие пути совершенно измучило его. Поэтому он не сразу заметил гранитное изваяние, чьей-то рукой воздвигнутое прямо посередине дороги.
   На высоком пьедестале, украшенном какими-то надписями, возвышалась статуя женщины с драконьими крыльями за спиной и мощными драконьими же лапами вместо ног. Но ее лицо, руки и грудь были красивы. Они были бы еще прекраснее, если бы голову статуи не портили узкие, лишенные век, глаза и маленькие рожки, какие обычно бывают у демонов высоких иерархий. Статуя как будто воплощала в себе три начала: человеческое, драконье и демоническое. Анлиль постарался было прочитать знаки, начертанные на пьедестале, но большинство из них уже непоправимо разрушило время. Он смог разобрать только два-три: знак огня, странным  образом соединенный со знаком корабля;  руна только что засеянного поля; сверху письмом таримедхли были написаны имена звезд Сириус и Меркурий — Авабатхэ-техну и Эркан-техну.
   — Эсилтейр! — сказал Анлиль. — Королева тьмы.
   Демоны испуганно дрожали.
   Ночь уже перевалила за середину. Анлиль шел теперь вдоль берега реки, в липком тумане, похожем на туманы Ледника, и земля под ногами была цвета жабьей шкурки. И вот, одна из деревень этой сумрачной долины встретила его запахом куриного помета и множеством следов в липкой грязи. Демоны обрадованно завизжали. Они глазели на дома, гадая, в какой из них можно будет пробраться, чтобы выполнить свое древнее предназначение и как-нибудь напакостить людям. Анлиль пересек всю деревню и остановился перед постоялым двором. Из конюшен доносились голоса подвыпивших туземцев. Две грязные собаки вскочили на ноги, почуяв демонов, и свирепо зарычали на Анлиля. Он поднялся на крыльцо и постучался в дверь. Полногрудая простоволосая женщина в грязном фартуке встала на пороге.
   — А ты куда лезешь? У тебя деньги есть? — без обиняков спросила она.
   — Есть, — сказал Анлиль и добавил, заинтересовавшись, — а что, если бы не было?
   — Тогда ничего бы не было, — резонно ответила женщина и впустила его внутрь.
   Это было тесное помещение с низким прокопченным потолком, забитое людьми—они вповалку спали прямо на холодном полу или сидели, нахохлившись, на лавках. Женщины крепко прижимали к себе орущих детей, завернутых в рваные шали. Осторожно перешагивая через лежащих на полу, Анлиль добрался до камина и сел между иссохшей старухой в черной хламиде и длинноволосым подростком, на поясе которого висели пустые ножны. Хозяйкина дочка протянула Анлилю грязную ручонку, и он дал ей монету. Через несколько минут она принесла ему кружку пива и кусок хлеба. Анлиль находился в неглубоком цхэйби, и еда ему не была нужна. Пиво он отдал подростку, а хлеб предложил старухе, но та даже не взглянула на него. Тогда Анлиль съел хлеб сам и спросил:
   — Почему здесь столько людей?
   — Это все беженцы из Харракана, — ответил подросток.
   — Почему люди бегут из Харракана?
   — Деревню этих вонючих лошадников сжег дракон.
   Анлиль не поверил своим ушам:
   — Дракон сжег деревню?
   — Ну да... А император ихний объявил, что эти люди прокляты. Дескать, сами накликали дракона. Ну, и выгнал их из страны.
   В разговор вмешались женщины:
   — Да, налетел дракон! Зеленое чудище…Выдохнул пламя и все пожег!
   Послышались стоны и рыдания.
   — Гляди, как убиваются! — сказал подросток. — Я сам-то не из этих, не думай. Я из Уснодена, иду на север попытать счастья. А ты куда?
   — Я иду в Харракан.
   Подросток присвистнул:
   — В Харракан? Да оттуда бегут…С пустыми руками из Харракана бегут! А ты туда? Ну, вольному воля.
   Из дальнего угла послышался пронзительный визг хозяйки. Это демоны Анлиля опрокинули ей на ноги чан с горячей кашей.
   Посланная кем-то девочка собирала подаяние, но что могли подать ей вчерашние крестьяне? Сегодня они были такими же нищими, как она. В дальнем углу стонала и всхлипывала какая-то женщина. Она была здесь не единственной плачущей женщиной, но ее плач звучал по-особенному: нежно и жалобно и как-то по дикарски мелодично. Анлиль подошел к ней. Две лохматые старухи, переругиваясь на языке грозной империи, которая их отвергла, возились над плачущей, тормошили ее. Вокруг стояли оборванные дети.
   — Что с ней? — спросил Анлиль по харракански.
   — А ты, что, не видишь? Рожает!
   — Истабча! — зло воскликнула одна из старух.
   Женщина была еще молода и очень некрасива. С нее так и не сняли платок, и он мешал ей, туго стягивая шею и затрудняя дыхание. Анлиль развязал узел, и ветхая ткань порвалась под его пальцами. Он отбросил в сторону это старье, и какая-то девочка сразу же схватила платок и накинула себе на плечи. Будто протестуя, роженица со страшной энергией принялась биться головой о закопченные камни пола.
   Анлиль крепко сжал ее голову, и она ловко укусила его за руку. Потом она завыла — тихо и как будто успокоенно. Ее маленькие, воспаленные, красноватые глаза смотрели прямо на Анлиля, и почему-то в них горела радость.
   — Ну, давай же, дура! — крикнула хозяйка. — Так ты никогда не родишь!
   — Харраканская половая тряпка! — со смехом сказал мужик. — Даже ноги раздвинуть не умеет.
   Глаза роженицы бешено сверкнули. Она вскрикнула, приподнялась на локте и сделала такое движение, будто собиралась вскочить на ноги и убежать. Анлиль схватил ее за плечи и прижал к полу. Она бешено трясла головой, в полумраке ее волосы казались почему-то светло-зелеными.
   — А чья она вообще? — спросила какая-то женщина. — Она вроде и не наша. Я ее не помню.
   — Так я думал, она с ними пришла, — ответил ей бородатый мужик. — А они ее и не признают вовсе...
   Люди зашептались по харракански и по менгарски, плотным кольцом окружив роженицу.
   — Кто она? Кем течча?
   Анлиль чувствовал, что стоит ему ослабить хватку, и женщина снова начнет биться головой о камни, поэтому он держал крепко, не обращая внимания на то, что, прямо за его спиной делали старухи. Он снова заметил, что роженица смотрит прямо ему в глаза, и подумал, что давно не встречал таких некрасивых глаз. Узкие, слезящиеся, с налитыми кровью белками… В них не было ни красоты, ни силы, ни блеска — и все же они производили впечатление.
   — Ну, все, кажись! — вздохнула старуха. — Лезет ублюдок.
   И тогда роженица закричала снова. Она лежала неподвижно и повторяла одно и то же:
   — Фан тайа! Фан тайа!
   Ее голос был низким, грозным, хриплым, удивительным для такой молодой женщины. Анлиль остолбенел. Фан тайа! Это были слова древнего языка линдрианцев, и они могли значить только одно: “Знамение осуществилось!”
   — Фан тайа! — взвыла она, приподнявшись на чудовищно напряженных локтях и приблизив лицо к Анлилю. Он отшатнулся. Ему показалось, что она вцепится ему в шею.
   — А харраканские бабы изнутри такие же, как наши? — поинтересовался житель деревни. — Может, проверить?
   Роженица расслабила локти и упала на пол. Ее улыбка была бессмысленной и зловещей.
   Анлиль обернулся. Старуха держала на руках красного ребенка с черным пушком на слишком большой голове. Она подбросила ребенка на ладони. Младенец молчал.
   — Мертвячок? — предположил кто-то.
   — У-у-у… Сам ты мертвячок! — взбеленилась старуха. Она изо всей силы ударила ребенка куда-то в животик. Еще одна или две секунды — и новорожденный заорал. Он перебирал ножками и орал так громко, что  кто-то немедленно пожелал ему никогда не родиться.
   — А ничего ребенок вышел! — умилилась хозяйка. — Я вот восьмерых таких вскормила. Только что  это у нее за складка на лбу?
   — Где складка? — обеспокоилась старуха. — Ай, и верно! Вон какая складочка большая!
   — Эй! — велела хозяйка роженице. — Посмотри на свою девчонку!
   С неожиданной силой и ловкостью молодая женщина вскочила на ноги. Она взглянула на ребенка, потом — на Анлиля.  И в тот же миг раздался страшный визг. Визжали старухи и еще одна женщина, только что рассмотревшие ребенка.
   В одно мгновение роженица стала выше ростом и опустилась на четвереньки. Потрясенные люди видели, как ее ноги и руки трансформируются в зеленые перепончатые лапы. Ее лицо тоже стало темно-зеленым, черты изменились до неузнаваемости, вместо рта открылась полная зубов пасть. Молодая самка дракона развернула свои широкие, зазубренные по краям крылья и ударила об пол хвостом. В панике люди бросились бежать. Оборотень протянула длинную пасть к ребенку и нежно взяла его из рук остолбеневшей старухи. Она бережно держала его на широком зеленом языке, стараясь не поранить зубами. Ребенок закричал, но в этом крике не было и тени страха. Медленными, осторожными шажками самка дракона вышла из избы, поднялась в воздух и исчезла в рассветающем небе Харракана.