Итак, в середине декабря 1941 года наш полк летит на фронт. Маршрут Тамбов, Тула, Москва-Тушино. В Тушино мы, летчики и техсостав, впервые увидели и "пощупали" Мессершмитт-109. Там на поле стояли трофейные мессершмитты, почти все целые и исправные. Говорили тогда, что их захватили штук шестьдесят в исправном состоянии. Так погнали фрицев от Москвы, что они не успели даже взлететь. Так ли то было, не знаю. Но то было так.
Вот там-то, в Тушино, ради любопытства осматривая их, я увидел на многих мессерах фюзеляжи, которые были заклёпаны и залатаны от пробоин от наших зениток и наших лётчиков. И от того как-то было приятно на душе, вид тих пробоин поднимал дух.
Некоторые из наших старших товарищей из командования полка пробовали на них подлетнуть по коробочке, а однажды мой комэска Баяндин приказал мне лететь с ним в паре, сопровождать комполка Антонца Павла Андреевича. Вначале смысл вылетов был непонятен, а догадался лишь тогда, когда мы вернулись обратно на аэродром.
Первым взлетел мессершмитт, кто, я не знал. Через несколько минут взлетели мы, потом мессер взял курс к линии фронта и за ним по курсу и мой комэска. До линии фронта шли от мессера с хвоста на расстоянии, не приближаясь. Когда мессер прошёл передовую, комэска сделал разворот и барражировал невдалеке от передовой до тех пор, пока минут через 20-25 мессер не вернулся, за ним опять, держа расстояние, пошёл комэска. Только тогда я понял. Комполка Антонец П.А. на мессере сходил в разведку в тыл врага, а я с комэской его прикрывал.
Насколько помнится, комполка таким образом ходил в разведку раза три. Помню, что потом кто-то из командного состава при первой попытке, делая посадку, планируя с парашютирования сломал мессеру ноги (шасси).
В январе 1942 года полк перебазировался на аэродром, оборудованный прямо на льду озера Тростянское, около деревушки Онуфриево. Взлёт и посадку делали на лёд. "Яки" были на лыжах.
Вот что пишет мне в своём письме от 7 января 1978 года бывший оружейник нашей части, ныне подполковник в отставке Василий Ионович Кретов: "Честно говоря, все мы опасались, что лёд лопнет и полк окажется на дне. И особенно то наглядно ощущалось, когда к самолёту подкатывали либо бензозаправщик, либо водомаслозаправщик". Но, как будто помнится, всё обходилось благополучно. Я же по своей молодости, наивности не придавал тому значения и в памяти ничего по этому поводу не сохранилось. А вот само озеро Тростянское и деревушка Онуфриево (о названии которой мне напомнил В.И. Кретов) в памяти сохранились. И вот почему.
Вечером после боевых вылетов, как обычно поужинав и выпив свои положенные сто грамм, мы, летчики и техники, возраст которых не превышал 20-21 года, садились в кружок в определённое свободное до сна время, балагурили друг над другом. Кто побасенку расскажет, с юмором, кто якобы правду слышал. Так вот, в один из вечеров кто-то из ребят рассказал правдоподобный случай. В часть нашу несколько раз приходила бабушка и приносила молочка и всё приговаривала: "Соколики, принесла вам молочка от моей коровушки". И всё говорила в конце: "Спасибо вам за мою коровушку". И каждый раз рассказывала: "Когда погнали фрицев, то они, фрицы, забрали мою коровушку и стали её уводить, а наш соколик летел и застрелил фрицев, а я коровушку увела домой".
Рассказывала братва много небылиц, шутили друг над другом. И вот так однажды разговор по очереди зашёл о "похождениях" каждого с девчонками. Разговор шёл откровенный. И вот очередь дошла до меня. Я смутился и мне стало неудобно за себя, я признался, что мне ещё не представился такой случай. Меня подняли на смех, приговаривая: ты может завтра погибнешь, не попробовав. Мне кто-то из братвы предложил в первый же свободный вечер сводить меня в эту деревушку (теперь я уже знаю – Онуфриево) и там на одной из девичьих вечеринок дать мне "вывозной".
Так я впервые познал счастье мужчины, после того как братва подняла меня на смех. На второй день никто уже об этом "вывозном" не пошучивал, начался боевой день, всё встало в строгие рамки будничной боевой жизни части.
С озера Тростянское полк перешёл ближе к линии фронта на аэродром Горетово, а затем к весне в Глазово. Помнится, тот и другой были размещены на площадках в лесном массиве. Чтобы он был хорошо виден нашим лётчикам с воздуха, для ориентировки была на снегу из измельчённого кирпича выложена посадочная полоса. Когда мы шли к линии передовой и перелетая её, посадочная была видна не так хорошо, но всё же различима – знакомая красная полоска.
Но однажды со мной случился курьёзный случай. Не то я ходил в разведку, не то выполнял другое какое-то задание, и вот при возвращении на свой аэродром неожиданно повалил шапками заряд снега (это было в конце февраля или в начале марта 1942 года), и эту ориентировочную полосу я потерял. От передовой до нашего аэродрома были считанные минуты полёта. По времени я должен был быть над аэродромом, но заряд снегопада был такой, что ничего не было видно, всё слилось. Я стал делать по кругу коробочки, но ничего не увидел. Как после мне рассказали, с земли мне давали сигнальные ракеты. Но и их я не мог увидеть. Боясь уйти от аэродрома, я решил делать вынужденную посадку. Выбрал место, выпустил шасси. При приземлении лыжи стали зарываться под снежный покров, машину тянуло на нос, а хвост задирало, и чтобы не скапотировать, я начал её рывками выдёргивать мотором (вырывать лыжи из-под снега). Наконец всё же справился с обстановкой. Самолёт встал. Выскочил из машины по колено в снег. Огляделся кругом: тишина, ни души. От напряжения тишина и незнакомое место показались зловещими, а вдруг рядом враг, и я насторожился, вытащил пистолет, спички, приготовился выстрелить в бензобак и поджечь самолёт в момент опасности, а затем уйти к опушке леса. Вдруг метрах в ста со стороны хвоста самолёта откуда-то, как из-под земли выросла фигура человека в очках и шапке с опущенными ушами. При виде этого человека меня бросило в жар, по его виду, и особенно по очкам, я принял его за фрица. Хорошо что, помнится, он крикнул мне первый и это исключило роковое намерение.
Я попросил его подойти ближе, спросил, что это за место. После ответа по карте в планшетке я определил своё место нахождения, примерно в глубине за своим аэродромом км. 15-17.
*
Снежный заряд как внезапно выпал, так внезапно и исчез. Небо очистилось. Решаю, не смотря на рыхлый глубокий снег взлететь и идти на аэродром. Пробую запустить мотор. Винт не проворачивается. Оказалось, в баллоне нет давления воздуха. Была повреждена система, по-видимому тогда, когда пролетал над передовой, пулемётно-зенитным огнём. Оставалось одно – слить воду из радиатора, чтобы не разморозить мотор.
*
Товарищ в очках – это был какой-то пехотный интендант, звания не помню, рассказал, что в км. 4-5 готовится аэродром для базирования штурмовой части Ил-2. С помощью его я решил обратиться туда. На базу я добрался пешком. Там переночевал, а рано утром командование в моё распоряжение дало автостартер для запуска самолёта через храповик редуктора мотора и масловодозаправщик с горячей водой. Но меня опять ожидала неудача. К самолёту близко было подъехать невозможно, из-за вырытой и занесённой снегом траншеи, мною не замеченной. Пришлось у самолёта оставить охрану и опять возвращаться на базу. А когда я рассказал, что в стороне от самолёта видел неубранные замёрзшие трупы убитых, то командование базы предложило с заправкой и взлётом воздержаться. Да и сам я усомнился в успехе взлёта по рыхлому снегу. Самолёт мог не оторваться. Попросил минёров и каток для укатки полосы взлёта.
Пока минёры прощупывали указанную мною полосу, я тем временем стал думать вот над чем: каток с помощью трактора удалось прогнать через заснеженную траншею, завалив её брёвнами, а вот как загнать автоводовоз и автостартер к самолёту. Стал вдоль траншеи осматривать и выбирать подходящее место. Думал об этом, а в голове невольно вырисовывалась картина боя на этом месте. Кругом трупы убитых, полузанесенные снегом, некоторые были в неестественных позах, с оскаленными зубами, на замерзших и запорошенных снегом лицах выступала щетина. В березовом околке, между стволами деревьев, валялись стреляные и неиспользованные артиллерийские гильзы, шелковые мешочки с порохом, какие-то детали. Минеры что-то тоже там находили, прощупывая полосу, но это меня уже не интересовало.
После того как взлетная полоса метров шести-семи была укатана и готова для взлета, проканителились и никак не могли пригнать автостартер (трактор, затащив каток через траншею, сразу же вернулся на базу). Пришлось всем миром вручную подкатывать самолет носом к траншее так, чтобы заводное устройство автостартера доставало храповик редуктора винта. Кое-как заправив радиатор горячей водой прямо через траншею с помощью удлиненного шланга и таким образом запустив мотор с помощью автостартера, я вылез из кабины и попросил опять присутствующих, предварительно показав и рассказав, чтобы избежать несчастного случая, где можно подойти к самолету с работающим мотором, и сам стал помогать оттаскивать самолет (с работающим мотором на малом газу) хвостом вперед от траншеи. После чего попросил всех уйти с взлетной полосы, развернулся и, прогрев двигатель, стал делать разбег для взлета. Но что это? Мотор работает на полных оборотах, а скорость не набирается, вижу и чувствую, что если даже и оторвусь от земли, то в лес. К тому же пятачок лесной прогалины, на который я сел, до того был мал, что требовал риска, чтобы как-то оторваться и не задеть деревья.
Когда прекратил разбег, развернулся и стал рулить к месту взлета (разворачивался опять же с помощью красноармейцев), то обнаружил, что лыжи почему-то прихватывает. Дорулив, развернулся, не выключая двигателя, вылез из кабины, и понял причину неудачи взлета. Пока мы возились, время ушло. Солнышко стояло в чистом небе прямо над головой. Время было конец февраля, плохо укатанный снег от солнечных прямых лучей чуть немного подтаял, и лыжи при взлете прихватывало. Решил рискнуть еще раз взлететь, но тоже без успеха. Интуиция подсказала больше не рисковать. Дело могло обернуться катастрофой, я рисковал врезаться в лес.
Так в этот день мне не удалось взлететь, и оставив охрану у самолета, вернулся опять на базу, где договорился о повторной попытке взлета в ранние часы утра.
И так на третий день рано утром, захватив с собой человек 15 красноармейцев, автоводовоз и автостартер, повторив вчерашние муки с заправкой и с запуском двигателя, с помощью людей развернул самолет от траншеи, тоже с запущенным мотором, попросил их подержать самолет за хвостовое оперение и консоли, пока я прогрею мотор на полном газу.
Когда приборы показали норму, подал знак людям отойти. Ну! Была не была! С уверенностью, что взлечу, даю полный газ. Машина оторвалась, прямо перед носом надвигается лес. Еле удерживая самолет от падения на крыло, на малой скорости вспух над макушками леса, груз напряженности свалился с плеч, уж очень, мне показалось, слишком медленно набирала скорость на взлете машина, и все же задел за макушки леса. И так всем чертям назло я в воздухе, запела душа. Набрав скорость над лесом, развернулся, сделал коробочку над местом вынужденной, делаю крутой вираж со снижением, поблагодарил красноармейцев за оказанную помощь, несколько раз над ними махнув крылом, и взял курс на свой аэродром.
Так через 5-6 минут с неубранными лыжами был над своим аэродромом. Приземлился и, не успев еще вылезти из кабины, вижу, бежит ко мне главный инженер полка Шиманский Михаил Харитонович. Тут же прибежала братва из техсостава и другие летчики. Им я и рассказал свою историю. В свою очередь мне рассказали, что когда я уже был над аэродромом, мне сигналили ракетами, но из-за сильного снегопада, который, как иногда называют, валил шапкой, я их не видел и аэродром проскочил.
Рассказали мне об известии с соседнего истребительного полка, произошедшем в ту же пору при снежном заряде, когда и я возвращался с задания. Оказывается, одновременно и параллельно и с их аэродрома вылетел на задание старший лейтенант на ЛаГГ-3. И при плохой видимости при посадке погиб.