ПАДЕНИЕ В КОЛОДЕЦ ТОЖЕ - ПАДЕНЬЕ С ВЫСОТЫ
В который уж раз я пишу на страницах этой книги – не нужно ничего бояться – это не имеет смысла. Сейчас напишу, что и родителей детям не нужно бояться и расскажу о том, как, боясь расстроить отца, вышла замуж... И большей глупости в своей жизни мне кажется, я не совершала.
Шел мне двадцатый год, я работала в редакции многотиражной газеты «Камские зори» и сочиняла стихи, которые все хвалили. Не только хвалили, но и печатали. Печатали не только в Челнах и Казани, но и в Москве, видать от этого я и потеряла бдительность, вообразив себя умным человеком. Короче, шизофреническую личность от творческой личности я отличить не сумела...
«Широко известный в узких кругах народный режиссер» приехал в Набережные Челны по распределению из Москвы. Весь такой необычный, загадочный. Это я сейчас понимаю, что ему просто нечего было сообщать людям, а тогда казалось – он нарочно что-то очень важное не договаривает... Речь его, в основном, состояла из междометий.
Был он на одиннадцать лет старше меня, и это обстоятельство тоже помешало мне сразу разобраться в его сущности. Говорил об искусстве, жил искусством, я потом поняла, что все это – примитивные московские понты, а глубокомыслие его сродни глупости, ограниченности...
Через два года нашего знакомства я забеременела. Вопрос встал ребром – что делать? Решиться на аборт я не посмела, значит нужно рожать... Но что скажет отец, когда узнает, что я родила без мужа? Не нужно забывать, что дело было тридцать лет назад и тогда такое легкое отношение к проблеме, типа «Рожу ребенка для себя» еще мало практиковалось. Короче , родить для себя у меня не хватило решительности, мне казалось, наличие мужа, хоть и такого (сейчас бы сказала – неадекватного, тогда, наверное, думала – неординарного) смягчит отцовскую реакцию на этот неожиданный факт.
Я проплакала всю ночь перед регистрацией и вышла замуж на четвертом месяце беременности. На пятом месяце – приехал отец. Он был в шоке от моего «избранника», но дело было сделано – оставалось ждать родов.
«Широко известный в узких кругах» тем временем «поражал своей неординарностью» добродушное камазовское начальство, бродил по кабинетам дирекции КамАЗа, парткома, профкома, комитета комсомола и внушал их обитателям бредовую идею о великом народном празднике единения, который он запросто мог бы устроить, да вот только никто не хочет создать ему подходящих условий... Начальство обещало в ближайшее время условия создать, чего ему, начальству, жалко, что ли – деньги тогда в наших краях крутились несчитанные – стройка века все же - а праздник единения... Ну, конечно же, он нужен народу!
Когда у меня родились два мальчика, стало понятно – раз это сыновья – значит, им нужен отец. И долгое время я гнала от себя все мысли о разводе. Сначала вообще было не до себя – детей нужно было кормить – первые полгода, мне кажется, я только этим и была занята. Потом нужно было догонять свой курс в институте , потом – выходить на работу – «широко известный» и «народный» понятия не имел, сколько нужно зарабатывать, чтобы прокормить такую семью. Он вообще финансовыми вопросами голову себе не забивал – он творил праздник , виртуальный праздник, как принято сейчас выражаться.
КамАЗ выделил ему помещение под народный театр, там имелся даже персональный кабинет «народного». Персональный кабинет в одночасье превратился в своеобразный клуб – каждый вечер до поздней ночи там сидели творческие люди и говорили про праздник. Под сухое вино. А чаще – под водочку. «Народный» с детских лет был большим халявщиком - он свои пару стаканов на вечер зарабатывал тем, что собирал с «творческих» деньги и мотался за выпивкой в интерклуб через дорогу – там спиртное продавалось во все времена, а «народного» через любые кордоны туда пропускали, пасуя перед его бесцеремонностью и нахальством.
Дома режиссер предпочитал орать. Громким, хорошо поставленным голосом он отчитывал всех и вся за любую мелочь – невымытую посуду, неубранные игрушки... Он так вопил, что в дверь начинали звонить соседи с нижних и верхних этажей: «Кто у вас там кричит? У вас ничего не случилось? Может милицию вызвать?»
Нет, у нас ничего не случилось... Человек пришел домой и отрывается...У него неприятности на работе.
Постепенно стало выясняться, что голова у «народного режиссера» давно нездоровая. Что-то там в армии взорвалось – его комиссовали. Потом он ее еще на Севере отморозил, когда его высылали из Москвы по суду за фарцовку.
Между прочим, такие подробности личной жизни сообщают будущей жене до того, как регистрируют с ней отношения. Ничего подобного мне он перед регистрацией не рассказал, я узнала об этом значительно позже, а поняла , что попала – еще позднее. Дома от присутствия «режиссера» стоял такой шум и гам, что я решила – чем реже он здесь станет бывать – тем лучше.
Однажды он разорался, размахался веником – у него, как у многих шизофреников, была мания чистоты – он часто, прибегая из «театра», хватался за веник – орал и подметал – олицетворяя собой обремененного непосильным трудом «на театре» и в семье мученика. Однажды он разорался, размахался и ударил меня...Потом жутко перетрусил, может даже описался – на лице у меня тут же появился синяк...А вдруг я вызову милицию? Поскольку в тюрьме он уже бывал, то ему туда больше не хотелось.
Милицию я не вызвала, я решила – все свои последующие поступки я буду совершать для того, чтобы ну хоть когда-нибудь перестать видеть перед собой это ненавистное лицо. Нужно сказать – в моей жизни это был первый и последний случай, когда я позволила мужчине, находящемуся со мной в близких отношениях, себя ударить.
Перепуганный моим резко переменившимся к нему отношением, народный режиссер начал давить на жалость – его излюбленный прием.
Бывало, прибежит из «театра», повопит минут десять в исступлении и ...шлеп в обморок! У него, дескать ,тонкая душевная организация, ему вообще трудно существовать среди нас, нечутких , ущербных людей. Я не сразу поняла, что он притворяется, вызывала скорую помощь, каких-то узких специалистов. На врачей его обмороки мало производили впечатления – они и не такое в этой жизни видели.Забегу немного вперед и сообщу – как только «народный режиссер» остался один на один с собой в отдельной квартире – падать в обмороки он сразу прекратил. Не перед кем стало...
Вообще-то я впервые встретила в жизни такой феномен – всепоглощающая любовь мужчины к собственной персоне - это ведь еще надо придумать, за что ты себя так сильно любишь! Вы когда-нибудь видели мужика, втирающего в свое малохольное лицо питательный крем по утрам, а в волосы – лосьон против облысения. По мне, так это ужасно противное зрелище. Нет, мужчина, конечно, должен следить за собой,но в разумных пределах. Без фанатизма.
Господи, зачем я опять вспоминаю об этом!Видимо, я на себе проверяю действенность метода доктора Хамера – осознать проблему, проработать ее , решить и отпустить.
Проблема моя состояла в том, что я терпела истерическое поведение отца моих детей ради того, чтобы дети не росли без отца. Ну и зачем? Мы все были в этой семейной жизни несчастливы. Я помню вечное ощущение своей вины. Перед детьми, что нашла им такого папашу, перед соседями – потому что у нас в квартире вечно орут, перед друзьями, потому что стала стесняться приглашать их домой. Даже перед самим «народным режиссером» из-за того, что не могу сделать ничего для того, чтобы он прекратил биться в истерике. А у «народного» это было просто хобби – чем большему количеству людей он докажет, что все перед ним виноваты, тем он станет счастливее. Он и репетиции в своем театре так проводил: в середине процесса вдруг разражался воплями, что все такие бестолковые, не понимают – чего от них требуется! Ругался, брызгал слюной – потом хлопал дверью и закрывался в своем кабинете, оскорбленный. А люди оставались на сцене с чувством вины за сорванную репетицию. Люди, между прочим, к нему приходили в театр после рабочей смены. И это были хорошие люди, талантливые, я в этом твердо убеждена, потому что всех их знала.
Как-то так выходило, что потом они же и шли к нему извиняться и просить продолжить репетицию. «Народный» куражился, держался за сердце, пил валидол. Артисты, скорее всего потому, что были людьми порядочными, неиспорченными, жалели его и обещали исправиться... Этого только «народному» было и надо, он понимал, что может и дальше безнаказанно унижать людей...
Как у всех мелких людей, у него было огромное самолюбие, удовлетворять которое он мог только вот таким извращенным способом – подчинять и унижать. Но исподтишка «народный» зорко следил – не назревает ли бунт. Больше всего на свете он боялся остаться без своей труппы. Она была его лицом. Подтверждением его необходимости КамАЗу. Он сам, я думаю, догадывался, что без этих людей цена его – ноль рублей и ноль копеек. И когда наступал переломный момент и люди начинали задумываться – зачем они здесь, если на них постоянно орут и обижаются, «народный» быстро менял политику и становился белым и пушистым.
Но тогда он начинал вдвойне отрываться дома. Орал на детей, бил их. Дети уже пошли в школу, но сдачи ему еще дать не умели. Однажды меня вызвали в школу. Я пришла, мне это было не впервой. Оказывается, папу позвали тоже. Учительница перечислила все свои претензии к детям, и, стоило ей замолчать, народный режиссер открыл рот, и из этого брызжущего слюной рта понеслась такая грязь в мой адрес, что даже любознательная учительница стала просить его замолчать. Дети стояли тут же, потупив головы – они тогда уже начали стесняться, что у них такой нервно-паралитический папа. И тут мне захотелось бесследно исчезнуть с этой земли. Я плохо помню как прибежала домой и выпила все транквилизаторы в доме, благо у нас их было много – народный режиссер поправлял ими свое пошатнувшееся здоровье.
Меня обнаружила подруга в ванной, в бессознательном состоянии. Она долго звонила в дверь, а потом открыла ее запасным ключом, который мы прятали в щитке, потому что дети часто теряли ключ. Она вызвала скорую, меня увезли в реанимацию и там откачали. Я как раз уже была на полпути на тот свет. Припоминаю, что сначала долго падала в колодец с головокружительной высоты, а потом вдруг, словно мощным отсосом какая-то сила начала вытягивать меня назад, к свету. Это был очень яркий солнечный свет. И кажется, еще была радуга, и я летела уже куда-то в поднебесье. И звучала красивая музыка и я была, наконец, счастливой...Но вдруг словно бы что-то обожгло меня изнутри , и я очнулась. Это доктор ввел мне, кажется, хлористый кальций в вену на шее. Я чуть не заплакала от обиды, я вовсе не желала сюда возвращаться....
Позднее, вспомнив о детях, я благодарила врача за то, что он вернул меня назад, к проблемам, казавшимся неразрешимыми, к обязанностям, которые за меня никто исполнять не намеревался...
Ну и хватит об этом. Я же в начале своего повествования поставила диагноз «народному режиссеру» . Он человек больной и нужно его , в который уж раз, пожалеть. Возможно, что он ни в чем не виноват. Что поделаешь, если его папа – пьяный ветеринар долго бил маму-домохозяйку по голове, прежде чем зачать последыша. Ну, скажите мне, будет здоровый человек обращаться в суд, чтобы оспорить подпись сына на документах, написанных своей собственной рукой. Назначать почерковедческую экспертизу, оспаривая подпись своего покойного сына. Если это заявление писал ты собственноручно, ты, наверное, видел, что рядом стоял твой сын...
Будет здоровый человек судиться против внука, единственного родного человека, оставшегося у него.
Проблема! Я тебя рассмотрела и отпускаю! Решить тебя невозможно .Твоя цена, проблема, моя не слишком счастливая жизнь. А точнее - совсем несчастливая. Твоя цена – две могилы моих сыновей на Молодежном кладбище.