Была середина 1941 года. Война стремительно набирала обороты. Русские территории падали под фашистским сапогом как трава, под острым лезвием косы. В одном небольшом городке южной Украины, в маленькой комнатке коммунальной квартиры спит молодая женщина. Сон ее, без того тревожный от военных забот, прерывает детский плач за стеной – там живет одинокая мать с ребенком около двух лет, рожденным с параличом ног и синдромом Дауна.* Женщина встает, нервно ходит по комнате, пьет чай с водкой, но никак не может заснуть. В конце концов, не выдерживает и идет, чтобы хорошенько отругать мать, ребенок которой надрывается от плача всю ночь. Резко открывает дверь и ее обдает ужасным острым запахом дерьма и рвоты. Нащупывает выключатель, но света нет. Оставляя дверь соседки открытой, возвращается в свою комнату за свечой. От нескончаемого рева ребенка просыпается вся квартира. Вышедшие из своих комнат люди, перебивая друг друга, пылко кроют матом и мать, и самого ребенка, и войну, и свою жизнь в этой сумасшедшей коммуналке.
Из комнаты выходит женщина со свечой и начинает ругать тем же матом своих соседей.
– Чем вам виновато дите, уроды! И без этого Господь его наказал параличом и
такой матерью, шалавой! Чего хотите от несчастного ребенка, а?
Но ее слова не сумели успокоить разозленных и усталых. людей. Они цинично ругают все и всех вокруг себя.
– Хоть поспать немного, а то завтра опять будем грузить завод в эвакуацию!
Вжопить бы и заводу этому, и его эвакуации!
- Где эта проклятая Галка? Опять запрыгнула в койку к этому музыканту, пока
его жена на работе! Что за люди, что за жизнь, а? Твою мать! Ни война, ни дети не
останавливают их ****ство!
– Давайте позовем участкового, пусть арестует эту стерву. Совсем не смотрит
за собственным ребенком, мать ее! Курва!
– Может ушла на фронт Родину защищать?! – прозвучал ни то вопрос, ни то
утверждение из уст невзрачного 50-летнего мужчины с поредевшими волосами.
– Хватит ерунду пороть! - огрызнулся кто-то за его спиной из темного коридора.
– Не нашлось никого больше защищать нас от фашистских гадов, кроме этой курортной ****и, что ли? И чем она нас защитит, а? Своей вонючей давалкой! Вот чем!
Слабый и совсем невеселый смех над этой шуткой прерван сердитым рыком:
– Да не хочешь ли ты, чтобы наша Родина не…- но был резко перебит пожилым человеком в пижаме и безрукавке:
– Мальчишку нужно отдать на воспитание соответствующим органам!
Женщина со свечой вошла в комнату плачущего ребенка. За ее спиной собрались остальные жильцы. От увиденной картины у них остановилось и дыхание, и ругань. Все в комнате было перевернуто вверх дном – казалось, что здесь провели спешный обыск в поисках партизан. Кровать с мятыми и покрытыми пятнами простынями стояла по диагонали маленькой комнаты. На полу валялся всякий мусор: огрызки яблок, смятые газеты, разбитые бутылки, пустые грязные банки и консервные коробки, тряпки. В центре, у кровати, лежал упавший на спину мальчик. Из его носа лилась кровь и смешивалась со слюной. Ползунки, спущенные до колен неподвижных ножек, были мокрыми от мочи и испражнений. Руки и все лицо выпачканы в крови, кале и прилипших на них кусочков каких-то рваных фотокарточек, ваты, шелухи семечек и лука и бог знает, чем еще. Мальчонка на минуту прервал свой рев и, не получив ответа от стоявших над ним людей: “Мамка?! Где ты, мамка?!” снова, с неутихающей силой взвыл, разбрызгивая во все стороны кровь.
Женщина, нашедшая первой оставленного ребенка, и пожилой мужчина в безрукавке поверх пижамы, молчаливо приняли решение. Они запеленали плачущего мальчика в первые попавшиеся тряпки и быстрым шагом направились в больницу, находящуюся в нескольких кварталах от их дома. В небе, только что освещенном первыми летними лучами, послышался сначала приближающийся монотонный рев самолетных двигателей, а вслед за ним - нарастающий свист бомб. Через несколько секунд раздались глухие тяжелые взрывы, сотрясающие землю. Старик с ребенком на руках и его соседка вошли во двор больницы и столкнулись с женщиной в белом халате, бегущей к одному из больничных корпусов. Лицо ее искривилось от страха, дрожащие руки прижимали к груди папки с документами.
– Мы…. Этот ребенок ….- задыхаясь, обратился к ней старик, но служащая перебила его, не останавливаясь:
– Мне сейчас не до вас! Мне сейчас не до вас!
В этот момент совсем близко послышался свист очередной падающей бомбы. Молодая женщина и старик упали на землю, прикрывая своими телами ребенка. В ста метрах от них прозвучал страшный взрыв. Через минуту – другую они осторожно поднялись и увидели разрушенный почти полностью центральный корпус больницы. В десяти шагах, в стороне от них, в луже крови, под кучей деревянных обломков и кусков жести, билось в конвульсиях тело в белом халате. В ужасе молодая женщина бросилась к нему, но старик успел поймать ее за руку:
– Ты уже ей ничем не поможешь! – и был прав.
Окровавленное тело перестало шевелиться и застыло в неестественной позе с головой на ногах, оторванных до колен. Сверху на него, словно снежинки, падали кусочки разорванной бумаги.
Оба решили не ходить в другую – психиатрическую больницу на другом конце города, а вернуться домой. Бомбардировка теряет свои силы где-то в окрестностях города. Приблизившись к своей улице, они не сразу сумели осознать случившееся – двухэтажное здание их дома было разрушено до основания. Мимо них пробегали испуганные до смерти люди с черными от дыма лицами.
“На вокзал! На вокзал! Все на вокзал!” – раздаются измученные возгласы. Старик и женщина потянулись за толпой.
Дойдя до вокзала, сообразили, что поезда не ходят. Самого здания нет: на его месте – груда дымящихся обломков. Перрон также взорван. Уйти из города можно только пешком. Отчаявшиеся люди собираются в небольшие стайки и бредут на север. Постепенно они сливаются в одну длинную колонну испуганных беженцев.
Не прошло и двух часов, как в небе опять появились самолеты и обстреляли колонну. Обезумевшие от паники люди не успели даже разбежаться: их окружили пешие и сидящие в мотоциклах с коляской немецкие автоматчики. Ударами, пинками и выстрелами в упор они выстроили беженцев в неровные ряды и начали их сортировать: мужчин, женщин, евреев, детей. Раненых или просто испачканных кровью, пристрелили на месте.
Молодая женщина в ночной рубашке и вязаной кофте поддерживает старика с плачущим ребенком на руках. У них пытаются отнять ребенка, но пожилой мужчина держит его крепко. Женщина помогает ему,чем может. Прижимая ребенка к себе, старик выкрикивает: “Выродки фашистские! Что вы делаете? Выродки!” Ребенок просто заходится от крика. Из носа опять хлынула кровь. Солдаты отпрянули назад, чтобы не испачкать свою униформу. Наблюдавший со стороны младший офицер СС резко выкрикнул какую-то команду и подбежал к ним, вынимая на ходу пистолет из кобуры на поясе. Приблизившись к старику, на миг довольному приостановленному окриком солдатскому насилию, офицер с ходу выстрелил в упор прямо в его голову. Старик уронил плачущего малыша на землю и упал рядом. К убитому подбежали несколько солдат и выстрелами из автоматов, потехи ради, превратили тело в решето. Среди беженцев поднялся страшный крик, усмиренный несколькими выстрелами прямо в толпу. Они замолчали, но не несчастный ребенок – его за ногу поднял здоровенный солдат и отнес в сторону к небольшой кучке всхлипывающих детей.
– Еврейка? – сердито обращается младший офицер уже к испуганной молодой
женщине, помогавшей расстрелянному им старику защищать ребенка.
Несчастная от ужаса потеряла дар речи и только отчаянно замотала головой в знак
отрицания. Ее большие карие глаза готовы выскочить из орбит от страха и напряжения.
– Еврейка, еврейка!– насмешливо произнес свой приговор высокомерный
вояка, отработанным движением поднял свой пистолет и выстрелил несколько раз в живот женщине. Она падает медленно и тяжело. Голова ее поднимает облако пыли, ударяясь о засохшую землю. Довольный собой младший офицер убирает пистолет в кобуру, не
зная имени жертвы - Клара Малевич.
В это время к колонне подъезжают несколько военных грузовиков.
– Грузите этих тварей в машины! Они мне уже надоели! – командует экзекутор
солдатам с каменными лицами и медленно начинает расхаживать среди толпы обезумевших пленников. Краем глаза он замечает, как один из его солдат, лет двадцати, бледный как полотно, падает на колени возле только что убитой женщины и его начинает рвать Офицер резко поворачивается и, приближаясь к присевшему солдату, орет:
– Встать, рядовой!
Солдат пытается встать, но падает снова – на этот раз почти теряя сознание. Офицер в бешенстве пинает юнца ногами в живот, в грудь, в пах: куда попало. Бедняга, придя в себя, протяжно бормочет:
– Не могу, господин фельдфебель Зойбер! Не могу вынести всего этого!
– Не можешь, слюнявый засранец?! – рассвирепел от злости офицер Рудольф Зойбер и изо всех сил ударил рукояткой пистолета молодого солдата в висок. Тот потерял сознание и упал вниз лицом рядом с мертвой женщиной. Двое солдат подняли с земли своего раненого сослуживца и буквально забросили его в небольшой грузовик с нарисованным красным крестом на капоте.
Через сотню километров по пыльным разбитым русским дорогам грузовики с рабами остановились у поезда, идущего в “Дойчланд, дойчланд юбер алес”. Этот поезд, названный иронически завоевателями “Поезд свободы”, не был единственным. Их было ни два, ни три, и большинство из них проходили через узловую станцию в юго-западной России, которая называлась, по горькой случайности, “Райским городком”. По пути на запад они часто останавливались, чтобы набить свое брюхо очередной порцией живого товара - ошеломленными и убитыми горем жертвами войны, еле движущимися оборванцами с выцеженной из них жаждой жизни.