Мы собирали осколки: прозрачные, из толстого стекла, за которым нельзя было разглядеть наше будущее. Улитки, как ни странно были живы. Мы склеили аквариум. Отпустили в него улиток. Но твоих слез не стало меньше. Кожа твоя стала еще суше, а глаза прятались за волосы. Я не мог разглядеть в них тебя.
Варил по обыкновению суп на обед и жарил мясо на ужин. Ты на завтрак пекла блины.
Потом сырники, и еще раз блины. И я жарил мясо.
Не понимаю, что нам мешало, может то, что я разбил аквариум. Или то, что твои волосы неудержимо росли. Росли так, что ночью я задыхался от них. Они мешали мне дышать. Были во рту, в ушах, путались в моих ресницах и волосах. Каждую ночь я брал ножницы и стриг тебя почти наголо, а утром ты просыпалась уже с длинными, кудрявыми и невыносимыми. Без них я тоже не мог. И уходя на работу, складывал их во все карманы, которые были: брюки, рубашки, пальто. Такая жалость, что я не мог посадить тебя в карман, и носить с собой.
Еще я не ночевал дома. Ты звонила мне на трубку каждые 10 минут, пока она не садилась. Я облегченно вздыхал, слыша ее предсмертные гудки. И утром дарил тебе розы, которые ты не любила.
Однажды мне приснился сон, как я, наконец, забрался на твою лестницу Зиккурат. На самой вершине я увидел кувалду, символично лежащую на алтаре. Не знаю, для каких целей ее туда положили, и что на меня нашло. Но я разбил жертвенный алтарь и стал разбивать ступени, пока не очутился почти на земле среди грубых каменных обломков. Я бросил кувалду и побежал. Бежал долго. Белая известка уже улетела вместе с ветром. Из глаз дождем лились слезы, от ветра. Я бежал и проснулся. Потом закричал, потому что не нашел в кровати твоих волос.
Часы показывали без четверти девять, и, сидя на самом краешке кровати в пустой квартире, я принял решение, так и не заглянув в твои глаза. Я сам собирал твои вещи. Аккуратно складывал в чемоданы, сумки и черные мешки для мусора. Иногда они рвались, и я заботливо перекладывал все в другой мешок. Нам нечего было делить. Только улиток и наш склеенный аквариум.