Нелюди

Заякин Б. Н.

                Криминальная повесть.

                “Нелюди”.
    
                Глава 1. Преступление.

Весенний погожий вечер. За городом уже сняли доски с заколоченных на зиму дач, буйствовала листва - молодая, крепкая, сочная. Медленно, словно нехотя, садилось жаркое солнце.
Ничего не предвещало беды. Но жизнь очень часто не соответствует расхожим стереотипам, и если бы кто-нибудь сказал, какое злодейство свершится на исходе сияющего дня, его ждала бы участь пророка, чьим пророчествам, как известно, никто не верит.
Света была на пятом месяце беременности. С этим известием и ездили в Вырино к ее родителям, которые перебрались на дачу и до осени в Москву наведываться не собирались.
Глаза Светы светились счастьем, как, впрочем, и всегда. Непросто было ее будущему супругу завоевать эту полногрудую, длинноногую девятнадцатилетнюю красавицу, гордую и неприступную, как и положено девушке из хорошей семьи.
Полгода назад она сказала “да!”, полгода молодожены прожили в прекрасной двухкомнатной квартире на одной из тихих улиц центра столицы, окруженные участием родных, близких и знакомых людей, зачастую выражавшимся в изрядной толике денег для молодоженов.
Жизнь сорокалетних стариков словно перетекала в их юных детей - со всем наработанным и унаследованным. И уже набирал силу пока еще какой-то нереальный будущий наследник двух родов. Пять месяцев из девяти уже прошли. А значит, оставалось четыре.
Пятеро вышли из леса. Смелости им придавала водка - по бутылке на брата. Мощный наркотик поставил крест на остатках воспоминаний о законах, совести и тому подобной хрени бывшего морального кодекса Союза.
Любители гремучей смеси увидели веселую девчонку, размахивающую косынкой, автомобиль на обочине и водителя, склонившегося над мотором.
- Эй, ребята! Подтолкните, пожалуйста! У нас стартер барахлит! - задорно крикнула девчонка.
Наверное, она была благодарна этому стартеру за это маленькое забавное приключение на дороге.
- Пожалуйста!
Пятерке только того и надо было. Водитель посмотрел на приближающуюся группу, улыбнулся и юмористически развел руками.
- Спасибо, мужики! Пятнадцать минут загораем, хоть бы кто остановился.
Но при виде откровенно бандитского обличья коротко стриженных прыщавых парней улыбка исчезла с лица владельца машины. В голове промелькнуло короткая мысль: “Быдло”.
- Ничего соска, земляки? - плотоядно хмыкнул толстый коротышка и схватил девушку за грудь.
Пощечина последовала незамедлительно.
- Ты, подонок! - крикнул Вадим и схватил коротышку за плечо.
Удар по голове вышиб сноп искр из глаз Вадима, заставил обхватить голову руками и присесть. Второй удар - ногой в лицо - повалил его на землю.
Поток машин на дороге стремительно уползал. Светин испуганный крик потонул в мерном шуме моторов и шелесте шин.
- Гля, какая беленькая! - прохрюкал прыщавый и запустил своей жертве пятерню между ног. - А там ты тоже блондинка, а?
- Пусти! Гадина, мразь! - кричала Света.
Вадим рванулся изо всех сил, ткнул в кого-то кулаком, слабо и неточно. Не столько страх, сколько неистовая, неизведанная доселе ненависть мешала соображать, замедляла реакцию.
В один миг померкло солнце. Град беспорядочных ударов обрушился на негодяев, которые держали несчастную девушку и с жеребячьим ржанием повторяли:
- Во сиськи, в натуре!
Ответом были приемы героев крутых западных фильмов. В пах, в живот, по голове. Сознание оставило Вадима. Пьяная рвань заткнула Свете рот и потащили ее в “Жигули”.
Подонки действовали слаженно, будто заранее распределили обязанности. Пока прыщавый верзила расправлялся со Светиным мужем, остальные разогнали машину, и та завелась, как назло, послушно.
Автомобильная лента машин равнодушно уползала к столице, сотни пар глаз пялились на дорогу, задние подпирали впереди идущих. Все знали: нужно остановиться, помочь, но стыдливо отводили глаза в сторону, их это происшествие не касалось, да и опасно это, надо было торопиться домой, за себя опасались.
Вадим очнулся в пыли, густо орошенной кровью. Сколько лежал на обочине - не знал. Наверное, минут пять-десять. Вполне хватило, чтобы синие “Жигули” растворились в стальном потоке.
- Догони! - пульсировала в голове единственная мысль.
Никак нельзя было понять, в какую сторону бандиты повезли его жену. Вначале он пристроился к машинам и побежал, понимая, насколько это бессмысленно; потом стал призывно, требовательно размахивать руками, показывая то на шоссе, то на разбитое лицо, и, наконец, выбежав на дорогу,  встал.
- Стойте! Остановитесь! Эй! Кто-нибудь! Да остановитесь же! - раздался душераздирающий крик.
Но колонна машин, извиваясь, все ползла и ползла. Машины не слышат. Лютая ненависть, обида, гнев - все, что осталось живого - теперь были направлены на  нее, на колонну. В подсознании отложилось единственно неизменное, на всю жизнь:
- Люди! Гады! Не прощу!
Когда же его, наконец, подобрал пожилой водитель многотонного “Белаза”, ему было все равно, с какой стороны восходит, и куда садится белоглазое солнце.
    
                Глава 2. Первый фермер Сеня.
    
Прошло пять лет. Много воды утекло в речке Выринке, где так любили резвиться на природе пятеро покорителей жизни. Первого Вадим Селезнев разыскал в деревне Вырино.
Сенька Гладышев стал преуспевающим фермером, отцом семейства. По субботам, на собственном авто, ездил в город навестить свою престарелую мать в доме инвалидов.
Жена на этот период с детьми уезжала в город к родителям. На обратном пути Сеня затарился спиртным, теперь можно вволю гульнуть, благо дома никого нет.
- Можно и соседку Нинку пригласить, та открыто предлагала себя всем желающим, кто наливал ей стакан портвешка, а в школе слыла недотрогой.
Он засмеялся удачной шутке. За окошком стемнело. К свету камина на круглом столе, покрытом белой скатертью, которую погладила жена, заплясали фантастические отблески.
Нинка задерживалась. Но вот послышались ее мягкие шаги. Санька, как кот, вытянулся на диване, представляя себе похотливые картинки. Но вместо шершавых и горячих рук Нинки вдруг получил удар в живот, от которого перехватило дыхание и голова пошла кругом.
Когда он смог соображать трезво, то перед глазами разглядел незнакомого мужика в черной кожаной куртке. Тот спокойно сидел за столом и с ненавистью смотрел на него.
- Эй, мужик, ты кто?
- Твоя смерть.
- Ты че, гад? В ментуру захотел?
- Нет, она тебе не поможет.
- Денег хочешь?
- Нет, справедливой мести.
- За что?
- Вспомни, как пять лет тому назад вы вчетвером изнасиловали беременную девушку, а потом сожгли ее в автомобиле. Вспомнил?
- Никто ничего не докажет.
- А я и не хочу никому ничего доказывать. Я казню тебя сам.
- Нет, так нельзя, так не положено, это не по закону.
- А девушку вы насиловали и сожгли по закону?
- Слышь, кореш, у меня семья, дети, мать старуха инвалид, кто о ней позаботится?
- Я тебе не кореш, гнида, и маманя старушка - это твои проблемы.
Сенька лихорадочно вертел мысли в голове.
- Надо поднять шум, соседи сбегутся, выручат.
- Нет, Сеня, соседи не прибегут, насолил ты им всем крепко, да и не дам я тебе шуметь, умрешь тихо и гадко, я позабочусь.
- Подожди, всегда можно договориться.
- Смерть договоров не заключает, она приходит сама по себе и все. Покайся напоследок. Помолись, если сможешь.
- Я тебя урою, гад! - С этими словами Сеня вскочил и ринулся на незнакомца.
Однако это не принесло желаемого эффекта. Железный кулак незнакомца врубился в пропитую печень фермера и тот покорно лег на ковер, заливая его выпитым пойлом.
Потом его подхватили сильные руки, подняли, притащили к отхожему месту во дворе и аккуратно опустили головой вперед прямо в выгребную зловонную яму, а сверху для верности приперли обрезком доски, которую через пять минут откинули в кусты смородины.
- Спи спокойно, вонючка, - и рядом положили недопитую бутылку водки.
По факту смерти Сени Гладышева было возбуждено уголовное дело, но результаты экспертиз начисто отмели подозрение на криминал. Поэтому через несколько дней следователь Веревкин с согласия прокурора и в полном соответствии с законом дело прекратил.
Однако настырные родственники самоубийцы, не согласились с таким исходом и посылали петиции прокурору области с требованием возобновить дело. Они даже обращались к частным детективам и обещали не посчитаться с затратами, но толком объяснить, на чем основано их подозрение, не могли.
- Поймите, - терпеливо разъяснял им замордованный следователь Веревкин, имевший несчастье дежурить в тот злополучный день, - дело может быть возбуждено только в случаях, когда имеются достаточные данные, указывающие на признаки преступления. Ни следов, ни оснований подозревать, кого бы то ни было, нет.
Дядя почившего в бозе своего заявления, однако, не забирал и снова принимался названивать во все инстанции, писать и требовать. Ему вторила жаждущая отмщения юная вдова.
Вместе они даже сочинили длинное и гневное послание на имя Генерального прокурора, ну и, разумеется, в советских традициях - письмо в областную газету. Но дело на доследование не вернули.
Тогда они купили известного адвоката. Тот в свое время прославился по Москве выступлениями на процессах по делам разного рода сект и слыл докой во всевозможной мистической чертовщине, чуждой и непонятной остальным людям, а уж тем паче самому Веревкину.
Впрочем, подводить черту под его адвокатской деятельностью было бы преждевременно. Совсем недавно он с блеском защитил нескольких сектантов и выбрал время съездить в Штаты на международный конгресс юристов по проблеме одной из нетрадиционных религий.
Вся Москва помнила его сражение за свободу одного из российских последователей учения света истины “Аум Синрике”, которое хоть и было им проиграно, но разве что по политическим соображениям, а речь на процессе, выдающаяся по запалу и информационной емкости, в ксерокопиях распространялась в стенах юрфака МГУ и даже, как поговаривали, Верховного суда.
И собственно, почему следователь непременно должен выигрывать у преступника? Бывают же преступники умнее следователей. В противном случае преступности бы не было вовсе.
А со всякими там астрологами проконсультироваться все-таки не мешало бы. Чем черт не шутит. С этой мыслью Веревкин и уснул, предварительно приняв в качестве снотворного стакан портвейна.
    
                Глава 3. Второй Гога и третий Самвел.
    
Владелец торговой фирмы Самвел Геворкян жил сравнительно легко. Самый трудный период, когда он мотался с баулами по Турциям и Грециям,  уже прошел, теперь на бизнесмена работали гонцы. Деньги текли рекой, считать их было совсем не обязательно.
Они стали чем-то настолько обыденным, что не возникало никакого желания гибнуть за металл. Господину Геворкяну недавно исполнилось всего лишь двадцать четыре года, но он уже успел сполна испить из чаши бытия.
Жил молодой коммерсант наполненно, в делах и заботах, умел красиво отдыхать - самозабвенно даже как-то жил, без комплексов. Он всего добился сам, без особых осложнений, и если бы у него спросили:
- Как тебе это удалось? - он бы ответил, - главное в этой жизни - не задумываться, не комплексовать, жить, как живется и не оглядываться на тех, что плетутся позади.
Женщин у Самвела было превеликое множество, он их не считал, играючи добивался победы и не вспоминал впоследствии. Поэтому странная фотография роскошной полуобнаженной дивы на фоне моря, найденная в почтовом ящике, не наводила его ни на какие размышления.
На обороте карточки округлым почерком было начертано: "Мы скоро встретимся с тобой".
- Как ее, бишь, звали-то? - наморщил узкий лоб Геворкян. - Ирина, Тася, Галя? Да какая, к черту, разница! Захочет - сама найдет. Девочка - пальчики оближешь, почему бы не встретиться?
После напряженного дня Геворкян приперся домой на автопилоте и даже не подумал, что нет ни конверта, ни адреса, а значит, девушка должна была побывать у него дома, чтобы опустить в ящик свой портрет. Он добрался до дивана и завалился спать, на всякий случай, спрятав фото в дипломат.
Через месяц Самвел должен был жениться, и, обнаружь его невеста такое послание, объяснения было бы не миновать. Свадьба бы, конечно, не расстроилась, куда его избраннице деваться на сносях, но спектаклей со сценами ревности Самвел не любил.
В восемь часов вечера господин Геворкян продрал глаза. Было тихо, и только полоска света из-под кухонной двери говорила о том, что там кто-то есть.
Хозяин квартиры тяжело поднялся и вышел в прихожую. На его кухне, за его столом сидел совершенно незнакомый молодой человек в черной кожаной куртке и мягких кроссовках на ногах.
- Вор! - подумал новый бизнесмен со смешанным чувством страха.
Незнакомец смотрел на Самвела спокойно, но так, словно ему почему-то было тяжело напрягать зрение.
- Как ты сюда попал? - спросил Геворкян дрогнувшим от волнения голосом.
- Войди и сядь, - последовал совет, к которому нельзя было не прислушаться, или приказ, которому нельзя было не подчиниться.
Самвел так и поступил.
- Что за дела, мужик? - спросил он, стараясь оставаться хозяином положения. - Вали отсюда по-хорошему, пока я добрый.
Ни богатырским ростом, ни статью ночной гость не отличался, и от этого у бизнесмена немного отлегло от сердца.
- Ты меня знаешь, Самвел, - все так же спокойно произнес незнакомец. - В девяносто шестом году вы втроем изнасиловали мою жену, а потом сожгли ее в машине.
Геворкяна будто полили серной кислотой. Пол под его ногами пошатнулся.
- Ты что, ты того, ты кто, мужик? - с трудом обретя дар речи, залепетал он. - Какую жену? Какую еще машину?
- Не старайся, не надо. Я пять лет вас искал. Смерть за смерть, Самвел.
Теперь Геворкян вдруг понял, что за фотографию он достал из своего почтового ящика, и с кем обещала встречу подпись на обороте. Было такое,  он вспомнил, после этого он два года провел в стройбате, да и потом он жил в страхе. Лишь в последнее время этот камень вроде бы свалился с души.
Сенька Гладышев из Вырино сказал, что улик у ментов нет, дело они сдали в архив, а парень тот не то руки на себя наложил, не то за бугор уехал. И вот он, живой, значит?
- А ты докажи, - выпалил Самвел и осекся, наткнувшись на ледяной взгляд.
- Нет. Ничего доказывать тебе я не буду. Когда приходит смерть, она ничего не доказывает, Самвел. Собирайся.
- Говорит, как робот какой-то, - подумал Геворкян, чувствуя, как покрывается холодным потом. - Может, не один пришел?
- Куда это? - презрительно хмыкнул хозяин, но получилось нечто вроде всхлипа.
- На свидание. Разве ты приглашение не получил?
- А может, он двинутый? - метнулась лихорадочная мысль. - Ну конечно! Сбежал из психушки. И глаза психа, отмороженного. Что делать? Позвонить в милицию? Сбежать из собственного дома? Убить его и сообщить в милицию: мол, бандит залез в квартиру, к тому же приватизированную - частную, значит, собственность! А что? Это идея. Можно для верности вложить в его руку нож.
- Подумай лучше о душе, Самвел, - словно угадал его мысли бесстрастный мститель. - Хотя у тебя ее нет, и не было, так что не тяни понапрасну резину.
Геворкян привстал, сгруппировался, схватил табуретку, поднял ее над головой, намереваясь обрушить на незваного гостя, но в ту же секунду мощный короткий удар кулака повалил хозяина квартиры на пол.
- Прими смерть по-мужски, Самвел, ведь ты дитя гор, - все так же спокойно сказал молодой человек, не вставая с места. - Я слишком долго готовился к встрече с тобой, чтобы чего-нибудь не предусмотреть и дать тебе возможность уйти. Встань.
Геворкян встал на карачки, с трудом хлебнул воздуха.
- Меня не было с ними, я не трогал ее! - простонал он сквозь слезы и сопли.
- Ты был там. Хватит болтать. Надоело.
- Погоди. Выслушай. Зачем тебе убивать меня? Что моя смерть может прибавить к твоей жизни? У меня есть деньги, много денег, я отдам тебе все. И впредь буду работать на тебя, слышишь? Подумай, ты поставишь своей девчонке памятник, ты поможешь ее родителям.
- Та, которую ты называешь девчонкой, была моей женой. Она была на шестом месяце. Сейчас нашему ребенку было бы пять лет.
- У меня невеста есть, она тоже беременная, - простонал Самвел.
- Предлагаешь отплатить тебе той же монетой? - усмехнулся незнакомец. - Я не насилую беременных. Если хочешь, можешь написать покаянную записку. Я передам ее, как память от тебя.
Звериным чутьем Геворкян уловил, что этот бесстрастный, жестокий, обозленный человек не отступится, не пощадит.
- Можешь повеситься сам. Я с интересом посмотрю. Ну? Один из вас Сеня Гладышев утонул в выгребной яме, второй Гога Давидзе предпочел совершит полет шмеля из окна. Я позволил ему сделать это, но только потому, что он жил на двадцатом этаже. Ты живешь на втором, Самвел, и тебе такого шанса я не предоставлю.
Геворкян понял, что терять нечего, взревел и кинулся на своего потенциального палача головой вперед, метя ему в лицо. Но и на сей раз неуловимым движением он был повержен, больно стукнулся затылком о кафельный пол и уже не вставал.
Незнакомец засучил рукава хозяйского свитера. Мститель знал, что Самвел промышлял морфином и сам баловался наркотой. Впрочем, ему было досконально известно не только это, но и многое другое о привычках, круге общения, образе жизни Самвела.
Наполнив шприц зельем, он ввел в вену Геворкяна дозу - не смертельную, но такую, чтобы усыпить жертву на сутки, как минимум. Потом включил все четыре конфорки, духовку и закрепил рядом с головой лежащего толстую парафиновую свечу.
- Упокой, Господи, душу ее, - прошептал ночной гость и, перекрестившись, покинул квартиру.
В Бога он не веровал, и когда обращался к Нему, думал не о Боге - а о Свете, о том, что, быть может, ей хорошо на том, неведомом свете. В День поминовения усопших он ставил свечку в кладбищенской часовенке - по ней, по рабе Божьей Светлане.
Год назад на кладбище молодой вдовец повстречал ее отца, но тот не узнал зятя. Если бы даже узнал - не подошел бы, ибо не простил. До сих пор в ушах стоял его крик:
- А где ты был? Где был, когда ее увозили? Почему допустил такое? Как жить теперь будешь? Это не она - ты умер! Для меня, для нее, для памяти - умер! Убирайся и не попадайся больше на глаза: ненавижу!
Спустя год рядом со Светой легла ее мать. Ссутулившийся, седой, высохший от горя старик в свои сорок пять лет сидел на скамейке между могилами и что-то бормотал. Быть может, он тоже просил у Господа отмщения?
В целом свете нашлось бы немало людей, которые помнили Свету, и немало свечей сгорало в церквах за упокой ее безвинной души. Но не все слова долетали до слуха Господня.
Появился в далеком северном мужском монастыре молодой инок. В миру этот юноша натерпелся такого - иному хватило бы до самой старости. И вот он-то молился особо истово и неустанно, денно и нощно просил у Бога покоя для Светиной души и прощения себе.
    
                Глава 4. Милиция.
    
 Во дворе толпились испуганные жильцы и прохожие, тучный участковый призывал не создавать паники, хотя паники, в общем-то, особой не было, а было извечное людское любопытство.
Грубо растолкав оказавшихся на пути, оперуполномоченный Селезнев ворвался в подъезд и рывком поднялся на второй этаж, где случился взрыв. Затем он отстранил домоуправа и нескольких добровольных помощников из числа жильцов посмелее, пытавшихся взломать чудом уцелевшую дверь, и выбил ее вместе с замком и петлями.
В лицо ударил приторный запах газа. Прихожую заволокло дымом, рухнула старая гипсовая стенка, под ногами хрустели стекла, проем перекрыли обломки мебели, холодильник.
Пламя уже перебросилось в комнату, и подойти к вентилю было невозможно. Звон стекла оповестил о том, что прибыли пожарные. Тут же все зашипело, завоняло с нестерпимой резкостью. Нечего было и думать проникнуть в квартиру до того, как пожарные управятся, и Селезнев выскочил на лестничную клетку.
- Есть кто? - донесся крик участкового сквозь лязг, грохот, звон, голоса, плач соседей, эвакуированных на этаж ниже.
Ответа не последовало. Селезнев только рукой махнул и сел на ступеньку, прикрыв рот платком. Работать предстояло вместе со стариком Веревкиным, которого его юный коллега недолюбливал за дотошность и медлительность.
Молодому оперу нужно было стремглав бросаться в бушующее пламя, становиться на четвереньки и брать след, пока не привезли розыскную собаку, хватать всех подряд, кто оказывался в теоретически досягаемом пространстве вокруг места преступления - и только так.
Потому что криминал, если таковой имеется, чаще всего удается распознать именно по горячим следам. Веревкин же, напротив, должен был с лупой осмотреть каждую щелочку, расспросить соседей и техников-смотрителей, а потом долго и нудно писать протоколы, запрашивать разрешения прокурора на всякое очередное следственное действие, согласовывать и перепроверять, то есть делать все, что противоречило молодой, прыткой и решительной натуре Селезнева.
Справедливости ради надо сказать, что при всей полной противоположности и взаимной неприязни успех в большинстве случаев сопутствовал как одному, так и другому, хотя вместе они встречались в работе редко.
Среди своего брата криминалиста оба сыщика слыли нелюдимыми буками. Пока Веревкин ждал, когда улягутся страсти, Селезнев успел опросить полподъезда, установить адреса родных и невесты покойного хозяина, место его работы и даже осмотреть машину марки "Тойота", вскрыв ее никому не понятным образом.
Правда, ощутимых результатов эта работа пока не принесла, но, как говорится, лиха беда начало. Эксперт-криминалист снял все отпечатки, которые только можно было снять с залапанной доброхотами ручки двери и затоптанного, залитого грязно-желтой пеной пола, и теперь отскребал чудом уцелевшее на кафеле жирное пятно.
Труп унесли сразу. Судебный медик отказался от каких-либо комментариев и только руками развел. Конца и края оперативно-следственным действиям не предвиделось. Стоило утихомирить соседей и проводить пожарных, как появились газовики, вслед за ними - какое-то собрание жильцов дома, а там - оглашенные невеста и мать гражданина Геворкяна.
Поднялся вой, вызвали скорую для упавшей в обморок невесты, жилконтора по требованию соседей стали сочинять акт о разбитых стеклах, составлять смету предстоящего ремонта. Словно в кошмарном сне, над трупом и убитыми горем женщинами звучали слова канцелярских бумаг.
В принципе оснований заподозрить преступление не было. Но, когда один из соседей поведал Веревкину, что погибший занимался бизнесом, опытный следователь не мог не насторожиться.
Когда же во втором часу ночи перешли, наконец, к детальному обыску квартиры, его сомнения стали крепнуть. Трудно было поверить, что двадцатичетырехлетний парень, успевший, судя по чековым книжкам и наличности, сколотить состояние в пятьдесят тысяч долларов, обзавестить квартирой и дорогим автомобилем, вдруг ни с того ни с сего наложил на себя руки.
Впрочем, формальные признаки самоубийства все-таки имелись: открытые конфорки в клочья разрушенной плиты и жировое пятно на полу, которое, по предварительным выводам криминалиста, смахивало на свечной парафин.
По лицу следователя нельзя было догадаться, подозревает ли он кого-нибудь, имеет ли какую-нибудь предварительную версию, да и вообще - думает ли. Склонившись над журнальным столиком, он скрипел авторучкой, почти не поднимая глаз, и только изредка задавал нелепые, с точки зрения присутствовавших, вопросы:
- В каких отношениях вы состояли с потерпевшим, или когда вы виделись с ним в последний раз? 
- Он употреблял наркотики? - оживился Веревкин при виде извлеченных из глубин уцелевшего серванта ампул с морфином и стерилизатора со шприцом.
Все дружно пожали плечами.
- Мне об этом ничего не известно, - сухо проговорила мать Самвела.
Следователь не стал напоминать ей об ответственности за дачу заведомо ложных показаний: все-таки мать - это мать. Эксперт взял тонкой перчаткой наркоманские причиндалы и уложил в пластиковый пакет для вещдоков.
По молчаливой деловитости, с которой он проделал эти манипуляции, стало ясно: на днях будет ответ, кому принадлежали ампулы и шприц, а там и заключение патологоанатома подоспеет.
- Ему кто-нибудь угрожал? - продолжал терзать старый зануда беременную невесту. - Были какие-нибудь звонки, письма с угрозами? Кредиторы донимали? Он не давал в долг кому-нибудь крупные суммы денег?
Все эти вопросы задавались, разумеется, через паузы, нужные для того, чтобы невеста успела вставить очередное нет. И следователь, и опер Селезнев, и все понятые, не говоря о профессионалах сыска, знали, что все равно им придется с помощью спецов из экономического отдела проверять документацию в каждом из пяти Самвеловских киосков.
Все знали также, что утром - ах, скорей бы уж наступило это чертово утро! - будут опрошены все подручные бизнесмена, и если были угрозы, рэкет, долги и прочее, то все непременно выяснится, и тогда следствие пойдет по другому руслу.
- Это вы? - удивленно посмотрел на невесту Самвела Веревкин, сравнивая ее облик с извлеченной из потайного кармашка в подкладке дипломата фотографией.
- Нет, не я, - с вызовом ответила девушка.
Старый придурок начинал раздражать ее. Ну, не слепой же он был, в конце концов! Дама на карточке была красоты необычайной, позади нее плескалось море, в то время как она, Инесса Манусян, даже в Крыму сроду не бывала, и теперь уже неизвестно, побывает ли вообще. При мысли об этом невеста в голос зарыдала.
Следователя это не смутило.
- Хм, красивая, - констатировал он, когда карточка снова вернулась к нему после того, как обошла всех допрашиваемых. - Я, с вашего позволения, приобщу к материалам?
Насчет позволения следователь тоже спросил для порядка. К тому времени, когда нашлась фотокарточка, он приобщил уже все, что вызывало его интерес: сберкнижки, счета, письма, документы, опасную бритву знаменитой немецкой фирмы, найденную в коробке на антресолях.
- Мы скоро встретимся с тобой, - прочитал Веревкин надпись на обороте карточки, как школьники декламируют стихи с выражением, и стал рассматривать лепнину вокруг люстры.
К шести утра из обгоревшей квартиры и измученных бессонной ночью свидетелей было, кажется, выжато все, и все стали потихоньку расходиться и разъезжаться.
Оперуполномоченный Селезнев, все это время молчавший столь же безучастно, сколь и красноречиво, посмотрел на часы и покачал головой. Так он недвусмысленно дал понять старому копуше, что любой другой на его месте покончил бы с формальностями намного раньше либо отложил их до утра.
    
                Глава 5. Начальство.
    
Начальник следственного управления Рябов, с первого взгляда человек мрачный и резковатый, несусветную нагрузку подчиненных в последнее время принимал, как свою. Оттого и на прием к нему следователи без особой на то надобности не торопились.
- Закрывай, Семен Федосович, закрывай, голубчик, - вкрадчиво-умоляюще говорил Рябов Веревкину, доверительно приблизившись к пожилому подчиненному. - Продыху нет от глухарей. А ведь раскрутить их - раз плюнуть. Только нет там ничего такого, для прессы там раздолье. А для нас нет. Расплюйся еще хоть с одним, я тебя умоляю. Сам представь: работать некому, стажеры от нагрузки стонут. Ну, зачем нам лишние неприятности?
Перед тем как войти в кабинет шефа, Веревкин столкнулся с Селезневым. Разумеется, взаимного восторга эта встреча не вызвала.
- Жалобился опер на меня? - спросил старый следователь с понимающей ухмылкой.
- Да с чего ты взял? Но, если он тебе не нужен, могу забрать.
- Нужен, понимаешь! Интересный он человек, - съязвил Веревкин. - Я за ним, как за колючей проволокой, натянутой над каменным забором. Прыткий, боевой. Нет, уж ты мне его, будь добр, оставь.
Рябов засмеялся для порядка и стал перебирать бумаги на столе - некогда, мол.
- Только, пожалуйста, без воспитательных моментов, старина! - попросил хозяин кабинета. - Не переделаешь ты его, такой уж он человек. Мотор у него не тот стоит - стосильный и бензина не требует. Ему где-нибудь в КГБ, так и то скучно станет. Лед и пламень, понимаешь? Закрой этот несчастный случай, и чем быстрей, тем лучше. Договорились?
Веревкин сложил в портфель подписанные бумаги.
- Закрою, начальник, - лукаво подмигнул он. - Максимум через два месяца и закрою.
- Смерти моей хочешь? - простонал Рябов.
- Ладно, не дави, - приложил Веревкин палец к губам. - Если сегодня-завтра ничего не найду, то, может, и раньше.
Он направился к парадному, но там заметил, как Селезнев оживленно беседует с дядей покойного Гладышева, а потому повернулся и пошел - мимо своего кабинета, через подвальный буфет - во двор.
- Два сапога пара, - неприязненно подумал следователь. - Уж эти меня отчехвостят за нерасторопность. Ну, да ничего, ничего. Поживем - увидим. Глупость - двигатель прогресса.
Он поднял воротник пальто, чтобы морось не попадала за шиворот, и зашагал к остановке автобуса.

                Глава 6. Вадим.
    
Лил холодный дождь. Было еще не так поздно, но городок Серпухов погрузился в темноту: быстро набежавшие тучи образовали непроницаемый полог. Лишь редкие огоньки витрин кое-где пронизывали кромешную тьму.
Несмотря на непогоду, по улицам сновали прохожие, закупали провиант на выходные. Над головами плыли непременно черные зонты.      Фар он не включал. Никто, конечно, не обратил бы внимания на одиноко стоящую у тротуара самую обыкновенную машину, но он сам не хотел света.
Время от времени приходилось включать дворники, и тогда становилось видным здание напротив - на расстоянии трех домов от стоянки.
Тот, кого он ждал, должен был появиться через двадцать минут, он знал это точно: как-никак десятая, контрольная проверка графика жертвы. Электричка приходила в семнадцать ноль-ноль.
Иногда его посещали поистине дьявольские мысли о тех, кто уже был обречен, но все еще продолжал жить по своему распорядку, на что-то надеясь и во что-то веря. Но он гнал эти думы прочь. И тут же вспоминался тот сияющий весенний день, пять лет назад.
Тридцать часов отчаянного поиска, полуобгоревший труп Светы, презрение в глазах ее матери, крик отца: "Как жить будешь? Как? Что ты сделал, чтобы спасти ее? Прочь. Ненавижу.
Потом месяц за месяцем все рушилась и рушилась жизнь, поиски справедливости в ней оказались тщетными. Менты, подонки, мразь, все мутили воду, откладывали.
Отворачивались родные, друзья и пели одно и тоже:
- Главное ты жив, цел, невредим, богат, здоров и счастлив. Надо жить дальше.
Жить. Да как у них язык поворачивался произносить при нем это слово. Все рухнуло, все. Пить он не стал. От водки хотелось наложить на себя руки, а у него осталось дело на этой зловонной земле. Последнее дело.
Число четыре, которое считают приносящим удачу, стало казаться сатанинским. Даже прохожие на улицах делились на четверки, складывались в них. Потом это прошло. Прошло, когда приостановили дело: попросту - превратили в глухарь, висяк.
Нужно было вычислить четверых самому, разделить их на единицы, выслеживать и убивать по одному. Тогда для такой работы не годились нервы, предстояло набраться терпения, подготовить тело. От души в ту пору уже ничего не осталось: ее нужно было купить, занять у дьявола.
Геворкян, спекулянтское мурло, именуемое почему-то новым русским, был третьим. Первым стал Гладышев. То, первое, убийство готовилось с особой тщательностью. Тогда он еще боялся и считал себя мстителем, а не убийцей, как сегодня, когда уже троих отправил к черту в пасть.
Теперь он не испытывал комплексов, называя себя убийцей. В конце концов, это было правдой, а он всегда выступал поборником правды. Ему нравилось смотреть в их бешеные глаза, видеть обмоченные штаны, слушать их мольбы и сопливые рыдания - нравилось.
Он не задумывался, как будет жить потом, когда в землю уйдет последний из четверки. Не все ли равно? Тогда его миссия на земле будет окончена.
- Упокой, Господи, душу ее.
Вместе с дождевыми струями дворники смахивали одно воспоминание за другим, мысли путались, нарастала ярость, хотелось сделать это сейчас, не откладывая. Тогда отляжет от сердца, тогда можно будет выспаться.
- Да поймите же вы, молодой человек! Ну, найдем мы их, дадут им лет по восемь, за хорошее поведение выпустят через пять, если родственники не выкупят раньше. Зачем вам это? Вашу жену уже не вернуть.
- Зачем тебе это? - спрашивал он себя.
Спрашивал до тех пор, пока не нашел ответ:
- Чтобы жить.
Дворники машины дернулись и застыли. Жертва предстала перед убийцей. Он посмотрел на часы: точно. Все точно. Как неделю, как месяц тому назад - он все там же, все с теми же.
Вон, идет этот гад. Самодовольный, под черным, как у всех, зонтом. И сам такой же, как все они. Те, что проезжали тогда мимо и не остановились, не спасли Светину жизнь, жизнь их ребенка, ее мать, через год умершую от горя.
- Вам было некогда, вы спешили с дач в столицу, вы везли в багажниках своих авто картошку? Не обессудьте же, меня не станет мучить совесть, если я ненароком убью не того. Все вы.
Он помнил ту машинную ленту - разноцветную, металлическую, равнодушную ленту дачного воскресного потока; он не сможет простить и забыть. Поэтому отныне его новое имя убийца. Только так и никак иначе.
Жертва вошла в подъезд. Сейчас вызовет лифт, сейчас загорится свет на кухне, достанет из холодильника бутылку водки. Вспыхнул свет в кухонном окне. Убийца чиркнул стартером, включил фары и медленно выплыл на улицу, рассекая стену проливного осеннего дождя.
Он должен был знать о своих жертвах все, все до мельчайших деталей. А разузнавать ему нравилось. В деле не должно быть осечек. Не будет осечки и в этот, четвертый по счету, раз.
- Упокой, Господи, душу ее.

                Глава 7. Селезнев.
    
Ранним утром на улице Лесной остановились неприметные "Жигули" синего цвета. Московская окраина еще досматривала сны. Дождь только что прекратился, заметно потеплело. Над газонами клубился легкий парок, высились прошлогодние кучи листьев, которые, как ни странно, не казались уродливыми.
Минут через десять из машины вышел молодой человек в потертой кожанке. Он запер свой лимузин, деловито проверил остальные дверцы и, позевывая, поплелся в сторону кладбища.
Человеком этим был старший лейтенант милиции Селезнев. Он поднялся спозаранку вовсе не для того, чтобы навестить могилку горячо любимого дедушки: у давно облюбованного им замшелого холмика в старом секторе, безымянного, зато с устоявшим век дубовым крестом и скамеечкой под сосной, Селезневу назначил встречу источник.
Этот агент никогда в органах не служил, хотя стукачом по вдохновению тоже не был. Но после того, как старлей прижал его скрупулезно собранным компроматом, да так, что меньше вышки этому      источнику не светило, он согласился поставлять Селезневу информацию, которая в основном касалась следов неуловимого вора Шило.
Источник был отпетым налетчиком по прозвищу Федя Шнырь. Брали его то с чеченцами, то с солнцевской группировкой, его бы следовало сдать поскорее, а то и ликвидировать, как класс, но Селезневу был как воздух нужен Шило, а другого пути к этому убийце пока не было.
Старлей дошел до условленного места, засунул руки в карманы куртки и присел на скамеечку. Эта ничем не примечательная лавочка выгодно отличалась от других: с нее был виден весь сектор до самого перекрестья аллей, сама же находилась вне поля зрения проходивших, разве только влезть на дерево за оградой.
- Петляет, сучонок, - подумал Селезнев об источнике. - Ну, попетляй, попетляй. Тебе резону опасаться больше. Прознает кто из подельников про наши кладбищенские посиделки - нанижут на перо, как пить дать.
Источник появился откуда-то справа - из-за ограды Кольцевой. Выглядел он, как самый что ни есть хрестоматийный уголовник, даже ватник напялил. Рыло не брито два дня, глаза как у волка, страдающего запором.
- Здоров, начальник, - нехотя буркнул осведомитель и продул беломорину. - Заждался?
- К делу, Федя, - не поднимая глаз, холодно сказал Селезнев. - Говори и отваливай.
Источник саркастически хмыкнул. Он понимал, что мент презирает не столько его, сколько самого себя: мол, противно, но другого выхода нет.
- Можешь завтра на Федоровской засаду ставить, - принялся излагать бандит. - Братва Шило тамошний супермаркет подломить собирается. С ним вроде бы не согласовано, но ему об этом известно. Он их на шоссе стопорнет - наказать за самоуправство хочет. Крепко наказать. Я так понимаю, живым оттуда никому не уйти, иначе ему в коронованных не ходить.
Скудную информацию Селезнев переварил быстро.
- Да что ты, - иронически вскинул брови опер. - Значит, у тебя напрямую сведения от Шила? И где он?
- Давай только без понтов, начальник, - выдохнул блатной и выплюнул откушенный кусочек папиросы. - Я в этом деле не замешан, на малину не поеду. Возьмешь Шило - спалим мое дело. Вот на этой могилке и спалим. Мне тебе туфту толкать резону нету.
- Юлишь, Федя, - усмехнулся старлей. - Шило где?
- Сказал - выпаси, наводку дал. Чего еще? Тебе Шило нужен?
Селезнев, не поворачиваясь, выбросил вперед руку и сжал своего собеседника за горло.
- Колись, падла! - прошипел опер.
Источник перевалился через лавку и захрипел:
- Дави! Дави! Ни хрена не скажу, слышь? С Шилом у меня свой счет, он меня в Елабуге ментам сдал. А о других мы не договаривались. Пусти. Давай браслеты, пошли. Не будет базара.
Селезнев выпустил бандита и встал.
- Будет, Федя. За нос меня поводить решил? Ты мне полгода горбатого лепишь, но на этот раз будет промеж нами базар. Если я завтра Шило из берлоги не вытяну.
- Да не стращай, не стращай! - откашлялся блатной. - Мне-то что? Меня и так порешат - не вы, так урки. Я по-людски хотел.
- Ты да по-людски? - усмехнулся опер. - Заткнись, Федя. Говори: когда?
- В ночь на субботу.
- Кто и сколько их?
Блатной презрительно посмотрел на волка позорного и отвернулся.
- Твои дела, - процедил он сквозь зубы и посмотрел на ворон.
- Сказал - забирай меня, веди, не хочу больше под вышкой ходить.
Порыв ветра раскачал верхушки деревьев. Повисла тягостная пауза.
- Ты свой выбор сделал, Федя, - примирительно сказал Селезнев. - Возьму Шило - запалим костер из твоего личного дела. Только не на могилке, как ты сказал. Человек здесь лежит небось, не собака. А потом гуляй, что хошь делай - кайся, или снова на дорогу выходи. Мне ты не нужен.
И опер медленно двинулся по тропинке между могилами. Этот блатной - впрочем, как и все подобные ему - доверия Селезневу не внушал. Блефовал Федя, не станет Шило с отщепенцами счеты сводить. И за добычей в какой-то супермаркет лапу не потянет. А тогда что, ловушка? Значит, на шоссе пойдет подстава - засаду уведет, а то, что они в супермаркете возьмут, уплывет с пересадкой в другом, уже кем-то выверенном направлении.
Селезнев дошел до машины, смахнул с капота мокрую листву.
- Засаду ставь, - думал он, вздымая фонтанчики грязных брызг. - Ишь, хитрован! Я опер. Мне придется рассказать, откуда информацию почерпнул. Не бабка же нашептала. А может, и впрямь решил Федя Шило сдать? Почему бы и нет. Всему розыску известно, что их пути-дорожки пересеклись. Шило, значит, собираются на сходняке короновать, а у Феди вроде бы информация имеется, будто главарь взятое в инкассаторской машине кому-то из своих покровителей вручил. Знать бы, кому и сколько.
Опер покосился в зеркальце заднего вида, но слежки не заметил. Нужно было еще смотаться в управление, а оттуда - в Серпухов в морг, забрать заключение на Геворкяна.

                Глава 8. Веревкин.

Веревкин снял свой старый китель с потертыми рукавами. Этот молодой нахал Селезнев как-то высказался: мол, не следователь, а бухгалтер в нарукавниках. Что ж, нарукавники - это, пожалуй, идея, хотя и запоздалая: едва ли в ближайшем будущем придется носить форму.
Станет скучно - пойдет куда-нибудь в домоуправление, или как оно сейчас называется, юрисконсультом, силы-то еще есть, слава Богу.
Будущий специалист по заливающим и заливаемым соседям дождался окончания обеденного перерыва и отправился на прием к Рябову, но тут его поджидал сюрприз в лице просителей Гладышевых.
- Вы ко мне? - удивленно спросил Веревкин у заплаканной вдовы самоубийцы.
- К вам. Или к прокурору, - сердито буркнул вместо нее дядя Сени и демонстративно не подал следователю руки.
- Прошу, - пригласил Веревкин нежданных посетителей к себе.
С минуту все молчали, словно заслушались воркованием голубей за окном.
- Есть какие-нибудь новости? - спросил хозяин кабинета.
Дядя прокашлялся, засучил руками по карманам.
- Курить у вас можно? - осведомился он.
- Можно, - разрешил следователь. - Заодно и мне сигаретку ссудите, коли не жалко.
Закурили. Веревкин на всякий случай включил спрятанный под столом магнитофон.
- Слушаю вас, - сказал он.
- Ну, рассказывай, рассказывай, чего слезы-то лить. Я Сене за отца был, говорил уже. Так что сызмальства знал его лучше, чем он себя, и еще раз уверяю: не тот он был человек. Вам, конечно, лишнее дело заводить неохота.
- Ну, это вы за меня не решайте, - обиделся Веревкин. - Из каких таких соображений вы сделали этот вывод, не пойму?
- Да вы не сердитесь. Я, может, погорячился давеча, аргументов-то у меня не густо.
Его жена Дуся мне кое-что рассказала из их отношений тогда, я так и подозревал.
- Дуся, - провозгласил Веревкин тоном строгого учителя. - Повторите мне все здесь, сейчас. И давайте отнесемся друг к другу с уважением. Итак, вам стали известны факты, проливающие свет на причину самоубийства гражданина Гладышева? У вас появился повод для возобновления уголовного дела? В чем вы видите состав преступления, и кто, по-вашему, повинен в этой смерти? Может быть, вы хотите доказать, что это была насильственная смерть? - вопрошал Веревкин, а сам думал:
- Господи! Куда меня понесло? Чего я на бедную вдову навалился?
Родственники смотрели на него едва ли не с ужасом. Впору было приносить извинения, но следователь лишь умолк и сделал несколько жадных, глубоких затяжек.
- Четырнадцатого августа около полуночи у нас дома скандал был, - тихо заговорила Дуся. - На почве, так сказать, ревности.
- Что, впервые?
- Да нет. Сеня сильно изменился. За последний месяц сам на себя перестал быть похож. Понимаете, сама не знаю, что с ним стало. В июле он ездил в Ялту. Раньше пил немного. А после возвращения оттуда стал в гараже задерживаться, с дружками выпивать. Пришел поздно, в девять. Спать завалился. Мне говорил, что завтра собирается к матери в интернат. Я в его карман полезла за бумажником и нашла фотографию какой-то девушки в бикини. У моря, под пальмами. На обороте была надпись: "Мы скоро встретимся с тобой". Я, конечно, сразу все поняла.
- Где она? - насторожился Веревкин.
- Кто? - не поняла Дуся.
- Фотография?
- Он ее порвал. Клялся и божился, что знать эту подругу не знает, что не изменял мне, а карточка оказалась в почтовом ящике, он ее просто так взял, хотел у себя в кабине к стеклу прикрепить. Девушка, правда, красивая. Только я ему не поверила.
- Почему?
- Не знаю. Не в себе я была, в положении как-никак. А может, наслушалась от его дружков, как они с собой в рейсы шлюх берут. Есть теперь такие, что на дальних рейсах специализируются. О нем я так не думала, конечно, это уж потом все связалось.
- Вам о чем-нибудь говорит фамилия Геворкян?
- Нет.
- Среди знакомых вашего мужа не было человека с такой фамилией?
- Нет, не было, он никогда при мне этой фамилии не произносил.
Веревкин встал и подошел к сейфу.
- Скажите, Дуся, а почему вы решили, что это может иметь какое-нибудь отношение к его самоубийству? - спросил он.
- Не знаю, - протянула вдова после небольшой паузы.
- Это я решил, - вмешался в разговор дядя, дрожащими пальцами разминая новую сигарету. - А почему, потому что она вам не все рассказывает. Потому что я однажды свидетелем был. Ты уж, Дуська, прости, но давай до конца, иначе какой смысл? Свидетелем был, как они на пикнике повздорили.
- Кто?
- Да вот, - кивнул он на родственницу, - Дуська с Сеней. Ох, и повздорили! Не то слово. С матом и мордобоем.
- Дядя.
- Ладно, чего уж. Он ей тогда в лоб кулаком звезданул. Даже ногой хотел сгоряча добавить, да я вмешался. И мне, который за отца ему, перепало. Крик - на весь берег. Мы тогда на речку выехали семьями, там у моего приятеля дача.
- И что же? - не очень понимая, к чему клонит родственник, уточнил следователь.
- Что? Вот именно, что. Насилу я его упросил, чтобы помирился. Уехать хотел. Никуда она, - говорил, - не денется! Подумаешь. Грубый был пацан, что и говорить. Когда бы мы с матерью не вмешались - разбежались бы, всего и делов-то. Он бы другую себе нашел.
- Дядя, - взмолилась вдова.
- Ладно, помолчи уж. В общем, не мог он из-за семейного скандала в дерьме утопиться. Мужик дрянной, но не интеллигент, без душевных переживаний, понимаете?
Веревкин отвернулся, порылся в целлофановом мешке.
- Так из-за чего, говорите, на пикнике ссора вспыхнула? - спросил он и покосился на Дусю.
- Показалось ему спьяну, что я с одним человеком перемигнулась.
- А вы не перемигивались?
- Да нет же, нет! Правда, нет.
- А если бы да, то что? - снова заговорил дядька. - Взрывной был, они тогда только поженились - двух месяцев не прошло.
- Значит, способен был на ревность? А вы говорите, - усмехнулся Веревкин и, аккуратно закрыв сейф на все обороты, вернулся к столу: - Дуся, посмотрите внимательно. Вот такую фотокарточку вы нашли в бумажнике мужа?
Родственники склонились над столом. Потом они синхронно подняли глаза друг на друга и снова опустили их - на фотографию прекрасной незнакомки.
- Прочитайте надпись на обороте.
Дуся поднесла карточку к лицу. Зубы вдовы забили чечетку, глаза выкатились, как у базетовой больной. Веревкин кинулся к графину с водой.
- Да, - еле слышно произнесла женщина.
- Не ошибаетесь?
- Точно, это она, она, та самая! А откуда она.
- Дуся, здесь вопросы задаю я, - напомнил хозяин кабинета.
Когда старик Веревкин брал верный след, волосы на его руках становились дыбом, и лицо начинало бледнеть от ушей. Ему показалось, что дядька торжествующе улыбнулся, и ничего удивительного в этом торжестве не было.
- Красивая женщина, - снова, ни к кому не обращаясь, задумчиво произнес следователь. Он забрал карточку, снова полез в сейф и уложил ее на полку. - Прямо женщина-привидение.
- А я что говорил? - воскликнул родственник покойного.
- Вы, родственник, ничего такого мне не говорили. А теперь сказали. Хотя, я подозреваю, тоже не все.
Следователь выключил магнитофон, достал из портфеля чистый лист бумаги со штампом в правом верхнем углу и отвинтил колпачок старомодной ручки с закрытым пером.

                Глава 9. Рябов.

- Что? - опершись на кулаки, встал из-за стола Рябов. Губы у него посинели, как у сердечника со стажем. - И это, по-твоему, основание? Из-за того, что два трупа мысленно имели одну и ту же женщину на фотографии? Старик, я был о тебе лучшего мнения. Отказать. Отказ мотивировать явным отсутствием состава преступления.
- Получены объяснения по заявлению гражданки Гладышевой, - робко попытался вставить Веревкин.
- Без производства следственных действий! Никакого повторного обыска, никаких допросов свидетелей.
Веревкин встал, молча собрал бумаги со стола начальника и направился к двери.
- Погоди, - устыдившись своей вспыльчивости в разговоре с хорошим человеком, остановил его Рябов. - Есть нюансы, в которые ты меня не хочешь посвящать?
- Нет.
- А что есть? Чутье, да?
- Темная сторона луны. Маленькая ложь потерпевшего. Может, он от жены загулял. Следы, согласись, можно замести. Смерть все-таки. Кто с ней добровольно встречи ищет? Так почему не проверить?
Рябов снова порывисто встал, прошелся по кабинету.
- Все это от лукавого! - раздраженно бросил он. - Делать тебе, что ли, нечего? В частном порядке, в свободное от работы время - пожалуйста. Короче говоря, основание к возбуждению уголовного дела считаю недостаточным, а ты можешь обжаловать у начальства.
- Да я посоветоваться хотел. Знаю, что дел у нас невпроворот, - извиняющимся тоном проговорил Веревкин.
- Прости, друг, за прямоту: ты через три месяца слиняешь на заслуженный отдых, а дело это - дохлое, и повиснет оно на ком-то другом. Не хватит ли нам глухарей? Вот и соображай!
Веревкин потоптался, всесторонне оценивая народную мудрость.
- В огороде грибы не растут, - наконец произнес он не очень уверенно.
- Что?
- Я говорю, грибы в огороде не растут. В лесу они растут, грибочки-то, - проинформировал старик и вышел из кабинета.
- Ну и не надо ничего! - думал он, машинально двигаясь по коридору. - Может, так оно и нужно. А то и вправду: я уйду, а им еще чего-то раскручивать. Нехорошо получается, вроде деньги занял и не вернул. Черт с вами со всеми. Гладышеву этому не все ли теперь равно? Да и Геворкяну тоже.
Старый следователь заперся в своем кабинете и принялся изводить запасы чернил в своей самописке, как говорили в дни его молодости. В этот день ему удалось оформить прекращение еще двух дел.
Мотивировка была весьма туманной, но он не сомневался, что прокурор подпишет копии постановлений в предусмотренный законом суточный срок.

                Глава 10. Четвертый.

Солист ансамбля "Ритм" Иван Махлаев возвращался домой после очередного концерта в ДК строителей. Концерт прошел не очень удачно - не тот контингент, да и фонограмма во втором отделении подвела.
Но банкет строители закатили отменный, и общей картины стремительного восхождения группы к вершинам шоу-бизнеса этот маленький провал не испортил.
Название ансамблю Иван придумал сам и команду подобрал классную. Еще три года тому назад никто не мог предположить, что все так удачно сложится - найдется спонсор, объявится соло-гитара из некогда легендарного коллектива, удастся перетащить длинноногую, грудастую солистку из Грузии.
И не на безрыбье ведь стали восходить - групп в Москве пруд пруди, да каких. А тут половина группы грамоты нотной не знает. Поначалу не находился свой стиль, сказывалась несыгранность, разные взгляды на музыку и жизнь мешали работать.
Пришлось избавиться от некоторых поборников высокого искусства, а вместо дряблого лица солиста придумать наглую рожу, весьма противную, но потому броскую и запоминающуюся.
Причина долгой раскачки вскрылась сама собой. Стихи известных поэтов, навязанные грамотеями, с этой рожей рознились; музыка, написанная профессионалами для других, не звучала; дешевая отечественная аппаратура и вовсе не сулила успеха.
Потом Ваня Махлаев рискнул написать текст сам, сыграли для пробы - и зазвучало, и понеслось, покатило. Полтора года ребята мыкались по клубам и окраинным дискотекам, со случайными подпевалами-стяжателями, на аляповато сработанных народными умельцами гитарах, пионерским барабаном, как вспомнишь, так вздрогнешь.
Но вот теперь - полный порядок. Последние две недели показали: жить "Ритму" суждено не один день и, похоже, весьма неплохо. Четыре концерта в следующем месяце, третье место на телеконкурсе - и это в самом начале пути, едва три года минуло со дня основания.
Две песни, авторство которых принадлежало ему, Махлаю, обеспечили прорыв. В институте ошалевшие от восторга студенточки бросали на сцену цветы и пикантные детали туалета. Все шло к тому, чтобы на летние гастроли "Ритм" поехал в окружении фанатов, как и подобает солидному, уважающему себя коллективу.
Электричка застряла на переезде и опоздала на двадцать минут. Впрочем, Махлай на часы не смотрел. Он просто зашагал в конец перрона, в темноту, срезая углы по пути к своему дому.
Квартира ему досталась от матери-алкоголички, которая отошла в мир иной где-то в районном ЛТП. Вернувшись из армии, он уже не застал ее в живых и, по правде говоря, не очень-то убивался.
Мамаша, царство ей небесное, была, конечно, та еще. Хотел учиться музыке - не позволила, накопил денег на магнитофон, а она возьми да и обнаружь тайничок - только магнитофон и видели! Все пропила, неделю гуляла, сожителей водила, пока участковый не вмешался.
Доармейскую свою жизнь Махлай старался не вспоминать. И то сказать, что это была за жизнь? Ежевечерние попойки, драки, девки неприкаянные, такие же, как он сам, обшарпанные гитары, приводы и постановка на учет в милиции.
Теперь он твердо знал, зачем живет. Деньги, которые принесут славу, и слава, которая будет приносить деньги - такое сформировалось у него жизненное кредо.
Все чаще и чаще возникали в его воображении классная тачка, квартира в столице, дорогие кабаки, влиятельное окружение. И ничего зазорного, аморального, или предосудительного Махлай в своих мечтах не видел, потому что считал их такими же естественными, как дыхание.
Он был уверен: такие мысли посещают всех без исключения, но не все способны этого добиться. Но уж коли подфартило - надо не останавливаться, идти вперед, хотя бы и напролом. Пусть неудачник плачет.
В ночном киоске Ваня купил бутылку водки, другого пойла он не признавал, пачку дорогих сигарет и банку тресковой печенки. У киоска стояла нищенка. При виде этих попрошаек Махлаю хотелось плеваться.
Он не понимал, как это другие им подают. Была б его воля, он бы уничтожил эти отбросы человечества. Молодой честолюбец прошел не по двору, хотя так было ближе, а по центральной улочке микрорайона.
В последнее время он стал замечать, что земляки его узнают. Может, это только казалось, но все равно было приятно - признание не за горами, еще гордиться будут тем, что ходили с ним по одним улицам.
Теперь, когда удача улыбалась ему во все тридцать два зуба, хотелось, чтобы миг ее длился, как можно дольше. О том, что сегодня Махлай вернется поздно, Вадим знал: он был на первом отделении его концерта в ДК строителей.
Дикие звуки и дебильные слова усилили ненависть. Безмозглый и бездарный подонок лез к славе и богатству, отринув стыд, совесть, элементарную брезгливость. Впрочем, тщетно искать сих материй в мире, где их не может быть, потому что не может быть никогда.
Концерт должен был стать для Махлая последним, вечер этот - тоже: подготовка к уничтожению одноклеточного существа и так заняла слишком много времени.
Машину Вадим оставил во дворе соседнего дома. Для того чтобы попасть во двор, нужно было выйти на улицу и обойти дом вокруг. Но мститель давно подготовил другой путь отступления.
Из подвала во двор вела вечно запертая на ключ дверь, нужно было только спуститься на пролет ниже первого этажа. Ключ Вадим давно изготовил и носил в заднем кармане брюк.
В кармане куртки лежали надежные отмычки от примитивных замков квартиры. Их уже удалось проверить, когда хозяина дома не было. Тапочки, обутые поверх кроссовок с пропитанными смесью перца подошвами, из-за непогоды Вадим снял в подъезде.
Их он отправились в целлофановый пакет, затем в сумку. Руки он смазал специальным составом еще в машине; тюбик с мизинец величиной стоил дорого, зато об отпечатках пальцев можно было не беспокоиться.
Теперь, прежде всего, следовало пройти незамеченным по лестнице. К счастью, лифт работал исправно, и даже обитатели второго этажа предпочитали лишний раз не тыкаться в темноте.
- Надо б лампочку повесить: денег все не соберем.
Бесшумно преодолев двенадцать пролетов, Вадим притаился, прислушался и, не скрипнув заранее смазанной дверью в вестибюль, через несколько секунд оказался перед крашеной дверью квартиры, где проживал Махлай.
Пока возился с нижним замком, кто-то дважды вызывал лифт. И хотя Вадим знал наверняка, что Махлай приедет через час последней электричкой, всякий шум в столь позднее время заставлял его вздрагивать.
Наконец он вошел в квартиру, запер за собою дверь. Свет он включать не стал, тоненьким лучом фонарика ощупал пол в прихожей, тумбочку с телефоном; в комнате - шкаф, диван, полки с кассетами, недорогую аппаратуру в углу у кровати.
Пахло не то мылом, не то освежителем воздуха. В кухне открыл холодильник, всыпал в бутылку с остатками водки снотворное - дозу рассчитал часа на два сна.
На плече Вадима висел в кобуре пистолет с глушителем, но лишь на самый крайний случай. Все должно было выглядеть естественно, насколько естественно может выглядеть смерть.
Пальба привлечет внимание, понаедут менты, и тогда еще, чего доброго, не успеешь расправиться с последним. Наказание Вадима не страшило, но оно должно было последовать потом - после смерти четвертого, не раньше. Если хоть один из семерых останется в живых, все потеряет смысл.
Кто-то позвонил в дверь. Кто это мог быть в двенадцатом часу? Не сам же хозяин. Звонок повторился, затем еще раз. Этого только не хватало. За все время, которое пришлось потратить на изучение Махлая, к нему приходили трижды, да и то по выходным дням, засветло.
Вадим осторожно подошел к двери и посмотрел в глазок. На площадке стояла долговязая размалеванная девица, которую он прежде никогда не видел.
Потоптавшись некоторое время, она вызвала лифт и спустилась вниз. Снова воцарилась тишина, нарушаемая лишь бормотанием телевизора в квартире наверху.
Вадим вернулся в комнату и сел в неудобное потертое кресло. Сумку он спрятал под кровать. В ней были туфли, перчатки, баллончик с нервно-паралитическим газом, фальшивый паспорт, темные очки, камуфляжная маска, накладные усы.
Все это в случае чего могло очень даже пригодиться. Остальное было спрятано в одежде - плотной, облегающей, не оставляющей ворсинок и не рвущейся, одежде, в которой он переплывал водоемы, лазил по деревьям, которую, живя в палатке в лесу, не снимал по нескольку суток, чтобы она стала второй кожей.
В карманах, помимо отмычек и ключа от коридорной двери, лежали прочный капроновый шнур и нож с острым широким лезвием, автоматически выбрасывающимся из костяной точеной рукоятки. Оставалось только ждать.
Иван Махлаев свернул за угол дома. До подъезда оставалось шагов тридцать, когда с противоположной стороны его окликнул женский голос:
- Махлай.
В свете уличного фонаря музыкант увидел высокую блондинку и тут же узнал в ней Ариаду - свою недавнюю знакомую по захолустным гастролям.
- Черт тебя принес на мою голову, - выругался про себя Иван, но вслух ничего не сказал и шагнул навстречу девице:
- Ой, какие люди без охраны, - дурашливо протянул он. - Здравствуй, милка-сексапилка, какими судьбами?
Блондинка буквально сдавила его в объятиях.
- Соскучилась, - заговорила она с грузинским акцентом, - вот и приехала. Ты мне не рад?
Махлай высвободился из цепких женских рук и подумал, что развлечься не помешает: телка была классная.
- Еще как рад! - ответил он. - Давно ждешь? Жительница ближнего зарубежья принялась рассказывать, что приехала в Москву с подругой по каким-то челночным делам да решила сэкономить на гостинице и вспомнила о нем, об их ночах на деревенских сеновалах.
Пока они шли к подъезду и поднимались на лифте на пятый этаж, она на радостях не переставала лобызать своего избранника. Иван впустил нежданную гостью в квартиру, помог снять плащ, включил свет на кухне.
- В прихожей лампочка перегорела, все забываю купить, - объяснил он.
- Много работаешь?
- Приходится, - не без позерства проронил Махлай и включил магнитофон. - Гастроли, запись на студии, недавно выступили по телевидению - выходим в люди.
Вспыхнул свет в комнате, хозяин прижал к себе дочь знойного моря, присосался к ее накрашенным губам.
- Ой, я привезла ликер! - вдруг вспомнила Ариада. - Настоящий, специально для нашей встречи.
- Молодец! Дойдет дело и до ликера.
Они удалились на кухню. Иван достал из пакета покупки, вылил в стакан остатки водки из холодильника.
- Пей, согреешься, - протянул он девушке водку и плеснул себе из новой бутылки: - Ну, за тебя!
- За нас, за нашу встречу! - сказала гостья.
Выпили, снова слились в поцелуе. Под крик "Осторожно, порвешь!" Иван рывком стащил с девушки свитер. Принялся расстегивать юбку.
- Все потом, - отстранилась девушка и, чмокнув хозяина квартиры в щеку, поспешила в ванную.
Кто-то из соседей постучал по батарее. Махлай вернулся в комнату, убавил звук и перенес магнитофон на кухню. В ванной лилась вода, из музыкального ящика лился чей-то визгливый козлетон.
Сей шедевр Иван сочинил еще в армии и, разумеется, записал в дембельский альбом. Потом вирши в стиле а ля старина стали припевом к первой песне "Ритма".
Незамысловатую мелодию подхватили, намурлыкивали под гитары во дворах, крутили на дискотеках. Барышни не очень строгих правил слали свое фото в бикини, цитируя последнюю строку припева. Умники с их балладами были посрамлены.
Ариада вышла в хозяйском халате на голое тело, тряхнула мокрыми волосами.
- Тащи все туда! - протянул ей Махлай две тарелки с закуской.
- Что за подружка у тебя на зеркале в ванной? - поинтересовалась гостья.
- А-а, эта? Поклонница, наверно, - поморщился Иван, давая понять, что не придает значения какой-то из своих многочисленных фанаток.
- Такая же, как я? - усмехнулась Ариана.
- Ты лучше, - сказал он и заткнул ей рот поцелуем.
- И где ты с ней познакомился?
- Да что ты привязалась? Ревнуешь? - засмеялся Махлай. - Знать ее не знаю. Кто-то бросил фотографию в почтовый ящик. Ладно, давай-ка лучше выпьем.
- Лучше чем что? - лукаво прищурилась блондинка. - Я ее где-то видела.
- Далась она тебе, - начал сердиться Махлай.
- Нет, правда. Похожа на артистку.
- Все они похожи на артисток.
- Ты собирался переехать в Москву? - наконец сменила тему девушка.
- Пока не получается. Квартира в Москве стоит в пять раз дороже этой. Расскажи лучше, как ты жила это время.
Ариада стала рассказывать о своем житье-бытье, которое сводилось к регулярным рейсам за турецким тряпьем да эпизодическим тщетным попыткам выйти замуж.
- Вот еще одно доказательство того, что все хотят разбогатеть. А я удачно ей подвернулся, - подумал Махлай, и ему стало скучно.
Но разочарование длилось недолго, неожиданная встреча была очередным мигом удачи, и так к этому следовало относиться сейчас и впредь, не строя глобальных планов и не ожидая перемен.
Халат на груди девушки распахнулся. Махлаем овладела грубая, почти животная похоть. Он схватил девушку за грудь и повалил на диван.




                Глава 11. Месть.

- Постой, погоди, - заговорила она традиционные женские слова, все теснее прижимаясь к мужчине всем телом. - Куда ты спешишь, у нас вся ночь впереди.
Он отпустил ее, отдышался, снова наполнил стаканы, чтобы захмелеть и забыться.
- Ты зеваешь. Плохо спала? - спросил он, заметив очередной зевок украдкой.
- Не знаю. Поезд, а может, перемена климата. Совсем ничего не вижу, туман в глазах. За что пьем?
- Не все ли равно? - усмехнулся Махлай и залпом осушил свой бокал. - Пойдем потанцуем! - пригласил он и не очень-то галантно потянул свою даму за халат.
Закружили по пятачку между журнальным столиком и кроватью. Обхватив гостью, Махлай чувствовал, как тяжелеет, повисает на нем ее податливое, горячее тело, и понял, что эта самка готова лечь под любую особь мужского пола моложе восьмидесяти лет.
А миром, воображаемым успехом, наполеоновскими планами и мнимой исключительностью представляет для нее интерес разве как хозяин квартиры, где можно переночевать.
Хотелось чего-то возвышенного, хотелось услышать комплименты, растянуть удовольствие, помечтать.
- Сучка, - с ненавистью подумал Махлай, которому надоело носить по комнате обмякшую девушку. - Все они грузины горбоносые, своего не упустят.
Придерживая ее за талию, он свободной рукой сорвал покрывало, швырнул гостью на постель и отправился под душ. Когда он вернулся, Ариана спала, свернувшись калачиком и закутавшись в одеяло. Кассета кончилась, из магнитофона раздавалось шипение, похожее на храп.
- Алкашка, - сообразил Махлай. - Точно, алкашка. Два глотка водки и готова.
Он погасил бра, выключил магнитофон и лег рядом, но уснуть не мог, все пытался разбудить ее, повернуть к себе, чувствуя, как нарастают возбуждение и злость от того, что девка просто продинамила его.
И угораздило же тогда дать ей свой адрес! Наконец он устал бороться с бесчувственным телом, лег на спину и потянулся за сигаретами. Цепкая рука из-под кровати схватила его за запястье и рванула вниз.
Махлай описал дугу и грохнулся на паркет ничком. Чье-то колено больно уперлось между лопатками, послышался щелчок, и холодная острая сталь легла на сонную артерию.
- Значит, ты не знаешь, кто изображен на фотографии в твоей ванной? - в самое ухо жарко проговорил незнакомец.
Махлай трухнул, даже немного писанул в трусы и плохо расслышал слова, но сейчас весь его гнев был направлен против залетной девицы, храпевшей у стены. Так вот оно что! Вошла, а потом впустила сообщника, пока он был в ванной. И сейчас не спит, поди, притворяется, сука!
- У меня нет ничего, - простонал он. - Бери что хочешь.
Лезвие продавило кожу, по шее стекла капелька крови.
- Так кто же там все-таки на фотографии, Махлай? Не слышу!
Иван замычал как немой.
- Что-то я тебя не узнаю, сволочь! Пять лет тому назад в компании своих корешей ты вел себя иначе, не так ли? Куда храбрость-то подевал? Пропил? Пьяным шлюхам раздарил?
- О чем ты?
- А ты не знаешь? Смерть за тобой пришла. За все надо платить, парень. Думал, смерть моей жены с рук сойдет, как вода?
Махлай задыхался, колено упиралось в спину все больнее, проламывало позвонок, цепкая пятерня за волосы прижимала голову к грязному паркету. О том, чтобы вырваться, не приходилось и думать - одно резкое движение могло стать последним.
- Ты знал, тварь, как ее хоть звали-то, мою жену? Света ее звали. У нас должен был родиться ребенок. Вы убили его в ней, а потом сожгли их в машине. Думал, все в прошлом, да? Она будет лежать в могиле, а ты свои поганые песенки распевать да девок трахать?
- Не я это, - пролепетал Махлай, чувствуя, что глаза вылезают из орбит, а моча свободно забулькала на полу. - Не я.
- Не ты?
- Она сама.
- Что сама, падаль? Что сама? Себя изнасиловала? Я же рожу твою навек запомнил, мразь! Ты сейчас сдохнешь, а перед моими глазами рожа твоя всю жизнь маячить будет! Не ты ее в машину заталкивал, не ты ногами меня бил, мразь?
- Она сама себя. Потом мы ушли уже, она сама спичку в бак. Сама себя.
Вадим вдруг со всей отчетливостью понял, как бесполезно и противно вести душеспасительные беседы с этим подонком, да и со всеми остальными тоже. Раскаются они, как же, жди. Убивать их, тварей, убивать. Сразу, без разговоров, не разглядывая глаз и не нюхая мочи.
- Увидишь ее там, передай от меня привет, - сказал он с неподдельным спокойствием и, навалившись всей тяжестью на Махлая, полоснул лезвием по горлу.
Тело выгнулось дугой, дернулось и застыло, хрип из располосованной глотки перешел в шипение, в лунном свете заблестела, забулькала, полилась на паркет грязная кровь.
Вадим встал, вытер нож полой махрового халата, положил в карман. Затем он взял со стола кухонный нож, обмакнул в кровь, вложил в руку спящей шлюхи, прижал пальцы к рукоятке.
Отворив дверцу шкафа, Вадим засунул его глубоко под ворох белья. На кухне нашел бутылку из-под водки, в котором растворял снотворное, завернул в льняное полотенце и положил в сумку, туда же отправился липкий стакан из раковины.
В ванной Вадим осмотрел себя в зеркале, снял прикрепленную скотчем фотографию, спрятал в карман. Убедившись, что на руках, лице и одежде нет крови, он погасил свет и тихо вышел из квартиры.
Шел второй час ночи, лестница была пустынна, никого не оказалось и в парадном. Вадим спустился в полуподвал, отпер замок запасного выхода, вышел во двор, затем запер дверь на два оборота и, держась высокого фундамента вплотную, дошел до второго подъезда.
Здесь он натянул тапки прямо на кроссовки, приклеил усы, надвинул на глаза козырек кожаной кепки и не спеша направился на параллельную улицу, к тому месту, где его ждала угнанная машина.
Хозяин тачки уехал в командировку на один день, это Вадим знал точно. До утра машину предстояло вернуть во двор дома, где жил ее владелец.
Оставалось заехать в лесок и сжечь в заранее приготовленной яме одежду и кроссовки: убийство получилось грязным, для следующего раза придется доставать амуницию.
Он не верил, что четверо негодяев незнакомы друг с другом. Прознав об убийстве первых троих, этот мог скрыться, изменить фамилии, наконец, явиться с повинной.
Такой оборот его не устраивал: никаких судов. Никаких адвокатов, положительных характеристиками с места работы! Смерть, только смерть. Его суд это высший, единственно справедливый. Поэтому отсиживаться и выжидать было нельзя.
- Это четвертый, Светочка, последний. Встречай. Упокой, Господи, душу ее, - мысленно проговорил Вадим, остановившись на красный сигнал светофора.

                Глава 12. Селезнев.

Селезнев заранее прибыл на место, объехал квартал, но ничего подозрительного не заметил. Супермаркет закрывался в двадцать три ноль-ноль, автомат отключал кассу, менялось освещение, служба безопасности совершала обход по подвалам и подсобкам, повсюду включалась сигнализация - потайная, установленная германской фирмой-партнером, и потому известная лишь избранным.
В супермаркете на ночь оставались четыре охранника. Пульт связывал все помещения и дублировался в отделении РУВД, патрульные машины объезжали супермаркет и три банка каждые пятнадцать минут.
Чтобы отважиться взять такую точку, нужно было иметь либо неограниченный боекомплект, либо своих людей в местных эшелонах власти. Тем более, этот странный план отхода по шоссе на юг.
В машине Селезнева работала рация, он слышал все милицейские переговоры, но с каждым часом его сомнения усиливались. Информация источника представлялась все менее достоверной.
- Ловушка, - решил Селезнев к трем часам ночи, проводив взглядом машину муниципальной милиции. - Ловушка. Не для братвы Шило, а для кого?
Он еще и еще раз переворошил в памяти - цепкой, сильной памяти человека двадцати восьми лет, живущего в постоянном напряжении - все слова, сказанные блатным на кладбище, и снова споткнулся о неосторожную реплику:
- Он меня в Елабуге ментам сдал.
О Феде Шныре Селезневу было известно все, в том числе и о его елабужских гастролях. Никогда дела налетчика милиция не раскручивала, так что, если он с испугу не оговорился, картина рисовалась очень даже определенная.
- Ментам сдал, - полушепотом произнес Селезнев, чувствуя, как между лопатками струится холодный пот. - То-то ты, падаль, разъерепенился:
- Бери! Веди! Браслеты надевай.
Вот, значит, в какие игры играть надумал, вот откуда ты такой шустрик - средь бела дня в ватнике по Москве рассекать! Ментовскую крышу построил, так ведь? Они тебя, значит, отмывают, а заодно и Шило взяли под колпак.
Вот почему и ты, и Шило без мыла из любых захватов выскальзывали. Я теперь, выходит, у своих соратников под сапогами путаюсь, угрожая тебе компроматом?
Бандюгана Шило явно перекупили и теперь прикрывали. Кто именно - Селезнев не знал, но догадывался, что участие самого старика Веревкина в деле поимки банды нежелательно.
А налет на супермаркет если и состоится, то только затем, чтобы повести мента за собой, выманить на южное шоссе, а там расстрелять в заварухе, из которой Шило, как пить дать, снова выскользнет.
К пяти утра старлей так устал, что ему показалось, будто вся эта заваруха - лишь дурной сон. Но все равно до девяти, когда открывался супермаркет, он решил никуда не двигаться.
Упустить шанс выйти на Шило, даже если он единственный из тысячи, было бы преступлением. До рассвета, то есть до семи утра, Селезнев вслед за патрульными машинами еще четыре раза объехал квартал и один раз обошел его пешком.
Дважды по маршруту прошла черная "Волга"; в двух машинах сидели водители, в одном "Мерсе" уютно пристроилась на ночь парочка - изредка в темном салоне вспыхивали огоньки сигарет.
У кого под крышей числился супермаркет, Селезневу узнать не удалось, и что в нем, собственно, имелось такое, что стоило подобного риска, тоже.
Ночь можно было считать потерянной, вычеркнутой из жизни, но прощать ее Феде ох как не хотелось, и с открытием магазина Селезнев отчалил, взял курс на Марьино, где, по последним данным, обретался блатной источник.
- Сейчас мы с тобой сговоримся, или расстанемся, - приговаривал старлей, обгоняя редкие утренние машины. - Сейчас выведешь меня на братву и на Шило, или я тебя - на чистую воду.
На посту у Кольцевой дороги инспектор ГАИ остановил синие "Жигули", потребовал документы. Несколько патрульных с автоматами останавливали всех, или почти всех - по нынешним временам явление обычное. Муровское удостоверение с работающей рацией произвели должное впечатление.
- Что стряслось, лейтенант? - поинтересовался Селезнев.
- Супермаркет на Горке. Дерзкий налет, шесть трупов. Наших двое.
- Когда?
- Час тому назад.
- Влип Федя, - первым делом подумал старлей. - Влип. Дали дезу, неточный адресок предстоящего налета. Не иначе - выпасли, пронюхали стукача.
Он проскочил развязку, вырулил на крайнюю левую полосу скоростной трассы и взял курс на Марьино, рискуя проскочить указатель.
- Уж не сам ли Федя в налете участвовал? - размышлял опер. - Да какое там участвовал. Он, поди, его и организовал. А говорил, что умыт и на сходняк не собирается. Ну, гусь! Алиби себе обеспечил? Думает, я за ним наблюдение установил? Делать мне больше нечего.
Но все эти версии отлетели, как испуганная стая ворон с колокольни, едва Селезнев переступил порог добротного двухэтажного дома, где квартировал Федя в ноябре. За блатным водилась привычка менять хазу по десять раз в году.
- Звонили ему, часа в четыре утра. Полдома перебудили. Надо же - об это время, - ворчливо доложила хозяйка, рассмотрев милицейское удостоверение Селезнева. - Старик мой так и не уснул, до утра ворочался.
- И что, ваш жилец сразу ушел? - спросил опер.
- Не сразу. Часов в шесть. На кухне возился, чай кипятил. Васька, - крикнула она неожиданно звонко. - Вась, подь сюда!
Вышел хмурый, молчаливый хозяин, провел заскорузлой ладонью по небритой щеке.
- Федя говорил, куда идет? - стал у него допытываться Селезнев.
- Зачем ему мне говорить? Удочку взял и пошел.
- Какую еще удочку? - удивился старлей.
Тяги к рыбной ловле за Федей не наблюдалось. Поверить в то, что явный на вид уркаган предается столь добропорядочной утехе, мог разве что этот куркулистого вида дядя. Мол, за постой платит, а остальное меня не касается.
- И часто он так по утрам рыбалил? - усмехнулся опер.
- Часто не часто, а бывало. По выходным.
- Его удочки?
- Мои.
- О чем по телефону говорил, не слышали?
- Я под дверями у него не сплю. Звонок слышал - телефоны у него и тот, что в гостиной, спарены.
- Проводите меня в его комнату.
Хозяева переглянулись, но перечить не стали и повели Селезнева на второй этаж. Дверь угловой комнаты, которую снимал Федя, была не заперта. Крытый лаком старый стол, две табуретки, шифоньер из допотопного гарнитура, маленький цветной телевизор. Металлическая кровать была застлана суконным, казенного вида одеялом.
- Куда он на рыбалку ходит, знаете? - спросил старлей, не рискнув обыскивать конуру.
Да и что в ней было искать, если квартирант даже не удосужился запереть свое логово.
- На пруд. Другого водоема тут нет. Там, возле завода. Да он скоро вернуться должен, в одиннадцать какой клев? Дождетесь, или, может, сынок покажет, чтобы не разминулись? - разговорился хозяин, угодливо забегав глазками.
- Сам найду! - отрезал Селезнев, повернулся на каблуках и направился к выходу.
Пруд находился за небольшим леском, минутах в десяти неспешной езды по разбитому асфальту. Холодный ветер гнал по свинцовой воде потемневшие листья. Ближе к затененному деревьями берегу в грязной пене гнили водоросли.
Селезнев оставил машину прямо на тропинке, а сам пошел вокруг по предполагаемому маршруту Феди: если блатной действительно был здесь, то должен был оставить следы.
На прибрежной тропинке отчетливо впечатались в грязь следы рифленых подошв. Отпечаток в мокром кострище вытянулся в сторону кучи валежника.
Селезнев пошел параллельно примятой полоске в траве. На всякий пожарный он переложил пистолет из наплечной кобуры в куртку, взвел курок и так, держа руку в кармане, шагнул в заросли голого орешника.
Мертвого Федю привалили сухими ветками не очень старательно. Удилище в брезентовом чехле валялось в пяти метрах, отчетливый след волочения трупа по земле никто не маскировал.
Тело уже окоченело, что при такой холодной погоде могло произойти и за час. Поэтому никакой эксперт не определил бы время смерти даже приблизительно. Ясно было только, что дорога сюда от дома заняла минут двадцать пять, а значит, убили блатного между шестью и девятью утра, никак не раньше и не позже.
Селезнев присел на корточки, но ни разгребать валежник, ни переворачивать труп не стал. Даже неспециалист сразу понял бы, что рана ножевая: вспоротый ватник пропитался почерневшей кровью.
- Шило, - догадался опер. Никакие аргументы не заставили бы его отказаться от этой версии. - Шило. Ай, Федя. Уж при твоей-то матерости, при твоей осторожности так подставиться.
Кто-то очень близкий блатному, ближе, чем подельник, выманил его в предрассветную рань из логова; кто-то выискал вескую причину для встречи, усыпил бдительность, да и саданул финкой снизу в сердце. Банда Шило, где Федя играл не последнюю роль, раскололась по легенде, сочиненной главарем.
О налете на супермаркет Федя, скорее всего, знал, правда, не знал, на какой именно. И Шило через своих шестерок подбросил ложный, а возможно, и запасной вариант Феде, приказав глаз с него не спускать.
То-то блатной петлял перед встречей на кладбище - чуял подвох, да, знать, невтерпеж было кинуть главаря. Каждая пядь той улицы, конечно, контролировалась. Проследили связь Феди с милиционером, а в таких случаях разговор в банде короткий.
- Что же получается, - думал Селезнев, усталой походкой возвращаясь к машине. - Я выслеживаю Шило, а он - меня?
О том, чтобы покинуть поле боя и переждать, теперь не могло быть и речи: засветился на посту ГАИ, представился хозяевам дома, наследил повсюду, как слон. Настало время играть в открытую. Старший лейтенант Селезнев дошел до машины и вызвал по рации опергруппу.

                Глава 13. Веревкин.

На грязном мотоцикле к пруду подъехали двое местных участковых. Оставив их возле трупа, Селезнев ринулся по следу на заброшенной дороге с юга от пруда.
Увы, след исчез где-то за фермой, влился в разбитый гусеницами тракторов проселок. Рабочий фермы видел черный "БМВ", двоих в салоне, на номера, конечно, внимания не обратил.
Группа приехала через два часа. За это время Селезнев успел опросить еще десяток жителей поселка, смотаться на ближний пост ГАИ со стороны Москвы, и бдительный сержант доложил, что да, действительно, черный "БМВ" проследовал в сторону Москвы в районе шести утра, когда трасса была почти пустой, но повода останавливать и проверять его не было.
- Шило, - утвердился опер в своей догадке: по последним сведениям, лежбище главаря было обустроено где-то поблизости.
Был это, конечно, не сам Шило, а его подельники. Марка машины и ее след, равно как и кожанка на одном из находившихся в салоне "БМВ", да и само направление ничего не давали.
Селезнев покружил, забрызгал машину грязью по самую крышу, выпростал бензобак и сник. Перед ним была стена, какой уж тут энтузиазм. 
Когда старлей вернулся к пруду, там уже набежал народ. Ядовито зеленела труповозка в кустах, замер канареечный "УАЗ" местного УВД, ковырялись эксперты, цокал языком врач.
Все это было Селезневу привычно и даже скучно. Из оцепенения его вывела фигура следователя Веревкина, сновавшего между криминалистами и местными зеваками с неизменным потертым портфелем.
Водрузив на нос очки, он что-то чиркал в казенном блокноте, изредка задерживался то возле патологоанатома, то возле фотографа, задавал вопросы и морщил лоб, что должно было означать напряженную работу мысли.
Причем делалось все это словно в замедленной съемке и могло бы вызвать у Селезнева улыбку, когда бы он столкнулся с этим чудаком впервые. Но сейчас, после бессонной ночи и фиаско с Шило, ничего, кроме раздражения, старый зануда не вызывал.
Веревкин увидел старлея первым, механически кивнул и вдруг просиял, шагнул навстречу:
- Ба! Знакомые все лица, - воскликнул он.
- Не пойму вас, господин Веревкин, то вы рады мне, а то не очень, - проворчал Селезнев, отвечая на рукопожатие.
Они отошли к "Жигулям", на которых приехал старик, помолчали. Веревкин шумно втянул носом сырой холодный воздух, поежился.
- Но то, что вы обнаружили здесь сие бездыханное тело, надо думать, закономерно? - спросил он и пристально посмотрел на опера. - Сократите путь к истине, господин Селезнев.
Селезнев бросил снисходительный взгляд на своего коллегу, вздохнул и выпалил на одном дыхании:
- Сердобский Федор Петрович, уроженец Тамбова, четырежды судимый, русский, кличка Шнырь, без определенного места жительства разведен. Еще вопросы есть?
- Ого! - искренне восхитился Веревкин. - Старый, надо полагать, ваш приятель?
- Не очень. Год назад во время одной из своих первых операций, я его упустил. Грешен, ничего не мог тогда толком организовать.
- Пытались исправить ошибку?
- Не угадали. Попал Федя в переплет, сам мне позвонил.
- Вот как?
- По-вашему, я поехал бы на захват в гордом одиночестве?
- Резонно.
- Позвонил, прочил встречи. В обмен на координаты взял слово, что приеду один.
- Какое доверие!
Тон Веревкина Селезневу не понравился. Раньше старлей никогда не замечал за следователем подозрительности, скорее напротив, старик словно выискивал оправдания поступкам подопечных.
Тем не менее, хоть источника и не было уже в живых, раскрывать оперативную связь старлей не собирался.
- Не догадываетесь, зачем, - начал Веревкин.
- Не догадываюсь, - довольно невежливо перебил его Селезнев и пошел вслед за носилками.
У труповозки он откинул уголок грязно-белой простыни, посмотрел на застывшее, без тени привычного беспокойства лицо Феди, словно хотел лишний раз убедиться, что последняя дорожка в банду Шило привела в тупик.
Веревкин был человеком гордым, но нрава не строптивого и привык усмирять самолюбие ради дела. Он снова поравнялся с оперативником, проводил глазами скорбный "УАЗ".
- Удалось что-нибудь узнать, Вадим? - примирительно спросил следователь и близоруко прищурился.
Селезнев тоже не стал лезть в бутылку, ибо повода к тому не было никакого.
- С октября месяца Федя снимал здесь комнату. Хозяева показали, что в четыре часа утра ему позвонил неизвестный, в шесть Федя взял хозяйские удочки и отправился на пруд. Приблизительно в это же время со стороны Москвы мимо поста ГАИ проследовала автомашина "БМВ". Около семи местный бомж видел, как она возвращалась по проселку, на котором остался отпечаток протектора. Пока это все. Негусто, конечно. Хотя лично у меня есть подозрение, что на Лубянке о нем знают больше.
- И на чем основаны ваши подозрения?
- Утром был налет на супермаркет.
- Я слышал, - кивнул Веревкин.
- Думаю, что Феде было об этом известно. Но это так, предположение, не более. Налет-то ведь какой! Среди бела дня в центре города. На такое сегодня не многие пойдут. Из тех, что гуляют на свободе, разве Шило. А Федя с ним знаком, раньше вместе куролесили. Что-то они не поделили, видать.
- Что?
Селезнев лишь усмехнулся в ответ. По факту смерти Сердобского возбудили уголовное дело, и милицейский следователь отбыл с поручением вытряхнуть из картотеки МВД все, что там есть на Федю и Шило - вместе и порознь.
- Может быть, удастся найти то, чего они там не поделили, - понадеялся вслух Веревкин. - Вы, Вадим, конечно, считаете, что не стоит воду в ступе толочь?
- Пусть все они друг друга перережут, работы меньше! - в сердцах буркнул Селезнев.
- Так я тебе и поверил, - проговорил Веревкин в сторону. - Коли так, то какого черта ты ни свет ни заря поперся на встречу с этим бандитом.
Оставалась еще масса дел, в основном бумажных. Предстояло наведаться в МУР и разузнать подробности налета, а потом допоздна оформлять протоколы и постановления, нести их на подпись. Но в понедельник можно было со спокойной совестью сбагрить все это новому сотруднику, назначенному вместо Веревкина, того увольняли на пенсию.
Веревкин снова почувствовал неприятную резь в подпорченном желудке, озноб от плохого сна и голода.
- Нет, положительно нельзя есть кислую капусту натощак, - подытожил он, усаживаясь рядом с водителем.
К пяти вечера Веревкин закончил подготовку материалов по делу о смерти Сердобского, направил прокурору копию постановления, потолковал с дежурным о затянувшейся осени и вышел на улицу.
В конуру, коей ему в последнее время представлялась недостроенная дача, ехать не хотелось. Веревкин позвонил из автомата старым друзьям и прозрачно намекнул на то, что неплохо бы увидеться и попить любимого жасминового чайку. Но друзья оказались заняты, и Веревкин тут же пожалел о звонке. 
- Вышел раздетым, покуда ловил машину - меня и просквозило. Никому-то я не нужен, - думал Веревкин, медленно направляясь к метро. - Сейчас и сорокалетние-то никому не нужны. Вон, во всех объявлениях пишут: "До тридцати пяти". На кой им всем мой опыт, мои знания! А уж сам-то и подавно.
До своего шале его владелец доехал, окончательно растравив себя, хоть плачь. Затопил камин - ухнул все дрова, что наколол в расчете на вечеринку, натянул валенки и меховой жилет.
Невзирая на больной желудок, налил в пузатый стакан грамм двести портвейна и стал прихлебывать, задумчиво глядя на огонь.
- Странно все-таки, - в который уже раз поднес следователь к глазам фото роковой женщины. - Никто из родичей Геворкяна этой карточки не видел. Как она попала к нему? Тоже по почте? Про то, что Гладышев нашел открытку в почтовом ящике, он мог жене соврать.
Но конверта нет, штемпеля тоже, а главное - подписи. И даты тоже нет. Известно только, что вскоре после получения фотографии Геворкян укололся, открыл газ и лег у плиты с зажженной свечкой.
Давидзе за три дня до того, как выбросился из окна, тоже стал обладателем такого сувенира. Все карточки совершенно одинаковые, на одной и той же бумаге.
Судя по антуражу, мадам проживала, или отдыхала, где-то на юге. Гладышев был в командировке в Ялте, не был ли там Геворкян? Невеста сказала, что не был. А если проверить? Нет, Рябов положительно прав: оснований для возбуждения дела маловато. А Рябов что-то говорил про черную магию. Да, это, конечно, аргумент.
Веревкин встал и расставил все три экземпляра вокруг себя: один - прямо перед глазами, на полке с каминными часами; другой на стеллаже с книгами; последнюю картинку прикрепил кнопкой на деревянную стенку позади. Потом он накинул на ноги плед, глотнул портвейна и стал ждать.
Вдруг ему померещилось, будто на него кто-то смотрит из окошка. Старик снова встал, задернул штору. Но ощущение не проходило. Мелкий дождь рассыпался по жестяной крыше.
Пламя в камине стало угасать, лицо на карточке справа ожило и покраснело. Внезапно сзади послышался женский шепот, заставив Веревкина вздрогнуть.
- Чертовщина какая-то, - обомлел он. - Так, пожалуй, недолго с ума сойти.
 - Эй! - тихонько позвали из темноты слева. Голос был женским, грудным, приятным. - Эй.
 Веревкин осторожно повернул голову к окошку. В комнате стояла загорелая полногрудая красавица лет девятнадцати, почти нагая, и, улыбаясь, простирала к нему руки. Рот следователя приоткрылся, но сил крикнуть, и даже вдохнуть не было.
- Не бойся меня, - ласково сказала девушка. - Ты все равно умрешь. Сделай это сейчас. Так будет лучше тебе и всем.
- А! - закричал Веревкин и проснулся.
Портвейна в стакане не осталось. Огонь потух почти, только одна головешка пронзала темноту гостиной жарким алым светом. Три фотографии, разложенные, как карты, веером, лежали на журнальном столике.
Веревкин дотянулся до торшера, дернул шнур выключателя и снова взял одну из карточек. Теперь лицо женщины показалось ему до странного знакомым. Несомненно, где-то он его видел. И молнией пронеслась мысль:
- Господи! Да ведь это же моя жена-покойница! Ну конечно, это она, в ту пору, когда мы познакомились. Ей тогда исполнилось девятнадцать.
Веревкин заставил себя встать и обойти пустой, быстро остывающий дом-склеп, в котором теперь, как во всяком порядочном доме, поселилось привидение. Немного успокоившись, он постелил и лег. Раздеться и выключить свет не было никаких сил.

                Глава 14. Новости.

С некоторых пор Веревкин стал бояться выходных. К рыбной ловле он не пристрастился, небольшой участок земли возле садового домика был ухожен и обустроен нехитро - на традиционные утехи богатых не хватало денег.
Натаскав в бак воды из колонки и наколов лучины на растопку камина вечером, он выпил горячего какао с гренками и отправился на кладбище навестить свою жену.
В кармане у следователя покоилась маленькая плоская бутылочка из-под модного лекарства от печени, наполненная портвейном, и шоколадка на закуску.
- Ну вот, Аня, - мысленно произнес Веревкин, когда с прелой листвой и сухими хвойными иголками на могильном камне было покончено, - я пришел. Скоро зима заметет твою могилку снегом. Здесь жизнь такая, какую ты оставила, ничего в ней не изменилось. Я все работаю, барахтаюсь неизвестно зачем. Живот болит, черт бы его побрал. Нравятся тебе астры?
Он отпил глоток портвейна, а сам украдкой от самого себя глянул на овальный портрет жены на памятнике, против воли сравнивая ее с пышногрудой дивой: нет, ничего общего, конечно же, не было, да и быть не могло.
- Я не жалуюсь, Аня. Все хорошо. Теперь такие времена, что если нет перемен, так и хорошо. На душе у меня спокойно, потому что все мне про себя ясно: пройдет декабрь, а в конце января - пенсия. А там и весна - заботы садовые да огородные. И никаких других. Жди. Мы скоро встретимся с тобой.
Эта последняя фраза вырвалась машинально, но в меру ироничного Веревкина улыбнуться не заставила - напротив, насторожила. Он тут же прервал свой внутренний монолог и подумал, что обещание встречи на обороте открытки трижды повлекло за собою смерть.
Но не могло же оно исходить от покойницы? А значит, остается одно из двух: либо фотография была в обоих случаях чистой случайностью, совпадением, либо был кто-то третий, кто эти карточки рассылал, заставляя одного выброситься вниз головою из окна, другого - включить конфорки и зажечь свечу.
Старик искренне хотел забыть эту чертову дамочку, избавиться от мыслей о ней, посмеяться над собою, но почему-то не мог, как не мог и рассказать о своих ощущениях коллегам: чего доброго сочтут за тайного алкаша, начальство прознает, выгонят без мундира и пенсии.
И тогда он рассказал обо всем с самого начала вслух - себе и жене. Психологический расчет оказался верным: выслушав себя, Веревкин действительно успокоился и даже твердо решил по возвращении в замок все три фотографии сжечь в камине, как сжигали в средние века ведьм на костре.
Со старого кладбища он отправился проведать квартиру, что всегда делал по выходным. Квартира, где супруги жили вдвоем с конца пятидесятых, находилась в рабочем районе, в сталинском, но не элитном доме.
Никогда она Веревкину дорога не была. В молодости он дневал и ночевал на работе, а если выдавалась свободная минута, любил гостить у приятелей на дачах.
Потом следователь весь ушел в строительство садового домика с камином, а после смерти жены и вовсе не мог находиться в квартире. Все там напоминало о прошлой жизни, новая же не вписывалась в старый очаг, предназначенный для двоих.
Здесь на стенах висели фотографии жены, здесь за пыльными стеклами буфета стояла посуда, подаренная старыми друзьями, многих из которых уже не было в живых; здесь к тому же не топили, потому что прорвало трубы времен Сталина.
Он зашел к соседке, забрал ворох газет за неделю. Было воскресенье, первое декабря, до конца подписки оставался месяц, но Веревкин решил не продлевать ее.
Хваленая свобода средств массовой информации обернулась на деле тенденциозностью, откровенной продажностью и, как правило, чудовищным цинизмом.
Поэтому старик все чаще предпочитал покой неведения. Тем не менее, он заварил себе чаю, бросил в стакан в серебряном подстаканнике высохший лимон, переобулся в войлочные опорки и стал перелистывать пахнувшие краской газеты.
Веревкин перелистал молодежную газету, прославившуюся редким даже по нынешним временам бесстыдством. Внимание следователя привлекла развязная заметка о зверском убийстве солиста ансамбля "Ритм" Ивана Махлая.
- Вот это да! - ахнул Веревкин. - Неужели тот самый? - Следователь вскочил и заходил по квартире, потирая руки. - А ну, что-то вы теперь скажете, господин Рябов? Как-то вы теперь посмотрите в глаза нерасторопному старому чудаку, старший лейтенант Селезнев? Конвейер, значит? Ну-ну.
Убийство произошло в Балашихе, дело могло оказаться подведомственным областной прокуратуре. Махлая, судя по заметке, зарезала из ревности любовница, имя которой в интересах следствия не называлось, однако сообщалось, что она задержана МУРом на вокзале и доставлена в изолятор временного содержания. Веревкин даже подпрыгнул. Ну, конечно же, это та самая мадам в бикини!
- Мы скоро встретимся с тобой, - теперь уже без опаски и неопределенности произнес торжествующий следователь.
Он не стал допивать чай, вымыл полы, вытер пыль и, прихватив с полки пару книг, отправился в свой шале.

                Глава 15. Дело пошло.

Труп Махлая обнаружили в четверг днем. Дело возбудил знакомый следователь, он приезжал в Балашиху вместе с группой, позднее туда подоспели сам Рябов и начальник райотдела милиции.
Веревкин понимал, что подступаться к Рябову со своими доводами насчет фотографии - дохлый номер. Поэтому первым делом старик ввалился в кабинет следователя с литровой бутылкой портвейна и долго тряс старому другу руку, вспоминая былое.
Затем, оставив растерянного друга наедине с подарком, старый хитрец удалился к себе. К половине двенадцатого ему доставили материалы на блатного Федю.
Как следовало из заключения судебно-медицинского эксперта, смерть наступила в результате колотой раны, нанесенной острым предметом в сердце - снизу вверх на глубину шестнадцать сантиметров.
В лаборатории на краях разреза на ватнике в сгустках запекшейся крови обнаружили оружейную смазку. Поэтому Веревкин предположил, что острым этим предметом мог быть охотничий нож, или даже штык к автомату Калашникова, имевший длину клинка, равную глубине проникновения в тело Феди.
Судя по всему, убийца должен был обладать звериной силой при небольшом росте. Затем следователь углубился в послужной список покойного уголовника в надежде найти какую-нибудь зацепочку.
Список этот был более чем впечатляющий. Наглый, самоуверенный бандит закончил всего семь классов, но тюремные университеты прошел сполна.
От отсидки к отсидке самоуверенность и наглость его крепли. Специализировался Шнырь на бандитских налетах, брал часто и немало. По злодейской табели о рангах он должен был бы не комнатушку снимать и не в ватнике ходить, а, как минимум, иметь валютный счет и ездить в "Мерседесе".
Тем не менее, в крутых тачках Федя не катался и в казино не сиживал. Дважды его дорожка пересекалась с Шило: один раз - в обвинительном заключении, другой - по подозрению, впрочем, недоказанному. Этот другой раз относился к нападению на инкассаторов год тому назад.
Тогда бандит применил пластит, мощнейшую взрывчатку и даже дистанционное управление. Банда Шило, на которую вышли благодаря смертельно раненному налетчику, начинила смертоносным веществом машину и оставила его на пути следования инкассаторов.
А перевозили тогда полтора миллиона долларов. Ни денег, ни главаря так и не нашли. Даже после беглого просмотра полного собрания сочинений Шило со товарищи, опытный Веревкин обратил внимание на то, что география преступлений бандита сузилась до Москвы.
Дело Шило числилось за Главной военной прокуратурой. Все материалы по этой банде забрали из военной прокуратуры и передали в Следственное управление.
Шило вовсю орудовал в пределах Московской кольцевой дороги, хотя на него был объявлен во всесоюзный розыск. По всей видимости, этот зверь либо окончательно взбесился и бросил вызов всему свету, либо обрел высоких покровителей и разбойничал в их интересах.
На след Шило неоднократно выходили спецназ МВД и РУОП областного ГУВД во главе с полковником Лаховым, но всякий раз бандит загадочным образом ускользал и не отсиживался, а тут же объявлялся под Москвой в Балашихе.
А в этой самой Балашихе был убит музыкант Махлай. Простое совпадение? Как бы там ни было, Веревкин не стал откладывать звонок постоянному участнику посиделок в дачном домике.
- Шило, говоришь? - задумчиво произнес военный прокурор Шепель и многозначительно помолчал. - Да, я помню. Отчаянный малый, по уши в крови. Значит, опять объявился? Ладно, друг, я все устрою, с моим ведомством проблем у тебя не будет.
- Ты не помнишь, кто начинал это дело? - спросил Веревкин.
- Я начинал, - отвечал Шепель. - А теперь его ведет старший следователь по особо важным делам полковник юстиции Клопов. Одно время у нас это дело пытались забрать гэбэшники, но потом у них самих забрали следственную функцию, а когда опять вернули, руководство поменялось, новую службу ФСБ ублюдок Шило уже не интересовал.
Веревкину вспомнились слова опера Селезнева:
- Есть подозрение, что на Лубянке о нем знают больше, да и в больнице лежит раненый бандит - подельник Шило по кличке Бес.
- Ты уверен?
- В наше время ни в чем нельзя быть уверенным, друг. Запомни это раз и навсегда.
- Ладно, при встрече поговорим.
- Как твоя болячка? - участливо поинтересовался прокурор.
- С переменным успехом, - вздохнул его приятель.
В пятом часу в кабинет Веревкина пожаловал новый следователь и пригласил в буфет, где якобы уже собрались сотрудники для дегустации армянского коньяка.
- Ну, как же, как же, непременно отметим, спасибо вам, - живо откликнулся Веревкин, убирая документы в бронированный сейф. - Вот, вожусь с субботним убийством. Кажется, дельце намечается непростое.
- Это из-за меня? - догадался следователь.
- Ну, зачем же так. Если бы я надумал заболеть, вы что, отказались бы за меня подежурить?
- Нет, конечно, - засмеялся молодой следователь. - Вы болейте, я подежурю с удовольствием.
Веревкин улыбнулся и запер сейф, подошел к столу, снял со стекла портфель. Перед следователем во всей красе предстала загорелая мадам под пальмами.
- Вот на такой бы - с удовольствием! - ткнул в нее пальцем старик и внимательно посмотрел на своего молодого коллегу.
- О, - восхищенно протянул тот. - А у вас, оказывается, губа не дура!
Такая реакция была самой что ни на есть дежурной.
- Может, он еще не встречался со своей подследственной? - подумал Верекин, обескураженный неудавшимся трюком.
- Это вешдок, не подумайте чего.
- Да что вы! Может, в сейф уберете?
- Ничего, у меня еще есть.
Следователи со смехом вышли из кабинета и направились в буфет.
- Что ваша подопечная, молчит? - как бы невзначай спросил Веревкин.
- Вы имеете в виду грузинку? - уточнил тот.
- Кого?
- По убийству Махлая?
- Ну да.
- Молчит. Да еще и косит: сидит, тупо смотрит в одну точку. Сегодня в Сербского увезли.
- Может, не она убивала-то? - осторожно спросил старик.
- Ну! Как же, не она, - молодой был сама уверенность. - И нож со своими пальчиками в бельевом шкафу жертвы тоже спрятала не она?
Он пропустил Веревкина вперед. В буфете звенела посуда, сдвигались столы, раздавались приветствия и поздравления.
- Значит, не она, - подумал Веревкин о своем, усаживаясь по правую руку от молодого следователя.

                Глава 16. Шило.

Ресторан "Риц" стоял на высоком берегу Москвы-реки в зарослях деревьев и с трассы виден не был. Лишь метрах в трехстах стоял неприметный указатель с названием заведения.
Фасад освещала неоновая реклама. Витражные окна первого этажа были плотно зашторены, на втором мелькали тени поздних посетителей.      Не доехав ста метров до охраняемой платной стоянки, Селезнев припарковал машину в неосвещенном месте, погасил фары. Шумная компания вывалила из парадной двери, отвлекла внимание дюжих охранников. Внизу гремела музыка. Пела незнакомая певица под фонограмму.
- У меня бы ты заговорила, - подумал Селезнев, запирая "Жигули".
В карманах у него было немного денег и шестнадцать патронов в двух обоймах. Денег вполне хватало чтобы выпить в баре чего-нибудь безалкогольного.
Сам пистолет он сунул за ремень брюк сзади и теперь спиной ощущал прикосновение холодного металла.
- У нас закрыто, - грубовато ответил из-за стеклянной двери швейцар, немолодой уже человек со шкиперской бородкой, одетый во что-то вроде мундира опереточного генерала.
Было ясно, что выполняет он здесь функцию декоративно-прикладную и права голоса не имеет.
- Мне в бар, отец! - крикнул Селезнев. - Сотку пропущу и выйду. Будь человеком, трубы горят.
В ответ швейцар повернулся к нему спиной и застыл, точно огородное пугало в безветренную погоду. По вестибюлю прогуливались крепкие парни с бритыми затылками.
Селезнев еще постучал монеткой по стеклу, изображая нетерпение, и пошел восвояси мимо стоянки. Профессиональная память цепко фиксировала номера машин.
Внезапно опер почувствовал, что из-за дальнего угла стоянки за ним неотрывно наблюдает охранник в дубленке. Объяснение с ним в планы сыщика не входило.
Насвистывая и поигрывая связкой ключей на пальце, старлей отправился по затемненной дорожке к своей машине. Нужно было непременно дождаться, когда ресторан покинет последний посетитель.
Не терпелось посмотреть на Шило. Селезнев включил печку, достал из чехла на сиденье термос. Чай, припасенный с утра, давно остыл. Хотелось есть.
- Интересно, что здесь можно было бы купить на мои деньги? - глядя на пляшущие тени за окнами, подумал Селезнев. - Чашку кофе, как Володя Шарапов?
С черного беззвездного неба посыпались мелкие снежинки, заблестели, заискрились в отблесках неона. Печка быстро прогрела салон. Чтобы не уснуть, Вадим приспустил стекло.
Снежок оказался колючим, морозный ветер полоснул по глазам, запутался в волосах. Круглый горб сине-желтой луны выглянул из-за крыши. Вскоре снег пошел крупными хлопьями, и далекие огни столицы скрылись за густой белой пеленой.
 - Что, если здесь гуляет сам Шило? - на мгновенье представил Селезнев. - Ни за одной из этих тачек мне не угнаться. Расстрелять его прямо здесь, сейчас?
Но обдумать этот вариант он не успел. Свет на втором этаже погас, из ресторана вышло несколько человек, в том числе пьяные жрицы любви по двести баксов за штуку.
- А я говорю - в бассейн! - требовательно крикнул двухметровый толстяк и поскользнулся под общий хохот.
- В бассейн, в бассейн! - заверещали его спутницы, подхватили своего кавалера под руки и потащили по льду.
- Ко мне на дачу, господа! - перекричал общий гвалт коротышка в очках. - Многого обещать не могу, но баньку истоплю и бочку коньяку выкачу.
- На дачу к Хасику, ура, - восторженно взревели господа.
Захлопали дверцы иномарок, взревели моторы. Из наглухо закрытых салонов вырвались дикие звуки, которые иногда почему-то называют музыкой.
- Вы сегодня прокатитесь, козлы, - со злостью подумал Селезнев. - До первого поворота.
Вероятно охранники, провожавшие гоп-компанию ехидными улыбками, были того же мнения. Когда огоньки машин растаяли в снежной пыли, один из них остановил взгляд на "Жигулях".
Опер вышел из машины, открыл капот.
- Здесь стоять не положено, - сурово сказал охранник, остановившись в трех шагах от него.
- Если ты думаешь, что мне здесь стоять в удовольствие, то ошибаешься, - не поворачиваясь, ответил Селезнев. - Подтолкни, я с удовольствием уеду.
- Если я подтолкну, то ты отсюда пешком пойдешь, - обиделся грозный страж, который, не иначе, считал себя главным на принадлежавшей кабаку территории. - Давай, проваливай.
Если бы не "Волга" и "Мерс" на стоянке, Селезнев поговорил бы с ним по-другому.
- А ведь это неспроста, - догадался он. - Надо потянуть резину: кто-то должен оттуда выйти новенький.
- Да сейчас я уеду. Трамблер барахлит, - проворчал старлей, захлопнул капот и вернулся в салон.
Он почиркал стартером. Мотор завелся и опять заглох. Из ресторана в сопровождении водителя вышел рослый седой человек в распахнутом пальто с каракулевым воротником.
- Вот это да, - узнал Селезнев начальника РУОП Лахова из областного управления внутренних дел. - Вот это гусь. Любопытно, с кем он тут якшался, на какую тему?
Водитель привычно распахнул перед генералом пассажирскую дверцу, обошел "Волгу" вокруг. С его руоповцами Селезнев встречался дважды, один раз - по делу Шило, в засаде на шоссе.
Тогда костоломы из спецназа МВД вспугнули банду, взяли четверых, оказавшихся сявками, одного пристрелили, а сам Шило в очередной раз ушел самым непонятным образом.
Дальний свет, усиленный противотуманными фарами, полоснул по глазам. "Волга" вырулила со стоянки и медленно, не в пример иномаркам, поползла по спуску к шоссе. Охранник козырнул.
- Где же твое любимое авто? - вспомнил Селезнев белый полковничий лимузин. - Нет, за тобой я, пожалуй, не поеду. Тут остался гусь покрупнее.
 Он нащупал под сиденьем заводную ручку, снова вышел из салона.
- Покрутил бы лучше, чем над душой висеть, - не глядя, бросил опер охраннику.
- Делать мне больше нечего, - процедил весьма занятой страж.
Селезнев провернул ручку. Двигатель заработал, пыхнул сизоватым дымком из выхлопной трубы. Не говоря церберу ни слова, старлей широко развернулся, посигналил на прощание и скрылся за поворотом.
Отъехав по шоссе метров двести, он остановился на обочине и выключил фары. Ждать долго не пришлось: черный "Мерс" выскочил минут через десять. Черный "БМВ" оказался машиной сопровождения, шел на тридцатиметровой дистанции, как привязанный.
Вместе с "Жигулями" Селезнева это была уже колонна. Перед стационарным постом на кольцевой дороге головной лимузин сбросил до семидесяти.
К счастью, патруль проверял документы у водителя большегрузной "Алки", так что проскочили без приключений. Ближе к Москве поток сгущался, упустить "БМВ" из вида ничего не стоило. Селезнев поставил дворники на скоростной режим, впился глазами в толстозадую иномарку.
По шоссе ехали с ветерком. Первая остановка была на переезде, пришлось отстать, пропустить "девятку" и такси. В машине сопровождения наверняка сидели профессионалы, а потому они вполне могли заинтересоваться настырными "Жигулями".
Ну а если у них была связь друг с другом, в этом Селезнев не сомневался, слежка становилась и вовсе рискованной: водитель головной машины наверняка засек "Жигули" на площадке у ресторана.
В городе обе иномарки, словно с цепи сорвались, рванули под сто километров, и Селезнев на какое-то время потерял их. Наконец крутые тачки остановились. Из "БМВ" вышли трое. Один подошел к "Мерсу", двое других нырнули в подъезд.
Ни полную блондинку в полушубке, из-под которого выглядывал подол длинного вечернего платья, ни средних лет мужчину в дорогой куртке Селезнев не знал.
- Здравствуй, здравствуй, друг мордастый! Вот тебе и вышибала из кабака, - удовлетворенно подумал опер.
Озираясь, охранники проводили вальяжную пару до подъезда. Тыл, видимо, прикрывал водитель. Все было проделано быстро, четко, профессионально.
Если бы кто-нибудь из прохожих, находившихся в секторе сопровождения, сделал бы на свою беду резкое движение, то оно бы стало для бедняги последним.
Через минуту к ним еще двое сели в "БМВ" и исчезли в обратном направлении. Селезнев тщетно попытался определить квартиру в окне - дом был высоким и длинным, со множеством подъездов.
"Мерседес" неожиданно показал поворот, пропустил автобус с рекламой на борту и помчал к центру. Старлей так засмотрелся на окна, что едва не врезался в этого монстра.
Селезнев занял место "БМВ" на дистанции в тридцать метров и стал сопровождать "Мерседес" по шоссе, лихорадочно соображая, что предпринять.
  - Подставиться ему, что ли? - думал опер. - Так ведь, если, не дай Бог, поцарапаю этот танк - до пенсии не расплачусь.
Искать повод для знакомства пришлось недолго: несомненно опытный, но обнаглевший от вседозволенности водитель "Мерседеса" сам дал его, проскочив на красный сигнал светофора пустынный бульвар.
- Ну, вот и все, - подумал Селезнев, быстро опустил стекло и выставил на крышу портативный проблесковый "маячок". - Приехали.
Взвыла сирена. Опер поравнялся с "Мерседесом" и стал прижимать его к тротуару. Водитель притормозил, остановился, но из салона не выходил. Селезнев захлопнул дверцу, не спеша подошел к шоферу и сунул ему под нос удостоверение.
- Старший лейтенант Селезнев. Ваши документы!
Права были выписаны честь по чести.
- Ваша машина? - спросил опер.
- Нет, не моя. Я водитель, еду в гараж.
Селезнев степенно обошел "Мерседес", посмотрел номер сзади и впереди, хотя помнил его наизусть.
- Техпаспорт! - потребовал старлей.
Водитель демонстративно зевнул, достал из-за козырька документ.
- А в чем, собственно, дело, командир? - лениво осведомился он.
На этот вопрос Вадим не счел нужным отвечать. Прочитав в техпаспорте фамилию владелицы, он поинтересовался:
- Кто владелица?
- Известно кто, - усмехнулся водитель. - Жена Висмана.
Селезнев едва сдержался.
- Выйдите из машины, - приказал он.
- Зачем?
- Вам что, гражданин, два раза повторять нужно?
Водитель вздохнул, вышел, потянулся.
- Машина частная? - спросил старлей.
- Ну. Я на ней номера не переставлял.
- А на каком основании.
- А по доверенности, - догадался водитель.
Жестом фокусника он извлек откуда-то сложенный вчетверо листок и брезгливо протянул его оперу. Подсвечивая фонариком, Селезнев изучил доверенность, на секунду направил луч на водителя.
Водитель зажмурился, отвернулся, но и секунды хватило, чтобы разглядеть и запомнить этого человека лет сорока пяти, с узким лбом, массивным подбородком и гладко зачесанными назад волосами, сквозь которые просвечивала лысина.
- Багажник откройте, - попросил Вадим.
- Что?
- Плохо слышите?
Кроме запаски и домкрата, в багажнике ничего не оказалось.
- Где находится гараж?
- Четвертая секция "Мостранса" у развязки.
Селезнев вернул документы.
- Разве там стоят частные автомобили? - удивился он.
- Начальник служебными не пользуется, - снисходительно посмотрел на опера сановный водитель.
- Кто? - не понял старлей.
- Висман. Вам эта фамилия ни о чем не говорит?
- Нет. Ни о чем.
- Смотрите телевизор, начальник. Депутатов нужно знать в лицо.
- Я только футбол смотрю, - усмехнулся Селезнев. Это было почти правдой. - А если замечу нарушение еще раз, то не посмотрю, что супруг вашей хозяйки - депутат. Свободны!
Водитель засмеялся, захлопнул дверцу и устремился по проспекту.
- Висман, - мысленно проскандировал Селезнев. - А "Мерс" на жену записал. Резонно.
Домой он вернулся в четыре часа утра.

                Глава 17. Бес.

Уже в шесть позвонил хирург: налетчик пришел в себя и с вечера находился в здравом уме и твердой памяти. Температура упала до тридцати семи, давление стабилизировалось, на вопросы отвечал с трудом, но вполне осмысленно.
Доктор полагал, что к восьми раненый должен был проснуться, и Селезнев немедленно выехал в больницу. В то, что бандит расколется перед Веревкиным, он не верил: этого бандита следовало брать на пушку, пугать, но с умом. Тут нужны были такие факты и фамилии, чтобы у него не осталось другого выхода, кроме признания.
Прокуратура, по убеждению опера, этого делать не умела. Раненый бандит и ему подобные на допросах отнекиваются, молчат, или ссылаются на беспамятность, всеми доступными способами затягивая время в надежде на побег.
Нет, здесь нужно было блефовать и только. Селезнев припарковался у приемного покоя, позвонил. Он предъявил удостоверение милицейскому охраннику, потребовал доктора и в сопровождении заспанного дежурного врача быстро поднялся на третий этаж.
- Спит? - справился опер на ходу, надевая предложенный санитаркой халат.
 - Полчаса назад спал, - уточнил доктор. - Вы, старший лейтенант, недолго с ним. Он еще не адаптировался, возможен нервный срыв.
В маленьком помещении с окошком во двор стояло две койки. Одна была аккуратно прибрана, на подушке, сложенный треугольником, покоился комплект накрахмаленного белья; на другой лежал раненый с лицом цвета чалмы из бинтов на его голове и серыми открытыми глазами, устремленными в потолок.
- Как вы себя чувствуете, больной? - склонившись над ним, справился доктор.
- Хорошо, - покосился бандит на Селезнева. - Пить хочу.
Интересно, где они установили жучок? - обшарил старлей глазами стены, пока врач держал перед лицом пациента керамический поильник с длинным носиком.
 - Недолго, - поправив подушку, шепотом напомнил доктор и вышел.
Селезнев уселся на табуретку рядом с раненым.
- Где скрывается Шило? - без разгона начал опер.
Тот вздрогнул, прикрыл глаза.
- Не знаю такого, - проговорил он едва слышно.
К подобному ответу сыщик был готов, более того - другого не ждал.
- А Висмана ты знаешь?
Глаза раненого забегали.
- Какого Висмана? - выдавил, наконец, Бес и остановил взгляд на Селезневе.
- Не валяй дурака, у меня нет времени! Того самого, с которым вы работали в отделе безопасности банка?
Теперь молчание длилось минуту, задрожавшие пальцы исчезли под одеялом.
- Ну, - последовало после паузы.
- Что ну? Знаешь, или нет?
- А что с ним?
- Ты неправильно понял, Бес. Я спрашиваю - ты отвечаешь. Кто замочил Шныря? Только быстро!
- Какого еще Шныря?
- Федю. Или его ты тоже не знаешь? А вот он мне о тебе много рассказывал.
- Не бери на понт, начальник, - проговорил Бес и отвернулся, насколько позволяла повязка. - Все. Нет базара, устал я.
- От чего ты устал? От кочевой жизни? Прятаться устал или бояться? Это хорошо. Женился бы, детей растил.
- Нет у меня детей.
- Снова брешешь, Бес. Завтра тебя перевезут в тюремную больницу, а у Шило там хорошие концы. Он оттуда уходил при полной охране - без единого выстрела. Не думаю, что ты такая важная шишка, чтобы тебя персонально сторожили. А нравишься ты, Бес, далеко не всем. Не знаю, где тебя завалят - по пути в тюрьму, или там на месте, но имей в виду: поможешь мне выйти на Шило, которому ты больше не нужен, я помогу тебе слинять.
Бес лежал неподвижно. Селезнев встал, дернулся в сторону выхода.
- Кому это я не нравлюсь? - прохрипел раненый бандит.
- Вот, начинаешь думать! Правильно. Потому что понимаешь: нам ты все равно все расскажешь, а подельники твои допроса не допустят - перед первым же и порешат. Слышал я краем уха, будто начальник областного РУОПа Лахов самолично с тобой потолковать хочет. Ему-то ты все расскажешь?
По тому, как часто-часто задышал Бес, как напряглось, подобралось его исхудавшее тело под тонким больничным одеялом, Селезнев понял: насторожился.
- Нечего мне рассказывать, - вырвалось из потрескавшихся губ.
В палату заглянул доктор, Селезнев постучал по циферблату наручных часов и поднял указательный палец, что означало: "Еще буквально одну минуту!"
- Ну, так уж и нечего! - заговорил опер, когда они снова остались вдвоем. - Кто тебя на работу в банк устроил, например?
- В газете объявление прочитал.
- Нет, Бес. Банк не помещал объявления. Шило тебя устроил. Когда ты из кичмана вышел и лапу сосал.
- Фуфло! - презрительно процедил Бес сквозь плотно сжатые зубы. Его влажное от пота лицо исказила гримаса боли. - Никакого Шило я не знаю.
- Ладно, Бес, - вздохнул старлей, - он же бесенок, он же водила, я и без тебя, как видишь, знаю достаточно. Меня интересует Шило. Интересует, потому что у меня к нему личное дело имеется. Привет ему хочу передать от Феди, тебе больше известного по кличке Шнырь. Так что, сговоримся? - Селезнев наклонился к самому уху раненого. - Пока мы тут одни?
Не то он переиграл, не то Бес тоже подумал о жучке, но у бандита хватило ума не идти на разговор.
- Путаешь меня с кем-то, начальник, - ответствовал Бес. - Знать не знаю ни о каком Шныре и Шило ни разу в глаза не видел. - Он вдруг рванулся, привстал, превозмогая боль, и громко позвал: - Сестра. Уберите от меня этого. Больно. Давай укол. - Раненый обхватил обеими руками свою чалму и рухнул, как подкошенный.
Селезнев сунул ему под подушку заранее заготовленный листок с телефоном.
- Ну, смотри, бандит. Вспомнишь что, тут тебе телефончик, по которому меня найти можно.
В дверях он столкнулся с сестрой, которая катила установку для переливания. За ней по коридору спешил следователь. Селезнев кивнул ему и зашагал к лестнице, на ходу снимая мятый халат.
Он понимал, что своим визитом вызвал огонь на себя, однако другого пути не видел. Теперь оставалось только ждать.

                Глава 18. Веревкин.

Все устали в этот год. Следователь Веревкин тоже устал. Устал от непонятного и необоснованного недоверия начальства, устал просчитывать группировки, направления, позиции и тенденции, устал от непривычного положения вдовца, от небывалого роста преступности и сознания собственной беспомощности, от непрерывной боли в животе, от непредсказуемости завтрашнего дня, обилия версий и домыслов, дерьмового финансового положения, а больше всего - от обреченности на одиночество.
- Доктор тебе сказал не нервничать, вот и не нервничай, - уговаривал он себя, доставая из пыльного старенького чемодана елочные игрушки. - Утро вечера мудренее, а Новый год и подавно мудренее старого.
Елку он приобрел загодя - по случаю, дрова тоже наколол заранее. К половине одиннадцатого с приготовлениями было покончено. Оставалось время для телефонных звонков, и он стал названивать всем знакомым, приятелям, сослуживцам, отбросив китайские церемонии и не дожидаясь, что кто-то позвонит ему первым.
Как ни странно, этим кем-то оказался Рябов.
- С наступающим тебя, старик! - воскликнул он несколько излишне возбужденно, из чего было ясно, что он последовал примеру всенародно любимых поклонников легкого пара. - Как я тебя к праздничку-то разгрузил, а? - рассмеялся шеф.
Веревкин подумал, что вот если бы Рябов не выпил, то, пожалуй, и не позвонил бы, и от этой шальной мысли ему стало как-то не по себе.
- Спасибо, друг, - сдержанно ответил старик. - И тебя также!
- Ты, Веревкин, не журись. Они там теперь свою кашу варят, так что нам с ними не по пути. Нам процент повышать надо. А это значит что? Правильно: закрывать все, что можно закрыть, и не возбуждать того, что само не возбуждается, - сострил Рябов и сам засмеялся своей шутке с бородой.
- Значит, они лучше нас работают. Профессионалы. А мы - так, погулять вышли, - парировал следователь.
Несколько секунд в трубке раздавалось сопение - очевидно, Рябов решал, стоит ли обижаться на такие слова.
- Нет, почему же, - решил он все-таки обидеться. - У нас профессионализма примерно поровну. Мы Шило разыскиваем, а у них покойники воскресают.
- Вот-вот, именно, что покойники, - горячо поддержал Веревкин. - Не объединить ли нам, понимаешь, усилия в новом году?
- Опять? - испугался Рябов.
- Нет, ты послушай минутку. У меня тут новая версия появилась. В связи с этим оборотнем, который воскрес. Оборотни, как известно, следов не оставляют. И у нашего убийцы никаких следов. Это же какое дело будет! Дай мне, Гена, возможность прославиться перед пенсией. Оборотень - убийца, которого никто не ищет: его нет в живых. Он есть и его нет. Мертвец. Представляешь заголовки в газетах: "Мертвец-убийца".
- Брось, Семен Федосович, - не принял шутки явно протрезвевший Рябов. - Знаешь разницу между нами и ними?
- А ты знаешь разницу? - разозлился Веревкин.
Он положил трубку, потому что было уже без пяти двенадцать. В полночь, когда стали бить куранты и под крики детворы в небо над его замком взмыли ракеты, Веревкин стрельнул шампанским, наполнил большой фужер и мысленно произнес торжественную речь, смысл которой сводился к тому, что люди встречали Новый год тысячи лет до него, и тысячи, а может быть, десятки тысяч лет будут встречать после.
Всякие бывали годы, случалось, гораздо хуже, чем прошедший, для многих ставший последним. А вот он, Веревкин, все еще живет и даже работает, и не стоит плевать человеку в свое прошлое, покуда он жив.
И оттого, что человечество так огромно, а люди так разнообразны, оттого, что время продолжает бег вместе с ним, он почувствовал вдруг себя такой маленькой, ничтожной песчинкой в необъятной пустыне, что, не допив шампанское, сел за уставленный консервами стол и заплакал.


    
                Глава 19. Селезнев.

Звонок прозвучал утром, когда Селезнев отжимался от пола в упоре лежа.
- Слушаю, - сказал он в трубку, переведя дыхание.
Секунд пять длилось молчание. Потом прозвучал приглушенный женский голос, будто бы издалека:
- Я знакомая Беса. Звоню по его просьбе.
- Обернула трубку платком, - догадался опер. - Кто же это?
- И что он просил передать? - спросил он с наигранным безразличием. - Или Гладышева?
- Надо встретиться.
- Гладышева. Боится опознания. Другие со мной не общалась, голоса их я не знаю, и опасаться ей было бы нечего.
- Где и с кем? Бес ведь раскололся - на повинную пошел. Они что же, не знают об этом?
- На платформе "Выхино". Далее до Люберец. Будьть там в пять вечера. К вам подойдут, если приедете один.
Старлей хотел заставить незнакомку говорить подольше, но, судя по всему, ее хорошо проинструктировали, и потому она повесила трубку.
Зима, снега много. Платформа наверняка просматривается и простреливается насквозь.
- Не исключено, что они поведут слежку от самого дома. У них спец по наружке, раскрутит сразу, - понял Вадим.
Ехать предстояло одному. Он достал из железного ящика в кладовке лимонку, набил патронами две обоймы.
- Все! - сказал опер вслух. - Ты мой, Шило.
Как старлей и ожидал, слежки он не заметил - ни на пероне, ни в электричке. Да и не такие они дураки, чтобы подставлять знакомые лица: его видели у ресторана, знали досконально, сколько ему известно о проходивших по делу банды.
Селезнев сидел, засунув руки в карманы меховой куртки, и старался не отрывать взгляда от маленькой дырочки, которую проделал в оконной изморози.
- Допустим, жучка в палате Беса не было и разговора никто не слышал, - размышлял он, глядя на заснеженные сосны. - Но какая-то связь у Беса с волей должна быть. Что их может интересовать? О чем проболтался Бес Шило? Значит, после допроса канал перекрыли: либо вычислили связника, либо изолировали Беса в тюремной больнице.
Веревкин сказал, что он подтвердил связь Шныря с Шило - об этом и так давно было известно. Рассказал, что в убийстве Феди участвовал Шило. До этого убийца считался погибшим в машине. Выяснилось, что он жив и дело срочно забрала ФСБ. Почему? Что может быть еще? Деньги?
- Не спи, парень, замерзнешь! - тронул старлея за плечо здоровяк в тулупе и черной ушанке со следами кокарды.
- Не понял, - напрягся Селезнев, боковым зрением уловив приближение еще одного бугая. Палец инстинктивно лег на предохранитель пистолета.
- Чего ты не понял? - агрессивно произнес громила номер два. - Ты нам дурочку-то не строй! Давай билет предъявляй, ну!
Селезнев полез во внутренний карман куртки, нарочито медленно извлек милицейское удостоверение, поднес его на расстояние кулака к носу верзилы и тихо потребовал:
- Теперь вы показывайте свои документы. И быстро!
От неожиданности контролеры дружно выдохнули, наполнив вагон мощными запахами сивушного перегара. Полминуты они рылись в карманах, вытаскивая то спички, то грязные носовые платки.
Наконец нашли отмененные лет десять назад бляхи и подозрительные корочки, на которых, по-видимому, резали сало. Несколько пассажиров с интересом наблюдали за этой сценой.
- Ты того, начальник, - едва слышно пробормотал один из амбалов.
- Сдуло отсюда! - спрятал удостоверение Вадим. - Еще раз попадетесь на глаза и вам кранты.
Договорить он не успел: публика принялась обсуждать происшествие, и лжеконтролеров, как ветром сдуло.
- Нервишки, однако, - недовольно подумал старлей.
Платформа "Люберцы", - на редкость четко и внятно объявил машинист.
Вместе с Вадимом из вагона вышли две женщины и мужчина в сторожевом тулупе и валенках. Всего на платформе оказалось человек двадцать, в основном - молодежь. Люди спускались по скользким ступеням, расходились по тропкам, смеясь и оживленно переговариваясь, - праздник только начался.
Голоса постепенно стихли, Селезнев остался один. Было еще достаточно светло, хотя за весь январь день прибавлялся всего на два часа двадцать минут.
Снежная пелена быстро скрывала городские дома, оставляя только  старые сосны, облюбованные воронами. Подошвы ботинок уже, наверное, заледенели, холодный ветер пробирался в рукава.
Со времени, когда огонек последнего вагона растворился в белом безмолвии, прошло десять минут. Никто не подходил.
- Деньги, конечно же, деньги, - вернулся Селезнев к прерванным пьяными жуликами размышлениям. - Смерть наступила между шестью тридцатью и восемью - так написали в морге. Хозяин показал: звонили в четыре утра, в шесть он ушел с удочками на пруд. Почему же он не ушел сразу? Значит, время ему назначили. Назначили, по-видимому, в шесть тридцать: от дома до пруда полчаса ходу.
- О чем он мог разговаривать там полтора часа? Его не пытали, он не стрелял - ни гильз, ни следов крови - прочесали все на километр. Положим, у него были деньги. Стоп. Сначала. Он назначил мне встречу на кладбище. Нет. Еще раньше.
- На шоссе взяли инкассаторскую машину: два трупа, двое тяжелораненых, два "ТТ", три "Калашникова" и главное - полтора миллиона зеленых. Деньги в банке к Шило к не попадают, а оседают на его личном счете.
- Но не все: половина, которая оставалась в сумке Шныря, надолго исчезла вместе с ним. Его разыскиваю я и предлагаю сделку: он выводит меня на Шило, я его забываю, как страшный сон. В это время он уже не в банде. Скрывается от нее с крупной суммой денег, которую не может реализовать, ведет двойную игру: тянет время, маневрирует, меняет хазы, уверяет, что потерял Шило, ищет подельников и прочее.
- А в это время люди Шило его находят и ставят условие - старое как мир и простое, как утюг на пузе: кошелек, или жизнь. Так? Допустим. Каким-то путем ему еще удается оттянуть разборку, и тогда они включают счетчик: такого-то числа, во столько-то, там-то.
- Предвидя возможность того, что Шнырь ссучится и пойдет на альянс с ментами, а разве не ссученный сам Шило? По себе и судит, через взятого на крючок кореша Федю они забрасывают дезу о якобы готовящемся налете. И Федя решает сдать банду.
- Он назначает мне встречу на кладбище, ничего не может объяснить толком, нервничает, кричит: "Бери! сажай! Не хочу под вышкой ходить", брешет про какие-то личные счеты с Шило, который его якобы "сдал ментам в Елабуге".
- Словом, картина, которую в тот момент наблюдали приставленные к нему соглядатаи, была презабавной: лишенный представления о конспирации уркаган и дурак-мент у чьей-то заброшенной могилки договариваются о поимке главаря банды.
- Затем мент встает и идет к приметным синим "Жигулям" и на них же появляется в час предполагаемого ограбления у супермаркета. Разумеется, при этом все патрульные машины, "Волги", "Мерсы" с влюбленными парочками в темных салонах, не говоря о мусоровозах и асфальтоукладчиках, кажутся бандитам большой и неумно организованной МУРом засадой. Но силы отвлечены, и теперь в дело идет запасной вариант - берут супермаркет на Горке. Приговор стукачу Шнырю вынесен.
- Долгие, напряженные месяцы поиска Шило, сотни фактов, улик, свидетельств, лиц, дат, фамилий - все вдруг предстало в виде стройной цепочки. Опер уже не замечал холода, не думал про опасность и анализировал события во всех подробностях, словно сам был их участником:
- Хозяин сказал, звонок был в четыре? Установив, что Шнырь сотрудничает со мной, они заставили его кореша, под стволом, или индульгенцию пообещали, позвонить в четыре утра Феде и сказать примерно следующее: "Сматывайся, Шнырь! Шило приказал тебя порешить.
- Я подъеду на "БМВ" к нашему месту в половине седьмого, увезу в надежное убежище. Хозяин говорил, что с удочками постоялец уходил не впервые. Значит, он дождался шести, зная, что ходу до пруда - полчаса, а еще через сорок пять минут рассветет.
- А потом, выходит, с песнями отправился на свою последнюю рыбалку, уверенный заранее, что не вернется. Поэтому по пути прихватил из тайника инкассаторскую сумку, или скорее фанерный ящик для рыбы, куда загодя переложил пачки зелени.
- Почему у него не оказалось с собой оружия? Было оно у него! Просто, подойдя к условленному месту, он увидел знакомого кореша в знакомом "БМВ" - зачем ему было доставать пистолет? Откуда ему было знать, что за деревом, или другим укрытием в темноте прячется Шило, а дружок его верный - подсадка, которую держат на мушке?
- Не Бес ли был этой подсадкой? Вполне допустимо. Убив Шныря, они наспех забросали его валежником. И было это в шесть тридцать, почти сразу - ну, пусть с погрешностью в несколько минут. Когда я проезжал пост ГАИ, капитан сказал, что магазин на Горке ограбили час назад.
- Девять сорок минус час - восемь сорок, за двадцать минут до открытия. Уходили по трассе на Балашиху, значит - путали след, а потом окольными путями из огня да в полымя и подоспели. Когда в восемь сорок на место прибыли собровцы, трусоватый Бес выкинул какой-нибудь фортель - выпрыгнул на ходу, или просто не успел добежать до машины, и Шило всадил в него пулю, да не добил.
- О том, что Бес давно пал жертвой ментов вместо своего шефа, финансирующего демократические преобразования, этот, в сущности, простой исполнитель, конечно, не знал. Но только лишь ткнул пальцем в фото безвинно убиенного - прогремел выстрел в Беса.
- Можно представить, как всполошились допущенные до пирога власти бандиты - слыханное ли дело, даже киллера толкового не успели подобрать. За одну ночь всех причастных к банде Шило из дела изъяли и взяли под контроль, понимая, к кому от них потянется ниточка.
Почему-то Селезнев не задал себе главный вопрос, простой и сложный одновременно: если все это так завязано, то какую же пользу может принести рядовой опер из МУРа?
- Заждался? - раздался голос совсем рядом.
Из загустевших сумерек возник хмурый тип в пыжиковой шапке.
- Ну, пошли, - нетерпеливо бросил он.

                Глава 20. Лахов.

Селезнев молча отдернул суконную штору, которая закрывала вход в тускло освещенное помещение. Следом вошел его сопровождающий в пыжиках. Двое других охранников оставались снаружи.
За дощатым столом спиной ко входу сидел человек в фуфайке и унтах и звучно прихлебывал чай из большой фаянсовой кружки.
- Оружие на стол, - распорядился он, повернувшись лицом к вошедшим.
Селезнев тотчас же узнал в нем Лахова. Старлей расстегнул куртку, на полную силу работал мощный чугунный калорифер, спокойно подошел и выложил "Макаров".
- А вы свое? - вежливо спросил он.
- Обыщи-ка его, - приказал Лахов охраннику.
Тот подтолкнул Селезнева к фанерной стене, властными жестами заставил поднять руки. Чувствовалась хватка бывшего спецназовца.
- Ничего нет. Запасная обойма и ксива, - сообщил верзила в пыжиковой шапке.
- Садись, - пробежав глазами удостоверение, кивнул Лахов на табуретку.
Затем он не спеша допил чай и высокомерно бросил:
- Зачем пожаловал?
Опер оказался спиной к калориферу и в момент покрылся потом. Он расстегнул воротничок.
- Сидеть! - вдруг вскочил мент и, придержав его руку, с силой рванул рубашку. На грязный пол градом посыпались пуговицы.
- Ты что, больной, Лахов? - опешил старлей.
- Это мы сейчас посмотрим, кто из нас больной! Ну-ка, Валек, дай  сканер.
Лахов поводил возле опера хитроумным устройством с лампочкой, которая, однако, не зажигалась.
- Таких приборов, чтобы нас на Петровке слышали, на складе нет, - усмехнулся Селезнев. - А в округе вы все прочесали. Так что зря ты мне пуговицы оторвал.
- Пришьешь, - проворчал сконфузившийся мент. - Выкладывай, зачем пришел.
Селезнев не спеша снял куртку, поискал глазами гвоздь и, не найдя такового, бросил ее на лавку.
- А зачем звал? - спросил он равнодушно.
- Хватит в бирюльки играть, Селезнев. Меня откуда знаешь?
- Я все знаю.
- Да ну? - подмигнул Лахов Вальку. - И что именно?
- А что тебя интересует?
- Крутой, - констатировал Валек, выпустив струю вонючего дыма.
- Крутыми бывают только вареные яйца, - хмыкнул Селезнев.
- Говори, что тебе известно, а мы поглядим, отпустить тебя, или в прорубь опустить, - забеспокоился Лахов.
- Известно. Я же сказал - все.
Удар кулаком в ухо повалил старлея на пол. Он хотел вскочить, но Валек поддел его ногой, опрокинул навзничь. Подвернувшаяся табуретка спасла от очередного удара, но Валек оказался проворным - перехватил руку и, дернув за нее, подставил колено.
Селезнев ударился о него лбом, сознание на мгновение помутилось, на губах показалась кровь. Валек оказался сверху и запрокинул подбородок поверженного стволом своего "тэтэшника". Повисла гнетущая тишина.
- Ну что, сыскарь? - разорвал тишину Лахов. Теперь он был само спокойствие. - Понял, кто в этом доме хозяин? Отпусти его, Валек.
Опер тяжело поднялся, сел на подставленную табуретку, ощупал ребра.
- Мне позвонила какая-то женщина, назначила свидание, - признался он виновато. - Я парень холостой, сами понимаете.
Валек направил на старлея пистолет, но Лахов жестом остановил его.
- А он у тебя опять не заклинит, Валек? - вытерев тыльной стороной ладони кровь с губы, спросил Селезнев и обхватил руками живот - в точности, как это делал иногда Веревкин.
Валек и Лахов переглянулись.
- Ладно, - кивнул Лахов. - Это все, или что-нибудь еще?
Селезнев поморщился, качнулся из стороны в сторону и поднял на него насмешливый взгляд.
- Начальник, вы же полковник нашей доблестной милиции, а не какой-нибудь вышибала из кабака, или тупорылый охранник депутата. Должны понимать, что я знаю гораздо больше, чем то, что даст вам повод утопить меня в проруби. И если я сюда приехал, то я отсюда и уеду, будьте покойны.
Спокойный тон и недвусмысленный намек произвели должное впечатление.
- Ну-ну, - закинув ногу на ногу, с интересом посмотрел на опера Лахов. - Кажется, ты интересовался Шило? Насколько мне известно, он бандит, при чем же здесь я?
- Как же вы здесь оказались, если знали, что меня интересует Шило? Ладно. Я не прочь потолковать с представителем структур, которые его прикрывают.
Валек хохотнул, достал новую сигарету.
- Что-то не пойму, о каких структурах ты говоришь, - начал было Лахов.
- Не понимаете? Я сейчас попытаюсь объяснить доходчиво - специально для вас. Шило делают крышу менты. Не такие, как я, конечно - посерьезнее. Вы, например. Или охранные фирмы банка во главе с Висманом. Не знаю, кто там обеспечивает спевку с милицией вы, или ваш коллега. Кстати, капитала, что вы взяли ранее, хватило на избирательную кампанию Висмана?
- Или казначею пришлось прокручивать эти баксы, - он посмотрел на застывшего с незажженной сигаретой подручного Лахова. - Прошу прощения за невольный каламбур, прокручивать через банк Висмана? Но черт с ним со всем, лично мне весь этот омут глубоко до фонаря. Я не политик. И даже не чекист. Я - мент, опер. С точки зрения вашего умного товарища - мусор. Поэтому мне нужен - Шило.
Селезнев говорил тоном терпеливого педагога, вдалбливающего прописные истины в голову тупого ученика. Лахов при этом цинично усмехался, барабанил ногтями по столу, качал головой, или пытался перехватить взгляд совершенно ошалевшего Валька, но по мере неторопливого монолога в глазах его мелькало что-то жесткое и весь он напрягался, превращаясь в зрение и слух.
- И зачем же, позволь спросить? - только и вымолвил бывший мент.
То, что он не пытался ничего опровергать, Селезнева насторожило.
- Об этом я скажу ему сам, - кратко ответил опер.
- Подай ему Шило, Валек, - хмыкнул Лахов и, наконец, чиркнул спичкой. - На тарелочке с голубой каемочкой. Желательно пьяного и связанного. Он его возьмет и в МУР приведет, ему за это премию выпишут.  И кому, кроме тебя, сыщик, еще известна вся эта хреновина?
- Хреновина, - отчеканил Селезнев, - известна юным пионерам. А мне известны факты.
- Тебе мало? - прогудел Валек и угрожающе привстал.
- Слушай, мент, - побагровел Лахов. - Что-то я не пойму, в какую игру ты играешь? Ты дурак, или работаешь на дураков?
- Я работаю на себя. И я не дурак. Просто я еще не все сказал.
- Так говори, не стесняйся! Я сюда не в бирюльки играть приехал.
- Да скажу, - скрипнул зубами Селезнев. - Твой каратист долбанный, в общем, я уж тут сижу, упираюсь из последних сил.
Валек понял, о чем речь, и заржал, да так заразительно, что Лахов улыбнулся.
- Ну, так в чем дело? Иди! - великодушно позволил он.
- Валек пусть проводит, а то еще убегу, - сказал опер и, схватив куртку, засеменил к двери.
- Там есть, кому присмотреть, - ухмыльнулся Валек. - Куда ты, на хрен, денешься.
- Эй, присмотри за гостем, - послышалось сзади.
Старлей оглянулся. Комната одна, кто тут мог еще быть? Лахов держал в руке многоканальную портативную рацию. На улице заметно похолодало. Над сторожкой низко висел месяц, на темном небе кое-где виднелись звезды, снег отливал золотыми искорками.
Силуэты охранников маячили справа и слева, где-то поблизости перетаптывался еще один: ветер доносил ароматный дымок американских сигарет.
- Связь, - думал опер. - Разговор прослушивался? Едва ли. Лахов же выключал рацию, иначе какой смысл было отдавать команду меня пасти.
Он отошел шагов на десять, присел за сугроб, в который перед тем, как войти отшвырнул лимонку. Глаза привыкли к темноте. Ближайший охранник сплюнул и отвернулся.
Остальные могли видеть его только в бинокли, если они у них имелись. Рука ушла по локоть в сугроб. Пока удалось нащупать обжигающий на морозе металл, пальцы онемели. Совсем рядом скрипнул снег под тяжелыми башмаками.
Селезнев успел спрятать лимонку в подшитый к поле куртки карман, в котором иногда носил свой "Макаров". Охранник подошел вплотную.
- Ты че, заснул, что ли? - недовольно буркнул он.
Старлей старательно делал вид, что не может застегнуть пуговицу.      Когда Селезнев вновь вошел в сторожку, Лахов с Вальком молча гоняли чаи. Опер вернулся на свое место, снял куртку, положил ее рядом.
- Так чего ты там свистел насчет пионеров? - спросил Валек.
- По поводу их я уже все сказал.
- Горбатого лепишь, волчара! - рявкнул Лахов. - Не то я тебя сейчас положу, как следака вашего в подъезде!
- Что же ты меня раньше не положил, Лахов, а сюда вызвал? - спокойно проговорил Селезнев. - Я не полковник юстиции, меня можно было ножиком чикнуть, как Федю, или троллейбусом переехать. Послал бы своих головорезов, они бы меня на помойке порешили. Молчишь? А не сделали вы этого, потому что боитесь, как бабы на исповеди! А следака вы не положили, а рассмешили.
Валек, сидевший сбоку, резко выбросил руку, но Селезнев был наготове и успел отклониться.
- Кончай его, - негромко произнес Лахов.
- Сядь! - оттолкнул Валька опер. - Я Шило своего человечка назвать хочу.
Рука Валька застыла в воздухе, Лахов не донес кусочек сахара до чашки.
- Кого? - охнул бывший мент.
- Кого - узнает Шило.
- Ой, не могу! Ой, держите меня! - заржал Лахов. - Нет, ты и в самом деле дурак, парень! У нас в компьютере все ваши постовые числятся, которые склады с детскими подгузниками охраняют. Не говоря о тех, кто штаны протирает на Петровке, или под рестораном дежурит, вроде тебя. А ты хочешь, чтобы я тебе поверил, будто Шило к себе мента подпустил? Кончай его, Валек, не будет разговора!
Селезнев дотянулся до его чашки. Что-то булькнуло, звякнуло о донышко.
- Ты что? - опешил Лахов. - Нервы, парень, лечить надо.
- Нервов у меня нет, Лахов. Запомни это раз и навсегда. Это кольцо. А лимонка вот она, - Селезнев поднял руку, которая прижимала к гранате скобу, и, не давая опомниться, приказал: - Рацию и оружие - на стол!
Граната после тщательного шмона и проверки на металл произвела эффект не меньший, чем если бы она взорвалась. Лахов выложил рацию, достал из ящика стола укороченный калаш; Валек положил на стол "ТТ" и "Макаров" Селезнева.
- Руки! В угол! Быстро! - скомандовал опер.
Когда Лахов с Вальком подчинились, он рассовал пистолеты по карманам, забрал удостоверение. Вооружившись автоматом, старлей придвинул рацию к себе поближе и сел.
- Разговор у нас будет, Лахов, - сказал он, - деловой и короткий: не дольше, чем сможет удержать скобу моя рука. Располагайтесь там же, где стоите.
Лахов, а затем и Валек опустились на край лавки.
- Так вот, жертвы аборта. Я знаю больше, чем знают в МУРе и всех прокуратурах, вместе взятых. Про то, как вы грабанули машину с долларами, которую подставил новоиспеченный владелец фирмы Шило; про то, как взяли деньги на Горке. Знаю, чем твоя сестренка грешна.
- При чем тут она, - начал Лахов.
- Не перебивай. Потом выскажешься. Небось думаешь, все это мне от Феди известно? Я ведь знаю и о том, как вы в "БМВ" Беса катали. И как вывалили его с простреленной башкой собровцам в подарок. Только не рассчитали чуток, верно? Хреновые у вас стрелки, Лахов.
Бандиты переглянулись. Селезневу показалось, что Валек едва заметно прищурился. Все это произошло в долю секунды, оба тут же потупились, но это мимолетное, почти неуловимое оживление в глазах не могло укрыться от хваткого опера.
- В Беса в упор стреляли - не добили, а другого в зад ранили. А?
Селезнев говорил все, что считал нужным, уверенно и быстро, но еще быстрее мелькали мысли:
- А ведь Бес был верзилой. Шныря же, судя по удару снизу, бил ножом человек низкорослый, но очень сильный.
- Откуда мне все это известно, Лахов? - продолжал опер. - Я ведь на стреме не стоял, а когда на место приехал, Феди уже не было в живых?
- Думай, думай! - пульсировало в мозгу. - Он сказал: "Я тебя положу, как следака вашего в подъезде". А зачем? О покушении на следователя написали газеты, об этом Рябов на оперативке говорил: все знают, что следак легко ранен в бедро.
- Не бери на понт, - выдохнул Лахов и сплюнул на пол. - Думаешь, не знаем, что ты у Беса побывал в больничке?
- А-а, ну, извини. Тебя, видно, в школе милиции думать не учили. Тебя учили сторожить. Днем - ресторан, вечером - депутатов. Потому что если бы ты умел думать, то понял бы: тот, кто вам мой телефончик передал, наверняка бы сообщил, если бы мне Бес о чем-нибудь проговорился.
Селезнев чуть опустил руку, сжимавшую гранату, поддержал запястье левой. Пальцы его побелели, на лбу выступили капли пота.
- Думай, старлей. Ты сказал: "Следака вы не положили", и Валек тут же попытался тебя ударить. Замах был такой, что чуть замешкайся - и не встал бы. Почему, почему у них это больное место?
- Вставь чеку, Селезнев, - попросил Лахов. - Чего ты боишься, у тебя ведь автомат есть?
- Боюсь, заклинит, так же как у вас "ТТ".
- Чего ты хочешь?
- Встречи с Шило. С глазу на глаз.
- Посчитаться за то, что он Федю пырнул? Он тебе кто, друг?
Опер решил потянуть время и для этого зажал между коленями руку с гранатой, чтобы отвлечь на нее внимание бандитов.
- Он сказал: "Пырнул"? Да, так и сказал. Не "приказал пырнуть", а "пырнул". Шило - метр шестьдесят восемь с кепкой, коренастый и сильный, значит, он посчитался с Федором лично?
- Ладно, Лахов. Будем считать, что мне про все это бабка нашептала. Другой у меня к нему интерес. Слушай и не перебивай, а то у меня рука затекла. Бес с Шило Федю замочили - хрен с ним, собаке собачья смерть. Но они забрали часть денег, которые Шнырь унес. Висману же сказали, что Федя их с собой в могилу забрал. А чтобы Бес не проболтался, Шило его во время облавы подстрелил. Я вас всех в гробу видел, в белых тапочках! В тех баксах моя доля есть, понял?
Бандитская парочка удивленно посмотрела на Селезнева.
- Не понял, - признался Лахов.
- Сейчас поймешь. Это я тогда с группой захвата на место выезжал. И Федю из кольца выпустил. И баксы вынести ему позволил. Он этого не забыл. А когда пришло время расчета - Шило его пришил. На час меня опередил, падла! Вот поэтому он мне и нужен.
- Теперь усек, - заверил полковник. - Вставляй чеку.
- Пусть этот дебил чай допьет! - потребовал Селезнев.
- Что?
- Пусть Валек допьет чай. На дне чека, если еще не растворилась.
- Пей! - толкнул Лахов напарника.
Бандит вскочил, приложился к литровой чашке и стал пить торопливыми глотками, запрокидывая голову.
- Чеку не проглоти!
Улучив момент, Селезнев ударил Валька по горлу - так, что тот поперхнулся, выронил чашку и захрипел.
- Тебе мало? - повторил его же недавние слова Селезнев. - На еще! - оттянув воротник свитера, он опустил лимонку головорезу за пазуху.
На голове Валька зашевелились волосы. Не в силах кричать, он схватился за горло и обреченно закатил глаза. Лахов бросился на пол. Несколько секунд стояла мертвая тишина.
Селезнев спокойно надел куртку, задернул молнию.
- Не бойся, начальник, - успокоил старлей. - Она не настоящая. Я ее у пацанов во дворе забрал. - Резкий удар наотмашь отбросил Валька метра на два, после чего бандит остался лежать неподвижно. - Ну, ты и напарника себе подобрал.
Лахов медленно встал на четвереньки, покосился на автомат.
- Скажи своим архаровцам, чтобы не провожали, - потребовал Селезнев и протянул Лахову рацию.
- Ссека, как слышишь меня?
- Нормально слышу, - раздраженно ответил окоченевший охранник.
- Передай, всем оставаться на местах. Понял.
Опер спрятал автомат под куртку.
- Пойдешь впереди. И попробуй дернуться.
Вышли чинно, словно старые приятели. С неба сыпал мелкий снежок.
- Вот что, начальник, - заговорил Селезнев, когда они отошли на почтительное расстояние и поравнялись с перелеском. - Тому, кто подрядил тебя на встречу со мной, скажешь так: если с моей головы упадет хоть один волос, все бумаги и микропленки уйдут по назначению. Уйдут, заметь, к таким людям, которые всех вас на одну ладошку положат, а другой прихлопнут.
- Шило передай, что мне ничего не стоило отрезать ему голову и продать ее в МВД за миллион зеленых. Но я хочу получить свой законный лимон от него лично. Ясно?
- Найдутся люди, которые заплатят тебе больше, - забросил удочку Лахов.
- На первое время мне и этого хватит. А об остальном я договорюсь с Шило.
- Шило - шизанутый.
- Тем лучше. Людям, о которых ты говоришь, я не верю. Политики приходят и уходят, а бандиты остаются. Я ведь мент, начальник. Меня мои подопечные кормить должны, а не мифическое государство и не старый пердун Веревкин, для которого я ловлю каких-то сатанистов, или маньяков, убивающих направо и налево из спортивного интереса. А ну, постой.
Они остановились на заснеженной тропинке, по обе стороны которой высились стройные сосны.
- Потанцуем? - тоном влюбленного гея предложил Селезнев.
- Как это? - опешил полковник.
- Под музыку? - Селезнев выхватил "ТТ" и нажал на спуск, целясь Лахову в ноги.
Бандит подпрыгнул. За первым выстрелом последовал второй. Очумевший Лахов отскочил в сторону. Третий! Он отпрыгнул назад.
- Охренел? - истерично прокричал танцор, когда музыка умолкла. В кармане у него запищала рация.
- А еще и говорят, мол, "Токарев" устарел! - воскликнул Селезнев. - Восемь маслят - и ни разу не заклинило. Еще есть? А то давай продолжим? Именно поэтому его облюбовали киллеры. Бывает, конечно, заклинивает. Но такую пушку больше в дело не берут. А ты ею своего охранника вооружил, который должен твою спину прикрывать? Ответь архаровцам, слышишь, звонят!
Лахов достал передатчик.
- Сека, отбой. Мы тут на зайцев охотимся.
- Я так и подумал, - насмешливо отозвался охранник.
Они направились дальше, к ступенькам платформы.
- Вот видишь, Лахов, - продолжал опер, - все хотят жить, размножаться, есть бутерброды с икрой - даже полковники милиции. Я сразу понял, что никто на Шило не покушался. И никакой Бес не воскресал, а кости его сгнили. Зато у Шило появилась возможность все, что связано с Висманом, прибрать к рукам, а адвокаты в случае чего докажут: мол, Бес - мертвее мертвого, и на депутата возводят напраслину. Крупно играете, ребята! А опер Селезнев на зарплату должен жить, или разовыми подачками пробавляться? Нет, дорогой! Ни хрена у вас не выйдет, можешь своим так и передать. Не для того я вас всех раскручивал. В долю вхожу! В большую долю. Чем я хуже вас? А вы волки.
Издалека послышался гудок приближающейся электрички. Селезнев отдал Лахову автомат без магазина.
- Забери свою дуру. Извини, обойму по дороге потерял. Будешь назад идти - поищи в снегу, может, найдешь. Телефон мой вы знаете. Дальше я буду иметь дело только с Шило. Все. А ты беги, пока не поздно.
Лахов хотел ему что-то сказать напоследок, но опер повернулся к нему спиной и зашагал к головному вагону.

                Глава 21. Веревкин.

Во время встречи в кафе Веревкин молодому следователю не понравился. Странное дело: в сущности, старик перепоручил своему неопытному коллеге руководство следственной бригадой.
А как он разговаривал. Словно наивный мальчик, сомневаясь и спрашивая совета. Следак уже успел узнать тертого калача, его железную хватку, скрупулезность действий и обдуманность слов, умение просчитывать на несколько ходов вперед.
Все, что Веревкин говорил, нужно было держать в голове, перемножив как минимум на два. Но главное, молодого следователя насторожил цвет лица старого следователя. За полтора часа, что они просидели в кафе, он менялся многократно: от бледного цвета - к багровому, и наоборот.
Даже выпитые полбутылки коньяка не прибавили впалым щекам румянца. А потом - глаза. Их то и дело заволакивала мутная пелена.      Старик был плох.
Молодой взял бразды правления в свои руки. Версия Веревкина сомнений не вызывала: Шило убирал свидетелей; всех их объединял май 1991 года, когда они получили повестки в армию. Версию безоговорочно принял и Рябов.
В глазах начупра читалось одобрение. Дабы не выглядеть прохвостом, подсиживающим больного старика, молодой не преминул напомнить, что весь план следственных мероприятий принадлежит Веревкину.
Через Главную военную прокуратуру запросили справку о наборе в мае 1991 года: кто, откуда призван, куда отправлен, номера воинских частей, даты отправки эшелонов, общая численность призывников, характер набора.
- Вставайте, одевайтесь.
Сухонький врач, похожий на удивленную птицу, отошел к раковине за ширмой. Раз и навсегда данное природой выражение лица его, похоже, не менялось ни при каких обстоятельствах. К тому же глаза закрывали массивные очки с тонированными стеклами.
Казалось, эти окуляры тяготили их хозяина, заставляя оттягивать назад плечи, как канатоходца, чтобы не упасть. Высокий крутой лоб эскулапа пересекала глубокая и очень интеллигентная морщина.
Веревкин лениво встал, заправил в штаны клетчатую байковую рубаху. Шум льющейся воды прекратился.
- Когда вы ели в последний раз? - справился врач, вернувшись за стол.
- В кафе.
- А потом?
- Потом вывалил все обратно, - ответил Веревкин с брезгливой миной.
- Примеси крови в выделениях не замечали?
- Не замечал.
Врач согнулся над своими бумагами и утратил, казалось, всякий интерес к пациенту.
- Вот так я пишу протоколы, - словно посмотрел на себя со стороны Веревкин. - И впрямь коллега. Тоже ищет причину и следствие, тоже готовит документы и выдает обвинительные заключения.
- Давно у вас боли? - спросил доктор, не поднимая очков.
- Не очень. Примерно с ноября. А что?
- А то, любезный, что я направляю вас на обследование в онкоцентр. Диагноза при этом не ставлю, однако береженого Бог бережет.
- Куда вы меня? - безразлично поинтересовался Веревкин.
- В онкологический институт. Там вас детально обследуют и решат, что с вами делать дальше. Надеюсь, все обойдется.
- У меня уже ничего не болит! - заверил Веревкин. - Не надо меня в онкологию.
Очки, наконец, поднялись. Наверное, из-за туманных линз на больного смотрели удивленные глаза.
- Неизвестную болезнь лечить невозможно. Установить же ее иногда помогают очень неяркие симптомы: повышенная утомляемость, сонливость, снижение интереса к окружающему, равнодушие к тому, что раньше увлекало, снижение работоспособности. А боли. Боли - что ж, их может не быть вовсе. Будьте молодцом, вы еще повоюете. Конечно, режим, диета, спиртное исключается категорически.
- Знаете, есть такой анекдот, - усмехнулся Акинфиев. - Человека принимают в партию. Секретарь парткома спрашивает: Если партия потребует, курить бросишь? - Брошу, - отвечает кандидат. А пить? - Брошу. - А по бабам ходить? - Брошу. - А жизнь отдашь?
- Вот вам направление на обследование, - протянул бланк эскулап. - А это лекарство на первое время. Болеутоляющее и противорвотное. Спиртного, повторяю, ничего, не курить ни в коем случае. А главное - не нервничать. Как только вы станете нервничать, Веревкин, так может начаться приступ.
То ли анекдот действительно был с бородой, то ли Бог обделил доктора чувством юмора - контакта не получилось. Веревкин взял бумаги, небрежно сунул в карман.
- А жизнь, говорит, отдашь? - Конечно, - отвечает кандидат, - на фиг она мне такая нужна, - договорил он грустно и, не прощаясь, вышел из кабинета.
Врач снял очки и устало потер глаза. Только за сегодняшний день он выслушал этот анекдот в четвертый раз.
- Неяркие симптомы, - усмехнулся Веревкин на улице. - Снижение интереса к окружающему, равнодушие к тому, что раньше увлекало - неяркие, оказывается, симптомы.
По проезжей части навстречу ему двигалась рота солдат в красных погонах. Впереди шел лейтенант, сзади - замыкающий с красным флажком. Из-за одинаковых стрижек и ушанок, сапог и шинелей, шага в ногу и каких-то затравленных, испуганных взглядов, жадно выхватывавших из встречной толпы молоденьких женщин, все солдаты казались на одно лицо.
Сапоги чиркали подковками об асфальт, шинели сидели плохо. Лычки были только на погонах замыкающего, из чего Веревкин вывел, что они первогодки.
Несколько монголоидных лиц в строю, броский высокий кавказец в левой шеренге, щуплые очкарики в конце колонны перемежались с веснушчатыми, широкоскулыми и рыхлыми увальнями, стянутыми по неведомо каким соображениям в столицу из провинции и деревень.
Вся эта разномастная толпа, которой еще только предстояло стать армейским подразделением, заставила Веревкина мысленно вернуться к работе. Он подумал, что вот в таком же строю шагали когда-то призывники майского набора девяносто первого.
Но в одном строю они никогда не шагали и шагать не могли, потому что служили в разных регионах. Видеться им пришлось разве что на сборном пункте, куда приезжают покупатели из воинских частей и набирают команды солдат.
- Черт! - остановился Веревкин. - Ну конечно! Призывались разными военкоматами, направлялись в разные воинские части, стало быть, единственное место, где они могли встречаться, - сборный пункт! Просто, как все гениальное.
Он хотел позвонить молодому сменьщику из автомата, однако рассудил, что освобождения от работы ему никто не давал. Но даже если бы оно у него и было - ложись, значит, и помирай, нужно спрятать за работой недуг, или спрятаться от него самому.
Еще неизвестно, на чем держится человеческий организм и почему бесконечно циркулирует в нем кровь, почему стучит и стучит сердце - может, как раз на этой самой работе все и построено, и она, как батарейка, крутит и крутит колесико, пока не сядет совсем.
Старик спустился в метро и поехал в прокуратуру, преодолевая неяркие симптомы повышенной утомляемости и равнодушия к тому, что раньше увлекало.
В коридорах прокуратуры было оживленно. Со стариком все раскланивались, запоздало поздравляли с прошедшим праздником, и даже Рябов любезно справился о здоровье.
- Покой - наилучшее лекарство, - не без задней мысли процитировал Веревкин древнего лирика и вошел к себе.
Через пять минут он сидел в окружении коллег в кабинете и выслушивал последние новости. Блестели глаза одного, довольно почесывал бороденку другой, расхаживал из угла в угол третий прокурор, пыхтя сигареткой.
Опер Селезнев, казалось, был сдержаннее остальных, но Веревкин знал, что этот парень подобен механической игрушке, заведенной на ключик, которую крепко держат в руке: стоит разжать пальцы, и пружина начнет раскручиваться. Скоро всеобщее возбуждение передалось и старику.
- Нужно прошерстить сборный пункт, где содержались призывники до отправки в воинские части, - сказал Веревкин, выслушав молодого руководителя группы.
- Уже сделано, Семен Федосович, - кивнул молодой. - Занимаемся.
Появился милицейский следователь, сияющий, как надраенный самовар.
- Есть! - сообщил он с порога.
- Ну? - хором выдохнули собравшиеся.
- Пять с половиной килограммов весом. В половине двенадцатого дня. - милиционер пробежал по лицам маленькими круглыми глазками и обнажил длинные, желтые, как у курящей лошади, зубы.
- Что пять с половиной килограммов? - спросил Рябов.
- Да сын у меня! Сын! - воскликнул милицейский следователь, и глаза его вдруг затуманились.
Десять секунд понадобилось всем, чтобы переключиться от смерти к новой жизни. От рукопожатий, похлопываний по плечу, поздравлений и пожеланий его даже зашатало.
Как-то не поворачивался язык спросить счастливого отца о результатах визита в транспортное УВД. Мало-помалу все успокоились, придя к общему заключению, что дело это нужно обмыть непременно, ибо рождение - самое великое событие в жизни, а остальное - всего лишь приложение к нему.
Но в то же время все поняли: за бутылкой никто не побежит до тех пор, пока не будет подведена черта поиску. Никто не сказал вслух, но все разом ощутили, увидели внутренним взором пример того, как шествуют рука об руку жизнь и смерть.
О рождении сына новоявленный родитель узнал после того, как побывал у транспортников и получил там ответ на запрос прокуратуры. Эту бумагу он и протянул Веревкину.
- Примерно в пять утра произошло возгорание, - прокомментировал милиционер. - Там детально все описано - в копии протокола осмотра места происшествия.
- Так! - протянул Рябов. - И что вы об этом думаете?
Веревкин долго, пристально изучал изуродованное лицо на ксерокопии, будто пытался сравнить его с тем прекрасным и загадочным, что смотрело на него когда-то со стен его домика.
- Через годик-другой будет ясно, - не смог удержаться от подковырки Селезнев.
Старик одарил его таким взглядом, что бывалый опер отвел глаза и поежился.
- Что я об этом думаю, это неважно, - ответил Веревкин. - Важно то, что я делаю. А делаю я вот что. Готовьте постановление о соединении дел. Забираем у транспортников себе. Думаю, они нам спасибо скажут. В нетрезвом состоянии, говорите? Вот и попытайтесь узнать, кто его напоил. А также сделайте анализ крови. Нет ли там случайно какого-нибудь снадобья, как у грузинки.

                Глава 22. Вадим.

Вадим трижды проходил по заляпанному талым снегом переходу, и всякий раз взгляд его соскальзывал с исхудавшего лица жертвы, устремляясь поверх голов - туда, где на несвежей серой стене была фотография его Светы.
Окаменевшее сердце шевельнулось, вспенило давно остывшую кровь; мысли спутались, и планы - давно выношенные, выверенные до полушага - теперь смешались.
Он ждал, что хлипкий на вид и трусливый, как и все эти подонки, человек попытается скрыться; ожидал, что мерзавец придет с повинной в милицию, что, наконец, смешается с толпой и не осмелится ходить по Москве в одиночку, потихоньку спиваясь и растворяясь в грязи окружающего мира.
Вадим вычислил их всех давно. Так давно, что они успели превратиться в его сознании из людей в объекты, в движущиеся по жизни мишени.
Так давно, что даже злость приходилось вычерпывать из бесчувственных глубин очерствевшей души. И давно он мог покончить с ними поодиночке, или со всеми разом.
Дело было даже не в том, чтобы выиграть время и не попасться по горячим следам. Нет, он не собирался становиться тупым мясником! Убивать их, как скотину? Не выйдет у них так легко отделаться!
Нужно было дать им возможность почувствовать вкус к жизни. Они должны были знать, что теряют, как мучительно трудно и больно уходить оттуда, где тебя любят, где ты нужен, где жизнь - это не просто физиология.
Нужно было дать Гладышеву почувствовать сладость предстоящего отцовства, любовь верной жены, уют семейного очага. Нужно было, чтобы Геворкян понял, как упоителен коммунистический жупел под названием власть чистогана, как слушается руля иномарка, как бьется его ребенок в теле невесты.
Нужно было дать возможность Махлаю погреться в первых лучах славы, пожить сладкой жизнью богемы. Нужно было дать Давидзе почувствовать теплую живую тяжесть маленького сына в руках.
Чтобы они все знали, чего лишили их со Светой, чтобы поняли, как не хотелось умирать ей, будущей матери, горячо любимой дочери и жене, полной планов и счастья, как и положено человеку в девятнадцать лет.
Тогда убийство обретало смысл и становилось местью. Тогда он становился убийцей во имя справедливости, неподсудным самому себе, а не палачом по вдохновению.
На что уповал Шило? На прощение? Но в таком случае можно было отпустить и остальных. И они бы продолжали жить в свое удовольствие, лишь изредка вспоминая: да, было дело, грехи молодости.
Вадим прошел мимо фотографии в третий раз. Да, на фото была она, его Света. Та, которую он любил, без которой его жизнь превратилась в ад. Но фото в переходе вывесил сам следователь Веревкин.
Значит, он обо всем уже догадался. Тогда каждый день и час вспоминались бы тот кошмар и четверо подонков, которые уже кормили могильных червей.
Вадим знал зачем, рискуя привлечь внимание, ходит мимо жертвы. Он это понял, когда ноги сами повели его по переходу в пятый раз: нужно было уложить взбудораженные картиной эмоции в продуманное и подготовленное убийство.
Нужно было успокоиться, чтобы не дрогнула рука. Нужно было действовать по обстановке. Ведь он понимал: этот не станет биться в истерике и просить пощады, и глаза его не выплеснут ничего, кроме ненависти, потому что страх, подобно горю ставшего на путь мести, давно перегорел в нем.
Телефон зазвонил в половине первого ночи на девятое января.
- Кровавое воскресенье, - походя подумал Селезнев, снимая трубку.
Впрочем, было не воскресенье, а четверг.
- Ты хотел встретиться с Шило, мент? - прозвучало из темноты. - Завтра в шесть в ресторане “Риц”.
- А "Риц" будет напичкан вашими людьми, - хмыкнул опер.
Голос был ему незнаком.
- Не хочешь - как хочешь.
- Неужели сам Шило? - молнией мелькнула мысль.
- Постой! - воскликнул опер, ему показалось, что неизвестный сейчас положит трубку и связь прервется, на сей раз - навсегда. - Я согласен.
- Не вздумай с нами шутить, мент. У нас с юмором напряженка, - предупредил незнакомец.
Следующую фразу опер произнес насмешливо-независимым тоном, приложив для этого все свои артистические способности:
- Чемодан с баксами не забудь.
Но упражнения в актерском мастерстве прозвучали уже в пустоту. Старлей положил трубку. Сон как рукой сняло. Ресторан нарушал планы. Снайперы, спецназовцы, вертолет, блокада дорог и все прочее, что могло если не принести спасение, то, во всяком случае, не дать уйти бандиту, отпадало.
Своего сотрудника одного в волчью пасть муровское начальство не пустит, засаду организует по стереотипу, и в итоге все полетит в тартарары. Да и объяснять начальству пришлось бы слишком много, а время уйдет.
- Мое дело, - решил Селезнев и постарался не думать о предстоящей встрече.
Он натянул старые милицейские штаны, сунул ноги в шлепанцы и, как был - в тельнике, вышел в холодный коридор.
Два черных "БМВ" подрулили к воротам большого кирпичного дома на окраине Балашихи. Первыми на сигнал отозвались собаки, затем из калитки вышел глухонемой, за которым сей особняк числился по документам.
Хозяин исполнял здесь обязанности дворника и прислуги.
- Открывай! - махнул ему широкоплечий пассажир головной машины, опустив стекло.
Глухонемой бросился к воротам, отворил их ровно настолько, чтобы машины могли въехать, не задев створ. Пассажиров оказалось двенадцать человек. Захлопали дверцы, навстречу вышли охранники. Весь их вид являл собой вариацию на тему известной картины "Не ждали".
- Где? - спросил возглавлявший колонну Лахов.
Толстый охранник что-то промычал с набитым ртом и указал глазами на второй этаж. Четверо остались снаружи, остальные вошли в дом. Лахов толкнул дубовую дверь, но та оказалась запертой.
- Открывай! Дело есть! - замолотил в нее кулаками экс-милиционер.
Остальные рассредоточились по лестнице и помещениям. Кто-то для порядка клацнул затвором.
- А, - донеслось из-за двери. - Суки. Всех порешу.
Лязгнула щеколда. Лахов и с ним еще двое вошли в комнату.      Обрюзгший белотелый коротышка с мокрыми толстыми потрескавшимися губами, не глядя на вошедших, вернулся на топчан и поднял руки над головой, словно в мусульманской молитве. Его плечи словно кто-то кромсал, или кусал, на смятом покрывале валялась окровавленная опасная бритва.
- Кого сучишь, Шило? - спросил Лахов и оседлал стул.
- Суки, - прохрипел Шило, разглядывая живот. - Клопы, падлы, нашли место.
- Где клопы?
- Под шкурой, ты, глянь. Живут. Поселились, плодятся.
Шило поднял на Лахова бельма с выцветшими, плохо различимыми зрачками. Зрачки бегали с сумасшедшей скоростью. Чувствовалось, что он не в состоянии остановить взгляд на чем-нибудь одном.
- Спокойно, Шило, нет никаких клопов.
- Крови хочу, слышишь? Дело давай! Без крови не пойду! Всю выпили, гады, - завизжал бандит.
Лицо его сморщилось, губы растянулись до ушей, сгнившие до половины мелкие зубы едва выглядывали из десен. На столе лежал разобранный "Калашников", из-за пояса Шило торчала рукоятка "Стечкина".
- Босс приехал, - сообщил Лахов. - Велел доставить тебя в "Риц".
Безумный взгляд бандита сменился на более, или менее осмысленный.
- Он тебе босс, чмо болотное, а не мне, - выплюнул Шило.
- Хватит! - крикнул Лахов.
Он был одним из немногих, кто знал, как нужно разговаривать с эксцентричным бандитом.
- Хватит дурку косить, Шило. Валек, пойди намочи полотенце.
Как только они остались вдвоем, Шило потянулся, заложил руки за лысую, как бильярдный шар, голову.
- Что ему надо? - спросил он тоном человека в здравом уме и твердой памяти.
- Чтобы ты вернул лимон следаку.
Шило долго осмысливал сказанное, потом вдруг затрясся в истерическом, визгливом хохоте, сделал непристойный жест и с ненавистью прошипел:
- А ху-ху не хо-хо?
- Сегодня Беса кончили, - сообщил Лахов. - Но он успел проболтаться менту, как вы ездили к Феде. Собирайся, Шило. Времени в обрез. Он хочет тебя с одним человечком свести.
- С кем?
- Деловой мент.
- Кто? - выдохнул бандит.
Появился Валек с мокрым полотенцем и пузырьком йода.
- Передай боссу, Шило с ментами не базарит. За кого он меня держит, клоп? Забыл, кто ему капусту шинкует? - стиснув руки в кулаки, вкрадчивым шепотом прошлепал губами бандит.
Внезапно он выхватил "Стечкина" и заверещал:
- Перешмаляю, гадов! Кровь пущу, сучье племя!
- Все? Или еще будет? - вздохнул Лахов, когда истерик замолк. - Я неблагодарный зритель, Шило. Цирк не люблю. Лимон менту вернешь. Но я тебе ничего не говорил, понял?
Скажешь, забрал у Шныря, сам хотел отдать. А мент обещал сдать кого-то из твоей братвы, кто работает на них. Само собой, не за твои красивые глазки.
Блеклые глаза Шило слегка прояснились, бег зрачков замедлился, дыхание стало глубоким и частым.
- У меня предатель? - воскликнул бандит и тряхнул головой. Потом он помолчал, словно что-то мысленно прикидывая. - Вешаете, гады, лапшу на уши. Заманить хотите?
Лахов встал.
- Времени мало. Я внизу. Охрана наша.
- Хрен тебе! - Шило потряс в воздухе указательным пальцем. - Или я беру своих, или не еду.
- Своих для дела прибереги! А мои с ксивами. Одного тебя через пикеты провезти чего стоит.
Возражений Лахов слушать не стал. Спускаясь вслед за Вальком по лестнице, он подумал, что Висман, пожалуй, прав: Шило становится опасен.      Неуловимый бандит создал себе, как сейчас модно выражаться, имидж.
Эксцентричность его, наработанная, нажитая опытом общения с миром, который представлялся Шило обезлюдевшим ночным зоопарком, была чем-то вроде защитной маски, внешней оболочки, скрывающей суть.
Те, кто видел Шило в деле, поражались его жестокости, точности маневров, холодному расчету. Но во время запоя он мог вдруг упасть на пол и заголосить какой-нибудь шлягер, пустить слюну, или заплакать в голос, как большой ребенок, вспоминая мать и "сожженную врагами хату", мог захохотать, или затребовать пачку долларов и тут же всучить эту пачку охраннику для детишек, мог через полчаса кинуться на того же охранника с кулаками.
Потом в одночасье от белой горячки не оставалось и следа, в глазах появлялись спокойствие и разум. Шило начинал строить планы очередного налета, подобно Наполеону, сидел над картой области с карандашом в руке, советовался с телохранителями и теми, кому доверял в данный момент.
Тогда его речь становилась связной, движения сдержанными, замедленными, как движения кота, подбирающегося к раненой птице. Никто никогда не знал и знать не мог, что у него на уме, какой фортель он выкинет в следующую минуту, каким словам верить, а какие отнести на счет кокаиновых глюков.
Зато во время бандитских акций Шило не знал пощады. Упиваясь кровью, он поливал огнем из своего любимого "Калашникова", добивал раненых из "Стечкина", или "ТТ", оба пистолета всегда были при нем, брал помногу, жадно, действовал решительно, рисковал там, где человек здравомыслящий вряд ли пошел бы на риск, и чем большая опасность подстерегала банду, тем хладнокровнее выглядел главарь.
Еще Шило отличало звериное предчувствие опасности. Словно солдат по тревоге, он вдруг собирался за сорок пять секунд, прыгал в свой черный      "БМВ" и, крикнув на бегу: "Уходим!", исчезал.
Потом подолгу обретался в лесу, зимой и летом жил там под открытым небом; бросал подельников и через месяц-другой объявлялся в новом районе - там, где его совсем не ждали, в новом окружении.
Смертельный риск и кровь были для Шило чем-то вроде добавки к кокаину, деньги его интересовали меньше всего. Все, что удавалось добыть, он делил между наводчиками и бандитами, последним платил щедро, покупая их терпение и повиновение, преданность и удаль.
Большую долю отваливал в общак, попавших к ментам не забывал, если те не ссучивались и молчали на допросах, и очень скоро снискал авторитет в преступном мире.
Шило не любили, но его уважали и боялись, хотя все знали, что сам он может кинуть, избить, подставить, а то и вовсе пристрелить без видимой причины, а чего там, в банде без малого сотня бойцов, не убудет. Да и стволы имелись в достатке, самые разные.
Почти у всех бойцов были рации с закрытой волной для профессионалов, бандитский парк автомобилей не уступал кремлевскому гаражу.
А главное - везде свои люди: в ресторанах и на автостоянках, загородных бензоколонках и в московских автосервисах, в милиции, прокуратуре, а с появлением Висмана - за границей и в Госдуме.
С бизнесменом и депутатом Висманом Шило вел себя иначе. Об истинной его сути тот знал только понаслышке. Встречались они с Шило редко, накануне больших дел.
На встречах этих бандит был сдержан и аккуратен, все больше слушал и кивал. Он ничего не обещал, абсолютно ничему не верил, ничем не выдавал своих планов и намерений, которые редко совпадали с рекомендованными.
Шило появился во дворе только через час. На голове его был каштановый парик с аккуратным пробором, переносицу оседлали шикарные очки в оправе из натуральной слоновой кости.
Выбритый, в модном дорогом костюме, в блестящих итальянских сапожках с острыми носами, с черным дипломатом на шифрозамке, прикованном наручником к запястью, он мог появиться в ресторане и в офисе, в аэропорту и в гостинице, и пока не открывал жабьего рта, пока действовал марафет, никому и в голову прийти не могло, что скрывается за этим респектабельным фасадом. Но Лахов знал, что такого благолепия хватит ненадолго.
- Поеду в "Понтиаке", - твердо заявил Шило. - Со мной четверо. Ксивы у нас есть, можешь не сопровождать.
Жестокий взгляд пронзал собеседника сквозь затененные стекла очков. Даже непосвященному стало бы ясно: этому элегантному господину лучше не возражать. Из гаража уже выезжал сияющий красный "Понтиак".
Лахов все понял. Как только автомашина Шило скрылась из виду, Лахов положил дипломат с баксами в скромные Жигули, кивнул Вальку на прощание, заверил всю банду, что скоро появится и на предельной скорости направился в международный аэропорт.
- Для меня теперь главное побыстрее умотать из этой страны. 
         
                Глава 23. Месть закончилась.
    
Шило сидел у противоположной от входной двери стены на расстоянии пяти полутораметровых столов, сдвинутых торцами, и оттого казался совсем низкорослым, похожим на ребенка, пораженного церебральным параличем.
Его блеклые глаза не отражали света и смотрели в пустоту.      Спокойствие давалось Селезневу с трудом. Он подошел к стулу, который пододвинул узкоглазый.
Кроме стульев и столов, обстановку похожей на банкетный зал комнаты составляли лишь сейф у двери да телевизор между двумя зашторенными окнами.
- Садись, мент, - прохрипел Шило.
Старлей сел, и тут же тишину разорвал визгливый, истерический хохот. Запрокидывая голову в парике и безобразно разевая жабий рот, бандит заходился в истерике:
- Гля, Узбек. Шило мента посадил. Ха-ха. Стрелял вас, гадов - это да, сколько хошь! А чтоб сажать? Ха-ха. Это нет.
Дипломат опера валялся в дальнем углу. Бумаги в папках, пленка в черной облатке, ручка, калькулятор - все было ворохом высыпано на стол. По всей видимости, на первое отделение концерта Селезнев опоздал.
- Кокаинист, - поставил диагноз Селезнев. - Последняя стадия. Почему же нет ни Лахова, ни остальных, нет сомнений? Не послали же они этого клоуна в качестве посредника? Нет, что-то тут не так.
Шилов устал юродствовать, внезапно замолк, привстал и со злобным прищуром воззрился на Селезнева. За целую минуту грязно-серые лужицы в его глазницах не прикрылись веками ни разу.
Селезнев отвечал взглядом снисходительно-изучающим - так смотрит детсадовская няня на не в меру расшалившегося ребенка. Психопатическая игра в гляделки кончилась. Шило шумно выдохнул и опустился на стул.
- Зачем ты принес мне эту дрянь? - выдохнул бандит.
- Они где-то рядом, - напряженно думал Селезнев. - В комнате их быть не может - дверь одна, потайных нет. Прослушивают? Наверняка. Где-то спрятан микрофон. Я тебе ничего не приносил, - сказал он вслух.
Голова на толстой шее в складках повернулась в сторону узкоглазого. Тот растерянно молчал.
- Пишут на магнитофон? Что это им даст? Все, что я скажу, может быть оперативной тактикой. Снимают на видеокамеру?
Шило вынул из папки стопку чистых листов, перебрал их и, убедившись, что они не представляют никакой ценности, разорвал и подбросил к потолку.
Затем он взял катушку с пленкой, развернул ее, как конфету, вскрыл. Пленка была только что из магазина. В случае чего можно было сказать, что принес обещанное, а Шило засветил. Нет просто потянуть время на проявку.
- Что это значит, мент? Шутки шутишь? Пишут! Ждут, что я вслух скажу: мол, нарочно выпустил Шныря, гоните, значит, бабки. Этот придурок уполномочен дать мне миллион, или начать торговаться, и тогда конец.
- Понятия не имею, зачем твои качки взяли в машине дипломат. Сам видишь - там ничего нет. Тогда я повязан. Они зафиксируют на видео передачу денег бандитом, и я либо окажусь игрушкой в их руках, либо они отдадут меня под суд. Видеосъемку проведут, как запланированную в рамках операции ГУВД по захвату Шило. Его они сдадут.
- А зачем пришел ты? - продолжал провоцировать Шило. - Хочешь сдать мне стукача? И думаешь, я тебе поверю? У меня в братве все повязаны кровью. Большой кровью, мент! Твоего Шныря и Беса мы кончили. Бумагами и пленками ты меня не испугаешь - мне так, или иначе вышка.
Теперь кликушество сменилось пугающей бесстрастностью. Разговаривать с этим роботом было бесполезно: едва ли он что-то помнил ранее сегодняшнего утра.
- Хозяина на понт берешь, мент? Так я на него положил, это ваши с ним проблемы. Так что обратился ты не по адресу.
- А вот я вам сейчас всю вашу игру поломаю, - решил Селезнев.
Он вдруг со всей отчетливостью осознал, какой проделан путь и к кому этот путь привел. Бояться такой мрази? Ну уж нет.
- Слишком долго я тебя искал, чтобы ошибиться, Шило, - сказал он отчетливо не столько бандиту, сколько тем, кто слушал за стеной. - Да и ты подзадержался на этом свете. Хозяева твои меня не интересуют, а вот избавить мир от тебя очень даже стоит. Полюдоедствовал, и хватит!
Шило долго сидел неподвижно, ошарашенный таким поворотом.      Узкоглазый Узбек насторожился, осторожно откинул полу пиджака, переводя недоумевающий взгляд то на опера, то на бандита.
Шило медленно вышел на середину комнаты, закрыл лицо ладонями, всхлипнул, покачнулся, упал на колени и уткнулся в пол лбом.
- А-а, - завыл он раненым зверем. - Пощади меня, мент! Прости меня, горемыку. Не убивай непутевого. Я больше так не буду, - захлебываясь слезами и соплями, Шило сорвал парик с бритой головы, застучал по полу кулаками.
- Какой я нехороший, - внезапно бандит зашелся в бешеной пляске.
Дикарский танец сопровождался непристойными жестами. Так продолжалось несколько минут. Покончив с ритуалом, Шило тяжело оперся на стол и отдышался.
 - Крови хочу, - прошипел солист. - Убери его, Узбек, от греха! Я думал, он мне крови принес, а он мусор сраный. Узбек, я кому сказал?
Узкоглазый шагнул к менту, протянул руку и вдруг резко вскрикнул, схватился за живот. Нож вошел в живот снизу вверх, по самую рукоятку. Селезнев в одно мгновение оказался за спиной узкоглазого, не давая ему упасть, выхватил из-за его ремня тяжелый длинноствольный Стечкин.
В ту же секунду два пистолета оказались в руках Шило, и пули кучно вонзились в тело мертвого телохранителя. Выстрел навскидку отбросил Шило к стене.
Прежде чем он сполз по ней, оставляя на бежевой матерчатой обивке алый след, Селезнев успел, уперевшись спиной, опрокинуть высокий двухсекционный шкаф и забаррикадировать вход.
В дверь уже стреляли, пытались выломать ее ногами. Из коридора донеслись зычные крики: "Милиция!" Шило корчился на полу и жалобно скулил.
Селезнев подошел, сплюнул и разрядил в него всю обойму.      Вылетела оконная рама. С криками "Всем стоять!", "К стене!", "Руки за голову!" в комнату ворвались бойцы СОБРа.
Но опер, казалось, не обратил на них никакого внимания. Кто-то похлопал его по плечу.
- Жив, старлей?
Он поднял голову. Сквозь пелену перед глазами смутно виднелось улыбающееся лицо Веревкина.
- Ты не ранен? Эй, Селезнев, очнись, все уже позади.
- Жаль, - чуть слышно произнес опер.
- Брось! Во всех ориентировках по нему: "Стрелять на поражение". Так что не жалей, собаке собачья смерть.
- Жаль, что я все патроны расстрелял. Надо было один для тебя оставить.
Улыбка сползла с лица Веревкина, глаза его стали жесткими и колючими.
- Береги нервы, Вадим. Они тебе еще пригодятся, смотри не спейся. Я все знаю про твою месть и одобряю, никто ничего не узнает, - прошептал Веревкин на ухо Вадиму, бросил на стол ключи от его “Жигулей” и смешался с толпой собровцев в черных масках.
Двое собровцев волоком протащили окровавленный труп Шило. Селезнев проводил его безразличным взглядом и, прикрыв глаза, мысленно произнес:
- Спасибо, старик. Вот и все, Света. Это пятый. Последний. Упокой Господи твою душу.