В химчистке мы с мамой стояли в очереди за женщиной, которую никогда прежде не видели. «Приятная женщина», - говорила позже мама. «Хорошо сложенная. Породистая». Женщина была одета по погоде в легкое хлопчатобумажное платье с рисунком из крупных маргариток. Ее туфли гармонировали по цвету с лепестками, а висящая на плече сумочка в черную и желтую полоску была похожа на лениво жужжащего над цветами шмеля. Она протянула свою квитанцию, забрала вещи, а потом выразила благодарность за то, что она считала быстрым и квалифицированным обслуживанием. «Знаете, - сказала она, - люди многое рассказывают о Рэйли, но ведь это все неправда, да?»
Кореец кивнул так, как это делает иностранец, когда понимает, что собеседник закончил фразу. Он был не владельцем химчистки, а просто помощником, и было очевидно, что он не понял ни слова из того, что она сказала.
«Мы с сестрой приехали сюда погостить», - произнесла женщина уже громче, а кореец снова кивнул. «Я бы с удовольствием задержалась и посмотрела город, но мой дом – вернее, один из моих домов – будет участвовать в садовом конкурсе, поэтому я должна вернуться в Уильямсбург.»
Мне было одиннадцать лет, но даже мне ее слова показались странными. Если она надеялась произвести впечатление на корейца, то только зря сотрясала воздух. Кому же предназначалось ее сообщение?
«Мой дом – вернее, один из моих домов»: к вечеру мы с мамой повторили эту фразу раз пятьдесят. Садовый конкурс мы оставили без внимания, но первая часть предложения доставляла нам огромное удовольствие. Между словами «дом» и «вернее» она сделала паузу, что показано с помощью тире. За это короткое мгновение она решила: «А почему бы и нет?» Следующее слово – «один» – сорвалось с ее губ как легкое дуновение ветерка, поэтому эту часть было сложно повторить. Надо было произнести это слово с определенной интонацией, иначе вся фраза теряла свою силу. Будучи чем-то средним между самоуверенным смешком и вздохом радостного смущения, слово «один» придавало предложению двойной смысл. Для людей ее класса ее заявление значило: «Только посмотрите на меня, я всегда в движении!» Для менее удачливых это звучало так: «Не обманывайтесь, иметь больше одного дома – тяжкий труд».
Первые раз десять мы произносили эту фразу слишком зажато и чопорно, но где-то к обеду наши голоса смягчились. Мы желали то, чем обладала эта женщина. Но мечта становилась еще более несбыточной оттого, что мы копировали ее. Поэтому пришлось вернуться к нашим истинным «я».
«Мой дом – вернее, один из моих домов…» Мама произнесла это поспешно, как будто была необходимость уточнить свое высказывание. Точно так же она могла сказать: «Моя дочь – вернее, одна из моих дочерей», но второй дом был престижней, чем вторая дочь, поэтому такая интонация не подходила. Я пошел другим путем, сделав особое ударение на слове «один», что гарантировано отвратило бы от меня слушателей.
- Если ты произнесешь это так, все тебе позавидуют, - сказала мама.
- А разве мы не этого добиваемся?
- Частично, - ответила она. – Но в основном мы хотим, чтобы они за нас порадовались.
- Но почему они должны радоваться за тех, кто имеет больше?
- Я думаю, все зависит от человека, - сказала она. – Ладно, это не так уж и важно. Мы наконец-то произнесли это правильно. Когда придет время, и у нас все это будет.
И мы начали ждать.
Где-то в середине 60-х Северная Каролина начала называться «Край отдыха». Эти слова выбили на номерных знаках, и целый ряд рекламных роликов напоминал нам, что, в отличие от некоторых соседних штатов, в нашем есть и пляж, и горы. Некоторые ездили то туда, то сюда, но большинство людей были приверженцами какого-то одного ландшафта. Мы были Пляжной семьей, семьей Изумрудного острова, но все это было только благодаря маме. Не думаю, что папа сам бы когда-нибудь всерьез задумался об отпуске. Вдалеке от дома он становился беспокойным и раздражительным, но мама обожала океан. Она не умела плавать, но любила стоять у кромки воды с удочкой в руках. Это сложно было назвать рыбной ловлей, потому что она ни разу ничего не поймала и никогда не выражала ни надежды на улов, ни разочарования от его отсутствия. О чем она думала, глядя на волны, было загадкой, но эти мысли явно доставляли ей удовольствие. Она самой себе больше нравилась, когда их думала.
Однажды папа затянул с бронированием жилья, и пришлось поселиться в первом попавшемся доме. Это был не коттедж, а какая-то лачуга, из тех, где обычно живут бедняки. Двор был огорожен забором из проволоки, воздух кишел мухами и комарами, которых обычно сдувает океанским бризом. Где-то в середине отдыха с дерева упала ужасная мохнатая гусеница и укусила мою сестру Эми в щеку. Ее лицо распухло и побледнело, и всего через час только по рукам и ногам можно было распознать в ней человека. Мама отвезла ее в больницу, а по возвращении использовала сестру как экспонат номер 1. Она указывала на Эми так, как если бы это была не ее дочь, а какой-то уродливый пришелец, с которым мы вынуждены жить под одной крышей. «Вот что ты получил за то, что тянул до последней минуты», - сказала она папе. «Ни пляжа, ни волн, только это».
После этого случая мама взяла все приготовления на себя. Каждый год в сентябре мы на неделю ездили на Изумрудный остров и жили в домике с видом на океан, что подразумевало кое-какие преимущества. Коттеджи с видом на море стояли на сваях, что позволяло им выглядеть если не большими, то, по крайней мере, внушительными. Некоторые были выкрашены краской, некоторые обшиты деревом в кейпкодском стиле. И у всех домов были имена, самым удачным из которых было «Рай для бездельника». Владельцы сделали вывеску в форме двух мокасин, стоящих рядышком. Туфли был очень реалистично нарисованы, а буквы надписи были распухшие и вялые и на фоне мягкой кожи мокасин казались двумя слоняющимися без дела пьяницами.
«Вот это настоящая вывеска», - говорил наш отец, и мы соглашались. Там также были дома с именами «Голый купальщик», «Насест пеликана», «Ленивое оцепенение», «Шотландская шапочка», «Веселые дюны». За названием дома следовало имя и место жительства его владельца. «Клан Дунканов – Шарлот», «Графтоны – Скалистые горы», «Хэл и Джин Старлинг из Пайнхерста». Все эти вывески были в основном предназначены для того, чтобы сообщить: «Мой дом – вернее, один из моих домов».
На пляже мы как никогда в жизни остро ощущали, что нашими жизнями управляет удача. Когда она была в наших руках – то есть, когда было солнечно, – мы с сестрами чувствовали, что в этом есть и наша личная заслуга. Мы были удачливой семьей, что давало всем окружающим возможность плавать и копошиться в песке. Если шел дождь, значит, нам не везло, мы оставались дома и пытались понять, в чем же наша совесть оказалась нечиста. «После ланча проясниться», - говорила мама, и мы ели очень аккуратно, подложив под тарелки коврики, которые раньше приносили нам удачу. Если это не помогало, мы переходили к плану Б. «Мама, ты слишком много работаешь», - говорили мы. «Давай мы помоем посуду. Давай мы подметем пол». Мы разговаривали как дети из волшебной сказки, надеясь, что наше хорошее поведение сможет выманить солнце из его тайника. «Вы с папой так добры к нам. Давай мы помассируем тебе плечи».
Если часам к пяти дня небо не прояснялось, мы с сестрами бросали свои попытки и принимались искать виновника этого несчастья среди нас самих. Кто из нас был меньше всего расстроен? Кто устроился на пропитанной сыростью кровати с книжкой и стаканом шоколадного молока и ведет себя так, как будто дождь это не такая уж и плохая штука? Мы находили такого человека – чаще всего это была моя сестра Гретхен – и били его.
В то лето, когда мне было 12, вдоль побережья двигался тропический шторм, отчего небо было крапчатого свинцово-серого цвета, как и синяки Гретхен, появлявшиеся вследствие этого. Но в следующем году нам повезло. Папа нашел поле для гольфа, которое его устраивало, и в первый раз за всю историю даже он получал от отдыха удовольствие. Лежа на веранде со стаканом джин-тоника в руке, окруженный подрумянившимися на солнце женой и детьми, он признал, что тут не так уж и плохо. «Я тут подумал, может, ну их, эти съемные коттеджи», - сказал он. «Что вы скажете, если мы больше не будем обращаться к посреднику и просто купим себе домик?»
Он произнес это тем же голосом, каким обещал нам мороженое. «Кто хочет чего-нибудь вкусненького?» - спрашивал он, и мы набивались в машину, проезжали мимо кафе-мороженого и ехали в бакалейный магазин, где он покупал брикет напоминающего по цвету гной мороженого, продававшегося со скидкой. Опыт научил нас не доверять ему, но мы так отчаянно хотели свой пляжный домик, что было невозможно не попасться на удочку. Даже мама на это купилась.
«Ты действительно хочешь это сделать?» - спросила она.
«Естественно», - ответил папа.
На следующий день они договорились о встрече с агентом по недвижимости в Морхед-сити. «Мы просто обсудим варианты», сказала мама. «Это просто встреча, ничего больше». Мы хотели поехать с ними, но они взяли только двухлетнего Пола, которого нельзя было оставлять в нашем обществе. Утренняя встреча привела к осмотру полдюжины домов, и когда они вернулись домой, мамино лицо было таким бесстрастным, что казалось парализованным. «Все-прошло-хорошо», - сказала она. «Агент-по-недвижимости-был-очень-мил.» Мы поняли, что она дала клятву не рассказывать чего-то, и это усилие причиняло ей настоящую физическую боль.
- Все нормально, - сказал папа. - Можешь им рассказать.
- В общем, мы смотрели один дом, - начала она. – Ничего особенного, но…
- Но он превосходен, - перебил папа. – Просто загляденье, как ваша мама. Он подошел к ней и ущипнул пониже спины. Она засмеялась и шлепнула его полотенцем, а мы стали свидетелями того, что, как нам позднее стало понятно, являлось омолаживающей силой недвижимости. Именно к ней прибегают удачливые пары, когда их сексуальная жизнь зачахла, но они слишком праведны для измены. Вторая машина может воссоединить людей на одну-две недели, но второй дом может возродить брак на срок до девяти месяцев после покупки.
- О, Лу! – воскликнула мама. – Что же мне с тобой делать?
- Все, что захочешь, детка, - сказал он. – Все, что захочешь.
Если человек дважды повторяют одну и ту же фразу, это звучит фальшиво, но мы были готовы закрыть на это глаза в обмен на пляжный домик. Мама была слишком взволнована в тот вечер и не могла готовить, поэтому мы поужинали в рыбном ресторане в Морхед-сити. Я ожидал, что за столом отец будет говорить о никуда не годной обшивке комнат или проржавевших трубах, но вместо этого мы обсуждали только положительные стороны. «Не вижу причин, почему бы нам не провести здесь День благодарения. Мы могли бы приехать и на Рождество, чем черт не шутит. Повесим фонарики, украшения, как вы думаете?»
Официантка прошла мимо нашего столика, и я потребовал еще одну Колу, даже не сказав «пожалуйста». Она пошла за ней, а я откинулся на спинку стула, опьяненный мыслью о втором доме. Когда начнутся занятия, одноклассники будут искать моего расположения в надежде, что я приглашу их на выходные, а я буду развлекаться, натравливая их друг на друга. Именно этим занимается человек, которого любят за всякую ерунду, и я решил, что стану в этом деле настоящим профессионалом.
«Как ты считаешь, Дэвид?» - спросил папа. Я не слышал вопрос, но сказал, что мне нравится. «Мне нравится», - ответил я. – Мне нравится».
На следующий день родители повезли нас смотреть дом. «Слушайте, мне не хочется, чтобы вы раньше времени тешили себя надеждой», - сказала мама, но было уже поздно. Поездка с одного конца острова на другой занимала пятнадцать минут, и по дороге мы придумывали имена для коттеджа, который мы уже считали нашим. Я заранее хорошенько обдумал этот вопрос, но выждал несколько минут, прежде чем предложить свое название.
- Вы готовы? – спросил я. – Наша вывеска будет в форме корабля.
Все молчали.
- Вы поняли? Похожая на корабль. Наш дом будет называться «Похожий на корабль».
- Тебе придется написать это на вывеске, - сказал папа. – Иначе никто не поймет.
- Но если написать словами, пропадет весь смысл.
- А что если «Чокнутая хижина»? – предложила Эми.
- Вот! – воскликнул отец. – Это уже что-то.
Он засмеялся, забыв, я думаю, что дом с таким названием уже есть. Мы проезжали мимо него тысячу раз.
- А как насчет названия со словом «чайка», - спросила мама. – Ведь все их любят?
В обычной ситуации я бы возненавидел их за то, что они не признали мое предложение лучшим, но момент был слишком особенный, и я не хотел портить его обидами. Каждый из нас хотел придумать имя, и идеи можно было почерпнуть, где угодно. Когда мы перебрали названия всех предметов в салоне машины, мы выглянули в окно и стали пристально разглядывать пейзаж. Две худенькие девочки хотели перейти через заполненную машинами улицу. Они обхватили себя руками и слегка приплясывали на обжигающем асфальте. «Грязные пятки», - заявила Лиза. «Нет, «Подожди и увидишь». Увидишь море, вы поняли?»
Машина с лодкой на прицепе подъехала к заправке. «Ракушечная станция!», - закричала Гретхен, увидев знак фирмы «Шелл».
Все предметы, попадавшиеся на глаза, предлагались как названия. Получившийся список претендентов подтверждал, что, помимо береговой линии, на Изумрудном острове мало красот природы. «Телевизионная антенна», - сказала моя сестра Тиффани. «Телефонный столб». «Беззубый чернокожий, продающий креветки с грузовика».
«Бетономешалка». «Опрокинутая тележка бакалейщика». «Чайки, сидящие на мусорном баке». Мама вдохновила нас на «Окурок, выброшенный из окна» и предложила, чтобы мы поискали название не на шоссе, а на пляже. «Господи, до каких еще более ужасных имен вы додумаетесь?» Она делала вид, что раздражена, но мы видели, что на самом деле это доставляет ей удовольствие. «Придумайте что-нибудь подходящее нам. Что-нибудь, что запомнится надолго».
Что действительно запомнилось надолго, так это те пятнадцать минут в дороге, но тогда мы еще не подозревали об этом. Будучи уже взрослыми, даже самые ворчливые из нас признавали, что этот короткий отрезок времени стал доказательством того, что мы когда-то были счастливой семьей: мама, молодая и здоровая, отец, который с легкостью мог выполнить любое наше желание, и мы, дети, придумывающие название для нашего общего счастья.
Как и обещали родители, дом был превосходным. Он был достаточно старый, стены были обшиты сосновыми панелями, что придавало комнатам задумчивость и уединенность. Свет полосами проникал сквозь решетчатые ставни. Мебель, включенная в стоимость дома, была словно подобрана моряком с изысканным вкусом. Но раз уж мы распределили между собой комнаты и всю ночь не сомкнули глаз, мысленно переставляя мебель, папа был бы не папа, если бы не сказал: «Подождите-ка, он еще не наш». На следующий день после обеда он пришел к выводу, что поле для гольфа не такое уж и замечательное. Потом два дня напролет шел дождь, и он заявил, что было бы разумнее купить землю, подождать несколько лет и самим построить дом. «Я просто хочу взглянуть на это дело с практической точки зрения». Мама надела дождевик, завязала на голове пакет и стояла у кромки воды. Впервые в жизни мы точно знали, о чем она думает.
В последний день отдыха отец решил, что вместо строительства коттеджа на Изумрудном острове, было бы неплохо улучшить планировку дома, который у нас уже есть. «Можно пристроить бассейн, - сказал он. – Как вы думаете, дети?» Ответа не последовало.
Отец, наконец-то, перестал перед нами заискивать, когда домик на пляже превратилась в бар в нашем подвале. Он выглядел совсем как настоящий бар с высокими табуретами и подставками для вина. Еще там была раковина, чтобы мыть стаканы, и целый набор разноцветных ярких салфеток с мультяшками, демонстрирующими светлую сторону алкоголизма. Неделю или две мы с сестрами играли у стойки, притворяясь пьяницами, но потом ощущение новизны прошло, и мы и думать забыли о баре.
В последующие годы, отправляясь на отдых, как с родителями, так и без них, мы всегда проезжали мимо дома, который когда-то уже считали своим. Каждый из нас называл его по-разному, и со временем появилась необходимость уточнять. («Ну, помнишь, наш дом».) Следующим летом после того, как мы его не купили, новые владельцы – или «эти люди», как мы любили их называть – выкрасили «Похожий на корабль» в желтый цвет. В конце 70-х Эми сообщила, что к «Чокнутой хижине» пристроили навес для автомобиля и заасфальтировали подъездную дорожку. Лиза почувствовала облегчение, когда «Подожди и увидишь» вернули первоначальный цвет. Тиффани была в ярости, когда во время выборов в Сенат 1984 года на «Беззубом чернокожем, продающем креветки с грузовика» появился плакат в поддержку Джесса Хелмса. Четыре года спустя мама позвонила сообщить, что «Чайка» была серьезно повреждена ураганом Хьюго. «Он все еще там», - сказала она. «Но состояние плачевное». Чуть позже, по сообщению Гретхен, «Ракушечную станцию» снесли и место, где стоял дом, продавали как участок земли.
Я понимаю, что подобная история не вызывает особенного сочувствия. ( План «Мой дом – вернее, один из моих домов» провалился). У нас не было не только обоснованного повода жалеть себя, но даже просто испытывать недовольство. Мы, тем не менее, не уставали горевать.
В дальнейшем отец все так же продолжал обещать то, что не мог выполнить. Со временем мы привыкли воспринимать его как актера, пробующегося на роль миллионера-филантропа. Роль он так и не получил, но ему нравился сам процесс произнесения монологов. «Как вы смотрите на покупку новой машины?» - спрашивал он. «Кто поедет со мной в круиз по островам Греции?» Он ожидал от нас бурной реакции, мы должны были играть воодушевленных домочадцев. Но у нас не было желания продолжать этот старый спектакль. Мама отдалялась от отца все больше и больше, будто сносимая волной. Сначала она перебралась на отдельную кровать, потом в комнату на первом этаже, украшенную морскими пейзажами и корзиночками с выбеленными солнцем ракушками. Было бы неплохо иметь свой коттедж на пляже, но у нас уже было дом. Дом с баром. Кроме того, даже если бы мы его купили, все равно никто бы за нас не порадовался. Мы не из тех людей.