Издалека, из пустоты в голове начинаю, уж как водится. Куда забреду - не знаю. Заплету еще одну паутинку. Образы, как песок. Хватаю их руками. Пальцы влажные, холодные и дрожат. А песок вытекает. Шершавый. Шкатулка моя заветная с узелками на память дома пыльная на шкафу. Показала бы чего из нее, выбрала. За воздух ли зацепиться?
Нет, вот послушай. Ночью рябина за окном на ветру качалась, а тучи облиняли, исчахли до бледных облаков. И луна такая яркая, но нестрашная - от полнолуния далеко уже, если палочку слева приставить, в букву «р» не превращается.
Дом так далеко, за столькими рельсовыми стуками. Дочка спит одна. Глупая, ей страшно без меня даже в такие светлые ночи.
- Мамочка, я спинкой повернусь, а ты меня обними.
А мамочку попутным ветром унесло - она теперь младенцем улицы в чужом городе переходит, сама бы пугливую ладошку в знающую руку сунула.
Город, как именинный пирог, переулками нарезан на куски, люди неопрятно крошками рассыпались. Пожилая женщина в метро, бледная и с осанкой балерины, в рай въезжает, хотя и вниз почему-то. А с плаката на нее смотрят кудрявые ангелочки с песочными попами. Вот почему в рай - небо огромное, голубое и пухлые пяточки в ряд у моря, конечно - в рай. И наверху еще флейта была напутствием. И выставка цветов, хотя и продажных, но все же, хочу. Подаришь? У поезда, когда вернусь?
После стольких дождливых дней - солнце. Прозрачный воздух во дворе скорую осень обещает. Между мной и сырым камнем тонкий белый лист бумаги. Зябко. Вот тепла накопиться - пойду смотреть на дома и в лица.
- Лев, сын Аполлона, - представляется мужчина с плывущими глазами. Два синяка сползли с переносицы под очки. Рыжая борода легкий хмель как срам прикрывает.
Троллейбусы и здесь с рогами, а метро все больше под землей. День заканчивается вечером, а после ночи наступает утро.
Запах масляной краски. Бумага шуршит, за окнами шум машин. Мелочь в кармане звенит, радуя своим наличием. Туманиться встреча впереди. Я вернусь.