Мои родители были не из тех, кто ложится спать в определенное время. Сон рано или поздно одолевал их, но они не придавали особого значения ни тому, во сколько это происходило, ни тому, есть ли поблизости кровать. Мой папа облюбовал кресло в подвале, а мама имела привычку укладываться, где придется, просыпаясь потом с отметинами от ковра на лице или отпечатком диванной обивки на плече. Это было даже немного странно. Она могла спать по восемь часов в день, но никогда не спала восемь часов подряд. К тому же, мама никогда не переодевалась ко сну. Мы дарили ей на Рождество ночные рубашки в надежде, что она поймет намек. «В них обычно ложатся спать», - говорили мы, но мама как-то странно смотрела в ответ, словно момент засыпания, как и момент смерти, настолько непредсказуем, что к нему невозможно подготовиться.
В том, что нас воспитали существа, больше всего похожие на пару домашних котов, были свои преимущества. Нас никогда не заставляли рано ложиться спать. Даже если мне надо было на следующее утро идти в школу, а было уже два ночи, мама никогда не говорила: «Марш в постель», а спрашивала: «Ты еще не устал?» Это был не приказ, а искренняя озабоченность. На мой ответ она просто пожимала плечами. «Как хочешь», - говорила мама, наливая себе не то тридцатую, не то сорок вторую чашку кофе за день. «Я тоже не хочу спать. Не знаю, почему, но как-то не хочется».
Мы были семьей, которая никогда не гасит свет, семьей, чей телевизор нагревался до такой степени, что нужна была кухонная рукавица, чтобы переключить канал. По большому счету в нашем доме каждый день была «пижамная вечеринка», поэтому, когда нас с сестрами приглашали поучаствовать в настоящих, мы не проявляли особого энтузиазма.
- Нам можно не ложиться спать, сколько захотим, - уговаривали нас хозяева.
- И что…?
Первую подобную вечеринку, на которую я пошел, организовал соседский мальчик Уолт Уинтерс. Как и я, Уолт был в шестом классе. В отличие от меня он был общительный и атлетически сложенный ребенок, что означало, что у нас не было абсолютно ничего общего. «С чего вдруг он решил пригласить меня?» - поинтересовался я у мамы. «Я его едва знаю».
Она не призналась, что мама Уолта заставила его, но я знал, что это единственное возможное объяснение. «Иди уже, - сказала она. – Будет весело».
Я изо всех сил пытался отвертеться, но тут папа узнал об этом приглашении, и вопрос был закрыт. Он часто видел, как Уолт играет в футбол и считал, что мальчик – копия он в детстве. «Возможно, он и не лучший игрок в мире, но он и его друзья – хорошие ребята».
«Чудно, - ответил я. – Тогда сам иди и ночуй с ними».
Я не мог признаться отцу, что мальчики волновали меня, поэтому придумывал различные предлоги, чтобы их недолюбливать. Я надеялся, что покажусь не напуганным, а просто разборчивым. В итоге я выглядел ханжой.
«Ты хочешь, чтобы я ночевал с людьми, которые ругаются матом? С теми, кто бросает камни в кошек?»
«Именно этого, черт возьми, я и хочу», - не выдержал папа. «Теперь выметайся».
Кроме меня, на вечеринке у Уолта было еще трое гостей. Никто из них не пользовался популярностью в школе – они были недостаточно симпатичными – но каждый из них мог постоять за себя на футбольном поле и имел свою точку зрения по поводу автомобилей. Разговор начался, как только я переступил порог и, притворяясь заинтересованным, я от всей души желал, чтобы мои чувства были более искренними. «В чем все-таки смысл футбола?» - хотелось мне спросить. «Мотор V-8 имеет какое-нибудь отношение к соку J7?» - я был бы похож на иностранного студента по обмену, но ответы дали бы мне хоть какое-то представление, о чем они говорят. А так, они могли с таким же успехом разговаривать по-китайски.
На нашей улицы было четыре вида домов, и, хотя дом Уолта отличался от моего, я знал планировку. «Пижамная вечеринка» проходила в комнате, которую методисты обычно называют семейной, католики используют как дополнительную спальню, а единственные в нашем районе иудеи превратили во что-то среднее между фотолабораторией и противорадиационным убежищем. Родители Уолта были методистами, поэтому центральным объектом в комнате был большой черно-белый телевизор. Семейные фотографии висели на стене вместе с изображениями разных спортсменов, у которых мистеру Уинтерсу посчастливилось выклянчить автограф. Я повосхищался ими, сколько смог, но меня больше заинтересовала свадебная фотография, висевшая над диваном. Стоя под руку с мужем, облаченным в военную форму, миссис Уинтерс выглядела безумно, прямо-таки пугающе, счастливой. Глаза навыкате и яростная, растянувшая рот улыбка: выражение человека на грани истерики, и даже прошедшие с тех пор годы не смогли его изменить.
«Что она принимает?» - шепотом спрашивала мама всякий раз, когда миссис Уинтерс радостно махала нам из своего двора. Я думал, что она к ней несправедлива, но после десяти минут, проведенных в доме этой женщины, я понял, что мама имела в виду.
«А вот и пицца!!!!» - завопила она, когда разносчик позвонил в дверь. «Мальчики, кто хочет кусочек пиццы с пылу с жару?!!!» Мне показалось забавным выражение «с пылу с жару», но настроения смеяться не было. Меня также не порадовала жалкая пародия мистера Уинтерса на итальянского официанта. «Мамма миа! Кто хочет уно кусочек ди пицца?»
Мне казалось, что взрослые не должны появляться на «пижамных вечеринках», но родители Уолта лезли в каждую дырку: устраивали игры, предлагали всем угощение и напитки. Когда в полночь начался фильм ужасов, мама Уолта прокралась в ванную и оставила около раковины нож, измазанный кетчупом. Час спустя, когда никто из нас еще его не обнаружил, она начала потихоньку намекать. «Никому не нужно вымыть руки?» - спросила она. «Кто там сидит рядом с дверью, проверьте, положила ли я чистые полотенца в ванной».
Такие люди вызывают слезы.
Какими бы занудными они ни были, я пожалел, что фильм закончился, и Уинтерсы собрались уходить. Было всего два часа ночи, но их силы явно иссякли. «Ума не приложу, как вы, мальчики, можете так долго не спать», - сказала миссис Уинтерс, зевая в рукав халата. «Я в последний раз ложилась так поздно, когда родилась Лорен». Лорен – сестра Уолта, которая родилась недоношенной и прожила меньше двух дней. Это случилось до того, как Уинтерсы переехали на нашу улицу, но это был ни для кого не секрет. Никто уже не удивлялся, услышав имя девочки. Она умерла слишком рано, чтобы позировать для фотографий, но все равно считалась полноценным членом семьи. У Лорен был собственный рождественский носок размером с варежку, каждый год они устраивали вечеринку в честь ее дня рождения. Это казалось моей маме особенно жутким. «Надеюсь, нас они не пригласят», - сказала она. «Господи, как можно покупать подарок для мертвого ребенка?»
Я думал, что миссис Уинтерс не решилась родить еще одного ребенка из-за боязни, что он тоже родится недоношенным. Это было печально, потому что чувствовалось, что она хочет большую семью. Вернее, чувствовалось, что у нее есть представление о том, какой должна быть большая семья, и измазанный кетчупом нож и «пижамная вечеринка» часть этого представления. В ее присутствии мы подыгрывали, но когда она отправилась спать, я понял, что мои дела плохи.
Они с мужем тяжело поднялись по лестнице, и, когда Уолт удостоверился, что они заснули, он внезапно бросился на Дейла Гаммерсона с криком: «Сисько-крут!!!» Брэд Клэнси к ним присоединился, и, когда они закончили экзекуцию, Дейл задрал майку. Его соски были красными и измочаленными, как куски остывшей пиццы, забытые в коробке.
«Какой ужас!» - воскликнул я, слишком поздно осознав, что я повел себя как девчонка. Нужно было посмеяться над Дейлом, а не закрывать лицо дрожащими руками, пропищав: «Что они сотворили с твоими бедными сосками! Может, приложить к ним лед?»
Уолт сразу же прицепился к моим словам. «Ты только что сказал, что хочешь приложить лед к соскам Дейла?»
«Ну, не лично я…», - промямлил я. «Я имел в виду так, в общем. Кто-нибудь из нас. Или Дейл мог бы сам это сделать, если хочет».
Глаза Уолта скользнули с моего лица на грудь, и все участники вечеринки набросились на меня. Дейла все еще плохо слушались руки, поэтому он сел мне на ноги. Брэд и Скотт Мальборо пригвоздили меня к ковру. Мне задрали рубашку, зажали рукой рот, и Уолт вцепился в мои соски, выворачивая их так и сяк, как будто пытался вкрутить парочку особо настырных болтов. «Кому теперь нужен лед!» - завопил он. «Кто теперь воображает себя долбанной школьной медсестрой!» До этого я испытывал к Уолту жалость, но в тот момент, еле сдерживая слезы от боли, я понял, что маленькая Лорен поступила верно, выйдя из игры так рано.
Когда меня, наконец, отпустили, я поднялся наверх и встал около кухонного окна, скрестив руки на груди. Мой дом находился в низине. С улицы его было не видно, но я мог различить рассеянный свет фонаря над подъездной дорожкой. У меня был соблазн уйти, но, если бы я сделал это тогда, не было бы мне покоя. Малыш заплакал. Малыш ушел домой. Моя жизнь в школе стала бы невыносимой. Я отошел от окна и вернулся в подвал, где Уолт тасовал карты на кофейном столике. «Как раз вовремя», - сказал он. «Садись».
Я устроился на полу и взял журнал, изо всех сил стараясь выглядеть непринужденно. «Я не очень люблю играть в карты, поэтому, если вы не против, я просто понаблюдаю».
«Ни фига себе, понаблюдаешь», - сказал Уолт. «Это покер на раздевание. Ты что гомик, чтобы сидеть и наблюдать, как четыре парня раздеваются?»
Я не увидел логики в его словах. «Ну, а разве мы все не будем наблюдать?»
«Смотреть будем, но не наблюдать» - сказал Уолт. «А это большая разница».
Я спросил, в чем разница, но мне никто не ответил. Тут Уолт сделал рукой скручивающее движение, и я сел за стол, молясь о том, чтобы в доме случилась утечка газа или короткое замыкание – что угодно, что спасло бы меня от кошмара покера на раздевание. Для остальных голый мальчик значил столько же, сколько лампа или коврик в ванной, был чем-то очень привычным и сливающимся с обстановкой. Для меня все было по-другому. Я желал голого мальчика больше всего на свете, а когда ты одновременно смотришь и желаешь, всплывают всякие вещи, особенно одна вещь, которая обязательно станет заметной и разрушит всю мою жизнь. «Не хотел вам говорить, - сказал я, - но моя религия не позволяет мне играть в покер».
«Да ладно, - не поверил Уолт. – А ты что, баптист?»
«Православный грек».
«Все это чушь собачья, потому что именно греки изобрели карты», - заявил Уолт.
«По-моему, это были египтяне». Информация поступила от Скотта, который оказался неглупым.
«Греки, египтяне, какая разница», - сказал Уолт. «И вообще, что твой бог не узнает, ему не повредит, поэтому заткнись и играй».
Он раздал карты, а я смотрел на каждого из них, преувеличивая их недостатки и напоминая себе, что я этим мальчикам не нравлюсь. Я надеялся, что смогу искоренить малейшую, еще теплящуюся во мне, симпатию к ним. Но, как всегда случается в моей жизни, чем больше я кому-то не нравлюсь, тем более привлекательным он становится для меня. Оставалось тянуть время, обсуждать каждый ход до тех пор, пока не рассветет и миссис Уинтерс не спасет меня, организовав на завтрак очередную ужасающую забаву.
На случай, если мой план не сработает, я пошел в ванную и проверил чистое ли на мне белье. Стояк был бы позорным сам по себе, но стояк в сочетании со следами на трусах означал бы только то, что мне лучше прямо сейчас взять нож, измазанный кетчупом, и убить себя, пока еще не слишком поздно.
«Ты что там, подводную лодку запускаешь, что ли?» - заорал Уолт. – «Иди сюда, мы ждем».
Обычно, когда меня заставляют соревноваться, я просто сдаюсь. Пытаться выиграть означает заявить о своих амбициях, что делает тебя еще более уязвимым. Человек, который хочет победить, но проигрывает, неудачник. А тот, кому и дела до всего этого нет, просто чудак – титул, с которым я научился идти по жизни. В данном же случае возможности отступить у меня не было. Мне нужно было одержать верх в игре, о которой я ничего не знал. Ситуация казалась безнадежной, пока я не понял, что мы все находимся в одинаковом положении. Даже Скотт абсолютно не представлял, что надо делать. Притворяясь большим специалистом в этом деле, я понял, что смогу устроить все как нельзя лучше.
«Джокер и королева больше четверки и пятерки пик», - сказал я, защищая свой ход против Брэда Кленси.
«Но у тебя джокер и тройка бубен».
«Да, но в сочетании с джокером она становится королевой».
«Ты, кажется, говорил, что твоя религия не разрешает играть в покер», - сказал Уолт.
«Но это еще не значит, что я в нем не разбираюсь. Не забывай, что именно греки изобрели карты. Это у меня в крови».
В начале игры часы показывали половину четвертого. Час спустя на мне не было одного ботинка, Скотт и Брэд сняли рубашки, а Уолт и Дейл остались в одних трусах. Если именно таков вкус победы, то я зря не пробовал этого раньше. Уверенно лидируя, я изобретал для раздетых мальчиков всевозможные предлоги, чтобы они вставали и ходили по комнате.
«Эй, Уолт, ты это слышал? Кажется, кто-то ходит на кухне».
«Я ничего не слышал».
«Почему бы тебе не подняться наверх и не проверить? Нам не нужны сюрпризы». Его трусы топорщились сзади, были мешковатыми, как подгузник, но ноги были мускулистыми и стройными.
«Дейл, проверь, пожалуйста, плотно ли задернуты шторы».
Он пересек комнату, а я пожирал его глазами, уверенный в том, что никто не обвинит меня в подглядывании. Все было бы по-другому, если бы я проигрывал, но как победитель, я имел право удостовериться, что все сделано, как надо. «Там возле плинтуса не до конца закрыто. Наклонись и поправь там занавеску, хорошо?»
Это заняло некоторое время, но после того, как я объяснил, что пара королей не сочетается с двойкой червей и тройкой бубен, Уолт снял трусы и бросил их в кучу возле телевизора. «Ну, ладно, - сказал он. – Заканчивайте без меня».
«Но игра уже закончена», - возразил Скотт.
«Ну, уж нет, - сказал Уолт. – Я что, один должен раздеваться? Вам придется продолжить».
«Пока ты что – усядешься поудобнее и будешь наблюдать? – сказал я. – Ты что, гомик какой-то?»
«Да уж, - откликнулся Дейл. – Давайте займемся чем-нибудь другим. Эта игра просто скучища, да и правила невозможно запомнить».
Все остальные согласно закивали, но, когда Уолт решил не уступать, я собрал колоду и решительно постучал ей по столу. «Единственный выход для нас всех – продолжать играть».
«Как, черт возьми, я должен это сделать? - спросил Уолт. – Если ты случайно не заметил, мне больше нечего снимать».
«О, - сказал я, - всегда можно что-нибудь придумать. Если проигравший уже раздет, мы можем дать ему задание. Ничего сложного, так, какой-нибудь пустяк».
«Например?» - спросил Уолт.
«Не знаю. Думаю, мы решим, когда до этого дойдет дело».
Вспоминая об этом сейчас, я иногда думаю, что зашел слишком далеко, приказав Скотту сесть мне на колени. «Но я же голый!» - воскликнул он.
«Эй, - сказал я, - ведь из нас двоих буду страдать только я. Я просто хотел дать тебе легкое задание. Ты бы предпочел выбежать на улицу и дотронуться до почтового ящика? Солнце взойдет примерно через двадцать секунд – ты хочешь, чтобы тебя увидели все соседи?»
«Сколько мне надо сидеть у тебя на коленях?»
«Не знаю. Минуту или две. Может, пять. Или семь».
Я пересел в кресло и устало похлопал себя по колену, как будто делал большое одолжение. Скотт сел, и я посмотрел на наше отражение в экране телевизора. Вот он я, один голый мальчик сидит у меня на коленях, другие трое готовы исполнить мои приказания. Это показалось исполнением мечты, пока я не вспомнил, что они делали это не по своей воле. Для них это было не удовольствие, а просто наказание. Когда все кончится, это станет поводом избегать меня. Пойдут слухи, что я что-то подмешал им в Колу, пытался сделать минет Брэду Кленси и украл пять долларов из кармана Уолта. Даже миссис Уинтерс не помашет при встрече, но все это будет позже, в другой жизни. А сейчас я буду наслаждаться жалкой имитацией нежности, рассматривая плечи Скотта, его спину, пока он дрожит под рукой победителя.