Подраненный харикен рвало и крутило в последнем штопоре. В головокружительной карусели неслись вокруг моей головы июльские луга Британии, все ближе и ближе... Свист озверевшего потока на плоскостях... Шелчок альтиметра – это он начал отсчитывать последнюю тысячу футов. Его циферблат разбит, но механизм работает. Отщелкивает тысячи и сотни.
Я всегда слушал альтиметр ухом – в полете есть много на что поглядеть кроме приборной доски. Алон, правда, постоянно надо мной смеялся:
- Мартефи, ты осел! Это у тебя в голове щелчки! Да если бы он и «цыкал», как ты выражаешься, за ревом движка этого все равно не услыхать.
Движок-то нынче молчит – остановился; и черная лопасть заклинившего винта зловеще пялится на меня, как бы упрекая, что не уберег самолет. Вот и случай разрешить этот наш с Алоном вечный спор, что мы всегда разыгрывали на показ, на публику, посылая друг друга как можно дальше и заковыристей.
Я ловлю себя на том, что себя я уже похоронил. Я думаю о себе в прошедшем времени. Тысяча футов – это очень мало, 20 секунд, может пол минуты. Может быть, какое-нибудь дерево, или кусты, стог сена... Черт, я сам знаю, что это полный bullshit, но я хочу прожить эти секунды с надеждой... Дайте мне соломинку уцепиться, она мне не поможет, но с нею будет легче тонуть... Но нет для меня надежды. Нет подо мной никаких деревьев и никаких кустов – чистое поле. Удушливый дым заполняет кабину и щиплет глаза, липкий пот стекает по лбу.
Я оставил попытки покинуть самолет двумя тысячами футов выше – фонарь заклинило весьма основательно, он не открывался. Выводить самолет из штопора уже поздно, хотя тело еще борется с органами управления на автомате, хотя я и сам не знаю, что творят мои руки и ноги. Выйти из штопора сейчас – всего лишь означает войти в землю носом вниз, а не упасть, вертясь, как пропеллер.
Пропеллер! Вот ведь вспомнился некстати! Так звали нашего инструктора в Школе Летного Мастерства. Перед глазами живо встала классная комната, блики солнца на пыльных окнах, и инструктор – младший лейтенатнт Горелов, прозванный нами Пропеллером, рассхаживает по классу, вещая нам занудно и размеренно, своим столь характерным голосом, от которого так сильно клонит в сон, но который навечно врезается в память:
- Для того, чтобы вывести самолет из штопора ... необходимо дать ручку упарвеления вперед ... и в сторону вращения, ... а педаль...
Картинка встала перед моими глазами как живая, после вчерашней пьянки неудержимо слипаются глаза и хочется отключиться, голос Пропеллера убаюкивает, а блик солнца на его золотом погоне с одной лейтенантской звездочкой вводит в гипнотический транс...
И тут я весь похолодел. ТАКОГО БЫТЬ НЕ МОГЛО! И неожиданно отошли на второй план и плоский штопор, неотвратимо прилбижающий страшный удар моего сомолета о землю, и боль от раны на левом плече, и мое нелепое сучение конечностями – последние отчаянные попытки в безнадежной борьбе за жизнь... Такого быть не могло! Я не могу этого помнить, это ложная память! Не могло быть у Пропеллера на плече золотых лейтенанских погон с одной звездочкой, у него обязанны были быть багровые лейтенантские кубари в синих петлицах ... Погоны Сталин ввел лишь в 42 втором году, после Сталинграда....
Shit! Что за чушь, какой Сталинград, какой 42 год? У нас нынче двадцать какое-то июля 1940 года! Или уже 30? Совсем я запутался с этими числами! Откуда я ПОМНЮ, что случилось в 1942? Нет вру, я не помню, я ЗНАЮ. Вот погоны пропеллера – ПОМНЮ. А их быть не могло, не могло быть того солнечного блика, который даже спустя годы, при одном воспоминании слепит глаз и клонит в сон. Откуда я... СТОП!
А кто собственно такой этот Я? Неожиданно я понимаю, что дать на этот вопрос будет очень не просто... Ну, я Eliot Mariarti, RAF Flight Leader... Тьфу! Это ж мое прикрытие! Псевдоним у бриташек... Вот черт! Я Хулио Мартефи, еврей из Палестины, ставший пилотом и летающий в... нет... то есть да, но не только.... По крайней мере – Хулио, это тоже псевдоним.... Меня зовут Эли, фамилия вроде правильная, вот только... Вот только у меня есть ряд воспоминаний, которые не совсем с этой фамилией сочетаются... ,,
Я вдруг вижу, что в моей голове живет несколько отдельных потоков воспоминаний. Они никак не переплетаются, но они как нити, сплетенные в веревку. Им не жить друг без друга. И вдруг приходит осознание того, насколько это важно для меня сейчас – разделить эти потоки и вновь сплести их воедино. Это – без преувеличения – вопрос жизни и смерти. А смерть моя близка, а жизни моей осталось 700 футов плоского штопора, но неожиданно я понимаю, что если я успею за эти несколько секунд разделить и вновь сплести потоки, Я НЕ УМРУ! Это глупо, это иррационально, но почему-то я знаю это точно, это не та тонкая соломинка, за которую хватается утопающий – это здоровуший спасательный круг! А за ним – шлюпка, корабль берег.
Надо только успеть! Давай, давай голова, мать твою, думай! Я знаю, мысль может быть очень быстрой. Мне должно хватить этих секунд, потому что я не хочу умирать. С чего начать? Наверно с того меня, которого крутит в этом издыхающем харикане, это именно он сейчас превратиться в горелое месево. Итак...