Представьте себе, что я герой истории про безжалостных неизвестных пришельцев, которые захватывают тела землян, замещая их сознание своим. Причём тень человека в захваченном теле остаётся: характер, память, привычки. Я начинаю терять друзей, сначала по причинам таинственным, необъяснённым, затем, всё глубже впутываясь, всё больше узнавая — в попытке вернуть их, выясняю, что процесс необратим.
Кем я себя возомнил? Сыщиком, супер-героем… Но иду дальше и вот уже есть что-то вроде партизанской организации даже с оружием, но пришельцы почти неуязвимы, они могут восстановить любой орган захваченного тела, для них практически не существует смертельного ранения.
Происходит то, что неизбежно: я схвачен. Я в квартире, где все мои друзья, и та женщина, с которой всё началось — жена приятеля. И они говорят со мной, неизвестно почему, они отвечают на мои вопросы — не на все, но всё-таки. Есть среди них один в очках, в теле лучшего моего друга… теперь мой худший враг. Он против любых переговоров, он хочет покончить со мной поскорее.
Я говорю о том, что не вижу смысла в такой агрессии, что всегда можно договориться, что можно поделиться, что не обязательно убивать людей. Зачем, говорю, для чего погибли те двое на фабрике — самые первые жертвы нашествия. Не помню, отвечает «жена приятеля».
— Но это вы убили одного из них!
— Да? Действительно я. Но я не помню зачем.
В комнате, где мы находимся, есть ещё мужчина, с ужасом узнаю я в нём Ивана Сергеевича Тургенева. У него сильно обрюзгшее, наполненное печалью лицо. Я называю его по имени, он удивлённо поднимает голову и недолго смотрит на меня.
Я довольно долго говорю свои патетические речи о прекращении насилия, но спасаю, конечно, не человечество, а себя. Панически ищу любые лазейки, изворачиваюсь в красноречии — искреннем как никогда. Я узнаю о происшедшем за последние дни немного больше, узнаю, кто именно и как убивал и захватывал моих знакомых.
— Иван Сергеевич, в вас осталось что-то от того человека, которого вы заняли?
— Немного, немного… У меня спина разлагается. Её, конечно, скоро починят, но тоска, такая тоска. — Я вижу, что Тургенев устал от слишком долгой жизни, в которой память так коротка.
Наконец меня выводят на кухню, там, на блюде, лежит что-то желеобразное, по нему бегает несколько крылатых насекомых, похожих на муравьёв. За столом сидит девушка, она приготовила мне это кушанье. Я спрашиваю её, что это такое, что со мной произойдёт, как происходит то, что должно со мной произойти.
— Объясните мне, иначе я буду сопротивляться!
Но тот, в очках, здесь. Я знаю, что всё решено, что сопротивляться глупо. Мне словно не страшно, не противно. По какой-то причине, быть может, даже из уважения, для меня выбран самый безболезненный способ. Но мне надо знать, мне надо знать, как именно всё произойдёт. Я опрокидываю блюдо, всё летит на пол, вскакиваю, пытаюсь выбежать в коридор.
— Прекратите или будет хуже, — бесстрастно произносит мой враг, удерживая меня за локоть.
— Я знаю, знаю, что будет хуже. Но объясните мне, объясните, что вы делаете. Пожалуйста, я вас очень прошу!
В дверном проёме появляется Тургенев.
— Не суетитесь, — говорит он. — Мы тоже ничего не понимаем.