Глава XI
…тризны жареное мясо
За холодное сошло на свадьбе.
У. Шекспир, «Гамлет».
ПОМИНАЛЬНЫЕ мессы по павшим с Раймондом Беренджером, продолжавшиеся беспрерывно шесть дней, и раздача милостыни в течение оных, исполнялись волею леди Эвелин и за ее счет, как и вспомоществование всем пострадавшим от нашествия валлийцев. Также и тризна, или трапезное поминовение усопших, справлялась заботою леди, хотя она сама и ее дворня блюли строгий пост и всенощное бдение, какие у норманнов более приличествуют памяти усопших, нежели саксонкая и фламандская традиция безмерного пития и чревоугодия в таких случаях.
А в это время констебль Честера, оставив под стенами «Грустной Обители» большой отряд своих воинов для охраны ее от внезапного нападения валлийцев, сам, воспользовавшись преимуществом своей победы, ударился в набег на их земли, неся в них возмездие пущее. Вражда среди его врагов - два родственника Гвенвина затеяли войну между собой за его престол - способствовала их поражению и дальнейшему разорению их владений, и как ранее, так и теперь, бритты страдали более из-за своих разногласий, нежели от мечей норманнов. Однако и менее дальнозоркий властитель и не столь искушенный воитель, как опытный и мудрый Хьюго де Лаг, не стал бы лишне искушать удачу, но, сев за стол переговоров, заключил выгодный мир, лишив Поуис части приграничных земель, важных в стратегическом отношении, имея целью закрепить их за собою строительством замков, какие стали бы оберегать «Грустную Обитель» от внезапных набегов ее беспокойных соседей. Забота де Лага распростерлась и на селян, кои лишились своего имущества во время набега горцев, и также его всесильная длань опустилась на слабую деву и ее земли, обещая им такую защиту, какая только возможна на границе с врагами.
Пока, таким образом, озабоченный делами сиротки «Грустной Обители» констебль Честера стремился не нарушать ее дочерней печали в течение траурных дней своим присутствием, Демьен, выполняя волю дяди, каждое утро - «будучи должным» - превозносил его заслуги перед ней. Как близкий родственник благодетеля леди Эвелин, Демьен завсегда допускался пред ее очи, и возвращался полный донельзя благодарности девы, согласной на все, что исходило от Хьюго де Лага.
Но вот дни строгой скорби окончились, и юный де Лаг, обязанный дядей, возвестил деве, что мир и соглашения достигнуты с Уэльсом, и констебль Честера намерен возвратиться в свой манор, дабы возобновить приготовления к своему скорому отбытию в Святые Земли, какие были прерваны вторжением врагов.
- И благородный констебль, - спросила Эвелин с учтивым сожалением, - бежит благодарности той, кто был на краю гибели, когда он так отважно на помощь ей явился?
- Я ограничен тем, чтобы сказать вам более, - отвечал Демьен, - но мой дядя считает нескромным предложить вам то, чего он крайне жаждет - беседы с вами с глазу на глаз о предмете столь деликатном, что он никак его не может доверить третьему лицу.
- Конечно, - молвила Эвелин, краснея, - в пределах дозволенных скромной деве, я буду рада видеть благородного констебля, когда бы он ни пожелал.
- Увы, - сказал Демьен, - моего родича связывает клятва не заходить ни в чей дом, пока не увидит парус его Палестины; и чтобы встреча с ним стала возможной, вашей милости следует войти в его шатер, но о снисхождении таком он, как настоящий рыцарь, едва ли может просить высокородную даму.
- И только-то? - воскликнула леди Эвелин, незнакомая с правилами более позднего этикета, ограничивающих дам в посещениях особ мужского пола. - Хороша бы я была, когда бы не смогла выразить свою признательность моему спасителю, которому не под силу самому явиться за ней? Сообщите благородному Хьюго де Лагу, что моя благодарность Небесам, обязывает меня явиться к нему и его храбрым собратьям. Я войду в его шатер как в Святая Святых, и было бы на то его желание, проделала бы путь к нему босой, хотя бы через тернии и кремни.
- Мой дядя будет рад и восхищен вашим решением, - ответил Демьен, - и не заставит вас терпеть лишения в пути, поскольку свой шатер немедленно он установит, если позволите, прямо перед воротами замка, где, коль будет ваша воля, ждать вас станет.
Евелин охотно согласилась на все предложения констебля, но по простоте своей она никак не могла понять, почему бы ей, в сопровождении Демьена, немедленно, никого не утруждая, не пересечь любимый ею луг, где в детстве она бегала за мотыльками и собирала лютики, а потом прогуливалась одна верхом на своей лошадке, и где теперь, рукой подать от замка, расположился лагерь лорда Честершира.
Юный эмиссар, с чьим присутствием она успела свыкнуться, ее покинул, чтобы известить своего дядю и господина об успехе его миссии; и Эвелин почувствовала вдруг первую волну беспокойства о себе самой, всколыхнувшую ее грудь, ибо разгром и конец Гвенвина разрешили наконец предаться ей всецело печали о погибшем отце; но теперь, когда понемногу боль потери стала стихать, теперь, когда ей суждено стало предстать пред человеком, чья слава была велика, и чьей могущественности ныне получила она столь веские доказательства, мысли ее невзначай обратились к будущему важному разговору с ним и возможным последствиям этого разговора. Она видела Хьюго де Лага однажды на большом честерском турнире, где его доблесть и ловкость в обращении с оружием были притчей во языцех, и она приняла его дань ее красоте - венок победителя, со всем радостно затрепетавшим в ней тщеславием юным; но внешностью констебль никак не тронул ее сердца, как был он человеком средних лет, в богатых вычурных доспехах, и добрая его улыбка из-под приподнятого забрала сходила, как показалось деве, со старого, такого же как у ее отца, лица. И этот человек, о ком она хранила всего лишь смутное воспоминанье, был избран святой девой спасителем ее и орудием возмездья за родителя; и теперь, верная своей клятве, она полагать его обязана вершителем ее судьбы, если он найдет ее достойной. Она тщетно напрягала память, силясь вспомнить в нем нечто особенное, чтобы представить свой разговор с ним; и одновременно терялась в догадках, чем продиктовано его желание встречи с ней.
Маркграф, казалось, придавал огромное значение этой встрече, о чем говорили помпезные приготовленья к ней с его стороны. Эвелин понимала, что он мог бы достичь ворот замка в течение пяти минут; и коль шатер необходим был, чтобы встрече их не мешали докучливые взгляды, то из лагеря его доставить и установить пред замком, требуется самое большое полчаса. Но становилось очевидным, что констебль визит свой облекал в форму важной церемонии, ибо через час, как Демьен Лаг оставил замок, не менее двадцати солдат и прислуги с пурсюваном , чей камзол был украшен гербом дома де Лагов, прибыли к воротам «Грустной Обители» и принялись устанавливать один из тех роскошных шатров, какими пользовались на турнирах и в других торжественных случаях. Он был из пурпурного шелка с балдахином, украшенным позолотой, и пологом, также богато украшенным золотыми нитями. У входа его встали шесть копьеносцев с серебряными копьями. Они стояли попарно, скрестив оружие, и поддерживая над собою свод из бирюзового шелка, какой приятно взору оттенял пурпур и золото шатра.
Внутреннее убранство шатра, со слов Джилл и прочих, чье любопытство проникло краем глаза за полог, могло поспорить с внешним. Восточные ковры и гобелены из Гента и Брюгге пестрели на стенах, а купол затянут был синим шелком, походя на свод небесный, где серебряные солнце, звезды и луна лучились светом. Сей прекрасный шатер принадлежал известному Вильгельму Ипрскому, кто стяжал свою славу будучи военачальником наемников короля Стефана , сделавшего его графом Албемарла; но военное счастье, после одной из многих жестоких стычек во время войн между Стефаном и Королевой Мод за трон, сулило его де Лагу. И вот теперь констебль воспользовался им, и буде он всегда предпочитал не выпячивать своих богатств и власти, ныне удивил всех, кто знал его давно. В час пополудни он предстал верхом перед вратами замка во главе небольшого эскорта оруженосцев и дворни в богатых ливреях, и повелел своему племяннику сообщить владелице «Грустной Обители», что покорнейший из ее слуг ожидает свою госпожу у ворот замка.
Среди зрителей, засвидетельствовавших его прибытие, было много подумавших в тот миг, что некой толикой роскоши и блеска его свиты и шатра было бы лучше поступиться в пользу обличья самого констебля, ибо одеяние его смутило даже сермяжников: да разве ж гоже человеку столь выдающемуся обходиться без красивого платья и украшений. Мнение о нем еще более усугубилось, когда он выпростал себя из стального седла, в коем он так ладно гляделся доселе, ловко управляя благородным конем, - его фигура вдруг утратила и эту видимость достоинства. Росту не ахти какого оказался констебль; и ноги с руками будто б были у него на месте, а все ж таки посажены как-то несуразно, и скованы в движении. Кривизна его ног, выдававшая в нем завзятого наездника, еще более лишала его стати. Он едва мог ступать на сломанную при падении с боевого коня ногу, какую исправил коновал неумелый. Все это не красило его; и хотя широкие его плечи и жилистые руки, и выдающаяся грудь в нем обнаруживали силу, но не скрывали в нем медведя. Его речь и жесты, привыкшие повелевать, были коротки, резки и жестки. Знакомые с констеблем близко ведали о добром его нраве, скрывающемся в прищуренном взоре под густыми бровями, и о прочих достоинствах; но те, кто зрел его впервые, мнения о нем были иного, сколь под щитом жестокосердия и строгости обвык солдат он заставлять повиноваться душе его, вообщем, беззлобной. Лет констеблю было сорок пять, но усталость от войн и невзгоды добавили ему лет десять. Одетый невзрачнее всех в своей свите, был он в короткой норманнской куртке из замшевой кожи, какая от постоянной носки под броней в некоторых местах порвалася немного. Бурая шляпа с воткнутой в нее клятвенной веточкой розмарина, покрывала его главу; да к поясу из кожи тюленьей подвешены были добрый меч и кинжал.
Так-то представ во главе сияющих золотом слуг, готовых с места сорваться при одном его взгляде, констебль Честера ожидал прибытия леди Эвелин Беренджер у ворот «Грустной Обители».
Рог пропел из-за ворот, объявляя ее приближение, мост опустился, и, ведомая красавцем Демьеном Лагом и окруженная придворными дамами, явилась она, само очарование, в древних огромных вратах отчего замка. В тяжелом траурном платье, без всяких украшений, она сильно отличалась от своих провожатых, разодетых в дорогие наряды с каменьями и узорочьями, и походивших одна на другую как увядшие сестры. Это различие бросилось всем в глаза и породило восхищенный гул, который только из уважения к трауру леди Эвелин не перешел в ликованье.
В тот момент, когда леди Эвелин миновала ворота и оказалась за стенами замка, констебль поспешил ей на встречу. Пав на правое колено перед девой, он просил прощения за свой обет, который причинил ей неудобство, и поклялся, что ежели она простит его, свою он жизнь ничтожную к ее ногам положит, во искупление его вины великой перед ней.
Его действия и речь, хотя и согласные с рыцарственностью тех времен, смутили Эвелин, тем более что явлены были они при всем честном народе. Она молила встать констебля, и не заставлять ее краснеть еще больше, ибо, обязанная ему своею благодарностью, она растеряна, как выразить ее избавителю своему. Маркграф поднялся, поцеловав поданную ею руку, и испросив соизволения проводить ее в свое скромное пристанище, застыл в поклоне, ожидая этой чести. Эвелин, не заставляя констебля долго ждать, уступила ее руку его руке, пожелав другой своей свите оставаться на месте и приглашая за собой лишь Розу Флеммок.
- Сударыня, - сказал констебль, - вопрос, какой я вынужден наспех с вами обсудить, конфиденциален.
- Эта девушка, - отвечала Эвелин, - спит в моем будуаре, и разделяет все мои мысли. Я умоляю вас, разрешить ей присутствовать на нашей беседе.
- Когда б я мог вам отказать, но я обязан вам повиноваться… - согласился с неохотой Хьюго де Лаг.
И препроводив леди Эвелин в шатер, он упросил ее расположиться на ворохе подушек облаченных в дорогой венецианский шелк. Роза опустилась на колени позади своей хозяйки на одну их таких подушек, в ожидании дальнейших действий всеславного воителя и великого вельможи, чье имя у всех было на устах, с женским сарказмом наблюдая за его робостью, и ничуть не сомневаясь, что блестящая сцена с ангельски красивой Эвелин требует замены неуклюжего и неприглядного актера.
- Сударыня, - начал констебль после некоторого замешательства, - я с радостью поведал бы вам многое о том, что у меня на душе, в тех выражениях, какие дамам приятны, и каким, конечно, ваша несравненная красота более всего отвечает… Но я старый солдат, и хотел бы говорить с вами просто и ясно.
- Я рада выслушать вас, милорд, - ответила Эвелин дрогнувшим, и сама не ведала почему, голосом вдруг.
- Тогда буду прям. Между мной и вашим родителем состоялся некий разговор, касающийся родства наших двух домов… - Тут он замолчал, в ожидании, что скажет Эвелин, но поскольку она молчала, продолжил: - Клянусь Господом, он сам его начал и жаждал этого союза всей душой, но Небесам было угодно, чтоб заплатил он за него уж слишком дорого, раньше времени отправившись дорогой, какая всех нас ждет.
- Ваша светлость, - сказала Эвелин, - отомстили за смерть друга своего.
- Я выполнял свой долг, сударыня, всего лишь. Как лорд пограничной марки - защищал женщину, и как рыцарь - мстил за друга. И довольно об этом… Наш древний благородный род близок к скончанию. Моего дальнего родича, Рэндела Лага, я в расчет не беру, как ничего хорошего о нем не знаю, и знать не желаю. Племянник мой, Демьен, обещает стать достойным продолжением нашего родового древа, но зелен он - ему неполных двадцать лет; много опасностей и злоключений ожидает его, прежде чем он сможет стать добрым супругом и заботливым отцом семейства. Его мать англичанка, хотя щит с ее гербом незаметен на древе нашем, но он десять лет уже стремится к чести рыцаря, и более всего на свете я ему желал бы счастья, какого сам себе пытаю.
- Вы… Вы, милорд… Я не могу! - вскричала Эвелин, не сумев скрыть своей озадаченности, чтоб не обидеть констебля.
- Меня ничуть не задевает, - сказал констебль улыбнувшись - лед был сломан, и маркграф вернул своему лику обычное его выраженье, - меня ничуть не задевает, отчего так побледнели вы. Я, наверное, не столь приятен взору женщин, и забыл, если знал вообще, слова, ласкающие девичий слух, но… Леди Эвелин, супруга Хью де Лага станет равной первым леди Англии.
- Ваше предложение, придется более всего по нраву той, кого оно коснется, - отвечала Эвелин, - и в особенности, если она его достойна будет.
- За это я не переживаю, - улыбнулся де Лаг. - Послушная дочь и во всем прочем таковою будет.
- Кажется, милорд, я не вполне вас понимаю, - обеспокоилась леди Эвелин, - как говорите вы загадками… И я… просить… должна вас объясниться, если ваша речь касается меня.
- Родитель ваш, сударыня, сей брак желал всем сердцем. Вот свиток, где собственной рукой он заверяет это, - и констебль, встав на колено, вручил ей письмо. - Дочь послушная Раймонда Беренджера, женой де Лага достойною принцессы станет, и вдовою - королевы.
- Нелепо стоять вам на коленях, напоминая мне о дочернем долге перед покойным родителем, - сказала леди Эвелин и, вздохнув глубоко, продолжала: - Дайте мне, пожалуйста, время, чтоб я могла подумать!
Обнадежанный таким ответом, констебль легко с колен поднялся и встал подле леди Эвелин, погруженной в глубокое раздумье над предложением, выраженным не языком страсти, но с прямотою человека, держащего за хвост удачу. Виденье образа святого, какое в этот миг возникло, может быть, в мыслях девы, связанной нерушимым обетом, обязывало принять его тогда, как ее собственное я кричало - нет!
- Не должно вам, - наконец она сказала, - милорд, от сироты требовать сейчас ответа в таком важном деле. Дайте время подумать как долг благодарности мне вам вернуть… посоветовавшись с совестью своею и друзьями.
- Увы, моя красавица! - воспротивился де Лаг. - Не хочу вас огорчать моим упорством, но я не могу отложить вашего решенья на потом, сколь ждет меня поход далекий, и так отложенный, чтобы на помощь к вам придти в трудную для вас минуту, прошу меня извинить.
- И это, сэр, торопит вас обременить себя семейным счастьем? - спросила с робкою надеждой дева.
- Я воин божий, - усмехнулся констебль, - и бог, пока я за него сражаюсь в Палестине, не оставит без защиты мою супругу в Англии.
- Тогда, милорд, вот мой ответ, - сказала Эвелин Беренджер, поднимаясь с места. - Я завтра еду в монастырь бенедектинок в Глостере, где аббатисою сестра моего почившего отца. Она меня наставит, какой ответ вам дать.
- Вот это честное решение девицы, - отвечал де Лаг, казалось, полностью доволен разрешением беседы. - И сколь нескромный ваш проситель не будет отвергнут, я надеюсь, посылайте привет моему давнему другу, госпоже аббатисе. - И после этих слов он обернулся к Розе, что собиралась шатер покинуть вместе с леди Эвелин: - Красавица, - сказал он, протягивая ей золотую цепь, - позвольте этому ожерелью украсить вашу шейку, и купить ваше расположение ко мне.
- Его нельзя купить, милорд, - воспротивилась Роза, отклоняя подарок констебля.
- Тогда разумный совет ваш подруге, - настаивал маркграф на подарке.
- Купленный совет, - ответила Роза, не принимая дара, - редко окупается.
- Мое предложенье оскорбило вас, красавица? - спросил де Лаг. - Но примите его в знак благоволенья к вам норманнского графа.
- Оно к лицу норманнской графине, милорд, - упрямилась девушка, - а не простушке Розе Флеммок, дочери ткача. Была бы моя воля, я б медь не стала прятать в золото.
- Прикуси язык, Роза, - заставила ее замолчать Эвелин. - Как смеешь ты дерзить лорду констеблю! - И она обратилась к маркгарфу: - Разрешите, милорд, мне покинуть вас теперь. Я сожалею, что могла показаться вам невежливой, оставаясь перед вами до поры в неоплаченном долгу.
Констебль Честера проводил леди Эвелин с той же честью, с какой она в его шатер вошла; и та вернулась в замок свой чернее тучи. Под клобуком траурного платья она спрятала свое лицо от посторонних взоров, и ни словечком не обмолвившись даже с отцом Олдрованом, заперлась в своих покоях.