Хождение за тридевять земель

ХОЖДЕНИЕ ЗА ТРИДЕВЯТЬ ЗЕМЕЛЬ


ЛИПЕЦК

Наступила весна, и свежий ветер странствий вновь позвал в дорогу. Но куда пойти, куда податься?! Ведь в Америке я уже был, вино-водку пил, да еще сподобился на лошади с телегой континент пересечь. Освоил и велосипед, проехав на нем по прекрасному дорожью из Нью-Йорка в Майами, а также по стопам Радищева преодолел бездорожье от Петербурга до Москвы. Если бы у нашего демократа был тогда такой же велосипед фирмы «Аист», то не довел бы он своими писаниями до ярости императрицу Екатерину. Вместо философствования он бы днями ремонтировал этого железного коня, а ночами бы мучался несварением желудка от пищи в харчевнях.
 Австралию я на верблюдах  проехал, с антиподами пообщался, а вот до Новой Зеландии тогда не добрался. Теперь решил я прогуляться туда автостопом. Эту моду возродили наши ребятки из Академии свободных странствий, и ездят они по всему миру бесплатно, освоили даже корабле и самолето-стоп. Ведь при этом способе передвижения расходы на путешествие минимальные. Правда, у нас в России водители попутчиков не берут, и надобно быть истинным психологом и проходимцем, чтобы нарушать известный постулат о бесплатном сыре в мышеловке.
Таким манером надумал я добраться до Новой Зеландии, где отдохнуть в обществе овцеводов и аборигенов, а потом отправиться дальше в направлении Нового Света, минуя Африку. Первоначально я планировал ехать к экватору через Сибирь, Монголию, Китай и далее на юго-восток, однако вспышка психоза по поводу атипичной пневмонии в Китае заставила изменить маршрут. Я решил отправиться через Черноземье на Кавказ, а потом пробиваться через Иран и Пакистан к Индии, стране моей давней мечты. Там должна находиться Шамбала, земля обетованная буддистов, называемая у нас Белозерьем. Наш Афанасий Никитин там побывал, и не понравилась ему басурманская индуистская религия, а мне очень она по душе. Ну а если там надоест в позе лотоса сидеть, то переберусь в мусульманскую Малайзию, и через Океанию буду добираться до Новой Зеландии. Собрав дорожный рюкзак отправился я в дорогу, надеясь только на русское «авось».
Липецк - первый город, где я решил начать  знакомство с черноземной полосой России. В 1693 году на месте железорудных месторождений в селе Липские Студенки Малые на речушке Липовка был построен водо-действующий Боринский металлургический завод, а в 1703 году - Верхний металлургический завод. Впоследствии возникли Кузьминский и Нижний Липские железоделательные заводы. В петровские времена на заводах работало 500-600 человек, занятых производством металла, пушек, бомб, пистолетов, мушкетов. Здесь же для нужд флота изготавливали якоря и другую снасть.
16 сентября 1779 г. по указу Екатерины II слобода Липские Заводы официально получает статус уездного города Тамбовского наместничества с названием Липецк. На его гербе изображена липа. Славен был раньше город и лаптями, и медом липовым, и посудой из этой древесины.
Обилие железной руды в окрестностях города объясняет строительство здесь Новолипецкого металлургического комбината, в 1930-х годах, пору первых пятилеток и построения социализма в «отдельно взятой» стране. Ныне им владеет олигарх с лисьей фамилией, и неплохо управляет комбинатом и его окружением. Улицы города в прекрасном состоянии, общественный транспорт почти бесплатный, уровень безработицы низок, и на улицах полно молодежи, которая не уезжает на заработки в столицу либо за границу.
До Липецка я доехал поездом, благополучно миновав станцию, где, по слухам, бросилась под паровоз Анна Каренина. Встретил меня на перроне Саша, с коим познакомился в Питере. Приглашая в гости, не оценил он тогда серьезность моего намерения приехать к нему, и сейчас был несколько растерян, увидев меня воочию. Собственного автомобиля у Саши не оказалось, пришлось нанять такси, чтобы добраться до его жилища. В одном мне повезло: жена от Саши ушла, прихватив с собой сына, так что нашлось местечко на полу его однокомнатной квартиры.
А причина развода все та же – наша российская пьянка. С тех пор Саша «завязал», оттого и находился в смурном трезвенном состоянии, когда не знаешь, что с собой делать. Я и сам вот уж полгода нахожусь в подобном настроении, но отнюдь не по семейным обстоятельствам; решил я прекратить курить и пить по причинам экспедиционным: ведь в мусульманских странах алкоголь запрещен, а курево с каждым годом дорожает и становится недоступным для моего бюджета. Я всю жизнь придерживался принципа: «курить не брошу, но пить я буду», наверное, это помогло мне преодолеть массу ежедневных стрессов, но и привело к тому, что нет у меня ни дома, ни семьи, ни частной собственности. Ну, куда бы я тронулся, в какую, к хренам, кругосветку, когда  бы по коврам и диванам моего бунгало или шале ползали бутузистые детки или пускающие ртом пузыри внучата!
 Напротив Сашиного дома в честь семидесятилетия советской власти установлен памятник революционным музыкантам, созданный местным скульптором Вагнером. Четверо бронзовых мужиков в шинелях и буденовках дуют в бронзовые трубы, призывая рабоче-крестьянские массы в атаку на белогвардейское отродье. При виде этой группы мне сразу же вспомнились юношеские годы, когда я снимался в массовке фильма режиссера Баталова «Музыканты одного полка». Был я там белогвардейцем и получал садистское удовольствие, расстреливая музыкантов, которые, согласно сценарию, продолжали играть «Марсельезу». Поубивали музыкантов в гражданских и отечественных войнах, а пришедшие им на смену в Израиль, да Нью-Йорк уехали.
Саша Вагнер, ваятель этой группы, создал в Липецке еще несколько великолепных монументов. Особенно понравился мне памятник вернувшемуся с войны солдату. Изображен герой войны сидящим на завалинке родного дома в истоптанных сапогах и старой гимнастерке, с ножом в руке, отрезая ломоть от каравая хлеба. Сейчас скульптор трудится над групповым монументом, посвященным подвигам Александра Невского. Признаться, я очень неоднозначно отношусь к этому князю, известному своим лизоблюдством перед татарами, но какой герой не без изъяна?!
Гуляя по городу, набрел в парке еще на одну невнятную скульптурную композицию, посвященную сборищу в августе 1879 года девяти основателей партии «Земля и воля», которую разделили на «Народную волю» и «Черный передел», объявивших войну царю-освободителю. В этом приняли участие А. Д. Михайлов, Г. В. Плеханов, А. Д. Оболешев, М. А. и О. А. Натансоны, А. А. Квятковский, О. В. Аптекман, В. А. Осинский, Д. А. Лизогуб, С. М. Кравчинский, Н. А. Морозов, С. Л. Перовская, М. Ф. Фроленко, Л. А. Тихомиров, все члены кружка Н. В. Чайковского. При образовании «Земли и воли» был учтен опыт «хождения в народ», поэтому предполагалось создание постоянных поселений революционеров в деревнях для подготовки «народной революции». Кроме пропаганды среди крестьян, землевольцы занимались дезорганизацией государства, в частности уничтожением наиболее выдающихся лиц из членов правительства. В 1881 году они успешно с этим справились, убив Александра II, царя, освободившего в 1861 году крестьян от крепостной зависимости. Учитывая нынешние политические реалии, как-то неудобно признаваться, что Россия не только родина слонов, но и родина организованного терроризма.
Сохранился здесь и дом, в котором жил Г. В. Плеханов, основоположник марксистского движения в России. Рядом сооружен монумент этому предтече дьявольщины, позднее названной большевизмом.  А домом-музеем заведует симпатичнейший Александр Самуилович Бережанский, который за нищенскую зарплату содержит в приличном состоянии старинную усадьбу. В некотором смысле это подвиг - оставаться верным старому и никому не нужному кумиру. Не могу поручиться, что директор прочел все труды Плеханова, а его, кажется, и не издавали в полном собрании сочинений. А все оттого, что Ленин не очень-то и жаловал своего предшественника.
А во дворе кипенится сирень, я срываю веточку, чтобы найти редкий пятилепестковый цветочек и съесть его на счастье. Когда-то вот так же искал я счастливые цветки перед экзаменами в школе, и с тех пор сирень – мой любимейший цветок. Еще молодые годы мне напоминает черемуха, одуряющий запах которой ассоциируется с первой любовью к Вере Сорокиной, девочке из соседней школы, которой я хотел дарить охапки этих цветов, но боялся приблизиться к ней. Окончив школу, я уехал в Сибирь на «стройки коммунизма», откуда писал ей любовные письма, еще не зная, что она вышла замуж за замполита полка. В единственном ответном письме она осудила меня за политическую близорукость и принижение роли Ленина в прогрессе человечества. 
При входе в городской парк сохранился памятник деяниям Петра I, основавшего здесь оружейный завод. Открыт он был в 1839 году на середине крутого спуска, именуемого Петровским. Для провинциального городка это было большим событием. По распоряжению губернатора у памятника выставлялся караул. Отлитый мастером Иваном Федоровым на Тамбовском железоделательном заводе, обелиск имел для города символическое значение. На барельефах памятника отражена история Липецка. На одном из них изображен бог кузнецов Гефест с подручными, поднявшими молоты над стрелой-молнией. Другой барельеф рассказывает о природных богатствах края. В центре - полулежащая богиня Гея, облокотившаяся на сосуд. Из сосуда льется вода. Змея на груди богини - символ целебности липецкой минеральной воды. Напоминает он надгробья советской поры, когда кресты ставить опасались. Заразившись скульптуризмом, решил и я создать в Липецке что-то подобное.
Как-то, путешествуя по Австралии на верблюдах, в городке Ворвик, что в штате Квинсленд, я почти в каждом дворе обнаружил огородные пугала. Оказалось, что жители города ежегодно устраивали конкурс на самое оригинальное чучело, что привлекало огромное количество любителей искусства изготовления таких пугал. Эти фигуры берут свое начало в дохристианских верованиях в идолов, оберегавших жителей деревни от злых духов. В наших южных степях до последних пор сохранялись каменные «бабы», долженствующие охранять предков от злых духов. Подобные тотемы можно встретить в поселениях американских индейцев. Так, эскимосы Канады сооружают из камней фигуры, называемые «инукушук», напоминающие человеческие, которые указывают путнику направление, а также отмечают чем-то значимые места. В последние годы и городские жители Канады стали устанавливать у себя перед домами такие человекообразные фигуры, сделанные из камней либо других попавшихся под руку материалов. В детстве я ставил огородное пугало в саду моего дядюшки, у соседей в огороде также красовалась какая-то фигура, призванная отгонять птиц от растущих на участке овощей и фруктов.
Перед отъездом в экспедицию я навестил приятеля Борю, который арендовал дачу в районе Петрославянки. Расположена дача посреди огромного садоводческого товарищества, которое тянется на километры вдоль поймы Невы, окруженное горами мусора. Оказавшись на чужих шести сотках, взвыл я от тоски и латиноамериканских «мыльных опер», показываемых ежедневно по черному ящику. Дабы размяться, решил я покосить близлежащие неудоби, при этом вспомнилась студенческая молодость, когда осенью нас посылали на уборку урожая. Тогда я делал две колхозные нормы, скашивая полегшую рожь и отвозя ее на гумно. Ну а здесь к вечеру я соорудил огородное пугало, головой которому послужил эмалированный чайник с длинным носиком. Положив рядом с этим чучелом вышедший из употребления монитор компьютера, я назвал это сооружение компьютерным чайником. В плане компетентности я очень даже на него походил.
Проснувшись утром на даче приятеля, я осознал, что моему детищу, как и мне, неуютно одному, и оно нуждается в партнерше. У хозяйки дачи кроме старенького платьица и берета нашлось большое количество вышедших из моды бюстгалтеров, которыми я и декорировал фигуру. Получилось очень мило, посему и назвал я это пугало моим наилучшим бюстселлером (my best bust-seller). И все соседи шестисоточные были счастливы и довольны напоминанием о детстве, когда чучела они саморучно мастерили и ставили в огородах. Хозяин расчувствовался и даже праздник устроил по поводу дня рождения чудища дачного. Тогда-то и появилась у меня мысля радовать таким образом людей, встречаемых в пути, ставя монументы, отдаленно напоминающие шедевры Зураба Церетели, главного друга Лужкова. Ему можно, а нам что, - нет?
Решил я и в Липецке создать нечто подобное, пригласив поучаствовать ребят из местной художественной школы. Эти ребятки никогда «живьем» не видели огородного пугала, если не считать героя мультфильма по книге «Волшебник Изумрудного города». Страшилище решили поставить перед бывшим домом пионеров, где когда-то бурлила жизнь, а нынче расположилась туристическая фирма.
Позвоночник с конечностями я соорудил из доски и пары реек, а вот одежду и морду лица детки создали сами. Ничтоже сумняшеся, назвали чучело Липарем, всунули ему в руку рваный зонтик и оставили жить-поживать, добра наживать. После показа по местному телевидению потянулись к нашему чудо-юдику мамаши с ребятишками, чтобы сфотографироваться на его фоне. Я же просил их приносить одежонку и переодевать своего земляка по сезону. Слышал, что он и сейчас стоит на прежнем месте, и даже приобрел благородный прикид.
Перед отъездом моим из Липецка в Воронеж проректор попросил прочесть студентам торгового института лекцию о моей жизни за границами, ну а оплатой была моя доставка на машине с шофером аж до самого Воронежа. Не могу сказать, что аудитория была очень заинтересована моими планами автостопной кругосветки. Наверное, слушали и думали: «Ну какого хрена этот мужик болтается по белу свету?! Ведь уже в возрасте, а все неймется. Кто же его спонсирует?»  А вот нет, и не было никогда у меня никаких спонсоров, и не потому, что не хотелось, а просто не умел их сыскать.
Единственная ассоциация у меня с Воронежем в присловье: «Еду в Воронеж, хрен меня догонишь». Основан он был в 1586 году стрельцами как пограничная с Крымским ханством и Ногайской ордой крепость, поставленная при слиянии рек Воронеж и Дон. Столь выгодное расположение натолкнуло Петра I на идею основать здесь в 1696 году верфь для постройки Азовской флотилии. Судостроение повлекло за собой строительство литейного завода, а также суконной и канатной фабрик. Местные патриоты уверены, что Петр здесь хотел основать столицу России, но постройка Петербурга отобрала у Воронежа эту столичную пальму первенства, а также центра российского кораблестроения.
Вообще-то говоря, места эти знаменитые, названия окрестных городов-то каково звучат: Тамбов, Орел, Курск, Рязань, Ростов, Владимир, да еще и Муром, откуда наш богатырь Илья Муромец. А на футболках и бейсболках местных жителей логотипы чужестранные Бостона, Филадельфии да Нью-Йорка. Вокруг все наше, посконное, выстраданное, в литературе нашей описанное, и не Стейнбеком либо Эптоном Синклером, а Тургеневым, Лесковым, да еще нашим первым нобелевским лауреатом Буниным. Но чем ближе к началу XX века, тем больше  печали, безысходности звучало в нашей литературе.
В своей мрачной и пророческой повести «Деревня» Иван Алексеевич написал картину жизни российской глубинки начала ХХ века. Крестьяне только что, в 1905 году, пограбили и пожгли помещичьи усадьбы и взамен получили от царя Конституцию и Думу, от которой ждут всех благ. Не было в крестьянах ни религиозности, ни духовности, а только зависть и злоба на тех, кто живет лучше и красивее. Герой повести, деревенский интеллигент и правдоискатель Кузьма ночует с караульщиками сада в деревне возле Липецка. На ближайшем дереве заливается руладами соловей. Один из охранников, Аким, «…прислушиваясь, осклабился, поднял брови, и его суздальское личико стало радостно-грустно, покрылось крупными деревянными морщинами.
- Вот бы из ружья-то его! – сказал он особенно скрипуче и картаво. – Так бы и кувыркнулся!
- Это ты про кого же? – спросил Кузьма.
- Да про соловья-то этого…
Кузьма сжал зубы и, подумав, сказал:
- А стерва ты мужик. Зверь.
- Поцелуй меня в ж… теперь, - отозвался Аким. И, икнув, поднялся:
- Ну, что ж даггом огонь-то жечь?
Аким задул лампу и «… поспешно перекрестившись три раза, с размаху поклонился в темный угол шалаша, встряхнул мочальными прямыми волосами и, подняв лицо, зашептал молитву. …Вот Аким молится – и попробуй-ка спросить его, верит ли он в бога! Из орбит выскочат его ястребиные глаза! Разве он татарин какой!»
Эта повесть была написана в 1910 году, за семь лет до революций и гражданских войн, но будущие их герои уже присутствуют. Аким даже картавит совершенно так, как будет картавить Ленин, произнося свои Апрельские тезисы с башни броневика. И вот эти картавики заставили истинных россиян либо погибнуть, либо эмигрировать, а их потомки до сих пор правят Россией. Теперь они даже в церковь ходят, и как Аким, богу молятся, православными себя считают. Только не верю я этим прозелитам, и предпочитаю не оказываться в их компании, чтобы не замараться, оттого и в церковь боюсь ходить.
Власть имущим все триады подавай. Ведь опять старую песню запели, вспомнили панацею от всех имперских бед: Самодержавие, Православие, Народность, это в пику французской триаде: Свобода, Равенство и Братство. Самодержавие наше уже показало свою несостоятельность, но желание лизать задницу у власть имущих непреодолимое, вот и подбираются к нижней части тела Путина. Ну а русский человек у них должен быть только православным, а всякие там люди, исповедующие мусульманство, протестантизм, католицизм и прочие буддизмы русскими быть не имеют права. Католики Черский, Пржевальский, Лисянский по их классификации - не русские. «Великий русский мореплаватель Крузенштерн», как писалось в энциклопедиях, будучи лютеранином, тоже не может считаться русским, не говоря уж о Беринге. Нерусскими оказываются обитатели Пскова и Новгорода, которые жили там до принятия христианства. В этом плане и я не русский, поскольку в смысле ритуальности отношу себя к секте квакеров. Впервые я узнал о своей русскости, оказавшись в эмиграции, где американцы всех наших иммигрантов называли русскими. Причем на 99 процентов последняя волна эмиграции из России состоит из евреев.
Путешествуя по Австралии с верблюдами, я в сербском кафе увидел, как самолеты НАТО бомбят города и села бывшей Югославии. И стыдно мне было там за Россию, правители которой предали братьев-славян. После этого я понял, насколько пал в глазах США авторитет России, если они могут позволить себе любую агрессию. Тогда и возникла идея вернуться на родину и сделать все возможное для ее возрождения.
Русским всегда остаюсь, хотя много безобразности вижу в своем народе. Вспоминается мне Пушкин, который подчеркнул в письме Вяземскому, написанном в 1826 году: «Я, конечно, презираю отечество мое с головы до ног – но мне досадно, если иностранец разделяет со мною это чувство».
А Воронеж оказался городом знатным и красивым. Это родина писателей И. А. Бунина и А. И. Платонова, а также поистине народных поэтов А. В. Кольцова и И. С. Никитина. Здесь же в ссылке находился О. Э. Мандельштам, причем город ему очень нравился. А появился он здесь следующим образом: в ноябре 1933 года, накануне открытия Первого всесоюзного съезда писателей, Осип Мандельштам, яростно ненавидевший Сталина, написал:
Мы живём, под собою не чуя страны,
Наши речи за десять шагов не слышны.
Только слышно кремлёвского горца–
Душегуба и мужикоборца…
Одним из первых «самоубийственные стихи» прочёл шеф ОГПУ Генрих Ягода и познакомил с ними Бухарина, горячего поклонника поэзии Мандельштама. Возможно, Бухарин, сам испытывавший неприязнь к Сталину, в душе позлорадствовал, но вслух он, конечно же, осудил автора. Поэта арестовали спустя шесть месяцев, в мае 1934 года. Анна Ахматова вспоминала: «Ордер на арест был подписан самим Ягодой. Обыск продолжался всю ночь. Искали стихи. Мы все сидели в одной комнате. Было очень тихо… Его увели в 7 часов утра, было совсем светло. Надя пошла к брату, я – к старым друзьям.… Вернувшись домой, вместе убрали квартиру, сели завтракать. Опять стук, опять обыск». Анна Ахматова в тот же день пошла в Кремль, к секретарю Президиума ВЦИК Авелю Енукидзе хлопотать за арестованного Мандельштама. Надежда Мандельштам впоследствии писала: «Тогда никто не сомневался, что за эти стихи он поплатится жизнью». Но поэта не расстреляли, а сослали на три года в отдалённый уральский городок Чердынь.
«Изолировать, но сохранить», - такое указание в отношении Мандельштама дал сам И. В.Сталин, хотя он знал, что в юности поэт разделял эсеровские взгляды, и Великую Октябрьскую социалистическую революцию, которая, по его собственным словам, отняла у него «биографию», встретил крайне враждебно. Необычным было и то, что жене поэта разрешили сопровождать мужа для совместного проживания в месте ссылки. Спустя некоторое время Надежда Мандельштам обратилась лично к Сталину с телеграммой, заключавшей просьбу перевести их в другой, более цивилизованный город. Дело было вновь пересмотрено, и такое разрешение было дано. Мандельштамы поехали в Воронеж, где находились до 1937 года, то есть до конца ссылки. Здесь поэт в честь вождя пишет свою знаменитую «Оду»:
 Не я и не другой – ему народ родной –
Народ – Гомер хвалу утроит.
Художник, береги и охраняй бойца:
Лес человечества за ним поёт, густея,
Само грядущее – дружина мудреца
И слушает его всё чаще, всё смелее.

Он свесился с трибуны, как с горы,
В бугры голов. Должник сильнее иска.
Могучие глаза решительно добры,
Густая бровь кому-то светит близко…

Глазами Сталина раздвинута гора
И вдаль прищурилась равнина.
Как море без морщин, как завтра из вчера –
До солнца борозды от плуга исполина.
Не удивительно, что напуган был до смерти поэт, вот и вынужден был выдавить из себя эти вымученные строки. Но здесь же в Воронеже писал он великолепные стихи.
Гордостью города остается самый народный поэт России А. В. Кольцов (1809 – 1842). Стихи Кольцова охотно печатались в лучших столичных журналах ("Современник", "Московский Наблюдатель"). На родине слава его еще более возросла после того, как Жуковский, сопровождая наследника цесаревича в его путешествии по России, посетил Воронеж в июле 1837 года. Все видели, как Жуковский "прогуливался пешком и в экипаже вместе с поэтом-прасолом". А. В. Кольцов сопровождал его при осмотре достопримечательностей города.
В этом году здесь устроили праздник славянской письменности. По улицам гуляли сочные барышни в кокошниках и красочных сарафанах (хотелось сказать – поневах, но путаюсь я всегда в женских нарядах), а на нескольких эстрадах давали концерты самодеятельные ансамбли. Я присоединился к группе ребятишек, одетых в одинаковые белые рубашонки и с крестиками на шейках, это вместо былых красных галстуков. Оказались они учениками интерната из Верхней Хавы и приехали сюда не просто так, а с танцевальным номером. Их руководительница недолго терпела мои несанкционированные разговоры с подопечными, потребовав отчета о происхождении и профессии. Узнав, что я просто путешественник и даже не Афанасий Никитин (тот хотя бы путешествовал с купеческими намерениями), она еще больше засомневалась, и я был вынужден показать документы.
Не преуспев на поприще обвинения в совращении малолетних, тетка решила прищучить меня в конфессионном плане, так и заявив: «А чё это вы без крестика ходите, аль мусульманин какой?» Я  решил не обострять отношений и сослался на забывчивость. Мол, оставил его в Питере, хотя не ношу я его в знак протеста против нынешней моды на нательные кресты, да и фетишизм не люблю.
Редакция газеты сняла для меня однокомнатную квартиру по соседству с типографией. Рядом с домом возвышался недавно отстроенный храм адвентистов, а на пустыре подводили под крышу православный храм. Хозяйка квартиры не замедлила меня навестить, чтобы проверить,не намерен ли я прихватить ее мятые простыни, а также телефонный аппарат с крутящимся диском. Было этому созданию лет 45, мелкочерточное личико с шустрыми бусинками глаз излучало любопытство, замешанное на подозрительности и страхе. Лера впервые сдавала чужаку квартиру и боялась продешевить и проштрафиться со съемщиками. Единственный ее сын учился в спортивном Институте имени Лесгафта в Питере. Она и сама когда-то занималась фехтованием, но последние годы перешла в «челночный» бизнес. Ездила за товарами в Польшу и Германию, но это Лере изрядно надоело, и выход видела лишь в  эмиграции. Надеяться было не на кого, родители жили в деревне и ничего в городской жизни не понимали, у мужа была новая семья, а сын ежемесячно требовал минимум 100 долларов.
Правда, был у нее любовник, шофер из Финляндии, который раз в неделю привозил в Воронеж грузы, но вместо денег он подкидывал ей какие-то ненужные подарки. Главным его достоинством была дородность, такие толстяки ей были наиболее интересны. Только был Эйно женатым и жадноватым, в гости к себе не приглашал, так что ничего реального Лере в Скандинавии не светило. Меня же она в упор не видела, да я и не особенно себя предлагал, занятый отвариванием пельменей.
Лера решила выехать из России как бы по религиозным соображениям. Теперь по субботам она ходит к адвентистам, а воскресенья посвятила мормонам. По большому счету, было ей наплевать как на тех, так и на других, да и секс с финном ей не был нужен. Вся энергия уходила на сына, которому нужно было регулярно высылать деньги. Подруга ее уже съездила к мормонам в штат Юта, откуда привезла контейнер гуманитарной помощи. Хотелось и Лере получить зацепку в США, а потом перетащить туда сына.
Город живописно расположился на холмистых берегах реки Воронеж, об утвержденном в 1781 году гербе говорится: «Щит разделен надвое: в золотом поле двуглавый орел, а в красном поле опрокинутый сосуд, из которого истекает река Воронеж». Сосуд этот, помещенный на склоне холма, выглядит курьезно и напоминает урну, эмблему закончившейся жизни, часто помещаемую на надгробьях.
В 1919 году в городе квартировал штаб Добровольческой армии, и генерал А. И. Деникин часто приходил молиться в кафедральный собор за победу своих войск, да бестолку он это делал. Всевышний господь решил не потакать белопогонникам и отдал город на разграбление голоштанным безбожникам конного корпуса С. М. Буденного. У французов по сему поводу есть чудесная поговорка: «Милосердный господи всегда посылает штаны тому, у кого нет задницы».
Здесь недавно воздвигли памятник епископу, благословившему Петра I на строительство в здешних местах первых кораблей будущего российского флота. Но с моей точки зрения, царский замысел не удался, и у нас не получилось приличного военно-морского флота. Первую победу над шведским флотом мы одержали посредством нападения кавалерии А. Д. Меньшикова на вмороженные в лед корабли противника. Больше всего везло нам в битвах с турками, которых мы побеждали неоднократно. Но ничто не бывает вечным, и теперь они отыгрываются на наших женщинах. Есть даже анекдот: «Чтобы в семье было счастье, отпуск муж должен проводить в Таиланде, а жена – в Турции».
В сражениях с более серьезными противниками мы регулярно свой флот топили, либо его топили наши враги. Во время Крымской войны 1854 – 1855 годов мы потопили весь Черноморский флот, чтобы перекрыть вход в Севастопольскую бухту. Во время войны с Японией в Цусимском сражении погибли почти все корабли Балтийского и Тихоокеанского флотов. В Первую мировую войну Балтийский флот практически не воевал с немцами, а его офицерский корпус полностью был уничтожен революционными матросами. После поражения армии Деникина в Гражданской войне Тихоокеанский и Черноморский флоты были уведены белогвардейскими офицерами за границу.
Во время Второй мировой войны большая часть Балтийского флота при переходе из Таллина в Ленинград была уничтожена немцами. Оставшиеся корабли всю блокаду простояли на причалах Невы. Черноморский флот адмиралы вынуждены были затопить в Севастопольской гавани. Главной «героической» победой наших подводников на Балтике было потопление, под командованием Маринеско, немецкого госпитального судна. О достижениях нашего современного военно-морского флота лучше помолчать.
Гуляя по улицам и скверам Воронежа, я не переставал удивляться их чистоте и прибранности, а стены даже не были исписаны матерщиной, столь обычной для улиц Петербурга. Я уж стал задумываться о каких-то генетически-психических особенностях местной молодежи и отсутствии в их тезаурусе соответствующих сексуальных терминов.
Понятное дело, власти прибрали и помыли город перед Всероссийским праздником славянской письменности, но не до такой же абсурдно чистой степени. Выйдя  к скверу с величественным памятником Петру Великому на мраморном пьедестале, я почти охнул от восхищения изобретательностью, даже изощренностью местного Левши, реабилитировавшего мои  подозрения в отсутствии моральной ориентации молодых воронежцев. Этот герой, местный альпинист-любитель, сподобился без альпинистского снаряжения забраться на пятнадцатиметровую высоту и надеть на бронзовый указательный палец левой руки Петра презерватив марки Visit, что в Питере продается за 21 рубль пачка.
Удивительно, местная публика не обращала никакого внимания на столь оригинальное украшение своего любимого императора. Возможно, он бы и сейчас носил презерватив, если бы я не сообщил о находке в редакцию «Комсомольской правды». Секретарша позвонила в отделение МЧС, но только через пару дней мужички багром сняли с пальца злополучную резинку.
А на следующий день власти устроили в парке гуляние с ярмаркой-продажей товаров местных умельцев. Ребята из клуба любителей старинного русского оружия явились туда в шеломах с кольчугами и самодельными мечами. Желающие могли примерить обмундирование и за 150 рублей сфотографироваться в нем. За порядком следила конная милиция, причем не могу сказать, что ребятки в форме уверенно держались в седле, хотя и уверяли, что они казацкого происхождения. Да и лошадки у них были из выбракованных конезаводами кобыл и меринов с прогнутыми спинами.
С тотемом и памятником ушедшей эпохе я встретился в парке «Орленок», куда пришел в поисках места для постановки пугала. От прежних времен остался здесь отлитый в бронзе памятник мальчишке на лошади, который должен предупредить звуком горна «красных» о приближении войск противника. Понятное дело, по нынешним временам большинство молодежи на стороне «белых» поручиков Ржевских, прославленных песнями Розенбаума, нашего главного барда о «казаках» и «белогвардейцах». Он пришел на смену Матвею Блантеру и братьям Покрасс, славившим победы армии Буденного над этими казаками и белогвардейцами. Евреи всегда были наилучшими советскими патриотами, но и у них были промашки.  Борис Пастернак сочинил такой панегирик Сталину.
 «А в те же дни на расстоянье за древней каменной стеной
Живёт не человек, - деянье: поступок ростом с шар земной.
Судьба дала ему уделом предшествующего пробел.
Он - то, что снилось  смелым, но до него никто не смел.
За этим баснословным делом уклад вещей остался цел.
Он не взвился небесным телом, не исказился, не истлел.
В собранье сказок и реликвий плывущих над Москвой
Столетья так к нему привыкли, как к бою башни часовой.
Но он остался человеком и если, зайцу вперерез,
Пальнёт зимой по лесосекам, ему, как всем, ответит лес»
Получилось что-то невнятное, но понравившееся кремлевскому хозяину. Перетрусил Пастернак и перед Хрущевым, когда отказался от получения Нобелевской премии. Я так и не понял, чем же хорош его выморочный и нескладушный роман «Доктор Живаго». Его главный герой больше – неживаго, чем – живаго, ну а Лара - вообще  бледная немочь.
А вот лизоблюдные стихи поэта Екатерининской поры В. И. Майкова, славившего Екатерину I и крепостной строй в своей пьесе 1777 года «Деревенский праздник или Увенчанная добродетель». В ней хор крестьян так поет о блаженстве деревенской жизни:
Мы живем в счастливой доле,
Работая всяк час,
Жизнь свою проводим в поле,
И проводим веселясь.
Мы руками работаем
И за долг себе считаем
Быть в работе таковой.

Дав оброк, с нас положенной,
В жизни мы живем блаженной
За господской головой.
Мы своей всегда судьбою
Все довольны и тобою.
Лошадей, коров, овец
Много мы имеем в поле
И живем по нашей воле,
Ты нам барин и отец. 
Очень современно звучит этот хор, как раз в унисон с программами наших радио и телевидения, славящими многомудрого президента.
Никакого респекта от местных жителей не обнаружил я в парке к памятнику парнишке, воевавшему за революцию. Даже медный горн сборщики металлолома у него украли. Возле монумента скучал в легкой повозке кучер, с которым я не замедлил познакомиться. Витя Калмыков когда-то был милиционером, но ему прострелили ладонь, и пришлось в относительно молодом возрасте уйти на пенсию. Купил он в разорившемся пригородном колхозе лошадку вместе с повозкой и стал возить по парку ребятишек. Зарабатывает он сейчас больше, чем когда-то, будучи участковым милиционером, а ответственность несёт лишь только перед лошадью. Работы было много, особенно на выходные, так что Витя собирался купить еще одну лошадку с повозкой и посадить сына на облучок. Узнав, что я проехал на лошади от Атлантического до Тихого океана, он пригласил меня пожить на время пребывания в славном городе Воронеже.
Подъехали в парк ребята из редакции газеты и привезли одежонку для нашего паркового пугала по кличке Ворожуй. Вокруг собрались ребятки из фольклорного танцевального ансамбля и украсили его своими казацкими папахами и кушаками. Хозяин соседнего ресторана вначале весьма подозрительно отнесся к чучелу, но присутствие главы администрации Коминтерновского района его утихомирило. Саид даже пообещал приставить к пугалу охранника, особенно он расцвел, попав под прицел телевизионной камеры.
В тот же день я переехал вместе с рюкзаком к Вите, на улицу Лейтенанта Бовкуна. В благодарность за гостеприимство я поставил у него в огороде пугало по кличке Победитель, переведя с латыни имя его хозяина. К нашей компании присоединился сосед Гена, столяривший у себя в мастерской оконные рамы для домов «новых русских». Сыновья Вити и Гены лежали на топчане в саду и бренчали на расстроенных электрогитарах, не принимая участия ни в нашем строительстве, ни в разговорах. Они и между собой не разговаривали, глаза же были пустые, не любопытные, словно в поволоке. И вот так они проводят дни, а попытки родителей привлечь их к какой-то трудовой деятельности вязли в зомбиобразном безразличии этих тинэйджеров к окружающему миру.
Жены Вити и Гены тоже держались в стороне, не подходя к нашей компании и лишь зыркая на меня издали. Наверное, я действительно был для них воплощением чуждого мира, человеком без определенной профессии и с непонятным образом жизни. Я не пахал землю, не работал на станке и даже ничего не продавал. С их точки зрения, был я каликой перехожим, перекати-полем, человеком без корней и с ветром в голове, с которым не создашь семью и не вырастишь детей. Ну а постройка пугала огородного и демонстрация моей физиономии по двум каналам телевидения совсем сбил их с толку. Ведь по телику показывают людей, которых невозможно увидеть в реальной жизни, а я - вот он, да еще и чай пью с пряниками.

ЛИСКИ

Миша, редактор местного издания «Комсомольской правды», посоветовал мне по дороге на Ростов завернуть в городишко Лиски, возле которого находится музей-заповедник Дивногорье. В 1918 году большевики взяли в Лисках власть и переименовали город в Свободу, и до 1943 года жили в нем свобожане, да как-то странно их было так называть во время оккупации города немецкими войсками. Власти вернули городу старое имя, которое продержалось до 1965 года, когда сподобился помереть румынский коммунист Георгиу-Деж. С тех пор до 1991 года к городу прилепили его имя, и бедных горожан долго обзывали непотребным именем георгиудежане. У них и так-то было не фонтанное имя лискичан, уж явно не петербуржцев. Эти беды мне поведал Сергей, редактор местной газеты «Лискинские известия», да и не это было главной проблемой, а то, что местная футбольная команда «Локомотив» проиграла на днях команде из Россоши.
В отличие от многих подобных районных городов, Лиски не только важный железнодорожный узел, но  и  промышленный. По большей части городишко застроен деревянными халупами с подслеповатыми окнами, заставленными ржавыми кастрюлями с геранью и мясистым алоэ. По старой памяти, навешивают жители на окна ставни, которыми никогда не пользуются, да и так света в доме не хватает. Земли вокруг полно, однако теснятся друг к другу домишки, ждут очередного пожара. И ведь сгорят дотла, как горели столетиями раньше. В редких палисадниках высажены цветы, чаще рачительные хозяйки выращивают там картошку либо томаты, и сидят бабки за занавесками, зыркают подозрительно на мир. Хуже всего то, что не видно ребятишек ни в домах, ни на улицах, вымирает народ, а редкие взрослые никогда приветственно не кивнут, не поздороваются.
В заповедник «Дивногорье» мы с журналистами отправились на машине Кирюши, местного богача, владеющего двумя магазинами и пекарней. Мои хозяева не бывали здесь лет по десять, так что всем  поездка была любопытственной. Название свое заповедник получил за меловые столбы причудливой формы, высящиеся над откосами берегов при слиянии Тихой Сосны и Дона. Местное население называли их «дивами», откуда и название мест. Монах Игнатий Смолянин, сопровождавший митрополита Пимена летом 1389 года из Москвы в Константинополь, так восхищался ими: «…Приплыхом к Тихой Сосне и видехом столпы камень белы, дивно и красно стоят рядом, яко стози малы, белы и светли зело, над рекою, над Сосною». Осталась эта река Сосна и до наших времен, тихо течет мимо меловых холмов нашей благословенной на страдания земли. Музей устроен у подножия холма, в котором вырублена часовня, куда туристов пускают за деньги.
Двести лет назад в этих краях проживала пьянчужка и развратница Марья Шерстюкова, от которой не было покоя деревне. Но однажды ей было видение Божьей Матери. Женщину охватил экстаз, и она, излеченная от скверны, удалилась в здешние пещеры. В знак явления Богородицы был создан в этих пещерах монастырь, существовавший до прихода большевиков. Оказывается, здешние пещеры были святилищем славян еще до принятия ими христианства. Местные ребята хотели возобновить в них древние славянские ритуалы, но официальная церковь объявила их сатанистами, и решила восстановить монастырь. Бог им в помощь!
С вершины холма открываются такие объятые и родные дали этой среднерусской возвышенности, что сердце щемит от счастья быть частью этой земли. Ведь проехал я не одну дюжину стран и повидал немало, но были то хотя и красивые, но не наши земли, а эта всегда ждет меня, я ее сын, хотя и блудный.
Узнав, что невдалеке от нашего маршрута находится коневодческое хозяйство, уговорил я ребят туда завернуть. Ведь это здесь, в Хреновом, находятся когда-то знаменитые на всю Россию конюшни графов Орловых, тех самых молодцов, которые возвели на русский престол немку, сделав ее императрицей Екатериной II. Один из них командовал Черноморским флотом и выкрал из Италии самозванку, княжну Тараканову. Именно здесь были выведены знаменитые орловские рысаки, здесь же выращивали лошадей для нужд нашей кавалерии.
С тех давних пор остались все еще крепкие строения конюшен и контора управляющего, превращенная в музей. Во всем чувствуется мерзость запустения и недогляда.  Нам с трудом удалось найти главного зоотехника конезавода, жившего в жалкой халупе, крытой рубероидом. Виталий считает себя самым счастливым человеком, поскольку работает с лошадьми, но финансирование конного завода для разведения рысаков явно недостаточное. Из последних сил держат табун орловских и арабских лошадей, но нет денег даже для поездок на конные выставки, оттого-то я никогда и не видел местных лошадей на конной выставке в Гавани.
Он устроил нам экскурсию по конюшням, и наконец-то у меня появилась возможность полюбоваться знаменитыми орловскими рысаками, погладить их добрые морды, похлопать по мощным крупам, угостить хлебом с солью. Я соскучился по этим созданиям природы, которые сделались частью человеческой цивилизации, без них мир становится бессердечнее и злее. Известно благотворное действие иппотерапии (общения с лошадьми) на здоровье детей-инвалидов. К сожалению, в России всего несколько центров по такому лечению, на Западе их сотни. Если в США сейчас живут и размножаются 14 миллионов лошадей то в России их не больше двух миллионов, вот и сравнивай моральный климат двух стран.
Вернулись мы в редакцию к вечеру, а там Сергея поджидал чрезвычайно своеобразный человек, как будто сошедший с одной из картин «передвижников». Так, должно быть, выглядел в начале XX века деревенский интеллигент: коричневая косоворотка, старая соломенная шляпа, поношенные сандалии и прокуренная самосадом трубка в руке. Узнав о моем намерении проехать автостопом вокруг земного шара, он решил оставить запись в моем дневнике: «Гражданину Мира Анатолию Шиманскому с пожеланиями попутного ветра, удачи, здоровья. Пусть все пугала городов вселяют оптимизм человечкам малым и людям взрослым. Пусть всегда Вам светит солнце, согревая Вашу физическую оболочку и возвышая трепетную душу. В добрый путь. Житель села Петровского, педагог, журналист, учредитель газеты «Пеленг» Геннадий Мамин».
Вот на таких людях и держится земля Русская, только вот почему в глубоком Черноземье газета имеет такое иностранное название? Возможно, он радиолюбитель, работающий на коротковолновой радиостанции, а они действительно всегда кого-то пеленгуют. Нет, наоборот, - русских радистов-агентов пеленгуют плохие немцы, а выручает радистку Штирлиц и вывозит с ребенком из Берлина в Швейцарию.

РОСТОВ-НА-ДОНУ

Я переспал в кабинете редактора и раненько отправился на перекресток, чтобы поймать машину до трассы Москва – Ростов-на-Дону. Местный народ скучно поглядывал на мужика с рюкзаком и просвистывал мимо, но жигуленок с московскими номерами все-таки тормознул. Вез он какие-то продукты для своей лавки в пригороде Москвы, так что с удовольствием доставил бы меня в столицу, но мне нужно было южное направление. На трассе я опять застрял надолго, проносившиеся в южном направлении тачки с курортниками были затарены скарбом и боязнью взять к себе на борт потенциального террориста.
Мне оставалось лишь бессмысленно лицезреть унылые, незасеянные поля и кавказцев, суетившихся возле старенького уазика. К ним подруливали машины, происходил обмен пустых канистр с соляркой на полные, кавказцы получали деньги и продолжали деятельность. Оказалось, это были армяне, продававшие горючее, выделенное государством совхозам области для полевых работ. Я уже слышал от журналистов, что работать на полях некому, председатели совхозов нанимают мигрантов из Украины и Армении, отбирают у них паспорта и пытаются заставить работать на полях. Деятельность  части этих работяг я и наблюдал.
Наконец-то сжалился надо мной водитель КамАЗа, везший в Сочи из Подмосковья фуру с 30 тысячами бутылок газировки «Спрайт». Видно, свои мужики еще не научились ее подделывать, а может, москвичи отстреляли всех конкурентов.
А вот и указатель дороги на станицу Вешенскую, где в 22 года Михаил Шолохов написал свой гениальный роман «Тихий Дон». До сих пор не утихают споры об авторстве этой книги. Ну не мог он в таком возрасте досконально знать не только станичную жизнь, но и перипетии Первой мировой и Гражданской войн, в которых ему не довелось участвовать. Книгу эту в детстве я несколько раз перечитывал, особенно эротические сцены. Невозможно сейчас представить, что в этих местах Григорий Мелехов скакал на хутор Аксиньи, а Половцев собирал казачий отряд, чтобы отразить атаку большевистских наймитов. Обмельчал с тех пор народ морально и физически. Вдоль дороги километрами тянутся не тучные поля, а палатки торговцев турецкими куртками, китайскими игрушками и электроникой, американской косметикой, египетскими полотенцами и польскими стиральными порошками. Это какой-то Апокалипсис нашей жизни, когда крестьяне, те же самые казаки-хлеборобы заняты торговлей. В станице Тарасовской я решил переночевать, не отходя далеко от дороги, тем более, что палатка была с собой. Но установить ее было негде, пришлось договариваться с торговцами, оккупировавшими придорожную территорию. Они сами жили и ночевали возле выставленных круглосуточно товаров и подозревали любого проезжего в желании бесплатно завладеть их имуществом, наверное, не без оснований.
Обойдя безрезультатно дюжину коммерсантов,  в конце концов я получил приют в палатке, выставленной для продажи Светой Полуниной. Она состояла в секте Свидетелей Иеговы, члены которой следовали библейской заповеди давать приют странникам. Она даже поделилась кипяточком из чайника, чтобы я приготовил себе супчик из бульонных кубиков и вермишели. Соседи с осуждением наблюдали за моим копошением и устройством ложа из надувного матраса, а я ощущал себя парией в этом мире мелкой наживы, среди людей, обреченных не создавать ценности, а торговать китайскими поделками.
Утром не составило труда найти среди ночевавших здесь водителей дальнобойщика, согласного довезти меня до Ростова-на-Дону. С детства я был наслышан о двух главных городах нашего юга: Одессе-маме и Ростове-папе. Много писалось в нашей литературе о прохиндеях-авантюристах, еврейских коммивояжерах и русских ворах-в-законе, находивших в Ростове приют после отсидки в лагерях. Известна эта столица Черноземья феноменальными ограблениями и финансовыми аферами.
Основан Ростов был в 1749 году как крепость, а позднее таможенный и торговый центр южной России. Названа крепость была в честь митрополита Ростовского и Ярославского – Дмитрия Ростовского, которому на Соборной площади установлен памятник. Крепость Дмитрия Ростовского позже называлась Ростовской крепостью, а потом просто Ростовом. Нынешнее название дали городу, чтобы не путать с древним Ростовом.  Конечно же, Ростов-на-Дону давно превзошел динамикой развития и богатством своего тезку, Ростов Великий, столицу Ростово-Суздальского княжества, а нынче провинциальный городишко Ярославской области.
Город действительно оказался великолепным, с широкими проспектами и бульварами, импозантными старинными зданиями банков и губернских управлений, памятниками и мемориальными досками знаменитостей, имевших возможность осчастливить жителей своим здесь пребыванием. Главным здесь является проспект Ворошилова, который родом из этих мест. Это благодаря ему наша армия оказалась не готовой к началу Великой Отечественной войны, а Ленинград оказался в кольце блокады. Сохранился и памятник этому палачу российского казачества в Гражданскую войну и бесславному полководцу Отечественной войны.
Достопримечательностью города является также резиденция бывшего  Полномочного Представителя Президента (ППП) по Южному округу. Не преуспев в умиротворении Северного Кавказа, чиновник благополучно переполз на другое тепленькое место, оставив за собой особняк, занимающий квартал в центре города. Охраняют его милиционеры и армейское подразделение. Этот удельный князек в хороших отношениях с губернатором и московскими чиновниками, так что и дальше будет жировать на теле российском.
До войны 1914 года в этом крупнейшем торговом центре страны находились консульства многих стран. Был и остается он также городом студентов. Крупнейший вуз города - Ростовский государственный университет, основанный в 1915 году на базе эвакуированного из Варшавы Русского университета. С тех пор он отпочковал от себя несколько профильных институтов, и город сделался студенческим.
Старые названия многих институтов, столь привычные уху обывателя, в нынешние времена изменились. РИСХМ (Ростовский институт самых хороших мальчиков) теперь называется Донским государственным техническим университетом, РИНХ (Ростовский институт начинающих хамов) преобразовался в Экономическую академию, РИИЖТ (Ростовский институт искателей женского тела) стал Университетом путей сообщений.
Идя по главной улице, я ощущал сдержанную мощь этого истинно русского города, который тащится вслед остальным городам Европы. Здесь полно рекламы западных компаний и товаров, в кинотеатрах показывают американские фильмы. Работа редакции «Комсомолки» также устроена по западному образцу, где основным является отдел рекламы и маркетинга, а журналисты являются лишь работягами-подсобниками. Приняли меня великолепно, с энтузиазмом и желанием участвовать в акции по созданию чучела, названного Дон Жуаном.
Заместителем редактора была Яна, женщина с трагически грустными цыганскими глазами, которая явно принадлежала другому времени и месту. Она закончила факультет журналистики в Питере, но вынуждена была вернуться в Ростов, чтобы ухаживать за больной матерью. Нужно было заниматься каторжной работой редактора ежедневных выпусков газеты, торчать допоздна у себя в кабинете, а хотелось свободы и открытых пространств. Ростов истощает ее провинциальной рутиной и крысиной возней за главенство не только среди высших губернских чиновников, но и в редакции газеты. В изданном за свой счет поэтическом сборнике она так написала о своем городе:
«Я ненавижу тебя, Ростов. Я не выбирала тебя, и чувствую себя здесь, в тебе, как незаконнорожденная дворянская дочь, насильно постриженная в монахини. Я хорошо знаю твои хитрости, твои повадки, твои улицы. Слишком хорошо. Окна грузных домов, пустые собаки на тротуарах. Забытые люди, которые спешат, словно минуты, - впустую. Грязные зимы, бросающие дождь вместо снега в мою честно протянутую шляпу. Вертлявые августы, круглые кошки на высунутых подоконниках. Каштаны умирают не своей смертью от смога. Ты - монстр. Ты выродок мира, из которого исчезла пейзажная лирика, исчезла как следствие, потому что ты и такие как ты раздавили пейзажи - причину. Ты надругался над великой рекой, женою своей, в твоем теле нет  чистой воды и чистых помыслов. Только меткая мерзость, что липнет к сапогам, как клевета к сердцу. Ты бесплоден, потому что не умеешь быть домом. И чайки над мучеником - Темерником похожи на последних индейцев, побирающихся в барах белой Америки. Когда я совершу побег из тебя, мои слезы не будут слезами тоски - это будет плач по утраченному времени».
Яна тосковала по мистическому Питеру, из которого я бежал, но мне кажется, больше всего она тосковала по ушедшей любви. Для новой любви недоставало сил и времени, но такие натуры не могут без нее жить. Любовь у них всегда трагична, как бывает с настоящей любовью, и я не сомневаюсь, что она еще Яну настигнет, как с роковой последовательностью она настигает меня.
Договорившись об устройстве на ночлег у одного из сотрудников редакции, я вновь отправился бродить по улицам. На речной пристани не было современных пассажирских лайнеров, фарватер Дона слишком мелок для их захода. Вместо них рядом с берегом бултыхались прогулочные катера и яхты, а к дебаркадеру пришвартовали плавучий ресторан, где гуляли кавказские люди. Рынок был огромный, но не мог похвастаться разнообразием и обилием продуктов сельского хозяйства. Преобладали все те же американские куриные окорочка, тушки индейки из тех же штатов, сыры из Германии, а также турецкие помидоры. Я измаялся в поисках бритвы, наконец-то купил станок фирмы «Жилет», со сменными лезвиями и по цене, в полтора раза превышавшей их цену в Нью-Йорке.
Потащила меня нелегкая и в месторасположение штаба Всевеликого Войска Донского, притулившегося пятиэтажным крылом к зданию бывшего горкома партии. По коридорам носились такие же чиновники и чиновницы, как и в соседнем здании, стрекотали на пишущих машинах секретарши, видно, дух компьютерного прогресса еще не дошел до казаков. Сам атаман, Виктор Петрович Водолацкий, уехал в аэропорт встречать делегацию зарубежных казаков, которые обещали финансировать открытие подобия кадетского корпуса, где будут обучаться казачата.
Принял меня у себя в кабинете широкоохватный Владимир Соронин с мощными плечами и кулаками, на таком только пахать. Но в его визитке было написано о хозяине нечто невразумительное: Начальник управления информации, идеологии и традиций казачества. Хорошо хоть не атаман или хорунжий по информатике и традициям. Мужику было далеко за 40, явно прошел он комсомольский и партийный контроль до того, как решил заняться карьерой в казачьем войске. Форма у него была такой же, как у обычного офицера, только звездочки четырехлучевые, а эмблемы на погонах изображали не мутантного двуглавого орла, а пронзенного стрелой оленя. Символика одна другой хлеще!
У казаков уже давно идет междоусобица по поводу атаманства и названия казачьих обществ. Помимо атамана Водолацкого, пошедшего на услужение власти и сделавшегося вице-губернатором, существует еще его противник, казацкий атаман Николай Козицин, которого администрация Бориса Ельцына не признала. Видимо, недостаточно прогнулся, подсуетился, да еще подписал с чеченцами договор о ненападении.
На врученном мне плакатике атаман Водолацкий был сфотографирован в темно-синей униформе с канительными галунами и эполетами. Похожа форма на генеральскую, с одним золотым квадратиком на погонах. Выше правого кармана у него прикреплен какой-то самопальный орден, а советско-коммунистическую сущность этого вождя донского казачества выдает университетский ромбик на кармане кителя. Герб Советского Союза просвечивает через синюю эмаль значка. Такие ромбики нам выдавали при окончании универа, как правило, прятались они в коробочку. Но партийные боссы, закончившие вузы по блату, никогда их с пиджаков не снимали, значки должны были служить символом высокой образованщины носителя. Значит, от советских звездочек атаман легко отказался, а от своего высшего образования не могёт.
Как и положено «отцу отечества», на плакате атаман держит на левой руке ребенка, а правая ладонь сжимает анкету казачьего референдума об их национальной принадлежности. Оказывается, старшины предложили общественности идею отделения станичников от русских в особую национальность – казаки. Только кому это нужно, кто играет на этих чувствах? Ну, конечно же – атаманы.
На листовке с портретом атамана написан лозунг: «За Веру, Дон, Отечество!» Нескладуха у казаков получается, ведь в предреволюционном лозунге: «За Веру, Царя и Отечество» казацкие мыслители заменили «Царя» на «Дон». Так какое же у атамана отечество, Дон или Россия? Наверняка идеолог казацкий здесь перешустрил, и я имел неосторожность этим  поинтересоваться. Посерел от ярости розовощекий Владимир Васильевич и перешел в наступление: «А почему ты распятие не носишь, коль православный?» - «Нет у меня привычки такой, ведь с людьми разных религий приходится общаться, не хочу их раздражать». Такой ответ еще больше взъярил недавнего партийца, и он принялся орать, что только православные могут быть русскими, а,  будучи без образка, я таковым быть недостоин.

Я вышел на свежий воздух еще в большем убеждении, что побывал у обыкновенных ряженых. Нет у них за душой ничего, кроме желания жить на халяву: раньше удобно было быть коммунистами, сейчас православными казаками, завтра они запишутся в евреи, если им хорошо заплатят, камилавки наденут вместо фуражек с околышами.
Попытка «Комсомолки» получить у властей разрешение на установку чучела не увенчалась успехом. Нас это не остановило, и журналисты решили поставить его на газоне возле кинотеатра. Позвав для съемок этого важного события две телевизионные компании, мы с большой помпой открыли новый символ города под названием «Дон Жуан».
Оставшийся вечер я посвятил прогулке по городу. Перед Парком им. Ленина юные наездницы предлагали своих лошадей напрокат туристам всего-то за 50 рублей, у нас же в Питере это удовольствие стоит значительно дороже.. Парень с мощными плечами и мобильным телефоном на тесемке предлагал прохожим сфотографироваться с удавом на шее. Познакомившись со мной, он загорелся желанием присоединиться к экспедиции, как только закончится курортный сезон. Я посоветовал Сереге заодно выучить английский язык и выправить заграничный паспорт. Я много встречал на своем пути подобных энтузиастов и всегда оставлял свой электронный адрес, но ни одного письма от них не получил. Серега не сделался исключением.

СОЧАРА

Переночевал я в офисе регионального директора «Комсомолки», с телевизором и халявным растворимым кофе. Заправив флягу крепким чаем, я приехал на автобусе до трассы, ведущей на Сочи. И принялся голосовать. Поток машин лился безостановочно, я ждал и час, и два, и три, и четыре, и пять, но никто не остановился. Я менял позиции, переодевался, писал на картоне обращения, но результатов никаких. До сих пор не могу понять, почему не нашлось ни одного любопытствующего или сердобольного водителя. Не могу сказать, что был у меня бандитский вид, либо похож я был на персону кавказской национальности. Просто в тот день навалилась на меня невезуха.
Наконец, я решил дойти до поста ГАИ, где надеялся с помощью милиционеров притормозить машину, ехавшую в направлении Краснодара и Сочи. Всего-то километров пять пешком по обочине, но поскольку рюкзак я вез на двухколесной тележке, подобной тем, с которыми дачники перевозят скарб, путь был нелегким. Обочины наших дорог, кроме того что бугристы и с раскрошенным асфальтом, еще и завалены выброшенными бутылками и прочим мусором. Таким образом, наши автомобилисты практически гадят под себя и внутри этой клоаки передвигаются.
Милиционеры отсоветовали мне отправляться в дорогу на ночь глядя. Ночь я провел на берегу пруда, недалеко от поста ГАИ, разбил палаточку, развел костерок, сварганил супец вермишелевый, куда покрошил колбасы соевой, «докторской» называемой. Эта колбаса безопасней «любительской» или «краковской», в которую часто подмешивают еще и говяжью тухлятину. Чаек заварил в том же котелке и порадовался, что вовремя «завязал» с алкоголем и куревом.
. Читал я об австралийке Джасмухин, приехавшей в Россию для пропаганды космического питания. В Краснодаре она навестила нашу «солнцеедку» Зинаиду Баранову, уже пять лет не принимающую пищу. Сама австралийка не ест уже 12 лет, энергию для жизни она берет непосредственно из космоса. Оказывается, на земле живут около  30 тысяч человек, которым для жизнедеятельности не нужно питаться обычной пищей. Правда это или ложь - не знаю, но сам иногда голодаю по сорок дней и чувствую себя прекрасно. …. 
Вспомнился разговор с казацким идеологом. Ну, из-за чего он бьется, цепным псом служит своим хозяевам, расправляется с конкурентами, которые тоже хотят урвать от  жирного пирога этих земных благ: машины, квартиры, дома, женщины, выпивка, жратва, а главное – власть? Наверное, у них и минутки не остается, чтобы вот так посидеть у костра и не бояться, что конкуренты жиганут пулю между лопаток, либо собутыльник топориком по башке приголубит.
Утром милиционеры посадили меня на КАМАЗ с незагруженной фурой. Петро ехал из Подмосковья, у него на лобовике и табличка картонная была прикреплена, где было написано «Пустой». Гаишники таких не останавливают – поживиться нечем, а вот загрузится в порту турецкими помидорами, тогда и пойдет отсчет взяткам дорожным шакалам. Помидоры он повезет в Казань, где их ждет хозяин груза, азербайджанец, который перепродаст их втридорога на рынке. Петя человек тертый, рисковый, но в этом купи-продай бизнесе принимает участие лишь в качестве перевозчика и за твердую цену, 500 долларов. Азербайджанец рискует значительно больше, ведь помидоры из Турции могут и не прийти вовремя, либо будут доставлены не в должной кондиции. По дороге от порта в Казань они могут испортиться, хотя и загружаются в дорогу недозрелыми. Здесь необходима цепочка азербайджанских торговцев от Турции до Казани, их взаимовыручка и взаимообязательность. Но они рискуют - и пьют шампанское!
Если кто-нибудь думает, что они потерпят конкурентов среди местных производителей помидоров в той же Казани, то очень даже ошибается. Магазины и рынки контролируются теми же азербайджанцами, и цена томатов будет такой, какую они назначат. И так со всем, что ввозится из-за границы - импортерам не нужны местные и дешевые продукты. Вот где корень зла и трагедия наших крестьян. 
В Сочи я никого не знал и даже не представлял, куда идти на ночлег. В редакции «Курортной газеты» приняли меня доброжелательно, да только новости им не были нужны, это был рекламный листок, и практически все новости они вытаскивали из Интернета. Зашел в редакцию еще одной газетенки с занятным названием «Правда – Матка», с заголовком полностью копирующим настоящую «Правду». Унылый редактор в заношенной клетчатой рубашке и тренировочных рейтузах с коленными пузырями сообщил, что газета его оппозиционная, да на ладан дышит так как его богатого спонсора недавно пристрелили. Правда, небесполезно было от него узнать, что самая мощная группировка в городе – это мэр города  с окружением, есть у него и газета «Сочи». Туда я и отправился.
Редакция газеты устроилась в подвальном помещении жилого дома. Журналисты уже разошлись, остался лишь завхоз Валера да вальяжная женщина Нина. Ее работой был просмотр всех программ телевидения и составления резюме о политической направленности того или иного канала, называется эта деятельность мониторингом. Результаты она доносила начальству, которое делало выводы о действенности пропаганды.
Завхоз редакции Валера манерами и статью походил на физика-теоретика, он действительно до пенсии работал инженером на элеваторе. Здесь же он был и завхозом, и строителем, перестраивая складское помещение в современный офис, оборудованный компьютерной связью и большим конференц-залом. Валера на свой риск, без дозволения хозяина газеты, оставил меня на ночевку в подвале. А еще он пригласил меня с Ниной в ресторан, где мы могли заказывать все, что душа пожелает. Душа моя парила от счастья общения с красивой женщиной, а желудок пожелал чебуреков и хинкали.
Валера с Ниной пили водку, я удовлетворялся кофе и «боржоми», при этом выспрашивая о перспективах проходящего в городе кинофестиваля «Кинотавр». Его еще в 1991 году запустил умник Марк Рудинштейн (глупые евреи мне не встречались) как суррогат фестиваля в Каннах. С тех пор он умудряется ежегодно собирать в Сочи широко известных   киношников.
Занимательно, что главный приз в стартовом для фестиваля 1991 году завоевал фильм «Сукины дети» режиссера Леонида Филатова. Детище Рудинштейна финансируют газовики и нефтяники типа Абрамовича, Березовского, так что у него хватает денег, чтобы пригласить в качестве членов жюри Глеба Панфилова, Олега Табакова, Владимира Войновича и Карена Шахназарова. А вот чем славен председатель жюри Рустам Ибрагимов, мне неведомо.
. Сейчас у кинофестиваля два главных приза: «Золотая роза» и «Гран-при», а мэтрами российского кино остаются Никита Михалков, Эльдар Рязанов и Сергей Рогожкин. Я много смотрел в Нью-Йорке американских фильмов и считаю наших мастеров кино отнюдь не хуже тамошних, у них побольше души и юмора. Особенно люблю смотреть юмористические серии Рогожкина об особенностях национальной охоты, рыбалки и т.д. Однако наши устроители кинофестивалей очень далеки от уровня подобных праздников Великой Иллюзии на Западе, особенно от американского «Оска
Утром я встретился с Володей, главным редактором и директором газеты, который не только знал о моей ночевке в редакции, но и походе в ресторан с его сотрудниками. Похоже, Нина информировала его не только о содержании телевизионных передач. Тем не менее, он с энтузиазмом поддержал идею постройки чучела в садике перед редакцией. Пригласил  местных телевизионщиков, а также всероссийскую программу «Времечко» на действо открытия чучела, которому я дал кличку Сочара.
Соседом у него оказался памятник слесарю-сантехнику на газоне перед управлением ЖЭК города. Бронзовый «Петрович» изображен вылезающим из канализационного колодца с выхлестывающим дерьмом, а в руке у него крышка люка с юбилейной датой основания этой городской службы, «80 лет ЖЭК». Неслабо сделано, говорят, лепили сантехника с фигуры начальника ЖЭКа. Он приезжал на работу в шикарном джипе «чероки», но видок у него был весьма озабоченный, неприятели хотели сместить его с этого доходного места и свергнуть туда, откуда вылезал Петрович. Вообще, водоснабжение и канализация города налажены еще хуже, чем в Ростове-на-Дону. Холодная вода в трубах появляется лишь в ночное время, и на день ее закачивают в специальные емкости. Город пропах нечистотами, так что памятник поставлен очень даже по делу, большому.
Прогулка по городу всколыхнула воспоминания о моем визите в Сочи много лет назад, был я тогда аспирантом и возвращался из Еревана в Ленинград. Мы договорились с Наташей, что она пришлет из Москвы телеграмму до востребования на почтамт о своем приезде в Сочи. Я так и не дождался тогда любимой и жизнь пошла другой колеёй.
Теперь-то я убеждаюсь, насколько верна поговорка: чем хуже – тем лучше. Ведь как здорово, что мне так не везло в любви, что проваливались проекты и не издавались книги, зато сейчас я жив, люблю, любим и могу писать эти строки. Жизнь прекрасна, справедлива, и каждый получает по заслугам.
Недавно я позвонил прежней любви в Москву. Сиделка сообщила, что Наташа несколько лет как находится в шизоидном состоянии, никого не узнает и грозится покончить с собой. Ее мама тоже когда-то выбросилась с балкона, так что от судьбы-генетики никуда не денешься.
Пассажирский порт был полупустым, не было и причаленных лайнеров, да и сам город находился в летаргическом состоянии. Оживленной была лишь нижняя эспланада вдоль загаженного пляжа, с множеством ресторанов и кафе, вход куда был мне заказан за неимением наличности. Местные развлекатели предлагали туристам сфотографироваться с мартышками-попугаями в руках, можно было засняться и за рулем блестевшего никелированными деталями мотоцикла Харлей-Давидсон. Серега, владелец этого реставрированного шедевра, ежегодно приезжал сюда из Саратова, чтобы за лето заработать денег на год жизни в провинции. Удивительно, что находилось множество отдыхающих с неодолимым желанием хоть на минуту почувствовать себя крутым хозяином жизни.
Менее требовательные к жизни искатели приключений фотографировались на спине двугорбого верблюда, либо взлетали в небо на резиновой катапульте, прикрепленной к железным столбам. Захламленные пляжи разделены железобетонными волнорезами, используемыми для рыбалки и для секса по ночам. Все это до зубной боли советское, провинциальное, как было и в мои времена до отъезда в США.
С советских времен остался и музей Александра Островского, автора самой советской книги «Как закалялась сталь» о жизненном становлении комсомольца Павки Корчагина. Перед музеем установлен памятник писателю с книгой в руке. Эта книга, в отличие от произведений Достоевского и Толстого, была обязательной в нашей школьной программе. Мне и тогда было жалко Павку, который ради идеи мировой революции расстался с первой гимназической любовью Тоней Тумановой. В борьбе с буржуазией и разрухой Павка становится инвалидом и заканчивает жизнь в одном из санаториев Сочи, где из последних сил пишет книгу своей жизни. Николай Островский практически списал героя с себя, он на смертельном ложе писал книгу о своей революционной борьбе за счастливое будущее человечества. Только его собственная жизнь оказалась кошмаром, а великолепно звучащий лозунг: «Жизнь нужно прожить так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы», сейчас звучит приговором для нескольких поколений людей, отдавших свои жизни за идею коммунизма. Неужто они отдали свои жизни ради фальшивой идеи? Или эта идея когда-нибудь все-таки восторжествует?
Я спросил проходивших мимо памятника молодых людей, знают ли они, кем был Николай Островский? Ответ был негативным. Они спешили на просмотр фильмов кинофестиваля, где надеялись увидеть своих кумирных Олегов, Меньшова и Янковского, Ольгу Конскую, а также завоевавшую нынешний приз «Золотой розы» Екатерину Гусеву. Мне они были незнакомы, мои кумиры давно сошли со сцены. Последним я видел американский культовый фильм «Матрица» и был в ужасе от идиотизма виртуального мира. Пусть уж наши ребята под водительством Марика Рудинштейна резвятся, хотя и в них заложена матрица Голливуда, и скачут они под чужую дудку.
Интервью для газеты брал у меня Вазген, молодой журналист, приехавший недавно из Абхазии. Жить там очень плохо, работы нет, особенно для творческих людей, но и здесь особенно вольно не попишешь. Редактор Володя закончил военно-политическую школу в Львове, потом служил политруком в Карелии, а сюда перетащили его друзья. Издавали они газетенку для пенсионеров «Старшее поколение», а потом его перебросили редактировать «Сочи». Несомненно, газета придерживается официальной ориентации и слова не может вякнуть против городских властей. Это как в песенке Утесова: «Все хорошо, прекрасная маркиза …». Но у него сейчас вилла на берегу моря, а для родителей получил трехкомнатную квартиру. Он и отправил меня туда на ночевку вместе с родителями, переехавшими сюда из Украины. Выхлопотал он им и российскую пенсию, но мама плакалась мне, что денег на жизнь не хватает, особенно с овощами трудно. В каждой из комнат было по цветному телевизору, микроволновая печь и новенький телевизор на кухне. Сын редко здесь ночевал, на вилле ему не надоедала с вечными жалобами маманя. Здесь богатые тоже плачут.
Узнав о моих планах двигаться дальше, в Абхазию, Володя предложил мне поехать вместо него на свадьбу своего друга в деревне Калдахвара. На своем пригласительном билете он приписал: «Извини, Боря, приехать не могу, прими вместо меня моего друга, Анатолия. Сам приеду позже». В такой роли я и отправился в солнечную Абхазию.

ЧЕРНОМОРЫШ

На окраине города я попросил милиционера посадить меня на любой транспорт южного направления. В Абхазию ехало немного машин, в основном это были курортники, решившие, что в этой разоренной гражданской войной республике жизнь дешевле, чем в Сочи. Подвез меня к границе милиционер в штатском, который до недавних пор жил в Абхазии, но даже стражам порядка там приходится голодно, взять штраф не с кого, все нищие.
Перед границей между Россией и Абхазией раскинулся рынок, где продают все, что нельзя достать в новой и независимой стране, которую никто не признает. Здесь «челноки» закупали российские товары и волокли через границу в Абхазию, где и продавали с какой-то выгодой, этим и жили. В самой республике ничего, кроме цитрусовых, не производилось и не экспортировалось.
Людские потоки лились туда и обратно, причем до границы нужно было пройти порядка километра, так что хорошо, что мой рюкзак был устроен на тележке. Автотранспорт двигался отдельной трассой, а здесь толпа шла на своих двоих, правда, к услугам мелких коммерсантов были грузчики с двухколесными тележками. Было что-то унизительное в этом шевелении и перемещении по некогда свободной от внутренних границ стране. Теперь это рай для таможенников и пограничников, паразитирующих на несчастье народном.
Мало в этом плане изменилось здесь с тех пор, как юный поручик Михаил Лермонтов ехал из России воевать с горцами Кавказа в наказание за стихотворение «На смерть Поэта». Воевали мы тогда с горцами несколько десятилетий, так же неумело и с большими потерями, как и сейчас. Так же воровали интенданты, а звания и чины офицеры с чиновниками получали не по заслугам, а по степени близости к начальству. Так же правительство преследовало честных людей, истинных патриотов, болевших за судьбу родины. Вот и вырвалось у поэта:
Прощай, немытая Россия,
Страна рабов, страна господ,
И вы, мундиры голубые,
И ты, им преданный народ.
Как и нынче, во времена Лермонтова в голубые мундиры обряжались полицейские. Насмотрелся я этих мундиров, только они сейчас рядятся в костюмы от кутюрье либо в камуфляжную форму. Такого количества милицейских, гебешников и эмчеэсников не знавала еще Россия. Наша власть сплошь состоит из бывших комсомольских и партийных работников, которые теперь даже заходят в церковь и любят, любят, любят Россию. Очень современно звучит А. М. Жемчужников:
Но те мне, Русь, противны люди,
Те из твоих отборных чад,
Что, колотя в пустые груди,
Все о любви к тебе кричат.
Противно в них соединенье
Гордыни с низостью в борьбе
И к русским гражданам презренье
С подобострастием к тебе.
Противны затхлость их понятий,
Шумиха фразы на лету
И вид их пламенных объятий,
Всегда простертых в пустоту.

 Российские пограничники лишь мельком взглянули на мой паспорт, абхазы также не затруднили себя проверкой моих вещей. Наверное, и ёжику было ясно, что не выгляжу я контрабандистом и наркодилером. На площади перед пограничным постом выстроились маршрутные такси. Не составило труда найти одно из них, идущее до поселка Калдахвара. Шофер Сережа, красавец-мужчина с благородной сединой и степенными манерами, устроил мой рюкзак в кузов прицепа, куда складывали пожитки и другие пассажиры.
Я обратил внимание еще на одного мужчину столь же располагающей внешности и разговорил его. Давид сопровождал в регулярных челночных поездках жену, но лишь в качестве грузчика. Он был одним из немногих грузин, оставшихся в Абхазии после поражения Грузии в войне с этой маленькой республикой. Грузин принудительно выселяли из собственных домов, либо они бежали от расправы опьяненных победой абхазов и чеченцев-добровольцев. Давиду разрешили остаться, поскольку жена его была абхазка, тем более, что соседи поручились за его лояльность к новым властям.
Везли супруги из Сочи в Гагру два мешка репчатого лука, там его и будут распродавать. Ну и ну - значит, абхазы и лук не умеют выращивать! В Гагре вышло большинство пассажиров, вместе с грустным Давидом, бывшим когда-то горным инженером, а сейчас носильщиком лука при жене-коммерсантке. Я помог им доставить груз до прилавка местного рынка и продолжил путь.
Разбитая, не ремонтируемая с советских времен дорога повернула в горы, шофер был виртуозом выруливания между колдобин, да еще с груженым прицепом. Узнав, что я приглашен на свадьбу Бориса, соседа по улице, шофер Сережа отказался взять с меня деньги за проезд.
На этот праздник собралось полторы тысячи гостей, в основном родственников и коллег жениха по милицейской работе. Я долго ходил в поисках жениха или тамады, чтобы вручить свою верительную грамоту. В конце-то концов Борю я нашел в окружении коллег, переодетых в гражданскую одежду, в которой они чувствовали себя неуютно. Жених обрядился в мятый пиджачок и белую рубашку без галстука, столь же поношенными были его брюки в полоску и лакированные туфли. Был он капитаном ГАИ, так что к моему документу-письму от Володи он отнесся внимательно. Конечно же, он был рад видеть у себя на свадьбе приятеля своего друга, но особенно его восхитило то, что у меня был фотоаппарат, и я мог заснять этапы свадьбы. Так что с места в карьер я приступил к работе.
Допустили меня даже в комнату невесты. Как прекрасны женщины в свадебных нарядах! Оказался на свадьбе даже один всадник в папахе и бурке, но лошадка его была уж очень затрапезной, да и сбруя  ветхой. Я не замедлил на нее забраться, но уздечки кобылка слушалась плохо, напуганная окружающей толпой, она и сама пугала непривычных к лошадям гостей. По древней традиции всадник должен был въехать по лестнице на второй этаж дома, но ничего хорошего из этого не получилось – лошадь прянула на полдороге и, сломав перила, рухнула вниз вместе с всадником.
 Под навесами были расставлены столы с лавками, посуду несли со всей деревни, во дворе разделывали туши быков и варили мясо в котлах. Меня усадили на почетное место, рядом с высшими милицейскими начальниками и русскими гостями из Сочи. Рядком сидели старики, украшенные орденами и медалями. Женщины сидели в отдельном павильоне, куда я и отправился позже.
На столах в основном выставили вино, купленное в магазинах соседнего Сочи, а домашнего вина мало, вероятно, абхазы за время независимости отвыкли от виноделия. Своими знаниями об Абхазии я обязан сыну этой страны Фазилю Искандеру, которого считаю самым лучшим юмористическим писателем «застойной» эпохи. Он описывал свое детство, когда на этой земле главной культурой был табак, сейчас никто его здесь не выращивает, виноградники тоже запущены.
Я ожидал на свадьбе знаменитых кавказских шашлыков, но, вероятно, секрет их приготовления был утерян. Кроме вареного мяса подали сыр сулугуни, лепешки и зелень, да еще и колбасу варенную, так что разносолами не баловали. Да и как на полторы тысячи гостей их наготовишь. Конечно же, самым великолепным был копченый овечий сыр, его жалкое подобие продают у нас в Питере тоже под названием сулугуни, но сделан он из коровьего молока.
Произносилось множество тостов, в основном на русском языке, но поскольку я человек непьющий, мероприятие это было скучновато. На мне еще была задача фотографировать почетных гостей, так что пришлось ходить по рядам и знакомиться с очень благожелательными абхазами. Отделившись от Грузии, они все надежды возлагают на присоединение к России.
В стоявшей в стороне компании молодежи одетый в пеструю рубашку чернявый парень привязался ко мне с просьбой поснимать моим фотоаппаратом. Я ему отказал, и тогда этот хлюст принялся кричать, что я не уважаю его народ, причем его руки совершали пассы вокруг меня. Отвязавшись от этой липучки, я вскоре обнаружил отсутствие фонарика в ременном чехле, а вор затерялся в толпе.
Возле сеновала ко мне подошел русский мужичок, бедно, но аккуратно одетый, в желтых резиновых сапожках и бейсбольной кепке. Назвавшись Колей, он попросил меня пройти в сарай с инвентарем. Заинтригованный этой таинственностью, я последовал за ним. Усевшись за стол с остатками пищи, желтосапожник закурил «Приму» без фильтра и сообщил, что его здесь содержат в качестве раба. Наслышанный о наших ребятах, годами содержавшихся в чеченском рабстве, я возгорелся желанием помочь Коле, тем более я только что познакомился с заместителем министра внутренних дел Абхазии. Коля грустно улыбнулся и заверил, что здешняя милиция прекрасно знает о нем и множестве других рабов, живущих на подворьях абхазцев. Ведь и жених, сын хозяина этого дома, тоже милиционер.
– Но ты ведь можешь дойти до границы и просить русских пограничников спасти тебя от рабства.
 – Паспорта у меня нет, да и родные в деревне под Ельцом меня уже забыли.
- Коля, ну давай я свяжусь с программой телевидения «Жди меня», они будут рады тебе помочь.
- А что мне там делать, говорят, колхоз-то давно разогнали.
Так и не поняв, что могу для него сделать, я отправился по своим фотографическим делам, а Колю хозяйка пригласила к столу, где гуляли русские гости. Она догадалась о нашем разговоре, и, улыбаясь, сообщила, что сама неоднократно предлагала Коле связаться с телевидением и сообщить о его судьбе, но он каждый раз отказывался. Ссылался на то, что в деревне он давно никому не нужен.
Позже я встречался еще с двумя рабами. Первый был башкиром, жившим у хозяев более двадцати лет. Распространенный среди горцев полиартрит согнул его в три погибели, но он продолжал пасти овец недалеко от сакли. Другой же раб был совсем плох, заросший щетиной и коркой грязи. Он лежал в брошенной хозяевами сакле, где не было ни радио, ни телевидения. Ежедневно старуха-хозяйка приносила что-то поесть и сигареты. Дима смутно помнил свою жизнь на Вологодчине, но так и не поведал мне, каким образом оказался здесь.
У меня сложилось подозрение, что эти люди прятались здесь от своего темного прошлого, зная, что абхазы своих рабов не выдают. Но рабами они были добровольными, никто не подрезал им сухожилий и не вживлял свиной щетины под пятки, как описано Л. Н. Толстым в «Кавказском пленнике». Эти люди были рождены рабами, и жизнь их привела на нужное им место: здесь не нужно было строить планов, содержать дом и семью. У раба за все отвечает хозяин, он его содержит на всем готовом, наказывает, но и поощряет. Здесь раб всегда сыт, пьян и нос у него в табаке. Не уверен только, что обеспечивают его и сексом. Наверное, во многом нынешняя трагедия русского народа состоит в том, что он лишился предсказуемого рабского состояния, в котором пребывал в течение 70 лет советской власти. Всего-то в свободном состоянии он пребывал с 1861 по 1917 год, так что нам еще маяться и маяться в нескольких поколениях, чтобы избавиться от рабского прошлого. Пример тому - библейские евреи, сорок лет искавшие в пустыне Землю Обетованную.
Веселый абхаз по имени Виктор сам подошел ко мне и предложил переночевать у него дома. Оказывается, шофер автобуса рассказал ему, что я ищу ночлега, и Виктор решил помочь. Он показал видневшуюся в расщелине гор крышу сакли и посоветовал отнести туда рюкзак, а потом вернуться к веселящейся компании. Подустал я от веселья и с удовольствием потопал в горы.
Блажен тот, кто родился и живет в этих местах. С холма открывался великолепный вид на отроги Кавказского хребта. В долину сбегали веселые ручьи с кристально чистой водой и плещущейся в ней форелью, а на западе под лучами заходящего солнца голубело в дымке Черное море. Но не были  здесь счастливы люди, у каждого оставалось при себе оружие, и они были готовы  опять воевать с ненавистными грузинами.
В сакле меня встретила девочка лет двенадцати, она плохо говорила по-русски, но поняла, что я гость, и устроила постель на веранде. Чуть позже пришли родители, Виктор лишь немножко был под хмельком. За восемь лет проживания в Москве он перетрудил печень и сейчас пил только разбавленное вино. В столице у него жила дочка, вышедшая недавно замуж и приезжавшая сюда погостить с маленьким сыном. Уже более десяти лет прошло с тех пор, как закончилась война с Грузией, но у Виктора остался в доме автомат, с которым он должен был явиться на сборный пункт при нападении грузин.
Маленькая Манана никогда не ходила в школу, за отсутствием оной в деревне, не было здесь ни почты, ни больницы. За последнее десятилетие после войны с Грузией деревня Калдахвара погрузилась в средневековье. Правда, было электричество и телевизор, но и то потому, что Россия обеспечивала абхазов энергией бесплатно. Зарабатывал Виктор на жизнь вождением маршрутного автобуса, а еще выращивал клубнику, которую сдавал перекупщикам по 30 рублей за килограмм. В этом году он уже собрал 600 килограммов, а еще сушил фрукты для базара, были корова и овцы, так что жить можно. Манана вряд ли будет где-то учиться, но зато из нее выйдет хорошая жена и хозяйка, уже сейчас она сама готовит пищу для семьи.
Узнав на следующий день о брате Виктора, который разводит породу длиннорогих коз, я решил навестить этого селекционера. Вспомнилась при этом повесть Фазиля Искандера «Созвездие козлотура», где фигурировал гибрид домашнего козла и самки дикого горного тура. Насколько помню, продукт этого скрещивания отказывался давать потомство.
В отрогах Скалистых гор США я знавал парня, выводившего породу вьючных коз, способных переносить большие грузы для туристов. Те козы приносили ему приличный доход и признание в научных кругах. Ну а чем занимается местный селекционер?
Сакля Левона устроилась под линией высокого напряжения, на что я и не преминул обратить внимание козлятника, когда он продемонстрировал своих длиннорогих и длиннобородых красавцев. Я намекнул, что электрическое поле может влиять на наследственность не только коз, но и самого хозяина. Левон весело заржал и заявил, что поле действует в правильном направлении – у него пять детей и множество внуков. Моя шутка о том, что, по крайней мере, у него самого могут вырасти рога, эффекта не имела. Левон просто ее не понял, ведь женщины здесь воспитаны в строгости.
На следующий день он отправлялся пасти стадо  коз и предложил мне прогуляться вместе на альпийские луга. Предложение было заманчивым, но Левон предупредил, что отправляется он туда на пару месяцев, а самому мне тропу обратно не найти. С ним в горы отправлялся его собственный русский раб, тихонький мужичонка лет пятидесяти, питавшийся за соседним столом. Я настолько был занят вкуснейшим мацони, а также копченым сыром сулугуни, что только в конце обеда обратил на него внимание. Он подмигнул, и мы вышли на склон горы покурить. Как я и ожидал, мужичок пожаловался на хозяйские притеснения и попросил сообщить куда-нибудь наверх о своем рабском житии.
- Витя, так ты же все лето проведешь можно сказать в России. Ты что, не можешь оставить своих коз вместе с хозяином и перейти к русским? – удивленно воскликнул я.
- А чё мне бежать, если башлей нема. Хозяин и за курево, и за выпивку высчитывает, только харч у него бесплатный – уныло запыхтел сигаретой раб. Ну что здесь сказать, комментарии излишни.
Вернувшись в Питер, я рассказал эту историю нашим бомжам из ночлежки на Синопской набережной. Там двадцать человек теснятся в сыром подвальном помещении, по ним ползают вши, а ночами одолевают крысы. Они слушали, затаив дыхание, о райской горной стране Абхазии, где можно пить вино каждый день, есть сулугуни, а мыться в горных ручьях. Если бы хватило сил, они бы скопом отправились в эту страну обетованную.
Но вернусь к нашим баранам, то бишь - козам. Получив в дорогу бутылку мацони, я поднялся от сакли Левона еще пару километров по серпантину дороги и оказался в армянской деревне. Они поселились здесь после 1914 года, когда турки вырезали в окрестностях Арарата полтора миллиона армян.
Более нищей и грязной деревни я не видывал даже в российской глубинке. В отличие от каменных абхазских домов, сакли здесь были глинобитными, а крыши покрыты смесью навоза с тростником. Почему-то во дворах у них жило множество свиней, барахтавшихся в глине, с навозом перемешанной. Электричества досюда не дотянули, так что освещались лачуги керосиновыми лампами. Крестьяне были одеты в какие-то обноски, а лица их ничего не выражали, даже удивления от появления чужака. По-русски никто не понимал и не говорил, улыбаться они также не умели, даже дети. Я в ошалении покрутился на перекрестке дороги, но дальше идти не решился, боясь оказаться еще в более неприветливом окружении.
Вернувшись в саклю к Левону, я поделился с ним наблюдениями, а он заговорчески подмигнул и прокомментировал: «А ты зря дальше не пошел, там живут Адвентисты Седьмого Дня. Для них мы все погрязшие в грехе безбожники. Они, проходя мимо моей сакли, плюются. Исчадие ада я для них. Армяне же вообще вниз не спускаются, они считают, что резня до сих пор продолжается. Мы их и на войну с Грузией не брали, толку с них никакого. У них вся деревня – вырожденцы, мутанты». На прощание хозяйка завернула мне в тряпицу круг так понравившегося мне копченого сулугуни и пригласила навестить их дом осенью, когда Левон вернется с летних пастбищ.
Следующий день я посвятил прогулкам по горам и строительству пугала на огороде Виктора. Он признал это сооружение чрезвычайно полезным и отрядил Манану мне на помощь. Истосковавшись по человеческому общению, эта горянка везде сопровождала меня и впитывала каждое русское слово. Витя был доволен тем, что я обучал ее также русскому письму, наверное, он с удовольствием оставил бы меня в качестве раба, но я не пил и не курил, так что не очень меня и закабалишь. Недавно в деревенском сельсовете всем желающим поменяли советские паспорта на русские, так что тихой сапой мы отчекрыживаем Абхазию от Грузии. Поэтому-то и любят нас, до поры до времени.
Я даже не знаю, почему не остался в гостях дольше, свадьба должна была длиться еще неделю. Жених передал через Виктора приглашение приходить и веселиться ежедневно, но я не хотел злоупотреблять гостеприимством. Кроме того, только в Сухуми я мог проявить и напечатать его свадебные фотографии.
С утра жена Виктора напоила меня чаем и завернула теплые лепешки к сыру, горячий чай был налит в мою австралийскую фляжку. По утрамбованной овцами тропинке я спустился к железнодорожному полотну и по шпалам дошел до ближайшей железнодорожной станции Ашыцра. Электричка Сочи - Сухуми  ходила один раз в сутки, но и в ней народу было мало. Кроме нескольких пенсионеров, в вагоне ехали еще и «крутые» бизнесмены – везли сдавать в Сухуми пустые бутылки. Вероятно, электричка была дружеским подарком от русских бомжей своим абхазским коллегам, и она долго была их жилищем на запасных путях станции Сочи. Стекол не было ни в одном окне, двери были не во всех вагонах, с полов линолеум был содран, а часть сидений пошла на растопку костров. Тем не менее, поезд двигался, останавливаясь на станциях с такими экзотическими названиями как Цкуара, Псырцха, Новый Афон, Эшера и т. д.
Забредшему на всякий случай в вагон контролеру я объяснил, что еду по миру автостопом, поэтому платить за дорогу не имею права, это было бы нарушением моего статуса. Контролер почему-то согласился с этой странной формулировкой и отошёл. Возможно, он контролером-то и не был, а просто нацепил красную повязку в надежде слупить с русских лохов денежки. Здесь каждый себе контролер, власти практически нет, а милиция выживает только поборами с населения.
Наконец поезд дотащился до развалин, бывших когда-то вокзалом, из вагонов высыпала толпишка пассажиров, сошел и я, сразу окруженный роем крикливых таксистов. Успокоил я их просто, заявив, что иду туда - не знаю куда, ищу то - не знаю что. Рожи у них вытянулись, а я тоже вытянул впереди себя трость и прошествовал к газетному киоску. Газеты и журналы там были только на русском языке, может, и есть там газета на ихнем языке, но не видел, врать не буду. Киоскер сообщил, что самая читаемая здесь газета, - это «Эхо Абхазии», купив ее на наши русские деньги (других здесь нет), я нашел адрес редакции, туда и отправился.
Пришлось троллейбусом добираться до Нового района, и на перекрестке возле поста ГАИ, мне показали двухэтажное здание типографии, где и располагалась редакция. Явился я туда раньше всех, так что редактора пришлось ждать, сидя на теплых ступеньках крыльца. Сидел, глядя на соседние многоэтажные дома, заселенные лишь наполовину либо на треть. Ведь половина, если не больше, жителей Абхазии были грузины, которые после войны 1991 – 1993 годов вынуждены были бежать из республики. Также бежали от войны и безработицы многие русские жители города. Некоторые дома, пострадавшие от артобстрелов сначала грузин, а потом абхазцев, брошены, уже успели зарасти иван-чаем и ракитами. Электричество подается сюда нерегулярно, как и холодная вода, ну а о горячей все давно забыли. Я не видел по дороге ни одного действующего предприятия, кроме магазинов, кафе и рынков. У нас, русских, есть выражение: «Все хорошо, лишь бы войны не было». Так вот, здесь до сих пор теплится война. Абхазия перекрыла Грузии главную железнодорожную магистраль из России в Тбилиси, Грузия же объявила бойкот мятежной республике. Если учесть, что Россия формально не признала независимость Абхазии, то и торговать она с нею не имеет права без разрешения Тбилиси.
Наполненная когда-то сотнями тысяч курортников, Абхазия сейчас обезлюдела, отдыхающие боятся ехать в страну, где нет легитимного правительства, не работает нормально почта, санатории закрыты из-за отсутствия персонала и нормальных санитарных условий. Беда.
Наконец-то появился на крыльце мужчина, внешностью очень похожий на редактора, таковым он и оказался. Виталию Шария было лет под 50, коренастый, с усиками на интеллигентном от очков и частого думания лицом. Одет небрежно, как все хронические холостяки. Вначале он опешил от моего интенсивного представления, но, будучи журналистом, почел за лучшее пригласить меня в редакцию, размещавшуюся в одной комнате этого полупустого здания. Был Виталий и за секретаршу, и за журналиста, и за редактора, и за ответственного секретаря по номеру. В редакции кроме него еще числился шофер-распространитель газеты. Правда, заходил иногда в редакцию начинающий журналист мощного сложения и с соответствующим именем – Беслан. Иногда, в случае спешки, Виталий приглашал поработать корректоршу со знатным отчеством – Энгельсовна.
Редактора одновременно ошарашило и восхитило мое страннейшее предложение построить в этом разоренном городе огородное пугало. «Да у нас жизнь - сплошное пугало» - весело заявил мне Виталий. Но у меня за душой не оказалось более конструктивной идеи, пришлось ему удовольствоваться тем, что было предложено. Виталий сейчас же вспомнил о соседнем детском доме, где ребятишки были бы счастливы поучаствовать в этой акции. Туда мы и отправились.
Детдом был устроен в доме женщины, потерявшей мужа при артобстреле Сухуми, и не грузинами, а своими, абхазцами. Был контужен тогда и ее сын, с тех пор мучается легочными и кожными болезнями. Бездомные ребятишки сами находили дорогу к ней, Людмила их мыла и обстирывала, но не всегда могла накормить. Власть предержащим было не до детей, ими занимались такие сердобольные люди, как Люда, а также западные благотворители. Рядом с развалюхой Людмилы высился вновь возведенный дворец с импортными автомобилями во дворе, где во время нашего визита хозяева жарили шашлыки. За все годы существования детского дома они ни разу не поинтересовались судьбой детей, не предложили помощи. 
Семеро ребятишек в возрасте от пяти до двенадцати лет сидели за общим столом и питались пшенной кашей с постным маслом. Одеты они были в разношерстную одежду «секонд хенд», которую носит сейчас половина России. Выйдя на улицу, они принялись обдирать недозрелые груши и строить огородное пугало, названное Годзиллой. На встречу с детьми Виталий пригласил съемочную группу телевидения, которая и запечатлела трапезу детдомовцев. А Людмиле еще предстояла встреча с немецкими благотворителями, финансировавшими ремонт дома и строительство столовой для детей.
 У половины детдомовцев были живы родители, но воспитанием детей они заниматься не могли, в связи с отсутствием родительского инстинкта. Безработица и алкоголь превратили их самих в бомжей, промышлявших на помойках. Здесь же, худо-бедно, Людмила изворачивалась и содержала детей за счет гуманитарной помощи. Эта хрупкая женщина исхитрялась даже приглашать учителей, которые бесплатно давали уроки грамотности этим детям, ведь школы в мятежной республике практически не работали. Мы надеялись, что демонстрация детдома по телевидению хоть немножко поможет существованию этого богоугодного заведения.
На постой Виталий определил меня в квартиру своей тетушки, на той же площадке пятиэтажного дома, где жил сам. Большинство квартир в нем пустовало, он еще присматривал за тремя квартирами соседей, уехавших на заработки в Россию. Холодная вода подавалась сюда всего на два часа, за которые нужно было заполнить емкости впрок, конечно же, зимой согревались только электрообогревателями. Пенсий власти ни пенсионерам, ни инвалидам не платили, медицинского обслуживания почти не существовало.
Виталий родился в Сибири от абхазского отца и русской матери, где провел детство, но позже вернулся на родину предков. В советские времена он возглавлял в газете «Советская Абхазия» отдел партийного строительства. Как и большинство абхазцев, он не принял националистические идеи Звиада Гасмахурдия, первого президента независимой Грузии. Даже в советские времена Абхазия стремилась выйти из состава Грузии и присоединиться к России. Когда же она провозгласила независимость от южного соседа, Грузия ввела сюда войска и началась война Абхазии с Грузией, в которой принимали активное участие чеченские боевики. Оставив Сухуми, абхазцы отошли в район Гагры, откуда начали вести активные действия против грузинской армии. В конце концов, абхазцы вновь блокировали Сухуми, подвергнув его активному артобстрелу. Грузинская армия, во многом состоявшая из бывших заключенных и наркоманов, вынуждена была оставить территорию Абхазии. Опасаясь репрессий, с нею бежало и грузинское население республики.
Мне было непонятно, каким образом крошечная Абхазия сподобилась победить столь большую по сравнению с ней страну. Грузин нельзя ни в коем случае назвать трусами либо не умеющими воевать. Ведь не случайно среди солдат, воздвигших победоносный красный флаг на купол Рейхстага, был грузин Милитон Кантария. Виталий согласился с этим доводом, но заявил, что в отличие от грузин, абхазцам некуда было деваться, они защищали свою землю, грузинам же было куда бежать.
Виталий принимал участие в той войне в качестве корреспондента, как положено, с автоматом и прочим воинским снаряжением. Сейчас в Абхазии, помимо его газеты, существует еще официальная правительственная газета со штатом в десять человек. У Виталия нет компьютера, чтобы материалами из Интернета заполнять полосы каждого номера. Ежедневно он отправляется в газетный киоск и покупает наиболее интересные газеты и журналы, потом делает вырезки, из которых и монтирует полосы. Во всем городе я так и не смог найти подключенный к Интернету компьютер, кроме офисов «Фонда Сороса» и  «Врачей без границ». Здесь и телефон-то чаще молчит, чем работает, а о мобильниках люди только слышали, но не видели.
Свои впечатление о резне между грузинами и абхазцами Виталий изложил в книжке «Война без мира», которую мне и подарил. Читать ее было страшно и любопытно, ведь большинство солдат было добровольцами. В рассказе «Дезертир» автор описал моральную дилемму парня, который лишь наполовину абхазец и в любую минуту может перебраться через воображаемую границу в сравнительно мирную Россию, где его ждет мать и мирный труд. В Абхазии его ждут смертельная опасность и даже смерть в любую минуту, да и жил он в Сухуми всего пару лет. Но как же он может бросить друзей, также рискующих своими жизнями. Герой с полдороги домой возвращается в свой отряд, где геройски погибает в последние часы войны.
Особенно тронул меня рассказ «Ошибка минера», о юном солдате-минере, который будучи в разведке, наступил на контактную мину. Мина при этом щелкнула, и он понял, что если поднимет ногу, то произойдет неминуемый взрыв. Даже если он попробует совершить гигантский прыжок в сторону, солдата в полете настигнет взрыв. Смерть придет и от усталости нахождения на месте, когда он упадет и освободит чеку мины. Несомненно, перед ним промелькнула вся жизнь, с которой надо было попрощаться, но и продолжать надеяться на лучшее. Третий вариант – идти дальше, оказался и самым правильным. Он сделал следующий шаг и… - взрыва не последовало, звук сломанного сучка почудился ему щелчком минной чеки. Солдат остался жив, только поседел. Сейчас он работает таксистом в Гудауте и радуется каждому прожитому дню.
Виталий выслушал мои впечатления от книги и сказал, что в нашей жизни часто бывают фальшивые щелчки, не стоит от них замирать и паниковать, лучше продолжать путь. Но на дороге абхазцев к объединению с Россией мин и взрывов было полно, сама республика представляет выжженную войной территорию. Следы пуль и снарядов, выгоревшие дома и просто развалины встречаются здесь на каждом шагу. В помещениях бывших ресторанов и гостиниц Сухуми, на променаде набережной поселились бомжи. Недостроенный морской вокзал, сооруженный на гигантской барже, сейчас ржавеет, его тоже заселили бомжи, а мальчишки с него ныряют и рыбачат. Пляжи загажены, волноломы разрушаются, у властей хватает средств лишь для ремонта мостовой пляжного променада. Правда, улицы города содержатся в приличном состоянии, не завалены грудами мусора и пустыми полиэтиленовыми бутылками, как у нас в Питере.
По старой памяти, решил я навестить обезьяний питомник и городской Ботанический сад, которые в советские времена любили посещать наши курортники. В лучшие годы там содержались 2800 мартышек и других видов обезьян, которых сердобольных туристов просили не кормить. Сейчас в питомнике осталось 200 мартышек, которых за безденежьем кормят кашами, а отсутствие фруктов и овощей компенсируется подмешиванием в корм таблеток поливитаминов. Когда я пришел, бедные существа сидели на цементном загаженном полу и вместо фруктов жевали прутья веников, на решетке осталось предупреждение: «Просим обезьян не кормить». Кормить их было некому.
При входе в Ботанический сад меня остановил коренастый, похожий на боксера Костю Дзю охранник. Узнав, что я из Питера, он с удовольствием прочел мне лекцию об отличии благородных, сплошь княжеских родов абхазов от чернопашенных грузин, пытающихся закабалить гордых горцев. Получив необходимую информацию, я прошел в кабинет директора сада, седобородого патриарха с благородной гривой на голове. Стоило пять минут поговорить с профессором Бебия, чтобы найти общих знакомых, моих однокурсников по биофаку. Прошло уже более десяти лет с окончания войны, но наука в республике так и не воспряла. Она и держалась здесь лишь благодаря контактам и поддержке Москвы и Ленинграда. Сотрудники Ботанического сада и института переехали в Россию, либо в дальнее зарубежье. Остались здесь лишь такие мамонты, как Сергей Бебия, для которых сохранение Ботанического сада важнее собственного благосостояния.
В кафе «Эльбрус» я получил «карт бланш» на постройку чучела с кликухой Черноморыш и  познакомился с греческим землячеством города, отмечавшим день святого Пантелеймона. Пили водку с минералкой, а закусывали жареными пирожками, словно здесь никогда не делали прекрасных шашлыков и домашнего вина. За столом доминировала Мария Кашмария, заместитель генерального прокурора, пришедшая отдохнуть после процесса, на котором засадила преступника на пять лет. Работают, значит, у них милиция с прокуратурой. Могу представить, каково преступникам знать, что прокурорша носит столь многозначительную фамилию.
Остальные застольники, мужчины лет под 50, с почтением слушали ее рассказы о борьбе с преступностью и наркоманией. Безработица здесь около 90%, а месячная пенсия по старости 60 рублей, то есть, 2 доллара. Наиболее дееспособные греки давно уж эмигрировали, историческая родина по примеру Израиля, автоматически предоставляет им гражданство при пересечении границы. Оставаться в Абхазии смысла мало, улучшения жизни здесь не будет долго. Мария произнесла тост в честь виновника торжества, Пантелеймона: «Пусть всегда светит солнце, не будет больных и покойников, а все деньги, которые мы тратили на лекарства, мы бы тратили на вино и развлечения». Существовавшая тысячелетия на этой земле греческая община потомков Ясона и Одиссея прекращала свое существование.
Вечером мы с Виталием нанесли визит его соседке, грузинке Манане, которая с его помощью несколько лет переписывалась с американцем из штата Аляска. Но вот уже год, как жених перестал писать ей письма, и Виталий решил сыграть с ней шутку: обрадовать потенциальную невесту, представив меня в качестве нежданно-негаданно явившегося ее американского корреспондента. Шляпу я носил американскую, да и рубашка с джинсами того же происхождения, а трость вполне могла сойти за посох индейцев Аляски. У меня действительно имелся американский паспорт, не было проблем и с английским языком, так что роль эту сыграть было нетрудно, тем более с Виталием в качестве переводчика.
Честно признаться, с этической точки зрения шуточка не выдерживала критики, бедная женщина действительно надеялась на американское счастье. Некоторой компенсацией были вино и закуска, принесенные нами. Я довольно правдоподобно изобразил придурочного американца, прилетевшего за семь верст щи хлебать, или, как говорят французы, - за семь лье хлебать суфле. Виталий перевел мою американскую тарабарщину на русский язык: «Мистер Анатол влюбился в вас давно, с вашей первой фотографии, и давно мечтал вас навестить. Только ему пришлось некоторое время провести в больнице, где у него удалили пораженную болезнью простатическую железу. Сейчас он поправился, но, к сожалению, не способен выполнять всех необходимых для супружеской жизни функций. Так что он прилетел с предложением только руки и сердца, но не остальных органов».
Большие грузинские глаза Мананы еще больше увеличились от изумления, и она прошептала, что это и не очень ей важно. За последние пять лет она вообще мужиков не имела, так что главное - чтобы человек был хороший. Только уж очень я был похож на русского мужика, путешествующего автостопом и строящего по дороге чучела. Неделю назад этот сюжет был показан российским телевидением по программе «Вести». Будучи в горной деревне Калдахвара, сам-то я этого не видел, но здесь пришлось признаться Манане в нашей непрактичной шутке. На этом и кончилась моя роль американского жениха-импотента, и можно было вернуться к своей роли пилигрима. Слава богу, у Мананы хватило чувства юмора посмеяться с нами над идиотизмом теперешней жизни и выпить вина в мужской компании.
На следующий день произошла встреча с Татьяной и Павлом, прилетевшими из Москвы на вручение Татьяне ордена Святого Леона и очередного звания майора абхазской армии. В гражданской жизни она была литературным критиком в одном из московских журналов, Павел же профессорствовал где-то по геологии и принадлежал к очень известной династии русских интеллигентов. В Москве они жили со своими семьями, но летом эти любовники неизменно приезжали в Сухуми, где поселялись в специально купленной для этих свиданий квартире.
Было им лет по 40, либо 50, солидное брюшко мешало Павлу свободно передвигаться и вызывало одышку. Татьяна давно развелась с мужем и обожала Павла, который не намерен был разводиться с любимой женой и ссориться с великовозрастными детьми. Все их чувства выхлестывались под этим южным солнцем, да я и сам испытывал здесь чувство незавершенной любви. А вот что писал о здешних местах А. П. Чехов: «Природа удивительна до бешенства и отчаяния. Если бы я прожил в Абхазии хотя бы месяц, то, думаю, написал бы полсотни обольстительных сказок». Здесь трудно обойтись без легкого адюльтера, чем не брезговал и Антон Павлович. Из личной жизни взял он и сюжет, описанный в новелле «Дама с собачкой».
Виталий пригласил влюбленную парочку посетить деревню Лыхны, где род «шакыр» ежегодно отмечал праздник своего тейпа. В эти же выходные праздновалась наша Троица, так что вначале мы отправились в соседнюю с деревней православную церковь. В ожидании службы я с удовольствием помог церковному сторожу покосить и убрать траву перед церковью. Это занятие было особенно замечательным, так как я впервые общался с человеком с именем героя гоголевской «Шинели». Звали сторожа Акакием, и был он таким же спокойным и застенчивым, как и его тезка из повести.
Некоторые их жителей Лыхны также посетили церковную службу. Однако большинство абхазцев исповедуют свою языческую, религию. Потому-то и не удалось христианской Грузии обротать и переделать на свой лад жителей этой горной республики.
Татьяна с Павлом стоически выдержали полтора часа службы, я же с большим удовольствием убирал церковный сад и заросшие иван-чаем могилы вокруг церкви. А потом начался языческий праздник тейпа, на который съехались 500 гостей не только из Абхазии, но также из России. Мне очень не хотелось сидеть среди таких почетных гостей, как глава Сухумского района, генерал армии ополчения, министр сельского хозяйства, главы службы безопасности и налоговой инспекции Абхазии и так далее. Я посоветовался с Сергеем, хозяином дома, и мы с его внуками соорудили чучело, названное мною Лыхнысским чудовищем. Несомненно, это название ассоциировало с подобием Лохнесского  чудовища, которое мне удалось заснять на Ладоге.
Поскольку с некоторых пор человек я непьющий, то очень устаю от обильной пищи с неизменными тостами. Отбыв на празднике положенные два часа, мы отправились домой на машине, управляемой редакционным шофером Аликом. В Новом Афоне завернули на территорию монастыря, где во время войны находился военный госпиталь. На мемориальном кладбище Татьяна обошла могилы знакомых парней, умерших здесь от ран. В ту войну она была снайпером и отправила на тот свет не одну душу. Оказывается, самыми лучшими снайперами, воевавшими на стороне абхазов, были чеченцы. Грузинская сторона могла им противопоставить равноценных латышских стрелков, которым наркотики не мешали выбирать мишени.
Поплакав на могилках, Татьяна вернулась в машину и попросила завести музыкальную кассету с песней Жириновского, где коронной фразой является: «Хватит стрелять по Багдаду, лучше ****ем по Тбилиси». Татьяна и сама гуманизмом не страдает. К примеру, ее обрадовало разрушение арабами Всемирного Торгового центра в Нью-Йорке, реакция простая – так этим американцам и надо! На мое же замечание, что там 11 сентября погибло много и русских, работавших в тех небоскребах, Татьяна фыркнула – туда им и дорога, нехрена было в эту Америку ехать. Павел с Виталием тоже против этого теракта не возражали, так что я остался в меньшинстве.

ГРУЗИЯ

Виталий не подавал вида, что я засиделся у него в гостях, и даже предлагал съездить в Ткварчели, где турецкая компания добывает уголь. Он слышал, что работают в шахтах на рабских условиях абхазцы. Виталий считал это невозможным - его благородные соотечественники не могут быть рабами грузин, туда надо направлять русских работяг.
Перед отъездом я был вынужден сходить в республиканскую службу безопасности, чтобы выправить пропуск для перехода границы с Грузией. В ожидании начальства я сидел на ступеньках лестницы главного входа, по обе стороны висели мраморные доски, где на абхазском и русском языках извещалось, что здесь находится Комитет Государственной Безопасности республики. Доски остались с советских времен, но веяние новых времен cказалось и на них – бронзовые болты крепления были украдены, их сменили ржавые гвозди. Ну, если уж сам комитет разворовали, то можно представить, как разворовано и разрушено все остальное. А пропуск мне выписали без всяких проблем.
На рейсовый автобус в сторону границы я сел без проблем, рядом устроилась молодая женщина в повязанном по-деревенски платке. В руках она держала открытку с фотографией Божьей Матери и бормотала молитвы. У нее не оказалось денег на проезд, но кондуктор позволил ей ехать бесплатно.
Заинтересовавшись какой-то первобытной, телячьей благостью лица, я подсел рядом с женщиной и угостил сладким чаем из фляжки. Нина оказалась общительной и рассказала, что родилась 30 лет назад в деревенской глуши Молдавии. Мать ее не была замужем, так что отца Нина не знала, и в школу она никогда не ходила. Вместе с матерью они батрачили на богатого крестьянина до тех пор,  пока мать не померла от несчастной любви и перепоя. Хозяин хотел оставить Нину вместо матери в наложницах, но ей удалось сбежать с фермы, чтобы искать спасения в монастыре на Кавказе.
Прожила там несколько лет, а потом ее выгнали, когда обнаружили, что она на пятом месяце беременности. Тяжело ей пришлось в разоренной войной Чечне, но последний год Нина прожила среди бездомных в Сухуми. В ночлежке всем заправляла безрукая бомжиха, которая за непослушание и непринос денег в общий котел избивала товарок ногами.
Нина решила бежать в Грузию, где надеялась найти сына, которого оставила пять лет тому назад на попечении монашек. Я поинтересовался, а как же она предполагает переходить границу, но Нину это почему-то не очень-то и беспокоило. Паспорта у нее не было, да и смысла заводить тоже - его все равно отберут либо милиция, либо хозяева-работодатели. У таких как Нина паспортов не бывает, даже желтых.
По дороге я поделился с ней своими нехитрыми запасами и обещал помочь при переходе границы, назвав женой или дочкой. Выйдя из автобуса, мы пошли через мост пешком, но не успели пройти пограничный пост, как задержали не ее, а меня, Нина же пошла дальше. Абхазцы в компании русских солдат долго изучали мой пропуск, и мне показалось, что я был единственным человеком с подобным пропуском. На другой стороне меня ждали русские солдатики в сопровождении грузинского офицера в штатском. Они готовы были меня пропустить в Грузию после предъявления еще и американского паспорта, но мне захотелось познакомиться с жизнью наших миротворцев. Солдат вызвал по телефону дежурного по части, который согласился встретиться со мной и рассказать о работе этого поста.
В ожидании начальства я попросил ребят рассказать, как они живут и питаются, но вместо этого мне показали тренировочную площадку для минеров, где демонстрировались противопехотные и противотанковые мины. По телевизору часто говорят о подорвавшихся в Чечне на растяжках наших военных, здесь же их было множество. Принцип работы один – от минной чеки протягивается тончайшая проволока, задев ее и освободив минный предохранитель, человек погибает или калечится от взрыва. Ну, теперь-то я доподлинно знаю эти хитрости, так что хрен меня на растяжке проведешь. Только почему наши ребята регулярно погибают, если знают о принципе работы этих ловушек?
Наконец-то прибыла ГАЗель с майором Ениным на борту. Его проинструктировали привезти меня на территорию части и оставить на ночевку в качестве почетного гостя. Пару километров до строений бывшей птицефабрики мы ехали зигзагами, когда-то асфальтированная дорога теперь представляла серию выбоин различной глубины и ширины. Если бы к американским казармам, взорванным мусульманскими боевиками, вела такая вот дорога, то хрен бы те экстремисты свершили свое черное дело. От такой тряски души их покинули бы тела раньше совершения преступления. Возможно, наши военные как раз и учли тот опыт, но и сами-то они вряд ли часто сюда заглядывают.
Майор провел меня на второй этаж штаба, где находилось офицерское общежитие, и устроил на свободной койке. Вскоре явились после службы лейтенант Коля и старлей Володя и сразу же переоделись в тренировочные костюмы. Я поразился количеству всяческих туалетных принадлежностей на полках и тумбочках, таких и в Америке не сыщешь, книги ребята читали также, у каждого свой компьютер. Службой они довольны, ведь в месяц они зарабатывают 800 – 1000 долларов, в зависимости от стажа, и регулярно ездят в отпуск. Офицерам не обязательна ежеутренняя зарядка, но раз в месяц они должны сдать на время кросс 3 километра, пробежать стометровку и подтянуться на турнике 15 раз. Я, дай-то бог, могу подтянуться всего пять раз.
К ужину мы отправились не в столовую, а к застолью на улице, за солдатским бараком. Человек двадцать собралось по поводу дня рождения прапорщика Ромы, заведующего столовой батальона. В Абхазии мне не пришлось попробовать шашлыков, здесь же их было изобилие, не говоря уж о водке и прочей закуске. Миротворцы могли себе позволить себе такую роскошь, в то время как грузины и абхазы высматривали, как бы насолить друг другу. А за забором из колючей проволоки простирались незасеянные поля бывшего грузинского колхоза, и по дороге медленно двигался всадник на мосластой лошадке без подков. Развал прежнего благоустроенного быта здесь был еще более заметен, чем в нищей Белоруссии.
Ну и горазды же эти контрактники пить, причем присутствовавшие за столом три русские женщины неопределенного возраста не отставали в этом смысле от комсостава. Национальный состав здесь был очень пестрым: фельдшер – адыгеец, зав. столовой – татарин, командиры рот были русскими и украинцами, завсклада – грузин, а вольнонаемные женщины приехали сюда из Белоруссии. Большинство ребят прошли службу в Чечне, так что здесь служба для них была вариантом отпуска.
Все с нетерпением ожидали прихода комбата, подполковника Цымбалюка, задержавшегося на объезде постов наблюдения. Мне уже рассказали, что Руслан Юрьевич воевал в горячих точках не только Чечни, но и Афганистана. Он трижды был представлен к званию Героя России, но получали звание штабные работники. Наконец-то комбат прибыл на своем джипе, в камуфляжной форме и с подарком виновнику торжества – кинжалом с роскошной чеканкой. Цымбалюку лет 35, роста выше среднего, гладко выбрит, с прической ёжиком и обаятельной улыбкой батяни-комбата, который все знает и зря ничего не сделает. Таких мужиков обожают не только женщины, но и мужчины, беспрекословно признавая его превосходство. Он из вежливости принял на грудь штрафную стопку, но за стол не сел, нужно было готовить доклад начальству дивизии. А еще у него на следующий день тоже был день рождения, так что силы нужно было беречь. Празднество продолжалось далеко за полночь, песни пели те же, что и много лет тому назад их отцы и деды, типа – «Шумел камыш, деревья гнулись, а ночка темная была… ». Ведь хоровых, застольных песен теперь почти не сочиняют.
Утром я проснулся к построению батальона, но на зарядку не пошел, чтобы не позориться со своими подтягиваниями и отжиманиями. Солдаты и офицеры были контрактниками, так что обязанностями не манкировали, но двое из участников вчерашнего застолья стали в строй без оружия. Мой сосед разъяснил, что это было взыскание за перепой, наложенное на них комбатом. Как и в любой другой части, здесь нашелся и «чепик», так называют солдат, с которыми всегда совершаются какие-то чрезвычайные происшествия. Солдатик получил наряд вне очереди, после чего ротные развели солдат на задания, я же отправился с комбатом в офицерское кафе при части, которое содержал мингрел с женой.
Цымбалюк, зная о моем намерении сегодня же отбыть дальше по маршруту, в кафе решил выпить со мной по рюмке вина с неизменными шашлыками. Мне было интересно узнать о его планах на будущее, комбат не скрывал, что хочет дослужиться до генерала и выше. Вероятнее всего, придется вернуться в Чечню, где продвижение по службе наиболее стремительное, хотя опасность ожидает солдат за каждым углом. Он не верил в скорое окончание войны с сепаратистами, ведь и царским войскам пришлось усмирять горцев несколько десятилетий. Для окончания войны нужно ликвидировать коррупцию нашей милиции, а также заставить Грузию прекратить помогать чеченцам. Подполковник много читал о битвах времен генерала Ермолова и считал, что усмирение возможно только в том случае, когда чеченцам дадут возможность зарабатывать не войной, а мирным трудом. После завтрака комбат вручил мне диплом со следующим текстом:
«Уважаемый русский путешественник и писатель,  Анатолий!
Командование 526 Отдельного мотострелкового батальона выражает благодарность за то, что маршрут вашего путешествия прошел через зону Грузино-Абхазского конфликта. И Вы своим присутствием напомнили нам о доме, семьях, и Родине.
Вы можете гордиться тем, что Вы не испугались трудностей походной и армейской жизни, а как настоящий гражданин России с достоинством заняли место в строю защитников Отечества.
Желаем Вам крепкого здоровья, семейного благополучия, легкого путешествия и скорого возвращения домой».
КОМАНДИР ВОЙСКОВОЙ ЧАСТИ ПП 69406
Подполковник Р. ЦЫМБАЛЮК.

Я, конечно же, понимал, что это стандартное благодарственное письмо служащему части, только с некоторыми изменениями для моего варианта пребывания здесь, но все равно было приятно. Комбат вызвал к штабу БМП и решил проводить меня на нем до пограничного поста. По сравнению с поездкой сюда на автобусе, поездка на боевой машине пехоты была роскошной, словно на лимузине. Мощная и мягкая подвеска машины гасила все толчки и тряску дороги, так что доехали мы с комфортом. Правда, Цымбалюк редко пользуется этой бронированной машиной, уж слишком много переводит она солярки. Дороговато на ней ездить в мирное время, но здесь приходится иногда пользоваться. Противники с обеих сторон не прочь пострелять друг в друга, хотя в основном перемирие соблюдается. Комбат уверен, что при отведении наших частей от границы соседи не замедлят вцепиться в горло друг друга.
На прощание мы заснялись с Русланом на броне БМП, и он передал меня на руки Гиви, грузинского военного наблюдателя, который с завистью рассматривал мой американский паспорт. Гиви давно хотелось свалить отсюда как можно подальше, только он слишком много знал, чтобы грузинская гебуха его отпустила на свободные хлеба.
Транспортного сообщения через границу нет, кроме автомобилей миротворцев. Поэтому мне пришлось пройтись до автобусной остановки в Зугдиди, откуда отправлялся автобус до Кутаиси. Поразительно, насколько быстро эта часть республики вернулась в средневековое состояние. Дороги здесь даже в худшем состоянии, чем во времена взятия Грузии под протекторат России.
Здесь жили кахетинцы: без электричества и водопровода, без былого чувства собственного достоинства. Ехавшая рядом парочка поддатых грузин притерлась ко мне, и один из них попытался залезть в чехол, где раньше хранился фонарик, заблаговременно украденный абхазцем, другой же нащупывал в кармане кошелек. Смутились они лишь после того, когда я сообщил о попытке воровства шоферу автобуса, здоровенному бугаю, успевавшему вести автобус, собирать деньги с пассажиров и присматривать за порядком в салоне. Он приказал им выметаться из автобуса, но они и так уже приехали в свою деревню.
Везли воришки краску и другие малярные принадлежности для оформления могилы недавно усопшего родственника. В Грузии всегда за покойниками ухаживали лучше, чем за живыми. Сейчас это особенно заметно при виде ухоженных кладбищ на фоне разоренных безработицей колхозов и совхозов. Как и в России, люди здесь просто растерялись от безделья, отсутствия руководящих указаний. Я никогда раньше не видел пьяных грузин, теперь же они ничем не отличались от нашей пьяни.
При советской власти кавказцы, и особенно грузины, считались по сравнению с нами богачами. Они могли позволить себе шиковать в ресторанах и брать в любовницы наших лучших девушек. У них всегда были деньги, оттого что Грузия почти бесплатно потребляла наши энергоносители и другие товары, свои же продукты продавала нам по непотребно высоким ценам. Только после отделения республик обнаружилось, кто кого кормил. Видно это также на примере Украины и среднеазиатских республик, особенно заметно уровень жизни снизился в Грузии.
Автобус трясся по ухабам полупустынной трассы, когда-то соединявшей республику с Россией. При съезде к автобусным станциям в проезжаемых городках трасса превращалась в ухабисто-колдобинную канаву, по которой автобус тащился со скоростью пешехода. Казалось, что власти города специально не ремонтируют дорогу, чтобы не допустить туда проезжих. По сравнению с этими, дороги в наших провинциальных городишках можно считать Елисейскими полями.
На заросших сорняками полях и виноградниках не видно было людей, они сидели по домам и смотрели телевизор, если было электричество. На центральных площадях городков нельзя было купить ни фруктов, ни другой снеди, словно хозяйки стеснялись выйти на улицу со свежеиспеченными пирожками или хинкали. Вероятно, они когда-нибудь этому научатся. Не стеснялись только мальчишки, продававшие проезжим водителям бензин, разлитый в литровые и трехлитровые банки. Стояли они перед воротами домов через каждые 50 метров, а цена бензина 80 петри за литр. На заправке же он продавался по 90, т.е. навар всего в пару рублей. Вот вам и независимость, и вступление в Европейское Сообщество вместе с этим треклятым НАТО. Технику, за отсутствием горючего, в поля не вывести, а лошадей только по телевизору можно увидеть.
Я давно собирался навестить Кутаиси, крупнейший город греческой Колхиды и столицу древней Грузии. Первым ее царем был в конце первого тысячелетия нашей эры Баграт III, но наиболее известен в истории страны Давид Строитель, правивший с 1089 по 1125. Памятник ему я и увидел на центральной площади города. Только бы на месте кутаисцев монумента здесь не ставил: подложил этот Строитель подлянку городу, перенеся столицу в Тбилиси. Я бы и Ленину в Питере памятника не ставил из этих же соображений, превратил он бывшую столицу в город с провинциальной судьбой.
Не миновало Грузию и монгольское иго, а турки неоднократно разоряли город и брали приступом неприступную крепость на горе. Только при царствовании Александра I, в 1810 году, Грузия добровольно присоединилась к России, с тех пор и начало расти ее благосостояние. Грузинские крестьяне платили налоги значительно меньшие, чем наши, а дворяне достигали больших постов на государственной службе. Имя генерала Багратиона, героя войны с Наполеоном, известно даже сейчас, а Нина Чавчавадзе прославилась своей любовью к нашему Грибоедову. Статус наибольшего благоприятствования имела в России также грузинская интеллигенция. Все рухнуло после развала СССР и объявления Грузией независимости, когда Гасмахурдия объявил грузин, по примеру Гитлера, супернацией, которой мешают развиваться недостойные соседи. Война с Абхазией привела эту нацию в ее нынешнее состояние развала и коррупции.
В редакции главной кутаисской газеты меня встретили так, словно давно ждали. Тамара Джибути с Сашей Гогебашвили прежде всего устроили меня в главной гостинице «Кутаиси», где проживали беженцы из Абхазии. Потом Саша позвонил на телевидение, и уже через час я давал интервью Тинико Закариашвили о путешествиях по США и пребывании в неприятельской Абхазии. Журналисты соскучились по общению с русскими людьми, которых сейчас днем с огнем не найдешь в городе. Русские вынуждены были уехать после закрытия фабрик и заводов, а также кампании ксенофобии, до сих пор раздуваемой политиками в Тбилиси.
Худо было сидеть в пропитанной варившимися в номерах супами и требухами гостинице, я и вышел на площадь, чтобы найти транспорт для поездки к стенам крепости на горе. Вездесущие таксисты ринулись к единственному в городе туристу, но заломленная ими цена явно не соответствовала моему кошельку. Решил пройти туда пешком, но из стоявшей возле тротуара новенькой «тойоты» вышел одетый на европейский манер парень и представился тоже гостем города, живущим сейчас во Франции. Он слышал о моем намерении проехать до крепости, вот и предложил просто так меня туда довезти и рассказать об истории Кутаиси. Сев на переднее сидение, я обнаружил в салоне еще двух парней, вежливо со мной поздоровавшихся. Зашевелились недобрые мысли, но отступать я не привык, тем более, в кармане было всего двести долларов, невелика потеря, если ограбят.
По дороге в гору я интенсивно рассказывал о щедрости души американцев, красотах Австралии и гостеприимстве ненавидимых ими абхазцев. По сути говоря, я ставил этих парней в безвыходное положение, им ничего не оставалось делать, как быть гостеприимными хозяевами. Не забыл я упомянуть и о тощей наличности своего кошелька.
К замку и крепости мы подъезжали в более благодушном состоянии, чем при отъезде. А замок действительно оказался замечательным, с двухметровой толщины стенами и сохранившимися до сих пор керамическими емкостями для хранения вина и воды его защитниками. С его стен открывался великолепный вид на горы и долину реки Риони. Мои спутники остались внизу и вели оживленную беседу, результат ее можно комментировать по их записи в моем дневнике: «Мы верим, что вы увидите много красивых мест, но красивее, чем наш город Кутаиси, вам не найти. Желаем всего хорошего. Хвича, Вано и Заал».
На обратном пути мы заехали в кафе, где они угостили меня мороженым с кофе, - прошли в Грузии шашлычные времена, когда грузины считали обязательным ритуалом угостить гостя шашлыком. Уже в гостинице, когда я рассказал портье по имени Мария о своей поездке с этой троицей в крепость на горе, она ужаснулась моей глупости. Она слышала о многочисленных грабежах и даже убийствах, совершенных этими парнями. Здесь давно нет настоящей милиции, а те мужики в униформе повадками не отличаются от бандитов, так что если бы пришили меня ребятки, то вряд ли кто искал. Ну, а еще они не захотели мараться из-за двухста долларов, уж наверное с жирным туристом они бы вряд ли церемонились. Так что иногда есть резон быть нищим.
В этой гостинице люди живут лишь надеждой уехать в Америку, на худой конец – в Россию. С Мадонной Ильиничной я познакомился в коридоре, где эта женщина с благородным профилем царицы Тамар мыла полы. В Абхазии она была главным библиотекарем республиканского университета в Сухуми, здесь же другой работы, кроме уборки помещений, ей не нашлось.
При входе в гостиницу трудился еще один представитель грузинской интеллигенции Абхазии, Иосиф Абгарович, бывший преподаватель сопромата в институте, а здесь продавец газет и чистильщик обуви.
На примере этих людей видна трагедия грузинского народа, лучшие представители которого были когда-то посланы помогать отсталой в промышленном и образовательном смысле Абхазии. Они трудились на благо не только республики, но и всех народов СССР. Эти люди создавали материальные и культурные ценности, но были вышвырнуты оттуда волнами вражды и ненависти. В других бывших республиках Союза произошло то же самое, но только с русскими интеллигентами, оказавшимися не нужными ни национал-шовинистам на местах, ни нашим нуворишам в России.
До Тбилиси дорога была не столь жуткой, как предыдущая трасса из Абхазии. Вероятно, начальнички не только летают, но и на своих иномарках ездят. Шофер поведал мне трогательную историю, как министр энергетики на неделю вырубил электричество в западной Грузии, чтобы жители срочно раскупили эшелон цистерн с керосином, прибывший неожиданно из России. Такие истории происходят и в России, так что у нас с грузинами много общего.
Тбилиси я помнил по студенческим временам, когда проходил здесь практику в Институте шелководства. То было светлое время периодических влюбленностей и разочарований, сейчас уж смотрю я на это как на детские слезы.
Проспект Руставели и нынче столь же великолепен. Только гигантская рука бронзового Давида Строителя довольно символично указывала на гостиницу «Иверия», с балконов которой свешивалось на веревках бельишко беженцев из Абхазии. Простых беженцев туда не селят – лишь привилегированных. Во всяком случае, вход охраняет мордастый грузин, требующий предъявить пропуск и паспорт.
В редакции газеты «Свободная Грузия» мне помогли с устройством в другой гостинице на окраине города, тоже для беженцев, но низшего класса. Капитан в отставке Володя когда-то служил охранником тюрьмы в Абхазии, так что бежал он оттуда в первых рядах, зная, чем грозило ему общение с бывшими зэками. Позже с ним приключился инсульт, так что на пенсию Володя вышел по инвалидности. Это часто происходит с людьми, выбравшими столь неблагодарную профессию вертухая, однако, он-то и приютил меня на ночь. Вот уж десять лет Володя живет в этом здании, как и все соседи-беженцы, получил он в пользование четверть сотки земли (5 на 5 метров), где содержит кур и свинью.
С утра бывшие интеллигенты – и  служащие, и пенсионеры, выползают из своих номеров на такие же участки: поговорить о политике, покормить скотину, убрать навоз и возделать грядку с овощами. Мне больно было смотреть на этих людей, доведенных до нищенского состояния и виноватых лишь в том, что они были грузинами, жившими в Абхазии. Здесь им пенсии по безработице не платят, а старческая пенсия составляет в месяц всего 14 лари, на нее можно купить 20 литров бензина, если успел купить автомобиль.
В Сухуми Виталий Шария рассказывал мне о поездке с грузинскими коллегами в Европу на семинар, организованный комитетом Европейского Сообщества по примирению на Кавказе. Там у них не было проблем для достижения так называемого консенсуса (словечко-то какое гнусное - звучит, как неудавшийся секс). Правда, Виталий считает, что редактор «Свободной Грузии» настроен слишком прогрузински, но это и не удивительно для грузина. Здесь мне предстояло встретиться с ним и другими журналистами.
Проспект Руставели часто бывает непроезжим для транспорта, его перекрывают для проезда важных «слуг» народа, им-то своих людей не жалко, могут и постоять, пока начальство на толковище едет. У нас в Питере такое происходит с Московским и Вознесенским проспектами, когда начальство в Питер из Москвы жалует.
Мне, привыкшему в США к разнообразию лиц и национальностей, было удивительно ходить по улицам, где не было ни одного негрузинского лица. Когда-то в Тбилиси располагался штаб Кавказского военного округа с множеством офицеров и солдат. А до советской поры здесь также было много русских. Как символ прежних связей народов сохранилась в Пантеоне могила Нино Чавчавадзе, жены А. С. Грибоедова, с посланием к нему:  «Дела твои бессмертны, но почему пережила тебя любовь моя? 1795 - 1829». Интересно, нашла ли она следующую любовь?
В пресс-центре мне сообщили, что безработица в Грузии достигла 80 процентов. Когда в США безработица была 8 процентов, то это считалось национальной катастрофой и привело к смене правительства. Тогда к власти пришел Франклин Рузвельт, программой общественных работ спасший нацию от безработицы. В Тбилиси безработные ждут нанимателей на окраине города часами, днями, месяцами. Ждут хоть какой-то работы, лишь бы не сидеть дома на глазах голодных детей. Это лишь те несчастные люди, кто не смог уехать на заработки на Запад, либо в Россию.
 С Мерабом Чинчалишвили я договорился переночевать на складе газетной экспедиции, которой он заведовал. Работали там сортировщиками три бывших студента политехнического института, не нашедших работы по специальности и счастливых даже этому отупляющему труду, за который что-то платят. Газеты они различают не по содержанию, а по весу и запаху. Так вот, самой вонючей была газета «Утро Грузии», а самой тяжелой и грязной – «Неделя». А грузинское гостеприимство проявилось в чаепитии с лавашем и сыром сулугуни, без сахара, но с конфетами, которые я сохранил в рюкзаке со времен пребывания в Абхазии. Естественно, угощая ими ребят, об этом я не сказал, ведь война с мятежной республикой у грузин продолжается.
Мераб прислал утром своего шофера, чтобы довезти меня до поста ГАИ, где неустанно трудились фокусники, мановением полосатой палочки добывающие деньги. Сами-то гаишники не утруждали себя выходом на трассу и потением в униформе под жгучим кавказским солнцем. Официально взяток они не брали, работу по сбору нелегального дорожного налога за них выполняли добровольные помощники в кожаных жилетках и протертых джинсах. Они не останавливали машин без груза, но тормозили только автомобили с прогнувшимися рессорами, везшие на рынок овощи и фрукты. Они пообещали отправить меня при первой же оказии, только вот мало было машин в направлении Армении, так что измаялся в ожидании.
Грузинское гостеприимство проявилось в том, что капитан, одетый в форму советской милиции, но с четырехлучевыми звездочками на погонах, пригласил меня отобедать. Рядом с постом было кафе, где посетителями были только мы. Не до разносолов нынче в Тбилиси, так что даже капитан ГАИ, немаловажная шишка в местной иерархии, угостил меня котлетой с компотом, а не шашлыком, либо сациви, и даже без бутылки вина. Словно сидели за столом мы не в Грузии, а где-нибудь в Саратовской губернии. Жаловался капитан на дороговизну бензина и малое количество автомобилей на дорогах, а также на плохой урожай овощей на крестьянских полях. Ведь поборами с автомобилистов он должен делиться с вышестоящим начальством, так что даже не хватает у него денег на подержанную «тойоту». Ругал он и власти, которые испортили отношения с русскими, надеясь лишь на дядю Сэма. Плохие связи также и с Арменией, дорога туда так разбита, что грузовики из России обходят эту трассу. Я сочувственно кивал, думая, - капитан, мне бы твои заботы, хотя мне очень не хотелось быть на его месте. Ведь милиционер являлся шестеренкой в механизме коррумпированной страны, где гордый народ превратился в скулящую от безденежья и безработицы толпу. Теперь-то они, надеюсь, понимают, что их благополучие зависело от России, и никакая Америка им не поможет.
Наконец-то милицейский волонтер остановил КАМАЗ, на котором шофер Леша ехал в Армению. Нанял его в Москве недавний житель Карабаха, чтобы привезти оттуда груз абрикосов. Удивительно, что у него не было с собой ни паспорта, ни автомобильных прав, но они так ему за всю дорогу не понадобились, ведь порожние фуры гаишники не останавливают. На обратную дорогу у него были отложены деньги для откупа, так что все под контролем. Теперь я не удивляюсь, что террористы привозят в Москву любое оружие и взрывчатку, ведь денег у них значительно больше, чем у Леши.
Дорога на Садахло, пограничный с Арменией городок, была еще хуже, чем между Абхазией и Грузией, так что трясло нас неимоверно. Как же Леша абрикосы повезет, думалось. Оказывается, загружать он будет недозрелые фрукты, которые в Москве и будут дозревать. Параллельно с шоссе некоторое время шла отличная шестирядная бетонка с заложенным фундаментом автозаправки, но тянулась она всего пять километров. Оказалось это шоссе подобием Потемкинской деревни в грузинском исполнении. Чиновники, получив многомиллионный американский заем, построили лишь этот участок дороги из планировавшихся двухста километров, оставшиеся деньги были разворованы.

АРМЕНИЯ

В Садахло грузинские пограничники с недоумением пялились на мой американский паспорт, но все-таки пропустили через границу. Армяне в свою очередь обалдели, когда я вручил им свой российский паспорт, где не было грузинской визы. Теперь грузины требуют визу с россиян, а с армянами у нас безвизовое соглашение. Под конвоем меня препроводили в конторку начальника, который долго дозванивался начальству и выяснял, не грузинский ли я шпион. Пришлось также показать американский паспорт, после чего меня пропустили в солнечный Айастан, так они называют свою страну.
Близился вечер, призывно светились огоньки приграничных гостиниц  и ресторанов, мне же надо было найти место для палатки. Бывший шофер и беженец из Баку, хозяин гостиницы, разрешил устроиться под ореховым деревом на задворках своего заведения, откуда пахло шашлыками и раздавались громкие тосты. Отмечали день рождения главного ветеринара района, поздравить которого приехал из Еревана депутат ихней Думы, на белом «мерсе» с эксклюзивными номерами АМ 01. 00. 90. Жирует начальство, а безработица здесь достигла 70 процентов.
Утром я решил дислоцироваться в мотеле «Мебо» на берегу реки, куда меня пригласил его хозяин, беженец из Карабаха. Петросян принял меня, лежа в гамаке, устроенном перед строящимся бассейном. Он так сожалел о прошлых временах на своей родине: «Ну зачем нам была эта независимость Карабаха? Ведь мы и так были свободны и независимы от Баку. Это всё политики придумали: и резню наших в Баку, и нашу войну с азерами в Карабахе». Вероятно, непричастность его к этой местности позволяла хозяину ловить рыбу посредством гнусной снасти, называемой электрической удочкой. Ее электрозаряд убивает не только взрослых рыбок, но и все живое вокруг. Уступив моему возмущению, удочку он убрал, но ворча и ссылаясь на то, что в реке все равно никакой рыбы не водится. Ну да - ведь не только у этого беженца есть такая удочка.
Официантка Анжела тоже была беженкой, в пансионате она работала временно, ожидая документов для выезда в США. Здесь ей не было никакой компании, единственный потенциальный жених, таможенник с трагическим именем Гамлет, не мог и пары фраз связать при разговоре. Правда, у этого принца без белого коня были деньги, он был в доле с хозяином пансионата, но все его попытки ухаживать за прелестницей Анжелой заканчивались фиаско. Она хранила себя для настоящего принца.
В соседней деревне молодежи не было, там также обитали беженцы из Карабаха, в основном старики и дети. Существовали люди нище, убого, неумело, огородов не заводили, скота тоже, а печи топили виноградной лозой. Я у них не смог достать даже пары драных штанов для пугала. Здесь остались лишь те, у кого не хватило сил сделать еще один рывок из прошлого в будущее. Мне, страннику по натуре, будущее всегда виделось за горизонтом.
При въезде в пансионат я занялся установкой огородного пугала, назвал я его непритязательно – Кавказский пленник, а в руки вставил поварешку и шампур. Такая символика очень понравилось хозяину пансионата, попросившего сделать еще одно чучело при выезде из заведения. Они служили прекрасной рекламой заведению. За работу он предложил мне бесплатный пансион на неделю. Только мне надо было двигать дальше, ведь Анжела искала иного принца. В дневник она записала: «Уважаемый Анатолий! Мы очень рады были встрече с Вами, и большое спасибо Вам за доброту и радость, которые Вы нам доставили чуть ли не со всего света.
Большой привет всему миру! Желаем здоровья, веселья, успеха, и если морщинок – то только от смеха. И чтобы не встретились в жизни несчастья, а если уж слезы – то тоже от смеха! Азарянц Анжелика». Прочтя это послание, я уразумел, что недолго это девушка будет прозябать официанткой в мотеле, ее тоже ждет дорога за горизонт.
 На автобус меня посадили таможенники, приказав водителю везти бесплатно, как почетного, да еще и международного  автостопщика.  Соседями оказались два брата, имевшие бизнес в Греции и Турции, а сейчас направлявшиеся в Ереван на свадьбу к родственнику. На обед автобус остановился возле ресторана, устроенного на берегу горной речки. Я отправился к воде, чтобы запить бисквиты холодной водичкой, но братья попросили присоединиться к их столу с шашлыками и красным вином. Послушав мои рассказы о многих странах, они поцокали от восхищения языками, но отнюдь не загорелись желанием покинуть любимую Армению. Свою позицию высказал Армен: «Человек должен родить, воспитать и женить своих детей, дождаться внуков, а уж потом он может быть свободным».
В общем-то, я согласился с ними, но опять же - не у всех рыжих одинаковая судьба. Я и сам-то жил без отца, так что не впитал с младенческих ногтей эти принципы. Не сложилась у меня фортуна, чтобы родить ребенка от любимой женщины, но родился сын, которого я воспитал и вложил в него множество своих устремлений. У меня и дома-то своего никогда не было, да и страны любимой тоже. Не любил я СССР за лживость его правителей и фальшивость страны даже в самом ее названии. Родился я в Белоруссии, в которой практически не жил, рос в Калининградской области, земле ненашенской, неправедно захваченной у германцев. Большую часть жизни провел я в Ленинграде, который сейчас отсутствует на географических картах, как и советская страна. Двадцать лет прожил я в США, но вернулся в Россию, надеясь здесь обрести утраченную веру в любовь и семейные узы. Кажется, наконец-то нашел я свою любовь, но боязно думать об этом, чтобы не растаяла она в огне реальности.
Заночевать я решил в городишке Аштарак, уж дюже мне его кладбище понравилось. Устроено оно на холме, так что усопшие души могут обозревать жизнь потомков, занимаясь подготовкой к реинкарнации. Обошел кладбище, восхищаясь гранитными и мраморными памятниками его обитателей, устроились они в тени деревьев, так что я с удовольствием посидел на скамеечке и порассуждал о бренности нашего бытия. Я ведь даже не знаю, в какой стране упокоюсь, хотя настырно верю, что буду жить многовечно, пока самому не надоест.
Возможно, традиция продления памяти родственников имеет глубокий смысл, по крайней мере, лучше она нашей, когда мы не знаем и не помним родства своего. Им-то, почившим, хорошо, - отжили свое, отмучились, а люди на земле нашей до сих пор не могут оклематься от обрушившихся на страну потрясений.
Спустившись вниз, я нашел город спящим, лишь на центральной площади скопились таксисты в ожидании чуда, называемого пассажиром. Только я там появился, как из такси выскочил пожилой мужичок и радостно меня приветствовал, русским оказался. Лёша приехал сюда в конце 80-х, сразу же после землетрясения в Армении, для работ по восстановлению Аштарака. Женился на армянке, построил дом, но развал Союза особенно шибанул по Армении. Закончилось финансирование промышленности из Москвы, за счет которого и существовала республика. Практически все предприятия закрылись, безработица в районе достигла 70 процентов. Лёша, единственный русский человек на весь город, извозом занимается от безысходности, чтобы не сидеть дома и не слушать попреков жены. Коллеги-армяне его ненавидят, чай, конкурент. В Россию ехать не на что, да никто его там не ждет. Худо.
Лёша так меня разжалобил, что вопреки автостопным принципам я нанял его доехать до отделения милиции. Дежурный капитан выслушал мою историю, после чего отвез в единственную гостиницу, где и устроил на постой за счет мэрии города. Хозяйка что-то поворчала на непонятном языке, но ключ выдала вместе с бельем. Кажется, я был единственным обитателем трехэтажной гостиницы, где горячей воды не было, зато электричество не вырубали, как случалось в Грузии. Слава богу, не закрыли армяне атомную электростанцию, как советовали доброхоты с Запада. Но туда и бегут наиболее предприимчивые армяне, так что пустеют города и села этой красивой страны. Поразительно, что до сих пор главным объединяющим моментом их истории является память о турецкой резне, произошедшей в 1914 году.
В Ереван я ехал автобусом, в компании студентов Педагогического института имени Валерия Брюсова. К сожалению, не все они знали русский язык, изучали же английский с французским, да еще испанский. Никто из встреченных мною студентов не собирался после окончания института жить и работать в Армении. Это трагедия для такой маленькой страны.
Я живал в Ереване, будучи аспирантом и работая над диссертацией по генетике ящериц Кавказа. Здесь впервые в жизни я написал рассказ об озере Севан, завоевавший первый приз на литературном конкурсе. Произошло это как раз в институте, в котором обучались мои попутчики. Призом был томик стихов Лермонтова. Лишь через 30 лет после этого бенефиса я сподобился написать свою первую книгу о путешествии по США.
Прежде всего, в Ереване мне нужно было получить в консульстве России письмо для оформления визы в иранском консульстве. В ожидании приема в консульстве я решил зайти в редакцию газеты “Четвертая власть”, где с энтузиазмом приняли идею постройки огородного пугала в парке, рядом с мэрией. Газета явно была оппозиционной, поэтому ими срочно была написана статья с провокационным названием «Мэрзавец в парке», в которой пугало и называлось Мэрзавцем. О выходе статьи я узнал лишь на следующий день и был шокирован тенденциозностью и манипулированностью этой прессы. Ведь спонсор газеты наверняка сам метил на пост мэра, вот и пустил в прессу такую пулю.
При входе в 12-этажное здание посольства России выстроилась живая очередь желавших получить какие-то документы от консульства. Я аж загордился, узнав, что российские граждане могут пройти внутрь без очереди. Этаким гоголем я и протиснулся через проходную и был сразу же принят пятым вице-консулом Владимиром Михайловичем. Выслушав мои планы и просмотрев дневник, этот слуга России почему-то взъярился на меня и потребовал объяснения, отчего я не оформил визу в Иран заранее. А я ведь действительно не планировал ехать в Новую Зеландию через Иран. Только эпидемия атипичной пневмонии заставила меня отказаться от западного маршрута через Китай. Столь примитивное объяснение явно не устроило чиновника, заявившего, что я вызываю у него подозрение и никакого рекомендательного письма мне не будет. Если же консульство Ирана сделает запрос обо мне, то ничего хорошего об Анатолии Шиманском консульство не скажет. Опешил я от этого заявления и даже принялся бормотать, что сведения обо мне можно найти в Интернете, да и книги мои можно посмотреть. Это растерянное лепетание лишь обозлило вице-консула, потребовавшего от меня срочно освободить помещение.
И вот входивший столь гордо на территорию своего государства россиянин покидает его оплеванным и оскорбленным, получив большую смазь по морде. И уж не горжусь я принадлежностью к великой России, в которую вернулся, чтобы внести лепту в ее возрождение. Фамилия у консула оказалась знатная – А. М. Крюков, держимордная, кондовая. Сидящие в наших посольствах чиновники достались нам по наследству от советских времен. В них смердит все та же зараза превосходства перед человеком из толпы, вседозволенность и хамство рабов системы, получивших власть над людьми.
Захотелось срочно изменить направление моей экспедиции и повернуть маршрут на Турцию, но сухопутного перехода границы между ней и Арменией не существует. Ирана не миновать, и пришлось проехать на троллейбусе через весь город, чтобы достичь посольства Ирана. Попутчик рассказал, что какой-то армянский миллионер недавно выделил немеряно денег на благоустройство Еревана. Как водится и в Питере, все улицы разворочены, меняются коммуникации, покрытие и оформление, а на центральной площади укладывают шлифованные гранитные плиты.
Здание посольства Ирана также недавней постройки. Захожу внутрь с трепетом, насмотревшись американских репортажей о шиитских фанатиках. Не видно было обычных для посольств охранников возле ворот, установлена лишь камера наблюдения и кнопка вызова. В приемной всего трое представителей туристских агентств заполняли анкеты. На журнальном столике лежала англоязычная газета Iran Today, которую я принялся просматривать. Особенно интересным было узнать, что в Тегеране есть улица, названная в честь убийцы египетского президента Анвара Садата, которого иранцы считали предателем мусульман и марионеткой США. Так же они относятся и к нынешнему руководству страны пирамид. По мнению критиков нынешнего режима в Иране, нормализация отношений с Египтом зависит и от желания нынешних правителей Ирана переименовать пресловутую улицу. Автор газетной статьи считал, что улица была так названа по воле народа, и нечего иностранцам диктовать, что делать иранцам в своей стране.
Наконец-то за бронированным стеклом появился приемщик документов, мужчина лет пятидесяти, в черном костюме, типа похоронного и в белой рубашке без воротника и галстука. Видно, в Иране галстук считается империалистическим изобретением, с чем и я согласен, оттого и не ношу его никогда. Вероятно, иранец прочел на моем открытом, изборожденном страдальческими морщинами лице солидарность и сочувствие к своей стране. Он принял заполненную анкету с фотографиями и паспортом и даже не спросил о письме из российского консульства. Не сообщил я ему и о наличии второго, американского паспорта, зная, что до сих пор для них США является символом мирового зла. Правда, нужно было еще съездить в Mellet Bank и заплатить 70 долларов за транзитную визу, действительную всего на пять дней. Процедура оформления занимала не менее недели, так что нужно было ждать.
На первый ночлег я решил устроиться в Парке имени С. М. Кирова, как раз напротив громады нашего посольства. Маргарита, пожилая матрона и мать трех важных милицейских шишек, с сочувствием восприняла мое желание переспать на подведомственной ей территории. В дворниках у нее работал бывший инженер-энергетик, которому и было отдано распоряжение устроить меня в сторожке. Бывшая буфетчица в посольстве, она с презрением относилась к нашим дипломатам, жадным на деньги и свысока относившимся к армянам. Жители Айастана ежедневно сотнями рвутся на прием в консульство для получения рабочих виз в Россию.
На следующий день я отправился в здание Академии наук, где Рафаел Оганесян, директор института гидрологии и ихтиологии, принял меня в своем кабинете. У нас нашлось много общих знакомых по Ленинграду, а вот в Петербурге их осталось мало. Его Институт покинуло большинство сотрудников, но научная деятельность продолжалась: аспиранты и студенты проводили исследования и защищали диссертации, хотя и вынуждены были заниматься каким-то бизнесом на стороне. Озеро Севан перестало мелеть, но Биологическая станция, где я когда-то проходил практику, была законсервирована. Узнав, что мне необходимо устроиться на несколько дней в городе, Рафаел позвонил своему приятелю, который, в свою очередь, позвонил своему приятелю, готовому меня принять на ночлег. Уже через пятнадцать минут аспирант института на своей машине вез меня с рюкзаком в Институт сейсмостойких строительных материалов.
Аркадия, хозяина спортивного комплекса, предупредили о госте из России, так что меня ждали. Это был замечательный человек. Будучи моложе меня лет на десять, он успел поработать инженером-конструктором, позже руководил аграрным комплексом в Краснодарской области. Аркадий позже разводил калифорнийских земляных червей и шампиньоны, теперь же носился с идеей использования плавательного бассейна для выращивания особого вида улиток на корм форели. Но суровая реальность заставила его зарабатывать деньги в качестве банщика, сдавать в наем душевые кабины.
Я предложил Аркадию заняться изготовлением оздоровительных поясов из минерала шунгита, который в России нынче считают панацеей от всех бед. Он вспыхнул от этой идеи и сразу же поволок меня к главному геологу института, который заявил, что, во-первых, шунгит в Армении не водится, а во-вторых, его целительные свойства, мягко говоря, сильно преувеличены. На Московской кольцевой дороге этот минерал используется в качестве адсорбента дурных запахов, на этом и заканчивается сфера его применения. Этот ученый не знал, что в России шустрые рекламодатели давно назвали этот минерал чудо-камнем.
Вспомнили мы и страшное землетрясение, которое не выдержали все разработанные институтом материалы и конструкции. Но дело-то было не в них, а в строителях. Ведь когда бетон замешивается на песке лишь с небольшой добавкой цемента, который строители в основном продают на сторону, то ни одна конструкция не выдержит даже легкого потрясения грунта. Здесь ходит версия, что последнее землетрясение произошло в результате подземного ядерного взрыва, только непонятно, кто его произвел. Вряд ли враги-турки, да и русским было не с руки это делать, азербайджанцы же еще не научились атом расщеплять. Аркадий убежден, что количество жертв землетрясения было снижено с 54 до 20 тысяч человек, чтобы армяне не смогли получить какие-то золотые визы от ООН. Мол, такие визы позволяют людям въезжать в любую страну мира и устраиваться на работу, если держатели виз хотят. А если нет, то можно жить прекрасно на пособие по безработице.
Подобная же легенда ходит по поводу нансеновских паспортов, дающих право ездить по миру без всяких виз. Насколько помню, такие паспорта действительно выдавались в  1920-х годах прошлого века фондом полярного исследователя Фритьофа Нансена для людей, потерявших родину – русских эмигрантов и прочих жертв гражданских войн. Но в конце тех же 1920-х годов их перестали выдавать. А еще мне недавно показывали паспорт гражданина мира, который можно приобрести через Интернет всего за 100 долларов, но юридической силы он не имеет. 
Аркадий устроил мне ночлег в спортзале института, куда два раза в неделю приходили энтузиастки аэробики, фитнесом сейчас называемой. Теперь было пора подумать об устройстве огородного пугала. Для этого я договорился о встрече с Торресом, владельцем парка культуры и отдыха «Ахтанак». Там установлен Монумент, железобетонная стела, посвященная 2750-й годовщине с основания города Эребуни, нынешнего Еревана. За мощь и величину этот фаллический монумент в народе называют «Мечтой импотента», так что от великого до смешного и шага не надо делать.
Парковладелец Торрес встретил меня за столиком ресторана, где обедал в компании с женой Офелией и малолетним сыном Икаром. (Какие все-таки романтические имена здесь встречаются!) Пользовался он для переговоров мобильным телефоном, штучкой редкой для этих мест. Этот отставной офицер оказался энергичным бизнесменом, он сразу же уразумел ценность чучела для привлечения в парк детей. Особенно обрадовался он, когда узнал, что процесс установки будет снимать республиканское телевидение. Гигик Айвазян, художник-оформитель парка, получил задание изготовить физиономию пугала, которое решили назвать Карапетом. Это имя всплыло в памяти из песни с такими виршами: «Карапет влюбился в красотку Тамару, / Ты, душа любэзный, мне будешь под пару…».
Уже на следующий день телевизионщики из программы Exclusive снимали нашего красавца, установленного за оградой аттракционов. С экрана телевизора Торрес обещал всем армянам мира холить и лелеять этот новый символ Еревана. Ведь эта программа транслируется по каналам всемирного кабельного телевидения, так что хозяин получил еще и хорошую бесплатную рекламу. Ну, а меня пригласили отобедать в ресторане в компании журналистки телевидения и родителя Торреса. Как и сын, родитель тоже оказался отставным милиционером, у них взаимопомощь хорошо поставлена.
Захотелось мне после этого навестить пограничников, казармы которых находились невдалеке от парка. Удалось это даже без предварительного звонка. На проходной воинской части я попросил постового связать меня с дежурным, а тот договорился о приеме у генерал-майора С. П. Бондарева, начальника штаба ФПС России в Армении.
Генерал принял меня в огромном кабинете с портретом Путина за спиной и картой Армении. Ее границы охраняют российские пограничные войска, в которых служат армяне и русские ребята, набранные в войска из деревень молокан. Эта староверческая секта еще во времена Екатерины Великой переселилась на окраину бывшей Русской Империи. Раньше все эти земли входили в пределы Тифлисской губернии, и не было разделения на республики. Большевички подгадили нам с их политикой создания республик по национальному принципу. Сталин как раз и был комиссаром по национальностям, когда на руинах империи создавался СССР. Вот и хлебаем сейчас дерьмо уполовниками, наплодили князьков и царьков, а народ разбегается от них в заграницы.
 Я прочел лекцию собравшимся в красном уголке упитанным и ухоженным солдатам. Конечно же, служить в Армении легче, чем на Крайнем Севере или Чечне, но и здесь кровоточит незаживляемая рана Карабахского конфликта. Там наши инструкторы воевали на стороне армян, азербайджанцы же использовали в качестве советников и пилотов самолетов украинцев. Не знаю, насколько это достоверно, однако армяне рассказали, что большинство украинских наемников сами же азербайджанцы и перебили после окончания военных действий, чтобы не платить доллары за верную службу.
С солдатами Национальной Гвардии я встретился возле министерства иностранных дел. Одеты они были красиво, но кормили их голодным пайком. Сидели они в скверике, немножко под хмельком, и балагурили. Наиболее активный юноша даже предложил продать мне свою запасную униформу вместе с шевронами, и всего-то за десять долларов. Я решил не спрашивать о стоимости других причиндалов воинской службы.
Много интереснее было поговорить с Ашотом Агабабяном, помощником председателя партии «Аирапетутюн», иначе по-русски – «Республика». Ашот посетовал, что если в России существует проблема утечки мозгов за границу, то здесь уже треть работоспособного населения покинули страну. Нынешние власти ничего реального, конструктивного не предпринимают, чтобы облегчить жизнь народа. Огромные суммы помощи от соотечественников из-за рубежа оседают в руках чиновников. Жируют только верхи, так что политическая ситуация страны похожа на нашу, только в Армении еще меньше гласности и демократии.
Ашот пригласил меня на свое партийное собрание, но мне явно было не до политики, больше беспокоило рассмотрение визы иранскими дипломатами. Не дай бог, они позвонят в наше консульство и узнают о моей политической и моральной неблагонадежности. Могут также сообщить и о моем двойном гражданстве, тогда вообще будет келдык моей визе. А ведь не исключено, что впустят в Иран и объявят американским шпионом.
Ходить по Еревану приятно и безопасно, особенно хороши парки с аттракционами и детскими площадками. Здешние ребятишки выглядят сущими ангелочками, их рождается больше, чем в российских семьях. Особенно понравилось мне, как они раскрашивали керамические игрушки, поставляемые местной гончарной мастерской. Мне кажется, здесь с особой теплотой и лаской обращаются с детьми, оттого и взрослые более внимательны и благожелательны в общении между собой и с такими странниками, каковым я для них был.
Мой хозяин Аркадий кроме себя содержал еще при бане двух женщин и мужчину, исполнявшего роль механика и сторожа. Клиентами на помывку в душе оказывались бедные люди, у которых в квартирах не было горячей воды, так что доход бани был мизерный. В этом районе города, расположенном на холмах, вода подавалась лишь в ночное время, тогда-то сторож и закачивал ее в емкости, используя днем для душа. Женщины специально для меня готовили суп из мацони, а также блюдо из сулугуни с жареной рыбой. Они перестирали все мое белье и одежду, даже порывались ее гладить, чему я решительно воспротивился. Этим люди включили меня в свою семью, и у меня появилось чувство духовной общности с ними. Они вряд ли могли или хотели отправиться со мной в путешествие, тем более в мусульманский Иран. А оттуда через несколько дней сообщили, что я могу приезжать за визой, так что меня ждала новая дорога.
Специально по поводу моего отъезда Аркадий устроил чаепитие с бутылкой вина, которую я купил на этот случай. Прощальный вечер совпал с показом по телевидению моего чучела, так что все вместе обмыли и день рождения Карапета. Торрос обещал хранить и оберегать его и даже изготовить подружку, чтобы скучно не было ему в ночное время.
Визу мне вручил все тот же элегантный мужчина в похоронном костюме, и предупредил, что у меня на руках лишь транзитная виза, которую нельзя будет продлить. Я и за это был благодарен, тем более, задерживаться там  и не собирался.
Автобусом я добрался до поста ГАИ на окраине Еревана и плотно застрял в ожидании. В южном направлении транспорт почти не ходил, если не считать огромные бензовозы с иранскими номерами. Гаишники их не останавливали, так как водители не понимали милицейского языка, либо не хотели понимать. Милиционеры пропускали их беспрепятственно и в обоих направлениях, так что дальнобойщики могли везти к нам что угодно, хоть ракеты с атомными боеголовками. Наконец-то милиционер притормозил самосвал, который в колонне с еще тремя МАЗами двигался за грузом молибденовой руды в Кафан. Они должны были проезжать поселок Мегри, где я собирался перейти границу с Ираном.
Поразительно хорошей оказалась дорога к южной границе, движения почти не было, лишь наши водители самосвалов устраивали между собой гонки. Это помогало шоферам в борьбе со сном и усталостью от монотонного движения.
Перед въездом в Нахичевань наша колонна остановилась на перевале, где была харчевня для водителей. На вершину соседней горы, где строился замок для какого-то «нового армянина», вела серпантиновая дорога. Чайханщик рассказал, что хозяином замка является заместитель министра внутренних дел Нахичеванской автономии. Говорят, он особенно отличился в выселении из этого района азербайджанцев.
Азербайджанец Ибрагим, выходец из Нахичевани и хозяин магазина возле моего дома в Питере, еле успел выбраться живым из лап армянской милиции. Каждый раз, выходя из подвальчика своего магазина, он грозил кулаком в направлении консульства Армении, устроенного на улице Декабристов. Как армяне клянутся вернуть себе гору Арарат, так и азербайджанцы надеются вернуть себе Карабах.
Мой водитель много лет прожил в Петропавловске, где у дяди был мебельный магазин и швейная фабрика. Там он и женился на русской девушке, и у них родился сын, но родители потребовали его возвращения в  родной город Абовян. Там его еще раз женили, теперь уж на армянке, и нашли работу водителя самосвала. У отца есть еще и экскаватор, на котором Гарик подхалтуривает в свободное от поездок время. Перевозка молибденовой руды с шахты на железную дорогу хорошо оплачивается, так что можно и детей заводить. Сыну в России он помогает тоже, хочет даже пригласить в гости. Он хороший международный семьянин.
В Мегри ребята высадили меня возле гостиницы, а сами отправились ночевать на стоянку в гараж. Мы расстались друзьями. А вот с посещением русской пограничной заставы у меня ничего хорошего не получилось. Прибыл я туда слишком поздно, и дежурный, вместо того чтобы пригласить меня в расположение части, вызвал наряд милиции. Меня погрузили в «воронок» и отвезли в отделение, куда срочно вызвали начальника милиции.
Это было ЧП: чтобы погранцы обращались в армянскую милицию по поводу нарушения границы российским гражданином. Только после двух часов больше разговоров, чем допросов, милиционеры убедились в моей легитимности и аутентичности, а проще говоря, сделались моими гостеприимными хозяевами. Они отзвонили на пограничную заставу и сообщили, что я хорошо знаком с начальником штаба генерал-майором Бондаревым. Ночевать оставили в кабинете начальника милиции, угостив перед сном чаем.

ИРАН

Утром в милицию позвонили с погранзаставы и пригласили прочесть лекцию солдатам, но я уже был нацелен на пересечение границы. В этом мне помог выделенный начальством гаишник, который самолично подвез меня к пограничному посту. За колючей проволокой виднелись голые, без единого кустика, склоны гор, покрытые белыми пятнышками овечьих отар. Там была таинственная и опасная мусульманская страна Иран, ранее называемая Персией, в которой погиб Грибоедов. Страна фанатиков и поэтов, страна 1000 и 1 ночи, страна людей, освободившихся от диктатуры шахской власти и не побоявшихся противостоять самим США.
На мосту через реку Аракс я остановился на пограничном посту, где тщедушный русский солдатик читал женский журнал «Лиза». Пожав на прощание руку солдату, я бросился в омут чужой страны, где у меня не было ни одного знакомого человека.
Иранские пограничники с удивлением полистали мой заграничный паспорт, ведь русские люди встречались на здешнем посту нечасто.
Выйдя из здания таможни, я оказался на огороженном колючей проволокой пустыре, который по периметру объезжал джип с полицейскими в черной униформе. Они искали запрятанные в кустах канистры с бензином, предназначенным для контрабанды. В Армении литр бензина стоит 300 драмов, а в Иране всего 3, так что нелегальный вывоз его через границу чрезвычайно прибылен.
Билет в автобус до Тебриза стоил всего 150 туманов, это порядка 2 долларов. Автобус оборудован кондиционерами и телевизором, по которому в отсутствие американских крутили индийские фильмы. Большинство фильмов содержат все ту же сказочку о том, как Нищий превращается в Принца, а Золушка в Принцессу. Эта надежда на сказочное превращение неизменно держит миллионы телезрителей возле экранов телевизоров и утешает в безысходности их реальности.
В автобусном варианте герой фильма, автомеханик, при ремонте автомобиля дочери миллионера демонстрирует свою могутность, приподнимая машину руками. Дочурка балдеет от такой демонстрации силы, после чего приглашает автомеханика во дворец, где бедняга попадает во множество ситуаций, обусловленных его незнанием условностей цивилизации. Особенно трудно ему приходится с использованием унитаза, на который он, по привычке, усаживается «орлом» и падает. Как я убедился на собственном опыте, унитаз действительно редкость в иранском обиходе.
Облегчает выбор невесты кошка, которая садится на колени механика и фыркает на денежного жениха, показывая невесте, что тот уж совсем мальчиш-плохиш. Конечно же, богатый жених принцессы оказывается подонком, и она выбирает в мужья бедного, но могутного автомеханика.
Окрестные поля, в отличие армянских и российских, были засеяны, хотя и обрабатывались либо вручную, либо посредством воловьей тяги. Страну пересекали великолепные, многорядные хайвэи, а обочины дорог в городской черте были украшены портретами воинов, погибших во время войны с Ираком. Центральные площади городов были украшены фонтанами и монументами, прославляющими героизм народа, а  портрет аятоллы Хомейни висел во всех присутственных местах. Этот фанатик шиитов смог не только свергнуть династию шахов Пехлеви, но также изменить жизнь и сознание нынешнего поколения иранцев.
В автобусе я познакомился с Сергеем, единственным пассажиром, говорившим по-русски. По национальности он был азербайджанцем, что приходилось в Армении скрывать, а ехал к дальним родственникам в Тебриз, являющийся центром азербайджанской автономии Ирана. Сюда перебрались многие беженцы из Армении, тем более, что им не нужно учить язык фарси, на котором говорит большинство иранцев. Я был счастлив, что знаю хоть одного человека, который укажет мне в Тебризе, где находится дешевая гостиница или полицейское управление.
На конечной остановке автобуса, пока я извлекал рюкзак из багажного отделения, Сергей исчез, хотя и обещал мне помощь на первых шагах в неизвестной стране. Автобус ушел, а я остался на пыльной площади с рюкзаком на земле и посохом в руке. Одиночество длилось недолго, уже через несколько минут вокруг собралась толпа. Никто не говорил по-английски, а уж тем более по-русски. Люди указывали на меня пальцами и даже говорили – Хэло. Я же твердил – Салам алейкум, вспоминая турецко-арабскую песню со строками: «О Мустафа, о Мустафа, салам алейкум, Мустафа…».
Наконец-то один из парней уразумел, что мне нужно было попасть в полицию, и остановил для этого такси. Сев со мной на заднее сидение, он знаками показал, что прикрепленная к посоху сувенирная бутылочка коньяка неуместна в этой непьющей и сугубо религиозной стране. Я открепил ее от древка и вручил своему чичероне, чем привел его в телячий восторг. Подъехав к отделению полиции, он расплатился с шофером, положил бутылочку в карман и куда-то сгинул.
Полицейские проверили мой русский паспорт, но решили дальше со мной не связываться и позвонили в управление Стражей Революции, вероятно, аналог нашего ФСБ. Полицейские вытянулись по струнке, когда за мной приехал какой-то тип в штатском, и, погрузив в нашу «газель», транспортировал в какое-то подобие барака, окруженного колючей проволокой. Впервые здесь появился у меня страх, что попал точно не в свой монастырь, но отступать было некуда.
Сидевший за конторским столом начальник, тоже в штатском, но с каким-то значком на лацкане пиджака, полистал мой паспорт, где, слава богу, информация о том, что он был выдан в Нью-Йорке, была напечатана по-русски.
Штампы литовских и латвийских пограничников его не заинтересовали, да и вряд ли страж мусульманской революции знал о существовании этих стран. Меня также никто не заковывал наручниками и не обыскивал, что было бы худо, ведь в футляре фотоаппарата я спрятал американский паспорт. При его обнаружении персы определенно посчитали бы меня шпионом этой «империи зла», но я давал чиновнику успокоиться, требуя встречи с российским консулом. Я отнюдь не был уверен, что таковой в городе существует, важно было найти здесь ночлег.
Чиновник знал несколько английских слов и, услышав знакомое слово – отель, погрузил меня в ту же «газель» и отвез в шикарную гостиницу в центре Тебриза. Сдав меня портье, он понадеялся, что избавился от меня, но не тут-то было. Цены за ночевку в отеле были для меня неподъемными, что и объяснил ему портье, говоривший по-английски. Бедный стражник революции тяжело вздохнул и повез меня в какое-то подобие студенческого общежития, где цены оказались на порядок ниже. Он сдал меня дежурному по Djahan Nama Hotel и попросил того подписать какую-то бумагу, только после этого стражник заулыбался и даже расписался в моем дневнике.
Мне отвели место в номере на четырех человек, но соседей в комнате не оказалось, так что я наконец-то мог раздеться и принять горячий душ. Впервые после пребывания на Кавказе, где душ либо вообще не работал, либо не было горячей воды, я нормально помылся и даже простирнул нижнее бельишко.
Начиная с этой страны и во всех последующих азиатских странах, которые я посетил, унитазы европейского типа в обычных домах и дешевых гостиницах отсутствовали. Их роль выполняли сделанные из фаянса или из эмалированного железа корыта с двумя рифлеными приступками. Туалетная бумага также отсутствовала, вместо нее были кувшины с водой для подмывания задницы либо краны с гибким шлангом.
Выйдя из гостиницы на улицу, я окунулся в азиатскую толпу, которую раньше видел только в кинофильмах. Казалось, торговали все и всем, а покупателем был только я, да и то безденежным. В этом трехмиллионном городе я ни разу не увидел европейского лица, он был слишком в стороне от туристских маршрутов, к тому же Иран вообще не привлекает иностранных туристов, напуганных исламским фанатизмом времен Хомейни. Но время движется, и люди здесь устали от исламской революции. Многие прохожие здоровались со мной с американским приветствием – Hello и даже хотели пожать руку. Здешний рынок по сравнению с армянским был просто рогом изобилия, из которого высыпались на прилавки все плоды человеческих трудов. Такого разнообразия продуктов я не видел со времен посещения подобного рынка в Лондоне. Но потратился я лишь на мешочек с крупными жареными подсолнечными семечками и арахисом, и по ценам до смешного низким по сравнению с Арменией.
Шикарные магазины в центре города завалены товарами западного происхождения, но поражают витрины женской моды, где выставлены лишь длинные платья темных и серых расцветок, чадры и множество всякой обуви. На улицах лишь немногие женщины прикрывают лицо чадрой, но за покупками ходят группами или в сопровождении мужчин. Здесь до сих пор часы являются признаком достатка, но в витринах уже выставлены самые современные мобильные телефоны, на которые с вожделением смотрит молодежь.
Мои блуждания по городу привели, в конце концов, в редакцию газеты на азербайджанском языке, где работали молодые и умные ребята, понимавшие немножко по-английски. Они взяли у меня интервью и пожаловались на необъективность мировых средств массовой информации, что вредит молодым иранцам, которые хотят эмигрировать в США. Новое поколение не хочет жить по канонам мусульман-шиитов, а поражение Ирака в войне с США ставит Иран в положение следующей жертвы. Сейчас поубавилось антиамериканской риторики, но страна готова к вторжению и будет сопротивляться значительно упорнее, чем Ирак.
 Вернувшись в гостиницу, я познакомился с Кларенсом, молодым армянином-дантистом из Тегерана. Ехал он в Ереван, где его ожидала невеста-армянка, найти невесту своей национальности в Тегеране ему не удалось. От него же я узнал, что наш Александр Сергеевич Грибоедов погиб не в Тегеране, а здесь, в Тебризе, который в те времена был столицей Персии. Погиб, защищая армян, спрятавшихся на территории посольства от преследования шиитов.
 Узнав о моих планах посетить столицу Ирана, Кларенс дал мне телефон приятеля, работавшего там переводчиком с русского языка. Это очень облегчало мою задачу познания страны. В свою очередь, я обеспечил его телефонами своих друзей в Ереване.
В моей комнате на прикроватной тумбочке лежали два бруска из обожженной глины с оттиснутыми на них изречениями из Корана. Вспомнились американские отели, где в каждом номере была Библия, а также телевизор с пультом управления. Здесь телевизор отсутствовал, у меня же появилось смутное желание взять эти таблетки в качестве сувенира, но остатки совести помешали, да и тяжело их таскать в рюкзаке. Я зажал их в ладонях перед сном и вознес молитву Аллаху, чтобы простил мои грешные мысли и направил на путь истинный.
Мне надо было спешить, как можно больше посмотреть в этой стране и всего за пять визовых дней. Прыжок до Тегерана я совершал на комфортабельном автобусе фирмы Volvo, с кондиционером и телевизором, да еще и с контейнером холодной воды для пассажиров. Лед, по мере таяния, кондуктор закупал и добавлял в контейнер на промежуточных остановках.
Оказавшаяся рядом со мной на сидении девочка вскоре перебралась на другое место, а вместо нее моим соседом оказался солдат национальной гвардии, возвращавшийся в летную часть из отпуска. Вначале он удивленно смотрел, как я заполняю дневник, водя ручкой слева направо. Наверняка его восхитило это искусство, ведь арабы пишут справа налево. Его однополчанин присоединился к зрелищу и цокал языком в удивлении.
Бенрузу было всего 19 лет, и он даже по телевизору не видел, как студенты-шииты держали заложниками в 1980 году американских дипломатов. Его английского языка вполне хватило, чтобы рассказать о своем желании путешествовать по миру таким же, как я, образом. Хотел он также увидеть дьявольскую страну США, но свою страну покидать не собирался. Удивило меня также, что вначале он посчитал меня китайцем, это мне напомнило, что как для нас все китайцы на одно лицо, так и китайцам все мы кажемся одинаковыми.
А за окном разворачивалась панорама гигантского строительства этой страны, в которой молодежь составляла большинство, ведь в семьях здесь десять детей считается нормой. Строились новые хайвэи, фабричные здания, склады, каналы, многоэтажные жилые дома для неимущих, разбивались парки с фонтанами и монументами. Особенно поразила меня огромная стена поперек дороги, в которой был вырезан гигантский профиль головы нового пророка, - аятоллы Хомейни. У этой страны было много нефти, а также других минералов и богатств, но еще больше молодежи, готовой трудиться. Бенруз был уверен, что после военной службы найдет хорошую работу на стройке либо пойдет учиться, высшее образование здесь бесплатное. Перед выходом из автобуса он с ошибками, но по-английски написал в дневнике: «We have seccessful days in future. This is our hope».
На огромнейшем, занимавшем несколько гектаров автовокзале я выбрался из автобуса и вступил в сумерки. Сотни автобусов прибывали и отправлялись во всех направлениях этой большой и многонаселенной страны. Моя спутница указала на телефон-автомат, из которого можно было звонить по городу бесплатно. Я достал бумажку с номером телефона Константина, друга дантиста и переводчика с русского языка. Голос моего корреспондента несколько дрогнул, когда я рассказал свою историю, тем не менее он разрешил мне войти. По количеству автомобилей и качеству дорог, а также обилию всевозможных развязок, Тегеран напомнил мне Хьюстон в штате Техас. Да и энергия этого города похожа была на американскую, а не ту летаргию, которую я наблюдал в Тбилиси и Ереване.
Таксист с трудом нашел дом Константина, жившего в двухэтажной квартире вместе с сестрой и матерью. Потратил я на такси аж 200 туманов, почти столько я потратил на дорогу из Тебриза в Тегеран, да еще оставил 5 туманов на чай. Я ведь и сам когда-то работал таксистом в Нью-Йорке. Мой водитель тоже мечтал там поработать, так что я по дороге многое ему порассказывал.
Встретил меня мужичонка лет сорока, в спортивном китайском костюме и очках с толстенными стеклами. Рюкзак он попросил оставить возле двери, а потом провел в гостиную, где в огромном кресле сидела его престарелая мать, а рядом в уголке дивана пристроилась сестра. Сесть мне предложили на стуле посреди комнаты, куда был пододвинут журнальный столик, горячий чай налили из термоса, к нему была подана нераспечатанная пачка печенья.
После пекла вечернего города кондиционированный холод гостиной леденил тело и душу, но я пытался вести беседу, пытаясь узнать о наилучшем месте для ночлега. Матрона сообщила, что семья живет в квартире дяди и при враждебном окружении мусульман. Еще я узнал, что Константин лишь иногда работает переводчиком, сестра его Софья вообще не работает, так что семья живет на ее, старушечью, пенсию. Еще старушка возмущалась, что их сосед, дантист, посмел дать мне их телефон. Постепенно ее голос слабел, а потом перешел в клекот, и старушка потребовала от дочери принести лекарство от сердца, мне же заявила, что у нее случаются острые сердечные припадки лишь при чужих людях. Здесь уж ничего не оставалось делать, как вылететь из квартиры, даже и не попробовав печенья.
Константин все-таки набрался смелости проводить меня до соседней лавки, где я мог обменять деньги и попросить помощи. Он даже принес извинения за плохое самочувствие матушки и невозможность приютить меня в доме. Мне же было ясно, что старая мегера, словно паучиха, парализовала своих детей так называемой материнской любовью и превратила их в безвольных рабов, выполняющих все пожелание этой матки. Оттого-то и не допускает она никого другого в свое окружение, боясь, что у нее отберут этих рабов. Так и останутся жить брат с сестрой, без собственных семей и родительского счастья, обслуживая дряхлую материнскую плоть.
Я хотел воспользоваться в устройстве на ночь полицейскими услугами, как это было в Тебризе, но лавочник не понял, либо не захотел понять моих пожеланий. Не найдя в окрестностях полиции, я пешком отправился в ближайший парк, окруженный высоким забором. Перекинув через ограду рюкзак, я смог и сам перепрыгнуть через заостренные копья чугунной решетки.
И оказался в мусульманском раю: Sael Park был освещен разноцветными прожекторами, которые высвечивали озера с фонтанами и плавающими лебедями, павлинами на берегу. На полянках отдыхали родители с детьми, под звуки бубнов и зурны танцевали девушки, а молодые люди гоняли по лужайке мяч, либо играли в волейбол. Пьяных не было, поскольку алкоголь в этой стране вне закона. Был здесь и небольшой зоопарк, за оградой которого спали львы и пантеры, птицы отдыхали в позолоченных клетках. Этакая идиллия могла только присниться русскому человеку, здесь же она была рукотворным раем земным и прелюдией к небесному раю. Кстати говоря, слово «рай» - персидского происхождения.
А уже перевалило далеко за полночь, в два часа парк закрывался и нужно было устраиваться на ночлег. С райских полянок меня несомненно бы согнали, так что я забрался за кустарник, бордюром окружавший парк вдоль забора, и раскинул на земле спальник. Проезжавшие по дорожкам охранники не могли меня заметить, и можно было почивать в надежде, что в спальник не заползет какая-нибудь гадючная змея или скорпион.
Разбудила меня утренняя прохлада и шум уборочных машин. Собрав рюкзак, я выбрался из кустарника, сполоснулся у фонтана и устроился завтракать на скамейке. Печенюшки запивал чаем из фляжки, подаренной австралийским фермером, а еще обозревал ранних посетителей парка.
Солидный мужчина моих лет, но в прекрасной спортивной форме, обалдел, когда я попросил его присесть для беседы. Честно признаться, видок-то у меня был бомжеватый, но местные бомжи не говорят по-английски. Собеседник мой оказался даже на пару лет меня моложе, но давно вышел на пенсию после многолетней работы в нефтяной компании. Он ежеутрене выходил на моцион и не признавал американский jogging, бег трусцой, неприемлемый для солидного человека. В этом я с ним солидарен и бегаю лишь по необходимости, когда в магазин надо успеть.
Английский язык пенсионера был на хорошем уровне, так что поговорили мы о многих предметах. Он поездил по многим странам и мог сравнить жизнь там и в своей стране. Главной заслугой мусульманской революции он считал приостановку американской антикультурной экспансии и возрождение исламских ценностей. Развитию страны мешает американская экономическая  блокада, но создание Европейского Сообщества дает надежду на ее прорыв и выход иранских товаров на международный рынок. Его также возмущала трусливая экономическая политика России с оглядкой на США. Ведь Иран расплачивается с нами валютой, американцы же закабаляют Россию своими займами, которые расходуются на импорт их же товаров. 
Было очень интересно разговаривать со столь информированным человеком, но пришла пора отправиться в российское посольство и срочно оформлять визу в Пакистан. Вдоль главных улиц города текут арыки, перегороженные решетками для фильтрации мусора, они-то и выполняют роль ливневой канализации столицы. Автобусные остановки разделены на мужскую и женскую половины. Разделены перегородками и сами автобусы, куда мужчины входят через переднюю, а женщины через заднюю дверь. В метро для женщин отведены отдельные вагоны, если же там не хватает мест, то женщины могут зайти в мужской вагон, и мужчины должны уступить им место и даже отсесть, чтобы их не стеснять и не касаться.
Комплекс зданий Российского посольства занимал целый квартал, который мне пришлось обойти по периметру, да только слишком рано я прибыл. В ожидании начала рабочего дня дипломатов зашел в лавку, где купил печенье. Хотел купить и карту города, но названия улиц были написаны там арабской вязью, которую я вряд ли освою в этом земном воплощении. Лавочник предложил также стакан воды со льдом и сообщил, что любит русских людей, они часто к нему заходят и говорят – спасибо, а он в ответ – пожалиста.
При входе в консульский отдел собралось лишь несколько армян, собиравшихся эмигрировать в Россию, а не в Армению. Меня пропустили без очереди, поскольку виза мне не была нужна, требовались лишь рекомендательные письма в консульства Пакистана и Индии. В отличие от русского консульства в Ереване, здесь мне предложили кофе и оформили необходимые бумаги всего за час. За это время мне удалось пообщаться с Виталием, работавшим в здешнем торговом представительстве России. Насколько я уразумел, он прежде директорствовал в каком-то питерском банке, который разорился, а Виталия перевели сюда, от греха подальше.
Вероятно, не он один такой, отсиживающий тяжелые времена за границей, это наш золотой запас. Нынче Виталий торговал дипломатическими автомобилями, не облагавшимися таможенным сбором, неплохо жил, судя по энтузиазму в глазах. Деньги можно зарабатывать везде, если у тебя связи хорошие, а эти ребятки глаза друг другу не выклюют. Охранниками и обслугой здесь работали бывшие сотрудники КГБ и тоже имели побочный заработок. Мне же для счастья требовалось всего лишь найти ночлег.
Виктор Стариков, первый секретарь посольства, позвонил отцу Александру, священнику церкви святого Николая, и тот согласился устроить меня на своем подворье. Добирался туда на метро, недавно построенного не нами, а китайцами. Хорошо построено, добротно, и начинено самым современным электронным обеспечением.
Начальник станции, где я собирался выйти на поверхность, решил самолично сделать для меня экскурсию. Обеспечивают компьютерную службу городского метро в основном инвалиды, в каждом подобном учреждении существует ценз на обеспечение их работой. На электронных табло сообщалась вся информация о направлении поездов и расписании, подобные же табло были в вагонах поезда. На отдельных мониторах станций можно было смотреть телефильмы и местные мыльные оперы, чистота в метро была идеальной, как и на улицах города. Не было видно нищих или беспризорных детей, а в городе чувствовалась мощная энергия его жителей. Правда, комплекс зданий американского посольства, рядом с которым находилась русская церковь, обшарпался за 20 с лишним лет без хозяев. Сейчас там находилось что-то типа школы прапорщиков Стражей Революции.
Подворье церкви святого Николая было окружено глухим забором, и я с трудом нашел кнопку звонка, на который вышел привратник-персиянин (насколько помню, персы не являются арабами) и провел меня на второй этаж служебного здания при церкви. Отец Александр встретил меня в своем рабочем кабинете с компьютером и прочей электроникой. Было священнику лет 40 с небольшим, с положенной по сану бородой и солидным брюшком. Он производил впечатление глыбы спокойствия и благополучия в этом бренном мире. С трудом поднявшись с кресла, он подал мне руку для поцелуя и благословил крестом. Я привык целовать руки только у красивых женщин, так что целование рук священников всегда повергает меня в замешательство.
Батюшка посетовал на действия посольства, посылающего гостей к нему, а не устраивающего их в своих апартаментах, но я заверил, что остановлюсь на подворье лишь на пару дней. Мне нужно было лишь получить пакистанскую визу и успеть выбраться из страны до истечения срока иранской визы. Отец Александр служил здесь недавно, а до Тегерана работал в Москве, возглавлял какой-то международный отдел патриархии. Как правило, такие ребята не служат сельскими священниками. Правда, и митрополитами не становятся, для этого служения нужно предварительно перейти в монашество.
Батюшка вернулся к телефонному разговору с начальником русской энергетической компании, строившей в Иране атомную электростанцию. При этом жаловался: «Ох, искушение, искушение, опять на званый обед идти, мне же врач диету прописал». Я бы на его месте тоже перешел на диету, ведь службу он вел только по выходным, а в рабочие дни лишь проводил короткие заутрени и вечерни.
Для моей спальни отвели большой чулан, откуда я вынес часть ненужной мебели и бросил на пол свой многострадальный спальник. Батюшка распорядился кормить меня тем же, чем кормили насельников подворья. Рядом со мной жили две женщины, убиравшие помещения и обихажившие отца Александра, который не был женат. В дальнем углу двора обитал привратник с семьей, а двор он содержал в идеальном порядке. На клумбах благоухали какие-то экзотические цветы, дорожки из плитки окропляли фонтанчики, в помещениях исправно работали кондиционеры. Ну, прямо-таки православный рай создали в столице исламского фундаментализма.
Храм построили в 1943 году, когда здесь дислоцировались советские войска и велась подготовка к встрече лидеров трех стран: Черчилля, Сталина и Рузвельта. В 1980 году, когда революционные студенты захватили американское посольство, расположенное на противоположной стороне улицы, здесь прятались православные армяне. Как и во времена Грибоедова, они боялись расправы над христианами, а хозяева подворья зачем-то жгли архив и библиотеку. Но храм мусульмане не тронули ни тогда, ни сейчас. Приход здесь небольшой, в основном сотрудники дипломатической миссии, а также строители-энергетики. Отец Александр написал книгу об истории православия в Персии-Иране, а сейчас занят помощью православным, желающим куда-нибудь эмигрировать из Ирана. Вот только в православную Россию ехать они не намерены.
Утром я отправился в «Атпо хориджи», офис по продлению виз, где в основном работали женщины. Просмотрев мои документы, миловидная персиянка заявила, что транзитные визы не продлеваются, и мне нужно срочно убираться за пределы страны. Я немедленно ринулся в посольство Пакистана, окруженное толпой афганцев, которые тоже находились в стране на транзитном положении. Здесь я впервые увидел толмача-переводчика со старинной пишущей машинкой, занятого заполнением анкет неграмотным иммигрантам. Русский посетитель оказался редкой птицей в этой юдоли печали людей, выгнанных непрерывными войнами из своих домов. А ведь это мы начали в 1979 году ту несчастную войну в Афганистане, в которой погубили не только тысячи своих ребят, но и превратили страну в рай для бандитов и наркоторговцев.
Письмо из нашего посольства ускорило процесс оформления пакистанской визы, мне пришлось лишь заплатить 40 долларов и ожидать ее выдачи после обеда. Естественным было желание посетить местные музеи, куда меня подвез молодой парень на мотоцикле. Ему доставило удовольствие прокатить иностранца, даже от денег отказался.
Вход в музеи здесь бесплатный, я бы еще и доплачивал посетителям за это. Комплекс музеев построен недавно и сочетает конструктивистский и мавританский стили. Особенно тоскливым оказался Музей ковров, занимавший два здания и множество сотрудников, охранников и уборщиков. Персидские ковры знамениты на весь мир, а здесь были выставлены самые лучшие. Мне, дальтонику и профану, все они были на одно лицо, так что повертевшись для приличия по залам, я отправился дальше.
Начинался июль, жарища здесь изнуряющая, но холодную воду можно попить в фонтанчиках, устроенных во всех учреждениях. В лавках ее можно найти в специальных контейнерах, где плавает лед, угощают ею бесплатно, с улыбкой. Музей современного искусства хорош своей архитектурой и прохладой внутри, а вот содержимое его почти никакое. Гордостью его являются несколько абстракций Поллока, остальные живописные полотна принадлежат современным живописцам, которые явно не закончили даже средней художественной школы. У кураторов музея наблюдается склонность к скульптурным композициям, состоящим из сплющенных велосипедов, сваренных вместе разнообразных сковородок или гвоздей, а на тросиках висят какие-то сварные конструкции. Столь же тоскливы и бездарны скульптурные композиции во дворе музея. Подобны они парочке «Рабочий и колхозница», созданной Мухиной и стоящей при входе на бывшую Выставку Достижений Народного хозяйства (ВДНХ), а ныне Всероссийский выставочный центр (ВВЦ).
Возвращаясь к посольству, решил я навестить министерство рыбной промышленности страны. Мне хотелось посмотреть как работают местные чиновники, а рыбная промышленность не должна обладать большими государственными секретами. В прохладном вестибюле в форме дворика с фонтаном охранник препроводил меня в отдел международных связей, где его руководитель Хасан прежде всего усадил меня за стол и заказал чай с печеньем. Чай здесь приготавливает и разносит усатый чайханщик, он же прислуживает за столом. В отделе работают очень много женщин, часто за столом сидят две или три прелестницы и учатся пользоваться компьютером. Недавно иранским меджлисом принят закон об обязательном трудовом устройстве женщин. Теперь они заполнили все государственные и частные офисы, честно отсиживают рабочие часы и получают зарплату.
Хасан показал периодическую литературу, которой пользуется отдел для своей деятельности. Я же для демонстрации своей компетентности в сфере рыболовства попросил рассказать о проблемах рыболовства в Каспийском море. Лучше бы я не умничал и пил свой чай, так как Хасан куда-то отлучился, а вернулся с мужиком, потребовавшим показать документы. Паспорт свой я оставил в консульстве Пакистана, с собой была лишь его ксерокопия и американские водительские права, которые не стоило демонстрировать. Копия паспорта явно не устроила местного «фээсбэшника», но и не арестовал он меня, в застенок не бросил, а приказал покинуть министерство. Наверное, и у нас такое могло случиться, я действительно здесь рисковал и даже несколько провоцировал служителей революции, но это часть моего познания стран и народов.
Тегеран напичкан воинскими частями с их новенькими бараками и часовыми с аксельбантами, стоящими во фрунт около проходных. Возле одной из них я увидел автобус, из которого выводили арестованного солдатика, и не в наручниках, а в каких-то средневековых цепях. Страна находится в состоянии готовности к войне с американцами, так что еще и удивительно, что меня не останавливали на улицах для проверки документов. Наоборот, с кем бы я ни заговорил, в ответ получал улыбку и предложение выпить чая или холодной воды, ну, а пьяных или наркотизированных людей напрочь не видно.
Пакистанский чиновник попросил меня пройти в кабинет консула, который извинился, что с меня взяли деньги за визу, и приказал их мне вернуть. Он также расписался в моем дневнике и пожелал хорошо провести время в его любимой стране. Секретарь вклеил визу в мой паспорт и попросил записать свой телефон в Исламабаде, где жила его семья. Вот это – гостеприимство!
Отец Александр дал мне в дорогу несколько пачек бисквитов и фруктовые консервы. В дневник он записал: «Брату Анатолию, на память о пребывании на древней персидской земле, с пожеланием помощи Божьей в Вашем предприятии. Храни Вас Господь в добром здравии и благополучии и многая лета! Игумен Александр. Тегеран». Я попрощался с гостеприимными насельниками и отправился на автобусную станцию. Мне нужно было доехать до города Захедан, откуда оставалось проехать еще 80 километров к деревне Тафтан, где находился пограничный переход в Пакистан.
Автобусный вокзал по форме и содержанию похож здесь на Вавилонскую башню, откуда в течение часа отправляются и куда прибывают сотни автобусов. Разобраться в этом столпотворении, не зная язык фарси, довольно трудно. Правда, здесь я впервые встретился с профессиональными помощниками, так называемыми хелперами, готовыми за небольшую мзду не только таскать ваш багаж, но также искать стойку и место отправления автобуса. К сожалению, они очень навязчивы и плохо знают английский язык, так что могут завести совсем не туда, куда тебе нужно. Несмотря на расписание, автобусы отправлялись по мере наполнения, что я не сразу уразумел, да и цены зависят от типа автобуса и времени отправления. Намаялся я изрядно, отшил дюжину помощников и сменил несколько отправляющихся автобусов, где были свои зазывалы, получавшие свой бакшиш от водителей.
Наконец-то я в автобусе с кондиционером и неизменным телевизором на консоли, по которому показывают индийские и пакистанские фильмы. Оказавшийся в кресле рядом со мной молодой персиянин вскоре уступил место студенту Горного института, ехавшему на практику в город Йезд. Парню очень хотелось попрактиковаться в английском языке, но его познания были примерно такими же как и мои, когда я учился в университете. Он был влюблен в Джеймса Бонда и перечислил все фильмы с его участием. Я же помнил только «Из России с любовью», фильм старый и тенденциозный, где русские изображались полными идиотами. Я предпочитаю французские комедии с Жераром Депардье, на худой конец с Луи Де Фюнесом, американщина осточертела.
Маршрут автобуса был рассчитан так, что ко времени молитвы мы оказывались возле какой-нибудь из мечетей, где пассажиры совершали намаз. Я с удовольствием присоединялся к ним, ведь перед намазом в мечети можно было зайти в туалет, умыться и напиться холодной воды из фонтанчиков. Я не выстраивался в ряд с молящимися, а находил тихий уголок, садился в позу лотоса и медитировал во славу мусульманского Аллаха или, по-нашему, Бога. Только не верю я в бога внешнего, бог в каждом из нас, вероятно, он находится в душе, и туда обращал я свои молитвы.
На рынках поражало обилие плодов земных. Здесь каждый клочок земли обработан, а не как у нас, где плодородные земли превращены в пустоши, а страну посадили на импортную иглу. Восхищает в этом народе его любовь к своей земле-кормилице, религиозность и патриотизм. А еще важным аспектом является уважение к старшим, готовность сделать все, что они скажут. Мне кажется, что даже коммунисты не развратили наш народ и не отучили от уважения к старшим поколениям так, как это сделали наши современные правители.
За время дальней дороги сменилось много попутчиков, и ни один из них не проявил даже тени подозрения к страннику. Все стремились меня угостить хотя бы мороженым, либо орешками, семечками, принести воду из бачка со льдом.
В Захедан мы приехали на следующий день, в четверг, за два часа до закрытия пограничного пункта. Я должен был, согласно визе, покинуть Иран до полуночи, когда заканчивался последний рабочий день недели. В этой мусульманской стране выходным днем считается пятница, а суббота и воскресенье - рабочие дни.
Мой последний попутчик, инженер химического завода, хотел предложить мне остановиться у себя в доме, но узнав о срочности моего появления на границе, немедленно позвонил своему другу, который согласился довезти меня до границы в Таафтан. Дотуда было еще 80 километров, при хорошей скорости можно было успеть. В российском консульстве мне нарассказали ужастиков о судьбе людей с просроченной визой. Их арестовывали и на неделю сажали в тюрьму, где на отобранные деньги оплачивали их содержание, а потом покупали билет на самолет и отправляли в Россию.
На границу мы прибыли за полчаса до окончания работы пограничников, но стражники все уже разошлись. Они работали и по пятницам, но вернутся они лишь на следующее утро, когда у меня уже будет просрочена виза. Правда, на приграничной территории был караван-сарай, здание, похожее на гостиницу с чайханой. Я ринулся к чайханщику, призывая его в свидетели, что на границу я прибыл до истечения срока транзитной визы. Этот сухощавый хитрован закивал, давая понять, что если я сниму у него комнату, то никакие санкции пограничников мне не страшны. За постой он вначале заломил что-то порядка пяти долларов, огромную сумму для этой страны. Потом, будучи психологом и зная мои вынужденные обстоятельства, Хасан подбросил цену до восьми долларов, то есть семь тысяч туманов. Это было в полтора раза дороже стоимости моей поездки от Тегерана до границы. В кармане не было мелких банкнот, и я  предложил этому живодеру бумажку в пять евро, заверив, что эта валюта значительно дороже доллара.
Хасан долго ее вертел и хрустел, но, в конце концов, отвел в комнату с четырьмя кроватями, душную и темную, кондиционера там не было. Я вряд ли выдержал бы там ночь, ведь столбик термометра был выше 30 градусов. Решил остаться в просторной столовой, где за поздним временем посетителей не было, отгородил стульями уголок возле окна, под кондиционером. Своеобразным было это приспособление для охлаждения воздуха через окно, куда был вставлен жестяной короб с разложенной внутри слоями прессованной соломой. Расположенный снаружи вентилятор прогонял воздух через смоченную водой солому, вода же, испаряясь, охлаждала воздух, понижая температуру внутри помещения на несколько градусов. Такие «холодильники для бедных» установлены во многих домах Ирана, Пакистана и Индии.
Устроив постель на полу, я вышел на улицу посидеть на завалинку на то время, пока там пила чай группа солдат-пограничников. Оглянувшись в окно, я увидел через жалюзи, как две ноги в униформе подошли к моему уголку, задержались на секунду, а потом направились к выходу. Я вскочил с завалинки и ринулся на крыльцо, чтобы встретить владельца ног. Из дверного проема шагнул солдат с «калашом» на плече и оттопыренной на животе гимнастеркой. Я перегородил ему дорогу и знаком приказал вытащить содержимое загашника, следя, чтобы тот не рванул с плеча автомат. Словно под гипнозом, солдатик расстегнул ремень и вытащил из-под гимнастерки мой фотоаппарат, в футляре которого был спрятан еще и мой американский паспорт с деньгами. Молодой персиянин захихикал и знаками показал, что хотел пошутить надо мной, а воровать не собирался.
Вырвав из его рук свое сокровище, я ринулся к чайханщику, показать стибренный фотоаппарат и потребовать вызова офицера. Хасан рассмеялся и, направив на меня воображаемый пистолет, щелкнул два раза языком, словно выстрелил. Оставшиеся в зале солдаты покатились от хохота. Мне же было явно не до смеха и, оставив остальные вещи, я отправился с фотоаппаратом к ближайшей мечети в надежде найти муллу и рассказать о произошедшем.
На дворе была черная и удушливая ночь, только мечеть была освещена и там двигались какие-то фигурки, оказавшиеся охранниками и уборщиками. Как я понял из нашего обмена жестикуляциями, мулла давно ушел спать и будет только утром. Я оказался беззащитным перед вооруженными солдатами и продажным чайханщиком, но не лезть же мне через пограничную полосу в спасительный Иран.
В темноте я подкрался к караван-сараю и заглянул в окно, солдат уже не было, а Хасан прибирал посуду и что-то напевал. Накрутив на правую руку ремень с тяжелым фотоаппаратом, я зашел в зал, но чайханщик лишь кивнул мне головой и указал на место в углу, мол, - спи, парниша, это была только шутка. Ведь он не знал, где я был и какое могло быть при мне оружие. Чайханщик погасил свет и отправился к себе в комнату, а я затаился в своем углу, ожидая развития событий, и заснул с фотоаппаратом в руке. Так закончился мой последний день в гостеприимном Иране.

ПАКИСТАН

Благословенное утро смыло бодрящей свежестью происшедшие неприятности. Хасан даже предложил кружку крепкого зеленого чая, которую я с благодарностью принял и не напомнил ему о давешних неприятностях, хотя на дворе и появилась машина пограничников с офицером во главе. Ведь в пограничье свои законы, все друг с другом повязаны, не мне их менять. Живым оставили, ну и слава богу. Тем более, что я находился в стране на нелегальном положении, с просроченной визой.
К пропускному пункту потянулись вновь приехавшие люди, повез свою тележку с рюкзаком и я. По дороге познакомился с молодым парнем, он с семьей возвращался на родину с заработков в Иране. Был Хусейн закройщиком, как и его дядя с братом, и везли они с собой массу закупленного по дешевке барахла. Я помог им загрузить все это в джип, чтобы подвезти его к таможне. В очереди к чиновникам погранслужбы оказался еще один европеец, назвавшийся Георгом из Германии. Он был явно арабского происхождения, но хорошо говорил по-английски, путешествовал сам по себе и не стремился к разговорам. На таком долгом пути кого только не увидишь!
Иммиграционные чиновники не обратили внимания на просроченную визу, только пожурили за растрепанный паспорт. У них было достаточно хлопот с другими клиентами, провозившими с собой массу груза, мой рюкзак даже и не открывали. Не было у пограничников интроскопических аппаратов, не говоря уж о нарконюхающих собаках. Правда, здесь наркодилерам руки отрубают, хотя безруких мужиков, врать не буду, я не встречал. Только человеку дурь какая-то все равно нужна. Мусульмане не зря кальян придумали, а вместо алкоголя употребляют анашу и гашиш.
Если Иран рвется в XXI век, то Пакистан застрял в начале века XX, и это заметно при первых шагах по этой земле. Исчезли асфальт и брусчатка дорог, фонтаны и цветочные клумбы, хайвэи и дорожные развязки. Вдоль пыльной улицы стояли лавки менял и зеленщиков, продавцов хвороста и глиняной посуды, а в грязных чайханах подавали отвратительное пойло, которое досталось пакистанцам от британских колонизаторов. Англичане оставили им традицию приготовления чая с молоком, но аборигены делают его чрезвычайно переслащенным и с порошковым молоком. Выпив чашечку, чувствуешь, как внутренности слипаются, потом засахариваются, кристаллизуются, и начинаются колики в животе. После второй чашки хочется выпить стакан холодной воды и никогда больше это пойло не употреблять. Позднее я навострился заваривать чай в собственной фляжке, кипяток же доставал у чайханщиков, что было непросто. В этих местах с дровами худо, а за газ надо платить, так что во многих чайханах воду лишь согревают, не доводя до кипения. Отсюда так много случаев пищевого отравления среди туристов, не привыкших к местным инфекциям.
Я помог закройщику Хусейну перенести багаж в караван-сарай и попросил его помощи в размене долларов на рупии. Меняла сразу же нашелся и предложил 50 рупий за доллар, что показалось мне очень невыгодным. Пришлось самому пройтись по несколько лавкам и приторговать доллары по 53 рупии, причем я купил еще и полкило черешни, которую хозяин взвешивал на старинных весах с камушками вместо гирь.
В широком употреблении были также безмены. Поразительно, что в век электроники у нас на Сенном рынке их тоже иногда употребляют. А в общем, чувствовал я себя здесь очень комфортно, возникло ощущение возврата на родину, в то время и место, где я когда-то жил. По-французски этот феномен воспоминания обстоятельств предыдущей жизни называется deja vue. Вероятно, это и есть свидетельство нашего кармического прошлого.
Вернувшись в караван-сарай, я познакомился с замечательными ребятами из Афганистана, которые готовились к нелегальному переходу границы в Иран. А уж оттуда они собирались перебираться в Европу, или, на худой конец, в Россию, откуда можно было переехать в Скандинавию. Так что Россия – всего лишь перевалочная база на пути к лучшей жизни. Готовясь в дорогу, они учили английский язык, так что были счастливы потренироваться в разговоре со мной. Мне же надо было искать автобус до города Кветта. Право слово, почему именно туда, не знал, наверное, понравилось звучание слова, напоминающего цветок. Историю с географией этой страны я знал смутно.
В Пакистане автобусы и автомобили окрашены в яркие цвета, по бортам свисают всевозможные цепочки, гирлянды, искусственные цветы и колокольчики. А еще на бортах и сзади нарисованы маслом яростные тигры, мощные слоны или другие дикие животные. Модны среди водителей также красавчики с усами или девушки с глазами газелей. Импортированные грузовые машины здесь разбирают, чтобы поставить усиленные рессоры и оси. Иначе они не выдержат неимоверных нагрузок, здесь же производится окраска и декорация кузовов. Каждый грузовик или автобус – это произведение искусства, а не просто транспортное средство или механизм для зарабатывания денег. Здесь проводятся конкурсы красоты автомобилей, и водители любят фотографироваться на фоне своих красавцев, у которых даже есть собственные имена.
Наконец-то я нашел автобус до Кветты и сговорился о цене. Кроме шофера здесь еще работает кондуктор, главной задачей которого является заполнить салон до предела. Багажным отделением служит крыша автобуса с обрешеткой, но если не хватает мест, туда перебираются и пассажиры. Расписаний движения здесь не существует, автобус останавливается по первому требованию и везде. При страшной, доходящей до 40 градусов жаре пить хочется постоянно. Для этого существуют полиэтиленовые бачки для воды со льдом, ближайший к ним пассажир постоянно наполняет кружки желающих. Наверное, существуют здесь и автобусы с охлаждающими кондиционерами, но я в Пакистане на таких не ездил.
Усевшись на места, люди скоро знакомятся и делятся небогатыми припасами, при остановках они вместе ходят на намаз и пить свой гадостный чай. Сложно мне было привыкнуть к обычаю мужиков садиться на корточки для оправления малой нужды, так до сих пор и не освоил его.
Атмосфера дружелюбия, взаимопомощи и даже оптимизма помогает в долгой дороге, причем шофер подвозит и тех, у кого нет денег на дорогу, или помогают им расплатиться пассажиры. Воду для чая в дороге здесь кипятили на газовой плите, установленной на полу автобуса, и угощали желающих. Это очень бедный, но веселый народ, не испорченный современным прагматизмом и жаждой наживы. Кто-то назвал Пакистан страной непуганых идиотов, в таком случае мы страна пуганых.
На подъезде к городу Кветта дорогу перегородил полицейский на мотоцикле и приказал остановиться до особых распоряжений. Все пассажиры вывалили из салона и принялись что-то горячо обсуждать, мне же их язык разобрать было невозможно. Только найдя духанщика, немножко говорившего по-английски, я уразумел, что в городе объявлен комендантский час, и все подъезды к нему заблокированы. Прождав еще час, я решил пройти с рюкзаком вперед, где виднелись полицейские «джипы» и стояли часовые. До центра города было всего несколько километров, так что я решил туда добраться своим путем.
Встречные полицейские с длинными палками вместо дубинок загоняли народ в дома и не разрешали никому двигаться к центру города, но меня не трогали. Таким образом, я пересек полицейский кордон, за  которым следовал кордон солдат, называемых здесь сипаями, там я спросил, где могу найти главного начальника оцепления. Сержант указал на сидевшего за походным столом офицера в элегантной униформе с большими звездочками на погонах.
Я представился майору Вакару, и тот объяснил, что несколько часов назад на свадебный кортеж суннитов напала группа какой-то религиозной секты. В завязавшейся драке погибло 41, а искалечено несколько сотен человек. К дравшимся подошло подкрепление, в городе идет пальба и грабежи. Весь район охвачен плотным полицейским кордоном, чтобы восстание не перекинулось на другие районы.
Второй кордон охватывает центральную часть Кветты, а военным кордоном окружен весь город и объявлен комендантский час. Это означает, что все лавки, чайханы и другие общественные учреждения должны быть закрыты, а жители обязаны сидеть дома, а не шастать по улицам. Никто не знает, как долго продлится это безобразие, но не меньше двух-трех суток, так что мне нет резона ждать открытия города.
Когда-то Кветта была процветающим городом, ее название происходит от слова «форт» на языке пуштунов. В окрестностях выращиваются самые лучшие сорта слив, померанцев, фисташек, абрикосов, яблок, вишни, черешни. Дыни сортов Garma и Sarda вывозят даже на экспорт. Однако сейчас город превратился в столицу наркобизнеса и торговли оружием, во многих районах власть находится в руках главарей «моджахедов», когда-то воевавших в родном Афганистане против русских оккупантов. Как правило, выяснение отношений между ними происходит на национальной и религиозной почве.
Майору Вакару пришлось воевать и на границе с Индией, но здешние регулярные гражданские восстания опасны непредсказуемостью поведения фанатиков. Как правило, они не стреляют в рядовых сипаев, но выбирают жертвами офицеров. Во время нашего разговора прибыла полевая кухня, и майор пригласил меня разделить с ним обед из курицы с рисом и неизменными чапати. Запивали пищу этим гадостным приторно-сладко-молочным мочаем, от которого из соображений приличия я не мог отказаться. К тому же я начал к нему привыкать.
Вакару было всего 30 лет, а на пенсию он мог выйти в 43, так что впереди его ждала служебная карьера и возможность дослужиться до генерала. На прощание этого ему я и пожелал, а в моем дневнике майор на очень приличном английском языке также пожелал мне доброго пути. Попросил молиться за него так, как он будет молиться за меня. Вакар также выделил в мое распоряжение сипая, который донес вещи до автобусной станции.
Я решил не ждать окончания блокады города, а пробираться из Кветты в Лахор, но прямого автобуса туда не было, надо было ехать на перекладных. Вначале добираться до Шакура, оттуда поездом до Лахора. Устроился на грузовой автобус, подобный предыдущему, но еще более красочно разрисованный. Мы долго колесили по пригороду, собирая попутных пассажиров и загружая багажник на крыше. Здешние мужики значительно больше беспокоятся о своей внешности, чем женщины. Проявляется это в покраске хной бороды и волос на голове и в подобии маникюра. Вообще, аккуратность в одежде и гигиене здесь всеобщая, исключая отвратительную манеру жевать табак, дающий слабый наркотический эффект.
Автобус двинулся на восток по раздолбанным, похожим на наши дорогам. Только здесь, в Белуджистане, еще и новые строят, но не параллельно, а вместо сносившихся. Перекрывают участок дороги километров на 10 и обновляют его, транспорт же пускают по объездной дороге, без покрытия, мостов и указателей. Пыль от проходящего транспорта проникает через все окна и щели, смешивается с потом и покрывает лицо грязной коростой.
Люди здесь живут так же нище, как все предыдущие века: кетменями обрабатывают землю, очищают арыки, строят саманные дома, благочестиво молятся богу. Сюда не проникли ценности иудо-христианской цивилизации с ее индивидуализмом и жаждой наживы. Но зато выполняют они главный божий завет – плодитесь и размножайтесь.
В городке Шакур я решил сойти с автобуса и пересесть в поезд до Лахора. Здешние городки представляют собой огромные деревни, пересеченные шоссе, вдоль которого лавки с харчевнями, а прямо по шоссе двигаются толпы людей. Автобус медленно движется, непрерывно сигналя, вязкая толпа нехотя разделяется, его пропуская. Ишаки, козы и коровы остаются лежать на асфальте, кондуктор автобуса разгоняет их палкой. Главным транспортом здесь остаются велосипед да ишак, запряженный в двухколесную повозку с деревянными колесами.
Я тащил за собой рюкзак на колесиках и отбивался от настойчивых предложений такси, представлявших собой трехколесные мотоциклетки. Под этой испепеляющей жарой приходилось в одежде залезать под водопроводный кран, чтоб хоть на короткое время охладиться. По здешним обычаям, по улице нужно ходить в рубашке и брюках, шорты никто не носит.
На вокзале станции Johry Junction время прогресса тоже остановилось на середине XX века, когда отсюда ушли англичане. Остались семафоры, открываемые и закрываемые посредством проволочных натяжек, переводимые вручную железнодорожные стрелки, и никаких тебе компьютеров. Зато начальник станции угостил меня чаем и выдал картонный проездной билетик с дырочкой посредине, такими жетонами пользовались у нас лет тридцать назад. Валюту здесь не меняли, а наличных рупий у меня хватило только на оплату дороги до города с родным названием - Мильтон.
Вагон поезда до Лахора очень напоминал наши поезда моей молодости с жесткими сидениями, где устраивалось четыре человека, вторая и третья полка тоже были заняты. Фляжка с водой вскоре опустошилась, а купить минеральную воду либо чай я не мог за отсутствием рупий. Напротив меня сидел молодой мужчина с мальчиком, который после посещения родственников в деревне возвращался в Лахор. Сачи преподавал английский язык в начальной школе, так что худо-бедно общаться со мной мог. Уразумев, что у меня отсутствует наличность, он с радостью угостил меня мороженым с чаем и предложил по приезде остановиться в его доме, где жил с родителями, женой и братом. Я, даже с большей радостью, принял предложение и подарил его сыну ученическую тетрадку с моим портретом на обложке. Такие тетради были выпущены в Питере миллионным тиражом, но доходом издательство со мной не поделилось.
За окном тянулся унылый пейзаж предгорий Белуджистана, с пыльными, выжженными солнцем полями и трубами многочисленных кирпичных заводов. Непонятно, зачем им столько кирпича, если дома в основном строятся из самана, да и чем же они топили печи для обжига? Основным горючим здесь являются кизяк, да сухие кукурузные початки со стеблями. При подъезде к Мильтону поездной контролер напомнил мне о выходе, и я был вынужден попросить его продать билет до Лахора за доллары. Поменять деньги он отказался, но разрешил ехать по безбилетному статусу, в США за это меня ссадили бы с поезда.
В юности я увлеченно читал книги Редьярда Киплинга о сказочной Индии, куда входил тогда нынешний Пакистан. Лахор там неоднократно упомянут, но тогда я даже не смел думать, что увижу его воочию. Само название звучит сказочно, в нем – сказки “Тысячи и одной ночи” и гул пушек британских колонизаторов, укрощавших восстания сипаев против белых сахибов в пробковых шлемах.
На привокзальной площади Сача нанял такси, которое с трудом протискивалось по загазованным улицам города. Мы ехали в какой-то пригород Лахора, где канавы выполняли роль труб канализации, вонь же стояла маревом, от которого слезились глаза. Из такси мы пересели на велосипедного рикшу, лихо лавировавшего по узеньким улочкам с многочисленными прохожими и встречными рикшами.
Для семьи Сача мое появление в доме оказалось полной неожиданностью. Телефон у них был отключен за неуплату, как и электричество, тем не менее, обитатели дома с радостью приветствовали белого сахиба и сразу же усадили пить чай. Самсон, брат Сача, моложе лет на десять, вооружился веером и принялся обмахивать меня, заменяя неработающий вентилятор. Непривычный к такому обхождению, я безрезультатно пытался его остановить, но позже смирился. Главой семьи был их отец, – портной в каком-то крупном ателье, жена его нигде не работала, как и младший сын Самсон. Основным кормильцем семьи была жена Сача – медсестра в больнице. Сам он учительствовал в школе при миссии баптистов лишь в зимнее время.
Самсон хотел сделаться проповедником, оттого и говорил он лишь о том, что Иисус Христос наш главный спаситель, так что беспокоиться о будущем нечего. Дом состоял из двух этажей и крыши, где семья спала на топчанах из переплетенных веревок. Кроме библии и нескольких учебников по английскому языку и медицине, книг в доме не водилось, газет здесь тоже не читали. За отсутствием электричества, телевизор семья ходила смотреть к соседям, там же устраивались и религиозные собрания. Самсон практиковался в произнесении проповедей, но язык урду я так и не освоил, так что не могу судить о его красноречии.
Ночь я провел великолепно, устроившись на топчане и в окружении членов семьи. С крыши дома можно было наблюдать за повседневной жизнью соседей Сача, которые приветственно махали мне и приглашали в гости. С колониальных времен у них сохранилось почтение к белым хозяевам страны. Более полусотни лет прошло со дня провозглашения независимости и отъезда англичан в метрополию. С тех пор белый сахиб не так часто забредает в этот район гордой бедноты.
С крыши можно было наблюдать, как мальчишки запускают воздушных змеев и гоняют голубей, как это было у нас во времена моего детства. И вообще, в пакистанцах очень много детского и, прежде всего, непосредственности и смешливости.
Жили здесь лавочники, водители такси, строительные рабочие, портные и учителя. Бедность была для них образом жизни, а телевизионный экран - окошком в иной, сказочный мир. Отключение электричества привело в шок обитателей дома, часами сидевших напротив экрана. Причем, за отсутствием своих фильмов, пакистанцы смотрели мыльные оперы индийского происхождения, забывая о вражде между двумя странами. И так же, как и в России, женщины плакали о несчастной судьбе влюбленных миллионеров и утешались тем, что богатые тоже плачут. 
На завтрак подали омлет с рисом и подливкой из перца карри с зеленью, женщин за столом не было, а мужчины питались фасолью с той же подливкой и неизменными лепешками чапати. Заметив, что гостя кормят лучшим, что семья может себе позволить, я предложил им доллары на прокорм, но получил решительный отказ. Они с гостя деньги брать не хотели и не могли. Я чувствовал себя неуютно в этой гостеприимной атмосфере людей, которые страдают от своего благородства. Надо было искать другое жилье либо отправляться дальше.
За отсутствием телефона у хозяев и соседей, звонить приходилось из лавки, где был установлен телефон, за пользование которым хозяин взимал пять рупий. Кажется, это был важный источник дохода его и сотен тысяч других владельцев мелких лавок и харчевен, телефонов-автоматов здесь не водилось. Вероятно, их не устанавливали из боязни лишить заработков лавочников, вызвав забастовки и беспорядки в этой раздираемой религиозными спорами и нищетой стране.
Я прилично ориентируюсь в лесу или горах, но в городских джунглях это делать непросто, тем более когда названия улиц написаны арабской вязью, а прохожие английского языка не понимают. Пришлось взять велорикшу, знавшего несколько английских фраз, он-то и доставил меня на Mall – главную улицу города. Здесь автомобильный транспорт перемешан с велосипедным и гужевым.
Маленькие ослики либо изнуренные клячи тащат горы грузов, непонятно как не рассыпающихся на мостовую. Удивляет спокойствие и терпимость людей и животных в этом аду. Светофоров здесь нет, их роль выполняют регулировщики, стоящие на возвышениях. От жары, влажности и выхлопных газов слезятся глаза, впору надевать противогаз, а эти бедняги часами стоят под палящим солнцем.
Несколько многоэтажных зданий офисов и гостиниц не вязались со средневековой красочностью, многолюдством и нищетой главного базара, где понятия не имели о санитарии. Мне ничего не хотелось купить из фруктов и овощей, валявшихся на грязных прилавках. Кстати, большинство не очень богатых западных туристов здесь предпочитают питаться в «Мак-Дональдсах» и «Пицца-Хатах», я же обошелся брикетом мороженого.
Название города происходит от Loh, имени одного из сыновей индуистской богини Кали. В XVII веке он был столицей империи Моголов, позднее сделался столицей британского Раджастана. Отсюда английские войска отправлялись в 1829 году покорять Афганистан, где задолго до нас потерпели крах от моджахедов. Здесь же готовился к секретной службе и действовал британский агент Ким, герой романа Редьярда Киплинга “Шпион”.
Под руководством британских архитекторов Лахор превратился в великолепный современный город, с проспектами, бульварами и парками. Это имперское величие превращается сейчас в прах, задушенное бедностью и продажной бюрократией этой страны чудесных и гостеприимных людей.
Огромной бедой для города оказалась наша война в Афганистане, в результате которой сотни тысяч беженцев оттуда добавились к толпам нищих аборигенов. Они занимаются попрошайничеством, роются в отбросах, предлагают почистить обувь или продают поджаренные на костерке кукурузные початки. Среди бедняков этот вид деятельности считается наиболее прибыльным, и борьба идет за лучшие места для продажи кукурузы. Удивительно, но даже в этой нищете женщинам не разрешено выходить из жилища и зарабатывать на существование.
В поисках жилья зашел в несколько студенческих гостиниц, но одни были закрыты, другие оказались слишком дороги. Здесь не оказалось для меня чего-то особенно интересного, потому-то решил отправиться в Исламабад, только там можно получить визу в Индию.
Сача провожал меня до стоянки рикш, минуя зловонные канавы с нечистотами и промышленными отходами. Там не только не было никакой живности, но даже жестяные банки и полиэтиленовые бутылки за несколько дней растворялись в жиже. Мы попрощались с моим хозяином, и я обещал ему писать, а также надеялся прислать из Новой Зеландии денег на оплату всех его счетов.
Всего за два доллара приятель Сача доставил меня до терминала, где я сел на автобус, оборудованный всеми причиндалами цивилизации. Трасса между Лахором и столицей многополосная и значительно лучше нашей дороги между Питером и Москвой. Всего за шесть долларов мы проехали полторы тысячи километров, причем посреди маршрута нас в автобусе накормили подобием полдника из курицы с рисом. Мощные кондиционеры гнали по салону холодный воздух, и приходилось кутаться в шерстяные одеяла, когда за бортом  термометр показывал 32 Цельсия. Свернувшись калачиком на двух креслах, я засыпал и просыпался, и опять засыпал под завывание кондиционера.
Под конец пути я завел знакомство с соседом, который гордо назвал себя бизнесменом по распространению косметических продуктов. Бог мой, и здесь процветает этот лохотронный бизнес создания пирамид из продавцов ненужных товаров. У нас раньше так распространяли «Гербалайф», сейчас массы людей заняты распространением витаминных добавок и минеральных комплексов. Сосед-то и посоветовал остановиться в лагере для иностранных туристов в Равалпинди, городе-спутнике Исламабада.
Само название страны – ПАКИСТАН означает - «страна чистых» и придумано в1933 году студентом-мусульманином Чаудри Рехмат Али, обучавшимся в Англии. Это акроним: «П» - от Пенджаба, «А» - от Афганистана и его жителей-пуштунов, «К» - от Кашмира, «С» - от Синда, а «ТАН» - от Белуджистана.  Независимость свою Пакистан отмечает с 1947 года 14 августа, а его отцом-основателем «каид-и-азамом» был Мухаммад Али Джинна. Портреты этого тощего, словно вышедшего из Освенцима мужика в папахе висят на стенах парикмахерских, лавок, гостиниц и всех государственных учреждений. Дав независимость Индостану, Британия была вынуждена отделить от Индии, с индуистским вероисповеданием, Пакистан, государство с главенствующей мусульманской религией. Создали англичане еще и государство Бангладеш, в котором, ежели судить по новостям СМИ, кроме ураганов и наводнений ничего не происходит.
Кашмир, один из штатов Индии с мусульманским населением в большинстве, оказался яблоком раздора ее с Пакистаном. Там регулярны восстания мусульман, подавляемые индийскими армейскими подразделениями. Пакистан отвечает артобстрелом приграничных районов, и вот уж много десятилетий то тлеет, то возгорается этот вооруженный конфликт. Похоже, политикам этих стран он помогает держать своих граждан в состоянии стресса и оправдывать их нищету.
На конечной остановке автобуса я был вынужден дожидаться утра на скамейке, а проснувшись, обнаружил отсутствие 600 долларов в кармашке рюкзака, на котором спал. Аж восхитился от этакого воровского искусства, но бучу я поднял изрядную, вызвав на место события дежурного по вокзалу и полицейского. Конечно же, сам был виноват в ротозействе, но за отчизну обидно, за русского человека, попавшего здесь как кур в ощип. Конечно же, вор давно покинул пределы автовокзала, так что дежурный смог лишь посадить меня в городской автобус за счет компании.
Автобус шел вдоль широких проспектов, пересекал бульвары и улицы с редко стоящими высотными зданиями и комплексом зарубежных посольств. Исламабад, своим названием означающий, что это город исламистов, был построен в 1960-х годах по проекту грека Декша. Построен на голом месте и на вырост, как столица будущего великого исламского государства. Но развитие его пошло наперекосяк после начала войны с Индией и огромных расходов на армию.
Рядом с дипломатическим кварталом архитектор разбил «Парк роз и жасмина», на языке урду он называется «Шакарнариан». Славен он тем, что деревья и кустарники посажены здесь визитировавшими столицу главами государств, даже Косыгин в 1968 посадил здесь деревцо. Я помню портрет этого унылого мужика в ряду вывешенных на Дворцовой площади фотографий наевшихся членов Политбюро КПСС. Его позднее убрали из этой компании, потому что был дюже умный.
Рядом с парком я нашел огороженную металлической решеткой поляну с несколькими строениями, проходной и вооруженным винтовкой стражником. Это и был лагерь для иностранных туристов, а стражника приставили для охраны их от пакистанских преступников. Мне выделили место под крышей всего за 50 рупий в день, чуть меньше доллара. На цементном полу комнаты лежал кусок упаковочного картона, на который я и бросил спальный мешок. Для охлаждения служил вентилятор на потолке, в другом помещении были устроены сортиры и души с холодной водой. При местной жаре горячая вода была бы излишней.
Продуктами можно было разжиться на соседнем базаре, где продавалось все, что нужно для существования. Поразило меня там обилие портных, прачек и гладильщиков одежды. Здесь же можно было купить или отремонтировать не только велосипед, но и дешевые часы китайского происхождения. Такие были и при мне, они от жары и влажности остановились, в Питере их бы никто не взялся ремонтировать, посоветовали бы выкинуть. Здесь же за двадцать рупий часовщик разобрал штамповку, и часы заработали.
После утери 600 долларов пришлось перейти на жестокую для желудка экономию. Купил чапати, сухие супы, рис, сахар и чай, этого было достаточно для выживания. Готовил пищу в большой кружке и на костерке, в этом же сосуде и чай заваривал. При температуре выше 30о как-то не хочется мяса, да и дорого оно здесь.
В Исламабаде предстояло посетить русское посольство и получить визу в Индию, которую я не успел сделать в Тегеране. Благо, все эти учреждения были всего в сорока минутах ходьбы от лагеря. Вход в дипломатический компаунд охраняла военная полиция, которая пропускала просителей погруженными в автобус и прошедшими обыск.  Мне удалось пройти пост пешком, сославшись на аллергию к запаху бензина и дружеское общение с сипаями. Полицейские никогда не общались с белым сахибом, а по местным верованиям касание белого человека приносит удачу. Ребята эти жили в палатке, питались не лучше меня, а свободное время коротали, покуривая марихуану.
В консульском отделе нашего посольства меня угостили кофе и быстренько состряпали рекомендательное письмо в посольство Индии. Пресс-атташе даже обещал навестить меня в лагере и оставить запись в моем дневнике. В отличие от русского, индийское представительство (посольства во враждебном Пакистане не было) было окружено толпой пакистанцев, жаждущих попасть в ту страну. Для иностранцев была отдельная, более короткая очередь, и можно было не стоять под палящим солнцем, а кайфовать в кондиционированном помещении. Приняв анкету и письмо, служащий пообещал оформить визу через неделю.
Проходя на обратном пути мимо посольства США, я удивился количеству полицейских возле него, в стране плохо относятся к Америке. Здесь даже закрыли американский культурный центр, где пакистанцы могли изучать английский язык.
Не могу сказать, что мужики в этой стране любят трудиться в поте лица. В Национальной библиотеке работа абонемента начинается в 11 часов, а в 15 он уже закрывается. В отделе периодики почти не было читателей, не богато здесь и с англоязычными журналами, у нас в этом плане дела обстоят лучше. Все-таки в России народ грамотнее, нежели в этих бывших колониях Британии.
Возвращался домой я через район вилл, принадлежащих государственным чиновникам. За низкими заборчиками там видны лужайки британского типа и цветники с неизменными бугенвиллиями. Жилища их явно скромнее замков наших «новых русских», наверное, воруют поменьше. Своих титулов и должностей не скрывают: они указаны на табличках возле ворот. Здесь же обнаружилось и пакистанское отделение Всемирного фонда защиты дикой природы (WWF). Доктор Гулям Акбар, его директор и координатор образовательного процесса, встретил меня в своем кабинете с обязательным портретом отца-основателя страны на стене. Такой синекурой, как у Акбара, и я бы не побрезговал, но нужно иметь крупные связи, чтобы быть начальником природы страны.
Милый доктор сибаритского вида приказал принести нам кофе в пластмассовых кружках и рассказал о программе спасения снежного барса в горах Гиндукуша. Этого занесенного в Красную книгу хищника давно ООН спасает, миллионы долларов тратятся на программы, а зверь потихоньку вымирает. А все оттого, что народ вокруг него слишком размножился, и барсу не хватает жизненного пространства. Программы контроля над ростом населения в стране нет, мусульманская религия этого не одобряет.
В туристском лагере я обнаружил нового постояльца. Шону было 26 лет, родом он из Ирландии, а путешествовал по миру на велосипеде. За два месяца проехал он Европу, Турцию, Иран, а направлялся в Непал, чтобы повидаться с матерью, прилетавшей туда на самолете. В Исламабад он приехал автобусом из Лахора для получения визы в Индию и Непал. Шон окончил университет по зоологическому отделению, однако больше склонен был к реминисценциям и литературе, чем к научной работе. Единственной книгой его велосипедной библиотеки был «Улисс» Джеймса Джойса, и перечитывал он ее по второму разу. Мои же две попытки прочесть хотя бы пару страниц этого мирового литературного шедевра закончились погружением в дрёму. Не дорос интеллектуально я до него, вот история с географией – это по мне, а поисками философского камня больше не занимаюсь.
От прежних обитателей лагеря остались в углу поляны заросли марихуаны, но мы с Шоном были некурящими, а моя попытка получить из нее галлюциногенный напиток не удалась. После путешествия по Ирану у Шона развилась диарея, да и меня немножко доставала эта болезнь путешественников. Он спасался какими-то таблетками, я же обходился рисовой кашей, что было более результативно. Санитарные условия здесь были не на высшем уровне, но ко всему привыкаешь.
От Шона я узнал о шотландском методе прививки путешественникам сыворотки каких-то паразитов перед отправлением в подобные страны. Находясь в организме, паразиты, конечно же, приносят какое-то неудобство хозяину. Но главным достоинством является их способность, создавая иммунитет, противодействовать заражению хозяина другими экзотическими заболеваниями. Только Шон не сподобился воспользоваться этой методой, а нам, русским, все нипочем.
Правда, я недавно познакомился с Татьяной Сергеевной, завкафедрой в Российской военно-медицинской академии, которая ведет исследования в подобном направлении. Она заражает подопытных вакциной с трипаносомами, очень опасными паразитами, вызывающими болезнь с таким же названием. В ослабленной форме они вызывают мощную иммунную реакцию, при которой происходит обновление и омоложение организма. Она предложила и мне омолодиться, но я предпочитаю собственную методу обновления души и тела – полную голодовку на 40 дней.
Полуденную жару я приспособился переживать в соседней мечети, где можно было полежать на ковре под мощными вентиляторами. Был здесь и чистый туалет, кувшины с водой заменяли туалетную бумагу, под струей из-под крана можно умыться, а вода для питья охлаждалась в специальных кондиционерах. Общий намаз происходил несколько раз на дню, к нему призывал записанный на пленку голос муэдзина, на это время я мечеть покидал и отправлялся бродить по базару. Пару раз прихожане мечети интересовались моей религией, и я признавался в своем христианстве, что отнюдь не мешало нам общаться. Конечно же, я не знал урду, а они плохо говорили по-английски, но чувствовалось их дружеское отношение к шурави, так они называют русских. Мне же общение с богом в этой мечети давалось проще, чем в нашей православной церкви, где мельтешение служителей, благовония и блеск риз отвлекают от благости единения с Вездесущим.
Помимо этой, посещаемой в основном торговцами  роскошной каменной мечети с коврами на полу, существовала еще одна. Под старым баньяном находилась могила какого-то святого человека, в трещины коры были вставлены палочки с благовониями, горели свечи. Сама же мечеть была устроена под парусиновым тентом, прихожан там было значительно меньше, зато рядом с ней всегда сидел похожий на йога бородатый старик, которого всегда кто-то обслуживал. Я не преминул через одного из прихожан с ним познакомиться. Старик всегда был в благостном состоянии релаксации, что не мешало ему покуривать сигареты и попивать заваренный служкой чай. Он тоже считался святым, но каким-то второразрядным, еще не полностью постигшим мудрость Аллаха и его пророка Магомета.
Разнообразие в нашу жизнь привнес приехавший меня навестить пресс-атташе русского посольства. Увидев дипломатический номер, стражник с винтовкой образца времен восстания сипаев поспешил открыть ворота, через которые въехала новенькая «тойота». Атташе было лет 25, высокий, атлетического сложения и с типично славянским лицом. Закончил он тот самый дипломатический МГИМО, о котором и я мечтал в юности, да только мудрые люди тогда разъяснили, что попасть туда можно лишь по большому блату. Удивительно, но Виктор не знал урду, объяснялся с местными лишь по-английски. Привез он нам с Шоном лакомства в виде арбуза, минеральной воды и сыра, которого на базаре никогда не продавали.
Жена Виктора все время визита оставалась внутри автомобиля, вероятно, ей, привыкшей к прохладе внутри посольства, внешняя атмосфера была противопоказана. Этот милый парень тоже хотел бы когда-нибудь попутешествовать подобным мне образом.
Еще один привет из России я получил буквально через пару дней, прогуливаясь по соседнему парку. Шедший мне навстречу мужчина в мешковатой одежде и с «дипломатом» в руке неожиданно приветствовал меня русским «здравствуйте». Ошизев от изумления, ответил ему тем же и поинтересовался, как же догадался он о моем происхождении. Махди заверил, что русского человека за версту видно. А ведь на мне, ну, абсолютно ничего из одежды русского происхождения не было. Правда, джинсы были куплены в Апраксином дворе, но происхождения были турецкого. На приличные штаны денег не хватило, а в мусульманских странах в шортах ходить неприлично.
Мой провидец поведал, что когда-то закончил в Питере Институт связи имени Бонч-Бруевича и несколько лет пытался получить русские прописку и гражданство. В конце-то концов, он был вынужден вернуться на родину, в Пакистан, и теперь добивался воссоединения с женой и ребенком, оставшимися в России. Он посетовал, что русские совершают глупость, высылая из своей страны специалистов с высшим образованием. Я пригласил Махди к себе в лагерь, чтобы выпить чайку и поговорить за жизнь. Привратник поворчал, но все-таки пропустил моего знакомца.
Разговаривали мы с Махди по-русски, но что-то странной мне показалась его легенда. После 20 лет жизни в США и месяца этого путешествия я вряд ли мог выглядеть типично русским человеком. Такое узнавание могло произойти лишь по чьей-то наводке. Несомненно, что в этой милитаризованной стране все иностранцы находятся под пристальным оком секретной службы. Мне до этой встречи пришлось познакомиться на базаре с двумя мужчинами спортивной выправки, представившимися продавцами холодильного оборудования. Говорили они со мной на очень приличном английском языке, который маловероятен у простых коммивояжеров. Махди мог быть также подослан властями для проверки моей лояльности к режиму их президента. Мустафа Шариф пришел к власти путем военного переворота и очень беспокоился о собственной безопасности. Или у меня уже мания преследования?
 Власти Исламабада ревниво относятся к статусу города, претендующего быть столицей мусульман. Главной достопримечательностью для туристов служит мечеть Фейсал-масджид, подарок саудовского короля. Мне пришлось проехать до нее через весь город, причем пассажиры с удовольствием со мной общались и рассказывали о грандиозности этого сооружения. И действительно, четыре высоченных минарета видны из всех районов города. Они ограничивают покрытые мрамором двухэтажные площади с фонтанами, каждая из которых чуть меньше нашей Дворцовой. При входе на территорию мечети нужно сдать обувь, а взамен получить пластмассовые сандалии, ими все здесь и щелкают по мрамору.
Западных туристов я там не видел, а вот паломников со всей страны здесь тучи. Приезжают они сюда семьями либо группами, устраиваются на идеально чистом полу и не только совершают намаз, но и просто беседуют. Молодежи было интересно поговорить со мной о жизни, о планах на будущее, в которых присутствовало огромное желание увидеть мир. Конечно же, страной мечты была для них Америка, так здесь называют США, которая, несмотря на ярлык страны Дьявола, привлекает к себе со всего мира мечтателей о лучшей жизни.
В муниципалитете нашего района я оказался в связи с получением разрешения на установку пугала. Войти на  территорию муниципалитета удалось лишь после долгих звонков ответственному по связям с общественностью. Неизменный сипай с автоматом проводил меня к вахтеру, а уж тот направил на аудиенцию с Равалем Ханом, главой городских парков. У каждого из чиновников при кабинете есть туалет с душевой кабиной, правда, без горячей воды. Чиновников в этом здании было еще больше, чем наших чинуш в районном Адмиралтейском муниципалитете. Они также ничего не делали, изображая бурную деятельность. Только у здешних слуг народа были еще прислужники, подававшие чай с бисквитами.
Раваль Хан даже после чая не мог врубиться, зачем нужно мне это пугало. Вначале он заявил, что это не в исламских традициях, но когда уразумел, что может получить с этого популярность, позвонил на телевидение и договорился о приезде в наш лагерь журналистов.
Пугало я назвал Пиндусом, по сочетанию названия наций пакистанца с индийцем, этих врагов я и объединил в одной фигуре. Физиономию из глиняного кувшина я разрисовал мелками, одежду достал у сторожа нашего лагеря, старую и рваную, как после сражения сипаев.
Тележурналисты приехали, как и обещали, но таких неумелых телевизионщиков я еще не видывал. Репортер не знал английского языка, а оператор несколько раз переснимал интервью со мной и у него закончились батарейки в кинокамере. Главной же мыслью моего выступления по телевидению было убеждение в глупости войны между двумя странами, у которых не хватает денег для мирной жизни. С моей точки зрения, Кашмиру, как и Чечне, нужно предоставить независимость, после получения которой они сами разберутся, с кем им лучше жить.
Муниципальные власти устроили мне также встречу с журналистами местного агентства новостей. Ага Абдул Гафур Тахир, главный редактор агентства, попросил меня приехать в их офис, расположенный по соседству со складом мебельного магазина. Здесь, как и у нас в Питере, наблюдается засилье мебельных и хозяйственных магазинов, чуждых моей бездомной сущности. Признаком шика и благополучия хозяина дома является наличие унитаза со стульчаком вместо обычного приспособления для устройства отправлений в позиции «орла».
Найер Икбал Хаважа, парламентский репортер газеты, почему-то был назначен брать у меня интервью, словно я имел какое-то отношение к нашему общаку, называемому Думой. У репортера вместо обычного по нынешним временам компьютера стояла пишущая машинка. В этом плане мы пакистанцев перегнали, даже у меня есть ноутбук.
Почему-то речь зашла о независимости прессы, и Найер заявил, что профессиональный журналист должен быть независим от своей религиозной принадлежности. Хмыкнул я внутрях – конечно же так, но вряд ли это возможно в исламском государстве. Доктрина ислама считает неверными гяурами всех, не исповедующих веру в пророка Магомета. Она мало отличается от иудаизма, согласно которому только евреи являются Богом избранным народом, а остальные люди – это гоим, нечисть. Их доктрина нашла развитие в коммунистическом лозунге - кто не с нами, тот против нас.
Всякий раз, встречаясь с пакистанскими чиновниками и профессионалами, я испытывал неловкость за них. Создавалось такое впечатление, что они не знают своего дела, и не знают, что сами творят. И в этом случае журналист попросил самому мне о себе написать. Когда же я предложил найти эту информацию в Интернете, то он не понял, о чем я говорю. Могу представить, какую чушь он написал обо мне, когда в следующем номере газеты я увидел статью с моим портретом, окруженным вязью текста на языке урду.
Чтобы не тратить зря времени в ожидании даты получения визы, я решил съездить на север Пакистана, в отроги хребта Гиндукуш. Автобус туда отходил от северного терминала, куда добираться пришлось долго и на перекладных, ведь английский язык знают очень немногие кондукторы и водители. Терминал устроен посреди гигантского базара, где можно купить лепешки, поджаренные на жаровне початки кукурузы, семечки, мороженое, минеральную воду и кока-колу. Здесь многие пакистанцы не носят европейских костюмов, обходясь подобием халатов галиба и чалмы, правда, сандалии теперь все носят пластмассовые.
Пришлось долго ждать, пока кондуктор с шофером заполнят салон автобуса и погрузят багаж на крышу. Уже в пути они продолжали подбирать пассажиров, готовых тесниться в проходе и на крыше. Автобус медленно двигался по пригородам, заселенным вновь прибывшими жителями столицы. Обитали они скученно в палатках либо покрытых жестью и полиэтиленом хижинах. Жаровни пришельцы топили строительным мусором или пользовались портативными газовыми плитами. Я спокойно отношусь к этакой жизни, поскольку и сам обхожусь в жизни малым. Люди давно заняли самые лучшие или приемлемые места обитания, ну а обездоленным приходится довольствоваться тем, что осталось.
Чем выше в горы, тем прохладнее и легче дышалось после пекла долины. Вдоль дороги потянулись заборы с колючей проволокой поверху, за ними находились казармы воинских частей, дислоцированных здесь для поддержания порядка в Исламабаде. Дальше показались роскошные виллы курортного предместья Марра, поселения английских колониальных чиновников, когда-то спасавшихся здесь во время летнего сезона и муссонов. Теперь здесь живут чиновники пакистанские, правда, холодильные кондиционеры позволяют сейчас жить комфортно и в самой столице.
Берега реки и все ближайшие склоны были распаханы и заселены жителями предгорий Гиндукуша, деревня следовала за деревней, перемежаясь городками на плоскогорьях. Не было видно грязной нищеты пригородов Исламабада, люди жили здесь тысячелетия, передавая клочки возделанной земли по наследству. Доставались они старшим сыновьям, остальные дети вынуждены спускаться для заработков в долину. Обрабатывали здесь даже клочки земли площадью в решето, а вот рыбаков на берегу не видно, как не видел я в продаже грибов и диких ягод. У кромки воды устроены форелеводческие хозяйства, и проезжие туристы с удовольствием покупают живую рыбу.
Из-за вырубок леса здесь часто проходят сели, так что многие участки дороги – в состоянии ремонта. Пару раз пассажиров нашего автобуса высаживали, чтобы автобус порожняком миновал опасные участки дороги. В одном из городков автобус остался на конечной станции, пришлось для продолжения дороги искать транспорт типа джипа.
Проехав еще километров 50 в горы, я исчерпал энтузиазм в преодолении Гиндукуша, и решил искать ночлег на перевале. В наступивших сумерках призывно засверкали огоньки маленькой гостиницы на берегу реки. Высвечено было и ее название по-английски Gulbahar. Я расплатился с водителем джипа и направился искать хозяина, занятого приготовлением ужина. Электричество здесь подавали нерегулярно, и для комфорта постояльцев в номерах стояли свечи и керосиновые фонари.
Хозяином караван-сарая оказался беженец из Афганистана, из тех самых душманов, которые отстреливали наших солдат. Он и сам в одном из боев потерял глаз, деревню свою покинул и некоторое время торговал оружием. Тем не менее, зла он на русских не таил и даже с удовольствием произнес для меня несколько наших матершинных слов. Когда же я показал ему статью с моим портретом, напечатанную в пакистанской газете, то Кэмар решил денег за постой не брать и даже накормил меня за счет гостиницы. Взамен он попросил у меня эту вырезку из газеты, чтобы повесить ее на стену и показывать постояльцам, какие знаменитости почтили своим посещением его гостиницу.
Брат хозяина самолично застелил ковром мне кровать, постельного белья здесь не было предусмотрено. Оставленными им спичками я зажег свечу и некоторое время наблюдал за охотившимися за комарами гекконов. Внизу шумела горная речка, в углу поскрипывал сверчок, мне даже было лень закрыть дверь на крючок. В этой стране я чувствовал себя в безопасности, ведь не с оружием я к ним пришел.
Утро я решил посвятить осмотру небольшого поселка, в котором уживались три гостиницы и пара дюжин магазинов. Почему-то главным товаром были пластмассовые сандалии и другая обувь, утюги для согрева их угольями, самовары, жаровни, стиральные доски, керосиновые фонари и свечи. Почти в каждом доме была лавка подобных товаров, а покупателем, но больше зевакой, был лишь я. Продавцы зазывно улыбались и предлагали выпить с ними чаю, я отвечал им тоже улыбкой, но покупать здесь было нечего. Как и у нас, большинство товаров, выставленных на продажу, было китайского происхождения.
Я мог бы и дальше двигаться в горы, но не было резона: севернее находился многострадальный Афганистан, хозяйничали там бандиты и янки. Мой российский паспорт остался в консульстве, а попасть с американским паспортом в лапы моджахедов мне не хотелось. Ну, так куда же мне двигаться? Иногда я вот так теряю путеводную нить жизни и лихорадочно пытаюсь определить направление и смысл своего существования.
Одноглазый хозяин гостиницы предложил пожить у него еще, но я решительно собрал рюкзак и вышел на трассу. Спуск вниз занял значительно меньше времени, чем подъем, и уже к вечеру я был в туристическом лагере.
На сей раз моей соседкой оказалась веснушчатая англичанка, путешествовавшая по Азии также одна. В Ливерпуле она накопила денег, работая официанткой, а теперь направлялась в Непал, где ее ждала подруга. Вероятно, у нее была нетрадиционная ориентация, так как на мои хилые посылы Кэти не отреагировала. Ну, и слава богу! Такой способ путешествия оставляет мало места для эротических экзерсисов.
Прошла ровно неделя после подачи заявки на визу, и я вновь оказался в представительстве Индии. Секретарь проштамповал визой мой паспорт и пожелал хорошо провести там время. Ох, не были его слова в руку. Мне еще предстояло проехать до пограничного пункта Вага, единственного разрешенного места перехода людей между враждующими странами.
Перед отъездом я успел проявить фотопленки и отправить их письмом в Питер. Состояние депрессии и какой-то хронической усталости весь день не отпускало меня, так что на автопилоте я добрался до железнодорожного вокзала и пересел на шедший в сторону Лахора поезд. Было как-то смурно и даже грязно в душе, да и за окном разбушевался муссон, так что окрестности были в дымке дождя.
Задремал я, приткнувшись к стенке вагона, в компании таких же людей, искавших свое счастье где-то за горизонтом. Рано утром проснулся от голосов пассажиров, готовившихся совершить намаз. Они стелили свои молитвенные коврики в проходе, тамбуре и даже на полу туалета, и с верой обращались к Аллаху, чтобы помог он в многотрудной жизни. Ох, как бы мне было легче, если бы верил в Бога.
В Лахоре я пересел на автобус, шедший к границе, но явился туда до 9 часов утра, когда приходили на работу иммиграционные чиновники. Наблюдая за пившими чай солдатами, я опять забылся на скамейке под шелковицей, проснулся же от обращения ко мне по-английски. Будильщиком оказался профессиональный гид, поджидавший на границе туристов из Индии, он и поинтересовался моими впечатлениями о Пакистане. Видимо, он был проинструктирован официальными службами о том, как разговаривать с иностранцами. Салем сообщил, что главным источником экспорта являются фармацевтические товары и спички.
Честно говоря, не очень-то мне эта страна приглянулась. Она застряла между прошлым и настоящим, а будущее ее было очень неопределенным. Я обошелся здесь без пилюль, а спички местного производства оказались хуже российских. Коробочки их расклеивались, серные полоски истирались, а сами головки спичек отказывались зажигаться. Тем не менее, гид заявил, что Пакистан - лучшая страна в мире, наверное, так оно и есть, для него. Только вот в Нью-Йорке уж очень много таксистов пакистанского происхождения, у которых другое мнение о стране.

ЗОЛОТОЙ ХРАМ

Переход границы в Индию был незатруднительным, только почему-то сразу же после выхода из иммиграционной конторы на меня обрушилась такая жара, которой я не испытывал в Пакистане. Да и вид у индийцев был какой-то деловой, целенаправленный, по крайней мере, по сравнению с пакистанцами. В направлении границы двигалась группа женщин в традиционных сари, поверх которых были напялены дворницкие желтые жилеты с логотипом их принадлежности к программе общественных работ. Они должны были прибрать приграничную территорию, чтобы у туристов сложилось более приятное впечатление о чистоплотности жителей этой страны. Еще дальше от границы проводился какой-то митинг, где с платформы грузовика выступал политический функционер, обличавший провокационную политику властей Пакистана.
Мне предстояло добраться от границы до города Амритсара, славного своим Золотым храмом, главной святыней сикхов. Автобусы до города не ходили, но зато было полно таксистов, готовых за очень дорогую, по индийским меркам, цену доставить туда туристов. Если в Нью-Йорке цена такой поездки в 50 долларов была бы нормальной, то здешний тариф в 5 долларов казался грабительским, и не только для меня. Две оказавшиеся рядом кореянки тоже искали транспорт до Амритсара, но таксисты держали оборону и невозможно было найти водителя, который хотел бы довезти нас за более низкую цену. Правда, могли бы это сделать велорикши, но этих плебеев к привилегии подвоза туристов не допускали сами таксисты.
В конце концов я сговорился с кореянками нанять такси вместе, при этом каждый из нас заплатил по три доллара. С ощущением победы над таксистской мафией, мы загрузились в автомобиль, формой своей напоминавший нашу «Победу». Так оно и было, лицензию на производство этой автомобильной марки послевоенной поры СССР давно продал дружественной Индии. Сами мы перешли тогда на производство «Жигулей», лицензию на которые приобрели у компании «Фиат».
Таксист довез нас до железнодорожного вокзала, где мои пути с кореянками разошлись. Им нужно было ехать дальше на север, а я решил осмотреть город. От вокзальной площади регулярно отправлялся бесплатный автобус до Золотого храма, основной цели визита большинства туристов.
Крыши храма действительно покрыты золотом, стены и полы отделаны мрамором, а его златоглавые башни сливаются с желтизной заката. Построен храм был в XVI веке под руководством гуру Рам Даса, последователя основателя секты гуру Нанака (1469 – 1539). Этот мудрец решил объединить в своем учении индуистскую и мусульманскую веры. Основными его постулатами была вера в одного для всех Бога, а также равенство и братство всех живущих на земле людей. Своих последователей он призвал отказаться от поклонения множеству богов, характерных для индуистского учения, и к отказу от разделения общества на касты.
Учение сикхов изложено в священной книге, называемой Ади Грантх, которая более 400 лет хранится в этом Золотом храме. В книге изложены основные принципы философии сикхов, в частности, что у Бога нет формы и тела. Тем не менее, его присутствие можно ощутить посредством веры в него и благодаря правильному образу жизни, отказу от курения, наркотиков и алкоголя. Верующий должен преодолеть такие смертные грехи, как неуемный секс, ненависть, привязанность к наслаждениям и эгоизм.
Человек может достигнуть единения с Богом, если преодолеет любовь к самому себе. В то же время эта религия выступает против аскетизма, приравнивая его к эгоизму. Наоборот, для сикха важно быть уважаемым членом общества, поощряются его честность, верность семье и филантропизм. В этом плане их философия близка к взглядам квакеров, для которых кодекс чести также очень важен для продвижения к Богу.
Сикхи считают, что наша жизнь в руках Божиих, но мы сами пишем книгу своей судьбы. При этом правоверный сикх должен ежедневно молиться Богу, слушаться своего гуру, изучать жизнь праведников и ежедневно совершать благие дела.
 Паломники в тюрбанах и с обязательным кинжалом на бедре стремятся со всего мира к своему Золотому храму. Сикхи - самая воинственная каста Индии, британские колонизаторы сумели найти с ними общий язык и направляли на подавление восстаний не только в этой колонии. Во время мировых войн они также верой и правдой служили британской короне.
Перед входом люди сдают в камеру хранения багаж и обувь, а взамен получают номерки с парой сандалий. Внутренний двор храма занимает огромный бассейн, к которому ведут мостки. Непрерывный поток пилигримов вливается внутрь и стремится обмыть ноги и окунуться в священную воду бассейна. Звучит  музыка,  служители и волонтеры водой из ведер смывают прах с ног паломников.
Я следую примеру пилигримов, раздеваюсь и погружаю бренное тело в воды бассейна с растворенной в нем божьей благодатью. Огромные рыбины лениво плавают между купальщиков и даже иногда пощипывают их тела, но никто их не трогает, ведь рыбы - священные.
Для лангара, традиционной совместной трапезы во дворе храма, паломники выстроились в очередь за металлическими тарелками с несколькими углублениями, а потом заняли свободные места в рядах сидящих на земле сикхов. Служители из ведер с супом и кашей разливают уполовниками содержимое по тарелкам. Другие служители раздают обедающим серые лепешки. Я во всем следую этим людям, а получив пищу, пытаюсь общаться с соседями, больше знаками, чем словами.
Ежедневно здесь бесплатно кормят более десяти тысяч человек, денег за посещение храма тоже не берут. Храм существует на пожертвования сикхов всего мира. Наибольшие их общины существуют в Британии и США (порядка 500 тысяч), они и там не изменяют своей традиции ношения тюрбана. Британским законодателям пришлось даже издать закон, по которому служащие в полиции сикхи могут носить вместо фуражек тюрбаны.
Помолившись и пообедав, я присоединился к паломникам, отдыхавшим на газонах перед храмом. Некоторые из них успели простирнуть одежду и теперь сушили ее на кустах и траве куртины. Студент-сикх из Англии впервые оказался в этом паломничестве, здесь он приобрел кинжал в украшенных эмалью и драгоценными камнями ножнах. Он сожалел, что в Лондоне носить такой нож на поясе запрещено законом. Но вот желания вернуться в Индию и жить на земле предков у него не возникало.
 После посещения храма делать мне в Амритсаре было нечего, ведь я не ставил перед собой цели глубокого изучения религии сикхов и самого штата Пенджаб. Вернувшись на вокзал, я с трудом избавился от опеки хелперов. Это такие люди, которые «пасутся» на вокзалах и высматривают иностранных туристов, чтобы за деньги предложить тем свою помощь. Она может состоять в предложении поднести багаж, найти такси, помочь купить билет либо сопровождать по городу.
Местные чичероне прилипчивы, как банный лист, и даже после отказа от всех предложенных услуг будут следовать за тобой в надежде на получение откупного от этих услуг. Крики и угрозы не помогают избавиться от них, приходится лишь терпеть и стараться не обращать внимания.
Я купил до Нью-Дели билет второго класса, для самых бедных, и заварил чай во фляжке. Самое опасное в Индии – это питьевая вода из-под кранов. Хотя все туристы об этом знают, но попадаются даже на случайном глотке сырой воды. Каждая ее капля насыщена миллионами хламидомонад и других паразитов, вызывающих понос, желтую лихорадку и прочие прелести местной экзотики. Я уже писал, что здесь и чай пить опасно, так как продавцы его часто не доводят воду до кипячения, экономя на топливе для жаровен. Для приготовления собственного чая мне приходилось покупать кипяток, причем всегда следил, чтобы вода прокипела хотя бы с полминуты.
Пригороды любого индийского города напоминают свалку с устроенными поверх нее жилищами, в которых обитают полуголые существа, смотрящие телевизор. А еще по утрам выходят они из жилищ, чтобы отправить естественные потребности. Пассажирам поезда они демонстрировали голые задницы, иногда помахивая нам приветственно. В этом плане мусульмане более застенчивы и эстетичны, прикрываются халатом, когда сидят на корточках.
Поля здесь обработаны до последнего клочка, в основном посредством волов, которых можно видеть пасшимися рядом с полями, на межах. Крестьяне передвигаются по дорогам в основном на велосипедах или на мотоблоках, используемых также для обработки земли. Только на одном поле я заметил огородное пугало: похоже, что и здесь, как и в России, секрет их изготовления утерян. Правда, их роль в некотором роде выполняют статуи учителей со стопками тетрадей на руках, устанавливаемые на месте будущих школьных зданий. А строят их много, ведь население Индии неуклонно растет.
На недолгих остановках поезда народ бросался к водозаборным кранам, а я шел к жаровням, чтобы наполнить кипятком фляжку с брошенным туда заранее пакетиком зеленого чая. Как-то, проходя по коридору, я задел ногой картонную коробку, владелец которой принялся орать, что я разбил его телевизор и должен ему десять тысяч рупий. Он ухватился за мою руку и призывал свидетелей моей неловкости, а я предлагал им открыть коробку и убедиться в целости его драгоценного груза. Спас меня кондуктор с палкой в руках, так громко рявкнувший на телевладельца, что тот отстал от меня, скукожился и занялся своим чаем.
Книг здесь никто не читал, кроссвордов не решал и  по мобильному телефону не разговаривал. Регулярно проходили водоносы, продававшие из пластмассовых контейнеров воду со льдом, мороженщики и продавцы чапати. Некоторые пассажиры могли сказать несколько слов по-английски, не сомневаюсь, что в вагонах первого класса их было значительно больше, но мы не пересекались.
Сдав багаж в камеру хранения вокзала, я отправился на велорикше искать лагерь для туристов, указанный в справочнике по Индии. Да только он оказался закрытым на ремонт, и в бюро по туризму мне назвали несколько дешевых гостиниц невдалеке от вокзала. Пришлось вновь нанимать велорикшу, знавшего еще более дешевую гостиницу в районе базара. В гостинице «Rongoly» за 200 рупий, или 4 доллара в сутки, мне предоставили отдельную комнату с вентилятором, но без окна, что разбудило мой клаустрофобный комплекс. Крысы приходили туда в гости только в мое отсутствие, но комары были всегда и в большом количестве. Соседями были только что прибывшие из деревни мигранты, их набивалось человек по шесть в пеналообразную каморку. Они с удивлением смотрели на белого сахиба, делившего с ними эти убогие обстоятельства. Правда, для разнообразия можно было выбраться на плоскую крышу, где устроена кухня и сушилось белье, а в вестибюле постоянно был включен телевизор.
Провизию я покупал в мелочной лавке за углом, их здесь сотни с примерно одинаковым набором продуктов и товаров: сигарет, чая, риса, бисквитов, сухого молока, бутылок кока-колы и набора канцелярских товаров. На отдельных стендах, устроенных на багажниках трехколесных велосипедов, продавались фрукты и овощи. Велосипед здесь не только средство передвижения, но и служит для транспортировки товаров. Диву даешься, какие только тяжести на них не перевозят: мешки с мукой и овощами, мебель, покойников. Особенно меня поразила поклажа со стальными швеллерами весом порядка тонны.
Много велосипедов сохранилось еще со времен британского владычества, но сейчас их делают сами индийцы (не путать с индусами, которые тоже индийцы, но индуистского вероисповедания, а не мусульманского или буддийского). Главный велосипедный завод находится в штате Пенджаб, и производит их там компания Hero Bicycles, кстати, и мы их импортируем. У нас в России секрет производства велосипедов утерян, лишь братья белорусы его помнят и гонят нам в Россию свои «Аисты» из Минска. На одном из них я проехал от Питера до Москвы, а оттуда до Минска.
 Священные коровы в этом городе действительно есть, но пасутся они в углу базара, на свалке. За неимением травы, употребляют бедные животные газеты и журналы, лакомством идут у них гнилые фрукты и овощи. А вот единственный на весь базар бабуин любит свежие фрукты и ворует их у продавцов. Эту злобную и грязную обезьяну здесь считают священной, а живет она на соседней со мной крыше, я ее опасаюсь и в знак мира бросаю яблоки. Ведь она такая же одинокая, как и я.
По чьему-то идиотическому совету я прихватил с собой мешок с советскими монетами, более килограмма было. По дороге в посольство я решил подойти к уличному меняле и получить за свою медь полноценные индийские рупии. Ну и получил по заслугам: выдали мне за 100 грамм монет всего 20 рупий, не стоила овчинка выделки.
Если столица Пакистана – продукт творения греческого архитектора, то нынешнюю столицу Индии сотворило воображение англичанина Эдвина Лутьенса (Edvin Lutyens). В 1911 году британская администрация решила перенести столицу Вест-Индии из Калькутты в Дели, а в 1913 году Лутьенс приступил к планировке и строительству Нью-Дели, города своей мечты. Как и в Исламабаде, здесь широченные бульвары пересекают широкие авеню, а между ними полно столь же прямых улиц. Вероятно, за образец все-таки была принята геометрическая планировка Нью-Йорка.
По иронии истории, все главные здания, предназначенные для деятельности британской администрации, сейчас занимают правительственные учреждения независимой Индии. Тому пример построенный в 1929 году дворец вице-короля, в котором сейчас парламент государства. Великолепно распланированные площади, скверы, парки, сады, большинство административных зданий – все это было построено во времена британского владычества. Вероятно, это был самый лучший период в истории этой страны. Ведь за более полувека независимого существования Индии ее столица не прогрессировала, а регрессировала. Были снесены памятники британскому владычеству, а их место заняли новые герои: Махатма Ганди, Джавахарлал Неру, Индира Ганди, еще несколько фигур плохой скульптурной лепки. Только в последние годы началось строительство небоскребов.
Посольство России занимает городской квартал целиком, добирался я до него от автобусной остановки чуть ли не полчаса. На город обрушился очередной муссонный ливень, и огромные лужи залили широченный бульвар. Негостеприимно смотрели на меня из окон своих «джипов» и «мерсов» проезжающие  русские дипломаты. Эти хрен остановятся, чтобы подвезти автостопщика. Собственно, они мне и не были нужны, меня больше интересовал российский культурный центр, где надеялся найти понимание в создании огородного пугала. Туда и направил я промокшие стопы.
Построенное еще в советские времена, здание центра несколько обветшало, но индийские уборщики держали интерьер в порядке. В вестибюле на стенах осталась еще советская символика, да и фотографии не менялись лет пятнадцать. Пресс-секретарем центра оказался пожилой индиец, немножко говоривший по-русски, но предпочитавший английский язык. Он так и не понял, чего я хочу от него, и отправил выше по инстанции, к ответственному секретарю Русского центра науки и культуры. Звали ее победоносно – Виктория, но вид у этой относительно молодой барышни был весьма замученный. Она недавно приехала из Москвы и еще не успела акклиматизироваться к индийским муссонам.  Я спросил её о возможности пообщаться с художественной школой, где ребятишки захотели бы вместе со мной создать чучело.
 Виктория просмотрела на меня как на идиота и сообщила, что занимается более серьезными делами: встречи и сопровождения делегаций и отдельных представителей культуры из России. Следовало понимать, что я-то представляю собой бескультурную часть нашего населения. А еще Виктория заявила, что ее Центр является отделением бывшего Всесоюзного комитета по культурным связям с народами зарубежных стран, возглавляемого Валентиной Терешковой. Боже ж ты мой, той самой первой женщиной-космонавтом, которая летала после Гагарина!
Тот всесоюзный комитет трансформировался теперь во всероссийский, а чиновников, наверное, еще больше в нем стало. Поскучала со мной Виктория по поводу снижения уровня дружбы между нашими народами, когда лозунг был: «Инди – Руси, бхай, бхай!» Только и тогда, при Советах, дружба эта была не между народами, а между их чиновниками. Нам-то, деревенским, от нее было ни жарко, ни холодно. Вот и сейчас меня, конкретного русского человека, эта прислужница при дружбе народов на фиг послала.
Правда, в вестибюле мне встретилась женщина с ребенком в коляске, которая обрадовалась новому человеку и пригласила меня в гости. Катя много поведала о жизни русской колонии. Проживала она здесь с мужем, работавшим консультантом на атомной станции. Материально жилось неплохо, а вот друзей не завела. Здесь каждый сам по себе и за себя, а еще и по старой памяти доносят друг на друга. А Вика, оказывается, здесь не только на культуру работает, вот так-то, Анатолий.
Напоила Катя меня кофе с печеньем и дала почитать русских журналов, а еще купила мою книжку о путешествии по США. В Индии жить непросто, многие русские заражаются здесь неведомыми в России заболеваниями, вот и у мужа Кати сейчас желтуха обострилась, но нужно зарабатывать на квартиру в Москве, да и долгов полно. Оттаял я в этом русском гостеприимстве, только вот места здесь для меня не было, не принадлежал я ни к какой общественно-культурной структуре. Денег на квартиру не копил, осознавая бренность всего сущего на этой земле. Пора было возвращаться в свою гостиницу.
Но в каком же направлении теперь двигаться: то ли на юг страны, а оттуда на корабле в направлении Филиппин, то ли на восток, в Калькутту, а оттуда в Таиланд и Камбоджу? Пришлось зайти в управление пароходства Индии, чтобы узнать о возможности устроиться матросом на грузовой корабль. Государственный Регистр Индии нашел не сразу, все-таки индийская морская терминология отличается от английской и русской. Там мне объяснили, что без специальной лицензии на мореходную работу не устроиться, даже помощником повара. Так что обстоятельства вынудили меня двигаться на восток, в сторону Бангладеш, Бирмы, Камбоджи и Таиланда.
Бедная страна Бангладеш меня особо не интересовала, тем более, что оттуда в Бирму трудно пробраться сухопутным путем, а Камбоджа представлялась страной непреходящих ужасов. Ведь там когда-то правил кровожадный коммунист Пол-Пот, уничтоживший миллионы образованных, да и многих прочих соотечественников. Вьетнамцы навели там относительный порядок, поставили даже во главе страны местного принца, но кавардак продолжается. Ладно, надо будет добраться до Калькутты, а уж там сориентируюсь.

КАЛЬКУТТА

Миллионы лиц столичного города мельтешили передо мной ежедневно, хотелось спрятаться где-нибудь в горах, сесть в позе лотоса и медитировать до слияния с Бесконечностью. В здешних наполненных человеческой плотью городах люди привыкли касаться друг друга и не испытывать дискомфорта, это, наверное, заложено в генах. Известны наблюдения психологов за общением людей различных рас и наций. Так вот, при разговорах на улицах скандинавы и англосаксы стоят друг от друга на расстоянии порядка двух метров. Расстояние между беседующими французами сокращается до полутора метров, а вот итальянцам и прочим грекам достаточно и метровой дистанции, чтобы чувствовать себя комфортно в общении. Очевидно, что индийцы привыкли к более тесному общению и не чувствуют дискомфорта на своих рынках и в общественном транспорте.
На железнодорожном вокзале в Нью-Дели существует специальный зал для иностранных туристов, куда вход индийцам запрещен. Там нет многолюдных очередей и ругани. Вообще же, индийские очереди отличаются от наших вокзальных хвостов лишь цветом кожи. Я взял самый дешевый сидячий билет до Калькутты и уселся на рюкзаке в ожидании поезда. Железнодорожные вокзалы в Индии – это средоточие ее культуры и прогресса, показатель уровня развития этой страны, ее лицо. Это – лучшее, что оставили британские колонизаторы после себя, и грустно, что за полувековую историю независимого развития эта страна смогла лишь увеличиться количественно, отнюдь не качественно.
В вестибюле вокзала создан мемориал в честь восстания населения против британской администрации, и воспроизведена копия приказа генерал-губернатора о разгоне демонстрации. Похоже, независимость от Англии обрушилась на индийцев преждевременно, и они до сих пор к ней не привыкли. Здесь невероятная перенаселенность и, соответственно, очень высокая безработица. В поисках работы индийцы перемещаются по своему субконтиненту, в основном посредством железных дорог и, как правило, не в одиночку, а семьями, либо группами.
В ожидании поезда они устраиваются на брусчатке перрона, где питаются, играют в какое-то подобие шахмат, спят, но никогда не ругаются и не пьянствуют, как мы. Правда, увидеть читающего индийца так же невероятно, как и плачущего большевика.  Но вот подошел поезд, и толпа ринулась к общим вагонам, плата за проезд в которых была минимальной. Отправился в том направлении и я. У аборигенов было преимущество в мобильности, поскольку ни у кого из них не было громоздкого рюкзака, затруднявшего посадку в вагон через окно, как это делали многие пассажиры.
При входе в тамбур слышался треск ломающихся костей и чемоданов, визжали женщины и кричали смуглокожие мужички. Я тоже кряхтел и, отбивая тянущиеся к моим карманам грязные руки, продвигался  к своему месту № 44. Конечно же, появились желающие пощупать задние карманы моих джинсов, так что при занятых руках приходилось интенсивно вертеть задом, чтобы сбить с ориентира руки посягателей. Мне это удалось, но мощные английские булавки, защищавшие карманы от проникновения, были все погнуты.
И вот наконец-то я на месте, забрасываю рюкзак на третью полку и достаю фляжку с чаем, а индийцы что-то лопочут по-своему и пытаются сдвинуть меня с законного сидения. Я достаю билет и возмущенно им размахиваю, а один из соседей выхватывает его у меня и тычет на место, где написан номер вагона. Номер верный, правильно я в вагон ворвался. Только вот литер там был другой, буквочка, указывающая, что мой вагон в этом же поезде, но предназначен он для туристов, которые хотят спать во время езды. Слава богу, поезд еще не тронулся, и я спокойно перебрался в свой полупустой вагон с более удобными сидениями и улыбающимся проводником.
Кубыть не быть – ядрена штукатурка: получается, я бился за более низкое место в социальной иерархии этого поезда. На самом же деле у меня на руках был билет, самый дешевый лишь для иностранных туристов. Возможно, что всю жизнь я бьюсь за низшее место в жизни, а не за то, которое мне предназначено уже по праву рождения. В плане материальном я действительно не слишком продвинулся, надежда остается лишь на духовный план.
Вот такой монолог происходил во мне, пока поезд грохотал по стыкам рельс, выбираясь из бесконечно нищенских пригородов Нью-Дели. На Западе их называют бидонвилями (bidonville), название произошло от бидонов, которыми жители поселков носят воду от водоразборных колонок. В Индии это несанкционированные властями поселения переселенцев из деревень, где нет ни электричества, ни канализации. Они продукт перенаселенности страны с неконтролируемым размножением.
Труд на земле не может их прокормить, вот и рвутся люди в города, где есть больше возможностей для удовлетворения физического и морального голода. До эры полиэтилена крыши домов здесь делали из жести либо шифера, сейчас же укрыться от муссонных дождей можно куском полиэтилена, хранящегося в кармане. У людей снимается проблема обретения крыши над головой, здесь ею можно владеть, не имея дома.
Пригороды с запахом канализации километрами тянулись вдоль железной дороги, а потом превратились в нескончаемые деревни с полями, засеянными неведомой мне экзотикой и обрабатывающими ее крестьянами.
На многих остановках можно было видеть полуголых, бородатых мужчин, сидящих в позе лотоса, очень похожих на хрестоматийных йогов. Только при этом они могли курить дешевые сигареты и пить дешевое индийское пиво. Какая там, к фигам, йога-шмога - большинство населения даже не слыхивало о такой философии. Кажется, у нас в России больше ее последователей, чем в современной Индии. Здесь тысячелетиями почти ничего не меняется, кроме скорости размножения. Что они еще хорошо умеют, так это делать в Бомбее сентиментальные фильмы, порядка двух тысяч в год. Программа контроля за рождаемостью здесь не сработала, и вскоре количество жителей сравняется с Китаем.
Вдоль самой оживленной у нас магистрали Петербург – Москва редко увидишь работающих в полях аборигенов, а  здесь, лишь только рассвело, индийцы выползают на поля и принимаются их интенсивно унавоживать. Понятное дело, задницы они поворачивают в направлении поезда. Как правило, отхожих мест у них нет, чтобы экономить на возделываемой земле.
Мой вагон полупустой, поскольку после муссонных дождей крестьяне трудятся на полях, в дороге же – ремесленники и переселенцы. Я пообещал себе не пить сырой воды, но кипяченая вода продается лишь в виде чая, который можно рассматривать формой мести британцев жителям покинутой ими колонии. Я уже писал, что это замешанное на искусственном молоке сиропоподобное варево так переслащено, что после его употребления жаждешь нормальной воды.
Я пивал чаи в Лондоне, куда переехал, будучи влюбленным в Джин. Но там хоть чайная заварка была английской расфасовки, да и молоко цельным, а не разведенным на горячей воде порошком, да и сахар клался по вкусу. Я даже пристрастился в Англии к  этому напитку, после того, как кончилась любовь, она почему-то всегда кончается, воротился в Нью-Йорк и забыл о британской причуде.
Ну а здесь еще изрядное количество рупий надо платить за чашечку с гадостным питьем. В России, глядя на жизнь индийцев по телевидению, я проникался жалостью к их беспросветному существованию. Но будучи здесь, сообразил, что многие из них в плане материальном живут лучше нас.
В купе пришел индиец лет сорока, в европейской одежде и с вполне приличным английским языком. Знакомимся, зовут его Салим, и едет он в Калькутту по делам туристической фирмы. Он хотел обменяться визитками, но оказалось, что свою он забыл, а у меня был только электронный адрес. В порядке компенсации, Салим вышел на очередной остановке из вагона и принес мне манговый сок в картонной упаковке. Чай в моей фляжке давно закончился, и я с благодарностью принялся сосать через соломинку этот божественный напиток.
Cостояние блаженства перешло в полудремоту, и мой взгляд заскользил по залитым муссонными дождями полям, дремотным буйволам и оправлявшимся рядом с ними крестьянам. Я много читал о культуре Индии, занимался упражнениями йоги, медитацией и чтением бессмертной книги «Махабхараты» о войне Добра со Злом, о битве Арджуны с богами и титанами. Во мне до сих пор идет борьба иудо-христианского восприятия мира с индуистско-ведическим. Здесь же крестьяне осуществляли круговорот вещей в природе: удобряли землю, сеяли, жали, потребляли и вновь превращали урожай в удобрение. 
Прибытие в Калькутту я помню смутно: поезд прибыл на вокзал рано утром, в камеру хранения я не пошел, а принялся бродить по бесконечным залам ожидания. Потом сознание вырубилось, и очнулся уже в больничной палате, на кровати с поролоновым матрасом, покрытым черным дерматином.  Соседей у меня было человек тридцать, все индийцы темно-коричневого цвета, находящиеся на разных степенях страдания.
У меня же шумело в ушах, голова кружилась, а во рту ощущался вкус миндаля. Похлопав по карманам, бумажника с деньгами я не обнаружил, но в левом, заднем кармане брюк нашелся мой русский заграничный паспорт. Дежурный по мужскому отделению муниципального госпиталя в Ховре, пригороде Калькутты, сообщил, что меня кто-то сдал в приемное отделение в полдень, вещей при мне не было.
Ощущение было словно у человека, которого изнасиловали, а потом выбросили на панель на всеобщее обозрение. Не хотелось никуда ни звонить, ни продолжать путешествие. Хотелось свернуться калачиком на кровати, в позе эмбриона, и лежать так бесконечно, до прихода новой жизни, поскольку эта была определенно проиграна. Но вот привезли на тележке подносы с ужином из рисовой каши с подливкой из соуса карри  и сваренного вкрутую яйца. Страна-то в основном вегетарианская, ни мяса, ни молочных продуктов здесь не дождешься.
Положенный под язык градусник не опускается ниже 37, есть не хочется, но просыпается желание обследовать окрестности. В соседних двух палатах народу поменьше, человек по десять, есть там даже телевизор и холодильник, и всего-то за добавочную плату в 10 рупий. С меня деньги за пребывание в больнице не берут, диагноза не говорят, но я и сам понимаю, что это синдром обычного отравления. За шахтой лифта, в отдельных клетушках сидят два пациента, покрытых какой-то паршой, белым налетом, который бывает у людей, страдающих псориазом. Медсестра говорит, что эти прокаженные изолированы от остальных пациентов. Мне страшно к ним приблизиться, но и любопытно, ведь у них симптомы приснопамятной лепры, от которой не было раньше лекарства. Эту болезнь красочно описывал Джек Лондон, при ней вначале отгнивают конечности, потом обезображивается лицо, и человек умирает в страшных мучениях. Больных ею раньше отгораживали в лепрозориях, да и сейчас их изолируют, хотя найдены лекарства, останавливающие развитие болезни.
Узнав о моих тяжелых обстоятельствах, медбрат нашего отделения проникся идеей найти людей, которые смогли бы помочь мне после выписки из больницы. Ведь у меня не было в кармане даже рупии, которая равноценна десяти американским центам. Через три дня температура у меня нормализовалась, в понедельник врач подписал мне документ о выписке, но деваться было некуда.
Неожиданно часов в 10 утра в вестибюле нашего отделения появился в сопровождении нашего медбрата монах. Было ему лет 30 с небольшим, среднего роста и с лицом голливудского актера Грегори Пека. Его стройную фигуру облегала сутана коричневого цвета с откинутым капюшоном, а на ногах у монаха были сандалии без задников. Улыбался он смущенно и растерянно, не понимая, чего от него хотят. Маленький индиец тыкал пальцем в моем направлении и лопотал на своем пиджин-инглиш о моих трудных обстоятельствах.
Я вступил в разговор и познакомился с братом Майклом Ширгером, который только вчера прилетел из Бельгии с группой молодежи, планировавшей работать две недели в Центре матери Терезы. На самом деле было Майклу 48 лет, из которых 25 он провел в монастыре. По дороге в монастырь и захватил его мой медбрат, зная, что католический монах всегда поможет страждущему. В данном же случае, чтобы выписать из больницы, нужно было взять меня на поруки. Ему не надо было долго объяснять суть дела, Майкл подписал бумагу о моем освобождении из госпиталя, и вскоре мы уже ехали с ним на такси в русское консульство.
В Калькутте существует несколько вариаций такси. Во-первых, это обычные четырехколесные такси со счетчиком и широким салоном. Дешевле же ехать на трехколесных мототакси тоже со счетчиком, но в тесном салоне. Еще дешевле трехколесные велосипедные рикши, но сохранились еще и двухколесные повозки, которые тащат босоногие рикши. О таких я читал лишь в статьях советских журналистов о беспросветном существовании людей в капиталистических странах, но не ожидал увидеть в дружественной Индии.
Консульство России расположилось в старой части города, за высоким забором и мощными воротами. До закрытия было еще три часа, так что Майкл, убедившись в том, что я в безопасности и достиг территории России, переступив порог проходной консульства, отправился по своим делам, оставив на всякий случай номер своего телефона в Калькутте. Я дозвонился до помощника консула, и тот обещал принять меня через час. Я надеялся получить помощь с устройством на ночлег, а еще хотелось вернуться в Россию, затаиться в деревенском домишке и зализывать моральные раны.
Прошло и час, и два, но никто ко мне не выходил, надежда на чашку кофе увяла. Индийский охранник смилостивился и предложил две печенюшки с кружечкой приторно сладкого чая с молоком. Было ему лет тридцать, но женой еще не обзавелся, так как не было денег на калым невесте. Несбыточной мечтой была эмиграция в США, в последние годы иммиграционные требования ужесточились, да и денег на оформление документов не было. Об эмиграции в Россию речи даже не было, охранники были довольно нелестного мнения  о нашей жизни и обычаях, вскоре и я к ним присоединился.
Вице-консул Вячеслав наконец-то позволил мне пройти в вестибюль и сесть на обтянутый черным, леденящим дерматином диван, а вот промочить горло не предложил. Было этому фрукту российского официоза лет 30, в белой рубашке с галстуком и пиджаке в клетку. Чубчик у него зачесан влево, как у Гитлера, а глазки неуловимые, бегущие. Намокшая от пота моя рубашка сразу же задубела в этой простудно-холодной от кондиционеров атмосфере приемной. Неслышно шныряли мимо сотрудники консульства, даже не удосуживая меня кивком головы. Немногословен был и мой собеседник, заявив, что консул Саид Саидов поручил ему сообщить, что я не являюсь persona grata. Приехал я в Калькутту не по официальному приглашению, а по собственным делам, так что и выбираться должен своими средствами. Сам-то босс отдыхал в это время на пляже Таиланда, за государственный счет.
Ушам своим я не поверил, слушая этот отлуп. В консульстве работает несколько десятков человек,  расположенных в нескольких зданиях, получают они каждый несколько тысяч долларов ежемесячно. И они считают, что консульство это существует лишь для оформления документов для въезда в Россию, а россияне должны рассчитывать только на себя. Какое консулу до меня дело, сам ведь я вляпался, сам и должен выкручиваться, так что – скатертью дорожка. Что же это получается, предназначены они помогать соотечественникам, попавшим в экстремальную ситуацию и повышать авторитет России перед иностранцами. Российский консул и наш великий поэт А. С. Грибоедов погиб в Персии, защищая жизнь и достоинство даже не русских, а единоверцев-армян от мусульманских фанатиков. Эти же манкурты отказываются помочь соотечественнику, который еще не оклемался от отравления местными бандитами. 
Вячек (вкрадчивыми повадками и статью он напоминал своего тезку – Вячеслава Михайловича Молотова) позволил позвонить моему спасителю-монаху, который был в полной уверенности, что передал меня в надежные руки. Сообщение мое удивило и возмутило брата Вили, он попросил к телефону вице-консула и попытался преподать тому заповедь любви и помощи ближнему своему. Но Вячек был воспитан в другом обществе, где жалости и милосердия не ведают. Наверняка он из номенклатурной семьи, ведь лишь таким позволено учиться во МГИМО. Он и сослался на внутриведомственные инструкции своего министерства иностранных дел. Я уже в Ереване, в консульстве России, с подобными мордоворотами общался. Морально мертвые сраму не имут.
Монах согласился приютить меня в общежитии своего ордена, а Вячек все-таки дал 50 рупий на дорогу, чтобы от меня избавиться. Таксист сделал все возможное, чтобы наездить на всю эту сумму, и доставил меня совсем не в тот монастырь, там лишь приблизительно знали местонахождение моего спасителя. Настоятель связался с Майклом и дал денег, чтобы добраться до монастырского общежития.
Уже поздней ночью я нашел обитель, где Майкл ждал меня с ужином. Перед сном он предложил помыться и переодеться в свою одежду. Это был мой первый душ за четыре дня, ведь в госпитале он не работал.
С утра мы отправились cо студентами на автобусе в монастырь, где работала когда-то и была похоронена Мать Тереза, которая стала символом заботы и защиты самых несчастных людей земли. Она основала монашеский орден, который помогал прокаженным, умственно отсталым, калекам и всем, кто не мог сам выжить в этом страшном мире. Рожденная в Албании, она юной девушкой постриглась в монахини, чтобы быть не человеческой, а Христовой невестой, и отдала жизнь служению Богу и его несчастным созданиям. Умерла она в окружении последователей ордена почти в тот же день, что и принцесса Диана в темном туннеле, но та все-таки в объятьях египетского миллионера Джоди Файета. Из похорон принцессы сделали всемирное шоу, на фоне которого погребение подвижницы Терезы свершилось незаметно. Теперь же, по иронии истории, статуэтки матери Терезы продаются рядом с такими же изображениями принцессы Дианы во всех сувенирных лавках Калькутты.
Автобус минут сорок перебирался через многоярусный мост, а потом столь же медленно шел по проспекту имени Ленина, кажется, его сейчас переименовали, но народ пользуется его старым названием. Позабавило, что билетики украшала свастика – для индийцев всего лишь символ круговращения вселенной, о фашистах и Гитлере большинство даже и не слышали.
Название этого города происходит от легенды о богине Кали (Хагли), уронившей каплю крови на берегу реки, получившей божественное название Хагли, одного из протоков Ганга. В деревушке с этим названием в 1698 году английская Вест-Индийская компания основала форт Уильям, служивший для защиты  Калькутты и превратившийся в столицу Британской Индии. В 1912 столицу перенесли в Дели, но Калькутта осталась одним из главнейших культурных и индустриальных центров Индии.
Улицы предельно забиты транспортом и людьми, кажется, что здесь все что-то продают и никто ничего не покупает, но все очень заняты. Мой спаситель Майкл Ширгер держится за поручень переполненного автобуса и рассказывает о своей миссии привлечения европейской молодежи в организацию помощи самым несчастным индийцам.
Он до этого работал с нищими в Таиланде и Камбодже, такое послушание наложил на Майкла монашеский орден. Я рассказываю ему о поисках себя, самоусовершенствовании, медитации и физических упражнениях по системе йоги. Майкл же заявляет, что наши попытки сделаться совершенными морально и физически – всего лишь гордыня плоти, которую нужно укрощать и служить только Богу. Мне не хочется принимать этот постулат, но одновременно я осознаю, что совершенство это нужно мне для достижения земных благ. Он же избрал стезю самопожертвования, и Майкл ближе к тому идеалу гармонии с собой, к которому я стремлюсь. Гордыня у меня на первом месте, а потом уж Бог, в которого я не особенно-то и верю. Этот внутренний раздрай достает меня всю жизнь. Еще четверть века тому назад хотел я уйти в монастырь, а оказался здесь, в Калькутте, на пути в Новую Зеландию. Монах этот куда счастливее меня, хотя оба ничем материальным не владеем, кроме себя самих.
В обители Матери Терезы монашенки в бело-голубых сари молятся вместе с множеством гостей, приехавших  специально для помощи сирым и голодным. Они решили провести отпуск не в Египте или на Канарах, а в трудах по уходу за несчастными людьми. В отличие от стран западной цивилизации, в Индии нищета и бездомность – нормальное явление, и абсолютно нет программ создания человеческих условий для ее населения. При такой перенаселенности и недостатке ресурсов это и не удивительно. «Зеленая революция», создание западными учеными засухоустойчивых сортов зерновых позволили ликвидировать голод в стране, но вызвали другую напасть – рост населения, в отличие от Китая, не контролируемый.
В центре молельного зала стоял саркофаг с останками Матери Терезы и шла католическая служба, в которой, как всегда, я был сторонним участником. Но в окружении этих людей я чувствовал себя умиротворенным, сев в позе лотоса в углу зала. В большинстве это была молодежь либо супружеские пары среднего возраста. Наверное, я был старше всех, но явно не мудрее. Мать Тереза всегда была против поклонения себе, тем более какого-либо саркофага и молитв за ее душу. Но католическая церковь канонизировала Мать Терезу и распространила деятельность ордена даже в России.
После службы все отправились в трапезную, где получили по булочке с чаем, чревоугодием здесь не занимаются. Друг Майкла, брат Габриель, пригласил меня проехать с группой молодежи в центр по уходу за безумными инвалидами и умственно отсталыми детьми. Построен он был фондом матери Терезы для 19 туберкулезников, 36 умственно отсталых мужчин и 23 детей в разной степени кретинизма. Обслуживали их 25 человек персонала, обитавшего там же. Меня ошарашили всепоглощающее несчастье, безнадежность и физическая беспомощность этих пациентов. Волонтеры получили еще в Европе подготовку и приступили к помывке и бритью мужчин, растормаживанию находящихся в ступоре детей и уборке палат.
В обычное время этим занимался персонал, но пациенты были рады видеть белокожих санитаров. Дети в возрасте от 5 до 13 лет просились на руки либо умоляли разрешить им покататься на трехколесном велосипеде. Брат Габриель, понимавший хинди, расспрашивал о жизни единственного здесь прокаженного, у которого отсутствовали пальцы на руках. Даже в этом узилище отверженных он был парией, сидя на кровати в закутке. Оттого-то и радовался разговору с монахом, рассказывал о родственниках, которых не видел более 15 лет, после того как им повезло устроить его в этот приют. Книг здесь никто не читал, телевизора тоже не было. Между собой эти люди тоже не общались, погруженные в безумные думы. Я бродил среди них потерянно, оглушенный их бедой и бессмысленностью этой жизни, хотелось спрятаться и рыдать: Боже, ну зачем ты допускаешь все это, почему ты одним даешь все, а другим ничего, зачем столько горя в твоем мире!
Наступило время обеда, на детей надели фартуки со слюнявчиками и принялись их кормить рисовой размазней с овощной подливкой и соусом карри. Ложками все умели пользоваться, но надо было детей после обеда помыть и уложить на нары с поролоновыми матрасами, обтянутыми черным  кожемитом. Первоначальная брезгливость заменилась жалостью и желанием хоть чем-то помочь несчастным. Выйдя на улицу, я отремонтировал единственный велосипед и покатал проснувшихся детей, а потом помог прокаженному побриться. Но смог ли бы я заниматься этим изо дня в день, годами, как это делала Мать Тереза?
Нет, во мне слишком много эгоизма, человеческое страдание трогает меня лишь эстетически, вызывает больше брезгливости, чем жалости. Оттого-то я и один, что не могу проникнуться чужой бедой и проблемами, я бегу от них. И это путешествие всего лишь побег от себя, от несчастных людей, окружавших меня в Питере. Ведь там их не меньше, чем здесь, а я не приходил и не ухаживал за ними.
 Забрать меня приехал брат Майкл и предложил 500 рупий, чтобы снять номер в гостинице, где жили его подопечные. По дороге туда я заехал на вокзал и обратился в полицию в надежде найти свой рюкзак. Самое удивительное, что тот нашелся на складе потерянных вещей, только выпотрошенный, без фотоаппарата, в чехле которого был запрятан мой американский паспорт. Отсутствовали также мешок с монетами, которые я собирался менять на местные рупии, а также бритвенные принадлежности, дезодорант, котелок и прочая мелочь. Но главное – остался нетронутым мой дневник, остальное все исправимо. Создавалось впечатление, что у кого-то было достаточно времени, чтобы долго копаться в моем барахле. Судя по лицам полицейских, они и сами были не прочь поживиться тем, что плохо лежит. По уровню вороватости и коррумпированности индийская полиция мало чем отличается от нашей.
А полки хранилища потерянных вещей были покрыты толстым слоем вековой пыли. Здесь можно было увидеть кофры, потерянные еще британскими колонизаторами, зонтики от солнца, которые носили викторианские леди, и стеки их кавалеров.
Пребывание в больнице и убежище для отверженных пробудило во мне желание бороться и победить. Я решил отложить на время поездку в Новую Зеландию, вернуться в Россию, набраться сил от земли родной и продолжить свой крестный путь. Да, не всем дано иметь дом, детей и семейное счастье, есть и такие, которые должны идти за горизонт, где и ждет их любимая. Пусть это будет побег от себя, но к себе же, к своей мечте. Вспомнились строки Ф. Тютчева:
Угоден Зевсу бедный странник,
Над ним святой его покров!
Домашних очагов изгнанник,
Он гостем стал благих богов!

Чрез веси, грады и поля,
Светлея стелется дорога, -
Ему отверста вся земля,
Он видит все и славит Бога!...
Ох, если бы так и было, беда-то в том, что славлю я себя, а не Бога. Как раз об этом  и говорил мне Майкл, спасаемый и мой спаситель.
Он посоветовал остановиться на ночлег в общежитии Армии Спасения, устроенном на улице по соседству с Музеем Индии. Поехал я туда на метро, построенном еще советскими специалистами в 60-х годах прошлого века. Протяженность его 12 километров, со знакомыми эскалаторами и экзотическими названиями станций типа «Дум-Дум». Оказывается, возле нее когда-то располагались склады Британских войск, где хранились ящики с изощренным изобретением колонизаторов, разрывными пулями дум-дум. Британцы давно вернулись в свою добрую старую Англию, а за ними потянулись и бывшие их подопечные индийцы. Сейчас в Англии их несколько миллионов.
Те индийцы, которые даже и не слышали о существовании Англии, селятся на тротуарах возле музея.  Днем они торгуют, либо работают рикшами или грузчиками, к ночи же устраиваются на ночлег, растягивая над головой куски полиэтилена.
Общежитие Армии Спасения отгорожено от внешнего мира забором с воротами, а при них привратник, не пускающий внутрь. Здесь позволено торговать лишь книжнику, у которого товар состоит из оставленных постояльцами книг, тех самых,  которые люди берут, чтобы скоротать дорогу. Издательство Lonely Planet выпускает путеводители по странам для туристов, которые предпочитают путешествовать в одиночку. В этих руководствах можно найти не только общие данные об истории и архитектуре посещаемых мест, но также список самых дешевых гостиниц, кафе и транспортных маршрутов.
Вестибюль обрамляют портреты самых известных деятелей этого сообщества добрых людей. Основателем этой Армии Спасения был англичанин Уильям Бус (1865 – 1912), который понял, что войну с бедностью могут вести люди, объединенные по армейскому принципу. Будучи военным, он создал подразделения Армии во множестве стран, назначив подчиненных генералами, полковниками и т.д. Понятное дело, это сугубо добровольная армия, солдаты которой заняты сбором и распределением средств и одежды для бедных людей. Одеты они в полуармейскую униформу и служат людям в свободное от работы время, перед большими праздниками их можно видеть в больших городах Европы и США, собирающими пожертвования для бедных. Кстати, собранную этими бойцами одежду можно купить в магазинах поношенной одежды во всех городах США, она даже к нам проникла и называется «секонд хенд». Теперь половина России в неё одета.
В книгах западных писателей при упоминании деятельности Армии я не встречал большой симпатии, те же Джек Лондон или Марк Твен иронизировали по поводу бессмысленности помощи пьяницам и проституткам. У нас в России до сих пор к деятельности этой организации относятся с большим подозрением, особенно православная церковь, которая во всех иностранцах видит миссионеров враждебных конфессий.
Кондиционеры в общежитии не предусмотрены, его обитатели коротают время в вестибюле под рокот вентиляторов и музыку бесконечных индийских телесериалов. В них несчастные влюбленные обязательно вначале страдали, а потом побеждали зло, богатели, после чего пели и плясали. Главная индийская киноиндустрия расположена в Бомбее и называется Болливудом, по аналогии с Голливудом. Каждый год она выпускает сотни фильмов, которые пользуются неизменным успехом, уводя зрителей в страну иллюзий. В отличие от реальности, там бедные становятся богатыми и справедливость всегда торжествует.
Но вообще-то, индийская философия учит людей довольствоваться тем, что есть, и не особенно расстраиваться, если родился бедным и обездоленным, ведь на то и карма. Если ты в этой жизни такой, то это всего лишь воздаяние за предыдущие грехи. Не нужно роптать на судьбу, а всего лишь смиренно ждать следующего перевоплощения души с новым телом и лучшей судьбой.
Молодежь с запада валом валит в таинственную Индию, чтобы найти здесь сокровенную истину, хранимую местными мудрецами. Миниатюрная Джуди приехала сюда из Израиля и уже три месяца странствует по ашрамам страны, навещая гуру и поклоняясь местным святыням. На родине она была несчастлива, работала там официанткой, парикмахером, массажисткой.
Поднакопив деньжат и приехав сюда, она среди бедных людей чувствует себя миллионершей. После Калькутты собирается ехать в Тибет, но китайцы пускают туда иностранцев только группами, в сопровождении экскурсоводов. Они хотят, чтобы туристы не разбредались по стране и не развращали бедных ламаистов. Мне бы тоже хотелось съездить в эту горную страну, но с финансами худо. Нужно звонить в Питер и просить сына прислать денег на дорогу. Придется отложить посещение Новой Зеландии, повернуть на Таиланд, потом проехать Лаос и Вьетнам, чтобы оказаться в Китае, а оттуда через Монголию проехать в Россию.
Комнатенку я снял за 130 рупий в сутки, это порядка четырех долларов. Окна выходят на улицу, откуда доносятся крики разносчиков товаров и запах от жаровен обитателей тротуаров. От пекла спасает вентилятор, а от мух и комаров – шустрые, зеленые геккончики, санитары здешних мест. Они бегают по стенам и потолку, а осмелев, заскакивают на одеяло и  скатываются по нему вниз, на пол, как с горки. Бельишко я постирал в раковине умывальника, а сушил на стульях, напротив вентилятора.
В этот сезон муссонов влажность пропитывает человека до костей, но даже при столь же проникающей жаре я сподобился подхватить насморк. Вор украл у меня и котелок, в котором можно было чай заварить и супец сварить. Пришлось покупать новый, естественно, китайского производства с очень неудобной ручкой и без крышки. Одна радость, что но не было проблем с водой: в вестибюле стоял хитроумный ультрафиолетовый фильтр, после которого воду можно было пить даже сырой.
Я наломал в котелок пару вермишелевых суповых концентратов, залил водой и отправился к уличному повару, чтобы вскипятить содержимое котелка. Он кухарил на древесных углях немудреные блюда типа кукурузной каши мамалыги, подогревал лепешки чапати, а также готовил яичницу. Мясных блюд здесь не знали, да при такой жаре как-то и не думалось о бифштексах.
В порядке компенсации за пользование жаровней я подарил повару тележку, на которой до этого возил рюкзак. После ограбления он изрядно потощал, как и его хозяин. В этом районе не найдешь ни «Макдональдсов», ни «Пицца-хатов», я мог позволить себе роскошь купить несколько кукурузных початков. Бедные торговцы поджаривают их на лучинах, присаливают и продают по три рупии, это порядка десяти центов. В этой стране все идет в дело, даже пустые полиэтиленовые бутылки здесь на улицах не валяются.
По дороге в центр города я прямо-таки замер в очаровании от здания, построенного в викторианском стиле. Украшено оно лепными балконами, изящными арками с колоннами и резными дверьми с бронзовыми ручками. Но как же запущено оно было: на крыше и балконах укоренились деревца, стены обвил плющ и какие-то лианы, закрывшие окна без стекол. Вспомнился фильм об охотниках за сокровищами, которые в глубоких джунглях наткнулись на забытый временем и людьми город, дома которого вот так и выглядели. Здесь тоже никому не было дела до того, что стены дома рвут в клочья корни этих растений, и он когда-нибудь рухнет и погребет обитателей. Эти люди напомнили мне живших в Киргизии знакомых, любимым выражением которых было –  «баары бир!». По-русски, стало быть, будет звучать со множеством тонких оттенков: – «всё равно», «один чёрт», «ну и х… с ним». Мусульманин же скажет: «На то воля Аллаха!»
На главпочтамте, называемом здесь GPO (General Post Office), я нашел переговорный пункт и позвонил сыну в Питер, чтобы тот прислал 500 долларов через Western Union, международную финансовую компанию, берущую за пересылку 4 процента комиссионных. На следующий день деньги были получены, только в рупиях, которые пришлось вновь менять на доллары.
Менялы здесь устроились почти на каждом углу, причем, норовят надуть хотя бы на сто рупий. Когда-то в юности я читал книги местного лауреата Нобелевской премии Рабиндраната Тагора. С большой симпатией и любовью писал он о простых людях Индии, полюбил и я их. Но в реальной жизни чаще приходится общаться не только с ними, а и с тем отребьем, которое выплыло в городе наверх и пытается разбогатеть, надувая окружающих. Это я все не могу успокоиться по поводу ограбления в поезде. Хотя воровство не зависит от принадлежности к определённой нации или сословию, скорее, от меры наказания за него или от уровня развития человека.
В мою культурную программу входило посещение Музея Индии, но здесь свирепствует, как и в наших музеях, закон об иностранных туристах, которые платят втридорога по сравнению с аборигенами. Я показал начальнику охраны справку из полиции об ограблении и был впущен к осмотру культурных ценностей.
Здание музея построено в 1878 году, в классическом колониальном стиле, с величественным коринфским портиком и такими же мощными колоннами цвета слоновой кости. Основой коллекции стали собрания английских ботаников, геологов, палеонтологов и археологов, выставленные в застеклённых еще британцами витринах. Сейчас многие стекла в трещинах либо вообще разбиты, а экспонаты можно потрогать. Никто их не ремонтирует, да и служителей почти нет, видно, рассчитывают на врожденную честность индийцев и порядочность западных туристов. Я не воспользовался открытой возможностью разбогатеть лишь из соображения слабости в коленках после отравления, да и карму побоялся подпортить. Нет, похоже, Индия на данном этапе моей биографии не самое подходящее место для духовного развития. Пора возвращаться в Россию.


ТАИЛАНД

За визой в королевство Таиланд я отправился на метро, потом пересел на автобус, дальше можно было добираться на рикше либо пешедралом, что предпочтительнее. Консульство расположено, как теперь говорят у нас, в эксклюзивном районе Калькутты. Дорогу к нему пересекает строящийся хайвэй, под которым нашли пристанище бездомные обитатели пригорода. Они не столь приставучи, как их соплеменники в центре, и покорно тянут лямку ежедневности, не надеясь и не прося лучшей доли. Рядом – частная школа, учеников которой поджидают после уроков родители в европейской одежде, либо их слуги, многие на дорогих машинах.
Ворота в консульство охраняли два солдата, по тамошнему сипаи, но документов они не проверили, а показали на вход в здание из красного песчаника в глубине двора. Там документы проверил лишь сотрудник консульства, незамедлительно вручивший анкету на получение визы. Все вокруг улыбались, радовались возможности помочь человеку увидеть их любимое королевство. С горечью вспомнил я «теплую» встречу «церберов России» в родном консульстве. У них так и остался железный занавес в мозгах и душах,  и даже нищие индийцы не стремятся попасть к нам, глядючи на оказанный просителям прием.
Я заплатил 35 долларов, прихватил красочные буклеты страны с портретом короля Рамы IX, а вернувшись на следующий день, получил паспорт с наклеенной туда визой. В гостинице я заплатил портье 150 долларов за билет до Бангкока и отправился в аэропорт.
Уже больше месяца я болтался по дешевым гостиницам, ночлежкам, госпиталям и наконец-то летел в цивильную страну, к тому же еще и королевство. Самолет также королевской компании Бутана Druk Air пилотировал капитан Санжай Вангчук, который в моем дневнике записал пожелание доброго пути. После липкой, душной жары Калькутты попасть в салон самолета было равносильно визиту в Оймякон, особенно когда на тебе лишь сандалии, шорты да майка. Но я срочно разыскал несколько одеял и плотно в них закутался, иначе бы замерз из-за беспощадного кондиционера воздуха.
К услугам пассажиров были и чай, и горячий кофе, и крепкие напитки, да еще и курица на обед. В VIP-овском  классе летел какой-то важный лама в пурпурных одеждах, секретарь же устроился в нашем отсеке и регулярно шнырял к боссу, принося какие-то бумаги для ознакомления. Я не замедлил познакомиться с секретарем, который сообщил, что летят они на встречу с самим королем Таиланда, а остановиться должны в отеле «Пале Рояль». Когда он узнал, что я планирую найти пристанище в общежитии для молодых христиан, глаза у секретаря заблестели, и он радостно сообщил хозяину, что вот русский турист будет ночевать у христиан. Вальяжный босс тоже оживился, оказалось, что в молодости они оба неоднократно живали в таких гостиницах. Я же не менее радостно заявил, что моя молодость несколько затянулась.
В аэропорту моих соседей ждал лимузин, я же отправился к стойке для желающих устроиться в гостиницу, где получил буклет с адресами и телефонами дешевых отелей и пансионатов. Нашел и даже позвонил в приют для женщин с детьми, родивших вне брака, и тех, кто страдает от насилия мужа. У меня также были проблемы с беременностью, да и поиздевался я над собой изрядно, поэтому директор пансионата готова была к себе устроить, причем за весьма умеренную цену. Конечно же, меня прельщало оказаться в компании множества женщин и отсутствие мужской конкуренции. У нас про таких говорят: «Первый парень на деревне, а в деревне – один я». Но познавательная часть моей натуры превозмогла ее эротическую составляющую. Ведь пансионат находился в пригороде, и ежедневно добираться туда из центра было бы очень несподручно.
Решил ехать из аэропорта в центр города на маршрутном автобусе с кондиционером. Движение на дорогах здесь левостороннее, как в Англии либо Японии, а пассажирами были сплошь туристы, причем, японцы пребывали в большинстве. Мне пришла в голову гениальная догадка, что они приехали именно сюда, чтобы не отучиться за время отпуска от левосторонних правил уличного движения. В Россию ведь не поехали, наверное, боятся разучиться водить, увидев наших ушлых молодцов, водящих ихние автомобили с правым водительским рулем по правосторонним же дорогам.
А за окнами разворачивалась панорама города, который я  всегда мечтал увидеть не только в фильмах. Четырехполосные хайвэи заключали в объятия Бангкок и соединяли все его части. Качество покрытия было почище американского, а культура вождения не уступала немецкой. Там и сям красовались небоскребы, отражавшие своими зеркальными многогранниками многообразие этого фантастического города. Зодчим удалось придать даже небоскребам местный колорит. Но, как говорится, ровно было на бумаге, но забыли про овраги: сойдя с хайвэя, автобус уперся в многокилометровые дорожные пробки. Планировщики города явно не скоординировали пропускную способность хайвэев с шириной улиц в центре города. Здесь транспорт двигался не быстрее нашего в районе пересечения Фонтанки и Невского. Если дорога от аэропорта у нас заняла всего двадцать минут, то оставшиеся от выхода с хайвэя до центра три километра мы ехали дольше часа. Так что я даже почти похихикал злорадно, хотя и осознавал, что смех над чужой глупостью не делает нас умнее.
Наконец, холодильник на колесах доставил меня в район знаменитой на весь туристический мир улицы Хосан. Это средоточие дешевых гостиниц, лавок, харчевен, «массажных» кабинетов, а также Интернет-кафе, где можно еще и бесплатно кино посмотреть. Однако цены за постой здесь отнюдь не для моего кармана, порядка 350 бат, это около 9 долларов в сутки. Пришлось проехать на автобусе еще несколько остановок, и в районе королевской библиотеки остановиться в общежитии для молодых христиан за 150 бат.
В комнате на шесть человек, с двухэтажными нарами, не было кондиционеров, но их-то я всегда избегаю. Перепад в температурах гостиничного номера и улицы достигает 10 – 15 градусов, что жарким летом может привести к элементарной простуде с насморком, по себе знаю. А вот ванная комната была обеспечена горячим душем и сортиром, где вместо унитаза устроена конусообразная воронка с ребристыми приступками по бокам, чтобы устраиваться сверху «орлом».
Одним из моих соседей был голландец гигантского роста и атлетического сложения, который провел полгода в Новой Зеландии, а теперь возвращался на родину, где работал плотником на стройке. Ему больше всего понравились пустынные пляжи Южного острова и добротная марихуана. Уже на второй день в Бангкоке голландец познакомился с переводчицей-таиландкой и в дальнейшем возвращался в пансионат лишь по утрам. Переводчица влюбилась в него, и ей очень хотелось уехать со Стэном в Нидерланды, но тот явно не собирался обзаводиться такой миниатюрной женой.
Вторым соседом оказался юный студент-француз из Сорбонны, с огромным рюкзаком, заполненным разговорниками и словарями. Особенно позабавило наличие в его походной библиотечке томика «Улисса» Джеймса Джойса. Подобный же томик, только по-английски, пытался читать на турбазе в Исламабаде мой сосед-ирландец. Я сам неоднократно пытался осилить этот шедевр европейской литературы, но засыпал на первых же страницах. Не дорос я ещё до понимания этого гения! 
Третьим постояльцем был немец Йоган, возвращавшийся домой из Австралии. Был он на пять лет старше меня, что очень удивило: я привык в подобных заведениях быть самым старшим. Это неизбежная судьба таких людей, которые ну никак не хотят присоединиться к фаланге ровесников, ушедших на заслуженный отдых в лоно семей либо благополучно отправившихся на тот свет.
Было чрезвычайно любопытно встретить человека с той стороны фронта, немчурёнка, пережившего те же годы в Германии, что  и  я в России. Как же мы после войны ненавидели немцев, принесших несчастье на нашу землю! Оказавшись на их земле, в бывшей Восточной Пруссии, переименованной в Калининградскую область, я дрался с немецкими детьми, которые ненавидели меня и называли оккупантом. Всех их потом выселили в Германию, и вот этот немец мог быть одним из них.
Йоган тоже вспомнил голодное послевоенное детство и разоренную Германию, где так и не получил приличного образования и всю жизнь проработал шофером. С тех послевоенных времен у него осталась неприязнь по отношению к американцам, которые за пачку сигарет могли взять самую красивую девушку, ведь своих мужчин в Германии было мало. Еще он удивлялся, как наши евреи, родственники погибших в газовых камерах, могут стремиться в его Фатерланд и опять наживать миллионы, неужто история их ничему не научила?
За свою долгую жизнь он сподобился поработать пять лет в Австралии и теперь получал две пенсии – и там, и в Германии. Живя в Германии, ему нужно было регулярно навещать Австралию, чтобы тамошняя пенсия стабильно поступала на его банковский счет. По дороге он останавливался в Бангкоке, чтобы на самом крупном в мире рынке купить товары, которые он мог с выгодой перепродать в странах, плативших ему пенсию. Сейчас он радовался, что на базаре нашел продаваемые дешево трехколесные велосипеды, которые его приятель хотел приспособить для открытия бизнеса велорикш. У меня мелькнула хилая мыслишка сделать подобное в Питере, но потом сообразил, что вряд ли русский человек сядет на такой велосипед с возницей. У нас еще не выветрилась стеснительность эксплуатации человека человеком. 
Бангкок означает по-тайски Город Ангелов, а вот по-испански он бы назывался Лос-Анджелесом. Этот мегаполис величают Венецией Азии: он расположен по берегам многоводной реки Квай и раскинулся вдоль лабиринта каналов. Здесь особенно чувствуется бурлящая энергия азиатского континента, ведь Таиланд по темпам развития уже сравнялся с такими экономическими гигантами, как Сингапур, Тайвань и Китай. Здесь особенно понимаешь,  насколько Питер, да и вся Россия закоснели и застряли в проломе веков.
У нас крестьяне перестали работать после развала колхозно-совхозной системы, здесь же фермеры выращивают до четырех урожаев в год. Рынки забиты экзотическими фруктами и овощами, которые хочется попробовать, уличные харчевни предлагают соблазнительные блюда. Обед – 25 бат, т.е. 60 центов или наших 18 рэ. Конечно же, подают в ресторанах и дорогие блюда типа черепахового супа с акульими плавниками, но это не для меня. Согласно рейтингу международной ассоциации туризма, местная кухня по разнообразию и качеству блюд на четвертом месте после Франции, Италии и Китая.
Тайцы гордятся страной. В 8 утра и вечером, после работы, по радио транслируют королевский гимн, все встают и поют его в благоговении. В каждом доме или квартире установлен алтарь домашнему божеству, хранителю очага, пред которым горят свечи и возносятся молитвы о благополучии семьи и страны. Не дай бог сказать что-то негативное о короле Раме IX или его семье. Портреты короля и королевы развешены по всему городу.
Родился он в 1925 году в США, правит же страной с 1940 года. Король - залог стабильности и процветания этого счастливого народа, чтят его, как и предшественников, вроде реформатора Монгкута, правившего с 1851 по 1868 год и привлекавшего ко двору европейских ученых и преподавателей иностранных языков. Ему посвящен американский мюзикл «Король и я» с Юлом Бриннером в главной роли. Тогда страна называлась Сиамом и славилась в Европе лишь своими уродцами – сиамскими близнецами, у каждого из которых была своя жена.
Особенным уважением и любовью пользуется король-реформатор Рама V, который дружил с нашим императором Николаем II, а также с кайзером Вильгельмом. Посещал он также Англию и Францию, где позировал для создания монумента себе верхом на арабском скакуне. Этот король отменил обязательное ношение длинных волос, приучил подданных к европейской мебели и посуде, посадил их на унитазы, модернизировал промышленность и сельское хозяйство. Бронзовый конный монумент короля был доставлен из Франции в начале ХХ века и установлен на королевской площади в присутствии оригинала. В последние десятилетия бурного развития страны среди людей среднего класса Рама V получил статус божества. Таиландцы верят, что поклонение ему помогает процветанию бизнеса и семейному благополучию. Я специально пришел на площадь, куда по вторникам тысячные толпы стекаются к подножию его памятника. Идолопоклонники возжигают свечи и благовония, достают продукты и выпивку в качестве жертвоприношения, поют гимн и устраивают танцы, многие женщины плачут от умиления. Даже наши Ленин со Сталиным не удостаивались столь искреннего поклонения, да оно и не удивительно, ведь те были гениями разрушения, а не созидания.
Рассказ соседа о всемирно знаменитом рынке подвигнул меня на поход туда. В отличие от Питера, где в последние годы идет планомерное истребление общественного транспорта, в Бангкоке существует прекрасное автобусное сообщение, а еще есть надземное метро. Базар Чатучак раскинулся на нескольких гектарах, невдалеке от центра города. Здесь можно купить все, от иголки до трактора, от саженца орхидеи до висячего сада, от канарейки до попугая какаду, от жареной рыбы до гусиного паштета с трюфелями. Туристы со всего мира стремятся приехать сюда не только полюбоваться на творения мысли и рук человеческих, но и купить их значительно дешевле, чем у себя на родине. Даже я, при весьма скромных финансовых возможностях, разорился на покупку фонарика «Мэглайт» и нашейного платка-банданы с американской символикой. И то, и другое было дешевле в два раза, чем в самих США. Хотелось бы и одежонки прикупить, но денежный лимит был исчерпан.
На обратном пути решил навестить прославленный район Красных фонарей в окрестностях улицы Хосан. Известность он получил от американских солдат, во времена войны во Вьетнаме проводивших здесь свой отпуск. Кстати, в фильме «Охотник за оленями» герой готовился именно здесь к броску через границу на помощь своему товарищу. С тех пор на эти улицы выплеснулись новые поколения проституток, сутенеров, фальшивомонетчиков и авантюристов, и также любопытных туристов и любителей сексуальной экзотики. Множество относительно дешевых гостиниц и пансионатов заполнено молодежью из Европы, США, очень много жителей Южной Америки. Они заполняют Интернет-кафе, бары, рестораны и пагоды, к их услугам и массажные кабинеты, в которых производится не только внешний массаж тела.
Здесь же можно купить фальшивые документы, драгоценности и дипломы. Приезжают сюда также для производства хирургических операций, которые дешевле, чем сейчас в России. Вдоль берега реки Квай тянется эспланада с фонтанами, цветниками и лужайками, где тайцы упражняются в национальном боксе, игре и танцах. Для русского человека удивительно, что никто здесь не употребляет алкоголя, и не видно курящих. Главное же – все улыбаются.
Некоторое моральное удовлетворение и даже чувство превосходства России в открытости интеллектуального пространства я испытал в читальном зале королевской публичной библиотеки. В отделе периодики я не нашел ни одной газеты или журнала на английском либо на других иностранных языках. Таким образом правительство бережет свой народ от чуждого влияния, но развитие Интернета постепенно ликвидирует эти барьеры. Когда же я попытался воспользоваться бесплатным Интернетом, то в течение часа так и не смог найти нужной информации. Кстати, в газетных киосках также нет в продаже иностранной периодики, хотя многие тайцы интенсивно изучают английский язык.
По дороге в Россию я решил навестить Лаос, Вьетнам, Китай и Монголию. Визы в Лаос и Китай я решил оформить заранее, в две же другие страны визы можно было получить позже. В Китае я хотел задержаться месяца на три, попытаться преподавать английский язык.
Многие учителя сбежали из Китая при первых сообщениях о возникновении там типичной пневмонии, мне же терять было нечего, и в России меня никто не ждал. Однако в консульском отделении посольства Китая мне отказались дать рабочую визу и лишь со скрипом разрешили оставаться в стране не дольше месяца. К русским в этой стране до сих пор относятся с подозрением. Это происходит еще с тех пор, когда Мао хотел отобрать у нас остров Даманский, но получил по зубам и откатил свою армию на исходные позиции. Лаосскую визу я получил без всяких проблем, но задерживаться в той странной стране не собирался.
Билет на поезд до пограничного городка Нонг Кхай стоил всего порядка пяти долларов, проблема была лишь в том, что никто из пассажиров и проводников не говорил по-английски. Чистота в общем вагоне была идеальной, и за пять часов в пути проводник три раза подметал пол и убирал в туалете. Служащие продавали горячие блюда, а на остановках в вагон врывались крестьяне со связками каких-то фруктов и овощей. Я обходился вермишелевым супом, воду для которого брал в кипятильнике, установленном в тамбуре каждого вагона. Как я ни старался следить за маршрутом, вышел я не на той станции, которая была нужна, а все оттого, что была она с названием, схожим с названием нужной мне станции. Хрен разберешься в ихних иероглифах.
Здесь я должен был провести ночь в ожидании автобуса, идущего до границы с Лаосом, но до автовокзала нужно было ещё добраться. Я отправился в соседнюю с вокзалом гостиницу, штат которой сплошь состоял из детишек. Для европейцев тайцы выглядят либо очень юно, либо очень древне, среднего возраста у них не наблюдается.
Юный менеджер гостиницы быстро уразумел, что мне нужно, и предложил довезти до автовокзала на мотоцикле. Я слышал, что Таиланд, как и Лаос, называют страной миллиона слонов, но только в этом городишке я впервые увидел слонов, предназначенных для развлечения туристов. Они уныло стояли под навесом ресторана и помахивали ушами в ожидании седоков. В пригородных парках Нью-Йорка я их видел в большем количестве, выглядят они там крупнее и упитаннее здешних.
Возница ссадил меня при въезде на автобусную остановку и пожелал доброго пути, а я отправился к администратору этого комплекса с магазинами, закусочными и огромным залом ожидания. В этой стране все подобные пассажирские терминалы построены буквально в последние десятилетия бурного экономического развития региона. В основном, после окончания войны во Вьетнаме. Конечно же, несмотря на все протекционистские меры, американский стиль жизни проник и в Таиланд.
Сеть магазинов американского происхождения «7 – 11» охватывает всю страну. Хотя в самом названии указан график работы магазинов с семи часов утра до одиннадцати вечера, но как и в США, они работают здесь круглосуточно и пользуются огромной популярностью. Я купил там сухих супов, залил кипяточком, и ужин был готов.
Автобусный диспетчер с трудом понял, какой мне нужен автобус и что у меня нет денег на гостиницу. Он уступил мне свой кабинет и обещал разбудить к прибытию автобуса, ехавшего к границе. Мой благодетель распорядился также подать мне чай с бисквитами и предложил мне спать в своем служебном кресле. Я поблагодарил диспетчера и предпочел расстелить на полу спальный мешок. Подумалось при этом, а какой бы наш диспетчер позволил себе подобное? Как же прекрасна жизнь, когда вокруг чудесные люди, у тебя ничего не болит, ты сыт, даже не хочется тебе выпить-закурить, и сонный бог Морфей принимает тебя в свои объятья.

ЛАОС

Рейсовый автобус из Бангкока прибыл на автобусную станцию в пять утра. Когда я туда устроился, то не с кем было пообщаться, - все его пассажиры пребывали в полузабытьи от искусственного холода в салоне. Я завернулся в спальник, свернулся калачиком в кресле и присоединился к коллективу, так что едва не проспал свою остановку в городишке Нонг Кхай. Вот уж второй день мой мозг действует со скрипом и торможением, ведь и давеча я промахнулся с железнодорожной станцией.
Уже не полагаясь на собственную сообразительность, я нанял велорикшу, который и довез меня до приграничного комплекса. Пограничники начинали службу лишь в восемь, так что пришлось потолкаться среди поразительно одинаково выглядевших лаосцев, возвращавшихся с заработков в Таиланде. Никаких проблем с пересечением границы у меня не было, правда, лаосский пограничный офицер попытался взять с меня мзду за пересечение границы в раннее время. Предупрежденный о том, что это частная инициатива коррумпированных погранцев, я постарался не понять, что от меня хотят.
А вот и знаменитая река Меконг, прославленная многочисленными американскими фильмами об их бесславной войне за высокие идеалы демократии. Лаос никак не может отойти от каталептического состояния, в которое его ввергла эта война во Вьетнаме. Говорят, американцы его бомбили даже больше Вьетнама, подозревая в укрывательстве на его территории вьетконговских партизан. Здесь до сих пор правят коммунисты, но как-то невнятно, без царя в голове. Одним словом, у них не нашлось харизматического лидера типа Хо Ши Мина, как во Вьетнаме. Нынешний глава компартии не особенно засвечивается, его портретов даже не выставлено на главной магистрали столицы, Вьентьяна.
Разительным контрастом Таиланду оказалась эта страна. После прекрасных хайвэев и плиточных тротуаров было удивительно оказаться на пыльной, с колдобинами на асфальте дороге. Вела оеа от Моста Дружбы через Меконг к столице Демократической Республики Лаос. Состояние дорог в столице напомнило мне российскую глубинку, типа Опочки, может быть, даже и хуже. Только здесь, как и в Таиланде, на улицах практически не видно было собак, да и кошек также.
Левостороннее движение сменилось правосторонним, а шикарные автомобили уступили место «жигулями», мотороллерами и трехколесными мотоциклетками с жестяной крышей. Их по причине тарахтения двигателя называют здесь, как и в Таиланде, тук-туком. Народ тоже куда-то попрятался, поля запущены. Кстати, вспомнилась местная поговорка: «В Таиланде рис сажают, во Вьетнаме убирают, а в Лаосе слушают, как он растет».
Вдоль центральной магистрали свисали красные серпасто-молоткастые флаги и плакаты с какими-то коммунистическими лозунгами. Мотоциклист выгрузил меня на площади с пересохшим фонтаном, и я отправился на поиски пристанища. Туристическое агентство находится здесь в одном здании с Национальной библиотекой. Состоит она из двух читальных залов размером с двухкомнатную квартиру, а ее книжный фонд – не богаче домашней библиотеки среднего русского интеллигента.
Наиболее ценный зал - рукописей - помещался на втором этаже, сохранение их финансировал немецкий спонсор. Зато стены вестибюля облагораживали портреты Маркса и Энгельса, а в прихожей со стены лукаво щурился Ленин. Еще в одном месте стену украшала фотография нынешнего премьер-министра и руководителя компартии Лаоса, Хамтая Сифандона. Но что удивительно, в конституции страны, принятой в 1990 году, нет лозунга построения социализма.
От главной улицы – вдоль Меконга – отходило множество переулков, упиравшихся в набережную реки. Застроены они пансионатами и современными гостиницами с террасами и видами на Меконг. Река и есть главная достопримечательность города, широкая, но мелководная, глинистого цвета и гнилостного запаха. На ней не видно рыбаков, а на берегу сидят мальчишки с удочками и таскают мелочь. Похоже, у них нет никакого желания искупаться в мутной речке.
Поскольку у меня в традицию вошло купаться в самых знаменитых реках мира, я с содроганием окунулся в воду и незамедлительно выскочил, опасаясь подцепить каких-нибудь трипаносом, или проволочников. Это очень здесь реально, в городе нет не только современной системы очистки сточных вод, но и нормальной канализации. Сточные канавы проложены вдоль тротуаров и прикрыты подобием решеток, так что столица пропитана миазмами продуктов деятельности ее жителей.
Жилье я нашел в третьеразрядной гостинице за 30 тысяч кип, это порядка трех долларов за место в комнате на 6 кроватей. Естественно – и слава Богу! –  кондиционера здесь не было, а воздух перемешивали  вентиляторы, закрепленные на стенах. Соседом оказался Тони, бразилец лет 25-и со смуглой кожей и уплывающим в стороны взглядом. Он сразу же попросил в долг денег до тех пор, пока он получит новую кредитную карту взамен потерянной. А еще он почему-то рассказал, что несколько месяцев отсидел в японской тюрьме по подозрению в наркоторговле. Да и здешняя полиция им интересовалась.
Получив отказ в займе, Тони внезапно произнес обвинительную речь современному обществу, отвергающему его: «Вам хорошо, родившимся белыми и богатыми, получившим образование и возможность путешествовать, куда хотите. А вот каково мне, родившемуся в бедной, многодетной семье, в которой голод был обычным делом, а у меня не было возможности даже закончить школу. А ты представляешь, каково к тому же еще быть черным?!»
Меня несколько ошарашила эта филиппика, ну прямо-таки Авраам Линкольн с речью перед выборами об отмене рабства. Тони явно бил на жалость - психолог, яти его мать. Словно я сам родился в графской семье и обучался в Итоне. Мама моя была уборщицей, и тем не менее, я закончил школу и университет. Тони же не только приторговывал наркотиками, уже на следующий день он соблазнил служащую пансионата, и она не только оплатила его пребывание, но и стала его прикармливать. Этот альфонс и здесь не пропадет, если еще раз не попадется на наркотиках. Мне стало противно даже находиться рядом в комнате с этим проходимцем, надо было искать что-то поприличнее.
Невдалеке от президентского дворца красовалась недавно построенная пагода, а рядом с ней за железной решеткой потрясала изяществом вилла. Построена она еще французами в колониальном стиле, с резными ставнями, колоннами, галереями и внутренним садиком также с колоннами. На мраморной доске возле калитки было написано «Компания Лаосский текстиль». Пройдя  в тень от кокосовой пальмы, я оказался перед открытыми дверьми в обширный зал с высокими лепными потолками и выставочными стендами вдоль стен. Встретил меня стройный мужчина лет сорока с широкой американской улыбкой и еще более широкими плечами борца-тяжеловеса. Представился Крэг менеджером компании, а заодно и экскурсоводом этого маленького музея текстиля.
Основательница и хозяйка компании, Кэрол Кассиди, была в отпуске, но Крэг рассказал, что хозяйка закончила факультет прикладного искусства Мичиганского университета и университета в Хельсинки, где практиковалась в искусстве ткачества. Потом она в качестве волонтера  Корпуса Мира семь лет преподавала это искусство в африканских странах. Приехав десять лет тому назад в разоренный войнами Лаос, она решила возродить искусство ручного прядения и создания тканей из шелка. За многие годы социальных потрясений крестьянки забыли национальные традиции этого искусства. Кэрол арендовала у правительства эту виллу, устроила курсы для молодых ткачих из деревень и вместе с ними возродила это древнее ремесло.
Сейчас во дворе виллы устроен цех, где трудятся 32 ткачихи, месячная зарплата которых 200 долларов, больше, чем у любого министра правительства Лаоса. Сотканные ими ткани покупают модные магазины Европы и США. Туристы после осмотра музея и знакомства с историей компании также с энтузиазмом покупают замечательные образцы рукотворных шелковых шедевров. Крэг был рад показать процесс изготовления тканей на примитивных станках и улыбчивых ткачих, счастливых работать за хорошие деньги. В этой нищей стране с повальной безработицей они чувствовали себя миллионершами под крылышком американки.
Совершенно неожиданным было для меня приглашение Крэга поехать к нему на обед. Он арендовал дом в районе, в котором всегда селились правительственные чиновники столицы. Раньше это были французы, теперь же дом принадлежал министру промышленности страны. Коммунисту зарплаты на жизнь не хватало, промышленности в стране было мало. Возможно, взяток он брать не умел, либо скрывал их под видом сдачи дома в аренду капиталистам.
У американца Крэга была огромная семья. Жену он взял с тремя детьми от первого брака, да еще двоих сыновей они прижили за три года совместной жизни. Кроме этого, в дом из деревни перебрались многочисленные родственники жены, которые выстроились улыбающейся шеренгой, чтобы меня приветствовать. Никто из них не имел постоянной работы, живя на зарплату Крэга, но он, похоже, не очень по этому поводу расстраивался.
Женой его оказалась миниатюрная лаотянка, работавшая с Крэгом в компании менеджером по приобретению сырья у крестьян. Была она почти в два раза ниже его, но пропорционально сложена и прекрасно говорила по-английски. Такого типа женщины в Европе меняют мужей, как перчатки, в них есть какой-то притягательный магнетизм, колдовская сила, против которой мы ничего не можем сделать. Крэг признался, что с европейцами общается только на работе, все остальное время посвящает семье и поездкам в деревню, где его ждут еще пара сотен нищих родственников.
Супруга позвала к столу, чтобы угостить меня супом из проростков бамбука, запеченной в тесте рыбой и множеством фруктовых салатов. Как-то даже не возникло идеи выпить чего-нибудь крепкого перед трапезой, хотя за столом сидели только мужчины, причем вилками они не пользовались, обходясь деревянными ложками. Я тоже решил не выкобениваться, тем более в дороге ложка значительно важнее вилки, не зря у солдата ложка всегда была за голенищем сапога.
После обеда я спросил Крэга о возможности установки огородного пугала в саду виллы, и он с энтузиазмом поддержал это начинание. Он посоветовал зайти в культурный центр Франции и встретиться там с художниками и журналистами, ведущими в Лаосе телевизионные передачи по-французски. Я слышал, что в Париже существует министерство, главной задачей которого является пропаганда и распространение французского языка во всем мире. Его представительство во Вьентьяне реализовалось в форме миниатюрной Эмилии, которая счастлива была помочь мне в создании огородного пугала, называемого французами epuvantail. Она позвонила подружке Аннабель, преподававшей рисование в частной гимназии, и та согласилась сделать физиономию чучела. Крэг же отправился на базар, чтобы купить национальный наряд для нашего совместного творения.
Назвали его Туи, что на лаосском значит Толстячок. Голова у него была сделана из цветочного горшка, накрывала ее соломенная шляпа, какие носят крестьяне при работе в поле, а вот одежда была расшита яркими нитками производства компании «Лаосский текстиль». Особенно счастлива была жена Крэга, вспомнившая, что в детстве она сама делала подобное чучело на рисовом поле отца. Нашего Туи засняли для показа по национальному  телевидению, так что во многих деревнях страны люди вспомнили свое детство.
После общения с журналистами я поднялся с Крэгом на второй этаж виллы, чтобы поздороваться с ее прежней хозяйкой. В углу сумрачной от закрытых ставней  комнате лежала седенькая старушка со сморщенным, как грецкий орех, личиком. Ее невидящие, пораженные катарактой глаза были уставлены в потолок, сухонькие, скрученные артритом ручки-веточки молитвенно сложены на плоской груди. Когда-то она была самой красивой девушкой, принцессой королевской крови, и вышла замуж за французского аристократа, управляющего банком этой колонии Франции. Когда же началась здесь революция, муж сбежал в Париж, а принцесса осталась со своим народом. Новые власти реквизировали виллу, но позволили хозяйке жить в чуланчике, подальше от глаз «народной» власти. Но вот опять вернулись капиталисты, многие французы откупили здесь дома и гостиницы, а она уже десять лет не выходит из своего чулана, ее мир там – в прекрасном прошлом.
Но не только французы вернулись в Лаос, наши русские тоже вносят свою лепту в преобразование этой страны. Проходя по набережной, я обнаружил новехонький ресторан с очень знакомым названием Katusha, было бы грехом туда не завернуть. Катеньке не было и 30-и, со стройными ногами, в короткой юбчонке с передником, она выглядела еще моложе. С мужем Сашей они за семь месяцев построили этот ресторан, привлекающий иностранцев, а также высокопоставленных правительственных чиновников. Саша не сказал, сколько денег он дал на их подкуп, но сообщил, что взяток они берут меньше, чем их российские коллеги. Официанты все лаотяне, а шеф-повар  сама Катя, и готовит она все русское: борщ, пельмени, бефстроганов, котлеты, блины и т.д. Конечно же, для многих лаотян, да и для туристов из Европы, это все экзотика, как для нас черепаховый суп. Милая Катенька предложила мне снять пробу ее кулинарных шедевров, и я понял, что никогда в жизни не питался такой вкуснятиной.
Частый гость здесь негр Чарли, учившийся когда-то в Московском университете имени Патриса Лумумбы, а теперь работающий консультантом по недвижимости. Вид у него хитроватый, но представительный, Чарли всегда одет в костюм-тройку с галстуком, гармонирующий с седой шевелюрой. Он не упускает возможности упомянуть, что на дружеской ноге с Кофи Аннаном, председателем ООН, и может решать проблемы собственности на международном уровне.
Компанию ему составляет Женя из Нальчика, добывающий где-то в джунглях драгоценные камни. На его руках оказалось брошенное оборудование ликвидированной советской горнодобывающей компании, Женя решил остаться и продолжить работу, набрав местных рабочих. Игорь большую часть года проводит на своей лесопилке в джунглях, откуда поставляет паркет для магазинов в Киеве, Риге и Москве.
Занятно было слушать их воспоминания о нищем детстве, когда Женя с Игорем, живя в разных республиках, накапливали опыт создания первоначального капитала, собирая пустые бутылки у местных алкоголиков. Сейчас компания их друга баржами поставляет пустые бутылки из Таиланда, т.к. в Лаосе нет своего завода по изготовлению бутылок. Троица заказывает ностальгические щи с пельменями и часами просиживает за столом на прохладном берегу Меконга. А еще к их компании иногда присоединяется  третий секретарь посольства России Эльшад Талибов.
Недалече от русского ресторана только что открылось лаосское подобное же заведение. Его хозяин, с довольно занятным именем Поебун, устроил жертвоприношение дракону, покровителю Вьентьяна. Буддистский монах, степенностью похожий на нашего священника, произнес речь, после чего начались ритуальные танцы и фейерверки с раздачей подарков. Саша рассказал об источнике доходов чиновника и происхождении этого ресторана. Год назад государство выделило строительному комитету, возглавляемому Поебуном, 300 000 долларов из международного фонда развития на устройство набережной вдоль Меконга. Деньги куда-то уплыли вниз по реке, или на противоположный берег, в Таиланд. Поебуна  же перевели в министерство торговли, а ресторан переписан на жену. Как это до боли знакомо русскому бизнесмену! Саше тоже хотелось бы устроить подобное торжество, но православного священника надо выписывать из России, что несколько накладно.
Рядом с рестораном недавно построен павильон, в котором  по вечерам занимается аэробикой местная молодежь. Они до изнеможения выматывают себя подскакиванием и верчением под диско-музыку и вряд ли после этого способны к активной половой жизни. А вообще-то, я наверное просто немножко завидую их неуёмной энергии. Вероятно, времена национальной экзотики уходят в прошлое, если даже в этой Стране миллиона слонов оных животных днем с огнем не найдешь. Американский стиль жизни проявляется здесь в значительно меньшей мере, чем в Таиланде, американские боевики по телевидению не демонстрируются, в основном  показывают индийские и таиландские  фильмы. Развлечений здесь немного, ну, если не считать вылазки в джунгли, где сохранилась дикая природа.
Молодой бизнесмен Саша Кочанов, к которому из России приехала на каникулы дочка, спонсировал мою поездку до Ханоя и попросил написать правдивую информацию о Лаосе. Мне трудно это сделать, имея очень отрывочную информацию об этой стране, но русские люди вносили и вносят существенный вклад в ее развитие. Многие лаосцы учились в вузах СССР и работали в наших компаниях. Годы гнусного правления клики Ельцина еще не полностью уничтожили в них симпатию к нашей стране. 
Постепенно восстанавливают свои позиции французы, скупая по дешевке недвижимость и строя отели и пансионаты. Японцы и китайцы более агрессивны в своем освоении рынка дешевой рабочей силы. По дороге в загородный парк, расположенный в десяти километрах от столицы, я обнаружил современный торговый центр с обширной автостоянкой, а рядом с ним несколько фабричных зданий недавней постройки. Закончилась дневная рабочая смена, и сотни работниц просачивались через проходную швейного комбината и рассаживались в ожидавшие их автобусы и грузовики, приспособленные для перевозки людей. Большинство работниц были одеты в джинсы или современную одежду европейского образца, по крайней мере, белых соломенных шляп ни на одной не было. Эти девушки смогли найти непрестижную, но по крайней мере оплачиваемую работу швеи в стране с огромной безработицей. Им не нужно было ехать на заработки в Таиланд или соседний Вьетнам, где промышленность развита в значительно большей мере, чем в сонном Лаосе.
Я же отправился в парк железобетонных фигур, созданный еще во времена французского владычества. В подражание Диснейленду, на территории в несколько гектар расставлено более 50 фигур Будды и его последователей. Из этого же материала сотворены герои эпосов о его земной жизни, множество драконов, крокодилов, слонов и другой живности. Больше всего привлекал железобетонный шар метров десяти в диаметре, внутри которого созданы сцены ада, чистилища и рая. Посетитель через узкий лаз проникает в ад с жуткими фигурами мертвецов и пожирающих трупы дьяволов. Потом по шаткой лестнице посетители поднимаются в чистилище, где также полно фигур людей и животных, выбравшихся из ада и стремящихся еще выше, в райские кущи. Меня поразила не прекрасная работа скульптора, но чудесная сохранность самих фигур, без отломанных рук, ног и других частей тела этих сказочных существ. Ведь в этих сумрачных помещениях туристы часто оказываются без присмотра окружающих, а охранников вообще здесь не предусмотрено. Наши экскурсанты давно бы поломали то, что не смогли бы уволочь с собой в качестве сувениров. К сожалению, во многих из нас заложен ген богоборчества и разрушительства, да и просто боязни прекрасного. Стоит только посмотреть, в каких условиях живут наши сельские, да и городские жители, убожество их жилищ и примитивное украшательство их, чтобы расплакаться от бессилия что-то изменить к лучшему.
Забравшись на покатую крышу райских кущ, я присел рядом с парочкой влюбленных французов, ворковавших на своем птичьем языке и покуривавших марихуану. Отсюда открывался вид на широкий Меконг и шикарные виллы на том берегу реки. Говорят, что в своем экономическом развитии Лаос отстал от Таиланда лет на сорок, а главное – люди потеряли веру во власть. Спасает их религия, вера в Будду, показавшего людям путь к спасению в самосовершенстве. Нам это тоже не помешало бы.
На куполе крыши воздвигнуто железобетонное дерево, ветви которого стремятся к небу, а корни берут начало из адских глубин. Вдоль ствола вбиты скобы, по которым можно взобраться на верхушку. Я вскарабкался на несколько ступенек, выше лезть побоялся: дерево начало раскачиваться, мешая  продолжать путь к небу. Пришлось вернуться вниз и через дверь в ад вернуться на землю. Ничего, я еще на небо попаду.
Посольство Вьетнама – невдалеке от Монумента, сооружения, напоминающего Триумфальную арку в Париже. Понятное дело, строившие этот шедевр колониальной архитектуры французы посвятили его триумфу своей колониальной политики. Взявшие власть коммунисты посвятили сооружение памяти погибшим бойцам армии Патет-Лао. Это единственное доминирующее здание столицы страны, с третьего этажа которого можно обозревать город, больше напоминающий большое село. На стенах музея развешены фотографии времен войны с колонизаторами и отражения зенитчиками рейдов американской авиации на города и деревни Лаоса. В сувенирной лавке на первом этаже наряду со статуэтками Будды можно купить гипсового Ленина.
В посольстве Вьетнама при входе рядом с ликом Хо Ши Мина также висит портрет Ленина. Но больше всего меня удивил интерьер зала ожидания для посетителей. Его стены украшены картинами американского ширпотреба с видами Скалистых гор, водопадов и океанских побережий. Точно такие же картины висят в вестибюлях гостиниц и присутственных мест России и Белоруссии, которую я недавно посетил. Производятся они в Нью-Йорке, изготовлены на настоящем холсте, акриловыми красками, но конвейерным методом, и в основном китайскими иммигрантами.
Вице-консул была женщина, закончившаяся Московский университет. Она была счастлива вспомнить юность, разговаривая со мной по-русски, так что с открытием визы проблем не было. Правда, она посетовала, что сейчас во Вьетнаме осталось очень мало русских специалистов, их место занимают китайцы и японцы, язык которых она не понимает. Не смог я найти в консульском отделе ни туристских проспектов, не нашлось и карт страны. Расстроившись, я с трудом удержался сказать консульским работникам, что их злейшие враги, американцы, все-таки проникли на их территорию в форме живописи. Но потом решил оставить их в блаженном неведении, тем более, что не мытьем, так катаньем американский капитал проникает во Вьетнам.

ВЬЕТНАМ 

Получив спонсорскую помощь от Саши, я решил ехать во Вьетнам на автобусе, шедшем до Ханоя, столицы страны. Водитель подъехал к самому крыльцу моего пансионата Mixay, я загрузил рюкзак в багажный отдел и уставился в окно. Поразительно, насколько придорожный пейзаж в этой стране отличается от российского, хотя здесь на шоссе много машин еще советского происхождения. Все-таки поля обработаны лучше, чем в России, хотя работающих на них крестьян не очень много. За все время пребывания в Таиланде и Лаосе я ни разу не видел ни одной лошади, не видно также на улицах собак и кошек, да и курей.
 Границу с Вьетнамом мы пересекали утром, после ночевки в одной из приграничных деревень, где гостиницы не было, и пассажиры спали в креслах автобуса. Вьетнамская таможня и служба иммиграции устроены в недавно отстроенном здании, по сравнению с которым лаосский пограничный пост выглядит деревенским сараем. Тем не менее, у меня навсегда останется светлая память о гостеприимном Лаосе, застрявшем на перепутье истории, напоминая в этом многострадальную Россию.
По дороге на Ханой автобус остановился возле придорожной харчевни, шоферы удалились в отдельную комнату для трапезы, пассажиры устроились за столиками, а я решил спуститься к берегу мутной реки. Только настроился на лирический лад, как над головой просвистел камень и булькнулся в речку. Обернувшись, я увидел на веранде ресторана мальчишку лет 12, который размахивал руками и что-то кричал. В ярости я приблизился к нему и потребовал объяснений, он отбежал в сторону и продолжил жестикулировать и что-то кричать на своем птичьем языке. При этом упоминал американский доллар и показывал один палец. Только тогда я понял, что он требует деньги за проход через веранду ресторана к берегу реки, загаженной полиэтиленовым мусором. Да, у этих вьетнамцев очень развито чувство собственности, слава богу, что нет у него в руках автомата Калашникова. Ведь именно такие пацаны расстреливали в джунглях американских солдат, прибывших защищать демократию от коммунистических фанатиков. Прошло четверть века с окончания войны, коммунистический зуд в стране поутих, и потомки тех партизан охотятся теперь не за американцами, а за их долларами. Гоняться за пацаном было бессмысленно, объяснение с его родителями, хозяевами харчевни, тоже ни к чему ни привело. Они понимают английский язык только если этого хотят. Да и что худого произошло, ведь чадо хотело заработать для семьи деньги.
Вдоль дороги устроено множество садков, где крестьяне разводят рыбу и уток. Как мне позднее знающие люди объяснили, крестьяне использовали для их устройства воронки от сброшенных американцами бомб. Особенно интенсивной бомбардировке подвергалось именно это шоссе, соединяющее Лаос с Вьетнамом. Поэтому так много попадается здесь кладбищ, с оградами, окрашенными известкой, с написанными на них патриотическими лозунгами.
Вместе со мной в автобусе из Вьентьяна ехали юноша с девушкой из Канады. За все четырнадцать часов в дороге они перекинулись со мной лишь парочкой реплик, да и между собой почти не разговаривали. Уж на что я говорливый, но здесь на меня напал какой-то ступор, да и вся атмосфера вокруг была угнетающей. Эта страна перенесла за время борьбы с Америкой столько горя и смертей, что дух насилия до сих пор не выветрился.
Автобус должен был прибыть в Ханой в 4 часа по полудни, но ждал на дороге до 7, так как до этого времени въезд в город иногороднему транспорту запрещен. Выгрузили нас в пригороде Ханоя, где пассажиров ждала армия таксистов и мотоциклистов, готовых везти куда угодно. Все они носят такие же шлемы, в каких показывают в американских фильмах о войне в Индокитае вьетконговских солдат. Так что я несколько растерялся от такого количества военных на улице, слава богу, без автоматов. Оклемавшись, я взгромоздился на заднее сидение мотоцикла одного из шлемоносцев и за два доллара был доставлен в центр города, где кучкуются иностранные туристы.
На улице Hang Bac (Серебренников) я нашел пансионат под названием Prince 79, где за три доллара в сутки мне выделили койку в семиместном номере. Здесь нет разделения на мужские и женские номера, так что больше половины мест занимали девчонки из Китая и Японии. Из мужчин здесь был каменщик из штата Висконсин, который, приехав во Вьетнам, вдруг понял, что может здесь заработать преподаванием английского языка. Он уже на следующий день отбыл в бывший Сайгон, а теперь Хо-Ши-Мин, где его ждала работа в частной школе.
Шотландка Руэн ехала преподавать английский язык в китайскукю провинцию Шендун взамен подруги, сбежавшей оттуда из-за эпидемии атипичной пневмонии. Своим приплюснутым носом и скуластым лицом с веснушками Руэн скорее была похожа на монголку, чем на горянку из Шотландии. Она уже бывала раньше в Китае и знала несколько необходимых фраз на языке мандаринов. Бесспорно, нужно пробираться в Китай с ней, тем более Руэн собиралась туда через несколько дней, что совпадает с моими планами.
 Вьетнамское утро начинается в семь часов, когда по всей стране врубаются громкоговорители и звучит национальный гимн. Только в отличие от Таиланда, здесь никто не вытягивается в благоговейной стойке и не произносит литанию королю. Портреты Хо-Ши-Мина с козлиной бородкой висят в присутственных местах, но молодежь уже не помнит, что имя его значит – Носитель света.
Этот политик многое успел за период жизни с 1890 до 1969 года. Юность он провел в  Нью-Йорке, приехав оттуда в Париж в 1920 году, он стал одним из основателей французской компартии. Потом по заданию III Интернационала переехал в Москву, где получил соответствующие инструкции с солидной суммой денег. Будучи переправленным в Кантон, он основал там в 1923 году компартию Вьетнама. В 1941 году его переправили в Ханой, где он создал Декларацию национального освобождения Вьетнама, почти полностью копирующую Декларацию независимости США. С тех пор он возглавил борьбу за освобождение своей страны от французских колонизаторов, приведшую в 1954 году к поражению колонизаторов под Дьен-Бьен-Фу. Пришедшим на смену французам американцам тоже от него досталось, так что не зря соотечественники называют его уважительно – дядюшка Хо.
Я решил пройти к центральной площади Ханоя, где, по примеру СССР, поместили мавзолей с прахом Хо-Ши-Мина. Он пожелал, чтобы после смерти его кремировали. Но когда в 1969 году умер,  партийные бонзы решили использовать Светоносца и после смерти. Труп доставили в Москву, и тамошние мумификаторы превратили его в подобие Ленина, накачав консервантами и забальзамировав. К его возвращению в Ханое соорудили мавзолей, где мумию выставили для всеобщего обозрения. Бедный, бедный дядюшка Хо, как же мается его душа, вынужденная витать возле вонючей плоти, вместо того, чтобы искать новое тело.
Центральная площадь Ханоя оказалась перекрыта полицией со всех сторон, кроме той, с которой запускали желающих посмотреть на прах Хо, а их были тысячи. Вспомнив о посещении мавзолея Ленина в очень давней юности, я решил внести свое тело в толпу трупопоклонников, только было это непросто. Я уже привык, что во Вьетнаме, также как в Таиланде и Лаосе, аборигены не ходят в шортах, так что натянул джинсы и спортивную майку. Она-то меня и подвела. Пройдя контролеров ручной клади, я оказался под прицельным взглядом милиционерши в штатском, явно бывшей во время войны снайпершей и погубившей не одну американскую душу. Вероятно, для соблюдения пиетета, она потребовала натянуть поверх майки зеленую армейскую куртку, за прокат которой я должен был заплатить сумму в донгах, эквивалентную двум долларам. Это возмутило меня до глубины моей если не широкой, то прекрасной души. Я никогда в жизни не носил никакой униформы, тем более армейской, да еще с чужого плеча. Прыснул я возмущенно: «Да как вы можете брать деньги за поклонение вашему солнценосному дядюшке Хо?! Ведь он вел вас по дороге к коммунизму, где вообще не должно быть денег! В России нашей за погляд Ленина деньги не берут!»
Вьетконговка несколько опешила от такого напора, но позицию не сдала. Меня же больше возмущала не аморальность ситуации, а перспектива расстаться с 30 тысячами донгов, это сумма моих дневных расходов на всё и про всё. Понятное дело, пришлось мне удалиться, так и не лицезрев мумию гения Вьетнама. Вот уж наверное потешилась этим душенька дядюшки Хо, никогда не снимавшего форменный френч, в котором и был похоронен.
Злоключения мои этим не кончились. Отойдя от площади к военному музею, перед входом в который устремился с пьедестала наш истребитель МИГ-21, я решил вспомнить автостоп и проголосовать проезжающему мотоциклисту. Он оказался не диким мото-таксистом, а говорящим по-английски компьютерным дизайнером, предложившим заехать к нему на обед. Устроившись на заднем сидении и обняв возницу за талию, я любовался озером, которое бороздили джонки в форме белокрылых лебедей, прогулочные яхты и водные велосипеды. Субботняя публика была одета по-европейски, у многих на шее висели мобильные телефоны, столь редкие в Индии, Лаосе или Пакистане.
Дьену было лет под сорок, одет в джинсы и футболку, на шее вместо телефона золотая цепочка с распятием. Мы въехали в узкую улочку, застроенную новыми трехэтажными домиками-дуплексами английского типа. Я все поражался, как он не сталкивается со встречными мотоциклистами. Оставив мотоцикл напротив входа, он впустил меня в свою квартиру без прихожей, прямо в гостиную шириной метра четыре и такой же длины. Здесь же стояла газовая плита на две конфорки.
Внизу мы не задержались, а поднялись по стеснительной лестнице в спальню, где кроме кровати, этажерки с телевизором и маленькой ванной комнаты ничего не было. Правда, к антресолям, служившим еще одной спальней,  была прислонена шаткая стремянка.
Мой хозяин предложил раздеться и принять душ, пока он управляется по хозяйству. На вопрос, где его жена, Дьен буркнул, что она недавно от него ушла. Я не очень привык принимать ванну в доме человека, с которым только что познакомился, но со своим уставом в чужой монастырь не ходят. Не успел я намылиться, как в ванну протиснулся Дьен и предложил потереть спинку. Несколько опешив от такого напора гостеприимства, я подставил вьетнамцу свою волосатую спину, но тот принялся мыть не только ее, но и мои промежности.
Чуть не ахнув от изумления, я выскочил из-под душа и принялся растираться, а хозяин, включив видеозапись какой-то порнухи, и, разложив такие же журналы, опять удалился кухарить. Порнофильмы и журналы я на дух не переношу, созданы они для моральных и физических импотентов, которые в реальной жизни сексом заниматься не могут. Эстетику женского тела я предпочитаю ощущать собственным телом. Но когда мой хозяин вернулся, чтобы рядом со мной наслаждаться порнухой, терпение мое лопнуло. Пришлось подняться с предполагаемого ложа голубой любви и заявить, что промашка со мной получилась у него, и пора мне возвращаться домой.
Хозяин выдержал паузу, азиатское его лицо несколько посерело, но тем не менее он предложил доставить меня туда, откуда меня подхватил. Понимая, что самостоятельно мне обратную дорогу не найти, я согласился снова занять место на заднем сидении его мотоцикла, правда, теперь уж я не держался за талию водителя. Ехал и кручинился – ну с какой стати я решил, что с самого начала он взялся меня подвезти из чисто гуманитарных соображений. Единственным утешением было хотя бы то, что я хоть для кого-то представляю сексуальный интерес.
Следующим утром до трансляции по громкоговорителям гимна освободителям Вьетнама я успел сходить на рынок, чтобы купить две французские булки к чашке растворимого кофе. Кипяток мне обеспечила повариха нашего гостиничного ресторана, куда потянулись на завтрак постояльцы. Позже я позвонил в посольство России, чтобы обсудить возможность установки огородного пугала в каком-нибудь парке Ханоя.
В посольство меня не пригласили, вместо этого прислали для беседы второго секретаря. Договорились встретиться в ресторане на берегу Черепахового озера. Название его происходит от легенды о принце, пришедшем к озеру перед битвой с китайскими захватчиками. Из глубин озера вынырнула черепаха с волшебным мечом, который она вручила защитнику страны, и благодаря этому мечу вьетнамские войска победили противника.
Дипломату Володе Климову было лет 30,  одет он был согласно протоколу, по крайней мере абсолютно не в моем в стиле, то есть в костюм, да еще и при галстуке. Я таких обзываю мордами протокольными, но Володя оказался очень милым и гостеприимным чиновником, предложив заказывать на ленч в ресторане все, что заблагорассудится. С сожалением вспомнил я потраченные на булочки и кофе 14 тысяч бат, мог бы и дождаться халявного обеда. Решил не наглеть и попросил принести мороженое и кофе, а Володя баловался чайком. Кофе в этой стране почти не пьют, да и дорог он по сравнению с чаем.
Мою идею поставить чучело в одном из парков города он встретил скептически. Вьетнам остается коммунистической страной, а у этих строителей коммунизма с юмором дело обстоит туго. Для утряски придется обращаться с запросом во множество комитетов, что займет не менее месяца. Тогда я предложил поставить чучело во дворе нашего посольства. Такой подлянки с моей стороны Володя не ожидал, и физия его окислилась во фразе: «Анатолий, у нас ведь все мероприятия на территории посольства необходимо согласовывать с Москвой, а это тоже займет время». Да, с этими русскими дипломатами чучела не построишь, не говоря уж о политике.
Попрощавшись с Володей, я отправился в школу английского языка, чтобы узнать подробнее о возможности его преподавания в этой стране. Помещалась школа в трехэтажном доме на одной из центральных улиц столицы. Принял меня ее директор Дон Хэнкок, спортивного вида пожилой австралиец с манерами лорда и шейным платком вместо галстука. Он показал мне дипломы преподавателей английского языка, которые выдаются всем студентам, закончившим это заведение. За недостатком англоязычных преподавателей половина учителей английского языка были вьетнамцы, произношение у которых было даже плохее моёного. Могу представить, каких они готовили преподавателей столь востребованного в этой стране английского языка. Курсы эти были платными, причем очень дорогими для среднего вьетнамца, хотя подобный диплом я мог бы изготовить за час при наличии примитивного компьютера и цветного принтера.
В вестибюле я встретил сухощавого и шустрого Рона Гровера, пятнадцать лет как покинувшего Бруклин для жизни в Поднебесной империи. Он предложил пройтись с ним, поскольку спешил оформить какие-то документы в медицинском центре. Лечение там было бесплатным и оплачивалось южнокорейским гуманитарным фондом помощи Вьетнаму.
Я не устаю восхищаться способностью евреев везде находить нужное место в нужное время. Вот я бы хрен догадался даже просто поискать здесь госпиталь для бесплатной операции по вправке моих свихнувшихся мозгов.
После бесплатного госпиталя с массой больных халявщиков, мы зашли в уличный ресторанчик с милым названием «7-е небо», где за миской лапши с курятиной Рон рассказал про жизнь в Китае. Там он нашел свою пятую жену, бывшую на 25 лет моложе его. До женитьбы они вместе преподавали английский язык в курортном городе Яншо, что в провинции Гуанси. Этот неравный брак наделал много шума в провинциальном городишке, так что им пришлось сматывать удочки и на время перебраться в нищий Вьетнам.
Рон посоветовал мне ехать в Яншо, где в колледже по изучению английского языка принимают на работу всех англоязычных преподавателей, не спрашивая дипломов. Ну так это как раз то, что мне нужно - отправиться в Китай и поработать на новом преподавательском поприще. Худо только, что виза у меня туристическая и выдана всего на месяц.
В старом районе Ханоя с узкими средневековыми улочками легко запутаться, если нет с собой карты. Таблички с их названиями написаны латинским алфавитом, оставшимся со времен французского правления. По старой памяти я заглянул в ликеро-водочный магазин, где абсолютно обалдел от бутылок алкоголя, настоянного на гремучих змеях, причем сами змеи находились внутри, с раздутыми капюшонами и оскалом смертоносных зубов. Хотелось бы прихватить хотя бы одну бутылку в качестве сувенира, но долог еще мой путь до Типперери.
Поразительно, что в городе совсем не видно следов американской бомбежки. Либо Ханой янки вовсе не бомбили, либо вьетнамцы в поразительно короткий срок смогли восстановить свою столицу. Дороги и старинные особняки в прекрасном состоянии, построено много современных зданий, полно ресторанов и кафе с массой молодежи, готовой общаться с иностранцами. Зайдя в национальную библиотеку, я неожиданно пересекся  с главным библиографом, закончившим Харьковский институт и с удовольствием вспомнившим юность и русских девушек. Бок не забыл и наш великий и могучий, но практики в нем было все меньше, русских специалистов сейчас заменяли китайцами либо пришельцами из Таиланда.
Периодики на иностранных языках в этой библиотеке было не значительно больше, чем в Лаосе. Интернет, правда в этом заведении существовал, но только выйти на него я не смог. Телефонные линии здесь в отвратительном состоянии, даже хуже, чем в моей деревне Парголово.   

ЯНШО

До границы добирались мы поездом, всего-то за два доллара. Руэн спала, ее монголоидное лицо постепенно превращалось в китаёзное. Она была счастлива вернуться в страну своей мечты. Ну, а что же здесь ждет меня? Мы в России значительно меньше знаем об этой древнейшей цивилизации, чем о западных соседях. России еще не существовало, когда Конфуций за полтора тысячелетия до принятия у нас христианства учил сограждан, как жить в мире с собой и окружающими.
Кстати, на хрена нам было принимать на веру христианство, этот суррогат еврейской философии. Чем хуже были даосизм, мусульманство или буддизм? Это все княгиня Ольга, женщина коварная и мстительная, нашептывала Владимиру Мономаху: «Прими Вовочка византийскую мудрость, а Перуна выкинь в Днепр, на помойку. Смотри, как в Царьграде живут хорошо. Одежонка у императора золотом расшита, корона тоже из золота, из серебряной тарелки щи хлебает, рябчиками заедает. А ты, как гопник, на лавке валяешься, кониной с репой питаешься, семь жен своих не можешь обеспечить. А после крещения только одна у тебя будет. Авось, не будет другим жаловаться, что всего раз в месяц у тебя эрекция случается». Вот и сломался князь, загнал народ в Днепр и окрестили его заезжие цесарцы в рясах, правда, магарыч ему выставили. Только потом тысячу лет церковную десятину пришлось платить за это.
   На конечной остановке поезда в местечке Ланг Сон мы пересели на мотоцикл и без происшествий добрались до пограничного пункта. Китайский пограничник долго вертел мой истрепавшийся паспорт, вызывал начальство и даже куда-то звонил. Отвалившиеся страницы были приклеены хлебным мякишем и закапаны соевым соусом, да и происхождение паспорта ему было подозрительно. Выдан был паспорт российским генконсульством в Нью-Йорке, так что меня можно было подозревать в шпионаже в пользу сразу двух противников Китая  - России и США. Скребя сердцем, меня пропустили в Китай, но все время моего там пребывания я чувствовал кого-то, следившего за моим поведением.
Прежде всего, отправились в Наньнин, столицу провинции Гуанси, после чего Руэн должна была пересесть на поезд до Кофу, я же намеревался добраться в курортный городишко Яншо. Несмотря на Великие походы и скачки в будущее, инспирированные великим кормчим Мао Цзе-Дуном, страна смогла с тех пор оклематься и отстроиться.
В комфортабельном автобусе с кондиционером воздуха были устроены двухэтажные нары с постеленными вместо матрасов бамбуковыми циновками. Спать было великолепно, получая при этом массаж спины. На остановках можно было купить закуски на любой вкус. Мои любимые, после завязки с курением, подсолнечные семечки имелись в широком ассортименте. В продаже были не только лущеные, как в США, но и цельные пузанчики или продолговатые, черные или светло-коричневые, подсоленные или подслащенные. А еще семечки – тыквенные, арбузные и какие-то без ядрышка внутри, но почему-то пользовавшиеся популярностью. Вспоминались наши мелкие пузанчики у хохлушек на рынках Питера. Их только в мелкоскоп можно рассмотреть, в американских супермаркетах такие зернышки можно найти только в отделах птичьих кормов.
Занятно: остановки автобуса для оправки туристов устраивались вблизи кукурузных полей: не пропадать же зря удобрению! Тем не менее, гигиена в стране поставлена на должном уровне. Здесь не плюют и не сморкаются на каждом шагу, как сообщалось в американских средствах массовой информации. Не видел я и наших дощатых сортиров с загаженными толчками, не практикуются и платные сортиры с бабками при входе, собирающими по семь рублей с торопливых посетителей, и только после этого позволяющими оторвать клок пипифакса, на всякий случай.
В Наньнине автобус сделал конечную остановку посреди обширной привокзальной площади. Руэн не доставило труда расспросить, где найти наиболее дешевую гостиницу, а там договориться о номере на двоих. Комната оказалась на три койки, но третьего постояльца нам не подселили. Я впервые увидел москитную сетку вокруг кровати, а вот лампы для чтения не оказалось. Зато под кроватью стояли продезинфицированные тапочки для похода в душ, цветной телевизор был с дистанционным управлением, а на экране демонстрировали «Как закалялась сталь» в местном варианте, с Павкой Корчагиным, похожим на усопшего Цоя.
Кипяток для заварки чая или кофе хранился в термосах, знакомых мне с тех пор, как китайцы поставляли их в Россию в обмен на наши промтовары. Теперь мы им ничего не продаем, но покупаем, впрочем, не только мы. Вся страна в новостройках, а этот провинциальный город с современными небоскребами, транспортными развязками и магазинами, наполненными товарами, даст сто очков вперед нашей Москве. Ну а сонный Петербург по сравнению с брызжущим энергией  Наньнином напоминает паноптикум.
Проживает в Наньнине более трех миллионов, и прирастает население не за счет пришельцев, а из внутренних сексуальных ресурсов, которых в культурной столице России отсутствие присутствия. Поражала идеальная чистота тротуаров и столь же безупречное состояние мостовых. Рынки были заполнены живностью, овощами и фруктами, только что привезенными местными крестьянами. Вряд ли здесь слышали о ножках Буша, канадской пшенице, немецких яблоках и голландских тюльпанах. Эти кремлевские деятели плотно посадили нас на импортную иглу.
В начале XIX века Китай был мощнейшей экономически державой, на него приходилось 33% мирового производства продуктов и товаров (Европа в целом – 28%, США – 8%). В результате вмешательства в его дела европейских стран и США, через столетие, к 1900 году, доля китайского производства снизилась до 6%, а вот доля Европы увеличилась до 62%, США производили тогда 24%. Нынче Китай вновь возвращается на утерянные позиции и становится ведущей экономической державой, а Россия занимает в этом новом балансе сил прежнюю роль Китая.
Оставив Руэн досыпать, я по утреннему холодку отправился бродить по городу. Как в России говорят: «По улицам ходила большая крокодила, увидела китайца – и хвать его за яйца…» Продавали здесь не только свежие куриные яйца, но и гусиные, утиные, перепелиные, фазаньи, вот только страусиных я не нашел. Уже теплились жаровни уличных харчевен, где за 3 юаня, эквивалент 30 центам, я насладился курицей с лапшой, да еще и зеленый чай подали. Только с палочками бамбуковыми я никак не мог управиться. Но у китайцев для таких всегда имеется про запас  керамическая ложка, чем я и воспользовался. При этом вспомнил знакомого геолога Борю: тот после месяца в Китае на всю оставшуюся жизнь отказался от вилок и ложек, он так навострился, что этими палочками и щи хлебал. Вначале выпивал бульон, а гущу доедал древнейшим приспособлением цивилизации. Вероятно, Боря не знал или забыл, что ложки, как и порох, тоже изобрели в Китае и пользуются ими, употребляя жидкие блюда.
Руэн я отправил в полдень с железнодорожного вокзала. Для входа туда нам пришлось отстоять очередь на входе: полиция просвечивала рентгеном багаж и шмонала подозрительных пассажиров, почему-то отнеся нас в разряд благонадежных. Перед кассами – турникеты и специальные перила, без очереди невозможно втиснуться. Попрощались мы, чтобы вряд ли когда встретиться. Про такие мимолетные встречи говорят: «Некрасивы вы - так кстати, а умны – так невпопад».
Через пару часов я уже ехал в направлении Гилина, самого красивого города южного Китая, по крайней мере так считают его жители. Чистота вагонов не в пример нашим, кресла мягкие, откидные, на столиках салфеточки, ковровую дорожку регулярно пылесосят. Ну, а обед подают как в самолетах, горячим, на пластмассовых подносах, чай зеленый, ароматный.… В сортирах можно принять горячий душ. Причем все это входит в стоимость билета, эквивалентную семи долларам.
Гилин был всего лишь местом пересадки до курортного городка Яншо. Я окрестил его Младоботиночником, от английского его произношения: Young Shoe. В автобусе умудрился познакомиться с прекрасноглазой китаянкой из Гонконга, проводившей здесь со своим американским мужем медовый месяц. Он почему-то не соизволил вступать в наш оживленный чит-чат, а я только под конец поездки узнал о ее замужестве. У нее на родине считают, что Яншо квинтэссенция Китая, позднее я и сам в этом убедился.
Город устроился на берегу реки Би-Янг, протиснувшейся между заросших бамбуком и деревьями пирамидоподобных холмов из песчаника. Многие из них за тысячелетия общения с людьми приобрели их черты и соответствующие названия: Мужской холм, присоседившийся к Женскому холму, у которого визави – пик Бронзового зеркала. А дальше горизонт застят Золотой лотос, Лев на черепахе, ну и конечно же, Драконья голова. Мне кажется, драконы действительно когда-то существовали на земле, это те самые вымершие динозавры и прочие птеродактили, которых лицезрели и обожествляли наши предки.
Эти живописные холмы и пики неоднократно вдохновляли древних китайских художников на пейзажи окрестностей Яншо. Копии их – тоже на рисовой бумаге – можно купить на улице Зи-Жи (Западной). Здесь находятся все основные приятности города: сувенирные и антикварные магазины, рестораны, гостиницы, дискотеки, Интернет-кафе и музеи. Упирается улица в набережную реки, по которой ходят прогулочные пароходики, наполненные денежными туристами. Рядом можно любоваться примитивными джонками с неизменными рыбаками, в картинных позах, с шестами в руках и птицами-корморанами, якобы ловцами рыбы. Но рыбы в реке давно не водится, кормораны в воду никогда не ныряют, за бесполезностью. Рыбари выполняют для туристов чисто декоративную функцию – можно сфотографироваться рядом с ними, заплатив пару юаней.
В большинстве туристы – богатеи, «новые китайцы» из Гонконга, Макао, Шанхая и других преуспевающих городов Китая. Для них Яншо столь же обязательный элемент отпуска, как для европейцев Ницца. Европейцев тоже предостаточно, неужто приезжают они сюда единственно полюбоваться на эти холмы и пики? Ведь здесь очень жарко и даже душно от влажности, в речке не очень-то искупаешься, каких-то исключительных архитектурных шедевров тоже не наблюдается. Не водится здесь и казино, но это временное явление, китайцы известны как азартные игроки, в чем я убедился, будучи в Австралии.
Главную привлекательность мне открыл Лючиано, импозантный красавец из Генуи, будь я женщиной, не удержался бы от желания с ним познакомиться. У него была роскошная седеющая шевелюра светского льва, голубые глаза и руки скульптора или художника. Общую картину несколько портило брюшко, носимое с достоинством винного божества Фавна. Познакомились мы за столиком, где он наслаждался уткой с анчоусами, а я –  трубочкой мороженого.
Лючиано первым вступил в разговор и на прекрасном английском поведал мне о любви к этой стране, а особенно к Яншо. Впервые он приехал сюда в 1987 году по делам своей строительной компании и решил провести здесь отпуск, а заодно купить что-нибудь интересное для антикварной лавки родителей. В комиссионных магазинах он нашел старинные яшмовые изделия, скульптуры, бронзовую посуду, керамику необыкновенного изящества и чистоты, ювелирные изделия и другую старину, продаваемую по курьезно низким ценам. В конце 1980-х Китай поразила инфляция, юани обесценились, а долларов у местных покупателей еще не было. Лючиано тогда чувствовал себя здесь Крезом, скупая самые интересные произведения китайской цивилизации.
Сейчас деньги у многих китайцев появились, но, прежде всего, они тратят их на приобретение автомобилей, электроники, модной одежды, и удовлетворение природного любопытства в заграничных турах. Антиквариат до сих пор не приоритет покупок «новых китайцев». Так что Лючиано в каждый свой приезд находит приятные раритеты по вполне сходным ценам.
Лючиано не зря сидел за вынесенным на улицу столиком ресторана, так он мог видеть всех проходивших мимо женщин, сразу же определяя их готовность для короткого мезальянса. За неделю пребывания в Яншо этот пенсионер поделился своим искусством любви с тремя молоденькими китаянками. Лишь модель из Гонконга потребовала деньги за вечер, что шокировало итальянского ловеласа. Лючиано уверен, что лишь только он может научить китаянок европейскому искусству любви. Китайские мужики вообще не разбираются в эротике, органы их атрофировались за время «культурных революций». Его постулат подтверждают и другие европейцы, приехавшие сюда для столь же просветительской миссии.
Хромого Эрика знают все местные рестораторы, поскольку он каждый вечер навещает новый ресторан. Выйдя на пенсию в 65 лет, как положено в США, он девять лет мучился бездельем. Даже на время перебрался в дом престарелых, но там царил маразм. Его сын предложил Эрику съездить вместе с ним в Китай, чтобы подлечиться иглотерапией и освоить гимнастику у-шу. Таким образом, в 74 года бравый американец впервые оказался в Яншо. В колледже иностранных языков «Бакленд» возникла необходимость в преподавателе английского языка, и Эрику предложили попробовать себя на новом поприще. Из-за трудного детства он даже не закончил средней школы, но его произношение понравилось директору этого заведения. Эрику предложили остаться, обеспечив и столом, и домом, да еще и приличным для Китая денежным довольствием. Новоявленный профессор английского языка забыл о своих болезнях, нашел китаянку на 30 лет моложе себя и на три года остался здесь жить.
Когда я встретил Эрика, он уже месяц, как вернулся из своего Питсбурга в штате Пенсильвания, хромой и оглохший от жизни в суетной Америке. Он потягивал за столиком ресторана пиво местного разлива «Пантао Лу», и читал «Властелина колец» Толкиена, косясь на проходивших китаянок. Узнав, что я из России, Эрик с удовольствием вспомнил свои молодые годы службы в оккупационных войсках США, когда он общался в Германии с такими же молодыми русскими солдатиками. А еще прекрасными были молодые немки, истосковавшиеся по мужской ласке. Их мужей и женихов отобрала война, а природа требовала своё. Он не сомневается, что внес существенную лепту в возрождение Германии посредством рождения детей от его семени. Надеюсь, что и русские солдатики тогда перед дамами лицом в грязь не ударили.
На сей раз Эрик приехал в Яншо отдохнуть и подлечиться, но уже через пару дней я увидел его за столиком другого ресторана в компании молоденькой переводчицы группы туристов из Макао. Хромой Эрик уже задевал куда-то трость, но наличие слухового аппарата не мешало ему быть крутым ловеласом. Он и меня пригласил присоединиться к компании, но я спешил на встречу с Лючиано. Тот должен был меня познакомить с местным журналистом Ли, коммунистом и наркоманом. 
Встречу назначили в гостинице «Золотая панда», где все знали горбуна Ли, который жил здесь месяцами, а оплачивала его счета какая-то государственная организация. Горничная указала комнату в конце коридора, Лючиано постучал в номер и позвал жильца. Дверь приоткрыл маленький горбун со старческим ликом, в трусах и босиком, за спиной которого маячило смуглое тело поспешно облачавшейся китаяночки. Целью моего визита было попросить Ли связать меня с мэром Яншо, чтобы получить разрешение на установку огородного пугала в городском парке. В Китае высшие чиновники еще более неуловимы и недоступны, чем наши отечественные, а без их разрешения и метлу не поднимут, если она лежит посреди тротуара.
Ли вышел в вестибюль облаченным в какую-то робу времен «культурной революции», глаза блуждали то ли от опиума, то ли еще от какой-то дури. Китайский язык Лючиано не был совершенным, а Ли плохо понимал по-английски, так что наш разговор напоминал общение немого с глухим. Ли что-то плел о реформе муниципальной системы, которую он должен был освещать в прессе, но меня как-то это не колебало. Виделось, что ему хочется вернуться в постель и закончить начатое дело. Правда, мы выяснили, что мэр в Пекине и вернется лишь через полмесяца, так что нужно было договариваться об установке моего чуда-юда на частной территории.
Отложив акцию на потом, я занялся устройством на работу. В городе недавно открылся новый колледж переподготовки учителей английского языка в школах и колледжах, а преподавателей там не хватало. Я решил представиться ректору и одновременно владельцу этого заведения, человечку со странным для китайцев именем Одо Онеида. Принял он меня в обширном кабинете, сидя за широченным столом на высоченном кресле, с которого свешивались его ножки в лакированных туфельках. Портрет Мао был на полу, прислонен к стене, а на его месте реял написанный по-английски лозунг: «Ты можешь все, если очень хочешь». Я аж ахнул тихим шепотом, так значит теперь им все позволено – такая трансформация коммунистического мышления легко прошла с нашими приспособленцами. Но китайцы-то!!! Древнейшая цивилизация, а туда же. Правда, Ден Сяопин, сменивший Мао, объявил, что китайцу богатым быть – это хорошо, и открыл плотину безудержному накопительству и коррупции.
Молодой капиталист Одо объяснил, что здание колледжа принадлежит муниципалитету, а все остальное частной компании инвесторов, президентом которой он и является. К тому же мэр города является его двоюродным дядей и очень поддерживает племянника, закончившего курсы бизнесменов в Гонконге. Теперь имя Онеида красовалось на фронтоне здания колледжа и на всех документах, портрет его висел в учительской и был напечатан на рекламных проспектах колледжа. Оказался он очень обходительным и сразу же предложил поселиться в комнате для преподавателей колледжа и обедать в кафе для персонала.
Для начала мне выделили группу миниатюрных китаянок, прибывших из какого-то автономного округа, с которыми я должен был провести экскурсию по городу. Понять их английский было почти невозможно, мой же мандаринский язык ограничивался знанием что такое хорошо – хао и что такое плохо – бухао. Так что наше бухало для китайцев - плохо.
Мандаринский язык является государственным, а вот для международного общения был придуман язык пиньин, который посредством латинского алфавита позволил европейцам произносить китайские иероглифы. Вначале его использовали миссионеры для перевода Библии. Отшлифовали его в 1933 году русские филологи в компании с китайскими коммунистами. Это был вариант китайского эсперанто, созданный для того, чтобы все многочисленные народности этой страны понимали друг друга. В 1958 году правительство Китая объявило его, наряду с мандаринским, государственным языком страны. Так что иностранцу не обязательно знать иероглифы, если есть параллельный перевод их на пиньин. Не могу сказать, что я в этом преуспел.
Мы отправились на экскурсию, и по дороге я пытался рассказать своим студенткам о достопримечательностях города. Похоже, казна города не пустует: чистят каналы, возводят фонтаны, чинят дороги, реставрируют музеи и памятники. Перед мрачным зданием горкома партии бронзовеет памятник Лу Синю, основателю компартии Китая и частому гостю Яншо. В процессе обновления музей великолепного художника Ли Бо, увековечившего красоту этого города. Во время «культурной революции» музей был закрыт, и только сейчас его здание и коллекция восстанавливаются. Все драконы в парке покрашены бронзовкой, а искусственный водопад обеспечили решеткой, чтобы собирать плывущее полиэтиленовое безобразие.
Хромой Эрик машет нам приветственно, рядом с ним воркует очередная пассия, разница в их возрасте 50 лет, а любовь у них прогрессирует. Всей группой присаживаемся к старому ловеласу: мне нужно приучать студентов к общению с иностранцами, моральный статус здесь роли не играет. Девицы поразили своей супергигиеничностью:  употребляя блюдо из курицы, они натянули резиновые хирургические перчатки. Их кто-то инструктировал, что так люди меньше рискуют заболеть куриным гриппом. Старый ловелас Лючиано подсел к нашей группе и предложил выпить кьянти, чтобы нейтрализовать все возможные бактерии. Я почувствовал, что моя первая педагогическая экскурсия движется в двусмысленном направлении, и отпустил студенток домой.
Лючиано терпеть ненавидел Эрика, как и всех американцев, еще с послевоенного детства. В те годы всей американской гуманитарной помощью в Италии занималась католическая церковь. Посылки с вещами и продуктовые наборы выдавались тогда лишь правоверным прихожанам. Родители Лючиано были коммунистами, поэтому им помощь не доставалась. Однажды маленький Лючиано восстановил справедливость: забравшись ночью в приходской склад, он распорол мешки с яичным порошком и сухим молоком, а потом рассыпал содержимое по полу. В американских солдат он стрелял из рогатки, поскольку богатым оккупантам доставались самые красивые девушки. Кстати, Эрик по возрасту мог быть одним из них. Мне трудно судить о реакции китайцев на его нынешние подвиги, но у меня к нему огромный респект – самому бы быть в такой форме, когда накатится старость.
Лючиано познакомил меня с молодым антикваром, который заодно продавал и ювелирку. В Таиланде он покупал серебряные колечки с камушками всего по доллару, а продавал здесь по червонцу. У него же я купил сделанную из бамбука маску, которую я решил использовать для моего чучела.
Винсент Кристоф, хозяин ресторана Le Votre, согласился поставить его при входе в свое заведение. Этот молодой француз с внешностью Алена Делона мог, походя, покорять парижанок. Но после службы в иностранном легионе решил не светиться во Франции, а перебрался в Китай. Наверное, заработал хороший куш, чтобы открыть такой ресторан – музей прикладного искусства Китая. Я прежде всего был в восторге от коллекции посохов и масок, а вот фарфором и яшмой восхищался мой чичероне, при этом ворчал, что француз очень нечист на руки, скупая краденое.
Третья жена Кристофа принесла из дому национальные одежды и бумажный фонарь, который я прикрепил к руке моего чудо-юда. Сам Кристоф сидел в дальнем углу и вел усиленные переговоры с очередным городским чиновником. Позднее он поведал, что больше половины дохода ресторана уходит на взятки этим паразитам. Сообщения о судах и расстрелах либо длительных тюремных сроках мздоимцам всего лишь пропаганда неустанной заботы партии о благе народа. На самом деле попадаются либо мелкие сошки, стрелочники, либо таким образом власть предержащие избавляются  от конкурентов.
Немалую часть доходов приходится Кристофу отстегивать и предыдущим женам, да и туристы сейчас больше едут в Таиланд, на океан, чем в Яншо, где искупаться негде. Я бы прослезился от жалости к бедному французу, попавшему в лапы коварных китайцев, если бы не знал, что его коллекция стоит под миллион долларов. Но затем осознал, что таким образом он пытается откреститься от предложения Лючиано поставить чучело перед входом в ресторан в качестве рекламы, а мне заплатить деньги за работу. Это был бы мой первый заработок в Китае, поэтому я предложил самому стать рядом с чучелом и зазывать клиентов. Мой ход добил хозяина, и он приказал кассиру выдать мне в конце вечера 200 юаней.
Следующий день я посвятил осмотру окрестностей, для чего взял в аренду за 7 юаней, эквивалентных 1 доллару, велосипед и отправился на экскурсию по деревням, прилепившимся к берегам реки. Деревни плавно перетекали одна в другую, щебеночная дорога вдоль реки серпентинита, ныряя в ложбины и поднимаясь на холмы. Вдоль обочины плодоносили орешник и яблони с грушами, рисовые поля уже были убраны, их засевали какими-то другими злаками, разбиты были грядки с овощами, как и у нас. Наверное, это огородное искусство мы позаимствовали от китайцев. Ну и чудесно, что воспринимаем и пользуем чужеродный опыт и мудрость. Я уже как-то упоминал, что и словарь русский столь богат благодаря заимствованию иностранных слов. К примеру, наши слова, начинающиеся на букву «А» почти все иностранного происхождения.
Повернул на поперечную дорогу и въехал в деревню, состоявшую из полутора дюжин домов, окруженных службами и фруктовыми деревьями. Вначале поражает абсолютное безмолвие и безлюдье, потом соображаю: да ведь совсем нет собак, кошек, кур, гусей и прочей деревенской живности. Поднявшись на веранду большого дома, через распахнутую дверь проник в гостиную с полом под мрамор и приветствовал хозяев: нинь хао. Хозяева сидят перед телевизором и смотрят китайский вариант легенды про Илью Муромца, только зовут его, положим, Чжу Сан Ли. Крушит Джу почем зря гнусных монголов и русских, спасает из заточения свою любимую Чинь, и поселяются они во дворце, который император подарил Чжу за ратные подвиги.
Мой приход почти не удивил крестьян, словно ежедневно в гости приходят к нему российские туристы. Хозяин протягивает сигареты марки «Великая стена», без фильтра, какие у нас редко кто курит. Я отказался со смущенным жестом и поблагодарил за любезность по-ихнему: зи-зи. Никто не бежит ставить чай либо варить пельмени, да и соседей не зовут пообщаться с русским. Они нас называют – олосы. Хозяйка переключает программу, и вместе с мужем и сыном опять поглощается мерцающим нутром Телевизавра. Я попрощался: «зайджиан» - говорю, а хозяева даже не встают, чтобы проводить, ведь на экране очередной герой сражается с драконом.
Возвращаясь на главную дорогу, я думал, ну, а если они нас завоюют, то ведь и мы будем такими же невнятными. А может быть и к лучшему - по крайней мере, пьянствовать перестанем, да и дороги хозяева нам построят. Очень удобно крутить педали по китайской бетонке, мимо новостроек, где лес используют наш, российский, обмененный на мягкие игрушки и другой ширпотреб.
Приходит мысль навестить парикмахерскую, седина выдает с головой преклоняющийся возраст. Узрев редкого клиента, мастер прекратил игру в китайские шахматы и поспешил обслужить редкого клиента. Усаживаюсь в кресло, похожее на наши в салонах моды 50-х годов, и осматриваюсь. На стене выцветает календарь за 1986 год с портретом Мао, надо бы его приобрести на память. Начинаю жестами показывать крайнюю заинтересованность в Великом Кормчем и календаре, но труженик ножниц и гребешков спешит в закрома и приносит красный значок с силуэтом Мао. Это приводит меня в замешательство, жестом на пальцах он показывает – 30 юаней, его цену. Мне и на хрен не нужен значок, его в путевой журнал не вклеишь, а носить его на лацкане даже в Китае уже не модно и не требуется, как в прежние времена. Я почему-то изрекаю не по-русски: no money, darling, чем повергаю деревенского коллекционера маоистики в грусть. Он старенькой, еще не электрической машинкой, приступает к стрижке моей сивой шевелюры. И всего-то обошлось мне это удовольствие в два юаня. Я вот пишу это сейчас и сам почти не верю, что сидел где-то в китайской деревне и рассчитывался за стрижку какими-то юанями.
Узкая, выбитая скотом тропинка петляет между огородных грядок к берегу тихой, мелководной реки. Там спасаются от полуденной жары три буйвола. Раздевшись догола, осторожно ступаю в эти древние воды и погружаюсь по шею рядом со скотом. Удивительное дело – пока раздевался и шел до места, ни один слепень, овод, комар, либо другая гнусь не ужалила, не попала в глаз, не вцепилась в дряхлеющую плоть. В теплой воде можно, как буйвол, лежать часами, а не выскакивать, как ошпаренный, что происходило со мной в наших леденяще-бодрящих водах. Ну почему наша природа столь сурова и мстительна к своим сынам?! Не оттого ли, что мы ее уничтожаем либо преобразуем, как Мичурин сказал: «Мы не можем ждать милости от природы. Взять их от нее – наша задача».  Взяткуны хреновы.
В России ведь не полежишь вот так безмятежно на берегу какой-нибудь Черной речки, даже облившись репеллентом. Яростное у нас лето, не зря наш поэтический гений предпочитал ему благоносную осень. Китайцы тысячелетиями выращивают свою цивилизацию на этих землях, и земли отплачивают им сторицей. Сельские рынки поражают изобилием овощей и фруктов на прилавках, разнообразием птицы и мяса, аппетитным запахом приготовляемых на улице блюд.
На обратном пути решил смыть дорожные пыль и пот, для чего съехал с дороги к излучине реки с глубоким омутом. Только оказавшись на прибрежных валунах, я заметил сидящую на бревне молодую женщину с закрывающими лицо длинными черными волосами. Она плакала. Слезы размыли тушь на смуглом лице, и черные капли падали на светло-желтое платье, обтянутое ниже колен сплетенными ладонями натруженных рук. Она не слышала и не видела меня, занятая трагедией своей быстротечной жизни, одной из полутора миллиардов обитателей этой страны. Мы встретились в этом перекрестке временных и географических координат, два мотылька, искорки, которые вскоре исчезнут, а пока горят, страдают и нуждаются в сострадании. Я приблизился и окликнул ее с извиняющейся улыбкой, женщина подняла на меня свои раскосые глаза, наполненные болью и страданием, и улыбнулась, вымученно. Вот и все: я поехал дальше, а она осталась плакать на берегу реки Би-Янг, в провинции Гуанси.
Через неделю пребывания в колледже я вынужден был отправиться дальше, так и не дождавшись разрешения властей сделать мою туристскую визу рабочей. Одо выдал мне на дорогу 300 юаней, что позволило взять билет в общий вагон поезда до Бейджина, так теперь называют Пекин.
Похоже, кресла специально сделаны неудобными, чтобы пассажиры перебирались в более дорогие спальные вагоны. Я, правда, приспособился, устроившись спать под креслами, постелив на пол спальник. Кажется, это привело в шок моих попутчиков, привыкших к тому, что белые европейцы ездят в вагонах-люкс. По этому поводу вспомнился комментарий моей первой пассии-негритянки в США, которая ненавидела белых. На мой вопрос, почему же она все-таки спит со мной, Дороти отреагировала: «Анатолий, ты не белый, ты – русский».
Пора синей, универсальной для обоих полов униформы, состоящей из брюк с пиджаком и кепки, давно позади. Поражала невероятная чистоплотность попутчиков, в основном женского пола. Ведь ехали мы в дешевом классе, но одеты были они по последней моде и у большинства наличествовали мобильники. Никто из пассажиров не раскладывал на столе и не питался домашней снедью, исключение составляли прихваченные из дома фрукты. Яблоки и груши ели, предварительно сняв с них шкурку, вместо носовых платков использовались бумажные салфетки. Китайцы, как хохлы и я, оказались большими любителями лузгать семечки. Только на пол не сплевывали, а собирали лузгу в глубокие тарелки, регулярно опорожняемые шустрыми проводниками.
Поезд мчит по гладкому как скатерть полотну, по сторонам раскинулись любовно возделываемые земли и наполненные живностью водоемы. А вот и замечательный, легендарный город Нанкин. Как и Питер, некогда он был столицей, но, в отличие от Северной Пальмиры, не единожды, а дважды. С 1368 по 1644 год здесь правили императоры минской династии, явно дольше, чем правила в Петербурге и чуть меньше, чем в России, династия Романовых. Второй раз этот статус город приобрел на короткий срок, в самом начале XX века, когда рухнула последняя династия маньчжуров, и Китай стал республикой.
Весьма тревожное время пережил город в середине XIX века, когда Хонг Зикан, несостоявшийся чиновник, проваливший государственный экзамен на занятие соответствующего поста, поднял восстание, названное европейцами тайпинским. Под влиянием протестантского миссионера он принял христианство и принялся внимательно читать Библию в китайском переводе. Однажды во сне явились ему два посланца, один с бородой, другой без оной. Причем старший заявил, что пришел он со своим первым сыном, Христом, чтобы назвать Хонга своим вторым сыном. Так что проснулся он уже новым пророком и сыном Божьим, а поскольку Хонг значит по-китайски «потоп», то пророк решил своей благодатью затопить все грехи народа и правящей династии маньчжуров. В желанье создать Царство Божье на земле, Хонг собрал вокруг себе таких же мечтателей и уже через три года у него была армия из 20 000 прозелитов, готовых идти походом на Пекин. Но вначале он вырезал скверну у себя на родине, отдав приказ казнить всех жителей города, в которых текла маньчжурская кровь.
В течение 11 лет этот человек казнил коррумпированных чиновников, запретил курение и употребление алкоголя, был наложен запрет на проституцию и ликвидирована безработица, а земля передавалась крестьянам. Правда, Хонг был очень подозрителен - казнил всех, кого считал предателями китайского народа. Прежде всего были расстреляны его ближайшие сподвижники. Рай на земле почти наступил, но Хонга не поддержали европейские державы, на военную силу которых он очень рассчитывал. Им не нужен был сильный Китай, объединенный идеями Хонга, и в 1864 он погиб при защите своей столицы. Как докладывал императору главнокомандующий правительственных войск, 100 000 восставших предпочли добровольно уйти вслед за своим повелителем, чем сдаться на милость победителей. Всего же за время этой революции погибло 20 млн человек.
Может быть, наши «кремлевские мечтатели» тоже хотели своему народу всего лучшего, а получилось как всегда. Только обошелся этот эксперимент русскому народу значительно дороже, чем китайцам.
Поезд пересекает две великие реки: Янцзы, а потом Хуанхэ, они мне по своей ширине и величественности напоминают Днепр и Волгу. Только на их берегах не велись в прошлом столетии столь кровопролитные битвы, они  уже более трех тысяч лет питают китайскую цивилизацию. Правда, Хуанхэ на своих берегах воспитала и армию будущего проклятия страны – Мао Цзэдуна, тогда и Волга повинна, напитав своей энергией Ульянова - Ленина.

ПЕКИН

Ну вот, за окном поезда проплывает тот самый Пекин, о котором была в сталинские времена песня «Москва – Пекин», о вечной дружбе наших народов, продлившейся до восшествия на партийный трон Никиты Хрущева. Тем не менее наши архитекторы успели внести лепту во внешний вид города, застроенного в центральной своей части по московскому образцу.
В вагоне я познакомился с журналистом Саймоном Вонгом, работающим в информационном агентстве Синьхуа. Он написал в моем дневнике, что у нас есть много общего, даже интеллектуалом меня обозвал. Однако при подъезде к столице он куда-то исчез, так что выйдя на вокзальной площади, я несколько растерялся, поскольку не мог найти кого-нибудь, знающего хоть немного английский язык. Я даже и не пытался найти говорящих по-русски китайцев.
Наконец-то натолкнулся на Тадеуша, поляка, приехавшего в Пекин, чтобы наладить поставку спортивного оборудования в Россию. Он довольно прилично изъяснялся как по-русски, так и по-английски, Теди объяснил, как добраться до дешевого отеля, в котором он проживал более двух месяцев. Перед этим он попал на своем мотоцикле в катастрофу, в результате которой едва не лишился ноги. Всевозможные операции, реабилитации и сама жизнь в отеле обошлись ему около десяти тысяч долларов. Пришлось влезть в долги, но за это время он обзавелся друзьями, а также деловыми связями, не считая китайской любовницы.
В Пекине прекрасно налажен общественный транспорт, включая метро и автобусное сообщение. Кроме этого здесь циркулирует масса такси, с которыми конкурируют велорикши. Замечательно, что если при зеленом знаке светофора у нас высвечивается фигурка пешехода, то в Пекине в зеленый цвет окрашен силуэт велосипедиста. Обилию и разнообразию велосипедов несть числа в этой стране, и все местного производства.
Китай невозможно представить без велосипедиста, если бы и у нас наладили производство такого разнообразия велосипедов, то это значительно облегчило жизнь не только горожан, но особенно сельских жителей. В Пекине можно взять велосипед напрокат и путешествовать по городу, экономя массу юаней, рублей и долларов. Полиция требует регистрировать велосипеды и вешать на них номера типа автомобильных, причем для иностранцев изготовляются номера особенные, как и для полиции. Очень много трехколесных велосипедов для перевозки грузов, которых еще больше, чем в Пакистане и даже Индии. На каждом шагу можно встретить мастерские по ремонту великов, это мощная и разветвленная часть китайской индустрии.
Правда, за последние годы с развитием общественного транспорта количество велосипедистов в Пекине поубавилось, часто они доезжают до стоянки возле станции метро или автобуса, а дальше едут общественным транспортом. Эх, у нас бы так было, особенно в районе Гражданки или Купчино. Исчезли бы огромные очереди на транспорт возле станций метро, где человек превращается в щепку. Эх, если бы, да кабы…
Устроившись в номере на четверых и познакомившись с желтокожими соседями, я вышел на прогулку. Пекин давно уже готовится к роли хозяина Олимпиады 2008 года. Город пересекают новенькие хайвэи с развязками почище американских. Невольно вспомнился наш юбилей 300-летия Петербурга, ведь к этому празднику не восстановили даже ветку метро, более шести лет назад разрушенную подземным оползнем. Так и не открыли кольцевой магистрали метро, не пустили скоростную железнодорожную магистраль между Питером и Москвой. Конечно же, чиновники воруют и здесь, но боятся наказания, поэтому и выглядит город праздничным, готовым принять миллионы гостей к 13 миллионам гостеприимных его жителей.
Переходы и переезды через хайвэи устроены как сверху, так и снизу, что удобно для велосипедистов. В одном из подземных переходов я обнаружил колонию из сорока бомжей, устроившихся туда на ночь, многие курили сигареты, но пьяных я не заметил. Пока я занимался социологическими наблюдениями, к их лежбищу подъехал наряд полиции, но не для разгона несчастных, а для съемки их на видеокамеру.
А в небе над городом кружили стаи почтовых голубей и веяли воздушные змеи-драконы причудливых форм и расцветок. Там, на высоте небоскребов, они устраивали между собой битвы, а взявший верх брал в плен побежденного и тащил его к своему хозяину. Я проследил направление шнура и пришел к виадуку, на котором, радостно улыбаясь, стоял победитель дракона, плотный брюнет с проблесками седины в густой шевелюре. Я поздравил его с победой и попытался поговорить, но кроме yes, no, good, или O.K., он английских слов не знал. Как бы хотелось, чтобы и наши мужики после работы не забивали козла или не опивались паленой выпивкой до одурения, а вот так же пускали змеев или гоняли голубей.
На следующее утро я отправился на знаменитую площадь Тяньаньмэнь. Проходя мимо парка, я отметил за его решеткой жителей города, упражнявшихся в древнем искусстве сражения мечами, практиковавших упражнения у-шу или тренировавшихся на гимнастических снарядах. Приспособления для накачки мышц и вообще для повышения жизненного тонуса установлены здесь в общественных парках и скверах, заниматься на них можно бесплатно, а не как у нас – за «бабки» в элитных спортивных клубах. А ведь позанимавшись дыхательными упражнениями или покачав мышцы на этих снарядах, наши пацаны вряд ли захотели бы губить свое здоровье наркотой или алкоголем. Преступно по своей сути то правительство, которое не заботится о будущем своего народа, не говоря уж о его настоящем.
К центру города за три юаня доехал на метро, построенном нашими специалистами, таком же чистом и четко функционирующим, как и наше. Только вместо автоматов здесь стояли контролеры с ручными повязками, проверявшие билеты на входе и выходе. Кстати, это единственный вид транспорта, который у нас не хуже, чем у западных империалистов, поскольку задуман выполнять еще и функцию бомбоубежища.
Проходя по узким тротуарам центральной части города, я с удивлением отметил, что наконечники водосточных труб здесь сделаны не из жести, а из серого полиэтилена. Ну как же гениально просто решена проблема водосточных труб! Ведь у нас дважды в год, осенью и весной, при чередовании морозов и оттепелей, оттаявший в трубах лед летит вниз и выбивает или деформирует в изгибе эти наконечники. В результате ежегодно десятки тысяч погонных метров этих труб сдают в утиль, а взамен ставят новые. И это длится в Питере ежегодно, столетиями подряд, город тратит огромные суммы на закупку металла и работу жестянщиков. Жители все так же спотыкаются о валяющиеся жестяные коленья, как, наверное, спотыкались Пушкин и Достоевский, прятавшийся в подворотнях от шпиков Ленин, ревнитель культуры Жданов.
Но если поставить пластмассовые трубы, их не будут разворовывать для сдачи в металлолом или на постройку дач, полиэтилен не деформируется от удара, такие трубы легче устанавливать. Если же использовать разноцветную пластмассу, то они даже украсят в Питере ветшающие быстрее нас здания. Ведь в Европе давно перешли на пластмассовые трубы, к тому же они проходят внутри здания. Мечты, мечты, где ваша сладость, думалось мне по дороге к центру города: ни хрена наше начальство делать не будет. Для них чем хуже, тем лучше.
А вот и воплощенная в камне мечта Великого Кормчего, площадь Тяньаньмэнь, на которой, наверное, могли бы разместиться десяток наших Дворцовых или Красных площадей. Название ее, переводимое как Ворота Небесного Спокойствия, явно не соответствует ее нынешнему предназначению. Здесь 1 октября 1949 года Мао объявил о создании Китайской Народной Республики, которой правил до 1976 года, когда господь прибрал к себе этого дьявола, но дело его живет.
За стенами Запретного города в 1906 году в семье маньчжурского князя родился Пу И, в двухлетнем возрасте провозглашенный императором Поднебесной империи и Сыном Неба. В Павильоне полной гармонии под охраной 7000 солдат его обслуживал штат из 2000 евнухов, 300 придворных дам, 200 поваров и 100 врачей. Правление «Его изящества» Пу И не продлилось и четырех лет, когда в 1912 году социалист Сунь Ятсен лишил юного императора престола и провозгласил создание Китайской Республики. Сменивший его генерал Юань Шикай ограничил власть императора стенами Запретного города и назначил ежегодную пенсию в 15 миллионов долларов.
Мистическая параллель существует между последними наследниками Китайской и Российской империй. Алексей, сын Николая II, родился на два года раньше, 30 июля 1904 года, а трона лишился в 1917 году, на пять лет позже Пу И. Керенский с Лениным не были столь благосклонны к последнему наследнику императоров, как китайский генерал. Алексея с семьей вначале поместили в Царскосельском дворце, но позже перевели в Екатеринбург и расстреляли.
Лишившийся в младенчестве родителей, Пу И до восьми лет искал защиты от завистливого окружения на груди у кормилицы Вань Момо. Склонный к гомосексуализму, он был вынужден жениться, но ночи проводил в объятиях юных евнухов. Не востребованная мужем, императрица Вань Жун погружала себя в опиумный туман, а наложница Вань Сю грозилась открыть придворным гомосексуальные похождения господина.
Дальнейшая жизнь последнего императора была полна предательств и унижений. В 1924 году войска генерала Фан Юй-сяна выдворяют Пу И из «Небесного анклава», и он вынужден прибегнуть к защите японской Квантунской армии.
В дальнейшем ему пришлось быть владетелем марионеточной империи Маньчжоу-Го, пленником советской армии и разменной пешкой в игре Сталина с Мао. Великий кормчий с 1950 по 1959 год продержал «товарища императора» в лагере перевоспитания под номером 981. Вместо империи ему было предоставлено в многоместной камере два квадратных метра. Больше всего унижений он претерпел от сокамерников, бывших когда-то слугами его двора. Государственные истязатели добились того, что Пу И стал ненавидеть все прошлые мысли и дела. Его заставили клеить коробочки для карандашей, чистить свинарники и верить в лозунг: «Ты – ничего, народ – все».
Помилованный император громко плакал, вернувшись в Пекин со стареньким чемоданчиком через 35 лет изгнания. В своих мемуарах он писал: «Теперь я шел как свободный, обеспеченный, счастливый и гордый человек». Как и остальные туристы, Пу И купил за один юань билет для входа в ворота Запретного города. Одетый в синюю хлопчатобумажную униформу бывший Сын Неба пришел посмотреть в «Павильоне полной гармонии» поблескивающий золотом и украшенный драконами трон. Смертельно больной раком, бывший император сказал: «Теперь я мог противостоять дням как спокойному течению».
Вхожу с южной стороны площади, как когда-то делал бедный император. На ее противоположной стороне висит огромный портрет Мао с двумя полотнищами по бокам, где написаны иероглифами лозунги: «Да здравствует Китайская Народная Республика» и «Да здравствует дружба народов». Здесь же находятся Музей истории революции, Собрание народных представителей, Музей Мао Цзэдуна и величественный Монумент героям революции. Все сделано в стиле социалистического реализма, но Национальный театр на западной стороне площади построен из стекла в титановом обрамлении по проекту французского архитектора Поля Андре.
Весной 1989 года на этом месте развернулись события, которые могли положить конец коммунистическому правлению. После смерти реформатора Ху Яобаня – протеже главы правительства Дэн Сяопина, на площадь вышли 150 тысяч студентов, требовавших прекратить коррупцию чиновников, остановить инфляцию и дать народу свободу слова и собраний. К студентам присоединились рабочие и даже полицейские, а марши протеста распространились еще на 20 других городов страны. Приезд в мае Михаила Горбачева они рассматривали как жест поддержки реформаторов.
Появление на площади многочисленных телевизионных компаний превратило события на площади во всемирное шоу, а протестующие вошли в роль актеров. Около 3000 студентов объявили продемократическую голодовку, а скульпторы создали подобие Статуи Свободы, названную Богиней Демократии. В тот период я учился в аспирантуре Колумбийского университета, а ночами водил такси по улицам Нью-Йорка, так что лишь изредка видел эти события по телевидению. Только позже я узнал, что на площади происходила также и драма борьбы за власть.
В различных студенческих группах возникали лидеры, которые хотели возглавить всю эту толпу и вести на баррикады, чтобы свергнуть существующих правителей и самим занять их место. Происходила борьба за право пользоваться микрофонами, чтобы вещать свои идеи на весь мир, творился беспредел с избиениями и даже убийствами конкурирующих лидеров. Несомненно, существовали также иностранные агенты-провокаторы, целью которых было организовать анархию и свергнуть существующий  строй.
Соратник и часто оппонент Мао, стареющий партийный функционер Дэн Сяопин, приказал ввести в город 350 тысяч солдат и танки, окруживших площадь и расправившихся с демонстрантами. По всем телеэкранам мира был показан сюжет с молодым мужчиной, полиэтиленовый мешок у него в руке и никакого оружия, который пытался остановить движущийся на него танк, но запущенную машину подавления остановить было невозможно. Жертв никто не считал, но по всей стране их было десятки и даже сотни тысяч. Но сами организаторы студенческих волнений спаслись, их переправили в Гонконг, и вскоре вышли в свет книги их мемуаров, где я и прочел о подспудных течениях этого гигантского мероприятия.
 Американским спецслужбам не удалось в Китае осуществить то, что они сделали в СССР – превратить страну в сонмище противоборствующих национальных группировок, развалить страну, ослабить армию, практически уничтожить промышленность и сельское хозяйство, посадить на импортную иглу. Китай развивается гигантскими темпами, скупает у нас современное оружие, возвращает из-за границы своих и привлекает наших ученых для создания современной науки, тихой сапой прибирает к рукам Монголию и Сибирь.
А площадь хорошо отмыта от крови, по ней запрещено ездить не только автомобилистам, но и велосипедистам, ну а танки могут появиться в любое нужное время. Миллионы китайцев и зарубежных туристов посещают ее ежегодно, здесь просторно запускать воздушных змеев и устраивать уличные представления. Не только площадь, но и сам город в идеальном состоянии, не валяются и привычные полиэтиленовые бутылки. В отличие от Питера, их здесь собирают не только муниципальные службы, но и бедные люди. Ведь на приемных пунктах за бутылки платят эквивалент нашему рублю, а потом их перерабатывают на специальных заводах. Когда же власти у нас до этого додумаются, прекратят засорять улицы, каналы и Финский залив, перестанут нас позорить перед странами Балтийского моря?
Я уже писал, что много был наслышан о бескультурье, невоспитанности китайцев, их привычке плевать и сморкаться на улице, бросать окурки, где попало. В Пекине площади и тротуары идеально чисты, в положенных местах стоят мусорные урны, жители одеты если и не модно, то чисто и аккуратно. И никто не плюется и не сморкается, да и как можно, если тротуары сделаны из мрамора и гранита, на которых каждый плевок бросается в глаза. Мы бы тоже стали чистоплюями при таких тротуарах, ну а так какой же грех плеваться в помойку на дороге? А может, китайцам грозит расстрел за каждый плевок, у них здесь строго!
Быть в Пекине и не увидеть панду было бы равносильно преступлению. Так что зоопарк мне было не миновать, тем более, что он оказался рядом с остановкой метро. Если у нас большинство зрителей посещают зоопарк с детьми, то здесь детей было сравнительно немного, но любопытствующих взрослых предостаточно. Плата за вход в зоопарк довольно высокая, а еще отдельно взимаются деньги за посещение павильона, где содержатся панды. Так вот, чтобы лицезреть эту треклятую, вымирающую панду денег у меня не хватило, придется ей вымирать не на моих глазах. Зоопарк занимает территорию в несколько гектаров, он раз в десять обширнее Ленинградского и раз в пять – Московского. Но дело даже не в размерах, а в отношении к зверям, ведь не зря говорят, что по тому, как мы относимся к животным, можно судить, как мы относимся друг к другу.
Загоны для крупных хищников типа львов, тигров и леопардов устроены наподобие горного кряжа, со скалами, обрывами, ручейком и лужицей. Тигра я с трудом различил спящим в тени деревьев, львица из соседнего вольера пряталась в зарослях бамбука, а леопард вальяжно развалился на ветке дерева из железобетона, прекрасно имитировавшего естественную среду его обитания. Для слонов, жирафов, носорогов были также отведены соответствующие их размерам вольеры. Вероятно, образцом для создания естественных условий для пленников послужили зоопарки США, которые я неоднократно посещал. Такое же понимание экологии  зверей, их нужды в общении с подобными себе и продлении рода, забота и о комфорте посетителей, а особенно детей, которые могут общаться с домашними животными в специальных вольерах.
К входу в павильон панды, размером с Ледовый дворец, выстроилась длиннющая очередь. Я даже порадовался, что не купил туда билет – у меня хроническая идиосинкразия к толпе, я там, среди китайцев, и потерял бы сознание, а негоже показывать слабость русскому человеку со 100% белорусских кровей.   
Возвращался домой пешком, что было непросто в этом огромном городе, где трудно найти прохожих, говорящих по-английски. Правда, я приспособился заходить в попутные отели, где этот язык все-таки немножко знали, вот только объяснить дорогу не могли. Таким образом, я оказался в районе антикварных лавок, где абсолютно растворился в глубинах китайской старины. Лавок были сотни, тысячи, мильёны, и в каждой что-то неповторимо прекрасное. Статуэтки и посуда из яшмы, фарфора или полудрагоценных камней, ювелирные изделия из серебра и золота, картины и манускрипты на рисовой бумаге, оружие, мебель, старинные научные инструменты, фотографии, книги и великолепные посохи.
Как раз трости с посохами особенно мне интересны, ведь в Питере их почти не сыщешь, а примитивные тросточки французского происхождения продают за бешеные деньги порядка двух-трех тысяч долларов. Здесь же за пятьдесят долларов можно приобрести посохи работы старинных резчиков по дереву, кости и металлу. Рукояти выполнены в форме смеющихся монахов, или голов чудовищ, драконов, львов и других животных, а у некоторых есть приспособления для хранения трубки, а также кисета с табаком. В те времена еще не знали карманов, да и сейчас в традиционной китайской одежде карманы отсутствуют.
Мой посох - современный. Рукоятка у него в форме собачки, при нажатии на ее письку высовывается язычок, а под животиком у нее я врезал компас. Под рукояткой приделан клаксон, а на древке закреплена сувенирная бутылочка с водкой. В Иране, по причине запрета на употребление алкоголя, пришлось от бутылочки избавиться. Но здешние посохи были великолепны своим изяществом, патиной истории, которая отсутствовала в моей модели. Вот разбогатею – обязательно приеду сюда за пополнением посохами.
В Пекине отсутствуют телефоны-автоматы, звонить можно через специальные пункты либо просить на это разрешение у владельцев магазинов или кафе, естественно, за плату. Пользуясь языком жестов, я подошел исключительно с этой целью к миловидной продавщице пельменей. Это ее не удивило, только на пальцах она показала пятерку, что меня несколько ошеломило, и я вытянул два своих не очень чистых пальца, пельмешница в ответ выбросила тройку. Это меня почти устроило, и в ее карман после моего звонка в посольство перекочевали три юаня, что очень разутешило работницу общепита, да и я был доволен своими торгашескими успехами. Только оказавшись на почте, где я произвел контрольный звонок для уточнения маршрута и заплатил три джао за переговоры, я понял, что переплатил симпатюшке в десять раз больше. Оказалось, что один юань эквивалентен десяти джао, то-то она так радовалась моей трехюаневой щедрости. Дурят нас – русских.
Посольство России искал я долго, несколько раз обошел квартал, даже спрашивал у полицейского, но никто не знал, где находится это олосы дашигуань. В конце концов я уразумел, что хожу у бывшего торгового представительства, вокруг которого поставлен забор из колючей проволоки, с часовыми через каждые сто метров. Забор стоит со времени битвы за остров Доманский, прошло уж более 40 лет, проволока успела заржаветь, но китайцы ничего не забывают и несомненно постараются отомстить за то поражение. А вход в посольство оказался с другой улицы, там для получения виз стояла очередь всего из нескольких человек.
Охраняли подходы к посольству солдаты армии Китая. Вероятно, за пример поведения они взяли стойку гвардейцев перед входом в Букингемский дворец, только в местном варианте. Стойка «смирно» требовала от них вытянутых по швам рук, прямой спины, и неподвижного взгляда. Неподготовленный человек и пяти минут в этой стойке не выдержит, а от солдата требуется стоять так час. Дисциплина здесь железная, у нас палочной называлась. Какая уж здесь к хренам дедовщина и продажность командирского состава. У нас бы такую стойку завести.
Там же, перед входом в консульство, я познакомился с русской женщиной, семья которой недавно переехала в Пекин, и ей нужно было устроить детей в школу при посольстве. Она мне и поведала, что жители пограничных с Россией районов Китая пользуются особым статусом и переселяются к нам без виз, только на основании справок, выдаваемых нашими пограничниками. Коррупция чиновников там даже похлеще питерской.
Попасть на прием к вице-консулу оказалось непросто, но зато я встретил в вестибюле милейшего Андрюшу Кириллова, журналиста ИТАР-ТАСС, аккредитованного в Китае. После нашей беседы о превратностях жизни он поспешил написать срочный репортаж о заседании здесь шестерки руководителей азиатских стран. Андрей поведал, что посольство России занесено в книгу рекордов Гиннеса, как самое большое по занимаемой им площади – 16 гектаров. На его территории разбиты сады с фонтанами, спортивные площадки, но большая часть территории заросла сорняками. В министерстве не хватает денег для поддержания её  в должном порядке. А мне подумалось, что в этом стремительно строящимся городе сидеть посольству собакой на сене абсолютно нерационально. В жилищном компаунде обитает около тысячи человек, и содержание дипломатов обходится государству в огромные суммы. Не разумнее ли сдать в аренду часть территории, деньгами от которой можно оплачивать всю деятельность посольства.
Вице-консул произвел на меня грустное впечатление, он мало знал и всего боялся. Рассказал о первых русских, захваченных в XVIII веке в плен или сдавшихся китайцам в нашей крепости Албазин. Их поселили в деревне, которая была на месте нынешнего посольства. Императорская администрация наделила их землей и даже дала разрешение на постройку церкви. Во времена Мао посольству была отведена эта огромная территория, после ссоры с Хрущевым он кусал локти или другие органы, но землю отобрать не решился.
Дипломат не знал о просветительской и миссионерской работе нашего первого китаеведа Бичурина, а когда я предложил вместе с детьми поставить огородное пугало на территории посольства, он посчитал, что посольские работники воспримут это как издевательство над своей многотрудной деятельностью. Поселить меня в жилой компаунд он не мог из соображений отсутствия у меня соответствующей визы и статуса. Хотелось бы мне пожить в Пекине еще недельку, но гостиница была слишком дорогой, так что пора двигаться дальше, по дороге на Россию.

ВНУТРЕННЯЯ МОНГОЛИЯ

На родину добираться я решил через Монголию, но прежде надо было пересечь степи Внутренней Монголии, которую китайцам удалось отстоять от посягательств большевиков во время Гражданской войны. Внешняя Монголия была захвачена ставленником большевиков Сухэ-Батором, и до развала СССР фактически являлась шестнадцатой республикой советской империи. Внутренняя Монголия тоже подверглась влиянию китайских коммунистов, и даже в большей степени, чем наша Монголия. Политика заселения окраин доминирующей нацией привела к тому, что этнические монголы составляют лишь 15% населения провинции, остальные же ханьцы и несколько мелких этнических анклавов.
В некотором смысле это месть китайцев за покорение их страны Кублай-ханом и его отцом Чингиз-ханом, в год смерти которого в 1227 году монгольская империя простиралась от Вьетнама до Венгрии. Это была самая обширная по протяженности империя в истории человечества. Нынешние политики в Пекине на полном серьезе рассуждают о воссоздании империи в границах тех времен и целенаправленно это осуществляют, в этом случае русские будут составлять не более 10% населения Поднебесной империи. Нет никакой спонтанности и в заселении ими нашего Дальнего Востока, и в создании китайских анклавов в наших крупных городах.
До Хух-Хото, столицы этой части Китая, я  добирался поездом в компании китайской молодежи, чрезвычайно дружелюбной и жизнерадостной. Особенно меня радовало, что большинство пассажиров,  как и я, лузгали семечки, так что я не чувствовал себя парией. В наших поездах типа Петербург – Калининград и семечек-то не укупишь. Что еще удивительно, поддающих мужиков в нынешних российских поездах значительно меньше, чем, положим, десять лет назад, да и курильщиков поубавилось. Впрочем, есть и другое объяснение – курящие поддавохи в поездах нынче не ездят, у них денег на это нет.
А здешние мужики почему-то ничего не пили, не курили, да и дурь не употребляли, по крайней мере, не в поезде. Очень многие девушки были в супермодных джинсах с разнообразными висюльками, парней же в джинсах вовсе не было видно. Да и в магазинах мужские джинсы практически не продаются, словно все мужчины сговорились не поддаваться американизации своих штанов.
Вряд ли в этой стране джинсы под административным запретом, хотя хрен этих китаёзов разберет. Некоторые парни на лазерных проигрывателях слушали музыку, но когда я попросил послушать пару мелодий, оказались они даже не американскими, а таиландскими. Обрушилось на меня сейчас осознание, что после исчезновения с земли нашей европейской цивилизации Китай все равно останется, и со своей исконной культурой.
Название города Хух-Хото переводится как «Голубое небо». И действительно, чем дальше мы удалялись от Пекина, тем больше открывалось простора вокруг и выше становились небеса. Потянулись за окном бесконечные степи с табунами лошадей и одиночными фигурками верблюдов. Даже не верилось, что ты в перенаселенном полуторамиллиардном Китае, а не в безлюдных полупустынях Калмыкии.
На привокзальной площади я нашел относительно дешевый отель, где попросил разрешения оставить рюкзак в вестибюле, а сам пошел бродить по городу. Как и все виденные мною до этого города, Хух-Хото был в новостройках, причем возводили не только многоэтажки для офисов, но шло бурное строительство жилых многоквартирных домов. В Китае, как прежде у нас во времена «застоя», квартиры предоставляются гражданам бесплатно, и это происходит несмотря на бурно развивающийся капитализм. Архитектура новостроек абсолютно и уникально китайская, а не та безликая «европоидность», что застит нам глаза в Питере. Правда, у нас в Озерках построили трехэтажное офисное здание, на крышу которого водрузили надувную, в 1/50 натуральной величины, модель Эйфелевой башни. В Хух-Хото телевизионную башню возвели на крыше двадцатиэтажного здания, небоскребами большей этажности пока здесь не балуются.
В вестибюле гостиницы «Золотой дракон» мне не доставило труда найти парочку переводчиков, возивших иностранных туристов по достопримечательностям города и окрестностей. Го Чао и его подружке Ванг Янг было лет по тридцать, но женаты они еще не были. Узнав, что я ищу работу преподавателя английского языка, Го Чао незамедлительно позвонил своему приятелю, которого звал на английский манер Брюсом. Тот не смог сразу же приехать на встречу со мной, но распорядился устроить меня на ночлег. Оставив Ванг Янг допивать коктейль, мы отправились на машине Го Чао за моим багажом, который доставили прямо в колледж английского языка, хозяином которого и являлся Брюс. Как в волшебной сказке, уже через два часа после прибытия в Хух-Хото я имел ночлег в комнате для гостей заведения, а чай со сладостями мне приготовила его преподавательница.
Переспал я с комфортом на диване, умылся в туалете для школьников и устроился напротив телевизора ожидать приезда Брюса. Из пяти телевизионных каналов передачи лишь одного были мне понятны, поскольку сопровождались титрами по-английски. Впервые узнал, что с незапамятных времен здесь процветает искусство скульптуры из рисового теста. Причем, каждая фигурка окрашивается в свой цвет, и есть настолько миниатюрные, что футляром для скульптурной композиции из пятнадцати фигур музыкантов служит скорлупа грецкого ореха. В нашей стране мне известен лишь одна попытка сотворить подобное – это когда скульптор человеческих душ Ленин в тюремной камере слепил из хлебного мякиша чернильницу, чтобы написать статью «Шаг вперед – два шага назад».
Гордятся местные патриоты еще и самым высоким в мире человеком. Благополучно достигший 54-летнего возраста, мистер Си Шун занесен в книгу рекордов Гиннеса благодаря своему росту 2 метра и 36,1 сантиметров.
Брюс приехал к обеду, чтобы в ресторане побеседовать со мной в компании с двумя учительницами. Принадлежал он к главенствующей в Китае ханьской национальности. В этой монгольской провинции проживает около 19 миллионов ханьцев и лишь 5 миллионов монголов. Невысокого роста брюнет, плотно сбитый, с короткой прической жестких волос, Брюс излучал гостеприимство хозяина этой жизни, знающего, что почем и кто чего стоит, такие рождены быть начальниками, а не подчиненными, они при любой власти востребованы. А мой хозяин был директором колледжа по изучению английского языка, одновременно занимая какой-то важный пост в провинциальном комитете компартии.
Мы уселись вокруг стола, в центре которого была еще вращающаяся конструкция, на которую официанты ставили блюда. Начали с горячего бульона со специями, поданного в глубоких пиалах, а на середину подали замороженную и порезанную до прозрачности ветчину, проростки бобов, мелко покрошенные овощи, а также рис, отваренные пельмени и кубики свинины. Такое изобилие пищи я видел впервые, аромат был божественный, и все хотелось попробовать, ведь в последние месяцы я обходился минимальным рационом. Казалось бы, невозможно столько съесть, но я поглощал и поглощал, а мне все подкладывали и подкладывали. От палочек я не отказался, но больше орудовал ложкой, а хозяева поддерживали при этом беседу о перспективах моей работы в колледже.
Хондер-колледж состоит из двух филиалов: в центре города находится отделение для школьников младших классов, а в западном пригороде недавно построен учебный комплекс для старшеклассников, которых готовят для поступления в высшие учебные заведения. Брюс объяснил мне через переводчицу, что меня туда переведут на полный пансион и попробуют на предмет преподавателя английского языка. Оплата за час будет 40 юаней, эквивалентных 5 долларов, но существовала проблема продления моей транзитной визы.
Брюс на своем «Ниссане» провез меня по только что сооруженной бетонной трассе, ведущей к новому аэропорту. По сторонам шоссе заасфальтированы дорожки для велосипедистов, пешеходов здесь не бывает. На другую сторону трассы можно перебраться либо по туннелю, либо по пешеходному мосту. Глядя на эти дороги, я вспомнил плакат 50-х годов с двумя счастливыми велосипедистами на переднем плане и лозунгом: «В сберкассе деньги накопили – велосипеды мы купили». Прошло полвека, велосипеды те развалились, а новых не укупишь. Китайцы же достигли полной велосипедизации своей страны благодаря политике Мао в строительстве велосипедных заводов и достижения независимости от западных технологий. Взяли они пример с императора Пу И, который был сторонником европеизации страны. В начале XX века он возглавлял церемониальные процессии в Запретном городе, катясь на велосипеде, подаренном ему английским воспитателем.
На проходной охранники подобострастно приветствовали Брюса, представившего меня как будущего профессора. Состоит колледж из пяти трехэтажных зданий с колоннами, отгороженных высоким забором от завидущих глаз нищих обитателей фанз с рубероидным покрытием и кирпичными полами. Мне выделили в преподавательском крыле квартиру с гостиной, спальней, кухней, а также ванной с горячим душем и стиральной машиной. Прежняя обитательница оставила после себя массу барахла, и мне прислали уборщицу все это прибрать. Было занятно, что она долго рассматривала упаковку с женскими прокладками «тампакс», а потом отправила в мусорную корзину. Я попытался выразительными жестами объяснить ей область применения этой гигиенической штучки, но достиг лишь обратного эффекта – крестьянка в испуге покинула мое обиталище. Тоже мне – инструктор, я ведь и сам никогда ими не пользовался.
Рассовав содержимое рюкзака по шкафам и приняв душ, я вальяжно устроился на диване и посредством пульта включил телевизор. Показывали бесконечный сериал о народной борьбе с феодалами миньской династии. На культурном канале я уже третий раз за время пребывания увидел фильм о раскопках сделанной из терракоты армии, охранявшей мавзолей императора. Состояла она из 6000 солдат, 10000 лошадей и 1000 колесниц и 2000 лет, до 1972 года, охраняла повелителя от вторжения неприятеля. Это теперь главная, после Великой Стены, туристическая достопримечательность Китая. Не спасла Поднебесную от вражеских вторжений ни терракотовая армия, ни Великая Стена, зато сейчас они дождались своего часа и помогают Китаю восстать из пепла коммунистического безумия, принося стране миллиарды долларов от иностранных туристов. Оказывается, ничего в мире нет бесполезного, и ничто не исчезает, а всего лишь трансформируется.
Я оказался в колледже во время заезда новой группы школьников, которых привозили родители со всех окраин провинции. Одновременно здесь обучается 600 школьников, это, как правило, дети крупных чиновников и военных, девочек примерно столько же, сколько и мальчиков. Считается, что в этом элитном и дорогом учебном заведении собран наилучший преподавательский контингент. Мне трудно судить о других предметах, но английский язык преподавали китайцы, понять которых было почти невозможно. Преподаватели из Америки и Европы, напуганные эпидемией атипичной пневмонии, сбежали все, остался молодой прыщавый негр с ужасным африканским акцентом. Он был единственным мужчиной, который носил джинсы, которые, по нынешней моде, свисают задничной частью до пола. Вначале он сказал мне, что родился в Южной Африке, позднее заявил, что приехал из Ганы, а по мне, так он сбежал из трюма судна, везшего нелегальных эмигрантов в США. Я даже не уверен, что он умеет читать.
На первой лекции собралось порядка 50 школьников, из которых лишь трое могли немножко изъясняться по-английски. Проведя краткое социологическое исследование в форме вопросов о знаниях школьников о России, а также о планах на будущее, я уразумел, что внешний мир их мало заботит. Как и наша молодежь, они хотят быть богатыми, но не обязательно знаменитыми, будь то собственный бизнес или карьера врачей, военных или юристов. Возможно, наши ребята мыслят глобальнее, но здесь нужно делать скидку на плохое знание аудиторией английского языка. Кроме того, что Россия самая большая по территории страна, они также помнили, что их страна наиболее населенная, и не считали это большим минусом, и даже наоборот.
Мне захотелось узнать, как же обстоят дела с преподаванием  в провинции русского языка, для чего взял напрокат велосипед и отправился в местный университет. Я органически влился в поток велосипедистов, двигавшихся по выделенной им полосе новенького хайвэя, где автомобили составляли явное меньшинство. Над только что отстроенным монолитом здания провинциального комитета компартии Китая реял огромный красный флаг, а вокруг копошились тысячи людишек, в срочном порядке создававших антураж этого величественного комплекса. Перегородив реку и обнажив дно, работяги воздвигали посередине сухого фарватера постамент для грандиозного фонтана, а также километровую гранитную набережную. Грузовики один за другим подвозили специально выращенную дерновину для лужаек и саженцы деревьев. Явно было видно, что работники – это приехавшие на заработки крестьяне-кули, трудившиеся не разгибая спины, по крайней мере, без перекуров. То, что они делали за день, у нас бы трудяги сооружали месяцами.
Почему-то без особых проблем охрана пропустила меня внутрь здания, и я решил побродить по бесконечным коридорам и заглянуть в кабинеты. Там кишела многоголовая чиновничья братия, на столах некоторых даже стояли компьютеры, но большинство секретарш еще обходились пишущими машинками. В огромном здании коридоры, казалось, тянулись километрами, и бесконечные двери уходили вдаль, за дверьми сидели чиновники, подобные нашим «кувшинным рылам», и также изображали бурную деятельность. В порядке дани монгольской специфики учреждения, в кабинетах стояли подставки с тазиками и кувшинами с водой для омовения рук перед трапезой, но самих потомков Чингиз-хана в университете я не нашел.
В Хух-Хото можно оставлять велосипед на улице без боязни, что его уведут. Мне, кстати, непонятно, почему китайцы, объявив себя изобретателями компаса, пороха и бумаги, не сделали того же и с велосипедом, самолетом и телевизором. Когда я ехал на велике из Нью-Йорка во Флориду, то смотрелся белой вороной, и встречные владельцы машин глядели на меня, как на недочеловека, неудачника, у которого нет денег на покупку автомобиля. Здесь пока это не так, но прогресс не на стороне велосипедистов.
В университете я долго искал кафедру славянских языков, а когда наконец-то познакомился с ее руководителем, то обалдел от изумления. Лунг Во, тощенький и суетливый от встречи с таким неожиданным гостем, как я, вначале пытался говорить со мной на каком-то странном европейском языке, который я где-то слышал. Я уговорил его перейти на английский, но профессор Лунг Во заговорил  с таким акцентом, что я с трудом его понимал. Кроме славянской, заведовал он еще и кафедрой японистики, не зная ни одного славянского, ни японского языков. Насколько я понял, в Амстердаме он защитил диссертацию по культурным связям Голландии и Китая, вероятно, кроме родного мандаринского,  мог он даже изъясняться по-голландски. В общем, явно блефовал, но кто здесь, во Внутренней Монголии, мог его ущучить?  Вероятно, для университета было важнее иметь в послужном списке как можно более кафедр, а чему там учат, никого не заботило. Информации о русскоговорящих горожанах у него не оказалось, так что, сказав ему по-китайски до свидания – зайджиан, отправился домой, не солоно хлебавши.
Конечно же, для меня самое интересное в Китае - рынки. Здесь выявляется все трудолюбие и многовековая культура народа. Заехав туда купить семечек, я застрял надолго. Мясные ряды ломились от говядины, свинины, баранины, крольчатины, верблюжатины и какой-то иной животины. В птичьих рядах можно купить не только разделанных кур, гусей, уток, цесарок, но и приобрести товар живьем, что и делают многие хозяйки. Ну а рыбные ряды мне даже напомнили своим изобилием ночной оптовый рынок морепродуктов в Нью-Йорке, только здесь рыба и раки продавались живьем: карпы, сазаны, форель, щуки, налимы, угри, миноги. Страхолюдные раки и крабы продавались в сетках, опущенных в канистры с охлажденной водой, и норовили из них убежать. Впервые за многие месяцы увидел я в продаже молоко и кумыс, а также сыры, конечно же, не французско-голландской элегантности, но чрезвычайно вкусные и недорогие. Можно было попробовать и хмельной кумыс, называемый  здесь айраном, что я непременно и сделал, правда, несколько опасаясь впасть в очередное пьянство. А потом еще зерновые ряды с десятками сортов риса, полбы, сои, других бобовых, чай сотен сортов, розовые лепестки, неведомые специи. Отдельно были стенды с китайскими лечебными снадобьями и смесями для повышения потенции, ну, эти-то я обошел стороной, мне бы надо что-то для понижения, а то совсем измаялся в эротических снах. Ведь перед школьницами, чай, придется выступать и даже виду не показывать, что волнуют тебя ихние прелести созревающие.
Ну а насмотревшись изобилия, сам-то я купил полкило жареных семечек и поспешил к ужину, ведь теперь я считаюсь профессором, живущим на всем готовом, которому не надо больше беспокоиться о хлебе насущном. Правда, хлеба настоящего здесь я не видел, но булочки из рисовой муки ничем не хуже.
Полиэтиленовый мешочек с драгоценными семечками я приторочил к багажнику велосипеда и присоединился к очередной волне велосипедистов, возвращавшихся домой с работы. Крутя педали, я принялся мечтать – а что если найти себе здесь китаянку, жениться, построить фанзу, завести детей, принять гражданство и сделаться заправским китайцем. Ездить ежедневно на работу, выучить китайский язык, научиться есть палочками, смотреть вечерами телевизор, а лучше – секс, ежевечерне, а то в дороге я вообще забыл, как это делается. Но мечты мои прервали возгласы ехавших сзади велосипедистов, обернувшись, я обнаружил, что в образовавшуюся в мешке дырку высыпаются семечки, так что позади велосипеда образовался след, по которому можно было судить о моем искусстве держаться в ряду. Вначале закручинившись, я потом осознал, что господь меня спас от подсолнухового соблазна. Ведь на территории колледжа запрещалось не только пить и курить, но и лузгать семечки.
Нельзя сказать, что студентов и профессоров колледжа Брюс кормил столь же изобильно и разнообразно, как меня в первый день знакомства. Рыбных блюд не бывало вообще, мясо примешивалось в подобие кулебяк или котлет, а в основном это были вариации рисовых блюд с большим количеством жареных на луке овощей со специями. Вместо хлеба нас кормили подобием испеченных в печке беляшей, а еще на завтрак были вареные вкрутую яйца, но чаю почему-то никогда не подавали, заменяя его апельсинами. Честно признаться, еда уличных кафе мне нравилась больше.
Вот так и потянулись мои трудовые будни. В 7 часов на весь анклав раздавался звонок на побудку, в 7.30 школьники выходили на зарядку, а уже в 8 часов был завтрак, после которого начинались занятия. Так называемым профессорам на зарядку идти было не обязательно, у меня же утро начиналось с упражнений по системе хатха-йоги, потом 20 отжиманий от пола, душ и завтрак после всех. Я терпеть ненавижу питаться в коллективе, тем более палочками, правда, зная мою ущербность, повара всегда подавали мне специально запасенную ложку.
Занятия со школьниками были утомительными оттого, что нужно было пользоваться методическими руководствами и учебниками английского языка, написанными для китайцев. Понятное дело, иероглифов я не понимал, но это и не было нужно, для меня было главным научить школьников разговорному английскому. Но заковыка была в том, что программа требовала не этого, а изучения грамматики, пунктуации, орфографии и только в последнюю очередь разговорного языка. Эта система напоминала мне нашу советскую методику преподавания иностранных языков, при которой можно было научиться письменному переводу, но оказавшись в компании с иностранцем, чувствовать себя бессловесным существом.
Усердные школьники прекрасно справлялись с домашними заданиями перевода с китайского на английский язык. По крайней мере мне так казалось, ведь переводимого китайского текста прочесть я не мог. Когда же начиналась разговорная практика, школьники становились беспомощными значительно в большей мере, чем наши двоечники. Трудность состоит в специфике китайского языка, где одно и то же слово в зависимости от тональности его произношения имеет разные значения. Слово ma при высоком тоне это значит – мама, при повышении тона – немой, при повышено-пониженном тоне это значит – лошадь, а вот при понижении тона – матерщину.
Вот поэтому так трудно дается китайцам английский язык, а европейцам – китайский. Прогресс был бы возможен при наличии хороших руководств и соответствующих аудиоматериалов, которых в школе не было. После пяти уроков в день я оказывался измотанным даже не самой работой, а отсутствием слышимого прогресса в разговорной речи. Здесь нужна была индивидуальная работа с каждым школьником, но программа занятий этого не предусматривала. Я не могу похвастаться прекрасным английским произношением, наши грохочущие русские эр, ар, ор, всегда вызывали нарекания у моих учителей английского языка, но в китайском варианте они еще ужаснее.
В этом колледже занятия по другим предметам продолжались и после ужина, однако я мог распоряжаться своим временем, отбарабанив положенные пять уроков. Попытка общения с коллегой-негром потерпела фиаско. В свободное время он не расставался с наушниками, по которым слушал либо рэп, либо какую-то металлику. А еще у него внутри постоянно звучали какие-то еще свои мелодии, так что его взгляд был всегда отсутствующим, словно был он хронически под наркотой. Кроме того, он купил по дешевке электронную гитару и регулярно пытался подбирать на ней гаммы. Это был человек-оркестр, вернее – сумбур; еще он мог говорить об одежде и деньгах.
Китайские коллеги после занятий отправлялись по домам, так что мне оставалось смотреть телевизор, либо путаться в сетях Интернета. Заводить интрижку было опасно, так как я чувствовал постоянную слежку за собой, особенно когда отправлялся на велосипедные прогулки по городу. Да оно и не удивительно, ведь китайцы давно рассматривают русских противниками в завоевании Монголии.
А мне все чаще вспомнился Питер, брошенная на произвол судьбы и вялотекущая, но все-таки любовь, шашлыки на берегу Маркизовой лужи и субботние визиты к «Митькам». А еще ведь была идея-фикс выставки в Манеже с эпатажным и претенциозным названием: «Анатолий Шиманский как произведение искусства и ваятель». Ну какого хрена бессмысленно учу я этих китайцев английскому языку, если полно наших ребят, которые не в меньшей мере нуждаются в этом. Короче, уже через полторы недели такой зомбиозной жизни слабо подувший ветер странствий превратился в шторм, потом в ураган, а затем в торнадо. Я вновь хотел быть унесенным ветром туда – не знаю куда, и найти то – не знаю что.

МОНГОЛИЯ

Поскольку я не подписывал никаких договоров с колледжем, ее завуч Шерли со скрипом, но согласилась меня отпустить на все четыре стороны и даже заплатить за уроки. Правда, в данном случае направление было определенно в сторону Монголии. Позвонив в консульство Монголии, Шерли самолично отвезла меня на своей машине на встречу с консулом. Увидев мой паспорт, Батыр, как он себя назвал, широко улыбнулся, радостно обменялся рукопожатием и заговорил по-русски. Ведь он шесть лет проучился на факультете журналистики МГУ, а потом в Улан-Баторе работал с русскими коллегами. Здесь он три года, но до сих пор не может приспособиться к хамству китайских чиновников, их желанию рассматривать его страну частью Китая. Они хотят присоединить независимую Монголию к своей провинции Внутренняя Монголия. Задача в значительной степени облегчится после сдачи в эксплуатацию к 2007 году вновь строящейся железнодорожной магистрали между Хух-Хото и Улан-Батором.
Выдал мне Батыр самую дешевую, транзитную визу, и всего за 27 долларов. Красавицу с голографической эмблемой секретарша наклеила на мой поношенный паспорт и пожелала встретить новых друзей. На следующий день Шерли заплатила мне за все проработанные часы и сама отвезла на вокзал. Пару часов до отправления поезда я потратил на поиски наручных часов, супов и чая для дальнейшей дороги. Китай сейчас главный производитель не только мягких игрушек и фальшивых часов, но и высококачественных автомобилей, строительных машин, текстиля и продуктов питания, особенно чая. Уже сейчас в США большинство предметов ширпотреба носит ярлык made in China. Всего за пару долларов я приобрел прекрасную подделку под часы Casio, а вот зеленый чай был самый натуральный, из самых нежных листиков чайных кустов. Не зря ведь слово чай происходит от английского названия этой страны – China.
Купейный вагон поезда был ностальгически знаком: те же четыре лежанки, неудобный сортир и холодный тамбур, только пассажиры – монголы с китайским вкраплением. Конечно же, самым колоритным оказался Банди, необычайно высокий для монголов пятидесятилетний мужчина с короткой боксерской стрижкой ёжиком. Он был когда-то чемпионом Монголии по боксу, сейчас же тренировал сборную профессионалов страны. Банди прекрасно говорил по-русски, понимал английский язык, а вот китайского еще не освоил. Знала этот язык его дочь, которую он устроил учиться в Пекинском медицинском институте. Пробовал он сделать это и в Москве, но цены за обучение оказались в два раза выше китайских.
Еще с нами в купе оказалась пожилая монголка с длинным именем Насанжарган и огромным багажом, состоявшим из кухонных ножей, посуды и другого ресторанного оборудования. Она собиралась открывать кафе в Улан-Баторе, где трудно и дорого было купить все эти причиндалы. Раньше была учительницей русского языка и рисования, она самозабвенно любила природу своей страны, особенно в окрестностях озера Хангал, куда и пригласила меня приехать на пару дней.
Китайский народ был представлен худеньким человечком интеллигентного вида. После отправления поезда он пригласил к нам в купе соплеменника сыграть в подобие шахмат. Играли они и час, и два, и пять, бормоча что-то по-ихнему, и не обращая внимания на наши попытки прекратить затянувшийся турнир. Даже приказ проводника дать возможность соседям устроиться на ночлег подействовал на них хило. И только приход бригадира поезда, облаченного в униформу с погонами, заставил их удалиться в соседнее купе, где они продолжили шахматное сражение.
Инцидент поверг меня в грустные размышления о настойчивости и бесцеремонности наиболее ловких китайских предпринимателей в достижении цели. Целеустремленность, как особенность национального характера я наблюдал и в Нью-Йорке, инспектируя там китайские рестораны. Хозяева их ничем не брезговали, чтобы устроить свое заведение в самом доходном месте. В ход шли подкуп, шантаж, избиение и даже убийство конкурентов. Не так ли они будут действовать в Монголии и России, осваивая новые рынки и поля деятельности?
В пограничном городе Эренхот мы остановились капитально, надолго, насколько, – никто из поездной прислуги сказать не мог. Похоже, поезд здесь должны были переформировать, а наш вагон подцепят к поезду Пекин–Москва. Оставив вещи в купе, пошел бродить по малолюдному городишку с двумя гостиницами и центральной площадью, украшенной башней с часами. Мои спутники закупали чай, конфеты, алкогольные напитки, пиво и фрукты, всё это в Монголию импортируется, а цены  там в два раза дороже китайских.
Вместо семи мы простояли на границе все 12 часов. Вагон наш неоднократно куда-то перетаскивали, так что, возвращаясь из города, я каждый раз боялся, что поезд ушел без меня. По соседству стоял вагон на Пекин с иностранными туристами. Они  тоже мучились в ожидании своего поезда и проклинали себя, что не полетели самолетом.
Окончивший в Питере консерваторию композитор Сакко решил скоротать время за китайской водкой, ханжой. Не получив моей поддержки, он соблазнил нашего боксера, после чего они принялись распевать песни своей молодости: «Подмосковные вечера», «Катюшу», более современные из репертуара Аллы Пугачевой. Кстати говоря, эта дива упорно скрывает, что родилась не в 1949, а в 1943 году, и является дочерью циркового артиста Иосифа Абрамовича Бендицкого, а не директора по сбыту Талдомской обувной фабрики Бориса Пугачева.
В конце-то концов, нас прицепили к идущему в Россию поезду, и потянулись за окном безотрадные монгольские степи. Иногда мелькали белые юрты с загонами для скота и глинобитными домиками с припаркованными рядом джипами марки «Нива». Сакко с Банди уныло пили и пели по-русски, пытались и меня привлечь к мероприятию, но я забился на верхнюю полку, усиленно пытаясь заснуть.
На вокзале Улан-Батора толпа родственников встречала Банди, а родственникам Сакко пришлось забираться в вагон, чтобы извлечь композитора оттуда и опохмелить его айрэком, так здесь зовется кумыс. Банди решил отвезти меня к себе накормить обедом и пристроить в какую-нибудь гостиницу. Улицы столицы напомнили мне Россию столь же раздолбанным асфальтом и обшарпанными домами типа «хрущоб». Жил Банди в одном из них, занимая двухкомнатную квартиру, увешанную коврами и уставленную его спортивными трофеями. Кроме жены и дочери, в доме обитал еще и отец жены, страдавший паркинсонизмом. В замасленном халате он сидел на диване, уставившись слепыми глазами в экран телевизора.
Хозяйка подала тонко нарезанное копченое мясо, колбасу и подобие пельменей, Банди достал бутылку джина и все выпили за приезд. Потом хозяин достал видеокассету, и целый час семья смотрела хронику устройства его дочери в общежитии медицинского института. Прервал это увлекательное занятие приехавший за мной ученик и коллега Банди. Мы погрузились на его старенькую «копейку» и отправились на поиски ночлега в 15-м районе столицы, называемом еще Черемушками.
Застроенный типовыми домами советской постройки, район за последнее десятилетие потерял всех русских обитателей. В их квартиры заселились монголы из провинции, русского языка не разумевшие. Единственная гостиница района была занята, да и все равно она мне не подходила: с 20 долларами за сутки проживания. В конце концов, я попросил своих чичероне подбросить меня на железнодорожный вокзал, чтобы оставить там багаж и продолжить поиски жилья самому и налегке.
Привокзальная площадь представляла строительную площадку, где неспешно вкалывали пьяненькие монголы. Они укладывали асфальт, но чрезвычайно оригинальным способом. Дорожники заполняли ямы и колдобины шоссе щебенкой, которую брали с противоположной стороны дороги, где такая же щебенка была уже укатана и готова для заливки асфальтом.
Как следовало из таблички перед стройкой, программу помощи Монголии по улучшению инфраструктуры железных дорог Монголии финансировало японское правительство. Однако японских инженеров либо прорабов на стройке не просматривалось. Думаю, что они повесились или застрелились от отчаяния, глядючи на изобретательность и проворство местных строителей.
По причине строительного бедлама Банди высадил меня метров за двести до вокзала, потребовав 2000 тугриков за потраченный на мою транспортировку бензин. Сумма-то мизерная, но наслышанный о гостеприимстве монголов, я был прямо-таки шокирован скопидомством Банди. Правда, я привык во всех неприятных для меня поступках людей винить себя. Наверное, я сделал или сказал что-то неприятное для Банди, вот и получил по заслугам.
Оставив рюкзак в камере хранения, я отправился на рекогносцировку. Главная магистраль Улан-Батора – проспект Мира, по-местному Эйнхтайвану гудамз, ведет к центральной площади с бронзовым памятником, колоколом Мира. Так и не понял, с кем они хотят замириться, ведь со времен Чингисхана монголы особых войн не вели, если не считать сопротивление хронической экспансии Китая, временно приостановленной советской экспансией. Здесь же миниатюрный памятник Сухе-Батору, основателю компартии и первому президенту социалистической Монголии.
До начала осмотра я успел заглянуть на небольшой рынок возле вокзала, где кроме мяса, сыра и айрэка все товары были из США, Китая и России. Особо популярны наши «Беломор», «Прима» и пиво «Балтика», привозимые сюда «челноками». Но, конечно же, после изобильного Китая рынок в Улан-Баторе выглядит убого. А вот айрэк мне очень даже понравился: ударил в голову и по ногам. Я даже наполнил этим кумысом фляжку, из которой посасывал, фланируя по местному Бродвею.
После трезвенных стран Азии было непривычно видеть  на улице пьяных, их здесь даже было больше, чем в Питере. На монголов алкоголь действует сильнее, чем на русских, так что не редкость увидеть спящего на лавке или обочине дороги алкоголика.
Эра мобильных телефонов здесь еще не наступила, а роль телефонов-автоматов выполняют люди с переносными радиотелефонами, подобными тем, что пользуются домохозяйки. Моя попытка проверить электронную почту в национальной библиотеке оказалась безуспешной в связи с закрытием этого учреждения на хронический ремонт.
То же было и с главными музеями страны, но зато компенсаторной оказалась встреча с бедолагой Андрэ Мэдигом. Обходя стройплощадку, которую представляла собой центральная площадь, я услышал призывные крики. Оглянувшись, был вознагражден зрелищем долговязого парня, обряженного в дешевые джинсы типа турецких, заправленные в кирзовые солдатские сапоги. Голову с благородным гасконским носом обрамлял монгольский малахай, а французское произношение английской речи выдавало в незнакомце парижанина. Андрэ тоже не попал в музей и теперь решил познакомиться со мной, вернее, с носителем тросточки, которая неоднократно служила мне приманкой для знакомств.
Оказалось, что молодой француз уж более полугода живет в Улан-Баторе, преподавая английский язык в обычной общеобразовательной школе. Платят всего-то около 170 долларов в месяц, а только за квартиру ему приходится платить 100 долларов. Деньги на поездку в Монголию для изучения буддизма он взял взаймы у друга, но они закончились, а заработать здесь на преподавании иностранных языков он не мог.
Я выразил ему сомнение по поводу компетентности местных буддистов по сравнению с ламами Тибета или Непала, но предпочел не вякать. Ведь сейчас страны, бывшие раньше нашими союзниками, наводнены иностранными агентами. Наши противники всеми способами стараются изолировать от них Россию. Правда, Андрэ не очень был похож на агента, и даже наоборот, но помочь я ему ничем не мог.
Иностранцы попались мне также в кафе на проспекте Мира, где супружеская пара из Германии отдыхала по завершении велопутешествия из Иркутска в Улан-Батор. Они, кстати, восхищались дешевизной проживания здесь по сравнению с Россией. Примкнувший к нашей компании оператор немецкого телевидения тоже был счастлив обилием экзотики и колоритностью монгольских типажей.
В малонаселенной стране иностранцы все на виду. В главном универмаге столицы я был очарован нашими русскими барышнями, продававшими ювелирные изделия от республики Саха (я величал их «девушками от сохи»). Жизнью девицы довольны, якуты платят хорошо, по крайней мере, больше, чем в родном Улан-Удэ. Хозяев этой компании «Сахаювелир» я встречал на выставке в питерском Манеже. Они такие же якуты, как я патриарх Алексий II.
Главной привлекательностью универмага были монгольские меха и кожаные изделия. Меня хватило только на покупку портмоне с тисненной на нем монголкой с зурной. На других изделиях был изображен Чингисхан, ныне – товарный брэнд страны. Копаясь в кошельках, я непрерывно зыркал вокруг в поисках симпатичного личика, которые не часты в этой плосколицей стране. Носителем его оказалась Нургуль, киргизка, приехавшая на экологический конгресс. Оказалось, она кандидат наук и специалист по кризисным ситуациям, с этими знаниями ездила она по всему миру. Вот так, на халяву, за государственный счет, с проживанием в дорогих гостиницах, не чета мне, не знающему где сирую головку приложить.
Как правило, на такие конференции посылают наиболее политически подкованных и одновременно стреноженных чиновников от науки. Вряд ли Нургуль была исключением, но обаятельной была, несомненно. Ее раскосые черные глаза лучились и сверкали под пушистыми ресницами, смуглая кожа лица – без морщинок, столь характерных ее бальзаковскому возрасту.
Поскольку я тоже когда-то занимался экологией, мы быстро нашли общий язык и отправились в кафетерий. За чашкой отвратного растворимого кофе вспоминали любимую Киргизию, поговорили о музыке, а вот в литературных вкусах разошлись. Она ценила только признанную классику и считала дурным тоном читать Толкиена либо книги о Гарри Поттере, а у меня даже Акунин не вызывал отвращения. Так хотелось продолжить разговор и ночью, но мне негде было переночевать, а она жила в гостинице с коллегой по конференции. Так и разошлись две половинки разных душ.
Интуиция подсказала зайти в Дом дружбы народов, построенный в стиле Сталинского классицизма, с колоннами и портиком, где красовался герб социалистической МНР. Раньше это учреждение выполняло важную роль в контактах России и Монголии, чиновники заполняли кабинеты, работали кружки народного творчества, устраивались конференции и междусобойчики. Была Великая Эпоха, как писал Эдичка Лимонов. Теперь все эти функции выполняла Доржпалам Цогзолмаа, вице-президент Союза монгольских обществ дружбы при ассоциации делового сотрудничества «Монголия – Россия». Теснилась она в убогом кабинете на третьем этаже, второй кабинет ремонтировали. Две юные монголки зачем-то заклеивали обоями встроенные деревянные шкафы, словно пытались замаскировать спрятанные внутри драгоценности. Клей был казеиновым, так что через пару недель обои должны были отвалиться, обнажив первозданность фанеровки под дуб.
Я где-то читал, что монголы более всего на свете умеют и любят пасти скот и ездить верхом. Они от веков себя считают небесными наездниками, по земле предпочитают не ходить, а ездить. Оттого и обувь у них с загнутыми вверх носками, ходить неудобно, но засовывать в стремена – сподножно. Монголки, делавшие ремонт, как раз и носили подобную обувку, им очень не хватало лошадей.
Доржпалам посетовала, что нужда заставила для выживания Союза дружбы сдавать в аренду все помещения здания, кроме этих двух комнат. В городе русских и не осталось почти, нет помощи ни от государства, ни от русского посольства. Вот уж десять лет, как Россию мощно вытесняют из всех сфер деятельности страны, а торговлю отдали на откуп государственным и частным «челнокам».
Спустившись вниз, познакомился с вахтером здания, игравшим с приятелем в шахматы. Появилась идея провести ночь в тепле этого здания на прекрасном дерматиновом диване в вестибюле. Пурэвху в советские времена служил в ракетных войсках инженером-электронщиком, дружил с русскими офицерами-ракетчиками из воинской части, расквартированной в окрестностях города. В 1992 русские военные внезапно снялись с насиженного места и покинули страну. Батальон раннего оповещения, где служил Пурэвху, оказался не нужен, оповещать о нарушении воздушной границы было некого. Политики-националисты сменили в штабе профессиональных военных и планомерно стали разрушать армию страны. Военных отправили в отставку, оказался ненужным и он. Некоторое время Пурэвху торговал мясом, потом возил товары из России, но «новые монголы» быстро вытеснили военных с выгодных позиций. Шахматным соперником Пурэвху был тоже отставник, не нашедший места в этом мире. Был он мастером спорта по шахматам, а перебивался частными уроками по математике. Узнав о моем намерении посетить город Сухэ-Батор, он дал мне координаты Баттулга, своего ученика и кандидата в мастера по игре в шахматы.
Я распрекрасно переночевал в гардеробе бывшего дворца. Правда, ночь была несколько подпорчена страстными охами официантки и шофера, устроивших оргию в соседней комнате. Но к утру оба угомонились, я тоже. Побаловавшись пустым чайком, мы обменялись адресами. На прощание вахтер-благодетель написал в дневнике: «Очень интересный Вы человек А Шумянский. Был очень приятно с Вами потолковат. Желаю Вам самого наилучшего и самое главное – здоровье! Спасиба. С глубоким уважением, подполковник в отставке Ч. Пурэвху». Я ему пожелал того же.
До отправления поезда решил навестить Монумент дружбы на сопке Зайсан в нескольких километрах от центра города. Туда ходили туристские автобусы, но, считая себя не совсем туристом, доехал до его подножья на рейсовом автобусе. На кольце маршрута большинство пассажиров прихватили сумки с передачами и отправились по тропинке к обнесенной дощатым забором тюрьме. Как и у нас, по углам изгороди на деревянных вышках торчали попкти-охранники в форме наших вертухаев.
На сопку забирался овечьей тропинкой, петлявшей с противоположной стороны от парадного подъезда к Монументу. Часто я познаю мир вот так – с противоположной стороны, с изнанки. За спиной монумента, на склоне сопки, местные устроили «обо», святое место, нагромоздив камни и палки, с привязанными к ним цветными тряпочками-молитвами о благополучии посетителей. Тут же были навалены пустые бутылки из-под водки, колы и других напитков. Вряд ли сейчас это место посещает много русских людей, это уж местные старались. Увы, хамство – интернационально.
Монумент представлял собой ротонду с горевшим здесь когда-то вечным огнем в память о погибших русских и монгольских солдатах, сражавшимся  под Халхинголом с японскими захватчиками. Халявный газ, питавший огонь, кончился с уходом русских газовщиков. Трубы и бронзовые причиндалы памятника монголы растащили сами.
На площадке перед монументом стоял автобус, струилась вверх по тропинке группа иностранных туристов. Сидевший на парапете монгол в спортивных брюках и китайской ветровке встретил их горловым пением, этаким утробным, чревовещательным, когда не заешь, откуда звук исходит. Я-то думал, что этим только тувинцы занимаются, а оказывается, и монголы этим балуются. В малахай чревовещателя сыпались монеты и бумажки, а монгол уже нормальным голосом бормотал: «Thank you very much». Подошел он и ко мне, но я попросил его обучить меня горловому пению, естественно, за деньги. Мой чичероне отказался от дачи уроков, видать, побоялся конкуренции, а то я бы им напел.
Возвращался в город тем же самым автобусом и с теми же пассажирами, облегченными от продуктовых передач. Переехав реку Толу, высадился на привокзальной площади, купил в дорогу отвратного на вид, но вкуснейшего сыра, растворил в кружке с кипятком вермишель с запахом курицы, и повечерял перед дорогой в Сухэ-Батор.
Поезд был совсем нашенским, спутники мои говорили по-русски. Милейшая женщина Сайхануимэг ехала с сыном в гости к сестре. Она когда-то окончила железнодорожный институт в Ленинграде, а теперь работала заместителем начальника пограничной станции Замых-Удэ. Сын в школе немножко изучал немецкий язык, преподавателя английского не нашлось, а русский язык был почти под запретом, так что кроме родного монгольского языка других языков он не знал. Моя спутница посоветовала на постой устроиться в гостинице поездных бригад, начальник вокзала в Сухэ-Баторе был ее родственником.
Вообще, железнодорожники Монголии считаются привилегированной кастой, с высокой зарплатой, бесплатными поездками по стране и хорошей пенсией. К примеру, месячная зарплата ее была 200 тысяч тугриков (200 долларов), при средней зарплате по стране 50 тысяч.
По прибытии на станцию она дала мне домашний телефон начальника вокзала, и я остался в зале ожидания коротать время до начала рабочего дня. От нечего делать я принялся читать табличку на стене. Оказалось, вокзал построили советские строители треста № 1 в 1984 году. Сделали добротно, с хорошим расположением залов и служб. Умели, оказывается, наши ребята строить. И все это доброе забыто, коту под хвост, теперь монголы должны рассчитывать на китайцев или США, а мы оказались почти врагами, колонизаторами.               
Часов в шесть открылась билетная касса, первыми клиентами которой были парень и девушка, говорившие по-французски. Они добирались до Иркутска, оттуда им предстояло лететь до Парижа, но билетов не было. Мне и самому в ближайшее время надо было перебираться через границу, так что пришлось искать альтернативный вариант.
 Позвонив начальнику вокзала, получил «добро» на устройство в железнодорожной гостинице, в компании с девушкой-монголкой и ее парнем. Не откладывая дел в долгий ящик, позвонил от вахтерши инженеру Баттулга, телефон которого в Улан-Баторе дал мне мастер игры в шахматы. Инженер поведал, что железнодорожное ремесло свое бросил и теперь занимается строительным и мясным бизнесом.
Через час я уже разговаривал с громаднейшим монголом, приехавшем на нашу встречу в собственной «ауди» с шофером. Он спешил встретить стадо скота, вот уж неделю шедшее на мясокомбинат. Мобильник пастухов не работал, и моему спутнику нужно было лично убедиться, что вся скотина идет правильным путем на заклание. Стада не оказалось ни в предположенном, ни в каком другом месте дороги. Проплутав пару часов по сопкам, вернулись в город подкрепиться, и тут позвонили с мясокомбината, что вся скотина в разделке. По этому поводу Баттулга решил выпить с приятелями, при моем пассивном участии. У нас был широкий выбор: в центре Сухэ-Батора, на площади с гектар, сосредоточилось порядка пятнадцати кафе и ресторанов.
Собственный ресторан Баттулга носил весьма претенциозное и катастрофное название «Титаник», хотя море было в тысячах километров от нас. На обед подали самсу,  вариацию больших пельменей со специями – и еще два мясных блюда, которые я не осилил, а монголы справились с ними под водочку превосходно.
За обедом я рассказал хозяину о злоключениях французов и он сразу же решил им помочь. Приехав на вокзал, мы застали их в состоянии шока. Никто здесь не понимал ни по-английски, ни по-французски, русского они не знали, не говоря уж о монгольском. Баттулга предложил на своей машине отвезти парочку на пограничный пост с Россией, где они смогут пересесть на поезд до Иркутска. Мы все поехали туда: мне тоже вскоре предстояло перебираться в Россию. Баттулга со смехом отказался от предложенных французами денег, заявив, что в деньгах не нуждается. Ему было приятно оказать услугу гостям своей страны.
Вернувшись в город, он отправился на шахматный турнир, я же  прогулялся в полицейское управление, попросить нашивку для моей коллекции. Проходя мимо воинской части, я с удивлением узрел на посту солдатика в кирзачах и серой шинели. Такую униформу носили советские военные до перехода на современный стиль одежды. Вероятно, наши армейские вещевые склады были переданы монголам, донашивающим теперь советскую униформу.
В управлении полиции города на месте оказался лишь дежурный офицер Оргилболд Довчин, который был рад общению со мной. Я отметил, что компьютерное обеспечение полиции было на уровне отсутствия присутствия. Довчин даже усмехнулся при упоминании столь дорогого оборудования: даже единственная полицейская машина была в ремонте, так что наряд отправлялся на задание, оседлав велосипеды. Когда он узнал о моем желании получить полицейскую нашивку, то вначале извинился за отсутствие запасных. Потом озарился идеей, достал из ящика стола бритвочку и, споров нашивку с левого рукава своего кителя, вручил мне. То же самое сделал когда-то сержант Крис, когда я встретил его в горах штата Айдахо. Я рассказал эту историю Оргилболду, и тот попросил передать привет американскому коллеге.
По дороге на станцию я вознамерился искупаться в Селенге, но из-за кустарника и ежевичника на берегах подобраться к реке было невозможно. Лишь в одном месте, возле водокачки, виднелся песчаный участок берега. Пройдя через калитку, зашел в дежурку. Механик полностью был занят игрой на компьютере. На мониторе доблестные монголы Чингисхана уничтожали войско трусливых русских князей. Будучи командующим, механик, с чрезвычайно географическим именем Экватор, уже переправился через Днепр и ускоренным маршем двигался вглубь Европы. Увидев русского воочию, монгол удивился возможностям компьютера, но радостно, не виртуально протянул мне руку и удивительно хорошо заговорил по-русски. Экватор, узнав о моем маршруте, загорелся желанием ко мне присоединиться и хотя бы таким образом добраться до Европы. Только услышав о мороке получения заграничного паспорта и о необходимости какой-то суммы денег для начала, командарм Экватор приуныл и опять нырнул в виртуальную реальность своего войска.
Уничтожив Киев окончательно, он проводил меня до берега, где я поспешно разделся и нырнул в глинистые воды Селенги. Вода ошпарила холодом, но зарядила бодростью для пробежки в конторку водокачки. На берегу одеваться было очень неуютно из-за комаров, облепивших тело, несмотря на середину сентября и ночные заморозки. Экватор с гордостью заявил, что у них самое комариное место в Монголии. Так же в США мои хозяева-мормоны гордились закомаренностью своей деревни на берегу Медвежьего озера в штате Айдахо.
Поразило то, что мормоны добрались даже сюда и воздвигли невдалеке от комариного озерного берега свой храм, самое импозантное и безлюдное здание города. Мормоны охватили миссионерской деятельностью весь мир. У нас в Питере существуют два их храма. Здешний храм является форпостом наступления этой религии в Монголии. Каждый молодой мормон, окончив школу, должен отправиться на год миссионером в намеченную заранее священником страну. Перед этим он изучает ее язык и культуру, так что прибывает во всеоружии.
Этих миссионеров легко отличить в толпе, ходят они всегда парами, аккуратно одетые, при галстуках и с рюкзаками за плечами. На лацкане костюма прицеплена табличка с именем на языке страны назначения. Я ничего против них не имею, у меня даже осталось в США много друзей, принадлежащих этой секте, но агрессивность в распространении своих убеждений меня в них раздражает. Следует добавить, что принадлежащие секте прихожане обязаны ежемесячно отчислять в фонд этой секты или церкви, как она себя называет, 10% от дохода, так что неудивительна эта миссионерская активность.
На следующее утро я отправился в мэрию города, чтобы договориться с ее руководством о создании огородного чучела. Мне сразу же повезло встретить молодого и энергичного помощника мэра по общим вопросам. Был Жаргала при галстуке, не курил и не пил, пообещал устроить встречу с губернатором, а пока рассказал о жизни города. Официальная безработица здесь 53%, на самом деле еще выше, но преступности и наркомании не наблюдается, благодаря эффективности работы полиции. Я сам был свидетелем, как полицейские палками разгоняли пьяных мужиков.
Вся деятельность города сосредоточена возле рынка и двух гастрономов. В гастрономе «Россия» можно з;дорого купить пиво «Балтика» в литровых полиэтиленовых бутылках, а также всевозможные сигареты. Цены на мясо здесь близки к питерским, только кедровые орешки дешевле.
Губернатор аймака Селенге приветствовал меня в скромном кабинете, на стене которого висел не портрет нынешнего президента страны, а «портрет» Чингисхана. Было Нямсурену лет пятьдесят с небольшим, одет по-спортивному: в свитере, джинсах и легких туфлях. Легкая седина лишь коснулась его черных волос, рукопожатие было твёрдым, жест благожелательным, а русский язык – с московским акцентом.
Он часто бывает в России, считая, что только от нее можно получить реальную помощь в ликвидации последствий монгольской «перестройки». Залогом этого является обучение школьников русскому языку, поэтому и попросил он меня прочесть лекцию в школе с углубленным изучением этого языка. А еще – встретиться с учениками интерната для детей, родители которых не могут своих детей прокормить. Как и в России, безработные монголы от безысходности жизни много пьют, пособие по безработице здесь не выплачивают, и люди элементарно голодают. Есть надежда на развитие  туризма, но не хватает денег строить гостиницы.
Как обстоят дела с гостиницами – проверил на собственном опыте. По распоряжению губернатора меня поместили в гостиницу налогового управления аймака. Она была обновлена евроремонтом, в пяти номерах были роскошные кресла, кровати, цветные телевизоры с дистанционным управлением. Не было проблем и с горячей водой в ванных, по сравнению с предыдущей гостиницей железнодорожников, эта была «Хилтоном», «Редженси», даже «Уолдорф-Асторией». Ведь при такой безработице и налогом облагать некого, а такие бизнесмены, как мой знакомый наверняка, купили налоговиков с потрохами. Чиновникам в любой стране живется вольготно.
После обеда мы отправились во вторую школу с усиленным изучением русского языка. Пока Жаргала договаривался об установке и наряде огородного пугала, я рассказывал ребятам о разных странах. Понимали и воспринимали все великолепно, ведь телевизионные программы здесь русские. Интернатовские ребятишки были тоже любопытными, задавали массу вопросов и не хотели расходиться по домам, где их не ждало ничего хорошего. Потом все собрались перед палисадником, где я воздвиг своего  очередного чудо-юдика с монгольскими чертами. Вначале я хотел именовать его Чингисханом, но потом уразумел, что оскорблю чувства хозяев к  великому предку. Пришлось назвать его типически – арат, то бишь, всадник, правда, без лошади, но с головой в малахае. Конечно же, для детей это был праздник, их снимало местное телевидение, правда, любительской камерой, но на экране все себя узнали.
Я еще раз сходил на вокзал, узнать о билетах на поезд, коих опять не оказалось. Ну, и слава Богу – поеду по шоссе на Кяхту. На запасных путях одиноко стоял вагон с туристами на Пекин, ожидая быть прицепленным к поезду из Москвы. И ведь такое происходит ежедневно, многочасово. Туристы были бы счастливы  погулять по городу и окрестностям, но их держит на месте неизвестность времени отправления. О чем же думают местные власти, неужто не могут они договориться с железнодорожниками о точном времени отбытия? Ведь живые деньги городу с туристов пропадают.
Вагон заполняли австралийцы, англичане, немцы, даже сербы, и парочка россиян. Валера жил в Москве и торговал бензином. В 50 лет у него не было передних зубов, видок затрапезный, похуже, чем у меня в дороге. Я в шутку спросил, не сподобился ли он найти подходящую спутницу иностранного происхождения. Ошарашивающим был его ответ: «Я свое отгулял, а бабы мне уже не нужны, внуков надо воспитывать», - и укоризненно на меня посмотрел. Хрыч этот старый был моложе меня на 12 лет. Нет, я свое еще не отгулял.
Переспав на мягкой налоговской кровати, я принял душ и спустился вниз, купить что-то к завтраку. Стены вестибюля и кабинетов администрации были увешаны американскими пейзажами. Ну откуда же эта зараза взялась, какая корпорация подрядилась украшать посещенные мной административные здания американскими поделками? И ведь это не с кондачка, кто-то за этим стоит, пропагандируя американский образ жизни. Подспудно, на уровне 25-го кадра.
Батулгат не смог сам довезти меня до границы, распорядившись это сделать своему шоферу. На прощание написал в дневнике: «Дорогой Анатолий! Приятно было с тобой познакомиться, и я рад этому. Как коренной железнодорожник, окончивший институт в Ленинграде, я желаю, пусть тебе будет всегда горит (справа, впереди) зеленый свет. И где бы ты ни был, помни, что есть на земле такой уголок – Монголия, Селенгинский аймак и г. Сухэ-Батор. Сандуин Баттулга, мастер спорта по шахматам, бизнесмен».

ЗАБАЙКАЛЬЕ

По прямой и ровной дороге, узкой, но в приличном состоянии, мы за полчаса доехали до пограничного перехода в Кяхту. Сгрузив меня, шофер отправился на местный рынок, подешевле прикупить русских товаров, а я пошел в банк менять тугрики на рубли. Поджидавшие одиноких путников шоферы за 150 рублей готовы были подвезти желающих оставшийся до границы километр пути. Естественно, я отказался, несмотря на все их заверения, что пешеходов через границу не пропускают. Монгольские пограничники тоже вначале хотели насильно меня загрузить в проходящий транспорт, но, увидев визы множества стран, границы которых я пересек пешедралом, дали отмашку. Содержимым моего рюкзака никто не интересовался, а вот тросточка с набалдашником в форме собачки и компасом под ее брюхом всех приводила в поросячий восторг. Особенно пограничников забавляло, что после нажатия на письку собачка показывала язычок.
Первый погранпост русских со скрипом, но пропустил меня пешего, но на втором проверяющим оказалась женщина, с которой спорить оказалось бесполезным. Она насильно заставила меня влезть в кабину монгольской легковушки, и вот так насильно я въехал в Россию.
Оказавшись на родной земле, я с ужасом осознал, что тросточку-то оставил на той стороне границы. Сам туда попасть без визы уже не мог, но внезапная помощь явилась в форме кортежа машин, в котором председатель народного хурала Бурятии ехал в Улан-Батор на Всемирную встречу монголов. Дорогу кортежу расчищал на своем джипе заместитель главы администрации района, который договаривался с пограничниками о бездосмотровом пропуске кортежа. Узнав о моей беде, Виктор Владимирович Шишов согласился помочь и привезти мое сокровище на обратном пути. Проводив начальство на другую сторону границы, он через полчаса вернулся с тросточкой и даже согласился довезти меня до центра Кяхты.
Гостиницы в городе не было, но благодетель посоветовал зайти в краеведческий музей, где могли оказаться свободные помещения для гостей города. Директрисы музея, Елены Бадмажановны, на месте не оказалось, но экскурсию для меня обеспечила другая Лена. Всего неделю назад город отметил 275 лет со своего основания. Кяхта – пырей по-монгольски: действительно, здесь до основания города рос лишь пырей. Основали город для торговли с Китаем, сбывать меха и соль, а в Россию и дальше в Европу ввозили, в основном, чай, но также и шелк, и фарфор, и другие предметы роскоши. А еще купцы богатели на импорте из Китая ревеня, главного слабительного в аптеках Европы XIX века.
Здесь жили богатейшие купцы России, строили церкви, развивали промышленность. Купец Сабашников вырастил в Кяхте сыновей, основавших позже в столице знаменитое издательство своего имени. Отсюда же начинались экспедиции наших знаменитых географов и ученых П. Л. Шиллинга, Н. Я. Бичурина, Т. Н. Потанина, Г. Е. Грум-Гржмайло, Н. М. Пржевальского, П. К. Козлова, Ю. Д. Талько-Грынцевича. Посещали этот город  также В. А. Обручев, В. В. Бианки, И. А. Ефремов и А. А. Формозов. Портреты всех великих моих предшественников бережно охранялись в этом великолепном музее, открытом еще в царские времена. На пике процветания города в середине XIX веке градоначальником здесь был А. И. Деспот-Зенкович, бывший ссыльный, потом сотрудник генерал-губернатора Сибири Н. Н. Муравьева-Амурского, портрет которого висит на почетном месте в музее. Генерал Муравьев получил от царя добавление к своей фамилии – Амурского, за превосходные действия по проведению выгодной для России границы с Китаем по реке Амур.
Свою фамилию Деспот получил от предков, удельных князей Сербии. В первоначальном значении Деспот – это почетный титул, который в Византии давали близким родственникам императора. Так вот этот Деспот-Зенкович был самым любимым и деятельным градоначальником, а также основателем первой газеты «Кяхтинский листок». Его опыт был позднее востребован на должности Тобольского губернатора.
Город населяли исключительно русские поселенцы, а торговые партнеры-китайцы жили по ту сторону границы в специально построенном поселке, куда поступали товары со всего Китая. Правительство Поднебесной Империи специальной инструкцией приказало своим купцам изучать русский язык, но русских купцов своему языку не учить. Чтобы ликвидировать этот дисбаланс, в 1831 году китаевед, переводчик МИДа России, член-корреспондент Императорской Академии наук Никита Яковлевич Бичурин (в монашестве Иакинф) основал в Кяхте училище по изучению китайского языка.
Внесли свою просветительскую лепту и декабристы. Один из них, М. А. Бестужев, приехавший в город после нескольких лет отсутствия, писал: «Еду и не верю своим глазам. Где же тот песок, вечно присущий Кяхте, в котором тонули прежде и конные, и пешие?» Город был замощен, построены были Троицкий и Вознесенский соборы, открыты многочисленные лавки и кабаки, работали клубы и даже театр.
Процветание города закончилось с открытием в 1885 году Суэцкого канала, по которому все товары из Китая на кораблях стало доставлять в Европу дешевле, чем сухопутным путем через Кяхту. В России роль Кяхты перешла Одессе, куда на кораблях доставляли чай и другие товары с Востока, деньги потекли в руки местных негоциантов. Окончательно добила Кяхту постройка Транссибирской железнодорожной магистрали, прошедшей значительно севернее города.
Выйдя из музея прогуляться и купить провианта, я восхитился старинным соседним домом с резными наличниками, на стене которого висела табличка: «Здесь жил Д. П. Давыдов, писатель и педагог, автор слов песни: «Славное море, священный Байкал». Оказывается, был он преподавателем гимназии, в которой находится сейчас музей. Валерий Константинович Альков, мэр города, недавно отпраздновавшего юбилей, не мог похвастаться успехами своей администрации. Как и Петербург к 300-летию, город лишь подчистил центральную улицу, покрасил памятник Ленину и здание мэрии. Сто лет назад жизнь здесь была богаче и интереснее. Промышленности здесь нет, деньги в бюджет города поступают от федерального правительства и благодаря деятельности расквартированных здесь воинских частей. В одну из них я решил заглянуть, предварительно позвонив в штаб.
Замполит М. Коброн выделил мне сопровождающего, чтобы проехать на погранзаставу «Кяхта», охраняющую границу с Монголией. Осмотр казарм, кухни, бани и других подсобных помещений заставы произвел на меня очень приятное впечатление. В столовой на обед были щи со свининой и котлеты с макаронами. При заставе содержали свинарник, обеспечивающий мясом солдат и семьи офицеров, выращивали картошку, капусту, лук и другие овощи. О порядке и санитарии части можно судить по состоянию сортиров, здесь они были с нормальными унитазами, а не подобием курятников, которые я видел у пограничников-миротворцев на границе Абхазии и Грузии.
Кстати говоря, сопровождающий меня лейтенант Андрей был невысокого мнения о контрактниках-федералах, прошедших школу войны в Чечне. Они отравлены кровью и большими деньгами. Оказавшись на мирном пограничье, эти солдаты не хотят и не могут нести нормальную службу и подчиняться командирам. Губит их алкоголь и пристрастие к наркотикам,  приходится от них избавляться, чтобы не заражали анархизмом нормальных офицеров и солдат. То же самое происходило с офицерами США, воевавшими во Вьетнаме.
Сам Андрей имеет денежное довольствие эквивалентное 200 долларов в месяц, это в 20 раз меньше американского. Жена не работает, квартирка маленькая, но в запас уходить он не собирается, ведь это его призвание – охранять границу России, отец и дед тоже были пограничниками. Он надеется, что как и в армии, дела в стране постепенно поправятся, если ею будут управлять честные и умные люди. А еще у него есть рецепт спасения родины посредством отказа от христианства и возвращения к нашим исконным, славянским богам. Этот разговор напомнил мне строки Федора Ивановича Тютчева:
Умом Россию не понять,
Аршином общим не измерить;
У ней особенная стать –
В Россию можно только верить.
Красивые, но бессмысленные строки, отравившие умы многих поколений нашей интеллигенции. Интересно, значит, Францию, Англию или Таиланд понять можно, а вот Россию – ни в какую. На самом деле, поэт перевел с французского на русский язык фразу литератора Либертена.
А проведший 17 лет в эмиграции Ленин хотел понимать Россию? Да нет же,- у него была в голове теория, как подтолкнуть русский народ забрать чужую собственность. Зато хорошо нас понимали немцы, пославшие этого выродка на позор и разорение России халявщиками и дезертирами. Мы до сих пор на халяву падки, стоит лишь сходить на Апраксин двор, чтобы посмотреть как легко народишко наш колбасится и колется на примитивном лохотроне.
Наши чиновники-грабители тоже не понимают и не хотят понять свой народ, но наверняка теоретически любят и верят в Россию, что не мешает им ее разграблять. Кажется, Игорь Губерман так прокомментировал строки Тютчева:
Пора бы нам, е…а мать,
Умом Россию понимать.
Вот и я пытаюсь ее понимать, встретившись в клубе с солдатиками заставы. Их согнали сюда на мою лекцию о странах, людях и обычаях. Для многих из них это - возможность подремать, большинство никогда не выезжали из пределов своей деревни, либо города, а уж о загранице и мыслей не было. Наоборот, их поставили защищать свою границу и не позволять соотечественникам покидать ее пределы. Вопрос единственного солдата из сотенной аудитории: «Как получить визу в Монголию?». Да легко - это тебе не Шенгенская виза.
В музее, наконец-то, появилась директриса Елена Бадмажановна, очень симпатичная буряточка, да еще и умненькая. Пришлось отметить, что и до музеев докатилась кампания национализации кадров. В данном случае ничего плохого, хуже, что по национальному признаку стараются допускать здесь к научным исследованиям. Сергей Мамлеев, археолог из Питера, работающий на раскопках цивилизации хунни (хуннской или гуннской) более 20 лет, все больше встречает препон со стороны бурятских археологов, не имеющих должной квалификации для ведения раскопок. По поводу коллекции в музее оружия хунни, Сергей высказался критически: большинство экспонатов в ней – более позднего происхождения.
Местные гунны правили только в этом регионе, хотя и умудрились создать исключительно развитую цивилизацию. Это был тупиковый путь развития, такая же судьба ждет и русскую цивилизацию, ее конец не за горами. Главными игроками будущего развития человечества будут две древнейшие цивилизации: иудейская и китайская.
На нынешнем этапе развития человечества так называемая иудо-христианская цивилизация, во главе с США, является производной от иудейской, которая и управляет ее финансами на глобальном уровне. Глобализация – уже факт, а Россия лишь досадная помеха в этом развитии. Китай же является главным игроком в этой партии, его не так просто нейтрализовать, как ослабленную Россию.
Директриса Елена Бадмажановна с удовольствием показала мне уютный дворик с садом и огородом, где выращиваются овощи для нужд сотрудников. Там же, под навесом, ховался сделанный из железобетона грустный памятник Ленину. Всего-то 70 лет существовала империя, созданная его трудами. Тупиковым оказался этот вариант развития, а ведь сколько кровушки пролили!
Директриса предложила съездить в деревню Усть-Кяхта, чтобы найти директора школы и устроить туда учителем своего аспиранта-бурята: Батуру грозил осенний призыв в армию, но сельским учителям делали исключение. Полузаброшенная деревенька устроилась на берегу мутной Селенги; несколько баркасов на причале, а рыбаков не видать.
Уже вечереет, и жители закрывают на ночь ставни, здесь, как и в самой Кяхте, регулярен ритуал закрывания и открывания ставень, хотя вряд ли обитатели домов отдают себе отчет, зачем они это делают. Наверное, ставни имело смысл закрывать, когда еще не было стекол, а на окна натягивались бычьи пузыри, либо вставлялась слюда. Нужны они были во время нашествия татаро-печенегов либо гражданских войн, но делать это сейчас бессмысленно - война с Китаем пока не предвидится.
Директрису школы мы нашли на околице, она сражалась с бычком, но приостановилась для переговоров. Учителей в школе не хватало, так что не было проблем с оформлением на работу, только жилья подходящего не было. Батур и не собирался жить в деревне, предпочитая ездить на работу автобусом, так что все сходилось, и российская армия лишалась еще одного активного штыка.
Ночевал я в доме, где в 1921 году заседало первое монгольское правительство, именно здесь Сухэ-Батор подписал документ об организации компартии Монголии. Неудивительно, что 70 лет мы считали эту страну частью СССР. Неужто никто не ответит за развал великой державы и превращение ее друзей во врагов! Неужто нынешние властители не очнутся и не попытаются вернуть Монголию в русло своего влияния! Да где уж им, если даже Бурятия превращается в независимое государство, где русские – люди второго сорта.
Особых дел у меня в Кяхте не оставалось, разве только еще раз обсудить с директрисой музея содержание будущей экспозиции о моих путешествиях по миру. Только не готов я еще под музейное стекло помещаться, подожду чуток.
До Улан-Удэ я решил добираться на такси, в компании еще трех пассажиров, билет на автобус тоже бы стоил 120 рублей. За окном мелькали такие же необработанные, осиротевшие без человеческих рук поля, которые я наблюдал в Европейской части России. Никакой Чингисхан не мог натворить за два столетия своего монгольского ига столько разорения, сколь за десять лет натворили демократы. Будь они прокляты, эти новые хозяева России, превратившие ее в сырьевой придаток Запада.
Только на подъезде к Улан-Удэ появились поля с крепенькими кочанами капусты. Шофер тормознул возле сторожки, чтобы купить несколько кочанов для квашения. Заодно рассказал, что несколько лет назад группа китайцев арендовала у разорившегося совхоза пустующую землю под выращивание овощей. Вначале значительную часть урожая разворовывали проезжие автомобилисты. Китайцы поставили забор и хорошую охрану, и теперь любители капусты вынуждены за нее платить. Других полей с овощами вдоль дороги я не видел. В этом году было холодное, дождливое лето, картошки не уродилось, так что сейчас ведро её стоит 90 рублей. Цена для этих мест умопомрачительная, дороже, чем в США, где зарплата в десять раз выше.
Шофер высадил меня на центральной площади Советов, а сам отправился за морковью. Главной достопримечательностью столицы Бурятии является установленная на площади бронзовая голова Ленина. Метра три в диаметре и на гранитном постаменте. Местные жители уверяют, что она попала в книгу рекордов Гиннеса по разряду курьезов. Вряд ли думали скульпторы Г. и Ю. Нерода, вкупе с архитекторами А. Душкиным и П. Зильберманом, что прославятся таким образом.
Водитель посоветовал обратиться по поводу ночевки к заместителю мэра по общим вопросам Михаилу Алексеевичу Яну, к нему я и вломился с просьбой. Это был человек невысокого роста, в глазах которого горело беспокойство то ли за счастье народное, то ли за свое место. Ведь мэр города Геннадий Айдаев объявил Улан-Удэ центром бурятской культуры, и планомерно убирает руководящих работников не табельной национальности. Помощник мэра спешил на совещание и ничего не мог мне предложить, но я не растерялся и отправился в пресс-центр мэрии. Иван Зубенко, главный редактор «Городской Газеты», заверил, что Ян никогда ничего не сделает без разрешения мэра, поэтому проще переночевать в его, Ванином, доме. Он отвез меня к себе в дом, где жил с милейшей женой и двумя детьми, которые махали ему из окна при нашем приближении. Этот человек, прошедший войны в Афганистане и Сербии наконец-то нашел пристанище в этом деревянном домишке, где его всегда ждали. Меня же никто нигде не ждет. С этой мыслью я и заснул.
С утра я отправился на встречу с начальницей гороно, которая должна была дать распоряжение о моей лекции в одной из школ города. Сделать это оказалось не просто, - с утра все руководители отправились на планерку, где заседали более часа. За это время я успел узнать, что нынешняя территория Бурятии принадлежала Китаю, но в 1645 году сотник Иван Похабов проник в устье реки Уды, где и был построен острог. В 1666 году этот острог, названный Селенгинским, был приписан к Енисейскому воеводству, а в 1689 году построили крепость Удинскую. Только в 1730 году эта крепость стала городом Верхнеудинском, который в 1921 году сделался на короткое время столицей Дальневосточной Республики.
С 1921 по 1927 год председателем горсовета здесь был Михей Николаевич Ербанов, одна из центральных улиц названа в его честь. Представляю, каково ему лежать в гробу, зная, что местные юмористы регулярно зачеркивают букву «р» на табличках с названием его улицы.
Названный в 1934 году Улан-Удэ, тем не менее, город всегда был российским. Сейчас же русские здесь стали второсортными, так что я не удивлюсь, если скоро голову Ленина заменят каким-нибудь причандалом Чингисхана. Тем более что слово уд и по-древнерусски, и по-монгольски значит – мужской половой орган.
Наконец-то из кабинета мэра вывалилась толпа чиновников и отправилась в буфет перекусить по ценам, значительно ниже городских. А ведь рядом громоздится здание народного хурала, где чиновников в несколько раз больше. Я окажусь недалек от истины, если выскажу убеждение, что в этой республике чиновников больше, чем работников. Площадь Славы обрамляли импозантные здания с мощной колоннадой, напоминавшие по архитектуре строения Сената и Синода в Санкт-Петербурге. Отрезанная по кадык голова Ленина посредине площади производила впечатление сюрреалистическое. Думалось, а какого же размера должны быть другие органы вождя?! Все-таки советская эпоха оставила после себя много замечательных курьезов.
Старенькая бурятка, начальница образования города, отвезла меня в элитную лингвистическую гимназию с усиленным изучением английского языка. Директриса школы Антонида Агбановна Мункуева своей статью и поведением напомнила мне императрицу Цыси, правительницу Китая с 1856 по 1908 год.
Антонида только что вернулась из Москвы, где выбивала фонды для своей гимназии. Этнический состав учащихся полностью бурятский, учатся здесь преимущественно дети чиновников и крупных бизнесменов. А русские, как мне объяснила завуч, не очень беспокоятся об образовании своих детей. Пой, ласточка, пой…
Меня восхитила аудитория детей, собравшихся на лекцию, среди которых я не увидел ни одной славянской мордашки. Они внимательно слушали и понимали мои россказни по-английски, задавали много вопросов и чувствовали себя раскованно, не как солдатики на погранзаставе в Кяхте. С энтузиазмом они встретили также идею постройки огородного чучела перед входом в школу. Сама Антонида принялась расписывать найденный на складе чайник, превращая его в голову симпатичного бурятенка, завуч принесла из дома национальный костюм, принадлежащий фольклорному ансамблю.
Правда, увидев наши намерения украсить голову перевернутым чайником, она яростно этому воспротивилась, оказывается, перевернутый чайник – это к несчастью. Я же этих чайников-чучел полно наставил по дороге сюда, наверное, поэтому и не ахти как удачно совершается моя экспедиция. Решили нарисовать на пенопласте симпатичную женскую головку, а туловище декорировать расшитым бисером платьем с жилеткой. Моя идея дать ей в руку удилище и назвать Улан-Удочкой была отвергнута. Чучело назвали Эжымни, что означало Мать-Родину. В самых своих неуемных мечтах не планировал я создавать символ какой-нибудь страны, а здесь вот заставили.
Местное телевидение осветило это историческое событие в программе новостей, хотя своим появлением на экране я обязан своему благодетелю Ване. В городе между мэрией и республиканским руководством идет борьба по переделу средств массовой информации, в которой Ваня вынужден принимать живейшее участие. Жесткое правило: кто не с нами – тот против нас, здесь реализуется в тех или иных публикациях на злобу дня. Журналистка Оля по сему поводу написала в моем журнале: «Человеку Мира от маленького человечка из Бурятии. Слава Богу, хоть кто-то освободился от мышиной возни! Преклоняюсь перед вами. Такие, как вы, делают жизнь прекраснее, приезжайте еще!!!»
Директриса Антонида предложила мне съездить на Байкал, куда с продуктами отправлялась повариха базы отдыха гимназии. Ничего лучшего нельзя было для меня придумать, ведь это было по дороге на запад, и я всю жизнь мечтал искупаться в самом красивом и большом озере планеты. На машине Вани я срочно смотался домой, чтобы забрать рюкзак. Вел машину шофер, крутя баранку рукой без трех пальцев. Недавно на него напали местные пацаны с намерением угнать машину и продать на запчасти. В одном из нападавших, который набросил удавку на шею, шофер узнал сына соседа. Оказавшаяся под рукой монтировка спасла шоферу жизнь: он разогнал ею стаю этих молодых шакалов, но пальцев и здоровья лишился. Пацанов ждал суд, а их родители проклинали шофера за возбуждение дела. Самое страшное, что городу эти русские пацаны не нужны, безработица здесь достигает 60%, хотя официальные цифры - 15%.
Вальяжная повариха с роскошным отчеством – Алексеевна  раздраженно ждала меня в машине перед входом в школу. Багажник был набит продуктами, которые невозможно купить в ближайшей от лагеря деревне. А еще прихватила она с собой Васятку, муженька своего непутевого, хмельненького чуток. Вез нас Сережа, мужик обстоятельный и хозяйственный. Живет он в деревне, корову держит, только этим летом не только картошка, но и трава не выросла, пришлось осоку на болотине косить и прикупать сено по ту сторону Байкала. Выслушивая его сетования, я все-таки не мог забыть бескрайние грядки капусты на полях китайцев, крупной, налитой - суровое лето им не указ.
Не успели выехать из города, как Васятка уже просил притормозить возле гастронома, купить пару бутылок водки. Алексеевна укоризненно поворчала, но рюмочку приняла - на посошок. По второй они приняли на перевале, там выпить нужно обязательно и монетку бросить в ручей, чтобы вернуться обратно. Но на сей раз мои спутники ничего не бросили, зная, что монетки подберут поджидающие своей очереди бомжи.
По дороге Алексеевна рассказала, что два ее сына сейчас владеют в Улан-Удэ сетью ресторанов. Началось все с того, что дома она наладила изготовление чебуреков. В старых деньгах себестоимость одного чебурека была 100 рублей, продавали по 1200 рублей. Такой неслыханный на Западе профит позволил семье всего за год накопить деньги на открытие первого ресторана. Дальше  было легче.
Казалось бы, все шло хорошо, но запил горькую ее брат, а у самой Алексеевны нашли арахноз мозга, со страшными болями, которые притихают от выпитой рюмочки. Она пошла в церковь на исповедь, где батюшка посоветовал ей приютить дочь пропойных родителей. Алексеевна обучила ее своему поварскому делу, а потом устроила к себе на работу. Сейчас она везла Светке купленные по дешевке сапоги, она теперь поварихе вместо дочки.
На подъезде к переправе красуется недо-мост через Селенгу: остается уложить лишь два пролета, но денег на достройку нет. Сергей рассказал, что его строят уже 25 лет, менялись за это время подрядчики и заказчики, исчезали как под воду миллионы государственных рублей и выделяли  новые миллионы. Такое у людей впечатление, что в завершении строительства моста не заинтересовано именно начальство, мост ему – курица, несущая золотые яйца. Достройка его курицу убьет. В общем, и здесь сволота правит бал.
Паром здесь работает более ста лет, ежедневно, с 8 утра до 9 вечера, всегда полон, и с каждым годом все нужнее этот заговоренный мост. Нам удалось подъехать к переправе за час до ее закрытия. За каждую машину берут 100 – 150 рублей, в зависимости от количества автомобильных осей и груза. Почему-то при этом вспомнилось описание переправы в книге Аксакова «Детство Багрова-внука». Прошелестело с тех пор полтора века, но все так же пересекают наши реки паромы, только поставили на них бензиновые двигатели. Туда без очереди пропускают автобусы с детьми и покойниками, - наиболее спешащими и совсем не спешащими пассажирами, прекрасно-страшное соседство.
Проезжали заброшенные богом и людьми деревни, заброшенные их поля, фермы, мастерские, дома культуры, сельсоветы. По улицам, шатаясь, бродили тени людей, они не были нужны даже себе. Сергей сказал, что местные жители пухнут от голода, единственный источник их существования – это мизерные пенсии стариков. Ну, а чтобы не помереть с голоду при бескормице и заняться разведением кроликов, так до этого сельчане как-то не додумываются. Ладно – заткнись, Анатолий, печальник земли Русской, сам бы попробовал что-то сделать, а то «чужую беду – руками разведу».
В лагерь прибыли в темноте, дети уже спали, но поварихи ждали нас за накрытым столом. Шофер Серега достал припасенный спирт, и началась гулянка. Ведь у поварих других развлечений здесь не было, бурятские дети считали их людьми второго сорта. Обильная пища при отсутствии телевизора и мужиков доводили их до истерического состояния, выпивка хоть на время приносила облегчение. Единственным утешением был Серега, два раза в месяц приезжавший сюда с выпивкой и шоколадками. Только делить его было им сложно, да еще зная, что жену и детей он никогда не бросит.
Мне отвели отдельную комнату с уже забытой панцирной сеткой, на которой спишь с головой и ногами наверху, а задницей проваливаешься до пола. Под звуки подвешенного на веревке куска рельса лагерь проснулся, дети отправились на физзарядку, а я побежал на берег озера. Вот наконец-то я могу искупаться, омыть грехи в мечте моей жизни – прославленном Байкале, как в песне: «Бродяга к Байкалу подходит…» Рыбачьих лодок не наблюдалось, горизонта не видно из-за дымки, на берегу валялись обрывки сетей и покрытый мазутом плавник. Сорвав исподнее, я в энтузиазном ошалении нырнул в озеро и носом пропахал прибрежную гальку. Ледяная вода остудила мой душевный подъем, а кровь из носа напомнила, что реализованная мечта не всегда приносит счастье.
Отогреваться я бросился в бассейн с радоновой водой, подававшейся по ржавой трубе с рваными краями. Погрузившись голым задом в целительный ил, я принялся исцелять воспаленные воздержанием члены и органы. Температура вонючей сероводородной воды была градусов под 70, и только халявность этой процедуры заставила меня просидеть не положенных 15 минут, а полчаса.
Так что, выйдя из бассейна и натянув одежонку, я светился от повышенной дозы радиации. Иначе бы не обратили на меня внимание две девушки, стиравшие рядом свою одежонку. Они приехали из Монголии на заработки в соседний дом отдыха, состоявший из юрт со всеми удобствами. Теперь, по окончанию сезона, они собирались домой. Денег больших не заколотили, но все же вышло больше, чем платят за такую работу в Улан-Баторе.
Позавтракав кашей с яйцами вкрутую, столь ненавистными мне с детства (хороши они только на Пасху, да и то, если выигрываешь в состязании на прочность скорлупы), я отправился с Серегой в Энхэлук – соседнюю деревню. Теперь хрен разберешься с этими новыми бурятскими названиями, ведь на картах остались названия русские. Дошло здесь до того, что разрешение на рыбалку в озере имеют только буряты - русские рыбаки должны х.. сосать. Но поскольку степняки-буряты рыбу никогда не ловили, то русские потихонечку сетки бросают, но уже в качестве браконьеров.
Нам посоветовали поискать Виктора Ивановича, наиболее проворного из местных браконьеров. Его оказалось легко найти по гипсовому бюсту Ленина, установленному перед домом. Встретил нас веселый пенсионер, управлявший трактором «Беларусь» с прицепом, наполненным березовыми дровами. У него копченого омуля не оказалось, а соленого Серега купил по 25 рублей за килограмм, копченым торговали в соседней деревне и по 50 рублей.
Меня же заинтересовало происхождение бюста Ленина. Ларчик открывался не совсем просто: в последние годы нефтекомпания скупает дома с участками на побережье и за хорошие деньги – 40 тысяч долларов, на их месте строит новые, но уже за 100 тысяч. Дед Карелов, в отличие от соседей, не хочет продавать дом и переезжать в город, здесь он прожил всю жизнь, здесь он нужен себе и внукам, наезжающим каждое лето, а в городе к нему никто не приедет. Но он сделался занозой в задницах хозяев строительства элитного пансионата, где день проживания стоит 1500 рублей.
Виктора Ивановича неоднократно грозились поджечь или изувечить, вот и приволок он из дома культуры бюст Ленина, чтобы охранял вождь мирового пролетариата своего верного сторонника. Надеяться больше не на кого, разве только на цепного пса и старенькое ружьишко, а загребущие лапы хозяев нефтяной трубы тянутся к горлу старого рыбака.
В соседней деревне мы купили копченого омуля по 50 рублей за кило. Рыбу скупал, коптил и продавал бывший учитель, приехавший в здешние места из Иркутска. Это был единственный на всю деревню деловой человек, правда, кто-то еще содержал магазинчик, где импортные яблоки продавались по 60 рублей за килограмм. Это в два раза дороже, чем в Нью-Йорке, там фунт яблок стоит 49 центов, а килограмм порядка доллара, или 30 рублей.
Секретарша сельсовета рассказала, что и рыбаков-то почти не осталось в деревне, на сетки нет денег, да еще рыбнадзор отбирает их у тех, кто пытается ловить. Сама  Светочка учится на четвертом курсе республиканской сельскохозяйственной академии, только вот самого этого хозяйства в республике практически нет.
Перед отъездом в город гимназисты устроили праздничный концерт и конкурс среди девочек на звание «Мисс Золотая Осень». Соревновались они в пении, танцах, юморе и, естественно, красоте. Я предпочел не входить в жюри, оставшись сторонним наблюдателем. Самой изящной, красивой, музыкальной и великолепно танцующей была единственная русская девочка Лена. Уж, наверное, дюже был крутой папаша, если она попала в элитную гимназию. Видать, брала она и частные уроки хореографии, пения и драматического искусства. Так вот ей первый приз не дали, он достался тоже обаятельной, но буряточке, бывшей на порядок ниже Леночки по всем параметрам. Я аж ахнул, узнав результат конкурса, но глаза у жюри были бесстыжие, вероятно, они выполняли указания директрисы. Подошел я к плачущей Лене, пожал и поцеловал ее детскую ручку, заверил, что даже в Питере она бы заняла первое место на подобном конкурсе.
Только к обеду пришли автобусы с очередной группой гимназистов, а наша смена погрузилась на их место. Так и не успел завести здесь друзей, разве что поговорил с хромым физруком да посидел с двумя бомжами, работавшими разнорабочими за прокорм в столовой. Без паспортов их никто не брал на работу, а паспорт не получить без денег и взяток. Нельзя сказать, что эти люди вызывали большую симпатию, но люди же! Не было здесь немцев или американцев с их гуманитарной помощью, русские же, да братья – буряты и себя-то не жалеют.
До парома через Селенгу я ехал с гимназистами, а на том берегу пересел на  УАЗик с возвращавшимися из леса тремя грибниками. Этот год оказался неурожайным не только для овощей. Пьяненький шофер на одном из виражей задел тихоходный «Запорожец», которого скинуло ударом на обочину. Шофер надавил на газ и через километр гонки юркнул на проселочную дорогу, шедшую параллельно шоссе на город Селенгу. Никто из нас и слова не вякнул, не осудил преступника, сбежавшего с места происшествия, а ведь там были люди, могли оказаться и пострадавшие. Нет, мы молчали, связанные таким образом общим преступлением, и ведь так живет вся страна. На окраине города шофер тормознул, чтобы дать мне выйти ближе к вокзалу, а сам понесся дальше.
На вокзале народу было немного, в основном студенты, возвращавшиеся в Улан-Удэ с каникул. Мой же поезд на Иркутск отправлялся поздно вечером. Проще бы добраться на попутных машинах, но мои спутники заверяли, что здесь автостопом не проедешь. Вспомнив свой опыт подобного передвижения по Европейской части России, я отправился в гости к железнодорожным милиционерам. На посту оказался лишь дежурный лейтенант Витя, обалдевший от скуки, голодный и злой. Он и на меня рявкнул, когда я приблизился к его конторке, но немедленно оттаял, когда я показал свою фотографию в компании американского полицейского.
Узнав о моем плане проехать автостопом до Иркутска, который находится на противоположной стороне Байкала, он попросил меня подождать конца смены. Сдав дела сменщику, он сел за руль своей старенькой, потрепанной «мазды» и повез меня к перекрестку с трассой Москва - Владивосток, которую строят уж более 100 лет. Некоторые участки в прекрасном состоянии, но встречаются и такие, что в непогоду и не проедешь. Не зря ведь говорят: «У России две проблемы – дураки и дороги». И та, и другая далеки от решения.
Не успели мы проехать и с километр, как наша лохматка стала. Витек полез в карбюратор, проверил свечи, зачистил контакты, но воз был и ныне там. Тогда он тормознул проезжающего водителя и спросил совета, который получил незамедлительно – кончился бензин. Пока наш спаситель ездил за бензином, Витя поведал мне превратности своей жизни.
В милиции он недавно, а до этого успел послужить в Афганистане, Сербии, но самое трудное было в Чечне, где получил серьезное ранение. Сейчас ему 34, а рабочего стажа у него накопилось на 40 лет. Он может хоть сейчас уйти на пенсию, да только скучно здесь жить без работы. Есть, правда, под боком Селенгинский бумажный комбинат, но работать там на конвейере Вите не хочется.
Заправившись бензином, мы доехали до перекрестка, где он вытащил из бардачка коротенькую черно-бело-полосатую палочку, похожую на жезл ГАИ. Став на обочину, он принялся тормозить автомобилистов, проносившихся мимо на японских машинах, с рулем на правой стороне. Практически все не обращали никакого внимания на его указующие жесты, либо делали какие-то свои жесты, должные показать невозможность торможения. Наверное, этим ушлым перегонщикам было заведомо ясно, что никакой Витя не гаишник, опасности для их кармана не представляет и останавливаться им здесь западло. Почти за час «голосования» остановились лишь две машины, водители которых отказались меня везти, сославшись на позднее время либо на перегруженность.
В конце концов, мне стало неудобно задерживать его, уставшего от дежурства и бессмысленного помахивания палочкой-невыручалочкой. Разуверился я и в его легенде об участии в трех войнах, и сорокалетнем  стаже. Уж, наверное, после контрактной службы в Сербии и Чечне смог бы Витя купить тачку получше этого японского убожества. Витя и сам понимал, что взялся за непосильную работу загрузить крутых перегонщиков машин каким-то проезжим мужиком, у которого он даже документы не проверил. Он с радостью доставил меня на вокзал и отправился в баню.
Оставшиеся четыре часа я решил потратить на осмотр города и комбината, прославившегося в шестидесятых годах своей экологической угрозой Байкалу. Я помню горячие дискуссии в газетах и радио о преступности строительства комбината здесь, на берегах озера с идеально чистой водой, которую можно было заливать в аккумуляторы вместо дистиллированной. Несмотря на всю интеллектуальную оппозицию, а также выступления наших и зарубежных академиков, комбинат достроили и пустили. Правда, ходили слухи, что какая-то продукция комбината жизненно необходима военным, а им возражать – все равно, что против ветра …. Оппонентов утешили обещанием установить суперсовременные системы очистки воды и замкнутого цикла ее использования. Недавно я читал, что комбинат загрязняет лишь небольшую часть залива, возле которого стоит.
Рейсовый автобус повез меня от вокзала к центру города бумажников, но уже с полдороги я почувствовал удушающий сероводородный запах, проникший через окна автобуса. Заткнув нос, я спросил спутницу, как жители могут жить и дышать в таких условиях, на что услышал – а мы его не чувствуем, привыкли. Городишко построили в шестидесятых годах, по тем временам был он суперсовременным, с магазинами и дворцами всякой разной культуры, склепанными из стекла и бетона. На центральной площади доминирует бронзовый Ленин, рядом мемориал погибшим в борьбе с Колчаком большевикам.
Но последние годы дела у комбината худые, качество бумаги отвратительное, а главный продукт – туалетная бумага. Стеклянные стены дворцов во многих местах разбиты и залатаны фанерой, тротуарная плитка раскрошилась, а дорожный асфальт завыбоинился. По дороге шофер поведал, что здесь год назад высадился десант из ста азербайджанцев, которые взяли в свои руки всю торговлю, с ними пришли в город и наркотики. Сейчас молодежь за порцию наркоты может запросто ограбить и убить. Милиция же вся куплена пришельцами, так что жители оказались в осаде, только не внешней, а внутренней.
Довезя до кольца, водитель обрадовал меня вестью, что следующий автобус до станции Селенга пойдет только через три часа. Такого куверта я не ожидал, но ничего не оставалось делать, как возвращаться на вокзал пешком. Взяв поухватистее трость, я отправился в обратный путь - всего-то пять километров. Чтобы сократить путь, пошел мимо территории самого комбината, занимавшего несколько гектаров.
За мрачным бетонным забором что-то скрежетало, вздыхало и постанывало. Своим прожектором на башне газгольдера завод напоминал умирающего Циклопа, смердящего, но еще опасного в своей агонии. Себя я чувствовал Одиссеем, попавшим к нему в плен. Уличные фонари давно сожгли свои лампочки, на город навалилась удушливая темнота, но мой фонарик исправно высвечивал асфальт дороги, ведшей в лучший мир.

ИРКУТИЛО

Поезд Наушки–Иркутск исправно доставил меня в легендарный город, некогда столицу свободной от большевиков части России. Здесь А. В. Колчак пытался остановить катившееся с запада безумие Гражданской войны. Адмирал был расстрелян 7 февраля 1920 года, вместе с гражданской женой, не пожелавшей оставить любимого. Ему было всего 47.
Привокзальная площадь, как и везде у нас, грязна, суетлива и опасна  криминальным наполнением. Звоню Володе Медведеву, редактору газеты «Трибуна», его телефон мне дал в Улан-Удэ Ваня Зубенко. Приезжает  он через полчаса и везет к себе домой, по мосту через Ангару с роскошным видом на набережную и остров посреди реки. Где-то выше находится плотина, о которой много писали в 60-х годах в газетах. На набережной выгородили щитами участок, где восстанавливают памятник Александру III, с благословения которого началось строительство Транссибирской магистрали. К пьедесталу работяги, матерясь и суетясь, крепят бронзового двуглавого орла. Ох, не надо было нам перенимать у погибшей в коррупции Византии этого мутанта. Не живуча птица, у которой одна голова не знает, что думает другая, одна глядит на вас, другая – на Кавказ.
Не выспавшаяся Володина жена покормила нас завтраком и даже предложила мне остаться у них на ночевку, но чувствовалось, как боролись в ней гостеприимство с инстинктом охраны домашнего очага. Оттого и спросил, можно ли переночевать в редакции, на что и получил обоюдное добро. Погрузив спальные принадлежности, Володя отвез меня в однокомнатную квартиру, служившую редакцией «Трибуны». Оставив меня обживаться, он поехал на пресс-конференцию комитета по празднованию юбилея драматурга и земляка А. В. Вампилова. Поглотили его в 1972 году воды горячо любимого Байкала, но пьесы, заряженные болью за свой народ и землю, на которой мы живем, остались.
Потомки ссыльных крестьян и эвакуированных рабочих создали здесь новый интеллектуальный центр – Восточно-Сибирский филиал Сибирского отделения Академии наук СССР – теперь, конечно Российской АН. В городе чувствуется более здоровый моральный дух, чем в Улан-Удэ, да и многих других российских городов.
В самом Володе течет кровь и бурят, и декабристов, и казаков, и крестьян-переселенцев. Он с гордостью рассказывает о любимом городе, о поездках на Байкал, где с женой проводит летний отпуск. Москва для него – исчадие зла и коррупции, а Петербург жив лишь прошлым, будущего у него нет.
Выйдя на улицу, я восхитился разнообразием типажей и благородным, интеллигентным видом прохожих. На это обратил внимание еще А. П. Чехов, отметивший в своих дневниках о путешествии по Сибири, что Иркутск «город весьма интеллигентный». Не зря наш гениальный ученый и ненавистник немцев (наверное, из-за своей жены-немки) Михайло Ломоносов писал: «Могущество России прирастать будет Сибирью». Да, будущее за этими людьми, не скурвившимися от денег и вседозволенности, как в столицах.
Вот краснокирпичное здание, в нём красные каратели издевались над заслуженным адмиралом, а рядом был штаб восставших против большевиков чешских военнопленных, волей Троцкого направленных к себе на родину через Владивосток. Памятник Ленину напоминает нам об угаре и героизме строек социализма. Здесь ковалось оружие против всесокрушавшей машины Вермахта.
Вкупе с журналистами «Комсомолки» я поставил пугало под кликухой Иркутило на газоне перед редакцией. Штанов в гардеробе журналистов не нашлось, и мне пришлось обряжать его в свои запасные джинсы. На пресс-конференции изложил свои сентябрьские тезисы о важности построения огородных пугал для возрождения нашей народной культуры и традиций России. Я, действительно, считаю, что нужно воскрешать народное творчество и хотя бы таким образом отвлечь народ от черного зомбирования через ТВ-ящик. Наиболее характерным тому примером были телевизионные сеансы гипноза населения России Анатолия Кашпировского, на которые в свое время клюнула бедная на идеи, но зато академик Наталья Бехтерева.
Журналисты устроили мне пресс-конференцию, на которой главным героем было чучело. Юленька Вокина из газеты «Аргументы и факты» посвятила нашей встрече следующий стих:
Каждый хочет знать –
Где она – любви суть?!
Хочется дарить, брать
А любовь шепчет – БУДЬ.
Просто улыбнись так,
Словно ты для всех – Бог,
Словно ты, пронзив мрак,
Солнцем стать один смог.
Разомни преград круг,
Протяни ладонь мне,
Посмотри в меня, друг,
И забудь, что есть вне.
И твои глаза – свет,
И твоя душа – суть,
И обид совсем нет,
Я тебя прошу – БУДЬ!
Моя любовь ждала меня где-то в конце пути. Она была, но пока с другим. А здесь в редакции отмечали день рождения Володиной жены, собрались только подруги, все бальзаковского возраста. Одна была председателем союза писателей, другая – его секретарь, третья – редактор телевидения. Этакий матриархат, оказывается, мужиков и в Сибири недостача. Поздравительные тосты везде одинаковы и театральны, так что в ритуале я участвовал, в основном, привлекая к нему копченого омуля. Такого блюда у нас в Питере не укупишь! Вообще, питаются здесь разнообразнее и вкуснее нашенского. Ведь и пельмени пошли в Россию отсюда.
Возраст поколения – примерно двадцать лет, так что они принадлежали не к моему поколению. Сменились поколения, сменились и песни, и вместо привычных: «Когда б имел златые горы…», «Бродяга к Байкалу подходит…», «Шумел камыш, деревья гнулись …», я слушал двусмысленную «Как упоительны в России вечера …», а также песни из репертуара Розенбаума, Боярского, или, на худой конец, Кобзона. А я даже и слов их не знал, ведь последние 20 лет прожил за рубежом. В этой какофонии праздника чувствовалась некая отчужденность между мной и этой компанией, мы принадлежали разным мирам и философиям.
После полудня Володя отвез меня на вокзал и за счет редакции купил билет до Красноярска. До отхода поезда оставалось несколько часов, я устроился в зале ожидания почитать местные газеты и заполнить дневник. По залу беспрестанно передвигались дворники в оранжевых спецовках с логотипом частной компании «Классика частоты». Юноши гладко выбритые и подтянутые, а девушки – сплошь русские красавицы, хоть выдвигай на конкурс «Мисс Сибирь». Даже в кассирши сортиров проникли эти прелестницы, смущая мужиков, спешащих туда совсем с другими целями. Это наваждение чистоты и красоты заставило меня покинуть вокзал и отправиться в какое-нибудь злачное место с телевизором, чтобы посмотреть местные новости о моем чучеле.
В кафе «Радуга» я заказал чашку кофе и занял столик в углу, чтобы прикрыть стеной спину от внезапного нападения. Этот древний звериный инстинкт неоднократно спасал меня от неприятностей. За соседним столиком широко гуляла типично бандитская компания парней с короткими стрижками и черными кожанками, таких в сериале «Улицы разбитых фонарей» показывают. Именно таких людей я презираю и опасаюсь, так что между нами пролегла невидимая полоса отчуждения.
Между тостами они то и дело поглядывали на экран телевизора, ожидая начала футбольного матча. И вот в конце программы новостей показывают чучело Иркутило с моим комментарием и рассказом о заморских странах. Парни недоуменно переводят взгляды с экрана на меня, потом снова на экран и опять на меня. Затем они начинают хохотать и пальцами на меня показывать, потом просят присоединиться к своей компании. Начинается дружба и братание, ведь все мы здесь – русские.
Ребята работали охранниками на каком-то суперсекретном объекте «Харбинка», а Байкал для них был батюшкой, Ангара – матушкой. Никакие им Таиланды и Китаи не нужны, свою страну еще не всю посмотрели. Горды они и тем, что родились русскими: «Нас после Чингисхана никто не побеждал и победить не может. А вот добротой нашей все пользуются, поскольку душа у нас такая – все простить можем, только нашего не замай». Было на столе много водки, великолепного копченого омуля, салатов и пельменей, я бы и остался с ними, но вскоре отправлялся поезд. В дневнике они записали: «Анатолий! Примите наилучшие пожелания из сказочной Сибири, а в частности, г. Иркутска. От имени работников спецслужбы безопасности охранного предприятия «Авангард – Секюрити» и предпринимателей со студентами. Желаем удачи в нелегкой дороге. Приезжайте в наши края еще не раз. Вам всегда будут рады: Перов Андрей, Задорожин Михаил, Тагильцев Эдуард, Ткаленко Александр и я, Шестаков Сергей – мне сегодня исполнилось 30 лет». Вот так нашел я в Сибири друзей, которые меня ждут.
В плацкартном вагоне соседом оказался мускулистый и тихий душой Витя, возвращавшийся домой после сдачи сессии в Иркутском железнодорожном институте. На станции Тулун он работал в путеремонтном тресте, заменявшем рельсы и полотно железной дороги на участке Тайшет – Тулун. Заработки у него приличные, порядка 600 долларов в месяц, и безработица не грозит. По нормативам, через каждые 40 лет полотно дороги нужно менять, так как за этот период гравий от вибрации превращается в песок. Еще мне было интересно узнать, что расстояние между рельсами на дорогах России 1520 мм.
Самым замечательным для жителей его города был недавний визит в Тулун на поезде из 8 вагонов Жириновского, приехавшего перед выборами агитировать жителей за свою ЛДПР. Проголосовавшим за его сторонников он обещал дать по 50 рублей, да еще колготки женщинам и бутылку водки собственного производства мужикам. Жирик грозился избирателям, что если победят коммунисты, то он их повесит на фонарных столбах. Когда же на митинге в него запустили гнилым помидором, Владимир Вольфович взъярился и, обозвав тулунцев быдлом и придурками, удалился в западном направлении. Когда-то подобным образом ездил по Сибири на бронепоезде Троцкий, прихватив в дорогу себе и соратникам целый гарем. Не сомневаюсь, что Жириновский тоже не скучал в своем агитпоезде. Эта мразь добралась и до Сибири.
Подъезжая к Тайшету, я вспомнил, что этот город был столицей лагерей Озерлага, и отсюда начиналось в 1938 году строительство первого БАМа, прерванное войной. Возобновили строительство Байкало-Амурской  магистрали уже в брежневские времена.
Забросив хрущевские целинные земли, он вернулся к сталинскому плану проведения на восток железнодорожной магистрали севернее Байкала. Очень нужное дело, только затянулось оно на десятки лет, при царе строили быстрее. Здесь когда-то были собраны лучшие специалисты-строители, это был перевалочный пункт для тысяч энтузиастов и просто работяг, приехавших за длинным рублем. Я решил непременно посмотреть на жизнь его нынешних обитателей.
Прекрасная, как голливудская звезда, кассирша за неустойку в 97 рэ оформила мне пересадку на следующий поезд. Сдав рюкзак в камеру хранения, я отправился бродить по городу. Главными достопримечательностями здесь была высоченная водопроводная башня из бурого кирпича и паровоз серии ИС – «Иосиф Сталин» на рельсовом пьедестале. Вспомнились и строки песни: «Наш паровоз вперед лети, в коммуне остановка, другого нет у нас пути – в руках у нас винтовка». Интересно, а куда они хотели ехать после остановки? Ну, достигли коммунизма, все писают от счастья, а потом что? А в Царство Божье не хотелось бы проехаться, или на паровозе не доедешь? А куда нынешние идеологи нас волокут? У них-то есть план построения общества на ближайшую пятилетку?
Деревянный городишко с вкраплением кирпичных бараков вряд ли изменился с 70-х годов, когда начали строить столь нужную стране Байкало-Амурскую магистраль. Ведь кроме шоссейных, нам катастрофически не хватает и железных дорог, их протяженность в США в десять раз больше нашей, хотя по территории штаты значительно меньше России.
В мэрии города застал только заместителя мэра по общим вопросам Надежду Аркадьевну. Солидная дама под 50 с окрашенными в пепельный цвет волосами восседала за идеально чистым столом. Украшал его сохранившийся от прежних времен чернильный прибор, с течением времени превратившийся из канцелярской принадлежности в антиквариат. Я и сам прохожу подобную эволюцию.
Муж Надежды в свое время служил здесь же, в лагерях Сиблага, теперь же полковник на заслуженной пенсии. Дело его продолжает сын, майор местной милиции, а дочь учится на юриста в Красноярске. Да, это и есть местная элита, которая была, есть и будет править своим народишком.
Экономическое положение города просто-таки катастрофическое,   главный работодатель, железная дорога, не перечисляет денег в городской бюджет. Гидролизный завод предполагают закрыть и построить цеха по производству алюминия, но главный авторитет отрасли - Дерипаска предпочитает использовать для строительства не местные кадры, а мигрантов из Средней Азии и Украины. Из-за отсутствия денег мэрия не может отремонтировать теплосеть и начать зимний отопительный сезон. Тем не менее в помещении мэрии недавно провели евроремонт (словечко-то какое гнусное!), а у мэра города имеется семь заместителей. Их месячной зарплаты, наверное, хватило бы на ремонт этих труб. Доколе же эти паразиты липучие будут сосать нашу кровушку?
Надежда Аркадьевна дала в мое распоряжение УАЗик - съездить в деревню, где была устроена школа-интернат для детей из неблагополучных семей. Эта сибирская деревня ничем не отличалась от подобных ей в европейской части страны: такие же похилившиеся хаты, заброшенные поля, разоренные фермы, растерянные люди. Единственное, чего крестьяне не разучились делать, так это выращивать картошку. За ее выкапыванием я и застал школьников и преподавателей. Удалось лишь ненадолго отвлечь директрису от этого полезного занятия. Худо, плохо, отвратительно заботится государство о своем будущем: дети одеты в тряпье, питаются плохо и нерегулярно, преподаватели же не получают свою нищенскую зарплату уже три месяца.
Я попрощался с ребятами, а по дороге в Тайшет попросил остановиться возле похилившейся вышки с рядами проржавевшей колючей проволоки по ее сторонам. Это все, что осталось от огромного лагеря заключенных, строивших этот город, валивших лес и укладывавших шпалы и рельсы БАМа. Если прислушаться ко времени, то услышишь лай собак, крики охранников и ропот заключенных. Мир их праху.
Оставшиеся два часа до отхода поезда я провел в шатании по привокзальной площади, магазинам и подобию рынка. На нем даже не было вездесущих азербайджанцев, что указывало на отсутствие у горожан каких-то денег. Других развлечений здесь не было, если не считать шахматного клуба железнодорожников и закрытого на переучет музея железнодорожного же транспорта. Россия, родина моя, когда же ты проснешься от этой летаргии?
Утренним поездом я приехал в Красноярск, как всегда, не зная, куда идти и где остановиться. Прогулялся по рассветным главным улицам города с соответствующими названиями: Ленина, Мира и Маркса, бедному Энгельсу центральных улиц не досталось.
Наверное, скоро одну из этих улиц переименуют в честь замечательного земляка красноярцев, В. Ф. Войно-Ясенецкого. По крайней мере, памятник ему уже воздвигнут, изображен он в одеянии и образе архиепископа Луки. Он стал архиепископом после отсидки в лагерях за религиозные убеждения и после службы на войне генеральным хирургом армии. У подножия памятника несчастные бомжи опохмелялись из бутылочки с настоем боярышника, который когда-то хирург прописывал тяжелораненым в госпитале. Слава богу, они еще не отпилили его бронзовую благословляющую руку, чтобы сдать в металлолом.
 А вообще-то город оказался красивым, современным, с множеством «бутиков», кафе, ресторанов и магазинов, работающих круглосуточно. Там я пополнил свой запас чая и коврижек, попробовал пирожки с ливером. Громады зданий бывших обкома и горкома партии занимали теперь канцелярия губернатора и мэрия, но содержимое было все тоже, только вместо партсобраний они теперь ходят на церковную службу, или по девочкам шастают.
Дождавшись, когда поток чиновников начнет вливаться в двери мэрии, я попытался в него влиться и проникнуть внутрь, да не тут-то было. Конечно же, востроглазому охраннику не составило труда меня вычислить - сюда не входят в джинсах, клетчатой рубашке и шляпе. Отправил он меня в бюро пропусков, а там уж меня связали с пресс-центром мэрии.
В двух комнатах теснилось пять человек, обеспеченных компьютерами и телефонами. Застал я их за утренним чаепитием и просмотром газет в бумажном варианте и в Интернете. Похоже, что компьютерами их пользоваться научили, так как вскоре они возобновили прерванные намедни видеоигры. Начальница несколько ошалела от моей просьбы по устройству жилья и организации пресс-конференции по поводу важности постройки в Красноярске огородного пугала. Конечно же, каждый раз, оказавшись в подобной ситуации, я ощущал себя героем романов Ильфа и Петрова, только искал я не денег, а интересных людей. За годы странствий в моих дневниках оставили подписи, пожелания, фотографии, рисунки или просто визитки тысячи замечательных, добрых и не очень, людей.
После долгих звонков и переговоров мои невольные хозяева наконец-то вычислили того, кто был нужен. В кабинет вошел заматерелый парень лет сорока, протянул широченную ладонь и представился – Михаил Вохмин, заядлый турист и скалолаз, а заодно еще и заместитель ректора пединститута по общим вопросам. Проскочившая между нами искра взаимопонимания не исчезла, но превратилась в контакт, который существовал все время моего пребывания. Миша взял надо мной шефство, и прежде всего, мы отправились в кафе института, чтобы опробовать настоящих сибирских пельменей. Конечно же, в предприятиях общепита настоящих пельменей не укупишь, там добавляют в фарш индюшатину американского происхождения, да и говядина со свининой здесь импортные. Только водка с романтическим названием «Бирюса» местного происхождения, ее мы и опробовали.
А вот как в 1778 году описывал здешнее изобилие академик Паллас: «Ни в которой части хотя в благополучнейшей империи России нет ни одного уезда, где бы на дороговизну жаловаться было можно. Однако, ни в которой части сего государства земные продукты так дешевые находятся, как здесь». Оказывается, при Екатерине II люди жили лучше, чем сейчас. Посмотрел бы нынче академик на «ножки Буша» в витринах всех магазинов России и не поверил бы своим глазам. Будь прокляты те дерьмократы, которые довели ее народ и хозяйство до этого состояния.
В редакции «Комсомольской правды» идею создания пугала с соответствующим названием Ярило с энтузиазмом поддержали и назначили церемонию его открытия на следующий день. Отправились мы с  Мишей в гости к Сергею Задерееву, бывшему председателю союза писателей города, теперь же бизнесмену и хозяину антикварного салона «Дар».
Похоже, задрочила  Серегу такая оседлая жизнь, да и с выпивкой он завязал, что не способствовало улучшению настроения, так что наш приход как нельзя лучше развеял его мысли о здоровом образе жизни. Собирал он в лавке все подряд: живопись, керамику, холодное оружие, книги, даже наградные знаки. При мне между Сергеем и клиентом разгорелась дискуссия по поводу портрета Сталина. Спорили о том, сколько раз он был награжден звездой Героя Советского Союза.
Здесь же от нумизмата я впервые узнал, что наиболее распространенные в хождении десятирублевые купюры носят изображение видов Красноярска. На других же купюрах напечатаны виды других наиболее значительных городов России: Ярославль на купюре в 1000 рублей, Архангельск – на 500, Москва – на 100 и Питер – на 50 рублях. Возможно, в этой символике и есть провидческий смысл, и Красноярск сделается столицей России.
Зашла к Сергею и коллега по писательскому цеху Татьяна, она хотела пристроить для печати свою очередную психологическую новеллу. Сюжеты и текст приходили к ней в сомнамбулическом состоянии, когда кто-то диктовал ей что писать, а рука двигалась автоматически. Эти ночные бдения доводили Таню до изнеможения, а рука у нее от перенапряжения была перебинтована в запястье. Я посоветовал ей перейти на компьютерное печатание, но Татьяна испуганно посмотрела на меня, как на дьявола-искусителя. Не было у нее ни денег, ни желания переключиться на новый стиль жизни. Свою квартиру она отдала вышедшей замуж дочери, а сама переселилась на летнюю дачку без печки и водопровода, а зима приближается. Инвалидной пенсии в 1800 рублей едва хватает на выживание, вот и пытается Таня заработать литературой. Только сейчас успехом у читателей пользуются другие дамы.
Сергей тоже был вынужден завязать с писательством и перейти на предпринимательство. Только в августе он вырывается на пару недель в любимую тайгу порыбачить и поохотиться, как и его учитель, наш знаменитый сибиряк В. П. Астафьев. Не смущают его даже комары и гнус, они «дурную кровь оттягивают». Наверное, оттого и наша литература великая, что кровушку наших писателей отечественные комары регулярно очищают, заодно ведь они иглотерапией занимаются. Мне тоже захотелось отправиться в тайгу.
На постой Миша отвез меня в дом к своей бывшей теще. Татьяна Михайловна жила в бывшей «нахаловке», районе города на берегу Енисея, застроенном новоселами после страшной войны. Хозяйку мы застали на огороде, где она собирала картофельную ботву для поджога, здесь я впервые узнал, что для компоста она не годится. Покрытое морщинами доброе ее лицо выразило некоторое удивление появлением нового жильца, но сибиряки всегда рады гостям.
Миша уже успел рассказать, что до пенсии Татьяна Михайловна работала диспетчером авиаперевозок Красноярского края. Она обеспечивала регулярность поставок грузов для портов, шахт и поселков не только в крае, но и на всей огромной территории побережья Северного Ледовитого океана. От нее во многом зависела жизнь и здоровье тысяч людей. Не начальство, а она решала, куда в первую очередь отправить груз или принять очередной рейс. Ей и сейчас благодарные люди слали приветы и поздравляли с праздником, для них она оставалась Танюшей - диспетчершей их жизни. На таких Татьянах Ивановнах и стоит наша земля.
У дочери не сложилась жизнь с Мишей, пришлось ей переехать в Москву, где не было жилья, так что внук остался на руках Татьяны Михайловны. Но не лишать же его отца, так что она смирилась и с тем, что Миша приводит сюда гостей, хотя живет теперь в другой семье. А еще был разбитый инсультом и частично парализованный муж, за которым нужно ухаживать и регулярно подмывать. Единственная ее радость – внук Миша, который взял на себя роль хозяина дома. Он недавно перестелил кровлю дома, а сейчас занимается ремонтом забора. Девчонками ему некогда интересоваться, днями он занят учебой в институте, а вечерами общается с миром по Интернету, не в папаню пошел.
Так уж у меня повелось, что приехав на место, я прежде всего разведываю окрестности. Здешние места можно назвать просто-таки духозахватывающими, особенно когда стоишь на высоком левом берегу Енисея. Это тебе не какая-нибудь ленивая Нева, в Енисее чувствуется мощь и раздолье природы, неукротимый нрав богатыря, набирающего силушку от земель окрестных.
Ниже по течению стоит памятник основателю города, казачьему атаману Андрею Дубенскому, который в 1628 году, придя со своим отрядом к слиянию Енисея и Качи, писал в донесении царю: «Место угоже, высоко и красно, у Красного яра». Красный цвет берегов происходит от выходов залежей песчаника красноватого цвета и прослоек мергеля.
Славен город не только своими первооткрывателями, но и великими пленниками, поселявшимися здесь либо проходившими еще далее вглубь Сибири. В здешнем остроге был заточен Василий Многогрешный, брат гетмана Украины, сосланный за свое стремление отделить Украину от России. Наверное, где-нибудь в нынешней Незалежной Украине поставлен ему памятник, вместо свергнутого памятника Богдану Хмельницкому, который в одночасье превратился там из героя в предателя Украины.
Были здесь на этапе декабристы Е. П. Оболенский, В. Л. Давыдов, А. З. Муравьев, Е. И. Трубецкой, а также М. И. Пущин, брат лицейского товарища Пушкина. Сюда же попал и М. А. Фонвизин, племянник известного драматурга.
Этих людей раньше называли свободомысленниками, демократами, теперь же они попали в разряд разрушителей основ Российской империи. Вероятно, они были прежде всего людьми своего времени, желавшими лучшего своей стране, но по-своему. В 1863-64 годах в здешнем остроге сидели участники польского восстания за независимость своей родины от России. Многие после окончания ссылки здесь остались и внесли свою лепту в культурное и экономическое развитие Сибири.
После зверского убийства царя Александра II вступивший на престол  Александр III решил жесткими мерами уничтожить разгул насилия, учинённый партией «Народная Воля» и ее последователями. Конечно же, косвенными жертвами расправы оказались и многие демократически мыслящие интеллигенты, среди которых В. Г. Короленко. В 1881 году за отказ присягать новому царю он угодил в здешний острог. Знать бы ему тогда, как большевики будут расправляться со своими противниками, вряд ли он был бы столь бескомпромиссным в своих убеждениях. Хотя, после октябрьской победы 1917 года он не побоялся назвать большевиков элементарными бандитами.
Их главный вдохновитель Ленин прибыл в здешние края на принудительное поселение даже не в арестантском вагоне, а за собственный кошт, в мягком купейном вагоне. Сейчас они СВ называются. Любил он сюда наведываться из Шушенского, свои гнилые зубки подлечить да в библиотеке посидеть, статейку антиправительственную пописать. В отличие от беспокойного Дзержинского, он не бежал три раза из ссылки, а спокойненько отсиживался на деревенском молочке и гусятинке, удивляясь дешевизне тутошней жизни.
На следующий день отправились мы с Мишей в Центральный парк, где нас ждали журналисты «Комсомолки» вкупе с местными телевизионщиками. Для головы чучела баба Таня пожертвовала тыкву со своего огорода, а также изрядно поношенную форменную одежонку мужа. Так что наряженным наш Ярило стал походить на чучело из американского праздника Хэлоуин. Установленное на газоне при входе, чучело сразу понравилось детишкам и скворцам, нашедшим вкусными его мякоть и тыквенные семечки. Ничего, съедят его – поставим новую голову, из капустного кочана.
После съемок Миша отправился к себе в институт, а я решил навестить знаменитый на всю Сибирь краеведческий музей. Его реставрировали еще при губернаторстве боевого генерала Лебедя и оборудовали самыми современными причиндалами с компьютерным обеспечением. Губернатор с приехавшей из Москвы Валентиной Матвиенко разрезали ленточку и открыли великолепный храм истории и культуры этой фактической столицы Сибири. Правда, с тех пор генерал отправился на тот свет (или его отправили), а Матвиенко перебралась в Питер, в Эрмитаже теперь ленточки режет.
В сувенирном магазине я купил агитационную открытку времен царствования Хрущева, на которой изображена парочка молодых парней со сладкими, почти гомосексуальными улыбками. В руках у них сберегательные книжки, а рядом велосипеды, кажется, Харьковского производства. Текст гласит: «В сберкассе деньги накопили – велосипеды мы купили!» Действительно, во времена моего детства велосипед был для нас несбыточной мечтой, как сейчас «Мерседес» для большинства россиян.
Музей действительно замечательный, с великолепной коллекцией картин, включая творения великого земляка, В. И. Сурикова. Ведь именно здесь в 1891 г. он написал знаменитую динамикой картину «Взятие снежного городка», украшающую ныне Русский музей. Потомков ее типажей можно встретить на улицах, но я решил с ними ближе познакомиться, отправившись в заповедник «Столбы». Я об этих горах наслышался еще в Питере от однокурсников, некогда отправившихся работать в Красноярский филиал Сибирского отделения Академии наук СССР. Они и поехали сюда, чтобы иметь возможность по выходным лазать по этим скалам и готовиться для покорения вершин Памира и Гималаев.
Автобус довез меня до конечной остановки, а дальше нужно было добираться пешком, порядка пяти километров. Был удивительно солнечный день ранней осени, листья деревьев на склонах гор набирались желтизны и багрянца, а воздух был пронизан миллионами паутинок. Летающие на своих сверкающих ниточках паучки никогда не отправляются в путешествие, если погода поворачивает на дождь. Рядом со мной, впереди и сзади шли приехавшие сюда горожане, чтобы тоже насладиться этим чудесным днем. Удивительно прекрасны и одухотворенны были лица женщин и девушек. Мужчины и юноши выглядели умнее, интеллигентнее своих сверстников за Уральским хребтом. Мне казалось, они принадлежат другой, лучшей цивилизации, которая выдюжит даже тогда, когда Европа погрязнет в новом мифе Глобализации.
На основной базе заповедника недавно воздвигли часовню в память скалолазов и альпинистов, погибших, покоряя вершины здесь, на Столбах, и других частях земного шара. А дальше, в горы поднимались группами и в одиночку не только школьники и студенты, но и пенсионеры, которые не утеряли вкус к жизни и горам. Группа начинающих альпинистов с соответствующим снаряжением тренировалась на скале под названием Дед, а на более доступные скалы влезали школьники без всяких веревок и крючьев с ледорубами. Отрадно также наблюдать, что было мало здесь людей, распивающих алкоголь и даже курящих. Предупреждал от этого и соответствующий лозунг, написанный кем-то на скале: «Рожденный пить – любить не может». Эта народная мудрость еще более укрепила меня в решении не возвращаться к моему прежнему убеждению: «Курить не брошу, но пить я буду». Еще один близко знакомый мне носитель этого лозунга, шофер нашей лаборатории Жора Пак, умер недавно от алкоголизма, всего в пятьдесят лет.
Врагам России всегда было полезно нас спаивать, лишая ума и способности мыслить и действовать. Откуда-то был вытащен лозунг, якобы принадлежавший Ярославу Мудрому: «Веселие на Руси – питие есть», и пьянство превратилось чуть ли не в национальную гордость.
Я помню целенаправленную и хорошо спланированную операцию подобного типа, когда в начале 90-х годов в Россию ввозили эшелонами отравленный спирт под маркой «Ройяль». Он был дешевый, широкодоступный и дурил мозги почище любого денатурата. Происходило это в период широкой прихватизации народной собственности. Правители выдали населению какие-то ваучеры, долженствующие быть эквивалентом народной собственности, только никто кроме этих умников не знал, что с ними делать. А они скупали их у одурманенного населения и в одночасье становились владельцами фабрик, заводов и пароходов. Исчез спирт «Ройяль» как раз после того, как основная собственность перешла в руки так называемых олигархов. Правители перешли к более гуманным отравам, так и не введя государственной монополии на спиртные напитки.
Я забрался на одну из вершин и залюбовался просторами земли Сибирской, распахнувшимися оттуда. Тайга полыхала оттенками зеленого, желтого, красного и бордового тонов, а за дымкой проглядывали отроги Саян. Хотелось здесь остаться и, наконец-то, обрести свой дом, семью и спокойствие в душе, но я ведь дал себе обещание вернуться в Питер. Тем более, что Миша обещал пригласить меня сюда еще раз, чтобы принять участие в заседании Географического общества. Конечно же, я вернусь на эту вновь обретенную Родину.

НОВОСИБИРСК

Я решил навестить город моей юности, Новосибирск. После окончания школы я отправился туда работать, чтобы внести свою лепту в построение коммунизма. В то время Партия дала задание Комсомолу заняться электрификацией железной дороги Москва – Владивосток. Будучи убежденным комсомольцем, я после окончания школы отправился сюда на стройки Коммунизма. Вначале работал разнорабочим, потом штукатуром, маляром, каменщиком и бетонщиком. Строили мы здание почтамта, жилые дома в самом Новосибирске, а также ездили в командировки на возведение тяговых подстанций вдоль магистрали. В бригаде приходилось работать с бывшими заключенными, но тогда для меня зэки были преступниками, а не узниками ГУЛАГа.
Столкновение с реалиями советской жизни не развеяли мечту о построении самого справедливого общества. Ведь смог мой народ победить Германию, восстановить разоренное хозяйство и построить здесь чудесный вокзал, великолепную оперу и Академгородок.
Я был глубоко убежден, что родился в самой замечательной в мире стране, с самым справедливом общественным строем, и мне жалко было соотечественников, не доживших до Эры Великого Октября. Ну а сверстников своих в зарубежных странах я даже мечтал освободить от оков капитализма посредством участия в мировой революции.
И прошло с тех пор более сорока лет, за эти годы я много увидел и понял, но вряд ли поумнел. В нашем вагоне едет молодая семья с четырьмя детьми. Направляются они из Железногорска в Белоруссию, где живут родители. Они написали в Сибирь, что при Лукашенко жизнь становится все краше, работы хватает на всех, тем более строителям и механизаторам. Я, лично убедившийся, насколько гнусна и бесчеловечна диктаторская система этого усатого Батьки, не пытаюсь их отговаривать. Современные политтехнологии позволяют управлять общественным мнением очень просто, а черный ящик в каждом доме – это главный управитель мозгов народов всех стран, белорусского в том числе. Не зря ведь говорят: тот, кто владеет информацией – владеет миром. А нам известно, кто ею владеет.
 Вокзал в Новосибирске все такой же величественный, просторный, но не столь многолюдный, как в прежние времена. Цены на билеты значительно сократили мобильность нашего народа, сейчас в гости ездят богатеи либо персональные пенсионеры, проезд для которых бесплатный. Сдав багаж в камеру хранения, я вышел на привокзальную площадь и уперся взглядом в уродливое подобие небоскреба, загородившего прежний горизонт. Такие же бегемоты выстроились вдоль Вокзального проспекта, ведущего к площади Революции. Там все так же доминирует купол Оперного театра и тот же Ленин – всегда живой.
Нет, не зря сохраняют коммунисты своего кумира, ведь свергнув его, нужно было бы свергнуть всех его выкормышей, власть предержащих. Это все равно, как если бы немцы оставили на месте памятники Гитлеру, только Ленин принес значительно больше разорения своей стране. Как и Гитлер, он тоже хотел самого лучшего своей стране и народу: свергнуть самодержавие, отобрать и поделить богатство власть имущих, а потом построить социалистическое общество. Да только благими намерениями умощен путь в Ад.
На Красном проспекте, в стоящих рядом мрачных зданиях с колоннами и рустированными цоколями сидели, шевелились, пищали и грызлись выкормыши так называемого социализма. Александр Захарович, заместитель мэра по информатике, принял меня в своем обширном кабинете с неизменным Путиным на стене и красно-голубо-белым (к – г - б) флажком на столе. Занят он был чрезвычайно, телефон его звонил беспрестанно, нужно было срочно встречать делегацию из Таиланда, в которой наверняка были подобные Александру Захаровичу начальники. Ведь во всем мире чиновники – самые занятые люди. Успел он перед убёгом лишь дать телефон «Комсомолки» да разрешить позвонить туда из приемной.
Главный редактор оказался на месте и пригласил к себе. Кабинета своего у него не было – ремонтировался, так что Володя устроился в углу большой залы, откуда мог следить за трудовой активностью подопечных. Оказалось, что мое появление явилось спасительным для следующего номера газеты, других замечательных новостей в городе не было. Володю недавно вызвали на редакторство из Томска, так что не успел еще обзавестись знакомствами и связями, а квартиру арендовал в спальном районе города.
Он отзвонил о моем приезде в местное телевидение и назначил журналистку для написания статьи о моих чучелах. Что же касается самого изготовления Нового Сибиряка, так я назвал своего чудо-юдика, то этим я должен был заниматься сам, без его помощи. Конечно же, не было у меня ни одежды, ни досок, ни топора для постройки. Пришлось идти к завхозу здания и заимствовать все у него, только с одежонкой было худо, придется наряжать в свое тряпье.
А вот для изготовления физиономии отправился в детскую школу искусств № 16, что находилась далеко от центра. Ожидание трамвая и толкотня людей в его салоне напомнили мне годы юношеской жизни в этом городе. Только жизнь стала здесь жестче, злее, беспросветнее. Оказавшиеся рядом со мной в вагоне пассажиры принадлежали к низшей толще народа, который обобрали ездившие на иномарках. По крайней мере, они так считали. Этот ропот, апатия и уныние висели в воздухе, наполняли стандартные дома сталинской и хрущевской постройки, плачущие под моросящим дождем скверы и парки.
Только оказавшись в школе и познакомившись с детишками, я оттаял, обогрелся их душевным теплом и радостью предстоящей жизни. Я рассказал им о жизни в заморских странах, а дети создали на куске пенопласта физиономию будущего чучела. Их учительница обещала привезти свою группу к завтрашней церемонии открытия огородного пугала в сквере возле Оперного театра. Передо мной директор даже извинился за то, что школа не может мне заплатить за лекцию. А мне и не это было главное, а лишь возможность зарядиться их миротворящей энергией, оптимизмом и любопытством. Ведь не зря говорят, что человек стареет, как только перестает удивлять и удивляться.
Вернувшись в редакцию, я сразу отправился с Володей к нему домой, чтобы переночевать. Теперь по всем городам курсируют маршрутки, так власти избавились от заботы об общественном транспорте. Да за такую заботу о своих подопечных и перевод их в разряд таксипользователей американцы давно бы линчевали своих муниципальщиков. В спальном районе «корабль» Володи отличался от ему подобных лишь набором написанных по-русски, а также по-английски матерных выражений. Правда, замечательным было название улицы – Рихарда Зорге. Это в честь нашего шпиона, попавшегося в Японии, вовремя предупредившего Сталина о начале войны, но так и погибшего зря – ему вождь не поверил. В США я нигде не видел улицы имени их провалившегося шпиона Пауэрса. Так чт, у нас шпионов любят, особенно после их смерти.
Между домами валялись неубранные строителями обломки железобетонных плит и кирпичей. Прошло со дня постройки района пятнадцать лет, но ни строители, ни сами жильцы даже не подумали их прибрать. Играющие здесь же дети могли в любое время покалечится об острую арматуру, но, видимо, родителей это не беспокоило. Они были слепы и глухи.
Перед заходом домой Володя попросил меня купить пиво и сигареты. Ни того, ни другого я не употреблял, но безропотно выполнил поручение. Вероятно, это была плата за его гостеприимство. Хорошо, что я догадался купить еще и пряников, иначе пить чай было бы не с чем.
Володя рассказал о своих планах купить квартиру в Новосибирске и перевезти сюда семью из Томска, который он считал самым лучшим городом Сибири. Дальше беседа наша не продвинулась, мы принадлежали к разным поколениям и культурам, говорить было не о чем. Я подмел пол и устроился спать на кухне, причем хозяин ради экономии попросил меня долго не жечь электролампочку.
Заведя внутренний будильник, я проснулся раньше хозяина, чтобы принять душ и заварить чай к завтраку. Мы пожевали все тех же пряников и отправились в редакцию, причем по дороге Володя не разговаривал со мной, погруженный в свои начальственные думы. Казалось, он сожалел, что связался со мной, пригласив домой, но я был ему нужен для продолжения темы о появлении в городе чудака-чучелятника. В утреннем выпуске газеты уже была напечатана статья с названием: «Русский ковбой подарит Новосибирску защитный тотем», дело было за тотемом. Деревянный костяк был готов, но никто из журналистов не принес хоть какого-нибудь тряпья, так что я нарядил его в собственную рубашку и шляпу, только вот штаны у меня были последние, да и те на себе.
На церемонию открытия чучела возле памятника Ленину мы отправились с журналисткой Ноной и фотографом Андреем. Только, похоже, дух-хранитель бронзового Ленина  решил воспротивиться такому шалопутному соседству. Внезапно, всего лишь в течение часа, температура воздуха упала с 10 до 0 градусов, грозовые тучи сбежались со всех сторон, над лысой башкой Ленина разрядилась молния, грохотнуло так, что зазвенело в ушах, и хлынул обложной ливень.
Мы спрятались в пивном павильоне, ожидая детей из художественной школы и телевизионщиков, но никто к месту сбора не явился. Пришлось устанавливать чучело в пивнушке, причем было слишком холодно снимать с себя и наряжать чучело в джинсы, так что для следующего номера газеты «Новый сибиряк» был сфотографирован без штанов. Мне кажется, такая невольная символика вполне подходит к образу жизни многих местных жителей.
Город покрыла промозглая мгла, циклоны боролись с антициклонами, похоже, у него с природой были свои разборки, мне же пора было в путь. Отсюда я решил двигаться на Челябинск, куда меня неоднократно приглашал приезжать Андрей, писатель земли русской. Сейчас он наверняка уехал в Питер, но у меня был телефон родителей.
Поезд отправлялся лишь только утром, так что предстояло ночь провести в зале ожидания. Прошли времена, когда на вокзале можно было прокантоваться бесплатно. Теперь за ночевку берут 50 рублей, зато телевизор можно смотреть и спать, в кресле скорчившись. Невдалеке от меня группа женщин забальзаковского возраста обсуждала проблемы наркомании, а также маркетинга товаров для здорового образа жизни. У них и значки были соответствующие: «Скажи нет наркотикам». Вряд ли этим умудренным и перемудренным жизнью матронам грозило пристрастие к наркоте, их главной задачей была продажа шампуней и кремов на основе трав и компонентов пчелиного меда. Это была их последняя надежда заработать деньги. А ехали они в Томск, на конференцию натуропатов, уж наверняка устроенную местными лохотронщиками, устроившимися под маркой борцов с наркоманией.
Невыспавшийся и расстроенный каким-то скомканным и неудавшимся визитом в город своей юности, я наконец-то дождался поезда и завалился спать. Проснулся от прекратившегося перестука колес, громкого разговора и дергания за ногу. На уровне второй полки торчала голова, украшенная фуражкой с кокардой, на которой была изображена скачущая лошадь. Узкоглазый кокардоносец представился казахским пограничником, а станция была - Исилькуль. Вот так, посреди Сибири оказались мы иностранцами, въезжающими в страну Казахстан, которой никогда раньше не существовало.
Название – казах или казак, происходит от тюркского  слова, – человек, ушедший или изгнанный из племени, вольный странник. Русские крестьяне, ушедшие от крепостной кабалы на окраины империи, получали такую кличку. Вот почему есть кубанские, донские, уральские и уссурийские казаки. Казахи же отделились подобным образом от оседлых узбеков и ушли кочевать в степи. Казахская республика была создана декретом Совнаркома посредством объединения нескольких губерний бывшей Русской империи.
После предательского ельцинского сговора в Беловежской пуще казахам ничего не оставалось делать, как объявить о независимости в границах прежней республики. Конечно же, это государство без России существовать не может, но границы теперь имеет, хотя и не требует от нас пока виз и заграничных паспортов. Эти пограничники зачем-то проверили паспорта, причем мой заграничный паспорт вызвал у них недоумение. Ведь остальные пассажиры ехали с обычными, гражданскими паспортами.
Потянулись бесконечные, унылые степи с редко расположенными вдоль дороги поселками и городами, названия которых когда-то гремели в победных реляциях об успехах в завоевании целинных земель, превращении их в житницу СССР. Теперь эти земли вернулись к своему первозданному состоянию, только не было видно ни пасущегося скота, ни диких животных. А вот люди действительно одичали без присмотра своих партийных пастухов, никто не продавал ничего на остановках. Только иногда в вагоны заходили оборванцы и с разрешения проводников забирали полиэтиленовые мешки с мусором. На перроне они сортировали его по степени ценности содержимого, возникали также конфликты в конкуренции за раздел поездов и вагонов на сферы влияния мусорных группировок.
Челябинск встретил дружелюбно, обнимательно, видимо, прошла черная волна невезения, обрушившаяся на меня в Новосибирске. Правда, поездка к родителям Олега, у которых я надеялся получить приют, оказалась бесполезной. Жили они на улице с идиотическим названием – Сони Кривой. Оказывается, была в гражданскую войну такая комиссарша, высланная из местечка под Вильно и пригодившаяся комиссарам для их борьбы с Колчаком и укрепления советской власти на Урале.
Родители Олега жили в трехкомнатной квартире элитного дома для чекистов. В Питере он рассказывал о своем отце как о героическом летчике-испытателе, на самом деле он был вышедшим на пенсию полковником милиции. Матерью Олега оказалась седовласая матрона в шикарном китайском халате с драконом на спине, приказав положить рюкзак ближе к входной двери, она пригласила меня на кухню и решила напоить растворимым кофе. Взяв крохотную чайную ложечку, она спросила, сколько мне положить ложечек кофе в большую чашку. Как правило, я обхожусь двумя ложечками, но таких нужно было бы отмерить штук пять, чего я постеснялся спросить. То же самое повторилось с количеством сахара, а вот бутерброды считать не пришлось за их отсутствием.
Задав мне для проформы пару вопросов и не слушая ответ, она заныла: «Вы же понимаете, мы старые, больные люди, нам покой нужен, к мужу приходит сиделка, я тоже больна. Вы же меня понимаете, я сама страдаю бессонницей, за ночь несколько раз встаю, комната у меня отдельная. Вы же меня понимаете, в гостиной мы вас на ночь поместить не можем, ведь через нее ходить нужно». Меня, как всегда после кофе, тянуло на сон, однако приходилось крепиться. Наконец, наряженный в такой же китайский халат, на кухню вылез сам хозяин дома. Ему тоже было лет под семьдесят, но вид атлетический, явно не был он на последнем издыхании. Имя у него было этакое чекистское, латышскострелковое - Рудольф. В этом доме он явно не имел голоса и мнения, сидел, похлебывая спитой чаёк и поддакивая, даже покряхтывая, дабы изобразить крайнюю степень изнеможения.
Я уже собирался на вокзал, когда болящая позвонила другу Олега и потребовала приехать и помочь мне с устройством на ночь. Вадима с Олегом я принимал у себя в гостях, когда он приезжал в Питер по командировочным делам от завода. Мы тогда погуляли так хорошо, что они остались у меня ночевать, но здесь он жил в однокомнатной квартире вдвоем с матерью. Правда, у его друга Салавата пустовала квартира, в которой можно было остановиться на пару дней. До недавних пор они работали в одном отделе, но Салават провернул крупную сделку по продаже цветного металла и срочно уволился, чтобы не делить куш с начальством.
Салават встретил нас с ключами от квартиры возле своего дома на окраине города. Проживал он еще в более безобразном сооружении, чем редактор Володя в Новосибирске. Такие дома строили, лепили из сборного железобетона в пору бурного развития нашей военной промышленности, а Челябинск был главнейшим из главных поставщиков оружия. Рядом с городом до сих пор существует город-спутник, Челябинск-40, где разрабатывалось и производилось наше атомное оружие. Там жила элита, а здесь поселялась серая масса, работяги, ковавшие щиты и мечи Родины. Элита жила и на улице чекистки Сони Кривой, откуда меня выставили, а здесь жил народ, люди, готовые мне помочь.
Дом этот стоял и держался вопреки всем строительным нарушениям и преступлениям, совершенным при его возведении. Разошлись швы между плитами, ощерилась ржавчиной арматура, перекосились проемы дверей и окон, аж стекла трескались, но дом стоял. Он держался, зная, что другого жилья у этих людей не будет, обитатели сваривали разошедшуюся арматуру, цементировали швы, стеклили заново окна.
Приспособились они также и к жизни с устроенным рядом с домом искусственным озером, в которое власти сливали канализационные воды. Возле сточной трубы, конечно же, немножко попахивало и дерьмо плавало, но и рыбка водилась. Пацаны ловили там плотвичек и даже окуней, что было существенным подспорьем к столу окрестных обитателей. Так и обеспечивался экологичный круговорот веществ природы.
Салават, уйдя с работы, перебрался на всякий случай к матери, чтобы избежать мести одураченного начальства. В надежде, что меня не перепутают с хозяином, я вселился в тесную квартирку со сломанными унитазом и ванной, без горячей воды, без телевизора, но с газовой плитой и электрическим обогревателем. Жить было можно.
В редакции «Комсомолки», которую я заранее предупредил о приезде, меня ждали. Они договорились об установке Челябовника на газоне центрального парка. Я же отправился в художественную школу, где после лекции изготовил с детьми физиономию разухабистого рубахи-парня. Действо назначили на следующий день, а пока я отправился бродить по удивительно чистому и праздничному городу. Даже огромный памятник Ленину посреди площади не испортил моего настроения.
Областная библиотека оказалась открытой, можно было выйти в Интернет и проверить письма. Развеселил меня визит в краеведческий музей, оказавшийся закрытым на ремонт, но зато работала здесь передвижная выставка восковых фигур. Даже не гвоздем, а более интересным прибором выставки был детородный орган Григория Распутина. Народ валил посмотреть на то, что должно было соблазнять фрейлин царского двора. Я, естественно, на эту удочку не попался, зная, что сейчас по миру выставлена по крайней мере дюжина этих органов. Вернувшись в Питер, я прочитал в газете, что наш известный сексопатолог вел переговоры о покупке на аукционе в Париже еще одного из органов. Гордиться мы должны не только анемическим Достоевским, но и многочленным Распутиным. Пора и памятник ему поставить.
Вообще-то говоря, либеральная пресса сотворила из этого уникального русского человека исчадие ада. Ей это было нужно для  антимонархических целей, чтобы подорвать устои российской империи. Подлое убийство Юсуповым и сотоварищи в своем доме  приглашенного гостя послужило в России началом кампании бесконечных и безнаказанных убийств согражданами. Удивительно пророческим было письмо Распутина перед гнусным убийством, адресованное государю: «Когда ты услышишь звон колоколов, сообщающий тебе о смерти Григория, то знай: если убийство совершили твои родственники, то ни один из твоей Семьи, то есть детей и родни, не проживет дольше двух лет. Их убьют. Я ухожу и чувствую в себе Божеское указание сказать Русскому Царю, как он должен жить после моего исчезновения. Ты должен подумать, все учесть и осторожно действовать. Ты должен заботиться о твоем спасении и сказать твоим родным, что я им заплатил своей жизнью. Меня убьют. Я уже не в живых. Молись, молись. Будь сильным. Заботься о твоем избранном роде. Григорий».
По дороге из музея домой я решил зайти в районное отделение милиции на предмет пополнения коллекции моих полицейских нашивок. Дежурный по отделению Коля Матросов не мог ничего подходящего найти, так как у милиционеров России все нашивки одинаковые. Обрадовал он меня тем, что в случае необходимости переночевать можно договориться со следственным отделом, и мне обеспечат отдельную камеру в СИЗО. Это мне напомнило ночевку в камере полицейского управления города Балтимора в США. Гостеприимство – оно интернационально.
На следующий день мы всей редакцией отправились в парк, прихватив рейки для изготовления «костяка» чучела и разнообразной одежды для него. Там нас ждали дети из художественной школы, которые тоже прихватили одежонку, так что возникла идея создать для Челябовника подружку, которую обозвали Челябовницей.
За нашими приготовлениями с насупленным видом наблюдал усатый дед. В конце концов он покинул насиженную скамейку и выразил возмущение: «Что это вы цирк какой-то устроили, людям отдыхать мешаете». – «Да мы из «Комсомолки», а дети - будущие художники». – «Ну тогда ладно, я вашу газету раньше любил читать, только сейчас денег нет, чтобы купить. А по телевизору меня покажут?» Его заверили в такой возможности, и дед принялся перед телекамерой фигурять и позировать на фоне любовной парочки. В отдалении держалась парочка бомжей, с вожделением взиравших на вполне приличную одежонку наших чудо-юдиков. Было ясно, что часы парочки сочтены – вскоре после съемки будут они голыми и босыми.
Возвратившись домой после съемки я вознамерился посмотреть все действо на экране телевизора. За отсутствием оного я отправился в гости к соседке по площадке дома. После долгих объяснений через закрытую дверь, она все-таки меня впустила, позвонив Салавату и убедившись, что я не вру о своем происхождении. Елена Антоновна даже приготовила чаю, пока мы ждали передачи вечерних новостей.
Она 20 лет проработала крановщицей на стройке и уже 18 лет как была на пенсии. Муж давно умер, да и практически все мужики по ее подъезду поумирали, одни по пьянке, другие по болезням. Оттого-то и была со мной так подозрительна, мужик – редкий зверь в этих местах. Послушав по телевизору интервью со мной, Елена Антоновна горестно вздохнула и заявила, что мужик я хоть и живой, но тоже непутевый, кашу со мной не сваришь. Так и заявила: «Мужиков на Руси не осталось -  вымерли».

УФО

Челябинск мне очень понравился, но доживать свои лучшие годы я в нем не собирался. Муза странствий волокла на запад. Захотелось посмотреть на жизнь братского башкирского народа, вот и направился в его столицу – Уфу. Название занятное, уфуительное, происходит от тюркского Уфак – маленький городок, а заложен он был в 1754 году стрельцами на высоком берегу реки Белой, теперь ее обзывают Агидель. Рейсовый автобус доставил меня до комплекса правительственных зданий на берегу реки. Миновав их, я оказался перед величественным президентским дворцом, обрамленным широкими газонами и бассейнами с фонтанами. Так же помпезно выглядели обители индийских раджей и генерал-губернаторов, которые сейчас служат музеями. Только этот был недавно построен местным ханом Муртазом Рахимовым, из натурального камня, мрамора, с бронзовыми украшениями фасада и огромными окнами, используемыми у нас для евроремонта.
В обширном кабинете пресс-службы президента меня встретила милая Нафиса Билаловна, женщина средних лет, одетая в строгий европейский костюм с милой косынкой  в горошек. Позвонив в газеты и на телевидение по поводу моего приезда, она проявила башкирское гостеприимство, пригласив на чашку кофе в буфет для служащих дворца. Конечно же, цены здесь были до смешного ниже таковых в  кафе и ресторанах города. Нафиса с гордостью сообщила, что Башкирия является одним из семи регионов-донаторов, которые перечисляют деньги в государственный бюджет. Оказывается, остальные 80 регионов России являются реципиентами, живущими на дотации от центрального правительства. А чему удивляться, ведь здесь добывают и перерабатывают нефть страны, оставляя львиную долю дохода в республике.
Парки, скверы и улицы города находятся в прекрасном состоянии. Главный их герой, конечно же, Салават Юлаев, который вместе с отцом Юлаем Азналином принял участие в восстании Емельяна Пугачева. Оказывается, его не казнили, а отправили в крепость Реговик, что на территории нынешней Эстонии находилась, везде пишется, что его здесь порешили. Ну а здесь свободолюбивому разбойнику воздвигли памятник.
Есть памятник и герою, повторившему подвиг Александра Матросова и тоже закрывшему своим телом амбразуру дзота. Что-то в этом подвиге мне кажется неестественное, даже идиотическое -  не проще было бы садануть по стволу пулемета своим автоматом и согнуть тому ствол. Таких подвигов не было отмечено ни в американской, ни в японской, ни даже в немецкой армии, а уж немцев не обвинишь в трусости или неумении воевать. Японцы в ту войны отличились безрассудным героизмом самураев, но тех готовили к самоубийству ради уничтожения недостижимых другим способом целей. Наши же шли на это спонтанно, азартно.
На стенах многих зданий висят памятные доски о знаменитостях, оказавшихся здесь в эвакуации. Только новые времена стирают память о прежних властителях дум. Вот посмотрел здесь на доску, посвященную Павло Тычине, имя на слуху есть, а информационного наполнения нет. Что-то связанное с Украиной, с поэзией. У нас ведь в советские времена было полно таких поэтов с именами без содержания.
А в этом доме красного кирпича был штаб Чапаевской дивизии, которую беляки окружили и нашего красного командира порешили. Удивляюсь, как это местные деляги не устроили здесь ресторан его имени, с восковыми фигурами Анки с Петькой. Ничего – все еще впереди.
На высокой круче реки Белой, рядом с парком, местные энтузиасты устроили 12 лет назад музей семьи Аксаковых. Здесь некоторое время в семье бабушки жил будущий писатель Сергей Тимофеевич Аксаков, автор моих любимых книг «Детство Багрова-внука» и «Очерков ружейной охоты». Книг, пронизанных любовью к этой земле и людям ее населяющим. Сыновья его Иван и Константин были среди основателей славянофильского движения и противниками западников во главе с Белинским, Чернышевским и Некрасовым. Григорий Аксаков дослужился до должности губернатора уфимской губернии.
Экспонаты музея были представлены лишь дубликатами портретов и фотографий членов этой замечательной русской семьи с татарской фамилией. Они бывали в этом доме и так же, как и я, любовались рекой с этой кручи. Служительница музея устроила мне персональную экскурсию, и я с благоговением касался старинной мебели, хранившей память о людях,  стараниями и трудами которых формировалось российская ментальность.
Когда Ельцин предложил главам республик и автономий брать столько независимости, сколько они хотят, вряд ли он представлял последствия этого взятия. Как и глава Бурятии, президент Башкирии уселся на ханский трон всерьез и надолго. Его марионеточный народный хурал штампует и подписывает все законы Муртаза Рахимова. Богато и вольготно живет лишь его окружение, присосавшееся к нефтяной трубе, народ же нищенствует и безмолвствует. В руках бурятов находятся все начальственные должности, а русские люди превратились в граждан второго сорта. Живи сейчас Аксаковы на этой земле, вряд ли кто-нибудь из них достиг должности губернского секретаря либо столоначальника. Исключением из правил является Михаил Рабинович, художественный руководитель русского театра Башкоростана, заслуженный деятель искусств.
В парке имени Гафура мы долго искали место для чучела, обозванного мною УФО, от английского названия неопознанных летающих объектов (Unidentified Flying Objects), а по-русски - НЛО. Их еще называют летающими тарелками, но за отсутствием тарелки головой чучела послужил старый чайник. Вокруг этого пугала собралось полно местной ребятни, вносившей свою лепту в украшение пришельца. Работяги подарили ему старые грабли с метлой, так что он мог заняться и уборкой парка, и полетами на метле, как Гарри Поттер.
На ночевку я решил отправиться в республиканский клуб детского туризма, который возглавляла пожилая башкирка, но работу делали русские ребята. Меня устроили в отдельную комнату подвального помещения, которое ремонтировали к предстоящему слету юных альпинистов.
Опекать меня взялся тезка, который решил познакомить меня с ребятами местного подросткового клуба «Росстань». Они были влюблены в жизнь американских индейцев, имитируя их одежду, оружие и образ жизни. Каждое лето клуб устраивал детский лагерь «Говорящая вода», где проводились конкурсы на лучший индейский костюм, искусство стрельбы из лука и езды на лошадях. С подобным клубом я был знаком по Питеру, а с индейцами общался во время поездки по США на повозке, запряженной мерином Ваней. Так что общение было живым и любопытным, правда, сейчас ребята перешли на компьютерные игры в индейцев и ковбоев, перейдя в виртуальный мир. Но и в реальности индейцы с их одеждой и благородными войнами придуманы белыми этнологами и продюсерами Голливуда. Нам нужны свои романтические легенды и русские герои, частично эту задачу выполняет мой приятель, писатель Воронов-Оренбургский, создавший серию книг о Русской Америке.
Ужинал я в доме Анатолия, где он жил с сестрой Мариной и престарелой матушкой. Подали на стол башкирский вариант чебуреков и великолепный чай, приготовленные матушкой при некотором участии Марины. Жили они бедно, трое взрослых людей в двухкомнатной квартире. Марина с Анатолием никогда не имели своих семей, видимо, не только от тесноты бытия, но и от властного характера матери. Явление это интернациональное, когда матери от бесконечной любви к своим детям мешают тем жить собственной жизнью. Гостеприимное семейство оставляло меня на ночлег, но я привык спать в одиночку.
Утром решил не продолжать путешествие поездом, а вернуться к автостопу. Троллейбус довез до окраины города, а оставшийся до поста ГАИ километр я с удовольствием преодолел пешком. Неожиданно поднявшийся вихрь почти внес меня в застекленную будку, где прятались милиционеры. Мое появление несколько разнообразило рутину нелегкой службы этого элитного, с точки зрения доходов, подразделения. Все гаишники, от майора до сержанта принадлежали к табельной национальности, но, конечно же, говорили по-русски. Найдя в моем дневнике приветственное послание от гаишников Воронежа, они решили оставить собственную эпистолу: «Желаем вам огромных успехов в жизни, дорог, ведущих в желаемые края, и прочего человеческого счастья. Айрат, Альберт, Раиль, Айтар, инспектора ДПС УГИБДД МВД РТ, КПМ «Кольцо». 829 км. а. д. Москва – Уфа».

КАЗАНЬ

Ребята тормознули КамАЗ, шедший в направлении Казани, и еще раз пожелали доброго пути. Шофер-татарин ехал в подмосковный Звенигород, так что я мог без приключений добраться до столицы, но я-то и еду за приключениями. Приключения не заставили себя ждать, они обычно происходят с теми, кто едет не по той дороге, по которой все ездят, а по самой идиотской. Не знал я, что карты у моего водителя нет, а свою я потерял по дороге. В Бирске мы промахнули поворот на мост через реку Белую и попилили дальше на север, к Нефтекамску. Указатели дорожные у нас для врагов, на случай войны поставлены. Если бы немцам тогда удалось Волгу преодолеть и добраться до этих краев, то они бы здесь до сих пор плутали, как те поляки с Иваном Сусаниным.
Один из потомков нашего народного героя нам и попался. Вез он на телеге несколько мешков картошки. Встретив его на перепутье, я спросил о дороге на Казань. Потомок обалдело замотал головой и признался, что вообще такого города не знает. Знал я, что явно не в Стокгольм за Нобелевской премией мужик едет, но Казань-то должен был он знать! А вообще-то, зачем ему столица татарская, ведь жил он в Башкирии.
Этаким манером едва мы в Удмуртию не приехали, но до Нефтекамска свернули на дорогу к парому через реку Белую. Возможно, именно это место описывал Аксаков в своих воспоминаниях о переправе через реку, а было это 200 лет назад. Только теперь паром таскают не лошади, а буксир.  Нам повезло попасть на паром за несколько минут до его отплытия.
Вода в реке была действительно белесоватой от взвеси глины с известняком, и желания искупаться в ней не возникло. Шоферы мрачно сидели в своих кабинах, словно все они промахнулись попасть на мост, а теперь должны были платить по 150 рублей за переправу. Словоохотливым оказался лишь местный шофер, тоже татарин, управлявший своим бортовым грузовичком, в кузове которого визжало пять свиней. Он матерился на тех неверных из начальства, которые заставили его, правоверного мусульманина, везти этих грязных животных на убой, чтобы ими питались эти нечистые русские.
За несколько километров до Набережных Челнов мой шофер решил устроиться на ночевку. Как и во времена Аксаковых, на большой дороге шалили разбойники, и ночевать нужно было на постоялом дворе. Для дальнобойщиков им служила охраняемая автостоянка, где за 50 рублей можно было без опаски оставить машину и переночевать в кабине либо в соседней гостинице. В сторожевой будке хозяин предложил и дополнительные услуги в виде девочек на ночь и выпивку, какую душа захочет. Зарекшись иметь проституток еще со времен жизни в Нью-Йорке, я предпочел переспать в кабине и наедине. Мой водитель отправился в гостиницу, где удовлетворял свою похоть всего-то за 150 рублей – дешево и сердито.
Переехав Каму, мы оказались в Елабуге, родине нашего самого народного художника И. И. Шишкина, ведь его картину «Утро в сосновом бору» знают все жители бывшего СССР. Правда, критики тогда же заметили, что художник оказался зоологически безграмотен, - у медведицы не может быть четыре медвежонка - не прокормить ей столько. В Елабуге находится его дом-музей с коллекцией живописных и графических работ. В деревне Парголово, что в пригороде Питера, где я теперь живу, главную улицу также назвали в его честь. Большинство его великолепных пейзажей написано в окрестностях Питера.
Прославила Елабугу также Н. А. Дурова, самая первая воительница за равноправие женщин в российской армии. Она была ординарцем фельдмаршала Кутузова, что и показано было в фильме «Гусарская баллада».   
Горожане знают, что в городе жила знаменитая поэтесса Марина Цветаева. Но не все знают, что в Елабуге она повесилась от тоски и безысходности жизни в эвакуации. Она так для себя и не поняла, зачем переехала из благополучной Франции в истерзанную большевистским правлением Россию. Я тоже три года как уехал из Нью-Йорка, поэтом не сделался, но и не повесился, и не повешусь, из соображений этических и эстетических. Хотя жизнь в истерзанной «демократами» России и сейчас не сладкая.
В Казани я распрощался со своим развратным шофером и отправился трамваем до республиканского молодежного центра, при котором была гостиница. Директриса была предупреждена о моем приезде, поэтому проблем с устройством на ночлег не было. Мне выделили отдельную комнату, в коридоре душ с горячей водой и даже цветной телевизор. До центра города всего три километра, которые я преодолел за час. Я много читал об этом городе, ассоциировался он у меня прежде всего с юными годами Ленина, учившегося в здешнем университете. А также с Горьким, написавшем о нем в книге «Мои университеты», и, конечно же, с родившимся здесь Шаляпиным.
Русская история города началась со взятия и разорения его в 1552 году войсками Ивана Грозного. Этот вурдалак приказал вырезать все взрослое население крепости, а детей почему-то не тронул, и они разбрелись по Руси в поисках пропитания. Отсюда и пошло название – казанская сирота.
В редакции «Комсомольской правды» меня встретили так, словно всегда ждали. Таня Павлова, главный редактор газеты, распорядилась оказать всяческое содействие в постройке чучела. Она же и предложила назвать его Казанской сиротой, хотя мне больше нравился Казанова. В дневнике она записала: «Уверена, что ПОКАЗАТЕЛЬНЫЕ выступления этого милого мужчины хотя бы на минуту отвлекут всех занятых и серьезных. А когда они поднимут глаза от бумаги, то вспомнят, что жизнь прекрасна и удивительна. За что низкий поклон русско-американскому путешественнику».
 На выделенные Таней деньги мы закупили на барахолке поношенную одежонку, а татарскую физиономию мне изготовила учительница рисования художественной школы. На церемонию открытия в Парке Горького я пригласил также журналистку из местного издания «Аргументов и фактов». Алсу Валиуллина явилась в редакцию как принцесса, дочь хана Золотой Орды. Эта молодая женщина была грациозна, словно газель, одета, как модель и умна, как княгиня Дашкова, когда-то навещавшая эти места.
Я был счастлив прогуляться с Алсу по этому замечательному городу. Вот старинное здание университета, основанного в 1804 году, перед ним воздвигнут памятник 17-летнему Ленину, мечтающему осчастливить русский народ своими гениальными идеями, сделаться Спасителем России. Экскурсовод на полном серьезе оглашает перед пожилыми экскурсантами официальную версию возникновения на этой земле доброго гения всего человечества. Ну а как же иначе, ведь более 70 лет мы жили под знаменем марксизма-ленинизма и в одночасье поменять его на знамя глобализма невозможно.
Улицу Баумана, сподвижника Ленина, превратили в пешеходную зону, типа нашей Малой Садовой улицы, только уютнее и оживленнее. Татары общительнее русских и более непосредственны в своих высказываниях. Кстати, здесь недавно ввели обязательное изучение татарского языка в школах республики, хотя практически все ее жители обходятся русским. Правда, нельзя сказать, чтобы он звучал образно, даже в устах студентов университета. Вот что я подслушал в рассказе одной барышни: «Я, короче, одну пару пропустила. Короче, в кафешку шныряю, а там, короче, амбал тот оттягивается, короче, на пиве». И в таком стиле эта, короче, барышня рассказывала о своем, короче, приключении. Это местная специфика: они вместо нашего питерского идиотического «как бы» приспособили свое - «короче».
Главное украшение этого променада – фонтан с бронзовой татарской нимфой, типа андерсеновской в Копенгагене. Здесь много других современных скульптур и уютных уголков, охраняемых курсантами школы милиции, от безделия щелкающими семечки и сплевывающими их на панель. На мое занудное замечание о приличности поведения, один из будущих стражей порядка огрызнулся: «На то и уборщицы здесь ходют».
Стена и строения казанского Кремля во многом повторяют московский Кремль, только здесь рядом с церковью воздвигли мечеть со златоглавыми минаретами. Здесь воочию проявляется национальный и религиозный конфликт двух народов, населяющих город, который относительно недолго был центром мусульманской культуры. С завоевания Ивана Грозного прошло более 400 лет, все это время город развивался как центр русской цивилизации в мусульманском мире. Но за последние лет десять местное руководство сделало резкий поворот к татарскому национализму. История республики переписывается, соответственно, изменяется и содержание, и экспозиция библиотек и музеев.
В связи с новой политикой, два главных музея города оказались на ремонте. Мы с Алсу устроились на верхушке холма, увенчанной памятником Мусе Джалилю, татарскому поэту, замученному немцами в тюрьме. Еще в советские времена его сделали татарским национальным героем.  В застенках тюрьмы он написал «Моабитскую тетрадь», свое поэтическое завещание потомкам, типа «Репортажа с петлей на шее» Фучика. Но все-таки повезло Джалилю, ведь если бы он пережил фашистские застенки и дождался наших войск, то наверняка бы оказался в советском лагере, где бы и сгинул в неизвестности.
С верхушки холма открываются прекрасный вид на Волгу и панорама старинного города. Правда, на побережье построили какую-то многоэтажную пирамидальность из синеватого стекла, долженствующую олицетворять прогресс и экономические успехи Татарстана. Выглядит это ужасно, Алсу с грустью констатировала деградацию вкуса хозяев города. Вечером она шла на премьеру драмы под названием «Казанское полотенце», шедшей на татарском языке. Зная на ихнем языке лишь слово «алтын», я был вынужден распрощаться с красавицей и отправиться к своим пенатам.
Моя гостиница наполнилась участниками шахматного турнира среди школьников. Вечером они разрабатывали с тренерами всяческие гамбиты, а потом позволили себе расслабиться. В гости к ним пожаловал коренастый грузин, всего три года назад бежавший сюда из Рустави, где он возглавлял футбольную команду. Сейчас в Грузии не до спорта, она ничего не производит, живя за счет щедрости России и американских подачек.
Здесь грузин быстро продвинулся к спортивному Олимпу, возродив соревнования по перетягиванию каната и создав национальную команду по игре в дартс (бросание маленьких стрелок в разбитый на секторы круг). Эта игра особенно популярна среди завсегдатаев американских пивных. Татарский президент любит спорт, особенно конный, так что сейчас Гиви занят организацией детской конноспортивной школы.
Утром следующего дня корреспонденты газет и телевидения собрались в Парке Горького на открытие чучела Казанскому сироте. Нарисованный на пенопласте улыбающийся татарин в тюбетейке был обряжен в китайские кроссовки и рваные американские джинсы. Ребятишки из художественной школы создали еще одно огородное пугало, назвав его Горькушей, от названия парка. Мне нравилось создавать у людей это ощущение игры, импровизации и веселья.
В тот день персонал туристического центра, где я жил, отмечал день рождения бухгалтерши, дожившей до 55 лет. Любящие сотрудники выпустили по сему поводу стенгазету и альбом фотографий. Но этот праздник всегда бывает с затаенной слезою на глазах, особенно для женщины, ведь она постарела еще на год, на год ближе к смертному порогу. На торте уже не поместились бы все положенные гореть свечи, обошлись всего пятью. Никто не говорит, но все знают, что подписан приказ о ее увольнении по старости. Нужно освободить место племяннице директора.
Как везде в России, большинство присутствующих женщин давно лишились мужей, так что празднуют всего с двумя мужиками, да и те слишком молоды, чтобы осчастливить хотя бы одну из присутствующих. Выпивка и закуска простые, как в советские времена: водка, салат «оливье», красный от свеклы винегрет, дешевые колбаса и сыр. Как дань традиции и символ современности, приготовили плов с «ножками Буша» вместо баранины. Ну и конечно же, татарки поют англоязычную поздравительную песенку: «Happy birthday to you». Празднуют долго, до истерики, до изнеможения и тошноты.
Мне с  трудом удалось вырваться с празднества, чтобы нанести визит вежливости Алсу и ее родителям, отмечавшим годовщину семейной жизни. Отец ее работает инженером на авиазаводе, возобновившем производство какой-то секретной продукции. Мать преподает татарский язык в университете, а их младший сын перебрался в Москву, где переводит и сам же издает книги по эзотерике. В гостях у них была супружеская пара, работавшая в издательстве «Татарская энциклопедия». Оказывается, в татарском языке порядка 40 тысяч слов, а сейчас ведется работа над третьей буквой алфавита. Если не ошибаюсь, здесь пользуются нашим, славянским алфавитом, так что работы Элльдашу и его жене хватит надолго. Особенно если у издательства будет французский подход к работе над словарем. Там над словарем работают уже полтора столетия, а дошли всего-то до середины алфавита.
Коньяк закусывали голландским сыром и маслинами, на горячее хозяйка подала в горшочках что-то похожее на французский луковый суп, с гренками и оливками. После великолепного кофе, сваренного хозяином, разговор зашел на тему перевоплощения душ и перенаселенности планеты. До нашего появления здесь и сейчас, на планете Земля успело пожить порядка 60 миллиардов человеческих существ. Вот мы и дискутировали, все ли они обладали нетленными душами, и куда и в кого наши собственные души транформируются после смерти. Мы бы еще долго решали проблемы реинкарнации, но пора было спешить к последнему трамваю. На соседней кровати храпел утомленный весельем участник проводов бухгалтерши на пенсию. В нем душа еле теплилась.

ЧЕЛКАШИ

Гаишники на окраине Казани вдоволь поразвлеклись, рассматривая дневник моих путешествий. КамАЗ подоспел через полчаса, и перегонял его из Набережных Челнов в Москву бесшабашный и веселый татарин, обрадованный возможностью посмотреть столицу, да еще и денег заработать за перегон грузовика. Покупатели предполагали переоборудовать его в бетономешалку, так что грузовик был без кузова. Никому не посоветую ехать в такой кургузой машине. Оказывается, кузов смягчает вибрацию от мотора и неровностей дороги, а просто кабина на колесах представляет собой движущийся отбойный молоток. Фарид заехал в одну из мастерских, что тянутся вдоль трассы, и продал запасные части к своему грузовику, которые не понадобятся его хозяевам. Мы проели деньги в придорожной забегаловке.
Что-то навалилась на меня в этих краях эзотерика. Шофер поведал мне о своем деде - мулле, который сгинул во время войны. А самому Фариду часто снится сон, что он немецкий солдат и воюет где-то на берегу Волги. Его взвод отступает, преследуемый русскими автоматчиками. В последней попытке вырваться из окружения он бросается с крутого берега реки, а потом птицей парит над водой и возносится к облакам. Я завидую его сну, так как сам летал во сне лет пять назад, а попарить-то завсегда хочется. Только отчего татарам этакие антироссийские дрёмы на ум приходят?
Ехалось нам хорошо, от него исходила добрая аура, и я желал ему того перевоплощения, которое ему мечтается. Таким манером к утру я мог доехать с Фаридом до Москвы, но решил тормознуть в Нижнем Новгороде. Во-первых, из-за того, что много читал о славной Нижегородской ярмарке, во-вторых, хотел посмотреть место, где сливаются российские реки Ока и Волга, а в-третьих, мне хотелось найти одноклассника, с которым после окончания школы я уехал работать в Сибирь.
На кольцевой дороге Фарид притормозил невдалеке от управления милиции и даже вышел из кабины, чтобы попрощаться со мной. За эти несколько часов в пути мы сдружились и даже обменялись адресами, но маловероятно, что встретимся опять. Если только в следующих воплощениях пересекутся наши души. В конечном счете, все мы родственники и произошли от парочки питекантропов, названных в Библии  Адамом и Евой.
В милиции обратился к дежурному с просьбой посмотреть по городской базе данных адрес моего друга. Ведь по нынешним временам компактный диск с этой информацией можно купить на любой барахолке, сами же милиционеры их продают. Лейтенантик удивленно посмотрел на меня и сообщил, что никакого компьютера у них в отделении нет, не было и не будет. Сам же он должен отправиться по вызову, а мне лучше убраться по добру, по здорову, а то засадит он меня в кутузку. Этот вариант как раз меня бы и устроил, поэтому я радостно согласился переночевать в их «аквариуме». Но угрозы его оказались беспочвенными, «аквариум» в этом отделении отсутствовал. Пришлось ехать на вокзал, там что-нибудь подходящее найдется.
Когда ты занят поисками крова, нет возможности любоваться окружающими красотами, и Волга уж не мать родная, а препятствие, которое надо преодолеть. Автобус долго тащился на ее противоположный берег и плутал по темным улицам. У железнодорожных милиционеров компьютер не работал, а камера была занята мигрантами из Таджикистана. Места в гостинице для поездных бригад тоже не нашлось, пришлось ночь покемарить в кресле зала ожидания, рядом с протухшим бомжом.
И вот я с должным пиететом иду по улицам и проспектам города, в котором проходил свои университеты великий пролетарский писатель Алексей Максимович Горький. Человек, призывавший разрушить существующий строй, не зря он дружил с Лениным, бывшим его горячим почитателем. Я в юности зачитывался его произведениями о спасителе человечества Данко с горящим сердцем, о гордом Буревестнике, и о Климе Самгине. Правда, в последнем произведении меня больше интересовали эротические моменты жизни героя.
В этот город поместил он героев скучнейшего романа «Мать», в котором у рабочего Павла Власова постепенно просыпалась пролетарская сознательность. Матушка, по кликухе Ниловна, ему потакала. У нее тоже что-то просыпалось, и они вместе принялись ненавидеть существующий строй. Когда писателя критиковали за надуманность сюжета, то Горький отбрехивался и считал, что написал произведение в духе социалистического реализма. Эта реальная зараза полстолетия терроризировала нашу литературу главным тезисом: писать нужно не о том, что есть, а о том, что должно быть по партийным установкам борьбы за социализм.
Осиновый кол в социалистическую могилу вбили сами кагэбэшники, сослав сюда академика Сахарова. Они не смогли его эффективно изолировать, и западные средства массовой информации отслеживали все перипетии жизни академика в этом закрытом городе. В конце концов, Горбачев освободил Сахарова и пригласил в Москву, где они вместе строили демократию и социализм с человеческим лицом. Именем академика названа здесь улица, на которой он жил с мужеподобной жёнкой по фамилии Боннер.
А основан город в 1221 году князем Юрием Всеволодовичем, им же и назван Новгородом Нижним, в честь старшего брата – Великого Новгорода. В конце XIV века Нижегородское княжество было захвачено князьями московскими и было форпостом в борьбе их с Казанским царством.
В начале XVII века город сделался последним оплотом борьбы русского княжества с польской интервенцией. Здесь прозвучал призыв нижегородского старосты Козьмы Минина встать на оборону родной земли. Отсюда войско под водительством князя Дмитрия Пожарского двинулось на освобождение Москвы от поляков и самозванцев. Через четыреста лет поляки освободились от нас, а самозванцы расселись по всей России - правят, грабят недограбленное. Здешний мэр недавно попался на воровстве, наверное, не угодил самозванцам.
Великолепен здесь кремль, построенный флорентинцами во главе с Петром Фрязиным. Он прибыл сюда в 1509 году, вероятно после участия в строительстве подобных же крепостных сооружений в Москве и Смоленске. Во Флоренции тоже есть кремль подобной архитектуры, но кремлевские стены в России более масштабны, величественны, чем в Италии. Со стороны Волги кремль защищен крутыми ее откосами, а с противоположной стороны возведены башни, подобно кремлевским в Москве. Прясла трехметровой толщины сложены между башнями из обожженного кирпича. Здесь несомненен вклад русских строителей в придание сооружению местного колорита и воинской значимости.
Жили здесь также свои умельцы типа И. П. Кулибина, или ученые, как создатель неэвклидовой геометрии Н. И. Лобачевский. Порождала эта земля не только создателей, но и разрушителей, так называемых демократов, типа публициста Н. А. Добролюбова, или революционеров, как сын владельца типографии Я. М. Свердлов. Это он, председатель ВЦИК РСФСР, вкупе с Л. Д. Троцким и В. И. Лениным, отдал распоряжение команде Юровского расстрелять царскую семью.
На круче, откуда открывается величественное зрелище слияния Оки с Волгой, поставлен памятник смелому и свободолюбивому герою-летчику Валерию Чкалову. Его беспосадочный перелет из СССР в США был предтечей полета Юрия Гагарина в космос. И я поклонился летчику.
Еще при жизни Горького и без его разрешения, дал Сталин городу имя пролетарского писателя. Дурацкое, горькое получилось название, и слава богу, что вернули городу прежнее наименование. В отличие от Санкт-Петербурга, это по-настоящему русский город, расположенный на круче реки, а не в болотине. Здесь не приходит в голову мысль убивать старух-процентщиц.
В редакции «Комсомолки» меня встретили «на ура» и с энтузиазмом принялись строить чучело, которое могло бы символизировать название и дух города. Вначале я предложил назвать его Максимычем, в честь пролетарского писателя, но идея не прошла, поскольку у здешнего губернатора таким было отчество. Ничего не оставалось, как дать чучелу название Челкаш, по  кликухе героя одноименного рассказа Горького. Челкаш там описан свободолюбивым люмпен-пролетарием, типа нынешнего вора в законе, готовым и пьянствовать, и за идею свою воровскую постоять.
Устанавливали мы его на газоне в зоопарке, которому больше подходило название зверинца. Даже наш Ленинградский зоопарк можно считать образцовым и ухоженным по сравнению с этим узилищем для зверей. В тесных, неубранных клетках сидят грустные животные, чаще поодиночке и с затравленным видом. Кормят их явно недостаточно, уже наступают холода, но зимние квартиры для обезьян только начали ремонтировать.
Для церемонии открытия чучела приехали ученики художественной школы, решившие создать подругу для Челкаша. Назвали ее, ничтоже сумняшеся, Челкашкой, даже с некоторым алкогольным намеком, но существо получилось веселым, компанейским. Челкаш сразу повеселел и принялся размахивать рукавами и буйной головой. Телевизионщики резвились, снимая это шоу, а журналистка Юля Капитанова записала в моем кондуите: «Это здорово, что есть такие как Вы. Без Вас мир был бы скучнее и банальнее. Пусть на вашем пути встречаются только добрые и искренние люди! Легкой и быстрой дороги!» Я не искал легкой и быстрой дороги, как правило, такие дороги наименее интересны.
Во время моего сидения в редакции позвонили из губернского управления, что архиепископ отлучил от службы отца Владимира, известного церковного диссидента. На сей раз его обвинили в свершении обряда венчания двух гомосексуалистов. Реакция местных церковных властей была мгновенной: кроме отлучения, они приказали сравнять с землей часовню, в которой это произошло. Журналисты помчались фотографировать место происшествия, а я порадовался своей непринадлежности к священникам и гомосексуалистам. Я вообще никому не принадлежал.
Ночевать я определился в туристический центр, подобный казанскому, только превращенный в общежитие. Рядом находилась частная сауна с девочками, куда клиенты шли круглосуточно. Я же обходился куда более дешевым развлечением: хождением по улицам и общением с аборигенами.
Ночной город распахнул двери многочисленных ресторанов и казино, куда, с моей точки зрения, ходят уж полные идиоты, не знающие элементарных законов вероятности. Здесь оказалось удивительно много иностранцев и мало лиц кавказского происхождения. А я чувствовал себя в этом городе блудным сыном, вернувшимся домой навестить почивших родителей. Казалось, я здесь когда-то жил, остались еще родственники и друзья, но прервалась связь времен. Просмотрев телефонный справочник, я так и не нашел координат своего одноклассника, возможно, оно и к лучшему – прошлое не любит, чтобы его ворошили, с годами оно превращается в компост. А это хорошее удобрение для будущего.

ВОВА - МОСКВА

Из Нижнего на Москву дорога проходит через Владимир, тот самый центр Владимиро-Суздальского княжества, у которого Москва переняла столичный статус. У меня еще со времени посещения Казани и Нижнего осталось ощущение, что полтысячи лет назад Россию населяли люди совсем другого покроя и мироощущения, чем нынешние. Они могли строить свои города монументально, красиво и были в гармонии с окружающей природой. Владимир как раз и создает такое ощущение праздника души, возвращает нас в детство, когда мир был искрящимся и боголюбимым.
Таким его и создавали зодчие князя Андрея, названного при жизни Храмостроителем. В окрестностях Владимира находится и жемчужина древнерусского зодчества, храм Покрова-на-Нерли. Но не зря у нас говорят – каждое доброе дело должно быть наказано. Князь Андрей был подло убит родственниками и наемниками, среди которых, согласно летописи, были «жидовин» и «черкес». Так что мафии с бандитскими разборками уже тогда существовали. А название Боголюбского к нему пришло в народе после множества чудесных исцелений паломников, посещавших могилу убиенного страстотерпца.
Поскольку Владимир входит в Золотое Кольцо городов, показываемых иностранным туристам, то и выглядит он празднично, словно декорация к опере «Сказание о потерянном граде Китеже и деве Февронии». Стены кремля сохранились плохо, но Успенский и Дмитриевский соборы реставрированы и открыты для посещения туристов. Прихожан здесь было немного, больше такие же, как я – захожане. Заходят, чтобы на всякий случай поставить свечки за здравие и за упокой, перекреститься, да еще икону полобызать, какая покрасивше, лепотнее.
Поселился я рядом с Соборной площадью, в подвале дома, где с советских времен теплится центр детского и юношеского туризма. В тот день приехала на экскурсию группа девятиклассников из Питера, но контакта с ними у меня не получилось. Ребята ошалели от свободы, носились по комнатам, пели под гитару, курили втихомолку на улице и пытались ухаживать. Учительницы были так напуганы ответственностью за чад, что в разговоры не вступали, опасаясь чужаков.
По дороге в редакцию «Комсомолки» на стене школы я увидел мемориальную доску, извещавшую, что в этой школе учился и закончил с золотой медалью писатель Вениамин Ерофеев. Пятнадцать лет назад его роман «Москва – Петушки» был знаковым в истории советской литературы. Он подвел черту под эпохой так называемого социалистического реализма. Герой ехал ниоткуда в никуда, он пытался осознавать свое место в жизни, но одурманенный алкоголем и отверженный обществом, он должен был погибнуть, так и не доехав до родного Владимира. А станция Петушки действительно находится на полпути от Москвы до Владимира.
Веничка принадлежал к разряду людей-комет, которые возникают ненадолго, чтобы осветить нам жизнь и сгореть в ее непроницаемости. Писатель, как и его герой, обладал такой степенью душевной ранимости, что мог существовать лишь в алкогольной эйфории. Будучи больным раком горла, он продолжал употреблять коньячок в качестве панацеи. Такова судьба многих наших писателей, уйти же в монастырь либо создать героев, отличных от самих себя, удается не многим.
В редакции с энтузиазмом принялись мастерить чучело Вовы из подручных материалов. Пенопласт и здесь оказался наилучшим материалом для физиономии розовощекого «гения места», князя Владимира. Кстати, я не удивлюсь, если нынешний президент в конце срока заявит, что по желанию трудящихся он вынужден возложить на себя корону самодержца России, и будет величаться императором Владимиром I. Генерал Бонапарт также был сторонником демократического правления до того, как понял, что Франция нуждается в нем как в императоре Наполеоне.
Я, по крайней мере, оставил след в истории Владимира и мог со спокойной совестью двигаться из бывшей в настоящую столицу. На посту ГАИ в моем журнале появилась запись: «Капитан Стребулаев из ДПС ОБ ГИБДД, желает путешественнику Шеманскому счастливого пути», он же тормознул проезжающую ГАЗель и приказал водителю везти меня до Москвы со всем пиететом и сдать на руки московским гаишникам. Водителю, подполковнику в отставке Григорию Данилычу, явно не в жилу было мое соседство, но терпел. Перегонял он машину с завода и до Калининграда, того самого анклава России, который мы хапнули у немцев в 1945 году и до сих пор не знаем путем, что с ним делать.
Жаловался он на безденежье, хотя нашим военным в отставке живется значительно лучше обычных пенсионеров. Жаловался на воровство, бандитизм и наркоманию молодежи, опасался также, что Калининград вновь сделается Кёнигсбергом - немцы уже сейчас скупают предприятия на имена российских граждан немецкого происхождения.
Жизнь вообще была ему в тягость, тем более когда командует парадом не он. У меня аж зубы заломило от скулежа, так что я не очень расстроился, когда отставник решил высадить меня до въезда на Московскую кольцевую автомобильную дорогу, называемую в народе МКАДом. Даже при желании не мог я настучать гаишникам на несоблюдение правил моей перевозки – по шоссе лилась вонючая и гремучая автомобильная река, в которую он поспешно нырнул. Чтобы выйти к жилью, пришлось спуститься с откоса, а дальше искать тоннельный переход под магистралью. Изгваздался изрядно я в этом тоннеле, хорошо что фонарик был при себе, а то так бы там и остался.
Маршрутный автобус скоренько довез меня до метро, а оттуда до Волоколамской улицы рукой было подать, всего-то два километра с рюкзачком. Только вот в гостинице для юных туристов никто меня не ждал, хотя звонил я сюда из Владимира. Правда, дело близилось к полуночи, и начальство давно уж по третьему разу смотрело мыльный сериал «Богатые тоже плачут». Кстати, только в Питере я узнал, что сценаристом и продюсером этой мелодрамы был потомок еврейских эмигрантов из России. Одна из актрис сериала тоже российского происхождения. Так что вся Россия плакала от страстей, придуманных этим маленьким человечком, заработавшим миллионы на слезах людей двух континентов.
Вахтерша гостиницы вначале окрысилась на мое вторжение, но уже через полчаса мы готовили с ней на электроплитке вермишелевый супчик с куриным запахом. Спать я устроился на диване в гостиной, так что еще и телек посмотрел, наших ментов из «Улицы разбитых фонарей». Не ахтишное это варево, но не хуже американской бредятины. Такого американизирования, оболванивания народа я ни в одной стране не видывал.
Утром я оказался на приеме у директора этого юношеского туристического центра и уразумел, что его давно оприходовали чиновники из Комитета по туризму и преспокойно качали деньги как с обыкновенной гостиницы. В порядке исключения, как туристу международного класса, мне разрешено было переспать две ночи все в той же гостиной, а еще прочесть лекцию группе школьников из Агинского национального округа. Они возвращались из Бельгии, где были на фестивале народных танцев. Эту поездку за счет бельгийской стороны устроил вездесущий Иосиф Кобзон, бывший еще и депутатом Думы от этого бурятского округа. Вот уж действительно - наш пострел везде успел. Его даже американский госдеп признал персоной non grata за связи с наркомафией, въезд в США запретил, а этому сладкоголосику все – как с гуся вода. Недавно его кореша орденом наградили, за мужество.
Решил я посетить наконец-то и главную редакцию «Комсомольской правды». По дороге туда занесла меня нелегкая в Парк Героев 1905 года. Худо мне там стало от запустения и морального разложения тамошних обитателей. Ну не люблю я этого вурдалака Владимира Ульянова-Ленина, а в парке чуть не взвыл от злости на вандалов, разбивших бронзовую башку памятника этому бывшему кумиру. Ведь не может он защититься, - бессилен и безмолвен, так уберите его, если не нужен.
На противоположной стороне парка остался еще один памятник ушедшей эпохи – бронзовая композиция советского скульптора Шадра «Булыжник – орудие пролетариата». Хорошая, добротная, динамичная работа, получившая когда-то Сталинскую премию, поставленная в честь революции 1905 года, когда рабочие восстали против царизма. Только в нынешние времена мы поняли, что громили полицейские участки и грабили магазины не рабочие, а в основном люмпены, бандиты, которые работать не умели и не хотели. У этой бронзовой фигуры отломаны пальцы, поколочена голова, а торс опрыскан краской из баллончика.
Группа студентов сделала этот монумент участником тусовки, особо пьяненькая барышня оседлала шею бронзового рабочего и пыталась угостить его пивом. Прототип скульптуры вряд ли отказался бы от опохмелки, но бронзовый рабочий не воспринимал шуточки, пиво лилось по устам, а в рот не попадало. Устроившийся рядом на скамейке пенсионер, наверное, всю жизнь проведший в соседстве с памятником, зло зыркал на демократичных вандалов, но что-то вякнуть боялся. Его время прошло.
«Комсомолка» занимала великое здание в центре города, охранники были как в вестибюле, так и на каждом этаже, так что пройти в редакцию было непросто. Редактор московского отдела Алексей Синельников принял меня в тесном, накуренном кабинете. Он уже был наслышан об огородных пугалах, созданных при моем участии его коллегами в региональных отделениях газеты. Хотелось бы ему создать нечто подобное и в Москве, но звонок «наверх» остудил пыл - начальство не захотело соревноваться с Зурабом Церетели в украшательстве столицы. Наверное, худо было Алексею в тесном кабинете, если он написал: «Анатолий, вы человек-праздник. Завидую!» Так что деловой визит превратился в визит вежливости, пора было возвращаться в Питер.

ПИТЕРБУРХ

Гаишники на Ленинградском шоссе заняты важным делом отсеивания овец от козлищ, то есть беспрепятственного пропуска автомобилей, с которых они не могли взять мзду, и задержания потенциальных мздодавцев. И откуда в нашем великом и могучем языке появилось такое мерзкое словечко – мзда. Оно напоминает другое гнусное слово, описывающее нежный женский орган. В этом плане английский язык предлагает значительно более нежное слово – pussy, коим я и пользуюсь.
Первым был остановлен УАЗик с цыганской семьей, но я не рискнул ехать в столь беспокойной компании, опасаясь за содержимое тощего кошелька. Милиционер пожурил меня за чистоплюйство, ведь ради меня он отказался от заработка, пообещав цыганам иммунность от штрафа за грязные номера, если возьмут меня на борт. Изумленные либерализмом гаишника, цыгане отбыли шумною толпой, а я, в утешение, угостил прапорщика семечками.
Вторая попытка была удачнее, водителем старенькой «тойоты» оказался дагестанец, ехавший на свою ферму в районе Твери. Несколько лет назад он приехал в разоренный и разворованный совхоз, где организовал на паях ферму по выращиванию льна, столь необходимого нашей текстильной промышленности. Зная крестьянскую психологию, Зураб сам выставлял работягам самогон, но только после работы. Дела шли нормально, да только за мужиками нужен был глаз да глаз. В его отсутствие тракторист мог запросто за бутылку водки продать деталь своего железного коня, а потом загорать, не имея возможности работать на поле.
Вот и сейчас, возвращаясь с похорон родственника в Нальчике, Зураб не знал, какую подлянку подготовили ему акционеры. Тем не менее, он предпочитал жить и работать здесь, в глубинке России, а не у себя на Кавказе, развращенном национализмом, дурными деньгами и неутихающей войной в соседней Чечне. Ведь русские – они как дети, за ними приглядывать нужно и  наказывать, когда напроказничают. Вспомнились строки о крепостных крестьянах печальника Некрасова: «Вот приедет барин - барин нас рассудит…» Кстати, китайцы в Бурятии на своих капустных полях тоже довольны русскими работягами, их только нужно во время поить и кормить.
После Твери я оказался на борту КамАЗа, везшего в Питер технический жир, так что беспокоиться было не о чем. Только вот шоферу худо было рулить. Лобовое стекло в трещинах, так что солнечные лучи, отражаясь от граней разломов, слепили, и ему приходилось  постоянно вертеть головой, что отнюдь не повышало безопасность движения. Он третий месяц собирался заменить стекло, да все другие расходы одолевали. Сейчас приходилось откладывать деньги для поступления дочки в академию дизайна. Нынче так помпезно называют текстильный институт, ну и поборы там соответствующие.
Въезжали мы в город при сумеречном свете фонарей. Попрощавшись с Колей на Съездовской линии, я отправился на квартиру друзей, где меня всегда ждут. Шагая по Николаевскому мосту, готовившемуся к разводке, я любовался панорамой дворцов, выстроившихся по набережной Невы. Западный ветер с залива подогнал воду  к лапам сфинксов, и они зябко ежились, вспоминая теплые воды Нила. Им, конечно же, давно хотелось вернуться в Африку. А мне – найти любимую.