В комнате для свиданий вокруг широкого стола сидели четверо мужчин. Лангоун Залейнаран исхудал, и привычное выражение жесткости на его лице сменилось остервенением. Ему было пятьдесят лет: высокий статный мужчина, который сбривал немногие оставшиеся волосы, чтобы скрыть широкую лысину. Рядом с Лангоуном сидели его правоведы. Одного из них Анлиль знал: то был господин Ханвен, седовласый старик с безупречной репутацией. Двое других, наверное, приехали из Кавврана. Они были моложе Ханвена, мужчины средних лет в щегольской одежде из темно-синего и зеленого бархата.
— Я не стану тратить время попусту и спрашивать у тебя, почему ты это сделал — теперь уже не важно. Перепиши эту бумагу! — сказал Лангоун.
Анлиль хотел прочитать ее внимательно, но ничего не получалось. Он украдкой смотрел на визитеров. Глаза прыгали с одной строчки на другую. «Ее Святости, Старшей вайвери... Я, Анлиль Залейнаран, признаю себя виновным в похищении книг первого уровня секретности... Я умоляю Вас о милосердии...пожалуйста, не выносите мне наказания столь сурового, чтобы я не смог его перенести...моя душа жаждет покаяния... Я клянусь, что предоставлю суду все сведения...не утаю ни крупицы правды, кого бы или чего бы не касалась она... Я обязуюсь возместить ущерб в десятикратном размере и в срок...».
— У меня нет денег, — сказал Анлиль.
— И никогда не будет! Ущерб оплатит твой несчастный отец, — бросил Лангоун.
— Тогда здесь должно быть написано: «ущерб оплатит мой несчастный отец».
— Господин Залейнаран, это всего лишь формальность, — вмешался один из правоведов.
— Я не подпишу такое прошение!
— Ханвен, его настоящее место — не в тюрьме, а в больнице, — сказал Лангоун
Он встал у окна, и его лицо приняло такое выражение, словно он вспоминал о чем-то.
— Ты хотел заниматься магией. Я позволил тебе это, хотя на мой взгляд, занятия магией подобают только выскочкам и простолюдинам, ибо для них это — единственный способ подняться наверх. Зачем мне магия, если в подвалах моего замка хранится сто тысяч кови чистой серебряной монетой? Зачем мне магия, если у меня больше охотничьей птицы, чем у самого короля, зачем мне магия, если я — хозяин всей земли в Залейне, кроме имения Ром-Рокк, если каждый дом по всей провинции платит мне дань? Зачем мне магия, если я могу купить королевский дворец в Каввране, но не хочу, потому что мой дом — гораздо лучше? Но ты был очень упрям. Ты все время твердил, что хочешь быть магом, и показывал всем эти свои штучки. Наконец, я не выдержал. Когда ты устроил так, что весь дом целую ночь тушил пожар, которого на самом деле не было, я понял, что тебе не место среди приличных людей. Тогда я отослал тебя в эту омерзительную школу, где ты учился вместе с простолюдинами. Это было моей ошибкой. Надо было просто выпороть тебя и запереть в подвале, пока не поумнеешь. И что же... Проходит четыре года. За эти четыре года я не получаю от тебя ни одного письма. Наконец, я пишу сам и — не получаю ответа. Тогда я начинаю думать, что, может быть, ты умер, и пишу этому гнусному старикашке, как его...Верховному Магу Ордена...тьфу ты, чушь какая! Он мне отвечает, что ты жив и здоров, и что воспоминания о доме для тебя вредны, потому что мы здесь глумились над твоими выдающимися способностями! Бред! Что ты наплел ему обо мне, отвечай, несчастный! Как вообще воспоминания о доме могут быть вредны? Очень наглое письмо! Но что можно ожидать от плебея? Не ответить на справедливо разгневанное отцовское письмо...да за это на виселицу надо посылать. Я махнул на тебя рукой, утешаясь тем, что хоть пользы от тебя никакой, но, вроде, и вреда никакого. И вдруг, как гром с ясного неба. Анлиль Залейнаран сбежал из школы с девицей сомнительной нравственности и исключен из Ордена. Признаться, я думал, что ты явишься ко мне вместе со своей девкой! Ты бы ее притащил, я не сомневаюсь. Она, наверное, тебя бросила.
— Ее убили.
— Молчать! А потом я получаю и вовсе замечательную новость! Моего младшего сына обвиняют в краже книг из библиотеки! Объясни мне, слабоумный осел, зачем ты украл эти книги?!
— Господин Залейнаран, — вмешались правоведы. — Суть проблемы заключается в том, что то были запрещенные книги первой степени секретности.
— Суть проблемы заключается в том, что мой сын — мошенник!
Анлиль вышел из-за стола.
— Сидеть! — рявкнул Лангоун. — Я еще не все сказал! Ты знаешь, что из-за этой истории твоему брату пришлось подать в отставку?
— А вот это хорошо! Одним бездарным чиновником стало меньше.
— Еще одно слово, щенок, и я тебя ударю! Ты знаешь, что жених твоей сестры расторгнул с ней помолвку?
— Если бы он ее любил, ничего бы не расторгнул.
— Семья приказала ему!
— Если бы он ее любил, ему было бы плевать на семью.
— Это тебе всегда было плевать на семью.
— Господин Залейнаран, я хотел бы поговорить с вашим сыном наедине, если он согласится! — сказал Ханвен.
Лангоун и младшие правоведы вышли из комнаты для посетителей. Ханвен откинулся на спинку стула:
— Не обижайтесь на отца! Сами-то как думаете: легко ему видеть вас в тюрьме?
— Давайте лучше поговорим о деле.
— Вам необходимо написать такое прошение. Если вы напишете его, вас приговорят всего лишь к покаянию при храме. Вас сошлют в какой-нибудь город, где вы будете выполнять работы при храме королевского культа и, разумеется, вас обяжут посещать все церемонии и службы...
— Я не исповедую королевский культ.
— Молодой человек, сейчас вам следует наплевать на свои принципы! – в голосе Ханвена появилась резкость. – Чем вам не нравится это прошение?
— Оно выдержано в чрезмерно униженном тоне, это во-первых... Во-вторых, я не хочу свидетельствовать против других людей.
— Чем униженнее вы будете вымаливать себе прощение — тем лучше. А на первом же допросе вы расскажете им все. Нет, бить вас они не посмеют, вы — Залейнаран, но у них есть разные методы.
Анлиль с трудом оправился от шока, вызванного словами «бить вас».
— Я не позволю им себя допрашивать.
— Интересно, каким же это способом?
— Есть старинное право молчания... «Я отдаю себя под защиту богов, ваш суд я не признаю».
Ханвен подался вперед, и на его лице отчетливо выразился испуг.
— Такое право есть. Но вы ни в коем случае не должны прибегать к нему! Да, если вы произнесете эти слова, вас не будут тревожить. Но этим вы развяжете им руки! Вы узнаете, что виновны уже не в одном, а в добром десятке наимерзейших преступлений. Ни в коем случае не прибегайте к этому праву!
Он посмотрел на Анлиля, удовлетворенный, почти уверенный в своей моральной победе.
— А если вы напишете прошение, обращаться с вами будут очень хорошо. Я многое смогу сделать для вас. Главное: не допустить вашего совместного допроса с Майвином. Это может погубить вас, если я хоть что-то понял в этом деле...
Глубоко задумавшийся Анлиль расслышал только имя:
— Почему Майвин не пришел ко мне? Ему не дают свидания?
— Майвин арестован.
— Он здесь?
— Нет, он находится во внутренней тюрьме Седьмой Службы. И вы тоже окажетесь там, если не напишете прошение!
— Значит, Майвин не написал прошение! — с торжеством сказал Анлиль.
— Ему не предлагали.
— Я понял! Десятикратный размер, да? Что Лангоун пообещал им?
— Земельные владения в Меллисе. Он дарит их Ордену вайвери в обмен на смягчение твоего приговора. Отец хочет спасти тебя!
— У родителей Майвина нет денег. Майвина некому спасать. Я не буду писать никаких прошений.
Прежде чем Ханвен успел ответить, он постучал в дверь и сказал надзирателю:
— Мы закончили разговор.
Проходя по коридору, он посмотрел на отца, который стоял у зарешеченного окна в компании своих правоведов. Лангоун шагнул вперед, бросил взгляд на Анлиля, потом заглянул в распахнутую дверь комнаты для свиданий. Он увидел чистый белый лист бумаги, и его лицо стало таким же белым, вся кровь отлила от него. Лангоун хотел что-то сказать, но правоведы взволнованно зашептались, взяли его за руки и увели.
В неряшливой комнате сидели трое: сестра Ордена вайвери и мужчины в черном —представители королевского суда.
— Господин Залейнаран, сколько именно книг вы украли? — спросила вайвери.
В этот миг Анлиль понял, что готов пойти на все, лишь бы быть избавленным от необходимости отвечать на такие вопросы и даже просто видеть эти лица. Он поднял руку:
— Я отдаю себя под защиту богов; вашего суда я не признаю.
Вайвери первой пришла в себя:
— Мы почитаем это право. Будьте уверены, больше вас никто не потревожит. Но только...напишите эту фразу...вот здесь...и подпишитесь вашим полным именем. Благодарю.
Проходили дни, а его по-прежнему никто не допрашивал. Когда Анлиль попросил бумагу и чернила, ему дали карандаш и три небольших листа. Анлиль научился рисовать в детстве, когда Лангоун, после долгих безуспешных попыток отвадить его от непрерывных занятий магией, выписал из Кавврана знаменитого живописца, очень худого и насмешливого старца с острыми глазами.
Прислушиваясь к шуму дождя за окном, Анлиль рисовал. Отличные карандаши, отличная бумага... Он рисовал Эльви. Соломенная шляпа, из-под которой видны только круглый подбородок и два растрепавшихся локона. А вот Эльви в лавке. Рот полуоткрыт, глаза разбежались, на шее — бисерное ожерелье. Эльви смотрит в окно, полулежа грудью на подоконнике. Эльви кормит голубей. Эльви.
Скрежет ключа. На пороге камеры появились двое. Анлиль встал. Его сердце бешено заколотилось.
Мужчины средних лет в черной униформе, на плечах — серебряные кленовые листья. Это были сотрудники Службы Нетопыря: организации, подчиненной Ордену вайвери.
— Анлиль Залейнаран? Следуйте за нами!
Они вышли из тюрьмы. У ворот стояла карета с зарешеченными окнами.
Они выехали из города и двинулись на юг. Анлиль разглядывал знакомые пейзажи. Там, за бескрайними пшеничными полями, золотая полоска гор Доллонт. Пшеница была убрана. Стаи черных птиц рылись в земле. Над побуревшими лиственницами стлался туман.
А по ту сторону вересковых холмов скрывалась деревушка Эльви. Анлиль представил себе, как там, за бузиной, уже покрытой черными ягодками, крестьяне срезают спелые желтые тыквы...Скоро женщины возьмут плетеные короба и пойдут в горы за брусникой.
Карета мчалась все быстрее. Куст лещины на опушке близ дороги. Привязанная к столбику коза. Техарка в синем плаще. Они посмотрели вслед карете, и выражение на их физиономиях было одинаковым. Дом под черепичной крышей, неизбежные георгины... Слева уже поднимались ввысь остроконечные ели Восточной Возвышенности.
Анлиль откинулся на спинку сиденья и взглянул на своих конвоиров. Они мрачно глядели прямо перед собой. Анлиль поплотнее закутался в плащ и закрыл глаза. Наступала ночь. Его везли в Каввран.
Он лежал на узкой металлической койке, рассматривая идеально синий потолок. Камера была нечеловечески чистой. Окошко закрашено белой краской, а решетка почему-то розовая.
На тумбочке возле кровати лежала книга под названием: «Поучения и наставления для несчастных заблудших преступников с примерами из действительной жизни». Анлиль вспомнил, как на рассвете конвоиры разбудили его и вывели из кареты. Он оказался в узком каменном колодце. Шел дождь. Потом они долго шагали по синему коридору. Вошли в комнату, где их ожидала немолодая вайвери с нехорошим физическим недостатком. Один ее глаз был покрыт бельмом, а другой — скошен к переносице. Она принялась рыться в бумагах, которыми был завален ее стол, и устроила из них подобие бумажного листопада.
— А где я, все-таки, нахожусь? — спросил Анлиль.
Скошенный глаз заморгал, отчаянно стараясь принять подобающее глазу положение:
— Вы находитесь во внутренней тюрьме Седьмой службы Священного Ордена вайвери. Возьмите! — она сунула Анлилю листок. — Почитайте правила!
— Да почему, во имя Эсилтейр...
— Не богохульствуйте! — глаз вайвери испуганно моргнул.
Бумаги в последний раз взметнулись к потолку и мирно легли на стол.
— Вы — маг. Ваше место — во внутренней тюрьме Седьмой службы.
Несколько мгновений Анлиль смотрел в ее скошенный глаз. «Нетопыри» начинали скучать.
— Следуйте за стражей, Залейнаран!
— Я напишу письмо, — тихо сказал Анлиль. — Вы не должны...
— Вы не имеете права на переписку и свидания! Читайте правила, Залейнаран! — глаз вайвери почти слился с носом. — Идите!
Процесс продолжался уже больше двух недель и продолжался в отсутствие Анлиля. В процессе участвовали три вайвери, считавшиеся великолепными знатоками всех сорока семи томов кодекса Имбелла, что на языке килминитари звучит как Иделлъянита Имбеллиана —кодекса, созданного чтобы судить еретиков, черных колдунов и политических заговорщиков. Анлиль узнал, что из высшего королевского суда прибыл судья — наблюдать за законностью происходящего. Это было нововведением.
Здание Седьмой службы находилось в предместье Кавврана, городке Эслум. Был уже поздний вечер. Анлиля высадили из кареты перед двухэтажным строением из серого камня с узкими окнами и колоннами по всему фасаду. У входа — изваяния львов. Здание было окружено деревьями, их красные листья казались тревожными в сером осеннем тумане.
Над входом в здание Анлиль различил герб Ордена — крылатую кошку в огненном круге — и три знамени: стяг королевства, стяг Ордена и личное знамя Старшей вайвери. Внутри было мрачно и темно. Бесконечная лестница из красного гранита. Анлиль и те, кто привез его сюда, повернули направо и остановились перед дубовой дверью с ручкой в виде драконьей головы. Ручка вспыхнула красным, и дверь сама собой отворилась.
— Заходите! — сказали Анлилю.
Дверь захлопнулась. Анлиль осмотрелся по сторонам. Комната имела вид правильного семиугольника, прямо напротив входа — большое окно, вдоль стен — высокие канделябры. В центре комнаты, на возвышении, был стол из черного дерева, беспорядочно сложенные книги в красных переплетах. За столом сидели три женщины. Только две свечи разгоняли вечерний сумрак, и Анлиль с трудом мог различить лица вайвери.
— Подойдите поближе! — сказала та, что была в центре.
Эта вайвери была уже стара и носила темно-фиолетовое платье, расшитое красными звездами: знак высочайшего положения в иерархии. Ее седые волосы были скрыты черным платком. Проницательные глаза смотрели прямо и спокойно.
— Я — сестра Лагати, посвященная первого уровня Седьмой службы Ордена, — сообщила вайвери. — Анлиль Залейнаран?
— Да.
— Садитесь в это кресло.
Анлиль сел в кресло по другую сторону стола. Прямо у него перед глазами оказался бюст Старшей вайвери. На постаменте — золотые буквы. Не лечи меня лекарством варваров.
Он посмотрел на других сестер. Одна, чуть помоложе, с рыжими волосами и мрачным лицом, вполголоса переговаривалась с сестрой Лагати. Другая, совсем юная и очень белобрысая, записывала все, о чем они говорили.
Техарская девушка в темно-зеленом платье принесла круглый поднос. На подносе —миниатюрная чашечка из слоновой кости. Анлиль почувствовал запах липового цвета.
— Выпейте это! — сказала сестра Лагати.
Анлиль отшатнулся от протянутой ему чашки:
— Это противозаконно.
— Вы так почитаете законы, господин Залейнаран? — иронически спросила рыжая.
— Вы нарушаете мое право! Слова, что я произнес... Вы не можете допрашивать меня!
— Вы сейчас примете это снадобье, — приказала старшая—иначе … наша настойчивость примет более жесткую форму. Вы на чужой территории. Ну, вот и хорошо! Теперь постарайтесь расслабиться. Сестра!
Рыжая подошла к Анлилю и стала привязывать его за локти к ручкам кресла.
— Это еще зачем?
— Не для того, чтобы обидеть вас, и не потому, что мы вас боимся! — усмехнулась сестра Лагати. — После приема этого снадобья у человека может быть припадок. Вы можете навредить самому себе.
— Безопасность — наша работа, — с такой же усмешкой проговорила рыжая. — Вот мы и заботимся о вашей безопасности.
Анлиль замер, прислушиваясь к уже заметному действию снадобья. Он подумал, что если бы еще месяц назад какой-нибудь смельчак сказал бы ему, что он, Анлиль, будет сидеть связанным перед сестрами вайвери…этот смельчак недосчитался бы пары зубов. Снадобье уже убило страх, убило осторожность и теперь разрушало последние барьеры сознания. Анлиль понял, что хочет говорить.
— Знаешь ли ты, почему Старшая вайвери называется парпиани? — спросила Лагати.
— Бара-бианита, — сказал он. — Лишенная цепей.
— Что здесь имеется в виду под цепями?
— Все.
— Поясни свой ответ.
Анлиль негромко рассмеялся. Он ощущал странное покалывание в кончиках пальцев, и почему-то это покалывание заставляло его говорить.
— Все — это мораль, религия, закон, семья, история, обычай. Она лишена цепей. Цепи —это то, чему подчиняется человек. У нее их нет. Она не подчиняется никому и ничему. В законах Иделлъянита Имбеллиана сказано: хай дженита лагайт. «Как она захочет». Она не приносит присягу. Она может наложить вето на любой королевский указ. Может сжечь храм, объявить войну. Ее безопасность приравнена к безопасности Зерта.
— Он очень тихо говорит, не слышно, — перебила молоденькая вайвери. — Я сяду поближе?
Она села рядом с ним, положила бумагу на стол. Остатком сознания Анлиль понял, что она записывает каждое его слово. Его пронзило острое чувство опасности.
— Что я делаю? — прошептал он, пытаясь разорвать ремни. — Я не должен говорить.
— Это тоже записывать?
— Девочка! — голос сестры Лагати был похож на удар кнута. — Ты должна записывать все.
Последняя попытка справиться с действием зелья. Мысли с бешеной скоростью сменяли одна другую и требовали, чтобы он поделился ими.
— Ты выносил из Замка книги, входящие в списки запрещенной литературы, — сказала сестра Лагати. — Сколько именно книг ты вынес?
— Сто двенадцать.
— Сколько?! — страшным голосом вскрикнула рыжая.
— Нам было известно лишь о двадцати четырех, — насмешливо пояснила Лагати. — Ты их продавал?
— Да.
— Кому?
— Алвену Ройду.
— Еще кому-нибудь?
— Нет, только Алвену. Вы думаете, я всех скупщиков знаю?
— По какой цене ты продавал книги? — спросила Лагати.
— Я отдавал их бесплатно. Потом...когда мы жили с Эльви...нужны были деньги...
— Ты же сказал, что продавал их?
— Нет, я не брал денег, — Анлиль вдруг почувствовал, что у него онемели губы, и говорить стало очень трудно. Но говорить по-прежнему хотелось. — Потом...когда с Эльви...вы мне сожгли все мосты...тогда...мне пришлось продать последние семь книг.
— Сколько ты за них получил?
— От десяти до ста кови.
— Ты помнишь, какую книгу продал дороже всего?
— Помню...Этот ваш...секретный кодекс...
Вайвери вскинули головы. Сестра Лагати подняла руку жестом оратора, призывающего публику к молчанию:
— Ты подтверждаешь, что продал секретный кодекс Ордена вайвери Алвену Ройду за сто кови?
— Да, я его продал. За что вы убили Алвена? Эльви? За что?
— Я никого не убивала. Ты сознаешь, что совершил тяжкое преступление?
— Ваши законы не имеют силы. Вы узурпировали власть. Орден — чудовищная смесь религии и шпионажа. Нельзя подчиняться законам захватчиков.
— Я должна это записывать? — испуганно спросила молоденькая вайвери.
— Дура! — сказала рыжая. — Пиши!
— Вы — орден религиозной реформации. Еретики, — сказал Анлиль. — Вы тайно следуете религии линдрианцев.
Он следил за тем, как молоденькая вайвери записывает его слова, но это словно происходило где-то в другом мире, и не внушало ему никакой тревоги.
— В какой книге ты это прочитал? — спросила Лагати.
— Я догадался. Вы — кровавый демонический культ. Я видел рисунки в ваших секретных кодексах. Рыба, опутанная змеями. Олень с головой гиены. Это все — старые линдрианские символы. Ваш устав похож на уставы древних техарских монастырей. Из каждой веры вы берете то, что вам нравится, и создаете странную религию. Лишенную истории и даже лишенную смысла. Смысл — это тоже цепь.
У него потемнело перед глазами.
— Какая цель была у тебя, когда ты выносил эти книги? — спросила Лагати.
— Хоть таким образом они увидят свет, как сказал еретик, которого сжигали ночью! За что вы убили Эльви и Алвена?
— Что ты сказал? — переспросила Лагати.
— За что вы убили Эльви и Алвена? — в ярости закричал он.
— Тебе не следовало быть таким откровенным с ними. Какая у тебя была цель?
— Я расскажу об этом всем! Всем! Все узнают о том, как вы поступили с подданными нашего короля! Вы — безжалостные злобные твари, вас надо уничтожить!
Рыжая поднялась, характерным для всех вайвери жестом поправила прическу:
— Допрос продолжу я. Объясни мне, сынок, как именно ты собираешься нас уничтожить?
Он очнулся и первое, что он увидел, был темно-синий потолок камеры. Приподнялся и вскрикнул от невыносимой боли.
Он лежал на кровати, в прежней камере тюрьмы Седьмой службы.
Анлиль протянул руку и взял стакан с водой. Пальцы дрожали и не слушались.
Он помнил, что вчера его должны были отвезти на закрытый трибунал Ордена вайвери. И он помнил, как его отвозили. Помнил серый закат, дом с гербом, флаги. Красную лестницу. Ручку в виде драконьей головы.
Больше он не помнил ничего.
На следующий день Анлиля вывели из камеры. В комнате с большим светлым окном его уже ждали четверо: две немолодые и очень суровые вайвери и мужчины из службы Нетопыря.
— Садитесь в кресло! — приказала вайвери.
— Я постою.
— Садитесь!
Решетка на окне была увита виноградными лозами. Листья уже были ржавыми. Осень вступала в свои права.
В комнату вошла третья вайвери. На ней было черное платье и широкий, черный же, фартук. В руках она держала зеленую папку, перевязанную золотой лентой.
— Анлиль Залейнаран! — торжественно сказала она. — Высшее судилище Седьмой службы священного Ордена вайвери вынесло вам приговор. Сейчас вы можете прочитать его.
Она открыла папку и протянула Анлилю бумагу с золотыми краями.
Анлиль прочитал:
“В результате долгого, тщательного и беспристрастного расследования Высшему судилищу Седьмой службы удалось установить, что Анлиль Залейнаран, воспользовавшись возможностью посещать секретную библиотеку Замка Семнадцати Спящих Королей, цинично вынес из нее сто двенадцать книг, входящих в списки запрещенной литературы первой степени.
Вышеупомянутые книги были преимущественно безвозмездно переданы Залейнараном торговцу краденым и заговорщику Алвену Ройду, обязавшемуся распространить их среди народа с целью начала мятежей и разговоров. Данное преступление было совершено Залейнараном по причине его не поддающейся разумному объяснению ненависти к Святому Ордену вайвери, неоднократно им высказываемой вслух безо всякого страха и стеснения. Залейнаран прилагал к святым сестрам вайвери имена столь бесстыжие, что их повторить немыслимо, и призывал к мятежу против их богоданной власти.
Попутно Залейнаран занимал свое время упражнениями в воровстве и мошенничестве, используя магическую силу свою против беззащитных людей, особливо — держателей мелких лавок, им безнаказанно обкрадываемых, а также — упражнениями в самом пакостном разврате. Обезумевший от наглости, Залейнаран приступил к подготовке злокозненного плана по низвержению власти Ордена вайвери, но не имея здесь достаточно сторонников, решился без дозволения покинуть королевство и бежать в Харраканскую Империю. Там сей Залейнаран рассчитывал приступить к низвержению власти Ордена вайвери. Залейнаран обратился к самой грязной контрабанде и обзавелся денежными средствами, при нем обнаруженными в размере трех тысяч кови. Впоследствии Залейнаран, опасаясь преждевременного разоблачения, приступил к устранению свидетелей и начал с того, что убил свою беззаконную сожительницу, крестьянку Эльви Досто-ран, которая была им утоплена в Огналоне, Минджшенг, где и нашли ее тело со следами предварительного избиения и удушения, притом и со слов хозяйки дома, сдававшей квартиру Залейнарану и Досто-ран, было установлено, что Залейнаран постоянно жестоко избивал свою любовницу. Арестованные контрабандисты Бьян Лаххо и Хон Тариннат подтвердили, что Залейнаран, распивая с ними запрещенные напитки, грозился лишить Досто-ран жизни. Свидетели же из Огналона, крестьяне по преимуществу, также подтвердили, что неоднократно видели Залейнарана вместе с его любовницей на берегу моря, опознав их по нарисованным Залейнараном же портретам. Не насытившись уже пролитой кровью, Залейнаран отправился в дом своего подельника Алвена Ройда и убил его уже более изощренным способом, совершив богохульное магическое убийство”.
Анлиль отложил бумагу.
— Что это за бред? — растерянно спросил он.
Вайвери и «Нетопыри» смотрели на него с ледяным равнодушием.
“В тот день святые сестры отправились арестовывать Залейнарана в дом его подельника, узнав достоверно, что Залейнаран там находится. Прибыв в дом Алвена Ройда и услышав от соседа-торговца, что Алвен Ройд и Залейнаран сидят в комнате Ройда и что более туда никто не входил, святые сестры обнаружили Залейнарана над еще теплым телом Ройда, притом Залейнаран совершал магические манипуляции, стараясь скрыть следы своего присутствия. Рядом же, на полу, были разбросаны запрещенные книги, хранимые Залейнараном у Ройда в тайнике за шкафом. Анцагар Гарио, наставник Залейнарана в Замке Семнадцати Спящих Королей, провел по нашей просьбе изыскание и подтвердил, что колдовство Залейнарана коснулось Ройда.
У королевского суда не имеется свидетелей, улик, сведений и доказательств, противоречащих тому, что было установлено Верховным судилищем Седьмой службы Ордена.
Таким образом:
Анлиль Залейнаран признан виновным в похищении книг первого уровня секретности, оскорблении Ордена вайвери, попытке заговора против Ордена вайвери, двух убийствах, использовании колдовства в корыстных целях, контрабанде и грабеже. На основе кодекса Иделлъянита Имбеллиана преступник включается в первую категорию опасных для государства лиц и приговаривается к пожизненному заключению в крепости Вейлейс. Мелонери ленгвамимма. Волей богов наших!”
Анлиль медленно скомкал лист и швырнул его в ту вайвери, что носила черный фартук. Его ум находился в полном смятении, и все разнообразнейшие мысли и эмоции выразились в одной глупой фразе:
— Это слишком нелепо даже для нашего затхлого королевства!
Компания сохраняла полное равнодушие. Вайвери в черном фартуке удалилась. Вторая вайвери встала со стула и громко сказала:
— Анлиль Залейнаран! Мы пришли, чтобы привести в исполнение секретную часть приговора. Согласно кодексу Иделлъянита Имбеллиана, вы должны будете пройти через…
Он понял, что они собираются сделать с ним, и рванулся к запертой двери, прекрасно понимая нелепость этой жалкой попытки бегства. Они схватили его и повалили на пол. Он начал собирать магическую силу, чтобы нанести удар, ибо он готов был убить их. Тряпка, пропитанная наркотическим раствором, на лице. Он задержал дыхание, но через несколько мгновений, вдохнул этот сладковатый запах. Голова закружилась. Весь мир поплыл у него перед глазами.
Голос вайвери становился все тише:
— Вы должны будете пройти через ритуал черной иглы, который лишит вас возможности использовать вашу магическую силу. Во всех остальных отношениях этот ритуал безвреден для вашего здоровья. Через него проходят все лица, осужденные по кодексу вайвери.
И последнее, что он понял, прежде чем потерял сознание — это что его повалили на стол и начали вязать веревками.
Его уже сутки назад должны были отправить в крепость. Но он по-прежнему находился в больнице городской тюрьмы Айерни, потому что был очень слаб, и врач запретил перевозить его. Ритуал оказался далеко не безвредным. На левой руке, чуть пониже локтя, появился аккуратный вертикальный шрам. Внешне он был единственным последствием ритуала. Уже в этот же день Анлиль попытался сделать хоть что-то из того, что он умел делать раньше. Ничего не получилось. Этот ритуал лишил его не самой силы, а возможности использовать ее. Анлиль вспоминал один прием за другим, несколько тысяч приемов, от самых простых до самых сложных. Он пробовал сделать хоть что-то, но у него не получилось ничего. Он больше не был магом. Он стал абсолютно обычным человеком.
Когда сиделка отлучилась, Анлиль вытащил из-под подушки то, что по чьему-то вопиющему недосмотру торчало раньше из госпитальной стены. Это был гвоздь.
Мгновение он держал его у запястья левой руки, словно примериваясь. Потом решительным движением забросил его подальше в угол.
В карете с зарешеченными окнами он проехал мимо своей родной Залейны, мимо гавани Мишне-Этла и достиг северной оконечности острова, мыса Вейлейс, в честь которого и была названа крепость. Карету сопровождали два вооруженных всадника. Глубокой ночью Анлиль увидел бескрайнее море и мерцающее око маяка на дальнем мысе. Его посадили в лодку, где помимо вышеперечисленных лиц, было еще два гребца. Они плыли долго. Гребцы размеренно поднимали весла. Вода была черной, как смоль. «Нетопыри» крепко держали Анлиля под руки. Анлиль поднял глаза и увидел черную громаду на фоне сумрачного неба. Сотни факелов горели на ее зубчатых стенах. Лодка причалила к пристани. Анлиля три раза провели сквозь охраняемые стражами врата. Огонь факелов багрянцем отражался на поверхности стальных лат. Приказы звучали отрывисто и кратко.
Это была крепость Вейлейс. Она располагалась на маленьком острове в трех милях от берега. Раньше это был могучий морской бастион, успешно отражавший атаки непобедимой линдрианской флотилии. Последние сто пятьдесят лет крепость служила тюрьмой.
Камера была почти квадратной — семь шагов в ширину, шесть в длину. Стены, сложенные из грубо обтесанного камня, казались Анлилю теплыми. Камера как-то обогревалась снаружи. Потолок был сводчатым и покоился на четырех арках.
Окна в камере не было. На столе тускло горел глиняный светильник, распространяющий вокруг себя неприятный запах дешевого масла. Это был единственный источник света.
Анлиль остался в той самой одежде, в которой был арестован в Айерни. У него даже не отняли плащ.
В центре двери было проделано отверстие, которое закрывалось снаружи. Три раза в день отверстие приоткрывалось, и оттуда со скрипом выскакивала длинная доска, на которой стояли миска и стакан. Если Анлиль забирал их, доска точно так же исчезала, а отверстие —закрывалось. Анлиль попробовал не забрать. Они так и остались на доске до часа вечерней прогулки.
Пробовать вступить в контакт с теми, кто приносил еду, было бесполезно. Анлиль догадался, что они просто оставляли миску и стакан на доске, которая приводилась в действие каким-то загадочным механизмом — может быть, уже после того, как они уходили.
Прошел уже месяц с тех пор, как он в последний раз видел лицо человека. То был комендант крепости. Он предупредил Анлиля, что выход на прогулку здесь является не совсем обычным. Режим абсолютной изоляции распространяется на все. На второй день заточения Анлиль увидел, что дверь камеры открылась. Его предупредили, что это означает. Ему удалось преодолеть апатию, и он вышел из камеры в узкий и темный коридор. В конце коридора была вторая дверь, тоже полуоткрытая. Анлиль толкнул ее и остановился, ослепленный солнечным светом, оглушенный свежим морским воздухом. И несмотря на всю бездну своего отчаяния, он воскликнул:
— Ничего себе!
Перед ним была просторная площадка, выложенная булыжником. С двух сторон ее ограничивали высокие каменные стены. Впереди же, прямо перед Анлилем, был низкий парапет, а за ним...
А за ним лежало солнечное и синее море.
Оно было осенним, туманное марево умеряло яркость его красок. Огромные белые чайки метались в безоблачном небе. Анлиль облокотился о парапет, пытаясь увидеть как можно больше. Но каменные стены выдавались далеко вперед и не давали разглядеть то, что находилось справа и слева. Анлиль видел только бескрайнюю морскую гладь. Далеко на севере вздымались острые гранитные утесы. Они напоминали колонны, поставленные посреди моря безумной прихотью какого-то бога.
Свежий ветер растрепал его волосы, и это доставило ему невыразимое удовольствие. Он был еще жив.
Анлиль знал, что узнику разрешены две прогулки, утренняя и вечерняя. Каждая продолжается час. Он бродил по площадке, избегая смотреть на дверь, которая захлопнулась, как только он переступил через порог. Все в этой крепости приводилось в действие механизмами. Анлиль не мог отвести глаз от морской дали. Солнце, крики чаек, тихий плеск волны, запах тины — как прекрасен этот осенний день! Но какая-то новая мысль тревожила его, и вдруг он понял...
Высота парапета. Его полное одиночество на этой площадке. Он в любой миг мог взобраться на парапет и броситься в море.
Тогда он вспомнил слова коменданта крепости, которым сперва не придал значения: «Анлиль Залейнаран, вы обречены провести в этой тюрьме всю жизнь. Если хотите жить —живите. Если же нет — вы сами будете своим палачом».
И странное соединение двух чувств — восторга перед морем и бешенства, дикого бешенства — заставило его сердце заколотиться с новой силой. Это их замысел, это их пытка. Каждый день, в течение двух часов, они искушают узников этой тюрьмы самоубийством.
Интересно, сколько дней, месяцев, лет другие проводят здесь, до того как встать на парапет? Это могла придумать только Старшая вайвери. И Анлиль понимал, что такая изощренность фантазии вызывает в нем какое-то горькое, циничное восхищение.
На следующий день Анлиль разразился кощунственными оскорблениями в адрес Старшей вайвери, короля и государственной религии. Он называл их теми словами, что услышишь не в каждом притоне. Но одно из двух: либо его никто не слушал, либо его мнение уже не могло иметь никакого значения. В конце концов, он устал и не мог больше сквернословить.
Когда он возвращался после прогулки, светильник всегда бывал до краев заправлен маслом. Кто-то чистил и убирал камеру. Значит, здесь были люди.
Кормили вполне прилично. Горячая каша, горячий суп, свежий хлеб, травяной чай. В героических сагах, попавшие в темницу герои непременно страдали от сырости, холода и клопов. Здесь не было клопов. Здесь было сухо, тепло и очень чисто.
Наступила зима. Мокрый снег падал на бушующие серо-стальные валы, которые неустанно глодали стены бастиона.
Вероятно, масло теперь поставляли из отсыревших бочек. Светильник горел скудно и все время норовил погаснуть. Анлиль ходил по камере в верхней одежде и растирал озябшие пальцы.
Он вспомнил, что в Замке бытовала шутка: «Выглядишь, как сбежавший из Вейлейса!». Так говорили про того, кто промок до нитки.
Дураки! Злобные недоумки! Как можно смеяться над такими вещами?!
Еще узники Вейлейса назывались «жаброногими» и «призраками тюленей».
Море у северных берегов Зерта не замерзает даже в середине зимы. Анлиль стоял на парапете, рассматривая свинцовые тучи и темные морские валы, разбивающиеся у стен крепости и уходящие вдаль мутноватой и притихшей пеной.
В камере стало теплее. Стоило бы подумать — как они согревают стены...
Стоило бы подумать о многом. Об Анцагаре, подтвердившем, что это я убил Алвена. Да, хотя бы о нем.
— Эй! Послушайте, я не могу больше ничего не делать! — сказал Анлиль, обращаясь к стенам. — Разумные вы люди? Может, у вас есть какие-нибудь книги? Неужели это тоже запрещено? Ну, хотя бы молитвенник мне дайте...
Потом он снова перешел на непристойную брань.
Книг ему не дали. Оставалось одно: считать часы и минуты, оставшиеся до прогулки. На прогулке можно было наблюдать за морем и птицами. В камере не было никаких занятий и абсолютно никаких впечатлений.
Единственное спасение — сон.
Но найденный им выход — спать — оказался опасным. Анлиль обнаружил, что может спать очень долго, от прогулки до прогулки. Может вызвать сон по собственному желанию.
Потом начался кошмар. Ему снилось, что он лежит на кровати в своей камере. Это был неприятный сон, и он просыпался. И вдруг...он видел склонившуюся над кроватью Эльви или сидящего за столом Майвина, и понимал, что по-прежнему спит. Он просыпался. Алвен Ройд входил в камеру с запрещенной книгой в руках. Анлиль осознавал, что это — все еще сон. Но ничего, теперь-то я проснусь по-настоящему! Он открывал глаза. Пустая камера. Доска откидывалась со скрипом, на ней — ужин. Анлиль вставал, подходил к двери, брал миску и...падал с кровати.
Ему казалось, что он может заблудиться в этом лабиринте из снов, спрятанных внутри других снов и порой неотличимых от яви.
Однажды, вернувшись с прогулки, Анлиль обнаружил на своей кровати сверток с одеждой. Она ничем не напоминала тюремную робу и была довольно симпатичной. Только тогда он вспомнил, что за все это время ни разу не снял с себя того, в чем был арестован. Ни разу.
В этом он спал, ел, выходил на прогулки. Он увидел вдруг, что его одежда приняла совершенно невозможный вид.
Он взял принесенный ему сверток и швырнул к двери.
— Не надо! Подавитесь!
Порция кощунственных оскорблений в адрес Старшей вайвери. Суп с капустой. Сон.
Однажды Анлиль решил не выйти на прогулку. Он просто остался в кровати.
Как он и предполагал, на аркане его не потащили. Просто никто не подмел камеру, не заменил воду в тазу и не заправил маслом светильник.
Через час дверь захлопнулась. Светильник погас еще через полчаса. Анлиль остался в темноте.
Эта кромешная тьма нравилась ему: она убаюкивала, уносила. Он услышал скрип доски. Он даже поднялся, но взял только стакан с чаем.
Анлиль твердо решил не вставать с кровати и ничего не есть, пока они не вмешаются.
Сперва его поразило ощущение блаженства. Это было так хорошо — просто лежать в темноте. Не ходить по камере, не наблюдать за тем, как гаснет светильник. Не выходить на площадку под чьим-то невидимым, но неустанным взглядом. Не вставать на парапет. Просто лежать в темноте и думать.
Дверь открывалась два раза в сутки. Никто не заходил.
Три раза в сутки кто-то с той стороны двери забирал несъеденное и ставил новую еду. Анлиль считал.
Когда прошел четвертый день этого беспомощного бунта, Анлиль сел на краешек кровати и глубоко задумался. Они прекрасно знали, что он уже четыре дня ничего не ест и находится в кромешной темноте — и никому не было до этого никакого дела.
Он решил утвердиться в своих подозрениях, даже если придется пожертвовать частицей гордости.
— Послушайте! — сказал он. — Я болен. Мне нужен врач.
Слева от двери он заметил узкую трубку, заколоченную стальной решеткой. Точно такие были в Замке. Они использовались для прослушивания.
— Меня приговорили к пожизненному заключению, а не к смертной казни! Вы не имеете права отказывать мне в помощи врача!
Подозрения подтвердились. В обязанности тюремщиков входило лишь простейшее поддержание его жизни. Заниматься его спасением здесь никто не будет.
Он снова начал есть. Вышел на прогулку. Солнечный зимний день над островом у побережья Зерта — это все оттенки синевы и лучшее в мире солнце.
Камеру привели в порядок. Светильник горел, как новенький.
От нечего делать Анлиль сочинил песенку про Старшую вайвери. Шагая по камере, он сутки напролет громко пел богохульные куплеты. Потом ему это надоело.
Шли последние дни зимы. Дождь между серым полотном неба и серым полотном моря —как стан серебряных копий.
В первые месяцы заточения он ни на чем сосредоточиться не мог. В эти теплые и пасмурные предвесенние дни появилась какая-то ясность...
Чтобы лучше думалось, он гасил светильник. Задвигал табуретку под стол и в кромешной тьме ходил по камере.
«Если бы мой срок был ограничен! Если бы я знал, что просижу здесь пять лет, или десять, или пятнадцать...да хоть двадцать лет — я бы просидел! Я бы сохранил ясность рассудка и вышел бы отсюда назло им всем! Но пожизненный срок... Зачем нужна эта двойная пытка: жить здесь и знать, что здесь ты умрешь?! Нельзя так поступать с человеком!»
И он остолбенел от ужаса, когда понял, что произнес эти слова вслух. Не произнес, а прокричал.
— Ваша Старшая вайвери... — сказал он и не закончил фразу.
Если забраться под одеяло — думается еще лучше.
Он весь горел от жара. Вчера он вышел на площадку без верхней одежды. Дул холодный северо-восточный ветер, лохмотья черных туч низко летели над бушующим морем. Вечером он почувствовал озноб, а уже к полночи лежал совершенно разбитый болезнью. Раньше он никогда не простужался, и у него никогда не было жара. Отменное здоровье — единственное, что он унаследовал от отца. Чтобы согреться, Анлиль закутался в плащ и забрался под одеяло, тщательно подоткнув края. Голова была свинцовой, веки горели. Он знал, что помощи не будет, и просыпающийся инстинкт выживания подсказал ему: забейся в угол и лежи тихо. Отлежись. Может быть, пройдет.
Потом начался бред. Иногда он приходил в себя от холода и поднимал одеяло с пола. Лежать спокойно он не мог, но и двигаться было невыносимо. Повелители Разума, человекообразные фигуры с покрытыми чешуей мордами, водили хоровод вокруг домика Эльви из Ра-Досто, а серый камень кружился над землей, как осседиана, убийственная магическая воронка Южной Школы. Гигантские океанические волны шли над материками, смывая все и всех: человечество, крыс, насекомых.
Анлиль не мог выйти на прогулку, поэтому остался в темноте. Скрипучая доска исправно доставляла горячую еду. На четвертый день он смог вставать. На седьмой — впервые вышел из камеры. Поверх плаща он набросил одеяло. Слабость не позволила ему ходить, поэтому он просто присел у западной стены, где поменьше дуло.
Когда он вернулся, увидел, что камеру привели в порядок, залили маслом резервуар светильника. Анлиль поднес светильник к зеркалу. От лица остался только костяк, обтянутый землисто-бледной кожей.
Наступило лето. Стаи чаек иногда закрывали небо. Анлиль переоделся-таки в присланную ему одежду: сверток так и остался в камере. Однажды он наугад выбрал день и поздравил самого себя с восемнадцатилетием.
Острова на горизонте все сильнее манили его. Иногда он видел черные техарские лодки под крашеными парусами. Видел все чаще. Ему даже казалось, что острова стали ближе. С каждым днем он все отчетливее различал их очертания.
И Анлиль вспоминал, что в детстве он очень неплохо плавал. Если доплыть до ближайшего острова, есть ли шанс, что не будет погони? Поверят ли они, что он утонул? Если он продержится на острове хотя бы несколько часов, есть ли шанс, что его подберет техарская лодка?
Теперь он наблюдал по утрам, как техари высаживались на островках и что-то делали с большими сетями. Они сушат там рыбу...
Они будут видеть меня сверху, когда я поплыву. Но, когда я доплыву до острова, моя голова уже не будет видна. А если они начнут стрелять? А если я умру от жажды на одном из этих островков, если просто не смогу доплыть?
В любом случае, оставаться в этой камере он больше не мог — сил не было.
Откладывая со дня на день свой безумный замысел, Анлиль решил притвориться, что им овладели мысли о смерти. Он перестал богохульствовать. Теперь он каждый день вслух по несколько часов читал те молитвы, что произносятся над умирающими.
Две недели спустя он понял, что перемена в его поведении была замечена. Вместе с ужином ему передали молитвенник, в котором обращения к богам сочетались с восхвалениями в адрес Старшей вайвери, и простые четки из орехового дерева.
Еще несколько дней спустя на скрипучей доске появилось нечто фантастическое: распечатанное письмо, маленький лист бумаги, перо и чернила. Лангоун Залейнаран упрекал «в конце концов, ты сам сломал свою жизнь», интересовался условиями «как тебя кормят, не холодно ли в камере», и призывал к раскаянию «я имел честь говорить с Ее Святостью, и Она сказала, что если твое поведение будет безупречным, тебя переведут в тюрьму со значительно более мягким режимом». В конце письма Анлиль увидел две приписки. Одна была сделана рукой Ильнари, жены его старшего брата. Там было пожелание «держаться», ничего больше. От самого братца — ни слова, как и следовало ожидать. Последняя приписка принадлежала сестре. О разорванной помолвке речи не было. Она писала: «Я каждый день молюсь за тебя перед домашним алтарем. Я совершу паломничество по храмам Залейны и буду молиться за тебя в каждом храме. Лирс Майвин получил 12 лет за соучастие».
— Молодец, Тусси, — сказал Анлиль, вглядываясь в огонь светильника. — Написала то, что нужно было написать.
Он даже смущен был таким вниманием к своей персоне. Наконец, он сочинил несколько строчек в ответ. Он писал, что кормят хорошо, разрешают много гулять. Написал, что в камере — тепло, и условиями он доволен.
Однажды вечером он вышел на площадку и увидел нечто невообразимое: сплошной водяной ком, вставший перед ним. Ветер сбил его с ног. Он добрался до стены и оттуда наблюдал за бурей, поднимавшей волны до небес и превращавшей их в подобие пенного дыма.
На следующее утро все стихло. Даже рябь не пробегала по воде. Анлиль вскочил на парапет и увидел останки корабля, зацепившиеся за один из скалистых островков на горизонте.
С площадки трудно было понять, что это за корабль. Его нос лежал на одном из выступов островка, мачты, кажется, не уцелели. Анлиль заметил, что невдалеке качаются на воде доски из разбитого борта.
Ему казалось, что за один этот миг в его голове промелькнуло больше мыслей, чем за всю остальную жизнь. Крепость Вейлейс — собственность Ордена вайвери. Им нет никакого дела до затонувшего судна. Эти острова, скорее всего, принадлежат Къяртскому Наместничеству. Они наверняка вышлют туда лодку. Лодка подберет меня, если я доплыву до острова.
Чувствуя, что им опять овладевают эти бесконечные если, лишают его мужества, заставляют безвольно возвращаться в камеру, Анлиль заставил себя не думать ни о чем. Он протянул вперед руки и громко сказал:
— Благословенная Мелламе, даруй свое милосердие моей заблудшей душе!
Падая вниз, от вскрикнул от ужаса.
Сперва он глубоко погрузился в воду, но ему довольно легко удалось вынырнуть на поверхность. Потом он начал плыть изо всех сил. В голове билась одна мысль: это мой конец. Только теперь он понял, как мало сил у него осталось. Впрочем, вода была теплой, и это давало шанс.
Он решил беречь силы и плыть потише. Куда торопиться-то? Рыбам на корм? Он плыл на запад, стараясь все же добраться до островов. В какой-то миг он обернулся на крепость: серая каменная громада возвышалась над морем, как отвесный утес. Она казалась безжизненной.
В первые секунды после прыжка, несмотря на все предосторожности, Анлиль проглотил немного воды, и горькая соль теперь разъедала горло. Он начинал уставать, руки слабели. Когда он совсем уже отчаялся, пенные буруны синего течения подхватили его и понесли.
Мелкие волны то и дело перекатывались через него. Анлиль из последних сил пытался держать голову над водой, которая была здесь холодна. Потом течение стало потише. Анлиль посмотрел вдаль и увидел, что скалистый островок и обломки корабля—уже совсем рядом. Он доплыл!
Мгновение спустя они исчезли.
Открытие слишком чудовищное. Анлиль отказывался верить своим глазам. Не было никаких островов! И острова, и корабль — это всего лишь колдовской мираж, созданный, чтобы дразнить, чтобы мучать таких обезумевших от отчаяния идиотов, как он!
Бескрайнее море расстилалось перед ним.
Он обернулся и увидел еле заметную серую точку — крепость Вейлейс. Возвращаться было вдвойне бессмысленно. Он уже миновал ту черту, из-за которой нельзя вернуться. Да и навряд ли его поднимут на стену!
Он продолжал плыть. Его уже мутило от запаха морской воды и этого отвратительного плескания. Иногда он проваливался в полузабытье, но руки и ноги его продолжали двигаться, подчиняясь уже лишь инстинкту.
Он обернулся снова и не увидел крепости. Он давно понимал, что разумнее всего —сложить руки и пойти на дно. Зачем трепыхаться в воде и продлевать свои страдания?
Анлиль еще какое-то время плыл с закрытыми глазами и уже ничего не сознавая.
Когда его руки обессилели, и он понял, что идет ко дну — тогда он начал яростно бороться. Он захлебывался, но выныривал снова и снова. Он помнил, что в нелепом отчаянии все тянул и тянул руки кверху, словно пытаясь нащупать опору.
И он нащупал ее. Кто-то схватил его за руку, потом ухватил за воротник и удержал над водой. Чувствуя, что он камнем идет на дно, Анлиль из последних сил вцепился в своего спасителя.
— Эй! Полегче! — крикнули ему.
И последнее, что помнил Анлиль — это кулак, обрушившийся ему на голову.
Очнулся он в лодке. Схватившись обеими руками за грудь, он долго выкашливал из себя воду, и казалось, что этому не будет конца. Потом он без сил рухнул на дно. Очнулся он от того, что кто-то растирал ему руки и ноги какой-то жесткой тканью. Ему дали флягу с водой, и он долго и жадно пил.
Уходили последние часы сумерек. Медно-красная луна вставала над морем. Два человека с загорелыми лицами, одетые в рыбацкую одежду, смотрели на Анлиля.
— Ты откуда такой? — спросил один.
Анлиль приподнялся, и у него закружилась голова.
— Ты меня чуть за собой не утянул, парень! — сказал второй.
Эти двое походили друг на друга, как братья, но у одного из них на виске была видна прядь седых волос, придававшая его облику некоторую значительность.
— У какого мы острова? — охрипшим голосом спросил Анлиль.
— У Таргодлана, — сказал человек с седой прядью, не сводя с Анлиля внимательных глаз.
— Это хорошо... Я сам из Таргодлана...
— Тогда чего ты здесь рыбу кормишь?
— Я плыл на лодке.
— Куда?
— В Минджшенг.
— Минджшенг велик.
— В Ра-Венник.
— А чего ж ты на лодке один поплыл? Мог бы на пристани сесть в наместническую, —заметил человек с седой прядью.
— Чтобы пошлину не платить.
— Ну, вот тебя жадность и сгубила... Что с лодкой твоей сталось?
— Сам не знаю... Перевернулась, кажется.
— Бывает, — заметил второй. — Здесь камней полно. В Ра-Венник тебе зачем? Ты оттуда?
— Нет, у меня брат там живет.
— Сам ты — из левобережных, верно?
— Верно... Я вас не поблагодарил еще даже...
— И не надо. Великая Тескра нам это зачтет, — сказал человек с седой прядью. — Давай-ка, парень, привстань да посмотри... Узнаешь Таргодлан?
В огненном зареве заката Анлиль увидел черный силуэт острова.
— Узнаю.
— Где тебя лучше высадить? В Гхоте? На Западном мысе?
— Где хотите. Я уж сам доберусь.
— А! Ну тогда в Гхоте высадим.
Ночь уже была густой, черной. Они прошли по мосткам. На прибрежных холмах росли огромные тополя, а под ними стояли дома, и во многих светились окна.
Спасители остановились:
— Узнаешь Гхоту? Дом твой далеко?
— Нет, близко. Спасибо вам! — Анлиль повернулся и зашагал по мосткам.
— Чудные дела, парень! — раздался позади голос человека с седой прядью. — Говоришь, близко?
Анлиль обернулся:
— Близко.
— Ты сказал, на Таргодлане живешь? Так ведь это—не Таргодлан.
— А что это? — Анлиль сделал попытку улыбнуться.
— Къярта. А вот прямо перед тобой — гавань къяртская.
— И никакой Гхоты и Западного мыса на Таргодлане нет. И лодок наместнических тоже нет, — добавил второй спаситель. — И килмини там нет. Одни техари.
— Так откуда же я, по-вашему?
— Из Вейлейса, — сказал человек с седой прядью.
— Ты погоди бежать! — добавил он, вынимая из кармана рыбацкий нож. — Ты с нами пойдешь. За поимку беглого сто кови серебром дают.
Как только человек с седой прядью сделал шаг вперед, Анлиль повернулся и побежал, сразу же развив всю скорость, на какую только был способен. Спасители с воплем бросились за ним. Анлиль пробежал по мосткам, свернул направо, в тень старых деревьев, скользнул в щель забора. Двое стремительно настигали его. Прямо перед собой Анлиль увидел деревянные перила моста. У него не было времени разобраться, что же это за мост, и куда придется прыгать. Он прыгнул, когда рука одного из спасителей уже коснулась его.
Анлиль закричал от жуткой боли, напоровшись на что-то острое. Из глаз брызнули искры. Анлиль вскочил и побежал, перепрыгивая через острые камни, куски железа и проволоки, перелезая через груды смердящих отбросов. Преследователи метались по мосту, не решаясь прыгнуть. Наконец, они разделились и побежали в разные стороны.
Анлиль перелез через бронзовую решетку и скрылся в тени тополей. Он долго бежал, спотыкался, падал, опять вставал и опять падал. Наконец, он сел на траву и огляделся. Вокруг него были могильные склепы из белого мрамора и старые деревья, мерцающие в лунном свете.
Анлиль попробовал пошевелить левой рукой и стиснул зубы, чтобы не закричать. Рука была сломана. Кровь текла по лицу, заливала глаза, пачкала воротник.
Бежать он больше не мог. Шатаясь, он поплелся, куда глаза глядят.
Позади себя он услышал знакомые голоса. Пока еще преследователи были далеко. Анлиль понял вдруг, что сидит на чьем-то надгробии, закрыв глаза и покачиваясь. Белый мрамор был залит кровью. А потом Анлиль услышал детский смех.
Он добрел до тропы, выложенной камнем и окруженной высокими, в два человеческих роста, склепами, украшенными резьбой и фигурками божеств. По тропе бегала черноволосая девочка. Она перепрыгивала через тени от ветвей, лежащие на залитой лунным светом тропе.
Увидев его, девочка остановилась. Она посмотрела серьезно, но без страха.
В конце тропы, на ступенях склепа сидел старик в темном плаще.
— Ты весь в крови! — сказала девочка.
И Анлиль понял, что эти слова будут последними в его жизни. Лиль-тильят — предсказание собственной судьбы. Его охватила звериная жажда одиночества. Роскошный склеп был окружен оградой, и темные полотна плюща скрывали под собой узкие проходы для кладбищенских работников. Анлиль забрался туда вслепую. А потом из темноты выпорхнула иволга с желтой полоской на боку — священная птица Мелламе — и он понял, что благословение коснулось его.
Очнувшись, он застонал. Коснулся головы и нащупал повязки, туго стягивающие лоб и затылок. Левая рука тоже была перевязана.
Он приподнялся и увидел, что находится в пещере с каменными стенами, покрытыми красивыми фресками. На фреске, под которой он лежал, была нарисована иволга, порхающая над цветущими кувшинками.
Он повернул голову и увидел людей, собравшихся для трапезы. Мраморный саркофаг заменял им стол. На саркофаге люди разложили хлеб, масло, соль. Там же — светильник и бутылка вина.
Это был склеп. Люди — килмини и техари — выглядели, как нищие или как бродячие артисты. Старик в клетчатом плаще фокусника подошел к Анлилю:
— Очнулся? Голова болит?
Техарка с черными косами протянула Анлилю кусок хлеба и стакан вина.
— Гехноби ла, — машинально прошептал он. — Приветствую тебя.
Она взглянула испуганно, но сразу же улыбнулась:
— Гехноби ла.
— Эти двое искали тебя всю ночь, — сказал старик. — Обшарили все. Но никто не знает, что мы живем в склепах. А поутру мой внук рассказал им, что видел тебя в лодке, уходящей из Къярты. Они сели в лодку и уплыли.
Светловолосая килминийка в рваном платке кормила грудью ребенка. Рядом с ней сидели техарские подростки. Они с интересом смотрели на Анлиля, но подойти не пытались. Очевидно, правом задавать вопросы обладал здесь только старик.
— Наступило ли утро? — спросил Анлиль.
— Сейчас — вечер.
— Но вы же сказали...
— Ты уже сутки здесь. Больше тебя никто не искал. Зачем этим людям рассказывать о тебе? Чтобы сто кови серебром получил кто-то другой?
Анлиль бросил взгляд на тонущую в темноте арку — выход из склепа.
— Тихо, тихо! — усмехнулся старик. — Нет, мы тебя не выдадим. У людей нашего ремесла это не принято. А тебе лучше лежать спокойно, ты себе голову сильно расшиб.
Младенец плакал, но как-то тихо, жалобно. Мать-килминийка дремала, уронив голову на грудь. Оборванный техари вскрикивал во сне. Юноша дежурил у входа.
Анлиль подошел к нему, сел напротив:
— Добудешь мне техарскую одежду? Любые лохмотья, мне плевать, лишь бы платок и шляпа были. Я взамен свою отдам. Она — новая совсем, а кровь отстирать можно.
— Завтра же добуду.
Еще через три дня Анлиль выбрался из склепа и по обочине дороги пошел в Къярту. Сломанную руку он прикрывал техарским платком, повязку на голове — соломенной шляпой. Погода начинала портиться, низкие тучи заволокли небо, вода покрылась серой рябью, гонимой холодным ветром. На парапетах набережной Анлиль увидел грубые каменные изваяния морских животных. От зевак он услышал, что единственный корабль, стоявший в гавани — это котикобойная шхуна «Морской медведь».
Между набережной и кораблем был перекинут дощатый мост, и по нему матросы таскали сейчас на борт какие-то тюки. На тюках стояли печати гавани Къярта. Этот корабль все сильнее манил Анлиля. Он поднялся на борт.
На палубе стоял высокий статный человек с очень светлыми и близко посаженными голубыми глазами. Одежда человека представляла из себя любопытную смесь: зеленые шерстяные штаны соседствовали с ярко-красной туникой и синим зертианским плащом. Человек спокойно сквернословил, руководя таким образом погрузкой тюков.
-Прошу прощения, - сказал Анлиль, приблизившись к нему. – Мне очень нужно в Усноден.
-Вольному воля! – ответил тот. – Эй, Грапус, пошевеливайся!
-Вы меня с собой не возьмете?
-Мы в Аронайю плывем. Грапус, сукин ты сын...
-Аронайа мне тоже подходит, - сказал Анлиль, осторожно прерывая поток брани.
-Денег сколько у тебя?
-Денег нет.
-Грапус, рыбья икра, ворвань протухшая, я тебя! Проваливай!
Анлилю показалось сперва, что последнее слово было обращено к злосчастному Грапусу.
-Я работать могу, - сказал он.
-Что ты умеешь?
-Да почти все.
-А ты можешь...
Тут капитан, не оборачиваясь, показал на мачту и произнес несколько непонятных слов.
-Если мне покажут...
-Проваливай! Гррррапус!
-Но я могу...
-Вот что я тебе скажу. Стоит мне приплыть в эту помойную яму, как сюда начинают бегать юнцы из числа вашего нищего килминийского отребья. Вы размножаетесь здесь, как крысы, и питаетесь отбросами, как крысы. Но никто еще не был настолько наглым, чтобы явиться ко мне со сломанной рукой. Пошел вон!
Матросы тем временем подняли трап, и капитан насмешливо сказал:
-Раз опоздал, прыгай прямо в воду, крысеныш! Доплывешь?
Анлиль в отчаянии взглянул на берег и отшатнулся.
За полосой воды, прямо к каменного парапета набережной, стояли три женщины в синих платьях с серебряными браслетами на руках. Светлые волосы были заплетены в косы. Вайвери стояли в пяти-шести шагах друг от друга, и в их холодных глазах читалось такое жуткое напряжение, что Анлиль даже усомнился на миг в том, что они не могут посылать заклятия через морскую воду.
Но потом он понял, что это—правда. Они даже не пытались атаковать.
Капитан схватил Анлиля за воротник и подтащил к палубе:
-Эй, бабоньки-красавицы?! Вам его нужно?!
Тогда заговорила вайвери, стоявшая в середине:
— Это — опасный преступник. Он бежал из тюрьмы. Опусти трап и приведи его к нам!
На лице капитана появилось выражение неподдельного удовольствия.
— Опасный преступник, говоришь? А откуда он сбежал? Здесь на тысячу островов вокруг — ни одной тюрьмы нету.
— Он сбежал из Вейлейса, — сухо отвечала вайвери. — Опусти трап! Пусть преступник сойдет на берег!
Столпившиеся вокруг матросы так и покатились от смеха:
— Этот?! Из Вейлейса?!
Капитан стоял, широко расставив ноги, и все шире улыбался:
— За что тебя туда? — весело спросил он, хорошенько встряхнув Анлиля.
— Я книги воровал из своей школы!
Матросы от души веселились.
— Он лжет! — громко сказала вайвери. — Он — убийца.
— Это она лжет! — крикнул Анлиль.
— Заткнись! — приказал капитан. — А откуда вы приплыли, святые сестры? На Къярте собственных вайвери нету.
— Из Мишне-Этлы, — отвечала та. На ее лице все яснее читались раздражение и стыд, что приходится объясняться с этим человеком.
— Что же это такое, ребята? — спросил капитан. — Вот такие кичливые вайвери плыли сюда из Мишне-Этлы, чтоб поймать убийцу этого малолетнего? Или вайвери теперь по таким делам?
Вайвери сменила тон:
— Сто кови серебром!
Матросы вновь расхохотались.
— Женщина, я в первый день рейса больше делаю! — сказал капитан. — Не в моем обычае людей выдавать, но если ты мне бессмертием своей души поклянешься, что он — убийца, я тебе его выдам!
—Я клянусь! — сказала вайвери.
— Мне не такая клятва нужна! Ты поклянись: «Пусть душа моя вечно будет скитаться в низших слоях ада, если я тебе солгала сейчас!»
На бледном лице вайвери появилось замешательство, она повернула голову и быстро взглянула на другую вайвери, стоявшую слева. Капитан оттолкнул Анлиля назад.
— Вот тебе, святая сестра! — крикнул он, показывая кулак. — Ты стояла здесь и лгала мне! Не знаю, что он сделал, но если вы его на виселицу за побег, то он в свой смертный час и мне проклятие бросит! А проклятие невиновного черной тенью за моей душой бродить будет!
— Мы закроем для тебя Къярту!
— Бабы для меня — не указ. Захочу вернуться в Къярту — вернусь. Не получите мальчишку!
Пока «Морской медведь» медленно отплывал от берега, Анлиль стоял на палубе и жадно всматривался в синие силуэты трех вайвери. Одна из них держала руку поднятой, словно призывала вернуться. Она напоминала Плачущую Сестру, покровительницу моряков, изваяния которой высятся по всему восточному зертианскому побережью. И вот уже призрачно-синие здания гавани растаяли в тумане, лишь огонь маяка на мысу мерцал тревожно и тускло, как звезда осенняя. Анлиль неожиданно осознал, что покидает родину навсегда и вернуться уже не сможет. Он припомнил долины Минджшенга: крестьянок, собирающих сливы в круглые плетеные корзинки, стаи птиц в орешниках, техарскую свирель и барабан в час вечернего танца. Он всегда мечтал повидать восток, но не так хотел он это сделать.
Капитан пододвинул к нему кружку вина и ужин.
— Рассказывай!
Корабль промышлял незаконной охотой на котиков в землях Уснодена, но не брезговал и пиратством — смотря что попадется. Анлиль думал, что они сразу поплывут на Аркиллу —но не тут-то было. Сперва они посетили Лунные Острова, что чуть южнее Эрконны. Там было студено; небо светило тусклой, мертвой белизной, и отвесные скалы странного, синеватого света громоздились прямо над морем, как рукотворная стена. Скалы испещрены были гнездовьями хищных птиц. На узкой полосе сырого песка жили стаи котиков. Охотники высаживались на берег и, проникая в самую гущу непривычной к людям стаи, разбивали котикам головы железными палицами. Анлиль наблюдал за стремительной лавиной из сотен блестящих туловищ. Когда охота уже подходила к концу, Анлиль взял палку и вышел на берег. Могучий зверь с ревом пошел на него. Анлиль размахнулся и с первого удара размозжил ему голову.
— Чтоб тебя, Плантор-Лиленда! — крикнул он.
Дурные предчувствия томили его, и он не доплыл до Аркиллы. Он сошел на берег в маленькой гавани Присто, надвинул на лицо шляпу и слился с толпой горожан. Как выяснилось, вовремя. Команда «Морского медведя» была разоружена и казнена в Уснодене, несколько дней спустя. Способ казни был традиционный для такого случая: их распяли на прибрежных янтарных соснах, предварительно вымазав рыбьим жиром, чтобы гигантские хоу, остервеневшие от голода в пору осенней миграции, рвали бы их на куски живыми.