Час собаки, час волка. Перемена участи. Глава III

 

 
   Зима началась неожиданно, на исходе лунного месяца звельт. Кленовые леса на западных склонах гор Зоре-Лесвен еще горели всеми оттенками золота и кармина, а в долине Арами уже лежали снега.
   Тяжелые снежные тучи пришли в сумерках и погрузили город во мрак. Только одинокий фонарь жалобно скрипел, покачиваясь на перекладине. Город назывался Арами — так же, как и долина.
   Хмурый горбоносый харраканец, владелец лавки, в которой торговали всем, что только могло быть куплено — солью, одеждой, наркотиками — выглянул на крыльцо, встревоженный лаем своей собаки. Он увидел снега, похоронившие под собой центральную улицу Арами. Метель ослепила его, и он вытер глаза платком. Город был невидим  в ночи. Лишь витраж в высоком окне храма благой девственной Звайне светился уютом и покоем.
   Снежные тучи пришли с гор Зоре-Лесвен и принесли зимнюю стужу. Хмурый харраканец подумал: чтобы достигнуть города, эти тучи должны были пролететь над обширным бесплодным поясом каторжных рудников. У него была причина думать так.
   Хмурый харраканец захлопнул дверь.  Задвинул щеколду. Потом он вернулся в комнату, где его ожидали гости.
   — Зима пришла раньше праздника виноградных духов! Что за время? Или сбываются пророчества? — воскликнул он.
   — Зима еще уйдет, чтобы вернуться снова? — ответил Мэйту.
   — Если она не уйдет, будем работать зимой. Будем копать под снегом, как лисицы, —воскликнул Лискор.
   — И накопаете ненужный хлам... Что это за черепки ты принес мне, телалли? — спросил  хмурый харраканец. — Берегись! Я найду себе других земмазей.
   Мэйту расхохотался:
   — И где ты найдешь их, старый пойдарский барсук? В таверне «Ойто»? В притоне Слизня? А может, прогуляешься до распивочной «Дикая роза»?
   — Да, нынче земмазей не те, — хмурый харраканец задумчиво помешал угли в камине. — Вот  раньше...
   — А что раньше? — пожал плечами Лискор. — Висельники одни, во все  времена!
   — Вздор брешешь! — рявкнул хмурый харраканец, бросив испепеляющий взгляд на ублажающего себя клендским вином  «висельника». — На каторге я встретил одного земмазей. Он был уже хил и немолод, но разум его горел ярче кристалла Эрконны! Его разум был отшлифован, как добрый алмаз, и удобрен знаниями, как пойдарское поле... Он знал руны! Умел читать как иероглифы Севера, так и странные знаки линдрианцев.
   — Венру, бедняга, всем был хорош, только читать не умел! — сказал Мэйту. — К тебе обращаюсь, благой Ашри! Даруй покой душе брата моего Венру!
   Они подняли старинные хрустальные бокалы. Помолчали.
   — Как он там? Проверь! — приказал харраканец.
   Мэйту взял свечу и вышел.
   — Святая Валлат! Лучше бы Мэйту, как прежде, пригревал собак, — фыркнул Лискор. — Ну, что? Он очухался наконец?
   — Лежит.
   — Он хотя бы сказал, кто он такой?
   — Молчит.
   — Не понимаю, что тебе за дело до этого беглого каторжника?
   — С чего ты взял, что он — каторжник? На нем нет клейма.
   — Значит, беглый раб.
   Они неспешно продолжали беседовать о своих делах, попивали вино, проводили грифелем по старой карте Приолты, той истерзанной и оккупированной Приолты, что зовется Лесной Прилт-тан. Хмурый харраканец  вспоминал чудесного мудрого старика, встреченного им когда-то на рудниках Хара-Вирво. Того старика, что был величав как король, и молчалив, как святой Эджа-Звайне. Часы пробили полночь.
   — В Прилт-тане наступила ночь, — прошептал хмурый харраканец. — Спи, несчастный Прилт-тан.
   — Он встал и что-то говорит, — сообщил Мэйту.
   — Давай его сюда! — нетерпеливо махнул рукой хозяин.
   Следом за Мэйту в комнате появился  мальчишка лет двадцати, худой как скелет, закутанный в рваное тряпье. Его глаза ввалились и горели болезненным огнем, грязные волосы утратили подлинный цвет. Он смотрел с напряженным ожиданием, но без испуга. Следуя приглашению хозяина, он сел в кресло. Сказал несколько слов.
   — Он говорит по менгарски! — воскликнул хмурый харраканец. — Говорит плохо, но понять можно...
   — Переведи! — сказал Лискор.
   Хозяин протянул мальчишке бокал вина, пододвинул блюдо с тушеным мясом. Тот сидел неподвижно.
   — Спроси у него: он беглый раб? — раздраженно спросил Лискор.
   Услышав харраканские слова нибби ладайни, мальчишка быстро поднял глаза:
   -Иссек нибби дати. Даргат-ни ладайни дати. (Я — не раб. Я не бежал из тюрьмы).
   Он выговаривал харраканские слова так, как это делают люди, которые только что приступили к изучению чужого языка и не слишком в нем преуспели.
   — Тогда почему ты докатился до такого? — спросил Лискор.
   Мальчишка явно хотел вникнуть в смысл его слов, но не сумел.
   -Нибби...дати. Даргат...дати. Иссек вирвиани дати. (Раб...нет. Тюрьма...нет. Я — не каторжник).
   Он откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Он казался тяжелобольным. Харраканец снова заговорил с ним по менгарски. Мальчишка долго молчал, потом сделал глоток вина и ответил глухим, чуть слышным голосом.
   — Он врет, — сказал хмурый харраканец, отвечая на вопросительный взгляд Лискора. — Утверждает, что пришел сюда из Нагариты. Говорит, что в Нагарите было опасно, и он решил перебраться в Прилт-тан. Говорит, что пятнадцать дней шел через лес Аллома.
   — Скажи ему, что через лес Аллома не ходят даже братья Вольного Круга! — сказал  Лискор.
   Услышав перевод, мальчишка поднял глаза и побледнел. Он снова заговорил по менгарски, на этот раз — громко.
   — Утверждает, что прошел! — пожал плечами харраканец.
   Мэйту смеялся громче всех. Мальчишка сидел, скрестив руки на груди, и смотрел на них горящими глазами.
   — Спроси у него, чего ему в Приолте надо? — проговорил сквозь смех Мэйту.
   — Он говорит, что ему нужна работа! — торжественно перевел харраканец.
   От смеха лицо Лискора раскраснелось. Мэйту опрокинул бокал.
   — Он шутит? — спросил Лискор.
   — Переведи ему, что последний человек, который искал здесь работу, умер голодной смертью пятьдесят лет назад! — сказал Мэйту.
   Лискор помрачнел:
   — Переведи ему, что если он хочет работать, ему нужно завербоваться в трудовой лагерь Империи Мерзости и гнуть спину под плетями надсмотрщиков.
   Мальчишка быстро сказал что-то. Харраканец снова рассмеялся:
   — Он спрашивает: нет ли других возможностей?
   Они смеялись так громко, что их, наверное, было слышно далеко, до самой глухой окраины Арами и, может быть, даже на тайных плантациях наркотических трав, ныне заметенных снегом.
   — Благословение этому вечеру! — пробормотал харраканец. — Я не смеялся так с тех пор, как бесчестное войско моих сородичей вошло в порабощенный Прилт-тан.
   — Скажи ему, что еще можно грабить и убивать, — сказал Лискор.
   Мальчишка снова поднял глаза, которые стали теперь живее и спокойнее. На его щеках появился легкий румянец.
   — Он говорит, что воровать ему случалось, — перевел хозяин.
   — Спроси у него, из какой тюрьмы он сбежал? Нагаритской пересылочной?
   Услышав слово даргат, мальчишка сказал:
   — Даргат...дати. Иссек нибби дати. Вирвиани дати.
   — Да что он заладил одно и то же, как попугай!
   — Наверное, «тюрьма», «раб» и «каторжник» — это единственные харраканские слова, которые он знает.  Судьба поколения! — сказал старик.
   Еще несколько менгарских фраз.
   — Говорит, что слышал наш разговор и понял, что нам нужен человек, умеющий читать руны. Говорит, что он хорошо их знает.
   Мэйту задумчиво посмотрел на незнакомца:
   — А что ты об этом думаешь, хитрый пойдарский барсук?
   — Что думаю? Может быть. Он похож на мальчишку, проданного в монастырь Водда-Звайне и улучившего момент, чтобы сбежать. Ладно, спрошу у него, какие руны он знает.
   Мальчишка держался все более уверенно:
   — Герти эпай. Таримедхли эпай-кута. Таримедхли нинга. Таримедхли пангарта. Килминитари сенде-сензуа. Медой. Дириа-сиква. Линдриа-сиква.  (Древнее герти. Классическое таримедхли. Среднее таримедхли. Позднее таримедхли. Три варианта килминитари. Медой. Дирианские иероглифы. Линдрианские руны. )
   — Это он заврался, — сказал хмурый харраканец. — Впрочем, можно проверить...
   Он принес толстую книгу, открыл на середине и ткнул пальцем в первую попавшуюся строчку. Мальчишка взглянул на руны и быстро сказал что-то. Харраканец приподнял брови и  принес другую книгу. Потом — третью.
   — Три алфавита он точно знает, — развел руками харраканец.
   Лискор вытряс из мешка тяжелое золотое кольцо с синим камнем: 
   — На внутренней стороне есть надпись на медой. Мне ее уже читали. Пусть прочитает, а ты переведи!
   Мальчишка бросил взгляд на тоненькую цепочку рун, на внутренней стороне кольца.
   — Он говорит, что это не медой, — перевел харраканец. — Это очень редкая разновидность среднего таримедхли. Он перевел так: “Это кольцо для моей возлюбленной жены Ишшо, камень любви, цветок неба. Каркар, год 358”.    
   Прищурившись, Лискор сверлил незнакомца взглядом:
   — Спроси у него, кто он такой!
   — То же самое! — пожал плечами харраканец, выслушав сбивчивую речь мальчишки. — Нагарита. Лес Аллома.
   Незнакомец произнес еще несколько слов.
   — Он просит разрешения переночевать в этом доме. На рассвете он уйдет.
   — Да уйдет он, как же, с такими ногами! — проворчал Лискор.
   Поймав взгляд, брошенный на его искалеченные босые ноги, мальчишка посмотрел всем троим, поочередно, прямо в глаза и сказал по харракански:
   — Тирраб малэль...алайни. (Любая работа...пожалуйста).
   — Пусть расскажет правду: кто он такой! — потребовал Лискор.
   Мальчишка снова заговорил по менгарски, тщательно подбирая слова.
   — Он — зертианин, — перевел хозяин. — В Зерте он сидел в тюрьме, но недолго. Потом бежал. Ему удалось на корабле добраться до Присто. Там он работал в гавани. Перебирал моллюсков. Когда чужестранцам запретили работать, кто-то посоветовал ему идти в Нагариту. Дескать, там тепло, безопасно и работы много... Его изловили как бродягу, довезли до границы и бросили. С ним были другие люди, и все они пошли обратно в Нагариту. Он решил добраться до Прилт-тана. Он по-прежнему утверждает, что смог пройти через лес Аллома.
   — Давай возьмем его! — попросил Мэйту. — Нам нужен образованный.
   — Осел! Нам нужен образованный, который может копать. А ему ноги нужно отрезать, — огрызнулся  Лискор.
   — Да вылечит он ноги... Давай!
   — Предлагаешь взять в отряд человека, о которого ты споткнулся, когда переходил через улицу? Эй, хозяин! Я хочу посмотреть, как он ходит!
   Мальчишка встал и сделал несколько шагов. Лискор махнул рукой: дескать, еще.
   — Ну, что? — с усмешкой спросил он у Мэйту.
   Мальчишка очень старался показать, что с ногами у него все в порядке. Его лицо было неподвижно, но все видели, что он жмурится от боли. Он почти не хромал, но постоянно хватался то за стену, то за край стола.
   — Это так и пьяный Джейби может ходить, — сказал Лискор. — Пусть выйдет на середину комнаты.
   Выслушав перевод, мальчишка помедлил. Его глаза расширились и потемнели. Он отошел от стены, сделал шаг, другой. Он хромал так сильно, словно одна нога у него была    короче другой. До середины он добраться не смог: потерял равновесие и упал. Замер, как будто в ожидании, не помогут ли ему. Потом поднялся и что-то сказал.
   — Он говорит, что у него здоровые ноги. Он упал, потому что ослабел после перехода через лес, — сухо сказал харраканец. — Он хочет знать, берете ли вы его?
   — Мы не можем взять в отряд калеку, — пожал плечами Лискор.
   Харраканец перевел. Мальчишка побледнел и одними губами прошептал что-то, взглянув на Лискора. Потом  пошел к двери. Теперь он уже открыто, не таясь, хватался за стены и мебель. Исчез. Харраканец открыл новую бутылку вина.
   — Это вино сделано в Лециа, — сказал он. — Его изготовляют рабы, закованные в кандалы и ножные колодки. Это — очень вкусное вино. Угощайтесь!
   Мальчишка появился снова. Его лохмотья пополнились рваным женским платком, который он попытался употребить вместо зимнего плаща.
   — Келлим дим сирха, — сказал он чуть дрогнувшим голосом, обращаясь только к хозяину. (За все — большое спасибо).
   По-прежнему хватаясь за стены, но теряя равновесие, он добрался до порога. Отодвинул щеколду.
   — Дим сирха, — повторил он уже очень твердо. В комнату ворвался студеный воздух. Дверь захлопнулась.
   Трое молчали.
   — Интересно, почему он только тебя поблагодарил? — сердито спросил Лискор. — Это  я его на спине тащил от самого Свекольного переулка.
   — Ты понимаешь, что он не уйдет дальше соседней улицы? — прошептал Мэйту.
   — Да и до соседней-то не дойдет! — возразил Лискор.
   — Я почувствовал вкус желтого лецийского винограда, — проговорил хозяин. —Спасибо закованным в колодки рабам...
   Мэйту прошелся по комнате:
   — Да залечил бы он ноги... Руны он знает, чего еще надо! Смотрите, а это что?! .
   — Это у него на голове было! — усмехнулся Лискор, бросив взгляд на изодранный кусок холстины, бывший когда-то шляпой. — Ладно, пошли! Найдем его!
   Они вышли на улицу. Фонарь еще раскачивался с жалобным скрипом, и в его робком луче то появлялась то скрывалась из виду медная львиная морда на двери купеческого дома. Небо было белым от невыпавшего снега.
   — Далеко он не мог уйти! Я пойду вверх по улице, ты — вниз, — скомандовал Лискор.
   Хмурый харраканец присел на крыльце. Он всматривался в бурю, поглотившую город Арами, от ратуши правителя и лавок золотых дел мастеров, до бараков и сточных канав по ту сторону обрыва. Хруст шагов. То шел Лискор. Потом к нему присоединился  Мэйту.
   — Нигде нет! Где он мог спрятаться? — сказал Лискор.
   — Ты решил взять его в отряд? — спросил харраканец.
   — Иначе этот сопляк Мэйту меня живьем съест...
   Харраканец отвязал собаку и дал ей понюхать забытый головной убор:
   — Ищи!
   Собака мгновенно ринулась за дом. Вернулась. Побежала вниз по улице. Исчезла в снежной пыли. Потом бросилась бежать в противоположном направлении. Снова вернулась. Подбежала к крыльцу. Остановилась на секунду. Скрылась за углом дома.
   Они ждали молча. Тишина. Снег.
   — Сначала потеряли хромого зертианина, теперь потеряли собаку. Вот собаку мне жалко, — сказал Лискор.
   Торжествующий лай. Хозяин схватил факел, и они поспешили в сторону Сада Вдовы. Этот старинный яблоневый сад тянулся вдоль берега реки за самым домом харраканца.  Было что-то странное, что-то колдовское в снежинках, облепивших  яблоки. Харраканец и его гости разбросали кучу опавших листьев, в которую забрался мальчишка.
   — Эй! Очнись! — позвал харраканец и добавил что-то по менгарски.
   — Он, вообще, живой? — с раздражением спросил Лискор.
   — Живой. Он замерз.
   Когда они подняли его, мальчишка прошептал что-то. Мэйту и харраканец взяли его под руки и довели до дома. Он шел, с трудом переставляя ноги.
   Его бил озноб. Они накрыли его двумя одеялами и шубой. Дали горячего вина. Озноб не проходил. Мальчишка не открывал глаз и не отвечал на вопросы.

   Харраканец перевел ему то, что сказал Лискор. Мы берем тебя в свое предприятие, если ты за двенадцать дней вылечишь ноги. Снег уже тает. Осенние дни дороги. Нельзя терять их. Будем платить десять процентов, если сможешь копать. Пять — если не сможешь. Еще. Мы—честные люди. Честно предупреждаем. Если попадемся — нас повесят. И хорошо бы тебе научиться говорить на человеческом языке.
   Зертианин улыбнулся. Все условия ему очень понравились. Он согласен копать и за пять процентов. Он за два дня выучит человеческий язык.
   — А как его зовут, ты хоть узнал? — спросил Лискор у Мэйту. — Эй! Зертианин! Тебя как величать?
   Новый участник отряда посмотрел на них с непонимающей улыбкой.
   — Вот тупица, а? — ухмыльнулся Лискор.
   — Иссек Мэйту, — сказал его товарищ. — Элисек Лискор. Амра эселек?
   — Иссек Анлиль, —сказал зертианин.

   Они уже четыре часа сидели на дне оврага. Утром шел дождь, но сейчас немножко прояснилось и начало подсыхать. Разбушевавшийся ручей радостно пел, падая с одного обточенного водой камня на другой. По склонам оврага росли березы, сосны и орешник. Лискор, Анлиль и Мэйту ждали, расположившись на очень толстой и кривой сосновой ветке; вокруг сновали уже привыкшие к ним птицы, в разрывах между листьями видно было бледное северное небо.
   Это происходило в Приолте, маленькой республике между Харраканом, Ледником и Северным Менгаром. Лето выдалось холодное и дождливое, но Мэйту утверждал, что здесь иначе и не бывает. Мэйту, шестнадцатилетний харраканец, выглядевший на двадцать с небольшим; смуглый, черноволосый и кареглазый; давно уже проявлял нетерпение.
   — Нет, надо что-нибудь придумать! — не выдержал он. — Они ведь оттуда никуда не денутся, лучники эти.
   Лискор холодно взглянул на него:
   — Сейчас нельзя идти. Попробуем прорваться, когда они будут менять дозорных.
   — Да если бы они просто их поменяли! Они перед этим еще все вокруг прочешут. Накроют нас в этом овраге, как барсука в норе.
   — Заткнись! — прикрикнул Лискор. — Я  знаю, что делаю.
   Мэйту смог хранить молчание не больше минуты:
   — Надо как-то прорваться.
   — Да как ты прорвешься? Ты что не понимаешь, недоносок, что они так сидят, чтобы никто пройти не смог! Если хочешь получить стрелу в брюхо — иди!
   Мэйту уныло сморщился. Поспорить с этим было невозможно:
   — Они совсем с ума спятили…Что мы, нелюди какие-то… Мы же все это в ихней поганой Приолте и продадим и деньги здесь же потратим. Нет, надо податься в Харракан!
   — Здесь кладов есть гораздо больше, чем в Хайрай. К тому же сейчас здесь мы знаем места. Вопрос зря мы полгода искали ту карту? Один улайай в Меннахайр тэс Рокк говорил, что  в Хайрай карты нет нигде. Там это…как это сказать…тайна их государства, — быстро сказал Анлиль.
   Он говорил по харракански, как и его новые друзья, но в отличие от них с сильным акцентом и постоянными ошибками. Это нисколько не смущало его, и он говорил быстро, непринужденно, а те слова, которых не знал по харракански, заменял зертианскими.
   — Что за Хайрай! — воскликнул Лискор. — Скажи: Харракан. Чего сложного? Хар-ра-кан.
   — Хай-рай-кайн, — старательно повторил Анлиль.
   — Хар-ра-кан! Хар-ра-кан! Чего проще-то, а?
   — Слушай, отстань от меня! Какое твое у меня дело?
   — Мне какое дело? Твой зертианский выговор все живое вокруг распугивает. Или научись говорить, как человек, или глухонемым притворяйся. Хар-ра-кан!
   — Хай-райкан, — сказал Анлиль с видом человека, от которого требуют невозможного.
   — Да отстань ты от него! — вмешался Мэйту. — Ты и сам говоришь по харракански, как телалли.
   Из них троих настоящим харраканцем был только Мэйту, ибо Лискор происходил из народа телалли, немногочисленного и скрытного, живущего частично в Ниеми, частично в Северном Менгаре. Лискору шел двадцать второй год, он был высоким и длинноруким, на его загорелом лице выделялся сломанный нос. Под узкими темными бровями бегали взад-вперед очень внимательные карие глаза.
   Лискор и Мэйту пользовались харраканским языком, ибо этот язык был в ходу по всему огромному северному пространству между Ар-Наритом, Предледниковьем, Ниеми и Менгаром. Все эти земли были когда-то колониями Империи Харракан. И до сих пор все, кто занимался войной, торговлей, контрабандой, охотой или просто путешествиями, предпочитали харраканский язык.
   — Ну когда они уже слезут с этих сосен? — возмутился Лискор. — Такого еще не было. Я не помню.
   — А я помню, — мрачно сказал Мэйту. — Так погиб Венру. Подстрелили, как зайца. Проклятые толстосумы. Нет на них шенгджи.
   — Вот уж кого не надо! — сказал Лискор. — У этих ледниковцев тоже могут быть свои виды на клады.
   — Ледниковцы далеко, а лучники Приолты близко, — возразил Мэйту. — Чего, попробуем пройти?
   — Я согласен. Здесь сидеть еще нет смысла, — сказал Анлиль.
   — Пойдешь ты! — велел Лискор, указывая на Мэйту с таким видом, словно у него в распоряжении не два человека, а двести или даже две тысячи.
   — А почему всегда я?
   — Ты самый маленький и шустрый, не понятно? Проползешь там как-нибудь…
   Мэйту схватился за другую ветку, подтянулся и вылез из оврага. Хруст раздвигаемых веток. Спустя минуту послышался звук, к которому давно уже привыкли леса Приолты. Пение тетивы.
   — Мать твою! — сказал Лискор, непонятно кого имея в виду.
   Через минуту Мэйту вернулся, бледный и раздосадованный.
   — Совсем рядом прошла! — сообщил он. — Чуть-чуть, и лежать бы мне в травушке, как бедному Венру. Прямо в глаз целят, сучьи дети.
   — Твою мать! — сказал Лискор. — Какого хрена ты туда поперся?
   Еще несколько минут прошло в молчании.
   — Что такое улайай? — спросил Лискор у Анлиля.
   — Человек войны за деньги.
   — Значит, наемник. Вот так и надо говорить: наемник. Что он тебе говорил?
   — Я задавал вопрос: есть ли в Хайрай, то есть, в Хайрайкайн, старые клады, — охотно  объяснил Анлиль. — Он говорил, да. Но никто не искать. Карты нет. Не знает никто, где карта есть. Только эти…как они называются…когда все говорят, но никто не знает.
   — Слухи.
   — Да, слухи.
   — Карту можно раздобыть у перекупщиков из Уснодена или у таргеров, — сказал  Лискор. — Похоже, придется все-таки податься в Харракан. Они все равно нас отсюда выживут, раз уж взялись, ублюдки. Хочешь в Харракан вернуться, Мэйту?
   — Не хочу.
   — А чего так сурово?
   — А мне там не понравилось.
   — Там же твой дом родной был! — насмешливо сказал Лискор.
   — Мой дом родной — у девки между ног, и везде, где предложат пива глоток, — отрезал  Мэйту.
   — А ты, Анлиль, хочешь в Харракан?
   — Да. Говорить, там интересно. 
   — Кто говорит? Наемники? — спросил Мэйту.
   Лискор расхохотался и с такой силой стукнул Мэйту по плечу, что тот чуть не свалился в ручей:
   — Видал? Зертианский каторжник — и тот хочет в Харракан!
   Они насторожились и прислушались. Кто-то крался в кустах над оврагом. Кто-то большой и тяжелый.
   — Не человек… Лось, — предположил Мэйту.
   Еще несколько минут они сидели, притаившись. Шаги становились все тише. Большая сойка вспорхнула с ветки совсем близко и, перелетев на сосну, круглым черным глазом впилась в людей.
   — Ладно, будем решать! — сказал Лискор. — Пойдем туда, под стрелы этих гадов, или вернемся. Но если вернемся, без ничего останемся. Завтра они вообще дороги перекроют. А потом и вовсе нас из Приолты выдавят. А нужно же нам что-то с нее получить, с Приолты этой.
   — Пройти попробуем, — предложил Анлиль. — Полет стрелы у них на двадцать орфи, а между этими большими зелеными деревьями сорок орфи. Но больше иногда. Нужно найти. Там и пройдем.
   — Опасно это, — сказал Мэйту. — Можем и не пройти. Нас же тогда перебьют всех.
   — А возвращаться обратно той же дорогой не опасно? — спросил Лискор, задумчиво обдирая кору на ветке.
   — Пройдем, если то будет дорога очень безопасная, до самого города. Там ни дозорных, ничего. Здесь пройти главное, и будет айдегг улль, — быстро заговорил Анлиль.
   — Да ладно, трусить не буду. Пошли! — решился Мэйту.

   Они были тем, что на вульгарном харраканском языке называется земмазей. Ночные кладоискатели. Название не совсем точное, ибо они работали в основном днем. Лесные долины между морским побережьем и харраканской границей были некогда опустошены войной, и войну эту вели люди с драконами и демонами, и с другими людьми. Война давно закончилась, от нее осталось несколько довольно-таки запутанных хроник, страшные легенды и огромное количество драгоценностей, старинных монет и магического оружия. Все это добро было спрятано в лесах, глубоко под землей. И, как это не удивительно, раскапывать древние клады начали только спустя несколько столетий после окончания великой войны — до этого все как будто забыли о них. Драгоценности можно было продать в любом городе Приолты, но нельзя сказать, что это приносило очень большой доход, ибо их грубая примитивная форма не нравилась местным дамам и господам — конские головы и хвосты, серьги в виде дракончиков, амулеты с надписями, посвященными забытым богам, толстые серебряные кольца — все это годилось разве что для Харракана, где было много людей, старательно собирающих все, что осталось от мертвых империй. Анлиль, Мэйту и Лискор полгода не могли выгодно продать раскопанную ими диадему в виде змеи, из пасти которой торчала голова ребенка — а ведь эта вещь была из чистого золота! Наконец, они продали ее странноватому харраканцу, который завивал волосы в локоны и порывался разговаривать с Анлилем по зертиански. Все вокруг было завалено золотом из рудников Хара-Вирво и ценились вещицы изящные, причудливые, с клеймами знаменитых мастеров.
   — Не понимаю, чего они так боятся этой змеюки? — недоумевал тогда Лискор, со всех сторон разглядывая диадему. — Право слово, я сам ее носить начну. Должен же и от нее хоть какой-то прок быть.
   Магическое оружие — совсем другое дело. Его хотела приобрести уйма людей, и за него давали действительно хорошие деньги. Но его было не так много, ибо в то беспокойное время люди предпочитали использовать оружие по прямому назначению, а не закапывать в землю.
   На этот раз им повезло. У Анлиля еще оставалась интуиция, которую он иногда даже принимал за первый признак возрождения способностей. Он нашел узкую ложбину, зажатую между двумя ручьями, временами сплетавшимися в один мутноватый поток. Две стрелы пролетели мимо и ушли в траву. Анлиль и его друзья ползли в мокрых травах, и крапива обжигала им руки, а ярко-зеленые лягушечки бросались врассыпную. Судя по всему, лучники Приолты решили, что это не люди, а какие-то звери, ибо не стали их преследовать.
   — Вообще странно, чего они эту штуку закопали? — удивился Мэйту после того, как они рассмотрели свой новый клад. Он держал в руках короткий обоюдоострый меч из исключительно прочной стали. На рукояти — три темных изумруда и какая-то руническая надпись.
   — Не понимаю, — отозвался Лискор. — Ты знаешь, Анлиль?
   Анлиль покачал головой.
   — Этот эмлай-киа можно продать и в Джейджайрайг. Но лучше — таргерам, — сказал  он, почему-то произнося слово “меч” по зертиански.
   — Джейджайрайг — это Джэрджараг, если я правильно понял? — поинтересовался  Лискор. — Слушай меня, зертианский каторжник! Ты не знаешь, почему они зарывали в землю такие ценные штуковины? Чую, что знаешь.
   — Не знаю.
   Анлиль давно уже прочитал руны, написанные на рукоятке. ЛЕММ, АНИАЛЬ, ВАЙА, ДОЛЬ. Зло, проклятие, демон, предупреждение. Смысл был понятен. На мече лежало проклятие, скорее всего, проклятие нанесли демоны, или это как-то иначе было связано с демонами. Но Анлиль думал, что за несколько веков проклятие могло потерять свою силу. В любом случае, в их руках эти вещи находились недолго, а о тех людях, что купят оружие, Анлиль вообще не давал себе труда задумываться.
   
   Спустя сутки, благополучно миновав заслоны приолтийских лучников, они сидели в таверне на первом этаже деревянной гостиницы и беседовали с господином неопределенного возраста, неопределенной национальности, у которого были маленькие карие глазки с  неопределенно набожным выражением. Этот господин занимался скупкой товара у земмазей и таргеров, и сейчас он как раз держал в руках тот самый меч.
   — Недорогая это штука, — сказал он.
   Анлиль пожал плечами. Торговец отлично видел, что меч был хорош.
   — Я даже не знаю, что означают эти руны! —добавил господин.
   — Я и сам этого не знаю, — заметил Анлиль.
   — Ну, это не удивительно!
   Лискор давно уже беспокойно ерзал на стуле:
   — А чего? Он знает руны.
   Торговец снисходительно посмотрел на Анлиля:
   — Вот как распространяется образование! Теперь даже земмазей знают руны. Удивительное время, помоги нам Звайне! Но оставим это. Я рискну. Я дам вам за этот меч…пятьсот ниска. 
   — Подожди, Лискор! — сказал Анлиль, видя, что телалли уже готов расстаться с мечом. — Слушай меня сейчас! — обратился он к торговцу. — Ты же знаешь, этот эмлай-киа стоит больше гораздо.
   — Пятьсот ниска, — отрезал торговец. — А иначе…ступайте!
   — Да слушай ты меня сейчас! Это же смешно! Малаб лайсе!
   На самом деле, ему было все равно, сколько они получат за этот меч—денег им хватало.      Этот надутый перекупщик разозлил его.
   — И сколько он, по-твоему, стоит? — насмешливо поинтересовался торговец.
   — Я скажу тебе сейчас.
   — Нет! Он скажет мне, видите ли! — воскликнул торговец. — Благая девственная Звайне! Удивительное время!
   — Мейлез элиз, тысяча харраканских маталле. Это нам дает ровно пять тысяч ниска.
   — Вещь-то краденая, — заметил торговец. — Правитель Приолты посылает своих людей откапывать клады, а больше этим никто не смеет заниматься.
   — Правитель Прилт-тана закон нарушает, — сказал Анлиль. — Закон, что в Каркаре был принят. Три века назад. Любая вещь, что лежала в земле, или под камнями, или под водой, принадлежит тому, кто ее добыть сумеет.
   — А если ты такой умный, почему занимаешься этим ремеслом? — поинтересовался  торговец. Он смотрел на Анлиля, как на внезапно заговорившую рыбу.
   — Вайа-марат! Это мое дело. Не имеет к тебе отношения. Пять тысяч ты не дашь нам, я понимаю. Дай две с половиной тысячи.
   — Это смешно! Ты хочешь огромные деньги за вещь, которая принадлежит республике Приолта. Вы украли ее. Она вообще непонятно откуда.
   — Тем более, мы рисковали жизнью, — сказал внезапно рассвирепевший Лискор. — Мы  жизнью рисковали, понял, ты!
   — Так это же ваше ремесло, — пожал плечами торговец. — Пятьсот.
   — Хорошо! — сказал Анлиль. Он взял меч и вышел из гостиницы. Ошарашенные Лискор и Мэйту шагали следом, ругаясь так, что проходившие мимо симпатичные служаночки залились румянцем.
   Потом Лискор остановился и протянул руку:
   — Давай сюда меч.
   Анлиль пожал плечами и отдал ему меч.
   — Пятьсот ниска лучше, чем ничего. Другие дадут еще меньше.
   — А я не согласен! — закричал Мэйту. — Анлиль прав! Это наша общая вещь, понял? Мы все рисковали!
   — Да, — сказал Лискор. — Но я здесь — старший. Согласен, зертианин?
   — Согласен, — ответил Анлиль.
   — Ты об этом не забывай, сговорились? Я сам распоряжусь мечом. Нужно продать его этому сукину сыну.
   Сказав так, Лискор пошел в гостиницу.

   Анлиль и Мэйту расположились на широких каменных ступенях храма Звайне. Старые, уже начинающие трескаться стены были покрыты барельефами, изображающими сцены из жизни этой славной богини: как она превращает порочные мысли какой-то грешницы в белых голубей, как она лишает розы шипов, но злобная Эсилтейр снова наделяет их шипами, еще более острыми, чем раньше; как Звайне запрещает Эсилтейр подойти к самой главной розе, махали, которая суть колыбель спасительницы мира, как Звайне спускается к отшельникам и делает предсказания. Мэйту долго разглядывал изображения этой худой  высоколобой богини.
   — Какая страшная баба, — сказал он.
   Дверь храма открылась, и на крыльцо вышла средних лет менгарка в серой юбке и белом покрывале.
   — Смотри! — шепнул Анлиль.
   — Чего? — переспросил Мэйту, выпучив глаза на женщину. Потом и он тоже заметил. — Ничего себе! У нее такое же лицо, как у богини на стенах.
   — Вы просите подаяние? — поинтересовалась менгарка.
   Анлиль и Мэйту дружно расхохотались.
   — Да ты рехнулась, женщина! Мы сами тебе подать можем, — сказал Мэйту.
   — Вы ничего не можете дать. Вы только берете. Да и то, что берете, сохранить не можете. Вот зачем вы сейчас в лес хотите вернуться?
   — А ты откуда это знаешь? — закричал Мэйту.
   Менгарка улыбнулась. Подняла руки и поправила свое белое покрывало:
   — Не ходи в лес, человек из Харракана. Ты найдешь там свою погибель. И ты не ходи в лес, человек из Зерта. Если пойдешь — встретишь то, что хуже погибели.
   — Чего это ты раскаркалась тут, ведьма! — крикнул Мэйту. — Мы не верим в глупые предсказания.
   Лицо менгарки стало печальным. Она покачала головой и вошла в храм.
   — Как думаешь, можно ей верить? — спросил Мэйту.
   — Не знаю, — безразлично ответил Анлиль. — Скорее всего, это айпаттай мна, сумасшедшая женщина, которую ради милости держат при храме.
   — А откуда она узнала, что мы идем в лес? — продолжал сомневаться Мэйту.
   — Подумай сам головой. Десять и десять миль — и то видно, что мы земмазей. Вопрос куда ходят земмазей? В лес и обратно.
   — А почему она так похожа на эту богиню?
   — Потому что Звайне—менгарская богиня. И эта айпаттай мна—менгарка. Разве ты не заметил, что все менгарские женщины—на одно лицо, и все страшны как стражи Унниджати?
   — Ага, заметил! — засмеялся Мэйту.
   — Теперь я вернусь в лес непременно! Мне интересно, что же такое бывает хуже погибели.
   В конце улицы появился Лискор.
   — Не поверите, что случилось! — закричал он, размахивая руками. — Представьте, захожу я в гостиницу, вижу этого толсторылого гада, а тот на меня смотрит и дуется так важно! Тут мне чего-то захотелось его ни с чем оставить. Смотрю, а там за столами наемники из Уснодена сидят и пиво пьют. И оба гордые такие, думаю, точно деньги есть. Подхожу к ним, показываю меч. Один посмотрел, говорит: а мне не надо. А другой так и схватился сразу и кричит, что всю жизнь о таком мечтал.
   — Ну и что, купил? — спросил Мэйту.
   — Я тоже не дурак, говорю: давай тысячу маталле. Потому что видел, как они харраканской монетой платят. Вот! Отсчитал!
   И Лискор потряс внушительных размеров мешочком.
   — А сам он кто, этот наемник? Харраканец? — спросил Мэйту.
   — Да нет, куда там! Рыжий бородатый лумборец, всего-то навсего! У него еще имя было такое глупое…я даже удивился, когда друг его ему сказал “Снорд, ты что, чокнулся?” Снорд, ничего себе имячко!
   — Снорд хорошо сделал, что чокнулся! — засмеялся Мэйту.

   Десять дней спустя они коротали вечер в придорожном трактире под городом Джэрджараг. Мэйту спал на измятой до полного неприличия кровати, в обнимку с кромешно пьяной девицей. Анлиль сидел за столом, вооружившись пером, чернилами и старым пергаментным свитком. Это была своеобразная книга доходов и расходов, которую они завели по настоятельным просьбам Лискора.
   — Мне это нужно, чтобы мы точно знали, куда все уходит, — извиняющимся голосом объяснил Лискор.
   — А разве ты не видишь, на что все уходит? — невинным тоном спросил Анлиль.
   — И все равно, я хочу, чтобы все это…как это сказать…
   — Чтобы это осталось в вечности. Хорошо!
   Обязанность заполнять книгу доходов и расходов лежала на Анлиле, как на единственном грамотном в компании. Для того, чтобы и другие участники предприятия могли разобрать содержащиеся в ней сведения, была разработана настоящая тайнопись.
   — Итак! — начал Анлиль. — За вырытый  в лесу весьма подозрительный меч нами была получена тысяча маталле от наемника Снорда.
   Цифры Лискор знал, поэтому в левой части листа Анлиль просто поставил харраканский знак для тысячи. Рядом — небольшой овал, символизирующий маталле, ибо харраканские монеты были не круглой, а овальной формы.
   Под овалом Анлиль очень быстро и изящно нарисовал физиономию человека с преувеличенно лумборскими чертами лица: курносым носом, маленькими глазками и лошадиной челюстью. Потом украсил эту физиономию бородой, достойной столетнего аскета Водда-Звайне.
   — Это — наемник Снорд, — пояснил Анлиль.
   — Я понял, — ответил Лискор с глубоко спрятанным раздражением.
   — Теперь разберемся, на что мы потратили эти честно заработанные наемником Снордом маталле. Симэйа! Нужно возродить ход событий.
   — Восстановить, — поправил Лискор.
   — Мартэйсайлей! Все началось, когда мы заняли этот притон, чтобы отдохнуть тут, как говорят в Харракане, денечек. Сразу же сюда пришли лучники Республики Приолта, чтобы взять и поставить нас в тюрьму.
   — Посадить!
   — Да, да, конечно. Харет. Чтобы они этого не сделали, мы им дали триста маталле.
   — О, я это очень хорошо помню! — Лискора затрясло от гнева. — Вымогатели  проклятые!
   В правой части листа Анлиль нарисовал человека с распухшим носом и скошенными глазками. В маленьких толстых ручках человек держал сломанный лук и кружку, над которой вздымалась пивная пена.
   — Это — один из тех многих лучников, что взяли наши триста маталле. Далее. Мэйту купил себе новый кинжал и эту кольчужку. Сто маталле.
   — Не понимаю, — сказал Лискор, злобно взглянув на харраканца. — Почему он не может спокойно пройти мимо оружейной лавки? У него есть все необходимое.
   — Это были его сто маталле. У нас не должно иметься вопросов.   
   Анлиль поставил знак — сто маталле — а под ним нарисовал огромного рыцаря в стальном доспехе, лицо которого было закрыто забралом.
   — А это что такое? — с удивлением спросил Лискор.
   — Это — мечта Мэйту о самом себе.
   — Давай дальше!
   — Дальше, если без ошибки, твои сапоги, Лискор. Десять маталле.
   Чуть заметно улыбаясь, Анлиль нарисовал пару изящных женских туфелек.
   Рука Лискора сжалась в кулак и так же незаметно вернулась в прежнее состояние:
   — А дальше?
   — Дальше…Триста девяносто маталле было потрачено на пьянку.
   — Не может быть, что целых триста девяносто!
   — Но иначе никак не получается, Лискор! Или ты тэйс дийа, тайно, покупал книги и игрушки своим маленьким детям?
   — У меня нет детей!
   — Вот именно.
   Анлиль с каким-то особенным удовольствием изобразил триста девяносто маталле, а под ними нарисовал самого Лискора, а рядом — голую по пояс женщину, неотличимо похожую на старшую из тех трех вайвери, что когда-то отказались от услуг зертианина.
   — А еще двести?
   — Ты, кажется, говорил, что это мои деньги, Лискор? Разве я не мог распорядиться ими по своему усмотрению?
   — Конечно, мог. Но раньше ты никогда не тратил свою долю.
   — Харет! Таким образом, эти деньги храниться у тебя должны сейчас. Что-то около шестисот маталле, если я прав.
   — Да, — сказал Лискор.
   — Тогда почему ты жалуешься, что у нас ничего не осталось?
   — Да я и не жалуюсь. Хотя бы нарисуй сюда, на что потратил эти двести!
   -Хорошо, - сказал Анлиль. Прямо под изображением голой вайвери он написал “двести маталле” и нарисовал очень странное существо. У существа была человеческая мордочка, покрытое пушистой шерсткой тельце и крылья, как у летучей мыши.
   — А это что?
   — А это то, на что я потратил деньги.

   Он еще раз изучил содержимое книги доходов и расходов. Ему нравилось заполнять ее. Снять бы с нее копию, да отослать Лангоуну Залейнарану!
   Из угла слабо озаренной светом тонкого полумесяца комнаты доносился писк. Анлиль поискал в углу, взял в руки большую плетеную корзину, накрытую платком. Он опустился на кровать, поставил рядом догоравшую свечу и открыл корзину. В ней находились четверо существ, похожих на то, что он нарисовал в книге. Размером они были с небольшую крысу; их черная шерстка блестела, как смазанная маслом; небольшие крылья были, судя по всему, еще бессильны. На человекообразных крошечных лицах неустанно подергивались острые носы, открывались рты, в которых резались уже белые клычки.
   Неуклюже перебирая тонкими лапками, существа вылезли из корзины и принялись ползать по шерстяному покрывалу. Анлиль понял, что притягивает их к себе.
   Несколько раз подряд он сбросил их обратно в корзину, но они снова и снова выбирались из нее и прижимались к нему. Анлиль погасил свечу, полосы лунного света крест-накрест лежали на полу и стенах. Кто-то говорил под окном, наверху что-то разбилось. Существа издавали тоненький, еле слышный писк. Они мертвой хваткой вцепились в Анлиля и отодрать их теперь от себя было невозможно.
   Он вспоминал то, что случилось вчера; то, благодаря чему он лишился денег и расположения Лискора и приобрел четверку этих существ. С утра он бродил по окрестностям Джэрджарага, бродил бесцельно, ибо с некоторых пор утратил способность спокойно сидеть на месте. Было пасмурно и тепло. Ветки берез безвольно поникли, вода в небольших реках не подергивалась рябью. В этом пейзаже было что-то, отдаленно напоминающее Минджшенг.
   Он снова заставил себя вспомнить тот день в Зерте, яркое солнце, усики винограда, бесстрастные лица вайвери. Анлиль подумал, что именно здесь он мог бы попытаться сделать что-нибудь, и почувствовал возрождение знакомого страха. Нет, лучше и не пытаться.
   Он вернулся в притон, облюбованный Лискором и Мэйту, и увидел обоих земмазей: они сидели, окруженные завсегдатаями, и играли с местным старичком в игру, называемую лоджо, смысла которой Анлиль так и не смог постигнуть, за исключением того, что играли в нее обязательно втроем, и для нее необходимо было наличие самое меньшее шести пробок.
   — Решил присоединиться? — поинтересовался Мэйту, сосредоточив на Анлиле разбегающиеся мутные глаза.
   — Завтра, с утра, выходим! — напомнил ему Анлиль.
   — Само собой!
   Анлиль недоверчиво посмотрел на Мэйту. Печально. Лискор держится получше, но и он тоже…Как же, пойдут они завтра в лес!
   — Смотри, Лискор, ты обещал мне! — сказал Анлиль и хотел было подняться по лестнице в снятый ими номер из двух комнат. Но его позвали, притом очень необычно, по зертиански. Ему крикнули:
   — Тониар!
   Анлиль обернулся и увидел начинающего стареть полного человека с крупными чертами лица и остриженными в кружок темными волосами. На нем был подбитый мехом снежной лисы серебристо-синий плащ.
   — Тониар! — сказал заинтересованный Анлиль и подошел к их столику. — Фаран де сом кирубби та-лье эвник. Приятно услышать кирубби далеко от родины.
   — Прошу прощения! — сказал немного смущенный незнакомец. — Мои познания в кирубби ограничиваются словом тониар. Прошу вас, присаживайтесь! Выпейте со мной! Меня зовут Норфо Пайденна. Я родом из Южного Менгара.
   — Хайн Ханвен, — представился Анлиль.
   — Вы здесь по делам, связанным с интересами Зерта в Империи Харракан? — спросил  менгарец, поднимая на Анлиля очень живые темно-карие глаза.
   — Я не имею ничего общего с Зертом.
   — Вот уж кого я не ожидал встретить здесь, так это зертианина! Я бывал пару раз в Каввране. Изумительный город! Да, в Зерте есть, как вы сами говорите, цивилизация. Чем вы здесь занимаетесь? Если это не тайна?
   — Да ничем таким особенным.
   — Я сразу понял, что вы — маг, — таинственным шепотом сказал менгарец.
   — Почему вы решили, что я маг?
   — Ну, в вас есть что-то такое…
   — Я — не маг.
   — А…эти люди, земмазей, случайно, не ваша компания? — спросил менгарец, искоса любуясь пьяненькими Лискором и Мэйту.
   — Моя.
   — Говорят, республиканский правитель поклялся перевешать всех земмазей до единого. Опасное ремесло, не правда ли? У этих ребят знаки судьбы нарисованы на лбу: виселица. Зачем образованному человеку, магу, заниматься столь неблагодарным делом?
   — Мне никто не предлагал другого.
   —Я могу предложить вам другое дело, — твердо сказал менгарец.
   — Вы?!
   — Прошу вас, выпейте со мной! За знакомство! Мне необходим профессиональный маг. Дело довольно щекотливое... О нет, все в рамках закона! Дело касается личной жизни, вы понимаете...
   — Я не смогу за него взяться.
   — Не отказывайтесь сразу! — менгарец умоляюще сложил руки на груди. — Давайте сделаем так. Здесь, за углом, меня ждет экипаж. Я предлагаю вам немного проехать со мной — всего-то четыре мили... Это — за городом. Там я покажу вам некоторые вещи... Потом я отвезу вас обратно, если пожелаете.
   — Нет, господин Пайденна.
   — Я могу предложить очень хорошие деньги, — сказал менгарец, произнося слово деньги, как благочестивый каввранец — имя любимого бога.
   — Деньги меня не интересуют.
   — Я не могу поверить в это. Люди, которых не интересуют деньги, не занимаются незаконным кладоискательством. Назовите сумму! Я согласен заплатить любые деньги.
   — Я должен извиниться. Поддавшись любопытству, я только зря отнял у вас время. в чем-то вы правы: я был магом — Анлиль закатал рукав и показал менгарцу короткий шрам в виде стрелки. — Если вы разбираетесь в магии, должны знать, что это означает. Моя способность использовать силу полностью блокирована.
   И он был удивлен тем бесконечным разочарованием, что появилось на лице менгарца.
   — О, виноват... виноват... Простите! — угрюмо пробормотал он. — Это, наверное, очень тяжело? Сочувствую...
   — Вы легко найдете настоящего мага, — сказал Анлиль, вставая из-за стола.
   Полные губы менгарца раздвинулись в улыбке.
   — Я приложу к этому все усилия, — пробормотал он.   
   Что-то странное было в этом менгарце... Неприятный тип. Мэйту танцевал на столе. Анлиль решил прогуляться за городом.

   Он надумал расстаться с Лискором и Мэйту. Жизнь земмазей... Вылазки в глухие леса, неприятные встречи с дикими зверями и каторжниками, бежавшими с рудников гор Зоре-Лесвен. Самое забавное, что случалось — это кратковременные романы с относительно чистенькими девушками из глухих деревень.
   Ему надо было придумать, чем он теперь будет заниматься. В Джэрджараге делать было нечего. Анлиль думал податься в Харракан. Большая страна, где много всего — и хорошего и плохого. Так говорят, во всяком случае.
   Он долго шел вдоль дороги. Начинало проясняться, и поднявшийся ветер рвал ветки берез и высоких харраканских осин. Попадалось все больше воронов: они сидели на деревьях и, при появлении Анлиля, многие из них поднимались в небо и летали кругами, довольно-таки зловеще каркая.
   Прямо посреди дороги Анлиль увидел весьма странного человека. Непонятного возраста, очень худой и бледный, маленького роста. На голове — лысина. Небольшие серые глаза смотрят внимательно. Его одежда напоминала одежду менгарских крестьян.
   — Меня зовут Торснидр, — сказал он. — Я тут как раз тебя жду, Анлиль.
   — Ты — маг? — спросил Анлиль.
   — Нет, я — то, что у вас в Зерте называется шиндж, собиратель лекарственных растений. Я тут как раз ищу кое-что. Не хочешь помочь мне?
   Анлиль пожал плечами и взял протянутую Торснидром корзинку. Они сошли с дороги и побрели лесом.
   — Если ты не маг, откуда знаешь мое имя?
   — Вот это что за дерево? — ответил вопросом Торснидр, показывая куда-то вбок.
   — Козья ива. Но ты не ответил…
   — Ты же знаешь, как называется это дерево, хотя ты — не шиндж.
   Анлиль засмеялся:
   — Ты не обманешь меня. Ты — маг.
   — А почему тебе так хочется, чтобы я был магом? Разве ты сам маг?
   — Я был магом, — сказал Анлиль.
   Неожиданно Торснидр полез на большой камень и, пригнув к земле ветку ясеня, принялся обрывать с нее цветки. Сорвал десять-двенадцать и аккуратно положил на дно корзинки.
   — Это дерево по менгарски называется ахио. Его цветки бывают очень полезны, хотя…только в определенных сочетаниях. Как ты думаешь, если я перестану ходить по этим мокрым лесам и собирать все это, я перестану быть шинджем?
   — Меня лишили способности использовать силу.
   — Какую силу? — в недоумении переспросил Торснидр. — Я смотрю по сторонам и вижу тебя, траву, дерево ахио, но не вижу никакой силы. Что это за сила такая, которую ты использовал, и как она выглядела?
   — Она никак не выглядела. И у нее нет названия. Вайа-марат, Торснидр, все знают, что это за сила!
   — Я не знаю, — возразил Торснидр. — Ну не знаю. Наверное, я глупый.
   Он сорвал несколько шишек, пару листьев чемерицы, пучок мха. Он делал все очень медленно и осторожно и, перед тем как сорвать растение, бормотал какие-то слова.
   — Папоротники тоже очень полезны, но сейчас их нельзя собирать — сообщил он. — А  вот этот цветок, абшо по менгарски, исключительно помогает при зубной боли, если сделать из него отвар. Когда будешь брать шишки, срывай только те, что ближе к концу веточки. Так значит, ты очень недоволен тем, что не можешь больше использовать то, у чего нет названия, что никак не выглядит, и про что все всё знают. Это хорошо. Значит, у тебя нет настоящего горя.
   — Это у меня нет горя? Я мог работать с силой, а сейчас — не могу.
   — Послушай, Анлиль. Если ты мог использовать то, у чего нет имени, что не имеет образа, и про что даже я ничего не знаю, то тебя нельзя было лишить этой способности, ибо это означает, что ты был всемогущ.
   — Я вовсе не был всемогущ. И на свете довольно много людей, которые могут делать это.
   — Ужас какой! — воскликнул Торснидр. — Вас, оказывается, много таких! Слушай, скажи мне хоть что-нибудь об этой силе, а то, кто знает, может выяснится, что ее и нет вовсе?
   — Ее можно почувствовать. Это чувство силы называется аль.
   — Ну, хоть что-то! Когда я был маленьким, мне говорили, что слух — одно из чувств человека. Давай обсудим это, так как глаза у меня подслеповаты. Слышишь, птица поет? Что это за птица?
   — Это кедровка, — сказал Анлиль.
   — Правда, очень похоже на кедровку. Но у нас здесь есть такая птичка — раффо называется — и она успешно подражает голосу кедровки. Может, это она.
   — Если бы я сохранил свои способности, я смог бы сразу сказать тебе, кто это там поет.
   — Представь себе, я тоже могу сказать. Брошу камешком вон в те кусты, она и вылетит. И никакой силы не надо. Так бросить?
   — Делай, что хочешь.
   Торснидр швырнул камешком в кусты, и оттуда обеспокоенно выпорхнула небольшая птичка с синей грудкой.
   — Видишь, это не кедровка. Ты был не прав. Ты уверен, что ничего не перепутал насчет этой своей силы? Может, ты думал, что чувствуешь что-то, а там на самом деле было другое?
   — Да какая разница, что там было, если я мог это использовать!
   — А почему ты так огорчаешься, что не можешь больше использовать непонятно что? И между прочим…Если бы ты точно знал, что это за сила такая, может, они не смогли бы лишить тебя твоих способностей.
   — Этого никто не знает, — возразил Анлиль.
   — Смотри, какая красавица! — сказал Торснидр, показывая на стройную сосну, темно-зеленую в начинающем смеркаться небе. — Ты противоречишь сам себе, Анлиль. Ты только что сказал мне: все знают, что это за сила. А сейчас выясняется, что этого никто не знает. Приятно, конечно, что я могу чувствовать себя не столь невежественным.
   — Теперь я  уверен, что ты — маг. Только маг может говорить таким образом.
   Торснидр засмеялся и энергично почесал лысину:
   — В общем, отчаявшись переспорить меня, ты уничтожил меня тем аргументом, что я — маг. А если бы я был начальником городской стражи в Джэрджараге? Смотри, что у меня есть.
   Он показывал Анлилю два темно-зеленых листа, из которых один был узким и имел зазубренные края, а другой — широким и с ровными краями.
   — Видишь, какие разные листья? А между прочим, они принадлежат одному дереву. Так думают в Менгаре. Узкий лист сорван с арро-лота, которая растет по берегам рек и в низинах. А широкий рос когда-то на другой разновидности арро-лота, предпочитающей склоны холмов. Но для харраканца, например, это — совершенно разные деревья, которые он никогда не спутает. Так как же разрешить загадку? Эти разные листья — они с одного дерева или как?
   — В Зерте тоже различают эти деревья, — сказал Анлиль. — Иш-дайвай и тимс.
   — Я мечтал, чтобы ты сказал мне не то, что по этому поводу думают в Зерте, а чтобы ты разъяснил мне истину.
   — Это зависит от того, как человек привык думать.
   — Вот! — воскликнул Торснидр. — Ты знаешь умные слова мертвого языка. А если бы ты их не знал? Хватаясь за эти слова, ты уподобляешься невежественному крестьянину, который верует, что амулет из коры и металлической стружки защитит его от естественного хода вещей. Например, харизейн, если не ошибаюсь, означает “изменение реальности”. Это как? Ты думаешь, что с помощью силы, про которую ты ничего не знаешь, ты можешь изменять реальность, о которой ты также ничего не знаешь? А почему ты думаешь, что это ты что-то меняешь? А может, все меняется само? А может, это я все меняю? А может, мы все меняем что-то? А может, ничего и не меняется? Ты веришь, что знаешь и умеешь гораздо больше, чем маги Замка. Не могу судить, как там насчет знаешь, но думаешь ты так, как они научили тебя думать.
   — Ты можешь вернуть мне силу, — с глубоким убеждением сказал Анлиль.
   — А зачем тебе возвращать ее? Во-первых, она никуда и не пропадала.  Во-вторых, что именно ты хочешь вернуть? Способность использовать силу, про которую ты ничего не знаешь? Или свою уверенность в том, что ты можешь что-то изменить?
   — Ты можешь вернуть ее мне.
   Торснидр едва заметно улыбнулся:
   — Да. Но я не стану этого делать.
 
   Они вышли из леса. Теперь перед ними была река, спокойно плывущая сквозь заливные луга. Смеркалось, над дальним лесом поднимался багровый серпик луны, первые клубы тумана ползли от речки к полям.
   — Я часто думаю, почему люди, которые занимаются магией, так ненавидят друг друга, - сказал Анлиль. — Кир де артай энтер рой тейг медхли герет. Ты мог бы сделать меня счастливым. Ты мог бы исправить то, что они натворили.
   — А почему ты думаешь, что вернувшаяся способность использовать непонятно что, неизвестно где, и неясно, с какой целью, сделает тебя счастливым, как новорожденного щенка на солнышке?
   — Это — мой геас. То, для чего я пришел в мир.
   — Еще одно зертианское слово, не имеющее никакого смысла! Чем ты вообще занимаешься, Анлиль? Боюсь, что кладоискательство не слишком подходит тебе. Путаное это дело, а у тебя в голове и так сплошная путаница. Я могу взять тебя в ученики. Обучишься траволечению или, как говорят у вас в Зерте, шиндж-байль. Это гораздо лучше, чем шататься по окрестным лесам с веселыми трусливыми ребятами, рискуя угодить на виселицу. Тем более, ты так боишься умереть, не выполнив своего глупейшего геаса, которым тебе задурили голову.
   Одно мгновение Анлиль сомневался.
   — Нет, — сказал он. — Шиндж-байль — это слишком близко к магии. А мне сейчас лучше вообще забыть о ней. Может, когда-нибудь я успокоюсь.
   Они надолго замолчали.
   — Спасибо, что помог мне, — сказал Торснидр.
   — Не за что.
   Вдоль реки, по пояс исчезая в тумане, шла смутно различимая в сумерках женщина. На ней было серое платье менгарской горожанки, на голове — платок.
   — Как странно, — сказал Анлиль. — Что она там делает?
   — А…Это Эсилтейр. Она часто здесь бродит.
   — Эсилтейр? — переспросил Анлиль. — Этого не может быть.
   — Да она это, она! Кстати, можешь попросить ее, чтобы она вернула тебе силу. Она это сделает, без особых раздумий. Она такая же, как ты.
   Женщина остановилась и подняла голову, глядя на них. Ее фигура была уже еле заметна. И вдруг, ее лицо стало отчетливо видным, так, как будто она стояла в двух шагах от них. Это лицо горело внутренним светом, каждая деталь была ярко и ясно различима, и навеки врезалась в память. Ее полные неистовой силы глаза смотрели прямо на Анлиля.
   — Айлиа Мелламе, — прошептал Анлиль. — Фэйла даро эуф эп тхар, лемм, паттай, дварк, вайа-ос, вайа-кваббе. Светлая Мелламе! Спаси меня от тьмы, зла, безумия, греха, демонов сумерек и ночи.
   Женщина опустила голову. Из озаренных последними закатными лучами облаков вдруг начал опускаться странный, огромных размеров иссиня-черный паук. Он опускался вниз на черной нити, и пурпурные лучи заката, падая на него, исчезали в нем, как в бездонном омуте. Он опустился на землю. Женщина дотронулась до него рукой, и в спинке паука открылась дверца. Больше не глядя на невольных свидетелей, женщина вошла внутрь паука, и он начал стремительно подниматься вверх.
   — А чего ты так испугался? — спросил Торснидр. — Человек, который хочет изменять реальность, не должен бояться женщин и пауков.
   — Стайа’ нтер бэктиулль! Это…это кошмар! — сказал Анлиль. — Я хочу уйти. Да, да, я должен уйти.
   Он повернулся и пошел, все быстрее и быстрее, не оборачиваясь на Торснидра, и сам не заметил, как вышел на дорогу, ведущую к тому самому постоялому двору, на котором остановились Лискор и Мэйту. Он был весьма напуган. Что же это было такое —настоящая Эсилтейр или всего лишь ее милле-хайтон, фантом? Говорят, что настоящая Эсилтейр заперта в Унниджати и не может выйти оттуда.  Но кто вызвал ее фантом и кем надо быть, чтобы сделать такое?
   Хотя теперь ему под каждым деревом мерещилась Эсилтейр, он без приключений добрался до постоялого двора. Там толпились взволнованные люди. Они окружили мальчишку, который держал в руках корзину.
   Может быть, они тоже видели что-то необычное.
   Анлиль подошел к оживленно говорящим по харракански и менгарски людям и понял, что героем происходящего был мальчишка. Из корзины в его руках высовывали головы очень странные существа. Лица человеческие, но весьма уродливые: с длинными острыми носами, клыками, белыми жесткими усиками. Тела, как у крысенка, сплошь покрытые темной блестящей шерсткой. Зачатки полупрозрачных крыльев.
   Анлиль сразу понял, кто это, хотя видел этих существ только на картинке в книге. Это были циттеа — не демоны, но и не животные, потомки очень необычной и вымирающей расы. Точнее, это были детеныши циттеа. Анлиль припомнил, что он читал об этих существах: они живут в гнездах высоко на деревьях, способны к передаче мыслей, когда взрослеют, держатся поодиночке и питаются кровью.
   Очевидно, столпившиеся люди тоже когда-то читали об этом, ибо они были весьма злобно настроены.
   — Откуда у тебя эти циттеа? — спросил Анлиль.
   — А они из гнезда выпали, а мамаши ихней там не было, наверное, на охоту полетела. Ну, я их и поднял.
   — Что вы хотите сделать с ними?
   — Да перебить их, и все! — сказал кто-то.
   — Продай их мне! — предложил мальчишке Анлиль.
   — Да я их не продам и за золотую монету! Шибко мне хочется посмотреть, как их душить будут, — ответило дитя.
   — А за двести продашь?
   Люди были в шоке. И правда, это довольно необычно, когда посреди ночи из леса появляется чужестранец, достает из кармана мешочек с двумя сотнями отборных маталле и желает купить довольно-таки гадких зверенышей.
   — За двести продам, — согласился мальчишка.
   — Да не давайте вы ему эти двести маталле! — воскликнула какая-то женщина. — Куда  ему столько денег, сопляку!
   — Нет, ведь это он их принес, — возразил Анлиль, забирая у мальчишки корзину с циттеа.
   Мальчишка схватил деньги и поспешно побежал прочь. Все равно, отнимут они их у него. Люди стояли и смотрели вслед Анлилю.
   — Он из этих земмазей! — припомнил кто-то, и тогда люди немного успокоились. Теперь понятно, откуда деньги, а что до того, зачем понадобились циттеа — а кто их, этих земмазей, знает!

   Он принес корзинку в свою комнату. Анлиль решил, что пойдет завтра в лес, но в последний раз, и с особенным удовольствием, (тоже в последний раз), заполнил книгу доходов и расходов. Когда он делал это, то всякий раз вспоминал книги Лангоуна, аккуратно заполненные писцами. Вот и сейчас, лежа под покрывалом и прижимая к себе циттеа, Анлиль думал о Зерте. Он ненавидел себя за то, что не заставил Эльви сесть на корабль и не покинул Зерт сразу после бегства из Замка. Это было глупо. Он мог вспоминать даже одиночную камеру Вейлейса — только  не то, что с ним сделали вайвери. Об этом он даже боялся думать.
   Маленькие циттеа пронзительно заверещали. Они ползали по нему, забирались ему на плечи, их усы беспокойно шевелились. Почему они не спят? Здесь так тепло, так темно…лунные лучи на полу…хорошо!
   Я сам подписал себе приговор, думал Анлиль, но не в тот день, когда впервые открыл старинный шкаф из клена и подменил на полке книгу с печатью Ордена на второй странице. И даже не в тот день, когда высмеивал Старшую вайвери, сидя за одним столом с доносчиком. Это произошло, когда я…
   Ему казалось, что еще немного — и он поймет, когда же это произошло. Когда, в какой день его недолгой жизни им была допущена ошибка, приведшая его в конце концов в грязную гостиницу для жуликов, затерянную среди еловых лесов Приолты.
   И хотя Анлиль называл это ошибкой, все же, он чувствовал ужас при мысли о том, что мог бы не совершить такую ошибку. Не совершить — и никогда не увидеть этих лесов.
   Циттеа больше не верещали, они попискивали — тихо и жалобно, словно просили о помощи. Что им нужно?
   Благие боги, подумал Анлиль. Что я наделал! Поглощенный своими дурацкими мыслями, я совершенно забыл, что они хотят есть. Им нужна кровь.
   Он с любопытством взглянул на циттеа. Ах вы, кровососы маленькие! Словно почуяв его мысль, один из детенышей поднял голову к лунному лучу и завыл.
   Тогда Анлиль поднялся, взял свой харраканский меч и, зажмурившись, разрезал себе руку на запястье. Кровь появилась сразу же и потекла вниз темными струйками. Глаза циттеа загорелись зеленым огнем.
   — Пейте! — сказал Анлиль и протянул им руку.
   Они не решались сделать это — но всего несколько секунд. Один из них медленно подполз к руке Анлиля, принюхался, ловя запах крови и, взобравшись на ладонь, жадно приник прямо к ране, глотая кровь. Он так крепко вцепился в руку, что отодрать его от себя теперь, наверное, было бы трудно.
   — Потише! — сказал Анлиль. Детеныш прихватил его руку зубами, и зубки оказались острыми.
   Он пил долго, прижав уши к голове и слегка виляя хвостом от удовольствия. Другие циттеа — еще трое — окружили его, сбившись в кружок.
   Все, подумал Анлиль. Тебе хватит. Он взял зверька за шкирку и оторвал его-таки от себя. На его место сразу же пришел другой. Этот пил кровь с таким видом, словно делает Анлилю огромное одолжение, и хвостом не вилял. Как только Анлиль поднял руку, он сразу же прибился к остальным.
   Потом — третий или третья. Это существо было более робким, чем его собратья, и не осмелилось забраться на руку. Оно впилось зубами в надрез, сидя на покрывале. Наверное, третья, решил Анлиль. Осторожная сучка.
   Четвертый, очевидно, понял, что терпение Анлиля подходит к концу. Он пил кровь жадно, но осторожно, крепко схватив руку клыками — чтобы ни одна капля не пропала даром. Другие в это время слизывали кровь с одеяла.
   Анлиль почувствовал, что начинает слабеть. Не хватает только подохнуть здесь, из-за этих детенышей. Что они, его детеныши, что ли?
   — Хватит! — сказал он и оторвал от себя кровопийцу. Тот сделал попытку укусить его, но смирился и первым вернулся в корзину. За ним последовали остальные. Их мордочки были испачканы кровью, и это делало их чуть менее похожими на человеческие. Уснули все четверо мгновенно, свернувшись в один мохнатый, удовлетворенно сопящий клубок.
   Анлиль зажал рану и, сделав несколько ловких движений пальцами, остановил кровотечение. Это было первое, чему учили в Замке, и это не требовало умения использовать файрат, поэтому и сейчас было вполне доступно ему.
   Созерцая мирно спящих окровавленных детенышей, он лениво ругал самого себя. Зачем ему понадобилось устроить себе кровопускание, притом накануне похода в лес? Ну так ясно, зачем. Если бы не его вмешательство, они были бы уже мертвы. Раз уж спас их, изволь спасать и дальше. А то они выползут и Лискора заедят. И правильно сделают, кстати…
   Он снова забрался под покрывало. Его трясло от холода. Пытаясь согреться, он вспоминал встречу с Торснидром. Что такое этот человек? Бесспорно, маг. Анлиль чувствовал это всем своим существом. Торснидр — маг, который отказался помочь ему.
   Может быть, Торснидр — маг, по каким-то соображениям не использующий силу. Бывает такое, что маг хочет наказать себя за проступок или ошибку, и траволечение Торснидра вполне может быть такого рода покаянием.
   Но то, что говорил Торснидр про силу, было просто глупо. Какое ему-то дело до сути этой самой силы? И как можно понять силу, не используя ее? Чтобы понять кого-то или что-то, надо его съесть — так говорят техари, а техари мудры.
   И Анлиль вспоминал дарра-лайкс—Первую Проповедь основателя ордена Семнадцати Спящих Королей. Изначально учение было мудрым.
   Я прохожу через врата Силы, которую я не понимаю. Я не понимаю силу—я ее использую. Я отрекаюсь от попыток анализировать силу. Это бесполезно. Я отрекаюсь от еретических учений, утверждающих, что возможно познать силу. Я не ищу истину, ибо истины не существует. Я не ищу образа силы, тени силы, имени силы—я просто живу—и я живу для того, чтобы использовать силу. Ибо только сила имеет значение—на перекрестке миров, на пересечении Ниннанта и Афрайба—и эта сила вечно будет менять и преображать пустое пространство. Ибо нет добра вне силы, и нет зла вне силы, и нет времени и пространства вне силы. Я не понимаю силу—я ее использую. Я не анализирую—я действую. Я просто живу.
   И Анлиля охватило мучительное желание вернуть себе способности, снова взглянуть на мир глазами мага, пережить те ощущения, что дает только сила. Он почти решился. Он хотел уже произнести слова: Эсилтейр, помоги мне. Все располагало к этому: недавняя встреча с фантомом богини, слова Торснидра, напившиеся крови циттеа, разгорающаяся все ярче луна, темнота приолтийской ночи. Но Анлиль не сказал этих слов. Кто ее знает, эту Эсилтейр? Еще неизвестно, выполнит ли она его просьбу, а если и выполнит, что она за это захочет? Можно оказаться в ужасном положении.
   Нет, даже ради возвращения магических способностей, не имеет смысла обращаться к ней. Она чем-то похожа на вайвери.

   Утром Лискор негодовал и бранился. Все были виноваты во всем сразу: Анлиль, хозяин гостиницы, Мэйту, слуга-мальчишка.
   — А что это за корзина? — возмутился Лискор. — Зачем ты тащишь с собой в лес эту гнусную корзину?
   — Я оставлю ее там, — ответил Анлиль.
   Понаблюдав за циттеа, он пришел к выводу, что днем они спят. Это хорошо. Скармливать им других людей он не собирался.
   В последний раз проверив все необходимое, они отправились в путь. День был хорош —солнечный, ясный. Они шли по обочине большой торговой дороги, потом свернули в лес. Лискор строго следовал карте, которую дал ему менгарец. Они шли по сырому, поросшему мхами берегу лесного ручья, сквозь заболоченный ельник. Деревья росли густо, многие из них уже начинали засыхать от недостатка света. Солнечные лучи вспыхивали в чаще подобно сверкающим мечам, одаряя теплом то маленькую, словно игрушечную елочку, то куст папоротника, то покрытый синим лишайником ствол ели. Потом Анлиль, Лискор и Мэйту начали подниматься вверх, на нагорье Лоне-Валла. Становилось все суше, болотца и сырые травы исчезли. Ели, пихты и буки росли на большом расстоянии друг от друга, земля была покрыта земляникой и отцветшим ландышем. Когда они увидели высокое развилистое дерево, на которое легко можно было забраться, Анлиль сказал:
   — Подождите.
   Он забрался на это дерево и расположил корзину с циттеа на прочной широкой развилке двух сучьев, высоко над землей. Он не мог больше с ними возиться. Если их мать жива, она найдет их. Если же нет…значит, им не повезло.
   Непонятно, понравилась ли этим циттеа их участь. Они молчали и продолжали спать. Если бы их манера питаться была менее кровавой, Анлиль оставил бы их себе.
   — Так что было в этой корзинке? Что у тебя за дела такие? — спросил Лискор.
   — Там было то, из-за чего я пошел с тобой в этот лес.
   — Да, я помню, помню, что это было в последний раз, — огрызнулся Лискор.
   — Да почему так — в последний! — Мэйту был огорчен.
   Они поднимались все выше и выше, склон становился все более крутым и неожиданно оборвался. Они увидели картину потрясающей красоты. Перед ними была роща тонких, обветренных и почти черных елей, а за ними — настоящее море тумана, густого, белого, влажного. Туман находился в движении, ибо ветер гнал его. Туман полностью скрывал то, что находилось внизу, а выше уходили в ярко-синее небо почти отвесные, серо-бурые склоны гор Зоре-Лесвен. И Анлиль подумал о том, что он смог бы сделать здесь, если бы по-прежнему был магом.
   — Что дальше? Куда теперь? — спросил Мэйту.
   — Клад — в ельнике, — ответил Лискор.
   И тогда Анлиль почувствовал.
   — Нет. Не здесь, - сказал он, глядя в туман. — Карта лжет.
   — Откуда ты знаешь? Надо было поменьше возиться с этой корзиной! — свирепо сказал Лискор. — Что в ней было?
   — В ней были циттеа, которых я решил вернуть их матери.
   Мэйту сделал знак защиты. Лискор нахмурился:
   — Что у тебя с рукой? На ней рана. Еще вчера вечером ее не было.
   — Мне надо было покормить их.
   Лискор кивнул:
   — Я давно подозревал, что ты — колдун.
   — Я — не колдун.
   — Рассказывай! Только колдун мог сделать такое. Никто, кроме колдунов, не станет якшаться с циттеа. Что ты говоришь про клад?
   — Он находится не здесь. Я это чувствую. Он…там, - Анлиль показал на клубящийся туман.
   — Я туда не полезу! — отшатнулся Мэйту.
    Лискор сомневался:
   — Хорошо. Я поверю тебе. Но…если ты окажешься неправ, тогда…
   — Угрожать мне не надо, Лискор.
   Они пошли прямо в туман, спускаясь все ниже и ниже по почти отвесному склону. Им приходилось хвататься за корни сосен, за камни, за пучки травы. Спуск был долгим. Потом туман рассеялся, и они пошли по пологому склону. Все было залито солнечным светом. Дурманяще пахло хвоей и дикими цветами. Высокие ровные ели тянулись к небу, как странная колоннада. Анлиль уверенно вел за собой Лискора и Мэйту. Сила вела его, и он почти перестал осознавать, где находится. Еловые ветки, белые и синие колокольчики, холодный ветер с горных вершин… Клад был закопан там, где единственная береза стремилась ввысь над тремя гранитными валунами.
   — Здесь! — сказал Анлиль.
   Он указал им место — между деревом и третьим валуном слева. Они принялись копать, и очень скоро лопата Мэйту ударилась о крышку сундука.
   — Да вот он, клад! — завопил харраканец.
   — Тихо ты. Это еще не обязательно тот самый клад.
   Недолго думая, они открыли сундук. Никакого оружия в нем не оказалось. Старинные драгоценности: серьги в виде драконов, тяжелые круглые кольца, амулеты от демонов. Шкатулка, покрытая мелкой бирюзой. Россыпь древних золотых монет. Полуистлевшие фолианты, посвященные, между прочим, магии.
   — Описание клада приблизительно совпадает с тем, что мы нашли, — сказал Анлиль, еще раз прочитав список вещей.
   — Возьмем всю эту дребедень и бегом в город! — умоляющим голосом пробормотал Мэйту. — Хочу пива. Ну очень хочу пива...
   Они быстро положили вещи в иннойты — подобие больших кожаных заплечных мешков — такие носят охотники, путешественники, воины, ибо они очень удобны. Потом они быстро пошли назад. Подниматься было еще труднее, чем спускаться. Один раз Мэйту чуть было не сорвался вниз. Наступил полдень, и даже в самой густой чаще стало теплее. Добравшись до родника, Мэйту долго и жадно пил.
   — Анлиль! — крикнул Лискор. — Что, не передумал? Хочешь бросить своих друзей?
   — Я же сказал тебе, Лискор.
   — Глупо. Здесь-то нам, похоже, лучники жить не дадут. Да и какие деньги в этой Приолте! Не каждый же день будем встречать наемника Снорда. А я вот тебе говорил, что хочу в Харракан двинуть. Там такие леса — за полжизни не пройдешь. И в этих лесах кладов — что вшей у бродячего менестреля. Надо только карту добыть!
   — Хочешь в Харракан — иди в Харракан, Лискор. Я тебе только удачи пожелаю, —сказал Анлиль. — Но я с тобой не пойду.
   — А чем же ты заниматься будешь?
   — Найду, чем.
   — Да ты же пропадешь без меня, Анлиль! Сдохнешь на виселице.
   — Жил же я как-то до тебя, Лискор.
   — А помнишь, каким ты был, когда мы тебя в Арами подобрали? Еще два дня — и тебе бы ноги отрезали. Мы же тебе жизнь спасли!
   — Я свой долг отработал.
   — Вот когда ты мне или Мэйту жизнь спасешь — вот тогда отработаешь. Нет, Анлиль, не имеешь ты никакого права уходить. Я рассчитывал на тебя. Чтобы ходить в лес, нужно три человека. А у нас и так два с половиной человека, потому что Мэйту — харраканский слизняк. Где я найду третьего, если ты уйдешь?
   — Как ты меня назвал! — завопил Мэйту.
   — Спокойно! — сказал Анлиль. — Мэйту — не слизняк. Оскорблять его не смей. Я скажу тебе, где ты найдешь третьего. Ты его найдешь в любой таверне любого северного города. И он даже останется с тобой, если ты будешь честно делить деньги. Я знаю, почему ты не хочешь, чтобы я уходил. Где еще ты найдешь грамотного, который не считает, сколько ему платят?
   — Всегда можно договориться, — сказал Лискор. — Если ты чем-то недоволен, это можно исправить. 
   — Эй, а может, заткнетесь, наконец? — предложил Мэйту. — А то у меня голова сейчас треснет.
   Как раз в этот миг они вышли на большую зеленую поляну, окруженную елями и буками. Анлиль первым увидел этих людей и остановился.
   Они сидели на прекрасных конях, и их  было не меньше двенадцати человек. Светлые волосы, длинные или стриженые, но одинакового соломенного цвета. Холодные голубые глаза. Их лица были покрыты причудливой татуировкой и изрезаны шрамами, притом сразу было видно, что некоторые из этих шрамов — след холодного оружия, а другие —своеобразное украшение, ибо они были правильной формы, короткими и маленькими. На этих людях были шлемы с хауберком, украшенные кривыми стальными рожками, и кольчужные рубашки до колен. У кого-то ноги босые, у кого-то — в сапогах. Это были варвары Ледника.
   — Шенгджи! — испуганно сказал Мэйту. — Боги, помогите нам!
   Один из варваров выехал вперед. Этот человек казался старше остальных, великан с правильным, но обветренным и грубым лицом.
   — Земмазей, — сказал он. — Трое жалких земмазей.
   Лискор смертельно испугался, это было видно по его лицу:
   — Вот что, ребята! Что вам от нас нужно? У нас нет общих дел с ледниковцами.
   Великан презрительно скривил губы. Вероятно, у варваров это означало высокомерную усмешку.
   — С добычей идете. Иннойты ваши полны. А мы делали предупреждение.
   — Какое-такое предупреждение? — поинтересовался Лискор. Его голос звучал выше и звончее, чем обычно. — Нас никто ни о чем не предупреждал.
   — Все эти леса — леса шенгджи. Менгар, Прилт-тан, Лумбор—все нам. Мы одни добычу можем брать. Золото в земле. Мы это говорили вам, земмазей.
   — Вы это говорили не нам, — возразил Лискор.
   — Может быть, — холодно произнес варвар. — Одно лицо у всех земмазей.
   Лискор начал поддаваться панике:
   — Мы отдадим вам добычу, если…
   — То есть как это? — не выдержал Анлиль. — Никто им ничего не отдаст.
   Варвар перевел взгляд на Анлиля, и в его глазах на секунду появилось что-то вроде интереса, но сразу же погасло.
   — Этот земмазей правду говорит, — сказал он, обращаясь к Лискору. — Вы нам не отдаст. Потому что мы взять. А вас мы будем убивать.
   И с кривой усмешкой, он провел рукой вдоль своего горла.
   — Надо проучить земмазей, — добавил он. — Пора.
   — Да вы не знаете, с кем связались... — начал Лискор.
   — А кто мстить за вас? Родичи, рехайт, тхайб? Правитель Прилт-тана? Рагаб харраканба? Жизнь у вас дешевле дырявой медной монеты.
   Анлиль крепче сжал рукоять своего весьма скверного меча. Ощущение было совершенно чужеродным. Меч как будто шептал ему: “Лучше не берись за это дело, меня только опозоришь”.
   — Ну, так может вы сами себе глотки перережете, а мы посмотрим! — предложил  предводитель варваров, с огромным удовольствием наблюдая растерянность Лискора, страх Мэйту и притворное спокойствие Анлиля.
   И в этот самый миг случилось то, чего никто не ожидал. На поляну вышли волки. Обычные серые короткомордые волки, которыми кишели все окрестные земли. Кони варваров заметались, вставая на дыбы. Волки сели кругом по краю поляны, их уже было не меньше полусотни, но приходили все новые и новые. В них было странное спокойствие, они садились на задние лапы без рычания, без лаянья, и устремляли глаза на предводителя варваров.
   — Колдовство! — вскричал кто-то из шенгджи.
   Варвары достали луки, наложили стрелы на тетиву. Они были весьма растеряны, тем более что их кони  никак не могли успокоиться. Волков становилось все больше.
   — Это не может быть одна стая, — сказал зачарованный зрелищем Мэйту. — Десяток, не меньше.
   Какая-то тень мелькнула между деревьями. Ни земмазей, ни шенгджи никогда не видели ничего подобного. Она все приближалась и, наконец, вышла на поляну.Циттеа. Судя по относительной гладкости черт лица и изяществу движений, самка — но взрослая самка. Она была размером с медведя, ее сильные крылья казались чем-то чужеродным на покрытом темно-каштановой шерсткой туловище. Несмотря на солнечный свет, глаза циттеа горели золотом. Она пересекла поляну и остановилась между Анлилем и предводителем варваров.
   — Это ты спас моих детей, — сказала она на харраканском языке.
   — Да, — ответил Анлиль. И, чтобы не показаться нескромным, добавил, — Как можно не помочь детям?
   — Ты в беде, — сказала циттеа.
   — Как-нибудь справлюсь, — ответил Анлиль. Как ни странно, его весьма занимала мысль: почему в книге было написано, что они не могут говорить на человеческих языках?
   — Я привела сюда волков, — сказала циттеа. — Сейчас они разорвут твоих врагов в клочья.
   Варвары, которые тоже весьма внимательно слушали разговор, заволновались.
   — Не надо! — воскликнул Анлиль. — Не надо их убивать! Лучше помоги нам выйти из этого леса.
   Циттеа взглянула на варваров своими золотыми глазами:
   —Ты действительно не хочешь, чтобы я убила их?
   — Не хочу. Лучше помоги нам выйти из леса, а потом—возвращайся к своим славным детенышам.
   — Они сказали мне, что ты добровольно дал им свою кровь. Никто никогда не делал такого. Ты — святой. Я не вправе ослушаться тебя.
   Они прошли мимо застывших в оцепенении варваров: Анлиль, Лискор и Мэйту. Волки сопрвождали их, опустив морды, ступая тяжело и осторожно. Замыкала шествие сама циттеа. Варвары остались позади, на поляне. Но волки и циттеа сопровождали земмазей до самой границы леса. Там, где топорщила хвою последняя еловая поросль, волки с бешеной скоростью бросились врассыпную. Циттеа низко поклонилась Анлилю:
   — Мой народ — твой народ, - сказала она и поднялась в небо. Ее полет представлял из себя странное, но красивое зрелище — над вечереющим лесом, над верхушками елок, над тайными тропами охотников и земмазей. Мэйту облегченно вздохнул:
   — Отсюда всего ничего до Джэрджарага. Хвала Ашри, от нелюдей избавились.
   Они пошли по дороге, ведущей в Джэрджараг, и неожиданно Лискор разразился следующей речью:
   — И после этого ты, зертианский каторжник, посмеешь утверждать, что ты — не колдун? Я сразу понял, что с тобой не все в порядке! У тебя всегда были такие глаза… А теперь объясни мне, зачем ты скрывал от нас, что ты — колдун? Не доверяешь нам? Если бы ты помогал нам с самого начала, мы были бы уже богаты! Где были твои способности, когда мы не могли найти клад, когда у нас вымогали деньги лучники Приолты, когда нас не пускали на ночлег? Значит, мы для тебя — люди, для которых не надо особо стараться! А я-то думал! Я думал, Анлиль — мой друг! Правильно я делал, что никогда не доверял колдунам.
   — Да ты бы хоть поблагодарил его! — возмутился Мэйту. — Он спас нам жизнь.
   — Не надо меня благодарить, — быстро сказал Анлиль. — Это сделал не я. Я — не колдун.
   — Послушай, малыш. Тебе еще девятнадцати нет, а мне — почти двадцать два. Что ты в тюрьме сидел, мне плевать. Дурака из себя делать я не позволю! — почти прокричал Лискор. 
   В славный город Джэрджараг они вошли в тяжелом молчании.
 
   Наступил вечер, и город погрузился в полумрак. Все трое размышляли о своем чудесном спасении, но мысли у каждого были свои. Двери в домах уже были наглухо закрыты, и огни в окнах гасли. Кое-где, на крыльце, начинала испуганно лаять собака, где-то подзагулявшая компания возвращалась домой, нарушая криками ночную тишину. Но таверна “Ойто” до сих пор была полна народу.
   — Наконец-то! — сказал Мэйту. — Сейчас пива выпить, и сразу в койку! Даже девок не нужно.
   Лискор первым вошел в таверну и, на секунду задержавшись на пороге, сразу же отпрянул назад.
   — Они там! Эти шенгджи! — сообщил он.
   — Как…все? — испуганно спросил Мэйту.
   — Все двенадцать, или сколько их там! Сидят за столом и пиво пьют.
   — Пошли в другую таверну, — предложил Мэйту.
   — Почему вы их боитесь? — спросил Анлиль. — Я не пойду в другое место только потому, что здесь расположились варвары.
   — Ты сумасшедший. Они убьют тебя!
   — Не имеет смысла бояться этих варваров. Или ты будешь теперь бояться всех варваров? — насмешливо спросил Анлиль.
   — Со смертью хочешь поиграть? Пожалуйста. Мы пойдем за угол. Останешься жив —присоединяйся.
   Они зашагали вниз по улице. Лискор шел быстро и разгневанно, а Мэйту то и дело оборачивался на Анлиля. Ни секунды не размышляя, зертианин вошел в таверну “Ойто”. Он пересек темное, чадное, прокуренное вортом помещение, битком набитое разношерстным народом, и сел за край длинного дубового стола. Его соседями оказались парочка таргеров, странствующий менестрель в рваном плаще и проповедник учения Водда-Звайне.
   Анлиль приобрел бутылку вина, выменяв ее на кольцо из клада. Чудом избавившись от смерти, он вполне может немного расслабиться.
   Если, конечно, можно расслабляться в то время, когда на тебя смотрят двенадцать вооруженных до зубов варваров.
   Они сидели совсем недалеко от него, заняв целый стол. Кружки пива, мясные туши на огромных подносах… Но пьяными варвары не казались. Наоборот, сейчас, когда они смотрели на Анлиля, они казались задумчивыми и даже немного грустными.
   И внимательнее всех смотрел на него сам предводитель. Он скрестил руки на груди и пялился на Анлиля так, как начинающие ученики Замка Семнадцати Спящих Королей смотрели друг на друга, пытаясь сделать шейлиль — мысленное внушение.
   После второго бокала Анлиль ответил предводителю примерно таким же взглядом. Другие посетители исподтишка наблюдали за этой сценой. Некоторые из них явно сочувствовали Анлилю.
   Я сошел с ума, думал Анлиль. Я, что, напрашиваюсь?
   Очевидно, предводитель решил для себя, что да, этот зертианин напрашивается. Он встал, небрежно отодвинув скамью и, ступая тяжелыми широкими шагами, подошел к Анлилю и сел напротив. Потом он зачем-то снял свой рогатый шлем и бросил его на стол. Под шлемом обнаружились чрезвычайно грязные и спутанные светлые волосы.
   — Лайлайк! — сказал он. Анлиль понятия не имел, что означает это слово.
   — Тониар! — ответил он варвару.
   — Будем говорить на языке харраканских свиней, — сказал варвар, усмехнувшись. —Ты  почему меня не боишься?
   — Да я и сам не знаю, — честно ответил Анлиль. Это была истинная правда.
   — А я знаю, — сказал варвар. — Потому что ты — эндитти. Колдун.
    Да что они все, с ума свихнулись! Им всем непременно надо, чтобы я был колдуном.
   — Я — не колдун.
   Варвар усмехнулся чуть шире. Вероятно, по понятиям Ледника, он сейчас хохотал во всю глотку:
   — Ты — колдун. Эндитти. Поэтому ты позвал ту тварь из леса и волков. Ты не боялся нас, когда мы хотели убить тебя и твоих людей. Ты и сейчас не боишься. Так может делать только колдун.
   Анлиль понял, что спорить бесполезно.
   — Ну хорошо, — согласился он. — Я — колдун. Эндитти. Что дальше? О чем нам с тобой разговаривать?
   — Как твое имя? — спросил варвар, положив на стол свои огромные ручищи. Загорелые, квадратные и, наверное, невероятно сильные пальцы. Он носил два золотых перстня очень грубой работы.
   — Анлиль.
   — Мое имя — Аугни. Я родился в рехайте Логр. Это — восток Ледника. Я — вождь этих людей. В моей дружине одинадцать человек.
   Тут он замолчал, и Анлиль понял, что должен сказать что-то очень вежливое.
   — Говорить  с тобой — честь для меня, Аугни из рехайта Логр. У тебя славные бойцы!
   — А ты откуда знаешь? — спросил варвар.
   — Сразу видно, — заверил его Анлиль.
   Аугни кивнул. Кажется, он был доволен.
   — А где твои друзья-земмазей? — поинтересовался варвар. — Почему ты один, Анлиль?
   Было очень странно слышать свое имя от этого человека, лицо которого было разрисовано причудливым узором: завитки и кружочки, похожие не то на листья, не то на сплетенных змей. Страшный шрам рассекал лоб, нос и левую щеку Аугни.
   — Я расстался с ними, — сказал Анлиль. — Я хочу покончить с кладоискательством.
   Варвар, казалось, был немного удивлен:
   — Этот человек, говоривший со мной в лесу, был у вас главным?
   — Да.
   — И он согласился отпустить тебя?
   — Я не спрашивал его согласия. Впрочем, он не слишком хотел, чтобы я уходил, —сказал Анлиль. Он совершенно не понимал, куда клонит Аугни.
   — Значит, у этого человека нет никаких прав на тебя?
   — Какие у него могут быть права на меня?
   Аугни был удивлен, что кто-то не понимает таких простых вещей:
   — У меня есть право на моих дружинников. Они могут уйти, только если я им позволю. Иначе они окажутся вне закона. Но и я не могу бросить их. Это еще позорнее. 
   — Я понял тебя, — холодно сказал Анлиль. — У нас было не так.
   — Это хорошо для того, что я хочу тебе сказать. Иди в мою дружину, Анлиль. Нам не хватает человека.
   Услышав это, Анлиль внимательно посмотрел на варвара. Кажется, Аугни не был пьян. Кажется, он не был безумен. Да и как может быть безумен человек, у которого под началом одинадцать очень здоровых и серьезных дружинников?
   — Слушай! — сказал Анлиль. — У меня есть меч…
   — Плохой меч, — заметил Аугни.
   — Я ношу его только для того, чтобы не отличаться от других. Я сражался всего несколько раз в жизни.
   — Ну и что? Искусство владения холодным оружием приходит с опытом. Ты еще довольно молод и всему научишься. Но тебе и не нужно быть искусным мечником, ведь ты — колдун. Эндитти.
   Анлиль хотел было сказать, что это неправда, но вспомнил, что пару минут назад он с этим согласился.
   — Я нужен тебе, как колдун? Эндитти? — спросил он.
   — Да. Колдуны очень полезны.
   — А если я откажусь?
   — Если ты откажешься, я не убью тебя.
   — Очень признателен, — улыбнулся Анлиль. Ему страшно хотелось обратить все в шутку.
   Аугни с недоумевающим видом пожал плечами:
   — Как я могу убить тебя, после того, как мы сказали друг другу свои имена?
   — Конечно, никак! — охотно согласился Анлиль.
   — Решай! — сказал Аугни. — Мы выедем из города еще до рассвета. Мы едем сейчас в Шенгенодд. Я бы согласился, будь я на твоем месте. Всегда лучше быть в дружине, чем одному. К тому же ты колдун, эндитти, а колдунам сейчас не очень…
   — Что ты имеешь в виду? — удивился Анлиль.
   Взгляд Аугни стал мрачным.
   — Говорят, что в Харракане…Но я не знаю. Точных сведений у меня нет, а мужчина не должен передавать слухи. Поэтому я ничего не скажу.
   Да пожалуйста, не говори. Что там может быть страшного, в Харракане?
   — Мне нужно подумать.
   — Думай! — сказал Аугни. — У тебя есть еще час. Потом мы уедем.

   Анлиль вышел на крыльцо и смотрел, как варвары седлают коней. Предрассветное небо было затянуто влажной дымкой. Город спал. Анлиль представил себе, как варвары покинут Джэрджараг, как они поедут лесами Приолты, настороженными, затуманенными, сумрачными, как запоет первая зарянка, как постепенно будет светать. И ему безумно захотелось холодного свежего воздуха, большой дороги, ведущей неизвестно куда, простора северных равнин. Это — мой геас, сказал он самому себе. На этой дороге ко мне вернется сила.
   Аугни подошел к Анлилю. Взгляд ледниковца был настороженно-выжидательным:
   — Какое ты принял решение?
   — Я согласен.
   Аугни улыбнулся неожиданно ясной улыбкой и обнял Анлиля.
   — Я верил в это? — сказал он.
   Анлиль снял с плеча свой иннойт  и отдал его Аугни:
   — Возьми! Это — моя доля того клада.
   — У дружинников может быть свое имущество, но, если ты хочешь отдать это дружине, то мы возьмем это. Ты хорошо поступил.
   Анлилю дали неплохого лумборского коня, сведенного, как он подозревал, из чьей-нибудь конюшни. В полном молчании, горделиво подбоченившись, варвары покидали Джэрджараг. Жители в тревоге наблюдали за их исходом из города.                Кое-где в домах хлопали ставни. Анлиль представил себе, как в одной из гостиниц мирно спят сейчас Лискор и Мэйту. Они казались ему бесконечно чужими. Неужели он, действительно, был земмазей? Зачем? Какой в этом был смысл?         
   Окруженный немногословными варварами, Анлиль ехал все дальше и дальше на север, не совсем понимая, зачем  все-таки он это делает.   

   Его немудреных возможностей, не требующих умения использовать файрат, вполне хватало, чтобы поддерживать репутацию эндитти. Он мог останавливать кровь, снимать боль, разбирался во всякого рода приметах и символах. Умел рисовать руны, правда, теперь они были лишены подлинной силы. Главное: у него осталась интуиция, позволявшая ему почти всегда принимать верные решения. Однажды Аугни дал ему грубо нарисованную карту, на которой были изображены три дороги сквозь Шенгенодд.
   — По какой из этих дорог нам ехать? — спросил он.
   Анлиль уединился с картой. Раньше ему ничего не стоило бы сразу определить, какая из дорог наиболее благоприятна. Теперь это было трудно. Он мог использовать только самые примитивные методы. Закрыв глаза, Анлиль несколько раз перевернул карту, потом провел над ней рукой, пытаясь почувствовать то особое тепло, что есть у каждого предмета, но не почувствовал ничего. Он пытался сделать это снова и снова, и его сознанием овладел страх, а перед глазами появились лица вайвери. Проклятые ведьмы! Он заставил себя не думать о них и представил себе Аугни и дружинников. Он представлял себе, что они сыты, богаты и довольны жизнью. Все они живы и здоровы. Даже никто не ранен. Это — одна из вероятностей того, что может быть с ними, но—на какой дороге? Он так увлекся, что даже позабыл на время о том, что лишен силы, и именно в этот миг его пальцы коснулись карты. Он посмотрел на нее. Крайняя восточная дорога. Что же, наверное, это судьба.
   Они поехали по этой дороге. Уже начиналась холодная осень восточного Предледниковья, по ночам случались заморозки. Низкие, прибитые к земле ветрами деревья стремительно теряли листву. На третий день пути варвары встретили караван купцов, и караван этот держал путь из гавани Усноден в северный Харракан. Купцы везли жемчуг и янтарь, и с собой у них было много золотой монеты. Тогда Анлиль в первый раз увидел, как действуют его новые друзья. Они нападали внезапно, притаившись за холмами, которыми были покрыты обширные плоскогорья Севера, и пытались обезоружить или убить охрану. Купцов они не убивали никогда, ибо боялись мести тхайбов Харракана или общин западных республик. Они интересовались только золотом или драгоценными камнями по-настоящему высокой стоимости, а познания Аугни в этой области оказались неожиданно глубокими. Все остальное — ковры, одежду, кубки, зеркала, меха — дружина Аугни презрительно бросала на месте, рядом с перевернутыми телегами и связанными купцами. Потом они стремились как можно быстрее покинуть эту местность. Аугни точно знал, какую часть золота он может оставить себе и дружине, еще сколько-то шло на подкуп всевозможных застав и дозоров, но большая часть через доверенных лиц отправлялась на Ледник, самому Великому Вождю всех ледниковых варваров — Диргайру Бешгеру. За осень они совершили три нападения на караваны, а все остальное время уходило на то, чтобы встретиться с теми самыми доверенными людьми и рассчитаться с ними, а также — на переходы из одной ставшей опасной местности, в другую.
   Тогда, на восточной дороге, им повезло. Они взяли много золота, охрана оказалась немногочисленной и, выпустив для виду несколько стрел, бежала в страхе. После этого репутация Анлиля укрепилась неимоверно. У нас очень хороший эндитти, говорили они друг другу.
   Анлиль часто думал о том, откуда берут товары и золото эти купцы. В отличие от Зерта, на Востоке не было свободных ремесленников. Все люди, которые умели отливать золотые сосуды, ткать ковры, чеканить монету или обрабатывать драгоценные камни, все эти люди принадлежали кому-то, в большей или меньшей степени являясь рабами. За свое искусство они или получали гроши, как это было в Менгаре, или только похлебку три раза в день, как это происходило в городах Харракана. Лишь сословие купцов имело право обогащаться почти беспредельно, хотя, конечно, они должны были делиться со своими владыками. Это действительно было так, и варвары прекрасно осознавали положение вещей. Эти купцы — сами воры и убийцы, думал Анлиль. Они заслуживают то, что получают.
 
    Анлиль был эндитти, и ему прощалось такое, чего не простили бы начинающему тринадцатилетнему дружиннику. Самому себе он казался безнадежным шарлатаном, но варвары свято верили ему и, как Анлиль заметил, эта вера придавала им сил и уверенности. Их вера заставляла и его самого надеяться на скорое возвращение силы. У варваров было хорошее свойство: они никогда не расспрашивали Анлиля о прошлом, являясь прямой противоположностью Лискору и Мэйту. Только однажды дружинник Фингедж спросил  Анлиля:
   — У тебя есть жена?
   У большинства из них на Леднике имелись жены, которых они видели два-три раза в год.
   — У меня была жена, — ответил Анлиль.
   — Что с ней стало?
   — Ее убили.
   — Ты отомстил?
   — Нет. Ее убили люди, которым очень трудно отомстить. Но я отомщу.
   — Обязательно отомсти! — кивнул Фингедж. — Иначе она проклянет тебя.
 
   Однажды на закате они сидели в таверне приолтийского города Менс. Таверна была забита туземцами, и царило в ней пьяное веселье. Варвары на несколько дней вернулись в Приолту, чтобы встретиться с кем-то из своих секретных осведомителей, и пользовались случаем посидеть в тепле у горящего камина. Музыканты играли на тоненьких флейтах, женщины танцевали на каблуках. Сперва никто не обратил внимание на старика в лохмотьях, который остановился на пороге и исподлобья рассматривал толпу. Он привлек всеобщее внимание, когда взобрался на стол и крикнул, протянув вперед руку:
   — Народ Прилт-тана! Я слышу смех, вижу буйное веселье! Люди Прилт-тана закалывают отборных телок, чтобы скрасить себе вечер! Люди Прилт-тана собирают хмель и ячменные зерна, чтобы одурманить свои головы! У кого вы научились этим танцам? Кто дал вам эту музыку? Ответите вы мне?
   Он замолчал. Наступила тишина.
   — Я скажу вам! — еще громче крикнул старик. — Великая свинарня!
   — Что такое Великая свинарня? — шепотом спросил Анлиль.
   — Харракан! — с отвращением ответил Фингедж.
   — Я пришел сюда из Земли Лоф? — продолжал старик. — Великая свинарня топчет поля Земли Лоф, дома ваших братьев по крови! Людей Земли Лоф заставляют рыть рвы и хоронят их заживо! Я видел насаженные на колья головы детей! Я видел, как людей скармливали боевым псам, чтобы не тратиться на мясо! Продолжай танцевать, народ Прилт-тана!
   Он еще выше поднял голову и закричал:
   — Но скоро сбудется великое знамение, и Харракан будет уничтожен! С великого Севера придет святой пророк! Он сожжет города Империи Мерзости. Он ни камня не оставит от их храмов. Он сделает так, что их реки обмелеют, их посевы загниют, их колодцы будут кишеть жабами. Наступит время, когда харраканских выродков будут продавать на наших рынках. Это сбудется скоро, народ Прилт-тана! Святой пророк уже пришел в мир и живет среди нас!
   — Как же нам узнать этого святого пророка? — с насмешкой выкрикнул кто-то.
   — В его глазах будут темнота и боль. На его правом плече будет клеймо харраканской тюрьмы. На его левой ладони будет незаживающая рана.
   — Хорошо сказано! — заметил Аугни.

   А потом они остановились на зимовку в одной из деревень  Шенгенодда, казавшихся неотъемлемой частью этого сурового заснеженного края. В доме, где всегда было дымно от топившейся по-черному печи, дружина Аугни рассказывала немногословным суровым аборигенам о своих дорогах, о своей добыче. Поселяне качали головами и молча курили ворт. Большинство этих людей были вовлечены в переброс краденого товара из богатых восточных городов на Ледник. Когда Анлиль выходил из избы, он не видел ничего, кроме сугробов, поднимающихся от холмистых улиц до самого бледного северного неба. За окнами выли метели, а варвары пели песни, при свете тусклой свечи, под уклончивыми взглядами девушек. Эти девушки никогда не смеялись. И Анлиль думал о том, что, возможно, это когда-то уже было с кем-то из зертиан — снега, темнота и душный воздух избы, вой ветра и запах хвои из дальних лесов.  И однажды дочь Джангонга Терга, богатого многоженца, владельца трехэтажной избы из самых крепких сосновых бревен, нарисовала Анлилю татуировку соком ягод нельен, живущих даже под снегом, и его лицо стало почти неузнаваемым. Это татуировка для эндитти, сказала она. Теперь каждому издалека будет видно, что ты эндитти. И ему казалось, что это уже было с кем-то из зертиан: светловолосая молчаливая девушка, покрывающая рисунком его лицо и шею, глухой ночью, при свете дрожащей лучины. Так должно было быть.
   И так было.