Камень Давида
Юноша – полубог, по кличке «Агрессор», одержимый Демоном ярости, став «неуязвимым», метался в космосе в поиске обратного пути к планете земля. На одной из планет он остановился у входа в «Мир Человека». Там были горы, бурная река, блестящие мокрые камни, трава, водопад и Она – его любовь и мечта. А вокруг бесконечный лес. И сколько было здесь деревьев, столько же здесь было статуй. Мужчины, женщины, дети, животные, и все это изобилие фигур безмолвствовало и оставалось неподвижным, что без сомнения мучило их создателя.
Неуязвимый перешагнул порог мира Человека, не спеша подошел к Её статуе. Она полулежала на полу, глядя в неподвижное отражение в воде. Неподалеку он увидел еще одну Её статую, стоявшую в падающей воде на противоположном берегу, еще одну – сидевшую в воде, еще ниже по течению – лежащую. И так далее, вдоль всей реки, до горизонта, везде разную и везде безумно красивую. Это была её река, везде была она, жалко, что неподвижная. Юноша огляделся, отыскивая создателя. На возвышенности он заметил одиноко стоящую статую. Что-то неуловимо знакомое привлекло его внимание. Он взошел на курган и остановился, разглядывая статую, стоящую на его вершине. Это была статуя юноши с камнем в руке.
- Тебе нравится? – услышал он мысль Человека.
Агрессор обернулся, перед ним стоял человек, одетый в грубую материю, подпоясанную веревкой. Карие глаза его мерцали непознаваемо глубоким светом.
- Нет, не нравится. Заинтересовал – да, нравится – нет. Кто это? – Одержимый указал небрежным жестом на статую.
- Давид. – Отвечал человек.
Получив такой ответ, Агрессор понял, что человек в рубище – Микеланджело. Дальнейших пояснений не требовалось, статуя, искажающая реальность, раздражала его.
- Какой такой Давид? – зло спросил он.
- Давид, убивший камнем Голиафа из Гефа, стана фелистимлянского.
- Нет, Давид поразил Голиафа камнем, а убил его мечом. Но эта статуя – даже не искаженная его тень. Давид был меньше, тоньше в кости, но в теле его была гармония скорости и ловкости. Этот, по сравнению с Давидом, неуклюжий медведь. Тот мог перекинуть камень через озеро. А этот? Посмотри, какая тяжелая кисть, он и лужу не перекинет. И ноги. Разве можно бежать на таких ногах и увернуться от брошенного в тебя копья. Нет, этому таскать камни в каменоломне, но не метать их.
- Извини, что я расстроил тебя своим творением. Я опирался на прочитанное в библии, а там написано – он настигал и убивал льва и медведя. Вот я и подумал, что он был очень крепок физически, как атлант.
- Но там же написано – Дал ему царь Саул свои доспехи и меч. Давид одел их, но вернул царю, сказав: «Я не могу ходить в этом, я не привык». Из этого ты мог бы сделать вывод, что доспехи были тяжелы для него. И поверь мне, не было, и нет человека, одолевшего полноценного здорового льва или медведя физической мощью, без хитрости, ловкости и оружия.
- Откуда ты знаешь. Ты был там?
- Нет, но я знаю истину.
- Прошу, расскажи, и я разрушу его и сотворю нового, - Микеланджело обошел вокруг статуи и Агрессора. Статуя изображала обнаженного человека, и рядом с ней стоял обнаженный юноша. Их тела разительно отличались друг от друга, как двуручный меч и арабский кинжал. Микеланджело находил все больше изъянов в статуе, придирчиво изучая оба тела, он спросил юношу:
- Твое теперешнее тело и тот Давид похожи?
- Прежде, чем ответить на твой вопрос, я расскажу, как это было.
Давид пробирался сквозь смешанные ряды воинов. Стоял страшный гомон, бряцали начищенные доспехи, своим блеском слепящие жадно раскрытые глаза юноши. Задрав голову, он увидел парящего в раскаленном небе ворона с пустыми глазницами. Яркое солнце резануло по глазам, под веками вспыхнул зеленый огонь, от него загорелся мозг, вспышкой молнии пронеслась мысль: «Ворон ждет пищу, чтобы, насытившись на горах трупов, спеть свою песнь!» Звенящая восторгом струна в душе юноши запела высокой нотой, но внезапно оборвалась. Он услышал у себя за спиной знакомый насмешливый голос одного из старших братьев:
- О, ё-ё! Малышка Дави, ты никак? Заблудился? Да!? Здесь место не для белокурых девочек.
Всё существо Давида взмыло на дыбы. Он кинул свой посох, как копье, в голову брата, но обидчик был готов к скорой мести и легко поймал летящую ему в лицо палку, переломил её надвое и кинул под ноги Давида. Давид бросился на брата с кулаками. Аминодав ловко поймал брата подмышки и поднял на вытянутых руках над головами солдат. Давид отчаянно сопротивлялся, молотя босыми ногами по закованному в доспехи телу брата, выкрикивая угрозы:
- Не называй меня девчонкой – убью!
Могучий брат в ответ смеялся:
- Глупая, глупая девчонка! Посмотри на врага, он раздавит тебя как блоху. Убирайся домой! Паси овечек, собирай цветочки. А то кто-нибудь ненароком наступит на тебя – хрясть, и мокрое место!
Вознесенный над воинами Давид увидел строй солдат врага и вышедшего в центр поля великана. До него долетел ревущий голос гиганта. Он вслушался в этот голос, уже не обращая внимания на обидные слова брата:
- Вы, рабы! – кричал великан, - дети собак! На колени падите, если нет воина среди вас, готового сразиться со мной! Ничтожные псы! – ревел великан, разводя руки в стороны, потрясая огромным копьем и щитом. Ряды солдат позади великана вторили ему, подбадривая криком и ударами мечей о щиты.
И увидел Давид, как по рядам воинов Израиля прошла волна страха. Неописуемая ярость охватила его разум, вся сила душ воинов, бывших вокруг, влилась в него.
Твердые пальцы брата впивались в ребра Давида, принося нестерпимую боль, он закричал:
- Отпусти!!!
Смеясь, брат подкинул Давида вверх и развел руки. А Давид, как сокол с пылающими злом позеленевшими глазами, падая вниз, вцепился обеими руками в горловину доспехов брата и со всей силы ударил лбом в нос брату, сломав его. Оба упали. Старший, утерев кровь с лица, кинулся ловить шустрого, вертлявого Давида, но безуспешно. Внезапно оба попали в руки самого старшего и самого сильного из восьмерых братьев, в руки Елиава, который схватил обоих за грудки и встряхнул. Старенький хитон, который Давид донашивал за одним из братьев, жалостно затрещал, доспехи на Аминодаве грузно лязгнули.
- Прекратите! - грозно приказал старший брат, - за что ты ударил Амина? Я видел, как он показывал тебе строй филистимлян, подняв тебя на руках. А ты?!
Довольный Аминодав растянул губы в злорадной улыбке. Яростный гнев перехватил глотку Давида. Не говоря ни слова, он стал вырываться из огромной руки старшего брата. Старая ткань не выдержала и стала рваться. Елиав разжал пальцы, и Давид отскочил на несколько метров, не удержался на ногах и шлепнулся на задницу, оказавшись на виду всего строя солдат. Раздался громкий хохот, многие уже некоторое время с интересом следили за разгоревшейся ссорой.
Давид видел перед собой искаженные лица солдат, которые, испытав недавний страх, пытались смеяться, высказывая тем мнимую мужественность. Слезы ярости накатились на глаза Давида. Поднимаясь с земли, он увидел стоявшего посередине поля Голиафа. Решение пришло из сердца – доказать этой толпе, что он – мужчина, или умереть! И Давид помчался навстречу опасности.
Страха не было. Он привык с детства бороться со старшими братьями, ведь их было семеро. Опыт у Давида был не малый, и, когда его задирали, он закидывал братьев камнями издали, пока те не просили пощады. Поэтому размеры Голиафа не страшили Давида. И неразлучная с ним тряпичная сумочка с гладкой тяжелой галькой тихонько побрякивала на бегу. Туго привязанная к поясу, она ничуть не мешала бежать. Пять камней в ней были подобраны мастерски.
Тонкая рука змеей нырнула в складки ткани и достала из них черный камень. За спиной Давида был слышен крик братьев:
- Остановись! Куда ты?!
Голиаф видел странное движение в рядах противника, щуря глаза против солнца, он пытался разглядеть суть происходящего. До его слуха долетел всплеск смеха, не мало удивив великана. Удивление его возросло, когда он заметил бегущую на него зыбкую тень. До боли, напрягая зрение, он всматривался в стремительно приближавшийся силуэт белокурого юнца. Мгновение Голиаф сомневался в происходящем, но хищный блеск глаз ребенка и черный камень в его руке, как порыв жгучего степного ветра, сорвал пелену сомнений.
Гигант вскинул огромное копье к плечу и, сделав шаг вперед, метнул его. Давид сделал ловкий выпад вправо, и смертельный снаряд прошел над его левым плечом. Сделанный выпад послужил и толчком для броска камня. Метнув черный камень, Давид изменил направление бега и побежал по косой влево. Запустив юркую ручонку в сумку, он достал камень предусмотрительно, на всякий случай, вложенный в пращу, так, что его можно было незамедлительно использовать.
Великан, увидев свой промах, заскрежетал зубами и процедил сквозь них: «Щенок!», поднял круглый щит, дабы уберечь лицо от летящего в него камня. Белокурый мальчишка исчез за щитом. Прозвучал звонкий щелчок – камень врезался в окованный медью щит. Голиаф опустил щит, всматриваясь в пространство перед собой, но белокурый мальчишка словно исчез. Рука великана нащупала рукоять меча, острая сталь выползла из ножен с холодным шипением, к которому присоединился странный звук – фью, фуи, фюю… Ища взглядом место рождения звука, Голиаф нашел мальчишку, тот оказался значительно проворней, чем можно было ожидать, и стоял с правого бока в странной позе с ореолом белокурых волос вокруг красивого юного лица с горящими глазами. И всё померкло. Глаза моргнули, ресницы застыли онемев, бурое теплое покрывало накрыло разум, и закутавшись в него, как в детстве, он помчался сквозь тьму куда-то вдаль, где его ждали. Он знал это, и понимание этого несло покой.
Кожаный шнурок в руке Давида натянулся, камень, описывая дугу начал набирать скорость. Он стремительно бежал, еще взмах рукой, камень описал большое кольцо с гудением рассекая воздух, второй взмах, остановился как вкопанный и бросок! Один конец шнура скользнул между разжатых пальцев, камень, освобожденный от пут, со свистом полетел в висок гиганта. Это был бросок, который бывает раз в жизни, нет, не в жизни человека, а в жизни всей планеты.
Камень летел, и Давид уже знал, что он попал в цель. Взглядом, провожая камень, он видел, как гигант поворачивал голову в его сторону, и глаза его расширялись от недоумения. И вот голова его вскинулась, будто гигант хотел чихнуть, а серый в черную крапинку камень застыл в его правом глазу, ближе к центру лица, проломав переносицу, и великан стал медленно опускаться на колени. Выронив меч, он спокойно, без криков и стонов, падал уверенно и неминуемо вниз, как огромное дерево. Давид подбежал, выхватил меч и, с трудом вознеся его над головой, со свистом опустил вниз, перерубив исполинскую шею.
***
Среди погибающих звезд, в центре вселенской жажды мести и глубокой ненависти стояли два человека, глядя друг другу в глаза. Молчали. Это было самое насыщенное молчание во Вселенной. Каждый постигал истину, один был разрушитель, второй был созидатель.
Второй нарушил молчание:
- Значит, мальчишка? Босоногий и злой?!
- Да, но не стоит разрушать созданного тобой Давида. Он, как библия, величайшее творение человечества, но не истина, - Агрессор обернулся к Её водопаду, сел на траву у ног статуи Давида и устремил свой пламенный взор к изображающим Её статуям, и добавил, - Твои создания, чарующи, великолепны, и все же не живут. Хотя я вижу, они хотят, стремятся жить… - выдержав долгую паузу, Одержимый продолжил свою мысль. - Ты думал о том, чего им не хватает? Что есть реальность? Что есть Душа? Жизнь? Вечность?
- Думал и не нашел пока четкого ответа, - ответил художник и присел, облокотившись на подножие статуи.
- Я скажу тебе. Всё просто. Это – боль! И боль эта есть я, а ты есть избавление. Ты видишь Её, я Её люблю до боли, и боль эта не покидает меня, жжет и режет меня изнутри всегда, и потому я вечен и бессмертен. Нет такой силы, чтобы смогла избавить меня от этой боли. Если бы ты смог найти ответ и оживить их, поняв всё зло внутри себя! Убил бы ты меня?! Давай попробуем с тобой найти ответ на этот вопрос.
- Ты хочешь сказать, что первое – это боль, ведь избавление идет за нею следом, как рождение ребенка. Где боль - там жизнь. Если вижу я дурной сон, то пытаюсь ущипнуть себя, чтобы тем самым убедиться, что я жив. Боли нет - и нет реальности, есть сон!
- Да, камнетес, твое зубило попало рядом с целью, но его нужно заточить гораздо острее, чтобы проникнуть, прикоснуться к истине. Однажды я заглянул в свою душу, тебе я говорю это как человек, а не как бог. Так вот, там бесконечная серая пустыня, равная темной Гарте – гигантскому космическому демону, и есть в ней оазис, а в нем водопад, а брызгах воды играют блики и всё о Ней. И больше нет там нежности, пустыня… Посмотри на Гарту, везде боль, разрушение, шипы, и в центре ты, творишь, живешь и мыслишь, тем самым, принося ей боль, которая и делает её реальной. Ты понимаешь, какая власть в тебе?! И я хочу, чтобы ты заставил Гарту не трогать Землю.
- Какая же сила во мне, если я не могу оживить ни одно своё творение?!
- Она любит тебя, болит тобой, живет тобой. Когда я шел сюда, видел, что Гарта больше не терзает души, наверное, с тех пор, как ты начал творить в её сердце. Она одержима тобой.
Оба надолго замолчали.
- Ты говоришь, ты – боль. Зачем мне отдавать Землю во власть боли? Ответь!
- Да, я бог страдания и боли. Куда бы я ни ступил, там плач, но я шагаю, и позади меня шагает избавление. А если Земля попадет в объятия Гарты, та просто сожрет её, и всё! Ни боли, ни избавления! И жизни нет! У меня есть надежда подарить людям неуязвимость, вечность, переместить всю боль в их души. Избавление найдут они от ран, поняв внутри себя добро и зло.
- Я думаю, ты проиграешь. Ведь ты – зло. А всегда неуязвимое зло уступает легко ранимому добру, и в этом моя надежда.
- Выходит, ты поможешь мне с надеждой в своем сердце на моё фиаско. Поистине, ты – человек!
И снова оба надолго замолчали… И падали звезды и разрушались миры…
Затем созидатель задал вопрос разрушителю:
- Как живут люди на Земле сейчас?
- Всё хуже! Мужчины всё чаще убивают друг друга из-за угла, а женщины всё чаще убивают своих детей. И те, и другие всё чаще торгуют собой. Зла не хватает на всех. Нет той тьмы, чтобы накрыла всё мелкое, жалкое, ничтожное, низкое, оставляя лишь идеал, горящий во тьме как звезда. Его свет затмить невозможно, он ярок!
- Значит, болезнь во спасение?! И снова всё тоже - боль и страдание, жизнь. Может быть, это к лучшему, что мои статуи безмолвны и мертвы. Я бы не смог видеть их боль, как безучастно Создатель мира смотрит на нас, на свои творения. Мы и есть та боль, что дает Создателю ощущение реальности?! Тогда я не хочу, чтобы мои статуи жили! Я не хочу видеть, как они насилуют и убивают друг друга.
- Вот поэтому они и не живут! Ты слаб!..
- А ты?! – с надрывом вскрикнул художник, подскочив на ноги.
- Я слаб, только слабость моя другая, - спокойно отвечал Агрессор, и снова воцарилось молчание. – Сосредоточь свой гнев, жажду мести, ненависть, отшлифуй всё это яростью, и заставь её разбить младенца, - Одержимый указал на статую мадонны с младенцем, - а потом, когда она оживет, я поговорю с ней о Земле.
- Это слишком! Я не могу это сделать, - с накатившимися в карих глазах слезами ответил Микеланджело. Он спустился с холма Давида к статуе мадонны и погладил курчавую головку младенца на её руках.
- Послушай, камнетес! Я не говорил, что это будет легко, но мы во власти зла, и чтобы Она явила свой лик, нужно совершить достойный этого поступок. Я не вижу ничего более злого, чем убийство матерью своего дитя, или у тебя есть другое предложение?!
- Нет, но это же богоматерь с младенцем!
- Так ты в милосердии ставишь себя выше бога? Перед тобой даже не камень, а тело Гарты. Твоя вера делает его таким, какой он есть. И этот кусок Гарты ты возвел в святыню?! Но Бог, твой отец, уж коли веришь ты в него, позволил Ироду убить всех младенцев в Вифлееме и его пределах! А это очень много детей, живых, не каменных! – Разрушитель спускался с холма к Микеланджело и через плечо показал на статую Давида, - А этот парень, которому ты создал великолепную статую, был жестоким убийцей всю свою жизнь, и нет, не был он похож на мое теперешнее тело. Тот кидал камни издалека, а этот вбивает их, держа в руке, в голову врага, - Агрессор собрал в кулаке яркий камень ярости, - Не зли меня, ведь с Гартой я могу договориться и причинить вред тебе. Ты хочешь уберечь свой разум и душу, не тронутыми мной, так делай, как я сказал! – Агрессор поднес пламенный камень к глазам Микеланджело, и тихим холодным тоном мысленно сказал, глядя в карие глаза, - этот камень не причинит тебе боли, нет, он выжжет твой дар к творчеству! Думай!
Опять повисло молчание, но очень тягостное.
- Нет, не могу, но теперь я начинаю понимать, что значат твои слова: «Убил бы ты меня, если бы смог дать им жизнь такой ценой?». Я уже хочу убить тебя, только за твою мысль!
- Я так и знал. Ты не можешь ни дать жизнь, ни забрать её. Придется самому пролить зло, - Агрессор коснулся рукой травы, и от его пальцев поползли к мадонне черные змеи. Увидев их, Микеланджело вскричал:
- Остановись! Почему ты не разрушишь Её?! - он указал на водопад.
Разрушитель оторвал свою руку от травы, глаза его полыхнули, устремив взор в глаза Микеланджело:
- Не могу. Она – та частичка меня, что позволяет мне быть. Она – та сила в моей душе, что противостоит силе разрушения. И разрушить Её я не могу. Я перестану быть, сойду с ума, или взорвусь, как сверхновая звезда. Также и в твоей душе есть противовес. Если бы ты смог заглянуть в себя, ты увидел бы образ Тьмы, который ты не смог бы воссоздать. Вспомни, когда ты впервые увидел Диса – демона гнева, наверняка, в тот час ты был злым. Так та часть, что внутри тебя, превышает зло многократно. Я покажу тебе зло разрушения, ты же, взамен, покажешь мне добро созидания, и мы оба станем немного сильней. А дальше дело каждого – развивать силу или нет. Я за первое.
***
Микеланджело, поняв мысль Агрессора, отступил на шаг и едва не упал. Он вспомнил тот час, когда впервые увидел Диса. Это было в «часовне Медичи». Он защищал город, его назначили инженером оборонительных сооружений, и он силой своего гения справлялся с обороной города, но измена в рядах защитников города сыграла на руку врагу. Он скрылся в часовне от неминуемой смерти и, сжигаемый праведным гневом, узрел Диса. Он знал предателя в лицо.
Теперь, когда с той поры минуло более пятисот лет, гнев вспыхнул с прежней силой, и понимание того, что внутри него сидит сила, гораздо превышающая эту силу, испугало его. Восстановив в разуме своем равновесие, он сказал:
- Да, эта сила есть во мне. Развить в ней силы – страшно, неужели ты можешь жить ею?!
- У каждого свой рок, - ответил Одержимый, - одному летать среди звезд и разрушать, другому … - выдержав паузу, он продолжил свою мысль, - другому сидеть в пещере и создавать. И при этом мы одинаково свободны. Посмотрим, что получится от слияния наших сил. Смотри внимательно, не отводи свой взгляд, как бы тяжело тебе не было, - и испускаемые из рук Агрессора нити зла вплелись в мадонну. Изваяние вспыхнуло жизнью, руки девы сомкнулись на теле ребенка и разорвали его, как батон свежего хлеба. Тут же она почернела, обратила свои налитые синей ненавистью глаза на Неуязвимого, кинулась к нему с искаженным истерикой лицом, тот с трудом успел увернуться от скрюченных пальцев женщины, желавшей вцепится ему в глаза.
Стало ясно – соблюсти равновесие не удалось, и уже ни о каком договоре не может быть речи. Агрессор мысленно жутко грязно выругался, отбежал на несколько шагов, увертываясь в очередной раз от летящей на него разъяренной ведьмы, и услышал обращенную к нему мысль Микеланджело:
- Останови её!
- Какой, к дьяволу, силой я её остановлю?! Я могу только придать ей силы, - отвечал он, бегая и петляя. Он пытался оторваться от преследовавшей его черной всколоченной ведьмы. - Тут дело за тобой, - кричал он Микеланджело, - воссоздай ребенка, и она утихнет. «Вот же, черт, наделал дел, вот дерьмо!» - снова ругнулся про себя Агрессор. Выговорившись, юноша сделал несколько обманных скачков в разные стороны, ловко прыгнул за спину Микеланджело и сказал тому на ухо, указывая пальцем из-за его плеча на несущуюся на них «Ненависть», - Делай сейчас, или я оставлю вас наедине!
Повторять не пришлось, Микеланджело поднял руку, и статуя вернулась на исходную позицию. Обернувшись к Разрушителю, Микеланджело спросил:
- Что за лютое зло ты вдохнул в неё? Что могло оживить камень?
Несмотря на пережитую погоню и некоторое волнение, юноша ответил не сразу. Он выдержал долгую паузу, а затем медленно и спокойно произнес:
- Мысли о матери.
Лицо Микеланджело передернула судорога, он хотел спросить ещё, но, испугавшись услышать ответ, не стал спрашивать.
Наступила вечность мучительного молчания. Было совершено слишком много, чтобы можно было бы это осмыслить за короткое время.
Сергей Тришин