Летом 1961 года вместо очередной поездки на целину, а за моими плечами было уже две таких поездки, я пристроился работать в специализированное строительно-монтажное управление при университете.
В этот период в Ленинграде на мат-мехе шли работы по установке первой в городе быстродействующей электронной машины М-20. Интересна история мат-меховского здания. Как всегда в таких случаях, задал вопрос и получил от папы полную информацию об этом здании. Факультет находился в доме на 10–ой линии Васильевского Острова, в котором до революции располагались Высшие Женские Курсы. Связанное с ним, электрическим кабелем здание Химического факультета, располагавшееся в том же квартале, но на Среднем проспекте тоже было построено для этих курсов. Курсы начали функционировать в 1878 году. Глава и зачинатель их был профессор Русской Истории К.Н. Бестужев, поэтому курсы назывались Бестужевскими.
По тем временам у М-20 была огромная скорость – 20000 операций в секунду. Предыдущая ЭВМ, на которой мне довелось работать, была Урал-1 с быстродействием 100 операций в секунду. Для сравнения скажу, что современный РС, имеет быстродействие в 15 – 20 раз больше, чем М-20. Для жизнеобеспечения М-20 требовалось смонтировать в подвале математического факультета холодильную установку, провести от нее воздуховоды, систему питающих и управляющих кабелей. Дело в том, что М-20 была еще ламповая ЭВМ, ее элементы очень сильно нагревались и без охлаждения она работать не могла.
В подготовке подвала и пробивке каналов в толще кирпичной кладки,я принимал участие, как рабочий – компрессорщик, сотрудник упомянутого выше строительного управления. В моем распоряжении находились от одной до трех компрессорных установки. Две из них были на основе обычного автомобильного двигателя, и я с ними управлялся легко, а одна – с электроприводом. Я панически боялся эту электрическую дуру, поскольку она была очень чувствительна к любому нарушению порядка ее включения и реагировала, либо, выбивая фазы на главном щитке (а факультет в это время функционировал, и ему требовалась электроэнергия), либо оплавлением контактов. Надо сказать, что главный электрический щит находился на химическом факультете и, если кабели были проложены по кратчайшему пути от факультета к факультету, то мне приходилось до главного щитка добираться по улице минут 7-8 и столько же обратно. По возвращении я наслушивался по поводу моей персоны такого количества эпитетов, что мне хватит на всю жизнь и еще останется. Потом на мат-мехе поставили свой главный щит, и мне стало полегче.
К одному компрессору можно было подсоединить до четырех воздушных резиновых шлангов, к каждому из которых, подключался один пневматический отбойный молоток. Понятно, что я один на двенадцати молотках работать не мог, поэтому факультет время от времени подбрасывал мне помощников. Вся эта безумная техника и приданные люди были подчинены мне. Безумная потому, что любой перегиб шланга прекращал подачу воздуха к молотку, любое перекрещивание шлангов блокировало продвижение вперед и я, на вопли моих подопечных должен был носиться в согнутом виде по подвалам, чтобы исправить ситуацию. Кроме того, я следил за наличием бензина и масла в двигателях, ремонтировал (при наличии ремонтного комплекта) шланги и молотки.
Вот такой, должен заметить очень дружной бригадой, мы в грохоте молотков и столбах пыли, торили дорогу в счастливое компьютерное будущее факультета. Чтобы начать пробивать очередной канал для воздуховода, необходимо было найти какой-то кирпич, который интуитивно или на слух при ударе, производил впечатление более слабого звена в кладке, пройтись по его периметру жалом молотка, максимально выбить раствор, скрепляющий с соседями в кладке и вынуть кирпич. Мысль о том, что можно разбить кирпич, проходила у каждого, кто мне не верил на слово, после четверти часа таких попыток. Вибрирующая система, балансирующая на жале молотка, поднятом на вытянутых руках и упертом в кирпич, в течение пятнадцати минут вынимала всю душу и потроха испытателя, но ни на йоту не приближала его к результату. Кирпич не кололся! Из-под жала молотка летели огромные искры, но продвижения вперед не было.
Кирпичи были гораздо более темного цвета, чем наши, современные. На них, как на пряниках, виднелось тиснение. Стоял 1870 год и фамилия производителя. По-моему там стояла фамилия СМИРНОВ, но биться об заклад я не стану. Хочу еще дополнить картину. Толщина перекрытия была примерно равна длине молотка плюс вытянутая рука. Бывали моменты, когда я на молоток ставил удлиненное жало.
Но это все – преамбула. Дело в том, что именно в то время как я трудился на ниве науки в подвале факультета, папа в аудиториях факультета трудился на той же ниве, но в составе IV Всемирного съезда математиков. Пришло время обеда. Работу мы прервали, и я выскочил наверх, чтобы забежать пообедать дома, благо дом располагался близко. Несусь домой, ну физиономию и руки я сполоснул, но одежду не переодевал, и впереди прямо по ходу, метрах в двадцати, вижу папу в компании солидных людей. Они идут на факультет. Я, естественно, перебежал на другую сторону улицы, поскольку чистота моей одежды как-то не располагала к такой встрече, а мне все равно надо было переходить улицу. Иду, поглядываю издалека на группу математиков. Вдруг вижу, папа рукой манит меня к себе. Я показываю жестами, что я грязный и у меня дефицит времени. Но он настойчиво зовет меня к себе. Делать нечего. Подхожу. Рядом с папой есть знакомые люди, есть и незнакомые. Я жду, что будет дальше. Слышу: «Прошу любить и жаловать. Это мой сын. Он студент – математик. В каникулы подрабатывает на подготовке здания к установке М-20, о которой нам уже сообщали. Сейчас у него обеденный перерыв». И я слышу синхронный перевод на английский того, что сказал папа. Я поздоровался общим поклоном. Кто-то протянул мне руку, я быстренько взглянул на качество помывки своей, остался удовлетворен, и протянул руку в ответ. Кто были эти математики, я теперь не помню, зато хорошо помню, как запылали мои уши. Мне казалось, что своей очень грязной одеждой я будто бы поставил папу в неловкое положение.
А вечером он гордо рассказывал, что ему несколько человек из той компании примерно то же самое сообщили про своих детей и, что в Америке и Европе это теперь считается гораздо более приличным, чем просить у родителей деньги на карманные расходы.