Лондонские каникулы писателя Флудова

Советский Панк
                О. И.
1.

Сергей Андреич Флудов, писатель, брезгливо поморщился.  Как барышня подол, подобрал клеша.  Запрыгал к дому через двор. От лужи к луже. По островкам древнего асфальта. По кусочкам тверди.

Флудов вращал во рту отчаянно дымившую сигарету. Ну что это такое: халупа из брёвен, сарайчик, сортир, сад. За всем этим – кусок земли под картофель. Наследство…хех!
 
Наследство – это заросший мхом и розами замок. Средняя полоса Англии. Положим, Суссекс. Можно Эссекс. Графство Йоркшир, на худой конец. Неважно. Главное, чтобы роллс-ройс. Вишнёвый. Чтобы старорежимный лакей. Учтивый. Непременно - хорошенькие  горничные. Три. Да полюбезней. А ещё безграничный счёт в банке. И надёжный запас хорошей вод…виски.  Да. Или коньяк.
Вот что такое наследство! А это…

Пегие полуботинки на искусственном меху густо испачкались помётом. В свете заката вспыхнули оконца избёнки. Яблони – маленькие, кривые, зашумели на ветру.

Писателю представился разгар посевной. Жара. Буйство красок и запахов. Преобладает зелёная гамма. Теплый ветер дарит насыщенный букет навоза. Посреди великолепия – Флудов. Сергей Андреич в узких плавках. Значок ОСВОДа на бедре. Ноги – в просторных резиновых сапогах. Он тычет пальчиком в горячий чернозём. Забрасывает фасолинку. Озабоченно ходит с лейкой. Ритмично окучивает чубчики картофеля. Собирает полосатых жучков в банку. Берёт кирпич и…давит, давит, давит их гадкие тела. В кашу. Вдрызг. В месиво.

Флудова передёрнуло. Нет! Уж лучше он подарит это счастье соседям. Разломает разделительный забор. Энергично пожмёт руки колхозникам. Выпьет с ними за сельское хозяйство. И дело с концом…

Темнело. Деревня тихо помирала в кольце новостроя. Многоэтажки светили в сумерки иллюминаторами окон. Закрывали небо. Нависали. Флудов ощутил себя рыбаком на утлой лодчонке. А вокруг - лайнеры.
Он подошёл к забору. Оперся на доски. Жалобно замурлыкал что-то псевдонародное. Напротив высился коттедж. Внедорожники – паркетные, нарядные -- нахохлились у входа. Хищно прижался к земле спортивный автомобиль. Хозяева принимали гостей. Доносились хрипы шансонье, хохот. По газону семенила собачонка в розовой куртке. Гламурная тварь заметила Флудова. Стервозно потявкала.

Писатель погавкал в ответ. Задумался: участок земли, что достался в наследство, видимо, стоит  денег. Каких? Он не знал. Спросить не у кого. Друзья писателя, как и сам Флудов, влачили полубогемное существование.

Литератор порылся в мобильнике. От трубки веяло лихими 90-ми, юностью. Флудов особенно любил пользоваться им, надев малиновый пиджак и лаковые туфельки.

Батарея, как всегда, садилась. Литератор нашёл номер  одноклассника. Потянулись гудки. Послышалось безжизненное «Алло». Флудов представил усталое раздражённое лицо. Знакомого, практикующего адвоката, кормили ноги да хитрость, что изматывало. Писатель был лаконичен:
- Женя? Приветствую! Флудов. С меня коньяк. Повторяю – коньяк. Что стоит кусок земли в Угачёво? А? Не правовой вопрос? Коньяк говорю, хороший! Пять звёзд! Семь! Литр…Ага, узнай, родной…За нами не заржавеет!



2.


Саднило лёгкие. Накрапывал дождь. Писатель вспомнил, что с утра не курил. Полез за деньгами. Их стало много. Во всех карманах. Мелочь перемежалась с крупными банкнотами. Зеленели американские президенты. Выглядывали евро. Возможность перепутать была сопряжена с огромным риском.

Флудов употреблял одни и те же сигареты, в пачке серой, как обыденность. Писатель содрал нежную плёнку. Оторвал фольгу. Вставил в зубы крепкий фильтр. Вдохнул  первую невнятную затяжку. Рот наполнился вкусом клея и картона.

А хотелось, к примеру, сигар. Мечталось, допустим, о виски. Русскому писателю положено кутить. Тем более, если он напичкан деньгами.  Это естественно. Никаких излишеств. Бабы. Водка. Тройки лошадей. Цыганский табор…

Флудов понимал – нельзя.

Выйдя из обменника, писатель купил лишь сигареты. В супермаркете приобрёл обещанную бутылку коньяка. Затем сел в маршрутку и, забившись в уголок, поехал домой.

Дома запер дверь на три оборота. Навесил цепочку. Подпёр тумбочкой. Задёрнул шторы. В тусклом свете ночника пересчитал деньги ещё раз. В нём нежданно проснулся любитель арифметики. Литератор порывисто карябал на листе столбики цифр. Азартно щёлкал костяшками счётов…

 Три неровные стопки лежали на столе. Треть в долларах, треть – в евро, остальное -- рубли. Сумма, вырученная за участок, получилась немаленькая. Хотя Флудов продал дёшево. На радостях писатель сплясал вприсядку. Спел куплет гимна. Пробежался по коридору. Угомонившись, достал «Полуроид». Запечатлел себя на память. Безумец на фото сверкал глазами.

Однако на что потратить деньги? Он не знал. Их оказалось слишком.
Автомобиль? Нет прав. Литератор слишком дорожил свободой выпить. Уважал её даже больше, чем свободу слова… К тому же гараж. Вдобавок бензин. Возможно, ремонт. Покупать себе обузу Флудов не хотел.

Компьютер-интернет, сканер-принтер, факс-модем? Чепуха. ПЭВМ предвещал оголтелое геймерство. Днём и ночью. До одурения. Осиротить литературу Флудов не мог.

Стать обеспеченным бабником Сергей Андреич не собирался. Даже на время. Негоже донжуанить на шальные деньги. Как дополнение к миллионным гонорарам – да, бесспорно. Но это ещё нужно заслужить. Иначе -- плохой вкус. Дурной тон.

Тупо запить было бы логично. Поступком честным и благородным. Однако Флудов зарёкся. Пьянки – будни. Ему же необходимо вырваться из рутины. Окунуться в праздник. Напитаться необычным.



3.


В терзаньях прошла неделя. Потянулась вторая. Третьего дня Флудов стукнул шкаф. Боль в ноге выветрила муть раздумий из головы, одурманенной табаком. Писатель упал в кресло. Пошаливало сердце. Тряслись руки.  Сергей Андреич подумал о том, что нужно пить меньше кофе. Нервничать не так бурно.

Писатель знал, деньги – зло. Но чтоб такое! Сумма неожиданно повергла в  кризис. У креативного литератора  не оказалось идей. Для конкретного жизненного мероприятия Флудову недоставало фантазии. Смелости, щедрости, энергичности. Дела приключенческого, экстремального и благотворительного характера были  не по нутру.

Писатель подошёл к телевизору. Экран исказил бледное лицо.  Включилось на новостях. Чернуха. Нет. Нужно расслабиться. Писатель покрутил переключатель. Остановился на «Мире приматов». Передача про то, как гориллы грызут скалы от безысходности, представилась  упоительной. Сказалось созвучие настроений.
Этот канал Флудов смотрел три дня и три ночи. Литератор  погрузился в эфир. Сквозь голову свободно проходили картинки, звуки, образы. Писательская сущность противилась. Обывательская – ликовала.

Сергей Андреич вдруг вспомнил, насколько сладостно не думать. Не мечтать. Не хотеть.

Вечером четвёртого дня, очумелый Флудов вышел на улицу. Добрёл до остановки. Промочил ноги. Замёрз. Сел в лязгающий троллейбус.
На конечной писатель спустился из троллейбуса как  матрос по трапу броненосца. Было сыро и тревожно. На выходе трахнуло током. Легонько. Флудов криво улыбнулся. Мстительно закурил. Мысли глухо ворочались  в районе поджелудочной, не в силах вырваться наружу. На пересечении Лизоблюдова и Пресмыкаловской писатель попытался стошнить.

Строительные завалы нового Кузнечно-Кадрового Управления засвидетельствовали попытки  избавится от душевных проблем посредством манипуляций с телом.

Писатель вернулся на остановку. Сел на лавочку. Попытался взять себя в руки. Не получалось. Флудов знал, что это практически невозможно. В его случае. Литератор  ощущал в душе  страшный маховик, что раскачивался из стороны в сторону, от желания к желанию, от стремления к стремлению.

Масса страстишек, близкая к критической, не давала писателю покоя. Флудов не мог определиться, чего хочет. Самая изысканная реализация любого желания была бледной тенью самого желания. Ужасный разлад между хотением и реальностью терзали душу.
В тот вечер он почувствовал, как мир давит, душит. Он ощутил, что окружающее – огромный капкан, ловушка, западня. Мир разжигал жажду, но утолить её не мог. Флудов увидел, как облака протискиваются сквозь плотное небо, истекая кровавым потом. А многотонный колосс сидел на лавочке и не мог пошевелить глиняной волей. Веки окаменели.  Безысходность разлилась по окрестностям.
Флудов обхватил голову и завыл.

Уазик цвета гжель подкрался неслышно. Милицейский майор высунулся из дверцы посредством озабоченной головы водителя. Через него же поинтересовался самочувствием Флудова. Не дожидаясь ответа, дал распоряжения по удалению депрессирующего с улицы. Флудов встрепенулся. Скинул философские вериги. Бодрым галопом скрылся в подворотне.

С адреналином у русских писателей всегда порядок. Флудов начал задыхаться только через 200 метров. Довольно, не заяц – властно сказал он себе. Остановился. Сдвинул крупноволосую шапку со лба. Раскинул шарф по плечам. Вышел на пешеходную Поэтическую.

Улица кишела гражданами. Со столичным накалом, чуточку фальшивым, кипела вечерняя жизнь. Топорщились шубы. Брякало золочёное серебро. Плыли североамериканские дредноуты и германские утюги с красивым женским именем. Навязчиво горел неон рекламных вывесок. В толпе Флудов чувствовал себя как рыба в воде. С удовольствием прошелся до площади Вождя, пыхтя сигаретой. Коллективное одиночество действовало бальзамически.

На пересечении Имперской и Александровской Флудов остановился у кафе «Юпитер-Кондитер». Несколько лет назад он сидел тут за столиком и наблюдал, как прелестная девушка уплетает шесть видов пирожных. Флудов упивался кофиём и гармоничным арфоподобием её голоса. Он вдохнул аромат свежей выпечки и корицы. Воспоминания приятно обожгли.  Флудов зашёл в кафе.

            

4.


   В те времена Флудов работал в архиве суда. Милое дело. Стабильный заработок. Тупая монотонная канцелярская работа. Флудов симпатизировал ей. Безмятежное бюрократическое существование тревожило соседство с ксероксом. Сотрудники постоянно что-нибудь копировали.  Ксерокс бегеможьи открывал пасть, воняя больничным после каждого свечения. Флудов полагал, что это вредит. При использовании аппарата спешил удалиться в туалет. Пыхнуть. Ещё писатель боялся архивного клеща и того, что его когда-нибудь придавит делопроизводством.

Флудов ликовал, когда в архив заходила миловидная блондинка Оксана. Обычно она копировала документы для себя и напарника по кабинету, успевая побеседовать с Флудовым о насущных проблемах олигархии, посветить в тайны судебного общества и похвастаться новым маникюром. Флудов впадал  в скверно скрываемую эйфорию при каждом её появлении. Девушка обладала редчайшим свойством не напрягать, но ненавязчиво радовать. Ему казалось, что он знаком с ней прорву лет. Оксана подкармливала писателя шоколадом, дарила ручки, блокноты, календарики. Флудов бережно относил богатство домой. Не смея пользоваться, складывал в коробочку.

Нежность к девушке росла как снежный ком. День ото дня. И вот наступил апофеоз. Оксана притаранила Флудову в архив приёмник. Назвала «Пухленьким». Чмокнула писателя в неандертальскость надбровных дуг. Пританцовывая под песни женщин Южной Полесии, что раздавались по единственному каналу, Флудов в два часа выполнил всю норму. Вспотевший, счастливый, грохнулся он на табурет, и понял, что нужно видеться с Оксаной чаще и продолжительней. Флудов набросал на огрызке бумаги план. Коварно засмеялся.

Утром следующего дня Флудовым был поставлен вопрос о сортировке делопроизводства за прошлый год. Начальница архива дала добро на списание дел  в утиль. Флудов поклялся, что сделает всё сам, причём в рекордные сроки. Женщина давно подозревала Флудова в латентном фанатизме и не удивилась.

Писатель, как угорелый вязал дела в объёмные стопки. Подчёркнуто аккуратно складывал их в угол у входа. Хитроумный угол постановки, незаметный для посторонних, превращал четырёхметровые стопки в пизанские башенки. Выждав момент, когда в архив зашёл напарник Оксаны, Флудов с кротким видом вышел, якобы для того, чтобы не мешать, а сам незаметно двинул ногой по  нижней папке, на которой держалась  конструкция. Краеугольный камень послушно выпал. Через секунду Монблан бюрократического производства низринулся на несчастного сотрудника, что мирно возился с ксероксом.

…Флудов медлил и после того, как услышал глухие стоны несчастного. Выдержав драматическую паузу, Флудов прокашлялся и завопил дурным голосом.

В расчистке завала принимал участие отдел исполнения, женщины из канцелярии и несколько особо сердобольных судей. Флудов прикинулся пострадавшим и в это время пил валериану в подсобке. При выяснении обстоятельств катастрофы, Сергей Андреич хладнокровно сослался на миграцию подвальных крыс. Ему поверили. Его пожалели. Напарника отправили на больничный. Девушка осталась в кабинете одна. Флудов потёр  деятельные ладошки. Операция «Оксанчик» выходила в решающую стадию.


         5.


На следующий день Флудов заперся в архиве. Выбрал делопроизводство поважнее. Взвесил на руках как арбуз. Впился в него зубами. Отгрыз угол. Обильно обслюнявил титульник. Потрепал корешок. Вырвал несколько страниц. Пару-тройку производств выкинул на крышу. Спустился в подвал. Поймал жирную крысу. Скрутил ей шею. Отнёс в архив. Положил на видное место. Запихнул  трупу в рот кусок производства. Потом Флудов сделал трагическое лицо. Направился к начальнице.

Приехала бригада крысоловов. Парни жевали табак. Сурово рыгали. Разводили кипучую деятельность. Флудову предложили попастись. Он отказался. Высказался о необходимости вносить номера производств в электронную базу. И вызвался взвалить на себя тяжкое бремя, тем более, что работать предстояло  напротив Оксаны.

Ему пошли на встречу. Инициативу следует поощрять. В смысле наказывать. И не только в армии. Третьего дня, утром, намарафеченный и заглянцованный, предварительно отутюжив всё – от шнурков до манишки, Флудов втиснулся в заветный кабинет. Ноги подло подгибались. На бледном лице по-мышиному пухли красные от недосыпа глазки.

Всю ночь Флудов готовил речи. Просчитывал возможные направления разговора. Сочинял лихие реплики. Писатель с ходу завёл наступательный монолог о смысле жизни, погоде и о том, какой он дивный литератор. К несчастью, Оксана оказалось удивительно эрудированной. Куда более, чем предполагалось. Она давила писателя интеллектом. Флудов покрывался насыщенными пятнами румянца, липким потом неуверенности, глупил. Он в одночасье стал косноязычен и от волненья нёс выдающуюся чушь. Со стороны действо напоминало диалог деда-маразматика с умницей-внучкой. Цветущей. Юной. Занятой.

Рабочий день подходил к концу. Флудов втыкал в монитор, по которому вот уже несколько часов плавали виртуальные рыбки. Задор исчез. Реплики оказались неуместны. Флудов размышлял о несправедливости бытия. Украдкой грыз ногти. Тихо вздыхал. Оксана  стучала лакированными коготками по клавишам. Звонко беседовала с гражданами по телефону. Несколько раз предлагала Флудову кофе. На это он не смог ответить ничего вразумительного. Помнил же, что альтернатив немного, две, но они вылетели из головы. Всё было настолько плохо, что дальше некуда. Флудов принялся собираться начинать уходить. Десять минут отряхивал несуществующие крошки с колен. Вытирал лоб платочком. Прокашливался.

У Оксаны зазвонил мобильный. Флудов вздрогнул. Рыбки на экране исчезли. Из разговора стало ясно, что планы провождения вечера у неё резко изменились. Желаемое внезапно свершилось. Тупизм и терпение перетёрли всё. Девушка сама предложила Флудову куда-нибудь сходить…

   

   6.


…Флудов заказал двойной кофе. Сел за столик у окна. В вязком тумане надрывно релаксировал город. Получалось тяжело. Горожане, пьяные, шумные, были измождены и не выглядели счастливыми.

Тогда тоже стоял туман. Оксана щебетала о всякой всячине, уничтожая пирожные. Флудов рассеянно слушал. Блаженствовал. Нравился сам звук голоса. Мимо текло повествование с элементами мемуаров в обрамлении жалоб на девичью судьбину. Флудов складывал рассказ в цельную картинку.

С детства Оксана была подвижным ребёнком. Сигала по стройкам. Прыгала с третьего этажа с зонтиком в песок. Кувыркалась на турниках. Любила физкультуру. Подвижные игры. Одновременно состояла в пяти кружках и секциях. Увлекалась жизнью как таковой.
Потом поступление в лицей, класс с изучением иностранных языков – ибо престижно. Учёба на юридическом факультете – по той же причине. Институтские годы ознаменовались целенаправленым завсегдатайством в ночных клубах города. Ударным тусительством. Множеством поклонников. Скандалами. Слухами. Сенсациями.

Флудов невольно проводил аналогии.
Детство, проведённое за просмотром партийных заседаний, новостей, балета. Книги. Стрессовое посещение школы. Воскресенье – день меланхоличный. Затяжные ОРВИ. До четырёх месяцев в год. Книги. Неуклюжесть. Комплексы. Книги. Друзья, поздние, но хорошие. Расцвет вольнодумства. Стихи. Рок. Гитары. Подвалы. Пьянство. Оглушённое счастье. Концерты. Пьянство. Песни. Подражание кумирам сцены. Немытые патлы. Институт. Литературоведение, специальность – писатели времён упадка. Специалист широчайшего профиля. Небывалая свобода. Апломб. Девушки. Более аккуратная причёска. Снобизм. Окончание ВУЗа. Лёгкая паника. Похмелье как доминанта внутреннего мира. Безработица. Рука тянется к прозе. Проза тянется к маразму. Случайное трудоустройство в архив суда.

Флудов пристально посмотрел в зелёные глаза, что улыбались ему (и всей Вселенной) из полумрака кафе. Оксана приканчивала последнюю булочку. Стол был завален жизнерадостными крошками…Флудов понял – он не потянет. Нужно перебороть себя и уходить, желательно – по-английски.

По-английски! Оксана много говорила о Туманном Альбионе. Флудов поправлял её – Альбион не Туманный, но Коварный, -- от капиталюг добра не ждите!

В тот вечер Флудов ушёл по-английски. Не прощаясь. Сказал, что идёт пудрить носик. А потом целую неделю дурил мозг спиртным. Сочувствующие чередовались. Тост не менялся. «Чтобы выперли!» -- провозглашал Флудов. Так и вышло. Писатель добился своего. Из суда выгнали. На память о сказке у Флудова осталась коробочка с блокнотами да злобное раздражение на себя.

Флудов цедил двойной кофе. Его подали в тех же чашках, только немного выщербленных. Воспоминания возвращались комплексно: запахи, ощущения, настроения.

 Оксана говорила о Лондоне, в котором никогда не была, но в котором так хорошо, что просто не описать, и это вне сомнений.
Лондон, -- бормотал Флудов в сладостной полудрёме, -- Лондон, мать его ети! Лондон…Он вдруг подумал, что не вредило бы туда съездить. Неизвестный город неожиданно представился местом сказочным, желанным, нужным.

Не вредило бы! Да что там! Он обязан поехать. Более того – остаться, стать великим писателем ТАМ. Быть светочем для загнивающего Запада. Оросить влагой бытового благополучия гранулы социалистической мудрости. Заварить состояние на романах. Завести кошечку. Переводчицу. Построить виллу. Купить лимузин. Пресытиться. Выгнать кошку. Позже – бабу. Пропылесосить дом. Побриться. Заглянуть в будущее с оптимизмом. Телеграфировать в Бредск. Пригласить Оксану. Совершать с ней прогулки верхом на вишнёвом роллс-ройсе. Беседовать о Шекспире. Вкушать пудинг. Дарить алмазные подвески. Заниматься прочими глупостями. На худой конец просто привезти ей мешок сувениров. Если, конечно, она туда ещё не съездила…

Флудов порывисто вскочил. Табуретка ещё падала, а Флудов уже остервенело заматывался в колючий шарф, выбегая навстречу мечте. Всё решено. Флудов. Едет. Лондон.
И это хороший способ промотать наследство.

         
7.


Флудов спешил домой. Пересчитать деньги. Магазины и бутики, щедро натыканные по Александровской, закрывались. Ребристые ширмы скрывали от потребительского взора тряпки, телефоны, мебель. Но одна витрина ярко светилась. Салон господина Холодова не спешил закрываться. Строй манекенов в претенциозных облачениях высился за стеклом.

Флудов посмотрел на своё отражение в витрине. Решил, что негоже рассекать по Лондону в кедах и брюках «в ёлочку». Писатель собрал в кулак  эстетическое. Всё прекрасное в себе. Строго взглянул на коллекцию. Счёл приемлемой. Дёрнул за латунную ручку. Звякнули колокольчики. Внутри -- кавардак. На ворохе тряпья сидела пергидрольная красотка лет сорока в соболиной шубе. Рыдания сотрясали тяжёлые золотые амулеты на груди.

- Что Вам угодно? – спросила она, сморкаясь в норковый платок.
- Эээ…Я бы…Хотел бы… - отозвался Флудов.
- Уважаемый, - сказала женщина, - будьте лаконичны. Не видите? Я разорена. Говорите, что Вам нужно скорее. Не мешайте упиваться горем. Это всё, что мне осталось.
- Еду в Лондон. Нужен костюм. Хочу что-нибудь неизбитое. Но практичное. – Флудов порылся в модельных терминах – Кэжуал, знаете ли, подошёл бы…Только я завтра расплачусь, чуть что. Сейчас денег нет.
- Родной мой, -- всплеснула руками женщина, - Меня завтра пулемётчики в Сибирь погонят. Можешь взять костюм с того манекена и проваливай.

Флудову всегда импонировала творческая утрировка. Нагнетание ситуации путём нехитрых словесных конструкций. Напяливая дивный костюм чернильного цвета, он смаковал слова: Сибирь, пулемётчики,  эта женщина, словно жена декабриста, борьба с режимом…

Писатель на выдохе втиснулся в брюки. Костюм активно кололся. Скованными шажками подошёл к зеркалу. Расклешённые брюки, очень узкие в ляжках. Острая стрелка – там, где положено. Ещё одна сбоку. Пиджак с короткими рукавами не застёгивался на благородных объёмах литератора. Флудов выглядел подстрелено. Стало быть, стильно – смекнул писатель интуитивно. Ещё Флудов содрал с манекена оранжевую клетчатую рубашку и красный галстук, что вязался поверх воротника. Госпожа Холодова подарила писателю остроносые ботинки на тонкой шнуровке. Сказала, что Флудов ничего не должен. Повеселил и на том спасибо. Развернула бранный спич о муже, что проектировал одежду. Сказала, что с таким барахлом они были обречены разориться. Писатель поблагодарил – поспешно и горячо. Замаскировал обновки плащом. Вышел.

В автобусе Флудов восседал ножка за ножку. Интеллигентно хамил кондукторше. Ощущалась избранность. Он парил над толпой, облачённой в китайский и турецкий ширпотреб. «Кэжуал есть кэжуал» -- вертелось в голове непонятное слово.

Дома Флудов ещё раз пересчитал деньги, покурил, выпил кофе, включил телевизор. Вредные привычки множились.  Писатель чувствовал себя неплохо. Писатель придумал себе цель. Возомнил себя человеком. Более того – стабильным обывателем.  По телевизору показывали «Шерлока Холмса». Флудов совсем влюбился в Англию. Подумал о том, как это ему, болвану, раньше в голову не пришло съездить.

Все великие писатели слонялись по заграницам. Гоголь жил в Риме. Горький на Капри. Маяковский кривился от Америки. Стало быть, и  Флудову пора. Заграница писателям на пользу.


8.


На следующий день Флудов расплывался на диванах турфирмы. Девушка, сидевшая напротив, машинально бубнила про Турцию. Сергей Андреич с демонстративной ленцой листал буклеты. По прошествии часа Флудов вымолвил: «Фи, азиатчина». Вальяжно – не взирая на протесты, – закурил. Перешёл к делу. Представился писателем. Назвал несколько работ. Посмотрел на девушку. Ноль реакции. Флудов впал в раздражение. Провозгласил, что ему позарез нужно отвиснуть в Лондоне. Причём не как быдлу в автобусе, а что-нибудь концептуальное. И за ценой он не постоит, ибо, знаете ли, гонорары девать некуда.

Девушка дотошно уточнила, за какой именно ценой клиент не постоит. Флудов, зардевшись, назвал приблизительную сумму. Девушка пристально посмотрела на него. Человек в чернильном костюме в крупные катышки дрыгал ножкой. Подкуривал очередную сигарету. Девушка заломила бровку. Принялась звонить директору. Тот поручил уважить клиента. Сказал, что непременно  что-нибудь придумает. Лоха упускать нельзя.

Девушка повесила трубку. Уверила, всё получится. Эксклюзив в разработке. Приходите через три дня.

За это время Флудов стал ярым англофилом. Устраивал ежечасные фай-о-клоки. Прочитал кое-что из Шекспира. Отметил, что Вилли писал неплохо. Ходил по дому с разговорником. Пересчитывал деньги. Грезил Лондоном. Впадал в психоз.

В назначенный срок Флудов с признаками бессонницы на лице, тускло сверкая глазами, явился в турбюро. Девушка сказала, что всё будет в шоколаде. Некто Вазгенчик, приятель директора внедрит Флудова в недра богемной жизни Лондона. Флудов всё же устрашился предложенной сумме. Потребовал лично поговорить с начальством. Директор с характерным акцентом сказал в трубку «обижаишь». Писателю расхотелось спорить.

Флудов отдал две трети суммы. Ощутил себя обманутым. Ему выдали билеты на самолёт. Волноваться нечего. Вазгенчик встретит его в аэропорту.

С тяжёлым сердцем и лёгкими карманами Флудов вернулся домой. Выезжать утром. Писатель пересчитал остаток. Подгорюнился. Понял, что на такси раскошеливаться уже нельзя. Аэропорт в десяти километрах от города. Сущий пустяк. Флудов собрал сухари, огрызок колбасы и чистое бельё в армейский сидор. Достал со стеллажей раскладной велосипед для юношества. Насос. Принялся надувать заскорузлые шины. На это и на трясущееся волнение Флудов потратил всю ночь.

В пять утра писатель облачился в непревзойдённый костюм от Морозова, надел плащ монгольского яка. Запихал велик в лифт. Спустился вниз. Покряхтывая, сел верхом. Велосипед скрипел. Флудов злился. Рассвет занимался. До аэропорта было далеко. Флудов налёг на педали.

Спустя три часа упорного педалирования вдалеке наметились очертания башни аэропорта. Взмыл кукурузник. Флудов, сипя лёгкими, торжествующе оскалился. Недалеко от аэропорта спешился. Спрятал велосипед в кустах. Полюбовался на катофоты. Встревожился.  Замаскировал мхом. Зашагал навстречу мечте.


9.


В самолёте Флудов глушил коньяк. Злоупотреблял конфетами. Уже над Краковским Воеводством захотелось петь. И в туалет. Было бы глупо в чём-то себе отказывать. В кабинке он тихонечко спел. Нервозность не прошла. От волнения тошнило. Флудов засосал баночку валерианы.

Писатель представил, как самолёт летит в ночном небе. В тёмной синеве -- месяц. Неподвижно висит голубая звёздочка. А мимо скользит ещё одна – самолёт, помигивая всем желающим фонарями на крыльях. С земли это зрелище всегда завораживало. И вот он летел сам и не чувствовал ничего кроме неуверенности и липкого страха. Флудов вздрогнул. Сон не шёл…

В аэропорту писателя встретила суета мира сего и Вазгенчик. Оба явления сложно было разделить. Вазген  нашёл Флудова, который присел на сидор в уголку, и пытался таки поспать. Темпераментный армянин скорострельно плёл что-то о великой и нерушимой дружбе. Сергей Андреич сразу же невзлюбил гида как муху, что мешает спать.

На улице стояла тёплая солнечная погода. Флудов счёл это отвратительным.  Вдалеке блестели высотные здания. Шныряли негры, желтолицые, мулаты.

Где смог? Где дождь? Бейкер-стрит? Где леди? Джентльмены? Что я делаю здесь?

Эти вопросы Флудов задавал себе в гостинице, куда они добирались сначала в кебе, потом на метро, потом опять в кебе, и, наконец, пешком. Гостиница напоминала домик Барби. Вазгенчик велел экономить в счёт приближающихся мероприятий.
 
На следующий день писатель почти взял ситуацию под контроль. Купил угловатую бутылку виски. Перелил во фляжечку. Часть в рот. Лондон предстал в манящем свете. Писатель развил творческий успех полпинтой пива. И почувствовал себя как дома.

Всё испортил Вазген. Он нарисовался в полдень. Предпринял попытку вытянуть писателя из номера. Флудов спросил кому и зачем это надо. Армянин начал тыкать в сознание тривиальными «обижаишь». Он настолько назойливо мельтешил в кадре, что Флудов сдался. С гордым вызовом облачился в чернильное великолепие. Повязал галстук. Вышел в свет.


10.


Первым номером программы значилось посещение королевского парикмахера. Этот человек, судя по россказням, каждые две недели правил седеющие локоны принца Чарльза. Флудов представил парусообразные уши принца. Синие прожилки. Августейшую серу. Впал в благоговение. Писатель стригся не часто – на Новый год и День Победы. Но на этот раз решил нарушить график. Прибегнуть к услугам мастера ножниц.

Флудову представлялось, что парикмахер встретит его где-нибудь в здании Парламента. Или на лужайке. В роскошном парке. Хотя бы в добротном салоне с дубовыми стенами и ручками из слоновой кости. Но Вазген привёл писателя в мрачный полуподвал, где пахло жареной картошкой с салом. Запах, впрочем, подействовал умиротворяюще.

Спустя час ожидания, который Флудов коротал, как истый денди, за виски и покуриванием, в подвал спустился человек семитской наружности с кожаным чемоданом. Старик пытался придать лицу чопорное выражение, однако руки его дрожали.

Писатель взгромоздился на стул. Старик принялся за дело. Виски седативило. Флудов окинул осовелым взглядом набор инструментов. Подумал, что даже такое разнообразие не приведёт в порядок его голову. В плане метафизическом. Впрочем, и причёска не удалась. Через час  Флудов встрепенулся. Сеанс неуверенного труда подходил к концу. Голова приняла вид угловатой абстракции. Торчали стриженые вихры. Волоски кололи шею. Предел писательского терпения, которое было поистине безграничным ввиду того, что Флудов всё время проспал, подошёл к концу. Старикашка побрызгал омерзительной жидкостью. Заслезились глаза. Писатель зашёлся кашлем и выбежал на свежий воздух.

Отдышавшись, он вернулся для дальнейших разбирательств. Но парикмахера и след простыл. Вазгенчик с невозмутимым видом дышал в открытую форточку. На вопли Флудова ответил, что даже у самых именитых мастеров случаются осечки.

Флудов вскипел. Сказал, что с такой шевелюрой никуда не выйдет. Хотя бы потому, что костюм слишком хорош, да кепки нет. Вазген сказал на английский манер – базару ноу, -- мол, переживать не о чем. Сейчас поедем к шляпных дел мастеру – лучшему в Лондоне.
Писатель сказал: знаем мы ваших почётных. А сам вдруг подумал, что нужно дать Вазгену в лыч. Но передумал, потому что увидел, как парикмахер уезжает на добитом корче со двора. Он сдавал задним ходом. Машина тиликала «Ты одессит, Мишка…».

Флудов выбежал следом. Автомобиль был плох -- писатель почти его догнал. Всаженное виски придавало спортивной злости. Флудов, жаждущий возмездия, изо всех сил сучил ногами. Чужой город двигался навстречу рыжими стенами заводских построек, чахлыми деревцами, шпалой, что весьма неожиданно попалась под ноги…
Писатель запнулся на всей скорости. Упал нетипично. Ни локти, ни ладони не познали упоительной шероховатости асфальта. Даже колени не пострадали. Живительную мощь покрытия приняла на себя правая скула писателя и подбородок.

Не смея думать ничего, Флудов встал. Правая часть лица горела. Пульсировала. Флудов знал – это начало. Дальше будет только лучше. Только краше.

Решительным шагом писатель вернулся к Вазгену. Затребовал перекиси и ваты. Гид надолго пропал. В одиночестве Флудов вдоволь насмотрелся на себя в зеркало.  Половину лица покрывала роскошная ссадина. Кровь сочилась из крошечных ранок. Запекалась. Глаз пух.

Вазгенчик принёс медикаменты. Сказал, что Флудов, в принципе, может ощутить Лондон, и не выходя из гостиничного номера. Запросто. Шляться по городу, чтобы узнать его – пошлость. Обывательщина. Он разглагольствовал о хорошем телевизоре, о том, что «Сэрожа – писатель», и что он обязуется раздобыть брикет бумаги и ручку. Возможно,  «паркер».

-- Ручку? – рассвирепел Флудов, -- Ручку?! – Я знаешь куда её тебе засуну? К кому ты меня привёз, проходимец? Пьяная макака стрижёт лучше! Понимаю: дедушка иммигрант. Дедушка хочет есть. Лондон – не Мариуполь. И даже не Одесса. Дедушке нужен приработок. Но не за мой же счёт! Я, в конце концов, наследство проматываю. А ну-ка дай прейскурант.

-- Итак, -- сказал он, ознакомившись с содержанием. – Чудненько! Посещение старейшей в Лондоне шляпной мастерской. Вот туда мы и поедем.

Вазгенчик выразительно покосился на стремительно запухающий глаз. Флудов привёл железный довод – уплОчено, и велел подавать карету.

«Карету» дожидались на станции метро среди прочих негров. Приехал целый подземный обоз. К тому времени Флудов напоминал форменного алкаша-горемыку и сам себе ужасался, глядя на отражения в стёклах.

Мастерская по пошиву располагалась в современном здании, на 12-м этаже. Эксклюзивность мероприятия заключалась в том, что на писательскую голову водрузили чудовищное приспособление для  изучения параметров. Сфера из латуни, кожи и дерева была надета на Флудова, после чего он стал похож на сидящее дерево с раскидистой кроной. Аппарат был сконструирован во времена кого-то из Людовиков. Был, стало быть, импортным. Специалист заботливо подкручивал винтики и шарнирчики, завязывал тесёмочки, пока писательская голова не оказалась детально зафиксирована. Прибор показал результат в дюймах. Снятие мерки само по себе должно было привести клиента в неописуемый восторг. Флудов рассеянно скучал. После замера ему любезно предложили пошить шляпу. Флудов обстоятельно справился о цене. Пришёл в ужас. Истерично отказался.

На улице писатель купил ядовито-красную бейсболку. Водрузил на многострадальную голову. Выкинул галстук. Подкатал рукава. Заправил брючины в носки. Принял вид бескомпромиссный.


11.


-- Мама анархия, папа – стакан портвейна! – волна тёплого перегара накрыла ухо часового. Флудов орал в медвежью шапку. Ему казалось – что перед ним большой микрофон в шинели. Нарядный солдатик стоял не шелохнувшись. Флудов распалялся.

 Два часа назад Флудов сбежал от Вазгена туда, куда глядели писательские глаза. На улице стояла весна. Чужая! Царил авитаминоз. Тотальный авитаминоз бытия. Писатель выписал себе рецепт.  Пиво – успокоительное. Коньяк – антидепрессант. Сигареты – витамины. Бывали и не такие рецепты. Употребил всё за магазином в скверике. Чужая земля плавно вздрогнула. Земной шар послушно завращался под шаткой поступью. Директору мира с неизбежной закономерностью захотелось доколебаться до кого-нибудь.

Флудов повстречал их у Тауэра. Ребята что надо. Болезненно отутюженные брюки. Тупоносые ботиночки, надраенные до зеркального блеска. Игрушечный карабин. Высокая шапка, нахлобученная по самые брови. Флудов считалочкой выбрал того, что справа.

Особенное удовольствие причиняла недвижимость часового. Писатель перешёл на визг:
- Ну что, милитарист, очко играет? За ВДВ, мазут, ответишь?!
Словами Сергей Андреич не ограничивался.
- Дай ружьишко посмотрю, - теребил он часового. Однако тот продолжал стоять не шелохнувшись. Писатель всерьёз рассмотрел возможность снять с него шинель на память.

Однако вдалеке появился полисмен – Флудов заметил его боковым зрением. Сергей Андреич расплывчато заулыбался. Приготовился к сопротивлению властям. Хладнокровно подкурил, обильно роняя на мостовую дрянные пинскдрев-спички.

На расстоянии приемлемой слышимости писатель открыл рот:
- Что, угнетатель, в рожу давно не получал? – спросил он с английским акцентом, чтобы милицанер сразу всё понял.
Но человек в синем шлеме с бляхой понял всё  по-своему. Прокомментировал происходящее в рацию. Неспешно шёл в сторону Флудов походкой ковбоя. Правая рука его еле заметно подёргивалась к кобуре. Писатель в свою очередь решил отлить. Дерзко и демонстративно. Левая рука его отчётливо легла на ширинку.

Атмосфера накалилась. Вспыхнули фотовспышки. Толпа японских туристов одобрительно загалдела. Флудов почувствовал -- это звёздный час. В памяти промелькнула картинка: восьмой класс, заветная бутылочка «Вежабельского», острая нужда, тинэйджер Серёжа писает на угол родной школы, а через футбольное поле, подминая сандалиями васильки бежит, бежит -- весь такой одухотворённый,  участковый…

Флудов резко дёрнул вниз. Вжикнула молния. Англосаксонские зенки полисмена округлились. Татароватые очи Флудова холодно прищурились.

Внезапно, словно из-под земли, возник Вазген. Помельтешил перед полицейским. Обнял его за плечи. Тот не противился. Начал что-то доказывать, жестикулируя и белозубо улыбаясь. Конфликт был улажен в полминуты.

Вазген крепко ухватил писателя под локоть. Отвёл в сторону. Подальше от греха и японо-туристов. Флудов старался не смотреть в глаза гиду. Ему не было стыдно – он ещё не протрезвел – просто окончательно уверился в гипнотических способностях армянина.
Вазген решил пресечь возможные проблемы форсированным допаиванием писателя. Предложил отужинать в одном из престижнейших клубов Лондона.

Высокопарные слова уже не трогали литератора. Флудов справился о конкретных гарантиях:
- Водка будет? - спросил он.
- Да будет водка! – выкрикнул Вазген как манифест и запихал писателя в кеб.


12.


Вина лились рекой. Флудов выискал среди мейнстрима коньячный родничок. Притаился с бокалом. Наблюдал из угла.
Вокруг бушевал праздник с ярко выраженным южным колоритом. Вазген совсем забыл про подопечного, горячо заспорив о чём-то с человеком в брутально-полосатом костюме.

Флудов рассуждал о том, что вообще этническая тусовка это неплохо.  Флудову нравилась армянская культура, алфавит, природа. Любимые писатели и композиторы Флудова оказывались, в конечном итоге, армянами.

С другой стороны, думал писатель, если всё так сильно нравится, то отчего же было не сгонять в Армению? Нет уж! Справедливо ожидать от Лондона – Лондона. Как от конька – загонов. Как от Вазгена – шарлатанства.

Поэтому Флудов раздражался. Сильно. В итоге перевернул стол. Высморкался в скатерть. Втёр башмаком горчицу в паркет. И – до разбирательств – через кухню, как в дешёвом боевике, ушёл.
Вслед за ним выбежал Вазген. Гид возмутился хамством. Его лохотрон – лучший. Его клиенты никогда не жалуются.
- Ага! Спасибо, дорогой! Я тоже не жалуюсь! Но где дождь? Смог?  Где, блять, Бейкер-стрит?! – вскричал Флудов.
- В Риге! – нашёлся гид.

Флудов вдруг впал в раздумье о стереотипных киношных образах и тут же охладел. Тихо попросил вернуть остаток денег и проваливать.

Вазген с охотой выполнил просьбу.

Ночь писатель коротал под мостом. Не из пристрастия к типичному образу ночёвки лирического героя. Просто начался дождь. Нависло нечто, напоминавшее смог. Ухоженная улочка жлобски расплывалась в свете фонарей.

Уж не Бейкер-стрит ли? – спрашивал Флудов себя, согревая озябшее тельце газетными листами и сарказмом.


13.


Цепкая писательская память всё же спасла Флудова от перспективы стать лондонским бомжем. К утру Сергей Андреич вспомнил название гостиницы. Замёрзший, похмельный, категорично покашливая, катился он в кебе по просыпающемуся городу.

В апартаментах Флудов первым делом запихал в сидор полотенца из ванной. Перелил в баночку мыло. Несколько успокоился. Заказал еду в номер. На два дня стал отшельником. Жвачник бормотал что-то на британском наречии. Флудов покровительственно совал руку в ведёрко с попкормом. Кривился от вульгарности звучания слов. Перекрикивая телевизор, пел «Катюшу».

Связь с Родиной Флудов поддерживал посредством снов. К утру писателю показывались красочные видения про Оксану. Проснувшись, Флудов подходил к окну. Долго и печально смотрел в ту сторону, где, по его расчётам, находился Бредск.
 
На третий день отвисания Флудов выбрался из апартаментов. Прошвырнуться по столице некогда великой империи. Всё имперское манило его. Однако на улицах писатель отметил недостаток империализма. Консерватизма и чопорности в литераторе содержалось куда больше, чем в окружающем. В воздухе витала глобализация, масскульт и  обывательщина. Флудов активно брюзжал и сетовал.

Неуклюжий экстрим закончился. Дни приобретали привычную серость. Флудов просыпался в полудень. Вкушал сваренные вкрутую яйца. Пил кофе. Смаковал вожделенную, самую первую сигарету. Ровно 48 секунд после ему казалось, что жизнь удалась. Потом писатель выпадал в минус. Принимался листать прессу. Это, впрочем, быстро  наскучивало. Зрителей, что могли бы оценить, не было, да и по-английски Флудов многого не понимал. Затем писатель облачался. Выбредал пялиться на достопримечательности. Однако пределы обзора ограничивались пешей прогулкой. В метро писатель не ездил. Опасался.  Лондонский сабвей был слишком сложным для его понимания. Слишком грязным по его представлениям. К тому же с неграми там, по мнению Флудова, был перебор. На такси Флудов экономил, так как денег оставалось в обрез. Красные двухэтажные автобусы барражировали где-то вдалеке, как недосягаемая мечта. Эх, даблдеккернуть бы, вздыхал Флудов.

Пешие прогулки изматывали. Костюм, кроме вопиющей чернильности, приобрёл ещё одно свойство – он начал натирать Флудову  движущиеся части тела. Ботинки не отставали. Каждый шаг давался с боем. Флудов семенил от скамейки до скамейки. Часто отдыхал, вспоминая господина Морозова. Его супругу. И её маму.

Иногда, сидя на лавочке, отдохнув, сквозь капли пота, застилавшие глаза, Флудов отмечал, что город скорее мил, чем наоборот. В такие моменты писатель расчехлял «полуроид». Пытался запечатлеть что-нибудь авторское. Но получались какие-то пошлые кошечки и деревца.  На сантименты не было сил. Собрав волю в кулак, он проходил ещё несколько километров, бормоча «уплОчено», как мантру. Потом ковылял обратно. Заходил в магазин. Покупал пиво. Со звонким пакетом карабкался в номер. Принимал душ. Блаженствовал. Дни пролетали незаметно. И только побитая часть лица, меняющая цвет от багрового до жёлтого, напоминала о времени.


14.


Пахло весной, «Примой», духами. Тепло было упругим. Осязаемым. Свежий ветер забивался в рот, щекотал глаза, веселил. Блестели рельсы. Оксана шла по ним быстро, легко, не теряя равновесия. Флудов трусил рядом, сбивая кроссовки о камни. Узкая тропинка, проезженная велосипедистами, для ходьбы не годилась. Писатель прижимал к груди увесистую корзину с едой. Дрянная вещь хрустнула ручкой ещё при выходе из автобуса. Впрочем, Флудов ни на что не жаловался. Ни на Оксану, ни на погоду, ни на аппетит. И даже корзинку великодушно простил.

           Всё было так замечательно, что Флудов щипал себя за руку через каждые сто метров.

Ещё позавчера Флудов проснулся в конурке номера. Ощутил себя похмельной Барби. Чувство угнетало. Утренняя тоска накатывала волнами. Писатель принялся давиться утренней сигаретой. Досадовать на бездарность. Даже курить он толком не умел. Затягивался нервно, суетливо. До самого фильтра. Вот так и вся жизнь, - думал Флудов, глядя на тлеющий окурок. Писатель успел себе осточертеть даже в Лондоне. Нужно было что-то менять.
 
В этот день Флудов пренебрёг условностями. Надел пижамные штаны. Укрепил их на голых плечах подтяжками. Вступил в тапочки. С вызовом вышел в свет. Набрёл на сувенирную лавку. Затарился безделушками. Погонял голубей. Пошпынял кошек. Отжался от лавочки в парке. Сделал несколько глубокомысленных снимков. Загорел. Короче, отлично погулял.   Остаток дня Флудов провёл за скрупулезным укладыванием сидора. Писатель напевал Цоя, постоянно проверяя наличие билета и сигарет. Вечером его ждал самолёт.

В пять часов Флудов вызвал такси. Дверца захлопнулась. Писатель, как назло, внезапно ощутил небывалую нежность к Лондону. Чувство росло по мере приближения к аэропорту. При входе в самолёт Флудов ностальгически всхлипнул. Подумал о том, что ещё бы какой месячишко…

Родина встретила литератора туманом. Флудов отметил, что самые лондонские туманы встречаются под Бредском. Он долго блуждал в лесу, разыскивая велосипед. Тот принялся ржаветь. Флудов носовым платочком вытер его ото мха и влаги. Назвал «стариной». Оседлал. Громко скрипя, выехал навстречу Городу Несдавшейся Крепости.

По дороге нестерпимо захотелось расцеловать родную землю. Но не в лесопосадку. И не в колхозное поле. И уж конечно не в болото. Флудов вспомнил об одном дивном местечке километрах в пяти от дома. Ещё быстрее закрутил педали. Тем более, что начался дождь. Очень английский дождь.

Бредск представился Флудову милым, игрушечным, декоративным.  Собор Мученического Воинства, что на углу Монаршего проспекта зазвонил колоколами. Студенты поспешали на обеденный сопромат в университет. Народ ломился на рынок. Гудели вечнозадорные троллейбусы. Писатель обожал этот город. Но прежде чем отправиться целовать землю в лобик, ему захотелось с кем-нибудь поговорить. Он долго бродил по улицам, спешившись. Велосипед озорно позвякивал клаксоном. Флудов безуспешно позвякивал друзьям. 

Оксана появилась также неожиданно и радостно, как наследство. Она слонялась по бутикам. Бесцельность движения Флудов определял безошибочно. Так и вышло – девушка отбывала отпуск в апреле. Бестолковый и безысходный. Оксана встретила писателя радушно. Улыбчиво. Тепло. Флудов, засмущавшись, предложил её подвести. Девушка оценила облачение писателя. Порадовалась железному коню Флудова. Хохот распирал её. Она встала на багажник. Оперлась на писательские плечи. Флудов вёл лихо, но виртуозно. Отказать шумахеру в пикничке Оксана не смогла.

И вот она – звезда теленочей – шагала рядом. Щебетала о том, что никогда не видела таких красивых путейских будок. Таких жирных бабочек. О том, что этой весной актуален лиловый. Послышались гудки. Флудов оценил обстановку. Галантно снял девушку с рельс. Мимо пронеслась электричка с дачниками. В грохоте Флудов отчётливо услышал ругань машиниста.

Они свернули к берёзовой роще. Сухо шуршала прошлогодняя трава. По жёлтым космам пронеслась испуганная птица. Она была такая толстой, что летать не могла. Флудов с удовлетворением подумал о том, что лес, в котором водятся страусы, экологически чист и приятен.

Вдруг девушка вскрикнула – она наступила на гнездо сбежавшей толстухи. Флудов велел не огорчаться. Флудов призвал бодриться. И, дабы развеселить Оксану, сел в муравейник. Обитатели ещё спали. Они принялись ползать по Флудову сонно и беззлобно. Эх вы, лежебоки, -- пожурил мурашей писатель, -- вставайте, весна на дворе. И даже одного съел.  Кисленького захотелось.

Они продвигались вглубь. Флудов несколько раз игриво проваливался в полусгнившие блиндажи, что остались в лесу после учений Красной Армии. Оксана сочла это весьма забавным. И тоже попробовала провалиться сквозь землю. Однако ничего не получилось. Девушка оказалась слишком лёгкой.
 
Через час скитаний Флудов бросил изображать знатока здешних лесов. Было чувство, что они заблудились. Литератор счёл место  достаточно глухим. Приемлемо живописным. Широким жестом раскинул покрывало. Сел. Всучил Оксане бутерброд. Склонился над корзинкой. Принялся жрать.

… Корзина показала дно. Писатель встрепенулся. Огляделся по сторонам. Оксана собирала чернику неподалёку. Флудов умильнуся. Порылся в недрах плаща. Извлёк сувенир. Подозвал девушку. Угостился ягодой. Похвастался Лондоном.

Оксана недоверчиво взглянула на Флудова. Потребовала доказательств. Писатель навёл на себя вид глубокой пресыщенности жизнью. Вальяжно разлёгся, щурясь на солнце. Задумчиво пожевал травинку.

И тут савраску понесло. Флудов сам удивлялся. Сочинялось красиво.  Азартно. Системно. Оксана смотрела зачарованно. И ведь понятно,  врёт – но как! Пусть! Пусть врёт! Благословен писательский труд, думал Флудов счастливо, глядя в смеющиеся глаза, и распалялся всё больше.

Игра в конное поло с герцогом Йоркским на фофаны. Пьяный дебош в Палате Лордов.  Приём у королевы. Флудов швыряется лобстерами наподобие школьных котлет. Старушка в восторге. Писатель шутливо (но гордо) отказывается от звания сэра. Двор скорбит. Флудов призывает заканчивать детский сад. Плац-парад кавалерийского полка. Писатель показывает джигитовку. Пальба из ста орудий в честь литератора.   Крикет, яхты, гольф. Визит на авианосец Флота Её Величества. Флудов даёт матросам по рублю на водку. Выигрывает корабль у капитана в покер. Оксфорд. Мастер-класс по средневековому английскому. Сергей Андреич выступает с критикой хищнической политики Кабинета Министров. Называет страну Мелкобританией. Студенты поют «Марсельезу» и плачут. Серия светских раутов. Маститые денди тупят взор. Нервно грызут ногти. Литератор неотразим. Под занавес какой-то пархатый олигарх пытается подарить Флудову футбольный клуб. Флудов брезгливо даёт ему автограф в паспорт. Говорит, на самолёт спешу…


15.


Экспромт стоил многих сил. Бледный Флудов сел на пень. Сознание ускользало. Оксана оросила голову писателя минералкой. Он благодарно улыбнулся. Закурил. Потребовал встречных рассказов.

Около часа Оксана лепетала про важнейшие события последних трёх дней. Флудов улыбался. Подзаряжался как  батарея от солнца. Однако рассказ закончился неожиданно:
- Ай да что там рассказывать? – вздохнула девушка, - Это у тебя вон события, -- она усмехнулась. – А я так… Надоело всё. Знаешь, у меня такое чувство, что я гнию. Всё вроде хорошо, но…Душа не на месте.

Флудов поперхнулся последним бутербродом. Медленно встал. Отошёл в сторону. Основы мироздания пошатнулись. Оксана – незыблемый бастион оптимизма, светлый маяк жизнелюбия в море Флудовской печали. И вдруг такое! Слова про гниение. Скорбь. Сергей Андреич отчётливо ощутил, что волна нежности накрыла его с головой. Оксана стала ближе.
 
Флудов отошёл дальше. Припал к земле. Чмокнул мох. Как не любить землю, на которой живут блондинки с глубоким пониманием жизни?
Вокруг буйствовал сине-зелёный праздник. Писатель вдруг осознал, что  мир не может насытить собой душу, где бы эта душа не обреталась. А если и насытит, то не слишком ли мелка она будет тогда? Иллюзии исчезли. Флудов смирился. На душе стало спокойно.
Писатель вернулся к Оксане.

- Ты на каком роллс-ройсе будешь кататься? – спросил он, -- цвета слоновой кости или как?
- Я думаю не стоит выпендриваться, - отвечала рассудительная девушка.
- Ага. Если не слоновой кости, значит…эээ… вишнёвой косточки, - Флудов одобрительно нахмурился. -- Хороший выбор.
- Сир! – сказала Оксана, - Вы блефуете!

Писатель повертел в руках игрушечный Биг Бен. Он ещё не отдал сувенир. На дне его блеснуло: made in Taiwan. Пошлейшая надпись! Литератор сплюнул. Незаметно швырнул подарок в кусты.
Блеф, - пробормотал про себя, - всё блеф.

И добавил вслух:
- А что? Не веришь? Рома обещал прислать. Да. А как же! Новенький вишнёвенький ройсик. Через недельку. Должен же мой пархатый фанат отработать автограф. Я в паспортах просто так не пишу. Чай, не паспортистка -- писатель!

Оксана шутливо обозвала Флудова нелитературным словом. Сергей Андреич прикинулся огорчённым. Отошёл в сторону. Сел под ёлку.

 Достал телефон. Батарея, как всегда, садилась. Флудов был краток:

- Женя? Приветствую! Флудов. С меня коньяк! Что стоит прокат роллс-ройса в сутки? Вишнёвого если? А? Нет, я трезвый! Коньяк говорю, вкусный! Пять звёзд! Семь! Хоть восемь…Ага, узнай, дорогой…За нами не заржавеет!



март-апрель 2009