Это случилось в Ботническом заливе. Мы плыли на катере со стороны Финляндии, наслаждаясь теплым ветром, спокойствием закатного солнца и недолгим северным летом.
Вдруг я заметила небольшие грязновато-зеленоватые хлопья, показывающиеся то на самой поверхности, то на глубине. Стоя у борта, я пыталась рассмотреть в почти прозрачной воде зеленые пятна. В подсобке нашего старинного катера нашла сачок и опустила в воду.
Прежде, чем расскажу об улове, позволю себе несколько слов о нашем плавсредстве. Собственно, это никакой не катер, а самый настоящий озерный пароход, на котором русский купец Смирнов, старообрядец и коробейник, возил товар из Выборга в местечко Лаука. Речной порт Лаука расположен на берегу канала Пяйяне. С незапамятных времен между центральной Финляндией и Финским заливом существует оживленное водное сообщение.
Смирновы жили до Зимней войны рядом с подворьем родителей моего мужа. В нашей семье поговаривали, что у русских было несколько магазинов. Один в Лиэвестори, другой рядом с Лаука, а третий в главном городе Средней Финляндии, Ювяскюля. С наступлением войны эмигранты вынуждены были поменять фамилии на финские. Когда поток беженцев из Карелии, отобранной у финнов, хлынул в наши места, пришла и русофобия. Носить русские фамилии стало опасно. Смирновы распродали имущество, в том числе и пароходик, и уехали куда-то. Я пыталась выяснить в архиве нашей управы дальнейшую судьбу Смирнова, но коробейник как в воду канул. Возможно, сменил фамилию, а может, и сгинул на войне.
Старожилы нашего местечка уверяют меня, что «сам», то есть глава рода, ходил по деревням с коробом, продавая материи, инструменты и прочий скарб. Купца называли «лаукурюсса» или «Ливия». Коробейников всех называли «лаукурюсса», а вот название парохода указывает прямо на его хозяина, то есть Смирнова.
Пароход достался местной общине. Зимой он стоит на причале в Лаука, а летом его сдают в аренду. Так «Ливия» превратилась в катер. Из-за дороговизны дизельного топлива немногие покупают суденышко хотя бы на пару дней.
Мне довелось покататься на кораблике бесплатно. Группа студентов в сопровождении одного ученого из нашего университета бороздила озера центральной Финляндии с благородной целью. Мы занимались модным и хорошо финансируемым мониторингом качества воды, а также учетом поголовья лосося. Да-да, именно так: в многочисленных тихих заводях или озерках, «ламппи», разводятся и по сей день мальки, которые через протоки попадают в большие озера, а оттуда даже в море. Как «Ливия» оказалась в Ботническом заливе? Ее на автофургоне довезли до Оулу, города, расположенного на северо-западе Финляндии. На Юханнус катер торжественно спустили на воду и отправили в путешествие. Вместе с нами и мальками из Средней Финляндии. Конечно, у нашего руководителя была своя программа, студенты отрабатывали министерские субсидии. Надо сказать, студенты не ленились: на практике основательно знакомились друг с другом, обменивались взглядами на жизнь, которая била ключом где-то в недрах нашего катера.
Я же, будучи по природе вегетарианкой, предпочла кают-компании с ее страстями растительную жизнь одноклеточных. Не хотелось делить эту прекрасную летнюю ночь с людьми. Многие уже спали, кое-кто сидел в трюме, оборудованном под мини-бар.
Наверное, обнаруженная мною в чулане сетка и была сачком для мальков? «Ливия» последние годы только и занимается разведением лосося, правда, в убыток общине: наши мальки дохнут, а цены на норвежский лосось падают. Не знаю, что за предмет я извлекла из кладовки, но с его помощью удалось собрать несколько хлопьев и рассмотреть вблизи. Хлопья состояли из тончайших ниточек, слизистых на ощупь. Полежав на солнце, они высохли и, к моему разочарованию, нежный узор тонких нитей исчез. От морского сокровища осталась мельчайшая пыль! А я уже хотела бежать вниз и кричать, что выудила из глубоких вод Ботнического залива реликтовые образцы.
Мы плыли дальше. Северное солнце не садилось, хотя уже было часов десять вечера. Казалось, стрелки остановились на часе заката, потому что какая-то сила сломала небесные часы. Хлопьев в воде было все больше. Убедившись в бренности сокровищ, которые на моих глазах превратились в ничто, я с философским спокойствием сохраняла достоинство, отбросив в сторону сачок. Мы уже прилично отплыли от берега, когда я увидела сплошную серовато-зеленую массу, покрывавшую почти весь горизонт. Это была плотная масса зелени, водорослей, расстилавшаяся ковром.
Я стояла у поручня по-прежнему в гордом одиночестве и дивились зрелищу: мы находимся не в воде, а передвигаемся по скошенному лугу. Зеленая трава его была такой плотной, что хотелось спрыгнуть с катера и пойти пешком. Конечно, я этого не сделала, потому что так и не спустилась ни разу за весь вечер в мини-бар. Оттуда доносились финские народные песни, иногда мимо меня пробегали раздетые финские парни и русалочного вида девицы.
Несмотря на чудесный ковер катер беспрепятственно рассекал толщу огромного количества растений. За нами тянулся белый пенистый шлейф, переходящий в синюю полосу морской воды.
Там, на борту «Ливии», я написала стихотворение «Луг на море». Когда рядом со мной оказался наш научный руководитель, я хотела прочитать свою нетленку, но запнулась. Во-первых, я сочиняю по-русски. А во-вторых, ученый как будто вылил на меня ушат холодной воды, заявив, что мы попали в гущу водорослей, которые часто появляются у берегов, заставляя море «цвести». Мой луг некошеной травы оказался весьма прозаическим явлением.
С тех пор я отношусь ко всяким водорослям с настороженностью. Это как мечта, которая исчезает прямо на глазах! Правда, морская растительность имеет свою философию. Например, полезно знать, что морские растения бывают прикрепленные (бентос), а бывают свободно плавающие (планктон). Если отбросить тот факт, что именно последние заставили море цвести, можно поучиться жить у планктона! Свободно плавающие растения невероятно живучие, быстро размножаются, поддерживают жизнь многочисленных обитателей моря.
Несмотря на свою одноклеточность они мудро устроены. Есть среди них такие кремнеземки – покрытые студенистым слоем растения – обладающие наружным рельефом, составленным необыкновенно целесообразно. У каждой кремнеземки свой кремневый скелет, имеющий уникальный узор. Опыт прокаливания одноклеточных демонстрировал нам Кари, руководитель группы. Если удалить методом прокаливания все органические вещества из тела кремнеземки, от нее останется скелет, воспроизводящий во всех подробностях форму клетки и узоры на ее поверхности. Мы наблюдали их через микроскоп: красота неописуемая!
Подумать только, одноклеточное, а какое загадочное существо. При поступательном движении кремнеземки частицы кармина и индиго, приставшие к ней, передвигаются по поверхности клетки. Причиной движения водоросли является какая-то сила, она двигает и посторонние тела на поверхности одноклеточного организма.
Всю дальнейшую поездку на «Ливии» я пыталась разгадать секрет простейших: что за сила двигает кремнеземками?
Уже дома, роясь в Интернете, я выяснила, что все растения стремятся к свету. И моя одноклеточная незнакомка тоже стремится к поверхности моря, к месту, более освещенному. У нее есть даже парашюты – нитевидные выросты, напоминающие летучки семян одуванчика. С помощью такого специального аппарата тело кремнеземки поддерживается в подвешенном состоянии у самой поверхности моря.
Вот какими непростыми создала природа даже одноклеточных!
С водорослями жизнь столкнула меня еще раз, когда я познакомилась с человеком, посвятившим себя изучению морской растительности. Мы сидели в купе поезда дальнего следования. Седовласый мужчина говорил приятным голосом с интонациями старого интеллигента о том, что морскую капусту добывали давным-давно на Дальнем Востоке. Этот промысел освоили китайцы, вернее, маньчжуры, в Приамурском крае. Китайские купцы ежегодно высылали на русский берег от корейской границы до залива Св. Владимира до тысячи человек, рабочих из маньчжурского войска. Маньчжуры занимались этим промыслом из поколения в поколение. Собирали водоросли, приготавливали их к отправке, складывая на шаланды в удобных гаванях, в основном в заливе Св. Ольги и во Владивостоке, в то время небольшой бухты. Туда заходили суда европейского вида, забирая огромные количества морской капусты в Китай.
Николай Иванович (мой попутчик), листая старые отчеты, нашел данные, согласно которым с 1865 по 1885 год в Японском море и в Татарском проливе, около острова Сахалин, добывалось китайцами около 247 000 пудов ламинарии в год.
Китайцы и японцы готовят из ламинарии приправы, другие виды водорослей идут на корм скоту и на удобрения, служат для получения йода, а также используются для изготовления поделок и даже предметов быта. Право, что только не придет на ум китайцам, умеющим ценить море!
Увидев мой неподдельный интерес к морской растительности, старик решил сразить меня, рассказав о путешествии в мангровый лес. На остров Ява Николай Иванович попал еще до перестройки как старший научный сотрудник ДВНЦ на научно-исследовательском судне «Витязь».
Мангры, по словам Николая Ивановича, очень сходны с морской травой, живут на границе суши и моря. Но в отличие от водорослей мангры не просто травянистые растения, а довольно крупные и стройные деревья.
Николай Иванович договорился с местными жителями о предоставлении ему легкой лодки, самого настоящего челнока, на таком аборигены Явы перемещались по воде. Лодка выдолблена из одного ствола. В качестве сопровождающего Николай Иванович выбрал молодого человека по имени Яни.
Я слушала довольно точный, иногда скуповатый на эмоции рассказ ученого, и, конечно, мое воображение не могло пройти мимо таинственного леса. Экзотические растения оживали, обрастая подробностями, о которых даже не предполагал мой ботаник. Я никогда не была на острове Ява и пыталась представить путешествие, совершенное на древней лодке.
Николай Иванович делал наброски экзотической растительности и тщательно записывал необходимые сведения. По возвращении он опубликовал исследование, защитил диссертацию о мангровых зарослях.
…Путешественники скользили по прибрежным протокам, направо поднимались высокие берега острова Ноэза-Камбангам, замыкающего залив «Детское море». Со стороны океана раздавались крики птиц. Их пение доносилось и со стороны буйно разросшегося леса. По мере движения лодки видно было, как исчезала линия берега. Но из воды поднимались деревья. На горизонте вырисовывались волнистые очертания высоких вулканов Явы. Проплыв мимо деревни, расположенной на сваях, путешественники вступили в лес ризофор. Фарватер сузился, остров Ноэза-Камбангам и поселок исчезли из виду. В глазах рябило от яркой зелени кожистых, заостренных листьев ризофор. При отливе видны были спутанные массы светло-коричневых и дугообразно изогнутых корней, расходящихся во все стороны от стволов и погружающихся в воду. Во время прилива волны достигали до самой кроны деревьев, скрывая все корни.
В тропиках очень разнообразная растительность, глаз разбегается от вакханалии цвета и форм. Здесь же было ощущение, что кроме ризофор нет ничего на свете. Это растение образует густые заросли, до семи метров в высоту, в них едва можно различить отдельные деревья. Заросли превратились в сплошную зеленую стену, через которую пробраться почти невозможно. На ветвях красовались розетки из листьев. С ветвей и стволов свешивались корни и длинные, зеленые плоды. Молодые растения окружали старые полусгнившие деревья и росли на них, расползаясь, как змеи.
На протяжении всего пути, длившегося несколько часов, тянулись одни древовидные кусты этих самых ризофор. Утомленный однообразием взгляд останавливался с удовольствием на других растениях, разбросанных между ризофорами. Но и эти растения становились похожими на непобедимых ризофор.
Иногда сверкали белизной поднимающиеся зонтики цветов, длинные плодики, крючкообразно изогнутые и заостренные. Про дерево с темной листвой, выделявшееся посреди светлого фона, Николай Иванович рассказывал с блеском в глазах, молодея и становясь все привлекательнее для меня. Оказывается, это была родственница ризофоры – бругвиера. Голо-корневое растение, так как корни его выходят из земли и опять исчезают в ней. Они узловидно вздуты. Так называемые «дыхательные» корни в противоположность «опорным» корням ризофор. Плоды этих бругвиер качаются на тонких черешках.
Я представила, как от легкого ветерка колеблются узкие и белоснежные листья. Дерево же само, по словам Николая Ивановича, напоминает нашу иву. Нет, это уже не ризофоры и не бругвиеры, а сами авиценнии. Боже, какое поэтическое название! Мелкие, желтые цветочки испускали одуряющий запах. На освободившейся от воды почве дна торчали из земли стволики, достигающие полуметра в высоту, это были, как я уже очень хорошо усвоила, дыхательные корни.
Проводник Николая Ивановича остановил лодку у прогалинки в лесу. Здесь жители свайных домиков брали нужный им лес. Ведь строительный материал на Яве до сих пор состоит в основном из мангровых деревьев. Это дерево отличается особой стойкостью по отношению к воде.
Мы говорили о мангровых лесах всю дорогу. Уже подъезжая к конечной станции, городу Владивостоку, я узнала о том, что в чудесных лесах острова Ява рыбы ведут себя, как птицы. Ведь когда начинается прилив, и с океана набегают волны, рыбы всё свободнее плавают между корнями. В воде плавают косяки мальков. Молодь многих видов рыб растёт в мангровых зарослях. Здесь безопасно: морские хищники либо не любят опреснённой воды, либо слишком большие, чтобы пролезть между корнями мангров. Из моря в реку для рождения потомства входят целые стаи живородящих рыб. Мальки многих видов первое время живут в реке, затем спускаются к морю…
К сожалению, вошла в купе проводница. Нам нужно было расплатиться за чай, достать вещи с верхних полок, приготовиться к встрече близких на вокзале. За разговорами о море я и не заметила, как преодолела огромное расстояние с запада на восток. А может, это и не расстояние вовсе?
Да, а с Николаем Ивановичем мы обменялись электронными адресами и сейчас ведем оживленную переписку. Она не похожа на обычный виртуальный роман, потому что предметы нашего обожания – ризофоры, кремнеземки и, конечно, авиценнии пока безмолвствуют, не отвечая взаимностью.