Если бы меня кто-нибудь спросил, какой запах у любви, я ответил бы, что она имеет запах духов, название которых я так и не смог запомнить. Буквы, те, которые я прекрасно знаю, складывались в слово, которое я никак не мог запомнить. У меня такое бывает. Вообще-то, у меня фотографическая память, и я одарен от природы, но есть такие слова, которые я не могу постичь. Смысл их ускользает от меня, и тогда я запоминаю запах или вкус. Так вот, это странный запах, пряный и сладкий, но, только если вдохнуть его полной грудью и задержать дыхание, то потом остается горечь, послевкусие - горечь…
Если бы меня кто-нибудь спросил, какая любовь на вкус, то я ответил бы, что она – как горький шоколад. Кладешь на язык маленький коричневый кусочек, и рот заполняется восхитительным шоколадный вкусом. Но потом брусочек начинает таять, и по языку расползается горечь, послевкусие – горечь..
Если бы меня спросили, можно ли пить любовь, и какой у нее вкус. У напитка – любви, я сказал бы, что у этого напитка вкус горького кофе . Послевкусие – горечь…
Мы решили пойти в кино. А что, экзамен по анатомии у вреднючего профессора, по кличке Вампир, мы сдали. Я вообще сдал на отлично. Для меня – не проблема. Я одарен от природы. Природа много чего мне дала. В том числе и способность учиться на отлично.
Мы пошли вчетвером. Я, мой друг Степан и две девушки – одногруппницы – Наташа и Даша. Наташа, как я знал, была в меня влюблена еще с начала обучения. А Дашка – девушка Степана.
Мы встретились около развлекательно-торгового центра и решили пойти на последний сеанс. Нам было абсолютно все равно что смотреть, самое главное, что до сеанса мы могли спокойно посидеть в ирландском баре. Там, как сказал Степа, подавали черное пиво. Девчонки пришли в восторг, а мне было все равно. Пиво – не тот напиток, который можно любить. Он вреден, как собственно, и весь алкоголь.
Степа занял места в баре, и заказал пива, и себе и девчонкам. Я же успел проголодаться и пошел изучать меню. Тут, у стойки, я уловил запах – запах духов. Духов, которыми пользовалась женщина, которая любила моего отца. Запах был едва уловим. И вообще, он мог исходить от любой другой женщины, но я знал, знал, что где-то здесь женщина, которая любила моего отца. Пряный, восточный запах, сладкий и манящий, вдохнув который вдруг начинаешь чувствовать горечь. Послевкусие – горечь… Как будто кто-то растоптал диковинный цветок неземной красоты, и он, умирая, сменил пьянящий аромат на горечь. Послевкусие – горечь…
Я сделал заказ и вернулся за столик. В этот момент верхний свет приглушили, и девушки – официантки стали зажигать свечи, стоящие на столиках. Я смотрел в зал, рассматривая людей, и тут, за одним из столиков, от которого отошел мужчина в кожаной куртке, до этого закрывавший весь обзор, я увидел, нет не увидел, а скорее почувствовал, почувствовал во рту вкус горького шоколада, на губах – горечь кофе, а ноздри наполнились горечью, послевкусием пьянящих духов, и я понял, а только потом увидел, что там сидит женщина, которая любила моего отца. ЛЮБИЛА моего отца, любила МОЕГО отца, любила моего ОТЦА, любила…
Если бы меня кто-нибудь спросил, какой запах у вожделения я ответил бы, что оно имеет запах духов, название которых я так и не смог запомнить. Буквы, те, которые я прекрасно знаю, складывались в слово, которое я никак не мог запомнить. У меня такое бывает. Вообще-то, у меня фотографическая память, и я одарен от природы, но есть такие слова, которые я не могу постичь. Смысл их ускользает от меня, и тогда я запоминаю запах или вкус. Так вот, это странный запах, пряный и сладкий, но, только если вдохнуть его полной грудью и задержать дыхание, то потом остается горечь, послевкусие - горечь…
Если бы меня кто-нибудь спросил, какое вожделение на вкус, то я ответил бы, что оно – как горький шоколад. Кладешь на язык маленький коричневый кусочек, и рот заполняется восхитительным шоколадный вкусом. Но потом брусочек начинает таять, и по языку расползается горечь, послевкусие – горечь..
Если бы меня спросили, можно ли пить вожделение, и какой у него вкус. У напитка – вожделение, я сказал бы, что у этого напитка вкус горького кофе . Послевкусие – горечь…
Я смотрел на нее, и мне казалось, что я вижу ее близко - близко. Маленькая женщина, похожая на японскую изящную статуэтку, со светлыми, почти белыми волосами и с разными глазами. Один был зеленым, а второй – угольно-черным. Она была породиста, как бывает породиста лошадь. У нее были черные брови и черные ресницы. Краски на лице были яркие. Она почти никогда не пользовалась косметикой. У нее был низкий голос, когда она говорила, и невозможно красивое сопрано, когда пела. У нее были белые зубы, крупные и ровные. У нее были кисти, такие, как будто их лепил скульптор. У нее были маленькие, детские ступни. Это была женщина, которая любила моего отца.
Я бы все отдал, чтобы она не увидела меня, а с другой стороны, я хотел, я жаждал, я изнемогла от желания быть замеченным ею.
Она крутила на блюдце кофейную чашечку и думала о чем-то. Я заметил, что у нее на пальце появилось колечко. Его не было раньше. А, собственно, когда раньше? Вот уже два, то есть полтора года, как я не видел ее, женщину, любившую моего отца. Отца, отца, отца…
-Ой, Саня, гляди, - Наташка толкнула меня в бок, и я проследил за ее взглядом. По проходу между столиками шел мужчина, тот самый, который стоял около женщины, любившей моего отца. Он шел по направлению к ней, а в руках у него был букет бардовых роз. Впрочем, букетом это назвать было сложно, роз было, наверное, больше сотни. Он подошел к ней, женщине, любившей моего отца, опустился на одно колено, и протянул ей букет. Когда она потянулась к букету, от взял ее руку и поцеловал. Крохотная ручка женщины, любившей моего отца, просто утонула в его огромной ручище.
Что-то показалось мне знакомым в этом мужчине, но я не мог понять что.
Наташка опять толкнула меня в бок.
-Санька, это же Ярцев!
Я смотрел на женщину, любившую моего отца, и не сразу понял, о чем говорит Наташка.
-Какой Ярцев?
Наташкины глаза вылезли из орбит.
-Да ты что, Санька, Это же Ярцев. Ну, Ярцев, вспомни только. Рок против наркотиков, рок за мир, в общем. Все такое в этом духе, ну помнишь, это у него:
«Сейчас над землей займется рассвет,
А нас еще не убили.
И даже те, кто послал нас на смерть
О нас еще не забыли.
Мы выжить должны в этом бою,
Чтоб отмстить за павших.
Две жизни прожить - их и свою,
За нас свою жизнь отдавших.
Их нам не вернут ни молитвы. ни мат.
Тела их давно остыли.
Но мы отомстим за погибших ребят.
Они не напрасно жили.
Мы – боги войны, вчера – пацаны,
Сегодня бойцы, солдаты.
И мы здесь, на поле ненужной войны
России с Россией клятой.
Мы – пасынки Родины, дети – войны.
За нас отомстят когда-то»
-Точно, Точно! – обрадовался Степан, у него еще эта есть:
«Эй, вы. сучьи сыны, дикие гуси,
солдаты удачи.
Вы далеко от своей страны
И каждый, вами убитый,
Оплачен.
Вы жаждете крови, и черт
Вам не брат,
И нет ни любви, ни дома,
И только одно искусство для вас
Понятно, близко и знакомо.
Вы можете только одно – убивать,
Стоите в крови по колено.
И вам никогда, никогда не понять,
Что жизнь человека бесценна»
- Это откуда? – поинтересовался я, неотрывно смотря на то, как этот самый Ярцев обнимает колени женщины, любившей моего отца, а она положила ему руки на голову и перебирает его волосы, а розы, роскошные, темно бордовые, упавшие, осыпали Ярцева, как будто кто-то плеснул кровь, или красную краску.
-Да ты что, Санька! Это же рок-опера. «Чеченская компания» называется. Ярцев за нее какую-то премию оторвал. Международную. Он, говорят, в эту Чечню, когда там война была, мотался, как к себе домой. Даже в боевых участвовал. Он же ветеран Афгана.
-А что еще про него говорят? – спросил я.
-А кобель редкостный, про него все таблоиды всегда пишут. Мужик-то еще и бизнес свой имеет, богатенький Буратино, - заговорила Наташка, - жених завидный, он этим и пользуется.
Ноздри наполнились какой-то уже совсем непереносимой горечью, вкус горького шоколада во рту стал слишком ярким, и я облизнул губы. На губах был вкус черного горького кофе.
Если бы меня кто-нибудь спросил, какой запах у ненависти, я ответил бы, что она имеет запах духов, название которых я так и не смог запомнить. Буквы, те, которые я прекрасно знаю, складывались в слово, которое я никак не мог запомнить. У меня такое бывает. Вообще-то, у меня фотографическая память, и я одарен от природы, но есть такие слова, которые я не могу постичь. Смысл их ускользает от меня, и тогда я запоминаю запах или вкус. Так вот, это странный запах, пряный и сладкий, но, только если вдохнуть его полной грудью и задержать дыхание, то потом остается горечь, послевкусие - горечь…
Если бы меня кто-нибудь спросил, какая ненависть на вкус, то я ответил бы, что она – как горький шоколад. Кладешь на язык маленький коричневый брусочек, и рот заполняется восхитительным шоколадный вкусом. Но потом брусочек начинает таять, и по языку расползается горечь, послевкусие – горечь..
Если бы меня спросили, можно ли пить ненависть, и какой у нее вкус. У напитка – ненависти, я сказал бы, что у этого напитка вкус горького кофе. Послевкусие – горечь…
-Саня, ты из нас самый представительный, красивый такой, - зашептала Дашка, - Слышь, Сань, сходи, возьми у него автограф.
-Да, точно, сходи, Саня, - в один голос запросили Наташка со Степой, - У тебя самый солидный вид. Сходи, сходи
- А чего я –то? Сами не можете сходить, что ли, - попытался отбиться от них я, но тут же понял, что пойду. Меня, как магнитом, тянуло к ней, женщине, любившей моего отца.
Наташка откуда-то достала блокнот и карандаш.
-Слушай, Сань, мы подойдем все вместе, а говорить будешь ты. У тебя речь самая грамотная. Пошли.
Я взял из Наташкиных рук блокнот и пошел к столику,, за котором сидела она, женщина, любившая моего отца. Ребята шли сзади меня, буквально наступая мне на пятки, и мне на какой-то миг показалось, что это – путь на эшафот.
При нашем приближении Ярцев, который уже сидел рядом с ней, женщиной, любившей моего отца, отпустил ее руку и улыбнулся.
Мы дошли до их столика, и я вдруг понял, что не могу произнести ни слова.
-Саша? Здравствуй, - женщина, любившая моего отца, поднялась со стула, подбежала ко мне и обняла,- Как ты живешь? Как успехи?
-Господи, я-то думал, что это меня узнали, а это, оказывается к тебе, - рассмеялся Ярцев.
-Нет, мы к вам, - встряла Наташка.
-А я-то уж испугался, подумал, что моя жена более популярна в определенных кругах, чем я, хотел обидеться, - рассмеялся Ярцев.
Жена. Я замер, услышав это слово, а женщина, любившая моего отца, о чем-то спрашивала меня, теребя за рукав, но я не мог уловить смысл ее вопросов, я только смотрел на нее, на женщину, любившую моего отца.
Я даже не понял, каким образом мы оказались за одним столиком, я, Степа, Дашка и Наташка, как мы оказались за столиком, плотно придвинутым к столику, где сидела женщина, любившая моего отца и ее муж.
Я отвечал на какие-то вопросы, шутил и смеялся со всеми над байками, которые травил муж женщины, любившей моего отца, а где-то внутри меня возникла огромная сосулька, и мне казалось, что если я вдруг скажу что-то, что будет касаться лично меня, то все вокруг замерзнет, и не будет ничего, ни-че-го, все исчезнет, исчезнет и она, женщина, любившая моего отца, и только останется ее имя, звучащее си-бемолем, имя, хрупкое и многообещающее, чистое и порочное, похожее на капель Лиза, Ли-за, Ли-и-за-а…
Если бы меня кто-нибудь спросил, какой запах у любви, я ответил бы, что она имеет запах духов, название которых я так и не смог запомнить. Буквы, те, которые я прекрасно знаю, складывались в слово, которое я никак не мог запомнить. У меня такое бывает. Вообще-то, у меня фотографическая память, и я одарен от природы, но есть такие слова, которые я не могу постичь. Смысл их ускользает от меня, и тогда я запоминаю запах или вкус. Так вот, это странный запах, пряный и сладкий, но, только если вдохнуть его полной грудью и задержать дыхание, то потом остается горечь, послевкусие - горечь…
Если бы меня кто-нибудь спросил, какяя любовь на вкус, то я ответил бы, что она – как горький шоколад. Кладешь на язык маленький коричневый кусочек, и рот заполняется восхитительным шоколадный вкусом. Но потом брусочек начинает таять, и по языку расползается горечь, послевкусие – горечь..
Если бы меня спросили, можно ли пить любовь, и какой у нее вкус. У напитка – любви, я сказал бы, что у этого напитка вкус горького кофе . Послевкусие – горечь
- Слушай, Саня, нас зовут на Пасху. Лида с Людой. Пойдем?
Люду и Люду я прекрасно знал. Это были сестры- погодки, одна из которых училась с моим отцом в одном классе. Они обе были замужем, и у них были дети. Лина и Лика. Тоже, получалось, сестры- погодки.
-Пойдем, конечно, только мне нужно вернуться пораньше. Я доклад по истории не дописал.
Отец ласково потрепал меня по затылку.
-Ничего, вернешься пораньше.
Мы с отцом, взяв несколько крашенных яиц, кусок кулича и пошли к Люде-Лиде. Они жили от нас буквально через дорогу.
У них было довольно много народу, кто-то сразу с порога поцеловал меня со словами «Христос воскресе!», кто-то уже христосовался с папой, царила какая-то праздничная суета и бестолковость.
_проходите в комнату, в нашу. Стол у нас собран, - сказала Лида, подталкивая меня в спину.
Тогда я впервые услышал это имя, так похожее на капель, Лиза.
-Слушай, а Лизка-то приедет, или у нее там опять какое-то дежурство? – прокричала из кухни Люда.
Лида, подталкивавшая меня по направлению к своей комнате, крикнула в сторону кухни:
-Звонила, едет!
Когда уже все расселись за столом, определились, кто где будет сидеть, а муж Лиды взялся за бутылку шампанского, с возгласом «Опоздавшие будут пить штрафную», раздался звонок в дверь.
-О, Лизок приехала, - радостно воскликнула Лида и побежала открывать.
Я увидел, как в комнату вошла маленькая женщина, одетая в темно-зеленое платье. Она была похожа на девочку подростка, а гитара, которую она держала в руках, казалась даже больше нее.
-Всем привет, всем Христос воскресе! – Лиза улыбнулась и помахала в воздухе ладошкой, - Лидик, куда меня определишь?
-Вот, садись рядом с Арсением. Сенька, подвинься, а то расселся на диване, как у себя дома.
-Да я тут, можно сказать, разлегся, - отшутился отец и подвинулся, давая гостье место.
-Арсений, - представился он, - или Сеня.
-Ага, Елизавета, или Лиза, как будет угодно. – в тон ему ответила Лиза и плюхнулась рядом.
-Ну вот, - тут же возмущенно прокомментировала она. –Ничего не вижу, низко. Я маленькая, а вы меня – на диван.
-Да ладно, - вмешалась Люда с другого конца стола, Сенька на руки возьмет. Он сильный, ты не бойся, не уронит.
Почему-то все засмеялись, а я подумал, что ничего смешного нет, и что отец действительно спокойно удержит эту женщину даже на одном колене.
Застолье текло по своим законам, и в какой-то момент Лина и Лика утащили меня на улицу. Им просто стало скучно со взрослыми. Лика объяснила:
-Сейчас все равно с ними скучно. Вот где-то через часок – другой, когда все выпьют по чуть-чуть, надо обязательно не пропустить.
Чего не пропустить, я не понял.
Мы катались на качелях во дворе. Ликин телефон зазвонил, она подняла трубку, послушала, что ей говорят, и , не дождавшись, пока качели остановятся, спрыгнула с них.
-Санька, бежим домой, сейчас начнется.
Когда мы вошли в комнату Лиды, там уже стол был отодвинут ближе к стене, на середину комнаты кто-то поставил стул, а на стуле сидела Лиза и настраивала гитару. Тогда я впервые так явно почувствовал запах ее духов, это странный запах, пряный и сладкий, но, только если вдохнуть его полной грудью и задержать дыхание, то потом остается горечь, послевкусие - горечь…
- Так, - подняла голову Лиза, - сейчас пара романсов, чтобы распеться, а потом – концерт по заявкам. Просьба заявки одновременно не выкрикивать, - Лиза сделала гримаску, - В очередь, сукины дети, в очередь!
Почему-то все опять рассмеялись.
Я остался стоять у дверей. Мне казалось, если я подойду поближе к этой женщине, от ее духов у меня закружится голова, я упаду и больше никогда не встану, от меня останется только запах, запах, сладкий, тягучий и обволакивающий, запах, послевкусие которого – горечь.
Я видел своего отца. Он сидел верхом на стуле, на расстоянии вытянутой руки от Лизы и улыбался. Я никогда не видел, чтобы он так улыбался.
Лиза тронула струны и тихо запела:
«Я украшу стихи неумелыми нотами,
И взовьется романс в предзакатных лучах.
И кружением пчел над медовыми сотами,
Закружится печаль, об ушедшем печаль.»
Я не могу сказать, что я специалист в области вокала, но я что-то понимаю, я одарен от природы. Лизин голос меня поразил. Она пела профессионально, оперным голосом.
И тут я снова увидел лицо отца. Отец, когда был маленьким, закончил музыкальную школу. Он умел слушать музыку, от знал толк в голосах, он тоже умел играть, правда на саксофоне, и я видел, что он тоже поражен. Почему-то мне стало неприятно. То, что он поражен. Тогда я не задумывался, что это значит. Может, если бы я что-то понимал так, как понимаю сейчас, все было бы по-другому.
Я слушал, как она поет, и мне казалось, что весь мир внезапно сжался до размеров булавочной головки и весь поместился в моем сердце, но там ему стало внезапно тесно и он стал разворачиваться прямо у меня в груди, грозя разорвать ее и вырваться наружу, и было только в одном спасение – если этот мир выльется слезами. Я сам не понял, как заплакал. Слезы текли по моему лицу, я их не чувствовал, только предметы вдруг потеряли свои четкие очертания, стали расплывчатыми, и только светловолосая головка женщины на гордой шее, женское лицо с разными глазами оставалось неизменным, оно только наплывало на меня.
Я очнулся от того, что кто-то плеснул на меня водой. Запах духов бил прямо в нос, на щеках лежало что-то холодное, и чей-то низкий голос произнес:
-Господи, очнулся. Слава Богу, - холодные пальца гладили мои щеки, потом чье-то лицо приблизилось к моему, чьи-то теплые губы поцеловали меня в лоб, - Все в порядке. Ты нас напугал.
Я открыл глаза. На коленях передо мной стояла Лиза, держала в одной руке мою голову, а другой рукой гладила по лицу, вытирая с лица воду. Меня охватило какое-то блаженство и мне захотелось, чтобы так было вечно. Я бы лежал на ковре, а Лиза гладила бы мои щеки.
Я поднялся на ноги.
-Ты в порядке? – спросила Лиза, глядя на меня снизу вверх.
-Да, спасибо вам, я просто перезанимался.
Отец собрался вести меня домой, но я пообещал, что дойду сам и позвоню ему. Я не мог понять, что творилось со мной, На самом деле мне хотелось, чтобы меня домой отвела Лиза, но я понимал, что этого не произойдет, да и отца почему-то жалко стало. Он всегда как-то неловко чувствовал себя после моих обмороков. Пусть побудет здесь.
Когда я уже оделся, мне вдруг захотелось попить. Я пошел на кухню, но услышал голос отца:
-Испугалась? Не бойся, с ним такое бывает. Он очень эмоциональный мальчик. Сказали, что это пройдет при половом созревании. Никогда не знаешь, отчего это произойдет. Да, ладно, не ушибся, ничего себе не отбил. А ты-то как сорвалась, не ожидал прямо.
-Видишь ли. Сеня, я врач. Вообще-то судебный медик, но медик все-таки. Это профессиональное.
Отец не ответил. Я заглянул на кухню и увидел, что отец целует Лизу. Она была намного ниже его и он держал ее на весу, прижав к стене. Меня он видеть не мог, стоял ко мне спиной, Лиза тоже меня не могла видеть – у нее были закрыты глаза.
Когда на следующее утро я вошел к отцу в комнату, чтобы взять у него денег на завтрак, вечером-то я его не дождался, я почувствовал, что вся отцовская комната наполнена запахами: духами, запах которых - сладкий, тягучий и обволакивающий, запах, послевкусие которого – горечь, пахло табачным дымом, и был еще один запах, много позже я узнал, что так пахнет женщина, которая любила и которую любили.
Отец и Лиза стали встречаться, Иногда он уезжал к ней, чаще она бывала у нас. Когда это происходило в нашей квартире, я тайком заходил к отцу в комнату, когда он уезжал на работу, брал подушку и вдыхал запах духов, пьянящий и томительный, оставлявший после себя послевкусие горечи.
В тот день я пришел из школы рано. Была контрольная, которую я решил за пятнадцать минут и меня отпустили. Я осторожно вошел в квартиру и тут же понял, что дома не все ладно.
-Арсений, ты просто не имеешь права. Нет у тебя такого права. Да, она была не права, она ошиблась, с кем не бывает. Она раскаивается.
Она? Но ведь Лиза ничего не сделала. Я не знаю, почему, но когда я слышал она- я почему-то всегда думал о Лизе. А когда она приезжала к отцу, а это всегда было ночью, или почти ночью, я просыпался.
Просыпался я как от толчка, сердце останавливалось, а потом начинало бешено колотиться, словно пытаясь вырваться из груди. Я слышал ее шаги, и однажды, взял банку из-под варенья, и прислонив ее к стене горлышком, стал подслушивать. У меня абсолютный слух, и я всегда все слышу, но меня мучило любопытство и, наверное, ревность. Я хотел знать о том, что между ними происходит, о чем они говорят. Мне казалось, что отец говорит не те слова, какие бы ей подошли, ведет себя не так, а когда я слышал звуки их любви, меня просто переворачивало всего. Почему она так вскрикивает и стонет, что он делает с ней, ведь она - женщина, которая его любит.
Чуть позже, когда я, наконец, узнал, что такое женщина, эти подслушивания превратились в пытку – мне казалось, что отец не так ее любит, что ее могу любить только я. Господи, как же я был смешон, и если бы я только знал, к чему приведет это мое убеждение и этот, подслушанный мной в коридоре разговор между отцом и бабушкой.
- Она раскаивается, слышишь, Арсений, и нет у тебя права ей что-либо запрещать. В конце концов Александр, это и ее сын, а не только твой.
-Да, конечно, - голос отца дрожал от злости, - Он ее сын, и поэтому, она искала лучшей жизни 15 лет, нашла, успокоилась, и сейчас собирается появиться на горизонте, чтобы выказать свою материнскую любовь брошенному когда-то за ненадобностью ребенку!
-Сеня, ну подумай сам. Ты же не осуждал ее никогда. Ты понимал, что ничего не сможешь ей дать, и ты ее отпустил. Саню мы забрали из больницы. А вдруг с тобой что-то случится, не говоря уже обо мне? У него хоть мать останется. По документам у него есть мать. Он на нее записан. Ты же как раньше говорили, соломенный вдовец. Она созванивается со мной, она хочет видеть Саню. Он уже взрослый. Давай спросим его, когда он придет со школы.
-Давай, давай, спрашивай, - отец сорвался на крик, и заодно сообщи ему, как его безголовая матушка пыталась избавиться от него разными доступными ей способами, что его способности к обучению не что иное, как одна из форм шизофрении, заработанной благодаря стараниями его матушки.
-Ты же любил ее, Сеня, - с укором и очень тихо сказал бабушка.
-Любил, а от любви до ненависти, как известно,,, Да что тут говорить, ты с ней уже все решила сама. Ты и Саньку сама решила забрать, мне только согласиться оставалось. А мне было всего 22 года, слышишь, и кому я с тех пор нужен. Кто бы пошел за нищего, да еще и с проблемным ребенком?
-Не ори на меня. Раз сам в узелок не завязал, то что мне было делать? Родного человечка, ни в чем не виноватого спихивать на государство? Он не просил, чтобы вы, идиоты, его рожали. Да и сам видел, с кем связывался, она же здесь до родов жила. И ты жениться был готов. Да, ты ей не нужен, и не был нужен. А Саша – ей сын. И диагноз его, кстати, под сомнением.
-Да делайте вы, что хотите, только меня оставьте в покое, прошу вас.
-Ты куда? Ты к этой женщине пойдешь.
-Да, я к Лизе, знакомьтесь тут без меня. Меня она любит.
-А ты?
Отец не ответил. Я едва успел спрятаться между дверей, как услышал, как мимо меня прогрохотали шаги, меня даже обдало ветром. Дверь хлопнула. Отец ушел.
Буквально на следующий день бабушка собрала праздничный стол для чаепития. Отец был в новой рубашке. От него слегка пахло Лизиными духами. Каждый раз, когда аромат достигал бабушкиных ноздрей, она слегка морщилась, Отец был мрачен.
-Саня, ты знаешь, что у детей всегда есть и мама, и папа. Сегодня мы с бабушкой тебя познакомим с твоей мамой. Так сложилась жизнь, что она это время жила отдельно от нас. Так получилось, что у нее есть семья. Но она тебя любит, и постарайся с ней подружиться.
Мама оказалась молодой женщиной. Она была даже младше Лизы, как потом оказалось. Я сразу почувствовал, что это – моя мама. Мамы не было никогда, а я ее любил и ждал. Теперь у меня она появилась.
Лиза существовала где-то в параллельном мире, мне так казалось. Каждый раз, когда она бывала с отцом, или у нас, или он ездил к ней, она всегда что-то для меня передавала. Чаще всего, это были фрукты и конфеты, но иногда эти были вещи. Однажды Лиза подарила мне свитер. Она его связала сама. Свитер был голубой и лохматый. Он был очень теплый. Когда отец его привез, он еще пах Лизиными духами. Я спрятал в него лицо, вдыхая аромат женщины, которая любила моего отца, и которую любил я.
С момента появления Лизы в моей жизни и жизни отца прошло уже около года, вернее года полтора. Однажды ночью я услышал, как пришел отец. Он был не один. Шагов Лизы я не узнал почему-то. Я взял банку и стал слушать. Отец с Лизой обычно разговаривали, смеялись. Сейчас я не услышал ни смеха, ни разговоров. Все в соседней комнате происходило молча. Я явственно слышал, как треснула молния на отцовых джинсах, как раздался трест рвущейся ткани, а еще через несколько секунд что-то упало на диван. Мерный скрип пружин скоро стих. Больше я не услышал ни звука. Почему-то я так и не смог уснуть в ту ночь.
Утром, а это была суббота, я пошел на кухню. Идя по коридору, я заметил, что дверь в комнату отца приоткрыта. Я вошел к нему. В комнате стоял крепкий запах табачного дыма и запах женщины. Лизиными духами не пахло. Я выскочил из комнаты отца, как ошпаренный, вбежал на кухню, и замер, как будто наткнулся на стену. На табурете сидела мама.
-Саня, с добрым утром. – мама улыбалась. Куда мы сегодня с тобой пойдем. Отец уже уехал на работу.
Мама в тот день рвалась мне сделать какой-нибудь подарок, и я попросил у нее денег.
-Зачем тебе столько? – удивилась мама,
Я промолчал.
-Ладно, не хочешь – не говори.
Но денег мне дала.
Я поехал с этими деньгами в парфюмерный магазин. Долго бродил там, выискивая то, что мне было нужно. Наконец я нашел, что искал. На одной из полочек я увидел Лизины духи.
-Пожалуйста, выпишите мне вот эти. – попросил я продавца.
Девушка посмотрела на меня удивленно, но выписала.
-Молодой человек, если вы хотите подарить эти духи молодой девушке, то это не совсем правильный выбор. Эти духи больше подходят взрослой женщине.
Я ничего не ответил.
Дома я распечатал Лизины духи и вдохнул их аромат. Запах название которого я так и не смог запомнить. Буквы, те, которые я прекрасно знаю, складывались в слово, которое я никак не мог запомнить. У меня такое бывает. Вообще-то, у меня фотографическая память, и я одарен от природы, но есть такие слова, которые я не могу постичь. Смысл их ускользает от меня, и тогда я запоминаю запах или вкус. Так вот, это странный запах, пряный и сладкий, но, только если вдохнуть его полной грудью и задержать дыхание, то потом остается горечь, послевкусие - горечь…
С отцом стало свориться что-то странное. Я давно замечал, что, как и многие мужчины, от топит в вине свои неприятности. Он стал выпивать. Я не могу понять сейчас, и не мог понять тогда, какой смысл пить, если проблема от этого не уменьшается, а только отодвигается на задний план, не рашаясь. А подчас, только обрастает новыми.
Я все реже чувствовал от него запах Лизы, все чаще – запах спиртного, и стал часто видеть у нас дома маму по утрам.
Однажды я зашел к Лике. У нее был учебник по биологии, который можно было достать только по великому знакомству в Ленинке, а у них дома он валялся просто так. Лиза по ее словам, как-то забыла. Я уже определился, кем я хочу быть. Из того подслушанного разговора, я понял, что я не такой как все. Я сходил к психиатру, который уверил меня, что шизофрении у меня нет, просто я очень и очень одарен от природы. Я понял, как тяжело пришлось моему отцу в свое время, когда мне ставили этот жуткий диагноз. Врачи, выходит, заблуждались. И я решил стать врачом, который никогда не совершает ошибок, а только может констатировать ошибки других врачей и тем самым помогает людям узнать правду о смерти их близких. Я решил, что стану паталогоанатомом, как Лиза. Она ведь тоже паталогоанатом.
Лика куда-то убегала. Она сунула мне в руки учебник со словами:
-На, занимайся. Хочешь, у меня оставайся, а хочешь – домой забирай.
-Можно у тебя?
Лика кивнула и куда-то убежала. Я сел в ее комнате в кресло и стал читать учебник. У меня фотографическая память, и мне достаточно проглядеть лист, чтобы запомнить его содержание, а если я внимательно прочитаю, то уже из головы эту информацию не вырубишь топором.
Я прочел несколько страниц. Решил отдохнуть немного, закрыл глаза и прижался затылком к стене.
- Понимаешь, Лидок, я не знаю. Мне от него ничего не надо. Я ему говорю, что ты можешь в любой момент приехать ко мне, не звоня и не спрашивая. Я ему даже ключи от квартиры на стол положила.
Я почувствовал, что у меня по спине побежали мурашки. Это был голос Лизы. Я провел рукой по стене, и внезапно вспомнил, что когда-то это квартира принадлежала каким-то господам, сбежавшим после революции за границу, и эти комнаты – не комнаты, а аркада комнат, и я сижу прямо у бывшей двери, соединявшей аркаду, просто сейчас она заклеена обоями. Но у меня-то абсолютный слух и я все слышу.
-А он?
Щелкнула зажигалка. Я услышал, как Лиза закурила, вздохнула и продолжила:
-Не знаю. Молчит, только смотрит как-то странно.
-Нет, ключи-то взял?
-А, ключи? Нет, не взял. Я не понимаю, что происходит. Когда мы вместе, Сеня и я, мы так близки, у меня такое впечатление, что у нас душа одна. А потом он вдруг исчезает на несколько дней, потом сам звонит. Первый, И всегда говорит одно и то же.
-Что говорит?
-У тебя я есть. Лидка, знаешь, я его, похоже люблю больше жизни. Не помню, как я до него жила. Помнишь, ты говорила, что не помнишь, как жила без Лики, и как будешь жить без нее, не представляешь. Вот и я так. Иногда приснится, что его нет, не поверишь, в холодном поту просыпаюсь, плачу… Проснусь, пойму, что это- сон, и так хорошо мне, не представляешь.
Я почувствовал, что лицо у меня загорелось. Я слышал Лизу, и вдруг я ясно увидел, что сейчас мой отец занимается любовью с моей матерью в нашем доме , яростно и молча. Я не знаю, что это было. Я видел их, я ненавидел отца в это время, за то, что он так обошелся с Лизой и был ему благодарен, потому что Лиза становилась свободной, а значит…
Комната наполнялась запахом духов, но они были очень и очень горькими, как горький миндаль, мне не стало хватать воздуха, я попытался встать и открыть форточку….
-Господи, Лида, ну почему же она ничего нам не сказала? Ведь так нельзя. Саня, Саня, очнись же, - опять, как два года назад, мои щеки гладили Лизины пальцы, только запах ее духов смешался с запахом нашатыря.
-Очнулся, слава Богу. Сейчас я позвоню папе твоему.. – пальцы Лизы стали нажимать кнопочки мобильного телефона. Она поднесла трубку к уху, - Не берет. Ну ладно, вставай, сможешь? Я тебя домой провожу. Лидуся, чаю ему крепкого и горячего сделай. Попьем мы чайку и пойдем домой.
Мне дали чаю и Лиза повела меня домой. Она пыталась меня обнять за плечи, чтобы поддержать, меня слегка качало, но ей явно не хватало роста, и я буквально висел на ней.
Когда мы пришли к моей квартире, я не успел вынуть ключи. Лиза уже звонила в дверь Открыл отец. В нос мне ударил запах женщины, Я понял, что отец только что из постели.
-Сеня, у него был обморок. Мы сидим с Лидой, разговариваем, и вдруг у Лики в комнате что-то упало. Мы побежали, а там Саня валяется. Учебник брал он. Пусть у вас побудет. Это мой. Не страшно. Он, наверное, перезанимался, и ему стало плохо. Ты бы отправил его на лето на юг, это я тебе как врач советую.
-Спасибо, Лизочка.
Отец не пригласил Лизу даже войти.
Лиза стояла, прислонившись к косяку двери, и пристально смотрела на отца.
-Сеня, с тобой все в порядке?
-Все, я просто устал. Спасибо, иди. Созвонимся.
Лиза сжалась, как будто ее ударили. Ее губы дрогнули, как будто она хотела что-то сказать, и еще я заметил взгляд, которым она смотрела на отца – торопливый, ищущий и даже какой-то виноватый.
Она резко откачнулась от косяка и выскочила за дверь. Я услышал цокот ее каблуков по лестнице. Она даже не воспользовалась лифтом.
Я прошел в свою комнату. Отец вошел за мной.
-Ну, ты как? – спросил он.
-А тебе какое дело? Тебе –то сейчас хорошо. Мама тут и вам весело.
Отец толкнул меня, и я упал на кровать. Он глянул на меня исподлобья тяжелый и каким-то мутным взглядом.
-Не лезь туда, где ничего не понимаешь, щенок.
Хлопнув дверью, он вышел.
От моей одежды шел запах духов Лизы, и я лег, не раздеваясь, и накрылся с головой одеялом. У меня абсолютный слух и я услышал, как отец вошел в свою комнату.
-Что там с Саней? - это был голос матери, - Я пойду к нему.
-Он лег. Просто обычный обморок. Его Лиза привела.
-Эта твоя-то? Любимая женщина механика Гаврилова? Ты же говорил, что не любишь ее?
-Она - врач. И была у Лиды. Это к ним Сашка за учебником пошел.
- Ты же говорил, что у вас все?
Отец не ответил. Я ткнулся лицом крепче в рукав своей рубашки, на котором еще был Лизин запах. Меня душили слезы. Я вдруг представил, что Лиза слышала это И внезапно откуда-то появилось сосущее изнутри чувство тоски и пришла боль. Я не знал, что бывает так больно. Не болело ничего, а боль была везде. Я крепко-крепко сжал веки, до такой степени, что перед закрытыми глазами поплыли красные круги. Сжал зубы, и сжимал их до тех пор, пока во рту не возник металлический вкус крови.
Летом я побывал на юге. И вот как. Лиза позвонила моему отцу и он отправил меня к ней на работу. Я приехал в морг судебно-медицинской экспертизы, где работала Лиза. Подошел к зданию, но не понял, куда идти дальше. Я хотел было набрать ее номер, но тут открылась боковая маленькая дверца и вышла сама Лиза.
Лиза вышла на улицу в зеленом хирургическом костюме, маске, шапочке, в клеенчатом фартуке, измазанном чем-то дурно пахнувшим. На руках у нее были резиновые перчатки. Вместе с Лизой из помещения вышел какой-то субъект, одетый совершенно нормально. В руках Лиза сжимала хирургический инструмент. Зажим, догадался я.
Солнце светило прямо ей в лицо, и она не увидела меня. Мужик полез в карман, вытащил сигареты, одну вставил в зажим в Лизиной руке, спустил с ее лица маску и поднес ей огонь. Лиза закурила.
-Лиза, без ножа. Пойми ты правильно, ну какая тебе разница, дед-то совсем старый.
-Мне никакой. Но это криминал. Ищи, кто дедуле помог на тот свет уйти. Поверь мне, не самоубийство это и не смерть. Деду-то помогли.
Мужик в сердцах сплюнул.
-Да там вся семья контуженная на всю голову. Они все равно скоро все от наркоты передохнут. Дед один из них трезвый был, вот нервы и сдали, сердце и не выдержало. Ну Лиза, ну глухарь. Свидетелей нет, алиби есть у всех, Лиза, не режь ножом,!
-Только что без ножа было. Анатоль, ты не оригинален. Я в акте все отражу, как есть,
-Лиза, - мужик дернул ее за руку. Я подскочил к ним и встал между ними. Сейчас я готов был убить этого мужика.
Мужик удивленно посмотрел на меня.
-Здравствуй, Саня, - обрадовалась Лиза, - Извини, руки не подам, сам видишь, я в рабочем. Ты рано приехал. Погуляй где-нибудь полчасика, я скоро.
-Да. Лизавета Батьковна, однако. Видно, другое дело, молодое тело. Ну, Лизуня, ты даешь. Не сильно молод кавалер-то? За неполные шестнадцать можно получить пятнадцать, или забыла? – мужик прямо сочился ядом.
-Анатоль, ты не оригинален. Ему есть шестнадцать, и даже семнадцать есть, и женщин по этой статье никто не судит. Бездоказательно. Даже анализов произвести не удастся. А если ты, Толечка, - у Лизы очень ехидно получилось, это слово «Толечка», - где -нибудь свой роток откроешь и что-нибудь брякнешь, ты у меня сразу вспомнишь и Катеньку Свиридову, и Любочку Михайлову. Ты меня понял? Вали отсюда, и не забудь, дедок-то криминальный.
Лиза резко развернулась и ушла. Мужик закурил и ехидно на меня посмотрел:
-Хорошая Лизка баба, а? Скажи, да ладно, я же мужик, как и ты.
Я улыбнулся во весь рот. Мне показалось, что внутри меня воздушный шар, наполненный гелием, такая была необыкновенная легкость во всем теле. Я почувствовал, что как-то причастен к Лизе, к тому, что может быть между нами, потому что мой отец не любит ее, эту женщину.
-Сложно вам сказать что-то. Лиза – не баба, а женщина, я не мужик – а мужчина, и я не сплю с ней – я ее люблю.
Я сказал чистую правду. И мне в показалось, что выражение лица у этого мужика смешное - смешное. Во всяком случае, я не видел больше никогда, чтобы у кого-то так отвисала челюсть.
Где-то через час Лиза вышла, уже переодетая, с запахом своих умопомрачительных духов. Она взяла меня под руку и увлекла за собой в сторону автостоянки. Я узнал ее машину. Маленький ДэуТико.
В машине Лиза передала мне путевку на два месяца в ведомственный санаторий.
-Спасибо, что промолчал. А то, знаешь, Саня, достали они меня с личной жизнью. Свободная женщина – женщина для всех. И каждый второй пытается мне оказать соответствующую услугу. Осчастливить, так сказать. А мне не нужно. У меня есть твой отец. Сам сказал «Теперь у тебя есть я».
Видимо, что-то заметив в моих глазах, Лиза приблизила ко мне лицо.
-Есть ведь, правда, Саня?
-Есть, - ответил я.
Всю дорогу до моего дома мы молчали. Когда мы подъехали, Лиза легонько потрепала меня по щеке.
-Тетя Лиза, можно, я вас поцелую?
Лиза подставила мен щеку. Я поцеловал ее. Вышел из машины и помахал ей вслед рукой.
Лиза тронула машину с места. Мне было нестерпимо стыдно, я готов был бежать куда угодно, но не мог. Я понял, что люблю эту женщину, и не могу доставить ей боль, рассказав все про отца и мать, не могу, и все тут.
Потом были вступительные экзамены в медицинский. Я твердо решил, что стану паталогоанатомом.
До последней декады августа меня не было в городе. В санатории, куда меня отправил отец, а точнее, я убежден.что это была Лиза, была великолепная библиотека.
Я много читал, у меня даже уменьшились головные боли, которые меня мучили периодически, сколько я себя помнил.
Дома меня встретили различные запахи и среди них я с упоением узнал запах Лизиных духов. Она была здесь, радостно стучало мое сердце, была. И может быть, все будет хорошо, если она будет с нами, со мной или отцом. Потом, вспоминая, я вынужден был признать, что это был последний раз, когда я чувствовал запах ее духов у себя дома.
В сентябре мне исполнялось 18 лет. Накануне моего дня Рождения отец не ночевал дома, а утром он вошел ко мне с большим свертком в руках. Я сразу понял, что он был у Лизы. От него пахло ее духами.
-Вот, Саня, Лиза тебе передает привет и записку.
Отец воздузил на мою кровать пакет. Я схватил его и достал из него записку. «Здравствуй, Санечка! С днем Рождения тебя, милый ребенок. Помни, что теперь ты взрослый и можешь даже жениться, не ставя в известность своего отца. Поздравляю тебя еще и с тем, что ты стал студентом. Удачи тебе, коллега!»
Я развернул пакет. Там были джинсы, кожаная куртка и кроссовки. Все вещи были дорогими. Я начал мерить, и тут выяснилось, что кроссовки мне малы.
-Папа, они мне малы!, - я так расстроился, что чуть не плакал.
Отец набрал номер на мобильнике и начал с кем-то говорить. Я не слушал его, хотя всегда слышу все разговоры. У меня ведь абсолютный слух.
-Значит, так. Сегодня к семи вечера подъезжай к магазину.
Он назвал мне адрес. А семь часов я уже стоял возле магазина с коробкой, где лежали кроссовки. Я был одет во все новое, и только кроссовки на мне были старые.
Лиза подъехала ровно в семь. Это, оказывается, я подошел чуть раньше.
Она вылезла из машины и подбежала ко мне.
-ривет, Санечка!
Мы прошли в отдел и нам без звука поменяли обувь.
-Вот, что значит на глазок. Всегда почему-то с обувью прокалываюсь, - делилась со мной Лиза.
Мы выли на улицу. Лиза обернулась ко мне, и, подмигнув, сказала7
-Слушай, Сань, я так есть хочу, умираю просто. Пошли в кабачок. Я приглашаю.
Мы погрузились в машину и Лиза повезла меня куда-то. Мы подъехали к какому-то ресторанчику с неприметной вывеской и зашли вовнутрь.
Ресторанчик был очень красиво оформлен. Маленькие столики на двоих были отгорожены друг от друга ширмами, на столиках – букеты цветов.
Нам принесли меню и Лиза сделала заказ, не советуясь со мной.
-Будет вкусно, правда, правда.
Когда нам принесли салаты, и мы начали есть, к нашему столику подошел какой-то человек.
-Бог ты мой, Лиза-подлиза, Лизентность – валентость, Лизиня – биологиня, ты ли это?
Лиза подняла голову.
-Ой, Димка, ты ли это?
Мужчина, названный Димкой, бесцеремонно пододвинул к себе стул от столика, стоящего через проход и подсел к нам.
-Познакомь меня с кавалером.
-Это не кавалер, это, можно сказать..
-Да ладно, Лиза, не прибедняйся. Выглядишь, улет. И кто бы он не был, вкус у тебя есть. Мы вместе в школе учились. – это он уже мне.
Дика посидел с нами не долго. Когда Лиза вышла на несколько минут, он наклонился ко мне и сказал6
-Парень, кто бы ты не был, не обижай ее, ладно.
Потом Лиза отвезла меня домой. Дома я вытащил из шкафа старый свитер, тот который подарила мне Лиза, капнул на него несколько капель ее духов, и так и уснул, прижавшись к нему лицом.
Первый курс. Учеба. Я был поглощен ей целиком, и даже не заметил, как наступило предновогоднее время. Уже целых два года я получал подарки и от мамы, и от Лизы, причем Лизины подарки мне доставляли большее удовольствие, чем мамины. Они были какие-то теплые и светлые. Я стал замечать, что отца что-то гложет и меня пугали перепады его настроения. Иногда у него звонил телефон, я занл, что звонит Лиза, но отец трубку не брал, и я не понимал, почему.
Мама стала у нас появляться очень часто. Их я не слушал, а наоборот, прятал голову под подушку, когда она оставалась у отца. Мне казалось, что происходит что-то постыдное и низкое, и я не мог понять себя. Я же слушал, когда к отцу приходила Лиза, и у меня происходящее между ними не вызывало таких отрицательных эмоций, я не испытывал чувство неловкости.
Первого января отец почему-то был очень мрачным. Я тогда не спросил его, что произошло. Опять полетели дни учебы, и все время я ждал, что придет Лиза. Мне хотелось ее увидеть, чтобы рассказать об учебе. Я как-то спросил у отца о ней. Отец смерил меня тяжелым взглядом и попросил не соваться в его жизнь, не лезть к нему в душу. Он кричал еще что-то, мне казалось, что я делаюсь маленьким, как букашка, а отец, наоборот, увеличивается в размерах, и сейчас он наступит на меня и раздавит.
В больнице, куда меня отправили после обморока, я пролежал месяц. Когда я вышел из нее, был апрель и была Пасха. Третья Пасха с тех пор, как я увидел Лизу. Я вспомнил, что в прошлую Пасху мы с отцом никуда не ходили, у него были какие-то дела, и Лиза вызвала меня во двор, где вручила пакет с куличом, яйцами и пасхой. Поцеловала и поздравила. Я ждал ее и сейчас. Но чуда не произошло.
Через два дня после Пасхи, отец пришел домой сам не свой. Мы с бабушкой пили чай, когда он пришел.
-Арсений, что с тобой?
-Истомин Вадька повесился.
Вадька был папиным товарищем.
Бабушка сразу начала отца расспрашивать, но он не отвечал, только курил и болезненно морщился.
Вечером, когда я уже готовился ко сну, в дверь позвонили. Я понял, что пришла Лиза, хотел пойти, нет , побежать и открыть, но ноги словно к полу приросли.
Открыла бабушка. Я услышал, как она сказала6
-Да, он дома, проходите.
Я слышал, как Лиза прошла по коридору в папину комнату. Слух обострился до такой степени, что я слышал, как они дышат. Отец и Лиза. Мне казалось, что я вижу их. Отец сидел на диване, и Лиза осталась стоять около дверей. Она не взяла тапочки, и сейчас стояла босыми ногами на паркете.
Они молчали.
-Давай поговорим, - произнес отец,- у нас ведь есть что друг другу сказать?
- Да , у меня есть что сказать, - ответила Лиза. – Вадим Сергеевич Истомин. Он ведь твой друг? Я ничего не перепутала?
-Да, только он повесился.
- Повесили его, повесили. – последнее слово Лиза произнесла чуть ли не по слогам. - Я сегодня его вскрывала. У меня есть все основания утверждать, что сначала ему пережали сонную артерию, и только затем поместили в петлю. Где ты был в это время?
-Ты что, Лиза, меня подозреваешь?
-Окстись, я никого не подозреваю, я просто пришла тебя предупредить, что с Вадимом не все так просто и очевидно, как на первый взгляд. Его смерть была насильственной, все равно будет следствие и тебе придется отвечать на подобные вопросы. Предупрежден – значит, вооружен.
-Спасибо.
Лиза повернулась к двери, взялась за ручку. Отец вскочил с дивана, в два прыжка преодолев расстояние до дверей и схватив ее за плечи, развернул к себе лицом.
-Лиза, прости меня, я виноват перед тобой, я очень виноват, прости, прости меня, Лиза. Я не должен был, ты… Я просто недостои тебя, я не могу тебе ничего дат, понимаешь, ничего, а ты..
- А с чего ты взял, Мосолов, - она впервые на моей памяти назвала отца по фамилии, - с чего ты взял, что я хотела бы что-то у тебя брать или что-то просить? Как ты мог, - в ее голосе была такая боль, что мне стало не по себе, - как ты мог? Сеня, как ты мог. Я люблю тебя, я все еще люблю тебя, ты мне сделал очень больно.
В ее голосе слышались слезы6
-С твоей помощью, Мосолов, я впервые в жизни поняла, что значит – не хотеть жить. Я жить не хотела после той эсэмэски. »Не пиши мне и не звони. Я снова с Машей. Создаешь проблемы.» И это в Новогоднюю ночь!
Это не я писал, - сказал отец.
-А кто, кто? Это писала твоя Маша?
Машей звали мою мать. Я похолодел. Новый год мама встречала у нас. И тут я впервые задумался, почему у нас. Насколько я знал, мама была замужем, и у нее был еще один ребенок, кроме меня.
-Маша? Передай ей, что неплохо бы выучить правила русского языка, что в слове «создаешь» пишется мягкий знак.
-Да ладно, я писал, я.
-Ты бы мог все сказать мне на словах. Встретиться. Все объяснить. Я чо, совсем дура по-твоему? Я вполне в состоянии понять речь человеческую. Она решила вернуться к тебе, ты ее любил всю жизнь, она – мать Сашки и все счастливы. Кроме меня, конечно, Но я бы поняла. Или ты думал, что я бы бросилась к тебе в ноги?
Это что же получается, неужели он не сказал ей, что мама замужем, и что у нее есть дети в этом браке, что она не собирается уходить из семьи? Зачем он так?
-Я даже еще больше бы тебя зауважала, Мосолов. – продолжала Лиза.
-Прости меня, прости, я не мог дать тебе ничего. У меня ничего нет, понимаешь, а я мужик, в конце концов. Я испугался, когда ты мне ключи летом..
-Весной.
-Ну весной предложила от своей квартиры, когда ты сказала, что будешь Саньку любить, как своего. Я испугался.
-Чего? Я же тебя в ЗАГС не тянула. Я что нибудь у тебя просила(
-Нет.
-Я говорила тебе, что люблю тебя? Я спрашивала тебя о любви?
-Нет, ты ничего не говорила. Но я ничего не могу тебе дать. Разве такой мужчина тебе нужен, и я решил, зачем тебе мои проблемы, зачем я тебе нужен, ты красивая женщина, врач, у тебя есть все, а у меня ничего нет, только проблемы. И я решил.
-Да, ты решил за нас двоих. Теперь нет нас. Есть я и ты. Только так. И вообще, что ты хочешь мне сказать. Ты принял решение, уведомил меня о нем чисто по-мужски, - Лиза саркастически улыбнулась, - И теперь что ты хочешь от меня?
-Прости, - пробормотал отец.
-Бог простит, и я постараюсь. Так вот, я не сделал тебе ничего плохого. Все это время я копалась в себе, чтобы понять, что произошло, где я была не права, что я сделала, чтобы ты со мной так обошелся? Я искала ответа и не находила его. Спасибо тебе за то, что хоть теперь я знаю, что я не при чем. Так вот, скажи мне, ты принял решение, не оставив мне другого выбора, как только смириться с ним. Я смирилась. Чего ты еще хочешь от меня?
-Прости.
Лиза попыталась вырваться из рук отца. Он отпустил ее.
-Ты простила меня?
Лиза промолчала,
Я быстро выскочил из своей комнаты, лихорадочно оделся, и выбежал на лесницу. Поднялся на один пролет и замер.
Я чуствовал, что Лиза не ответила на последний вопрос отца, она выскочила в коридор, сунула ноги в сапоги, сдернула с вешалки шубу и захлопнула за собой дверь.
Я видел, как она одевается на леснице, застегивая сапоги и птаясь в рукавах шубки.
Она медленно спускалась по лестнице, забыв про лифт, а я тихо красля за ней. Когда она вышла из подъезда, я выскочил следом.
_Лиза! – позвал я.
Она обернулась. Я близко увидел е лицо. Осунувшееся, какое-то постаревшее, утратившее свои краски. Даже глаза потускнели.
-Саня? Здравствуй, мальчик.
Я подошел к ней. Я задыхался и не знал, что сказать.
-Это все из-за меня, поймите, из-за меня. Она моя мама и я не думал, что так все выйдет. Простите меня,- я почти плакал, мне было очень важно, чтобы она выслушала меня и не ушла. Если она уйдет, то что-то умрет во мне, и больше в мире не будет никаких запахов и вкусов, кроме горечи.
-Если бы она тогда от меня избавилась, и если бы я умер, я должен был умереть. Она меня бросила в больнице больным, меня бы не было, и вы были бы с моим папой счастливы. Тетя Лиза, все из-за меня. Я во всем виноват.
Я протяну к ней руки в взял ее лицо в ладони. Мои ладошки стали мокрыми, я лизнул одну ладошку и почувствовал горечь.
-Саня, Санечка, ты хороший мальчик. Пойдем, -
Я пошел за ней. Она привела меня в кафешку в подвале нашего дома. Я хотел продолжить ей рассказывать, что отец ни в чем не виноват, что все из-за меня, но у человека есть мать, то есть должна быть и если..
-Пей кофе, Саня.
Я глотнул кофе.
-На. – она протянула мне на своей ладошке брусочек шоколада. Горького шоколада.
Если бы меня кто-нибудь спросил, какой запах у покаяния и прощения, я ответил бы, что они имеют запах духов, название которых я так и не смог запомнить. Буквы, те, которые я прекрасно знаю, складывались в слово, которое я никак не мог запомнить. У меня такое бывает. Вообще-то, у меня фотографическая память, и я одарен от природы, но есть такие слова, которые я не могу постичь. Смысл их ускользает от меня, и тогда я запоминаю запах или вкус. Так вот, это странный запах, пряный и сладкий, но, только если вдохнуть его полной грудью и задержать дыхание, то потом остается горечь, послевкусие - горечь…
Если бы меня кто-нибудь спросил, какие покаяние и прощение на вкус, то я ответил бы, что они – как горький шоколад. Кладешь на язык маленький коричневый брусочек, и рот заполняется восхитительным шоколадный вкусом. Но потом брусочек начинает таять, и по языку расползается горечь, послевкусие – горечь..
Если бы меня спросили, можно ли пить покаяние и прощение, и какой у них вкус. У напитков – покаяние и прощение , я сказал бы, что у этих напитков вкус горького кофе. Послевкусие – горечь…
Лиза сидела напротив меня, подперев щеку ладонью и смотрела на меня во все глаза. Я ловил на себе ее взгляд, жадный, ищущий, молящий о чем-то. Иногда где-то в глубине ее глаз вспыхивала боль. Я не мог пить кофе, он давно остыл и я тоже смотрел на нее. Шоколад давно растаял, оставив после себя только горечь во рту. Горечь во рту, горечь на губах, горький запах духов.
- Я хочу спеть тебе. – произнесла Лиза и направилась к эстраде. Там всегда после одиннадцати бывали концерты с живой музыкой. Лиза о чем-то договорилась, потом вернулась к столику.
-Извини, Саня, получится не тебе, но вы очень похожи. Ты очень похож на него.
Она взяла в руки микрофон, и я услышал
«Как будто не было холодных зим,
А лишь весна на годы опоздала.
Поняла, что ты еще любим,
Как будто я тебя и не теряла.
Как тесен мир, внезапна встреча,
И нас опять волнует вечер.
Ты не буди вулкан остывший,
Уже не мой, а просто – бывший,
Ты - просто бывший и нежданный,
Но все еще такой желанный.
Ты - просто бывший и нежданный,
Но все еще такой желанный.
Ты не смотри с тоской в мои глаза.
И не ищи ответ в моем молчанье.
Разлуки свет еще хранит слеза,
Но не хочу будить воспоминанья.
Я не ждала, и не искала,
Когда тебя ей отдавала.
Ты не буди вулкан остывший,
Уже не мой, а просто – бывший,
Ты - просто бывший и нежданный,
Но все еще такой желанный.
Ты - просто бывший и нежданный,
Но все еще такой желанный.»
Я почувствовал на себе взгляд. У входа стоял отец, даже не набросивший куртки, и смотрел на меня. Лиза не видела его. Она стояла спиной ко входу.
Если бы меня кто-нибудь спросил, какой запах у расставания и прощания, я ответил бы, что они имеют запах духов, название которых я так и не смог запомнить. Буквы, те, которые я прекрасно знаю, складывались в слово, которое я никак не мог запомнить. У меня такое бывает. Вообще-то, у меня фотографическая память, и я одарен от природы, но есть такие слова, которые я не могу постичь. Смысл их ускользает от меня, и тогда я запоминаю запах или вкус. Так вот, это странный запах, пряный и сладкий, но, только если вдохнуть его полной грудью и задержать дыхание, то потом остается горечь, послевкусие - горечь…
Если бы меня кто-нибудь спросил, каковы расставание и прощание на вкус, то я ответил бы, что они – как горький шоколад. Кладешь на язык маленький коричневый брусочек, и рот заполняется восхитительным шоколадный вкусом. Но потом брусочек начинает таять, и по языку расползается горечь, послевкусие – горечь..
Если бы меня спросили, можно ли пить расставание и прощание, и какой у них вкус. У напитков – расставание и прощание , я сказал бы, что у этих напитков вкус горького кофе. Послевкусие – горечь…
Прошла еще пара лет. Я учусь на третьем курсе. Я больше не видел Лизу, но очень много раз за эти годы я капал духами на свитер, одевал его, не боясь показаться смешным и шел в кафе, где брал себе крепчайший кофе без сахара и плитку горького шоколада. Отец пытался бороться с этой моей привычкой, но я всегда только молчал, и он оставил меня в покое. Так я становлюсь ближе к женщине, любившей моего отца, к женщине, которую любил я. Женщине, которая ушла из нашей жизни, потому, что в ней появилась моя мать, бросившая и предавшая когда и меня и отца. Она бросила его и во второй раз, разлучив с Лизой.
Ярцев и женщина, любившая моего отца сидели с нами и в зале на одном ряду. Я смотрел на ее профиль. Видел, как Ярцев по-хозяйски обнимает ее. Я видел, какими глазами он смотрит на нее. Так она смотрела на моего отца, когда думала, что ее никто не видит.
Когда мы вишли из кинотеатра, Лиза подошла ко мне. Она молчала, и только смотрела на меня также, как тогда, в кафе. Я наклонился и поцеловал ее в губы. Вполне дружески. Я не мог иначе. Она меня не спросила об отце, и я не мог ничего ей сказать. Он был один. И я не мог ей сказать этого, чтобы ей опять не было больно, чтобы опять боль не выжгла краски на ее лице. Она слегка сжала мою руку, улыбнулась и пошла к машине Ярцева, который уже махал ей рукой
Если бы меня кто-нибудь спросил, какой запах у состраданияя, я ответил бы, что оно имеет запах духов, название которых я так и не смог запомнить. Буквы, те, которые я прекрасно знаю, складывались в слово, которое я никак не мог запомнить. У меня такое бывает. Вообще-то, у меня фотографическая память, и я одарен от природы, но есть такие слова, которые я не могу постичь. Смысл их ускользает от меня, и тогда я запоминаю запах или вкус. Так вот, это странный запах, пряный и сладкий, но, только если вдохнуть его полной грудью и задержать дыхание, то потом остается горечь, послевкусие - горечь…
Если бы меня кто-нибудь спросил, каково сострадание на вкус, то я ответил бы, что они – как горький шоколад. Кладешь на язык маленький коричневый брусочек, и рот заполняется восхитительным шоколадный вкусом. Но потом брусочек начинает таять, и по языку расползается горечь, послевкусие – горечь..
Если бы меня спросили, можно ли пить сострадание, и какой у него вкус. У напитка – сострадание , я сказал бы, что у этого напитка вкус горького кофе. Послевкусие – горечь…
«Если бы меня кто-нибудь спросил, какой запах у безысходности, я ответила бы, что они имеют запах духов, название которых я так и не смогла запомнить. Я всегда покупала их по виду коробочки. Так вот, это странный запах, пряный и сладкий, но, только если вдохнуть его полной грудью и задержать дыхание, то потом остается горечь, послевкусие - горечь…
Если бы меня кто-нибудь спросил, какой вкус у безысходности , то я ответила бы, что она – как горький шоколад. Кладешь на язык маленький коричневый брусочек, и рот заполняется восхитительным шоколадный вкусом. Но потом брусочек начинает таять, и по языку расползается горечь, послевкусие – горечь..
Если бы меня спросили, можно ли пить безысходность, и какой у нее вкус. У напитка – безысходности , я сказал бы, что у этого напитка вкус горького кофе. Послевкусие – горечь…
Если бы меня кто-нибудь спросил, как выглядит безысходность, то я ответила бы, что у безысходности есть сын, похожий на своего отца, черноволосый и светлоглазый, и, в отличие от своего отца, любивший меня, женщину, любившую его отца, то есть любящую.»