СЕРИЯ НЕНАУЧНАЯ ПОЛУФАНТАСТИКА
Александр Бирштейн. Ян Каганов.
ГОРОД
ПРЕДИСЛОВИЕ
Если кто-то думает, что я стану тут долго и нудно объяснять все, что вы прочтете в данной книжке, то он (или она) может спокойно и без зазрения совести перелистнуть эту страничку. Не собираюсь облегчать вам жизнь, а себе, наоборот, ее усложнять. Тем более, сам толком не знаю, что у нас получилось в итоге.
Посудите сами, мы с Яном договорились написать неизвестно что, зато, известно как. Условия были жесткими: я посылаю соавтору страничку-полторы текста, забредшего, возможно и по ошибке, мне в голову. Он, внимательно или, наоборот, невнимательно, изучив присланные буковки, должен дописать еще страничку полторы. А потом отправить мне, для продолжения повествования. Больше месяца обменивались мы такими посланиями, стремясь, по мере сил, поставить компаньона в тупик. Более того, нам это периодически удавалось. Никакие переговоры, типа, как поступить с тем или иным героем не допускались категорически.
Это было мучительно!
Это было интересно!
Короче, мучительно интересно.
Поскольку я начинал это повествование, то, естественно, последнее слово или, точней, право закончить повесть принадлежало соавтору. Он им и воспользовался. Мы оба вздохнули с облегчением.
Потом вздохнули с сожалением.
Потом обменялись письмами на тему «еще не спето столько песен». Но дело было сделано.
Оставалось самое трудное – правка. При этом действе авторы вели себя вполне корректно, стремясь вычеркнуть побольше своего текста, не сильно покушаясь на текст соавтора. Правда, в случае неудачи, всегда можно было бы свалить вину на партнера, сообщив, что его часть больше. В результате, авторы практически потеряли границы своего и чужого текста. Так что, надеюсь, читатели, если такие, особо смелые люди еще имеются, эти границы просто не обнаружат.
Осталось пожелать читателям приятного чтения. Впрочем, этого я им не гарантирую.
Александр Бирштейн.
В этом городе не было улиц. И проспектов, и переулков… Дома, толпясь и теснясь, росли друг подле друга. Особняки соседствовали с коттеджами, будки-батискафы с открытыми кафе. Дома тут шли по номерам. Номера первый, сто седьмой, восемьсот четырнадцатый… Рядышком, не по порядку.
Этот Город рос сам по себе. Без власти, без разрешения… И люди жили сами по себе, и им это нравилось.
С утра Город почти пустел, жители работали в других городах, уже настоящих и больших, расположенных невдалеке. Там имелось начальство, руководство, радио, телевидение, газеты. Всего этого в нашем Городе не было. Сначала люди трудно к этому привыкали, потом привыкли, потом им стало радостно и просто.
А еще в Городе не было автобусов, троллейбусов и трамваев. Более того, в нем не ездили машины. Почти не ездили. Разве что, по крайней необходимости. Мебель подвезти, что-то другое нужное, но тяжелое и громоздкое. Личные автомобили хранились в гаражах недалеко от самых последних домов, около леса. Все равно в ту сторону уже строить невозможно – не рубить же лес. Довольно далеко от Города проходило шоссе, по которому мчались автобусы. До шоссе желающих доставляли дежурные машины. Так договорились. Сегодня ты дежуришь, завтра я…
В Городе все знали друг друга – если и не близко, то хотя бы в лицо. Может, поэтому ни воровства, ни, даже, хулиганства не наблюдалось. Собственно, и милиции не имелось. Совсем! Правда, жили тут два-три милицейских чина, но на людях появлялись они только в штатском и вели себя крайне прилично.
В Городе не решались никакие «вопросы». Хочешь тут жить – выбери свободный участок и живи на здоровье. Основное неписаное правило – не мешай другим. Обычно, это правило соблюдалось. Бывали исключения? Увы! Но после этого нарушитель не мог прожить в Городе и месяца. Почему? Как? А это уже тайна горожан.
Город располагался на границе двух областей, причем начальство первой считало, что территория, на которой стоит Город, принадлежит соседям. Надо ли говорить, что у соседей было диаметрально противоположное мнение?
Может потому, что Город ни от кого не зависел, у горожан не было никаких проблем. Нет, конечно, личные проблемы наблюдались, но проблем коммунальных, общественных как бы не существовало. Все делалось добровольно, а поэтому в охотку. Поэтому в Городе было тихо, чисто и красиво. И в лесу тоже. Поэтому лес и Город как бы дополняли друг друга. И деловитые, шустрые белки безнаказанно шныряли по приусадебным участкам, посильно принимая участие в трапезе горожан. И все к этому привыкли. И всем это нравилось.
- Такого не бывает! – скажет кто-то.
Конечно, не бывает. Сам знаю. Но… Вот он – Город! Смотрите!
Я и сам смотрю. Сначала, недоверчиво. Потом просто смотрю. Наконец, решаюсь. Вхожу в улочку, прохожу ее, поворачиваю. Прохожие… Они со мной здороваются! Откуда они меня знают? Да не знают они меня вовсе! Тут так принято! И я здороваюсь. И вдруг понимаю, что ищу свободный участок. Чтоб тоже… А почему бы и нет? Жить-то живу, а вот так, по-человечески, не приходилось. Вот свободное место. Подходит? Пожалуй… Но посреди участка колышек с чьей-то фамилией. Не судьба. А вот еще. Кажется, не занят. И лес близко… Возвращаюсь к ближайшему магазинчику. Беру картонный ящик, пишу на нем свое имя. Крупно пишу. Ставлю ящик на выбранном участке. Укрепляю, чтоб не сдуло, камнями. Ухожу. Помечтал и будет.
В другой раз попал я в Город месяца через два. Потянуло так, что удержаться не смог. Погулял. Отошел от большого города, где проживал. От стрессов, неприятностей, толкотни. Собрался, было, возвращаться, но, напоследок, решил взглянуть на «свой» участок. Еле нашел. Вокруг выросли дома или домики.
- Интересно, а что на «моем месте»?
А ничего. Пуст участок! И картонка моя с почти выцветшими буквами на месте. Решил: - Это судьба!
Судьба – это, конечно, хорошо, да и принятое решение с каждой секундой нравилось мне всё больше и больше, но вот как его осуществить? Как с шоссе доставить сюда бригаду рабочих и стройматериалы, когда им по нашим стежкам да дорожкам не проехать? А самому мне, типичному бело-хилому воротничку, такой проект в жизни не поднять. В голове же, как назло, вместо дельных мыслей крутилось «Что нам стоит дом построить – нарисуем, будем жить», «Мы строили, строили и, наконец, построили» и совсем уже не к месту «А что ты мне глазки строишь? – А что мне тебе, кооператив строить?» Я бродил по участку, задумчиво пиная ящик, пока судьба не смилостивилась надо мной и не послала мне соседа: мужчинку неопределенного возраста, выглянувшего из окна своей хибарки.
- Ты, что ли, жить здесь надумал? – в три приема спросил он между глотками пива.
Вместо ответа я просто кивнул головой, неожиданно поняв, до чего мне хочется охладиться пивком, под начинающим припекать солнцем. Я даже зажмурился, прогоняя наваждение.
- Держи, - прервал мои мечтания мужчинка. Оказывается, пока я грезил о пиве, он уже вышел из хибарки и приблизился, держа в руках картонную коробку с шестью банками заветного «Карлсберга». Я благодарно вцепился в банку и сделал несколько жадных глотков. Закурил, переводя дыхание, угостив сигаретой и соседа, и только теперь догадался спросить:
- А как ты знал, что я хочу пива?
- А я сам его всегда хочу, - незамысловато ответил мужчинка. – Ну, что там с домом, ты уже решил, каким он будет?
- Да я, собственно, ни на что грандиозное не претендую, - я приговорил банку и вскрыл следующую, - я, как бы, вообще не понимаю, как тут строиться, как строителей туда-сюда возить из соседнего города, как коммуникации подключать?
Сосед уставился на меня, как Ландау на ученика, забывшего второй закон Ньютона.
- Ты дом хочешь построить? – раздельно, чуть ли не по слогам (впрочем, может, это из-за того, что он тоже говорил, не отрываясь от «Карлсберга») спросил сосед.
- Хочу, - не стал спорить я.
- Тогда думай.
- Так я и думаю! – взъярился я.
- Ты не то думаешь, - объяснил мужчинка, для доходчивости вертя пивом прямо у меня перед носом. – Ты думаешь «как» вместо того, чтобы думать «что».
Теперь уже я воззрился на соседа, как смотрел бы Ньютон на Ландау, забывшего первый закон Ньютона. Такая глубинная философия в таком неприметном человечке ошеломила меня и, в который раз, заставила пожалеть о поспешности, с которой делаю выводы о своем некотором интеллектуальном превосходстве над окружающими.
- Думать о результате, а не о способах его достижения – это глубокая и интересная мысль, - признал я, когда вернулся дар речи. – И очень изящная к тому же. Но как мысль. А в частном конкретном случае…
Я чуть было не назвал мужчинку «коллегой», как во время споров на наших институтских семинарах по философии. Но тут он, утомленный, видимо, моей тупостью, сочно рыгнул.
- Ой, млин, - сказал сосед, зевая, - ты, мужик, мертвого утомишь (он, правда, вместо «утомишь» использовал другой глагол, но близкий по смыслу). Тебе дом нужен?
- Очень, - признал я.
- Ну, так и думай дом!
- Чего? – обалдел я, сначала от такой грамматической конструкции, а затем, когда дошел смысл сказанного, то и от него. Постепенно я начал понимать, вернее, мне показалось, что начал понимать. Это было фантастично почти так же, как и признать рыгающего пьянчужку Кьеркегором наших дней, но зато объясняло всё ранее услышанное.
- Ты хочешь сказать, что я просто должен представить себе дом, и он появится на том месте, где мы стоим? – на всякий случай, уточнил я.
- Слава Богу, дошло, наконец, - облегченно вздохнул мужчинка. – Только не торопись: построиться ты можешь только один раз. Потом всё – живи в том, что сделал.
Хорошо, что он предупредил: я уже начал из легкого хулиганства думать о чем-то вроде Большого театра с портиками и колоннадами. Теперь же сосредоточился, представил себе особняк моего бывшего шефа – детально, комнату за комнатой, туалет за туалетом, все три этажа – и глубоко выдохнул, как бы мысленно нажав на «Save». Ничего. Сосед с интересом смотрел на меня.
- Ты, это… - сказал он, допивая очередную банку, - учти: вот тот участок, который ты выбрал – дом в него поместиться должен. Раздвигать соседние дома он не может. Так что ты подожмись в мечтах-то. А, да: и вверх он, как Пиз… кхммм, …анская башня тоже не должен лезть – обзор заслонять. Уразумел?
Ах, вот оно что – да, тогда бывший шеф может продолжать жить в своей шикарной резиденции, не опасаясь конкуренции с моей стороны. Я быстренько набормотал коттеджик с подвалом и – бац! – обнаружил нас с соседом стоящими прямо посередине гостиной.
- Ну, я вижу, ты справился, - резюмировал сосед и направился к выходу. – На новоселье не забудь пригласить!
- Эй, друг, - заорал я ему в спину, - я чего в толк не возьму: если можно самому себе дом наколдовывать, так чего ж ты себе такую вялую хижину сотворил?
- А на хрена мне больше?! – беспечно донеслось снаружи.
Снаружи слышен шум ветра. Не сильный. Так… Фон…
Неужели жизнь, наконец, легла орлом? Ладно, подумаю об этом дни спустя, а пока новые впечатления, новые вопросы. Вопросов, конечно, больше. Дело в том, что живу я уже тут без малого месяц, со многими перезнакомился, побывал в гостях, а тут это запросто, и вдруг понял, что каждый, живущий тут, по-своему необычен. Необычен, как личность, необычен, как судьба… То есть, каждый житель Города обладает какими-то свойствами, которых нет у прочих людей. Например, мой сосед, тот самый мужичок-простачок (его, кстати, Филиппом зовут), чувствует мысли. Нет, не читает, а именно чувствует. Его жена Андорра умеет распознавать и трактовать прошлое… А генерал, живущий в доме напротив, как начал с детства переноситься во сне в другие страны, причем, по собственному на то пожеланию, так и продолжает. Я б не поверил, но он гостинцы оттуда приносит. Всем, кто пожелает. Газеты, например, свежие. Или вкусности всякие. Мне на завтрак вчера приволок питу с хумусом и еще горячим фалафелем. Небось, в Кармиэле ночью побывал. Он любит там бывать. Сам говорил…
И другие этим моим соседям подстать. Все!
И вот тут-то вопрос: - А я?
Не поняли? А все просто. Раз я, каким-то чудом, попал сюда, живу тут, поживаю, вроде, всеми принят, то, стало быть, есть у меня какое-то чудо-свойство. Какое? А вот тут-то вопрос вопросов. Ничего необычного я за собой не замечаю. Прошерстил всю свою биографию. И… ничего! Человек, как человек. Руки, ноги, голова, вроде… Но за что-то же приотворила двери судьба, пуская меня в жизнь новую, наполненную покоем, интересом и встречами. За что-то же мне даны этот дом с садом, вечера с новыми друзьями, их рассказы за нехитрым угощением и обязательным чаем. Ведь ничего не бывает просто так. Это я усвоил, пожив, побродив по свету.
Выхожу в сад. Деревья только-только посаженные, уже вымахали до настоящих размеров, раздались, перешептываются. Жарковато… И вдруг захотелось мне съесть апельсин. С чего это вдруг? Понятия не имею. Да и не растут апельсины в наших широтах. Протягиваю руку. И в нее словно ложится шершавый и ароматный плод.
А что, если мне захочется съесть киви? Протягиваю руку…
Да, вы угадали!
Чудо? Но я ему не удивляюсь. Удивляюсь другому: как легко и быстро я его нашел. И радуюсь. Но не странным и ярким свойствам своим, а тому, что теперь я такой, как все. Все? Ну-у, под всеми я имею в виду жителей Города. Города? Скорее, заповедника мечты сбывающейся. Да-а, посторонним тут не место. Да и скучны, скучны посторонние….
Вот вам и снобизм неофита.
- Это пройдет? – спрашиваю себя.
- Не знаю! – отвечаю себе.
А ведь и вправду не знаю. Но это-то мне предстоит узнать в первую очередь, ибо настоящие города никто не отменял, ибо не все же жить в заповеднике.
А пока тишина. А пока счастье.
И луна, как голый часовой, крадется по небу. Хм, ну и метафора – просто какой-то гомосексуальный антропоморфизм. А это откровенно не мой стиль, хоть признаваться в этом в наше время – это обречь себя на обвинение в косности. Слава Богу, в моем (да-да, теперь уже и в моем!) Городе обвинять ближнего пока еще считается немодным. Или непорядочным – не знаю. Пока не знаю. Засыпаю с мыслью: «Господи, надолго ли?»
Утром просыпаюсь от стука в окно. Это бельчонок Аристофан. Взял себе привычку будить меня ровно в назначенное время. Причем, что интересно: в дни, когда мне не надо вставать ни свет, ни заря, Аристофан не появляется. Убедившись в его точности, я перестал заводить старый, еще дедовский будильник фирмы «Заря», и теперь его громкое метрономное тиканье не пробуждает меня посреди ночи. Аристофан стучит лапой в мое окно, и мне чудится, что он насмешливо смотрит на застывший будильник: «Ну, как я тебя?» Стрелки будильника, словно случайно, хотя случайностей не бывает, замерли на десяти минутах одиннадцатого, и чудится, что ржавеющий прибор саркастически улыбается бельчонку, мол, видывали мы вас, молодых и быстрых, видывали – поглядим, однако, на сколько вас хватит.
Я встаю, одеваюсь, распахиваю окно и, не глядя, протягиваю руку к ближайшей ветке – мне нужны орешки для Аристофана. Желательно, очищенные – нет времени возиться. Получилось! Надо будет вечером сорвать себе апельсин без кожуры, а то вечно, пока его чистишь, пальцы становятся липкими и мокрыми. Пальцы липкие и мокрые. Липкие и мокрые. Всей силой мозга пытаюсь отогнать от себя напрашивающуюся аналогию. Выскакиваю во двор и натыкаюсь на бредущего к остановке попуток Филиппа. Сосед секунду смотрит на меня, потом прыскает и крутит головой: ай да сосед, о чем с утра думаешь! Значит, аналогия выкристаллизовалась, причем, достаточно образная для ощущения мыслечуем. А чего мне, собственно, стесняться? Мужик я молодой (относительно Вселенной), живу один – о чем мне и думать, как не об этом?
Идем с Филиппом вместе. По дороге обрастаем земляками – час утренний, и многим нужно на работу. То один, то другой обращается ко мне: «Мичурин, сотвори фрукт!» Мичурин – это я. Мое настоящее имя здесь никого не интересует. Срываю с веток яблоки, груши, сливы, помидор – кто чего себе мысленно пожелал. Филипп забирает у меня добычу и безошибочно раздает ее мужикам. За это нам в знак уважения отдают первую попутку до шоссе. Едем молча, трясясь на ухабах. Филипп разверзает уста только в автобусе, убедившись, что рядом нет знакомых:
- Ты бы навестил Раису, что живет у колокольни. Хорошая баба, молодая, и тоже одна живет.
- Какую Раису?
- Раису из дома номер семнадцать.
- Погоди, Филипп, - недоумеваю, - так это же у меня дом номер семнадцать.
- У тебя, да, - бурчит, - ты себе такой номер наколдовал, помню. Но, значит, не ты один. Смекаешь?
Толпа сносит Филиппа из автобуса где-то в промзоне. Я еду в центр, думая одновременно о еще неведомой мне Раисе и уже бывшей жене.
Но не будем о грустном. Будем о самом грустном, например, о том, что мне нужно немедля, прямо сейчас, идти на постылую работу. Вот я уже подле здания редакции газеты «Ночные новости». Да-да, именно, ночные новости творятся таким сладким и независимым утром. Попал я сюда как бы по блату, вернее, по подсказке Филиппа.
- Ты ж, вроде, журналист, Мичурин, верно? Зайди-ка ты к главному редактору газеты, - невзначай обронил Филипп во время чаепития, - скажи, что в Городе живешь. Он умолять тебя будет в газете поработать!
Так и вышло. И теперь я редактор Отдела ночных новостей и чудес. Правда, положено все чудеса объяснять заботой о народе родного правительства. А если какие чудеса в эту самую заботу не укладываются, то это уже лжечудеса, и нашу газету они не интересуют. Интересно, а что бы они сказали, узнав о буднях и праздниках нашего Города? Но куда им. Хотя… Главный меня просто изводит расспросами. Уж больно ему хочется в нашем Городе пожить. Но не получается. Никак найти его не может. Сколько раз уже пытался. И поворот находил у нужного километрового знака, и с шоссе сворачивал, но… Нет города и все тут. Я-то понимаю, что это для него, бедолаги, Города нет и не будет, а он все происки врагов да масонов в этом видит. Пусть ему. И что это они все в Город стремятся?
Однако пора работать. Захожу в длинный коридор, иду, иду… Навстречу сотрудники спешат, кто пораньше пришел. Кто здоровается, кто просто кивает… Все, как всегда. Ничего удивительного, кроме одного: зачем я тут? Но, с другой стороны, жить-то надо! Одними фруктами да овощами сыт не будешь. Это я про себя точно знаю. Тем более, вне границ Города никакие лакомства мне в руки сами не падают. Их покупать надо. И еду, и книги, и сигареты, и… Кстати, надо бы действительно зайти к этой Раисе. Жалко, повод пока не придумается. Да, и повод для того, чтоб бутылку вина захватить. Или коньяка. Опять расходы, кстати. Хотя с этим как раз просто. Берешь флакон обыкновенной минералки, заходишь к Гордеичу – это сосед из 111 дома – сообщаешь название напитка, и… через секунду искомое у тебя в руках. Даже с акцизной маркой на пробке. Или цветы, например. Тоже не проблема. По ним специализируется жена нашего замминистра. Не знаю, в каком министерстве ее муж штаны протирает, а она чудо-цветы выращивает. Прямо на глазах. Из былинок, из травы… Недавно такие орхидеи из ромашек за пять минут вырастила, что сам Ниро Вульф чуть умом не тронулся. Все норовил в Город прилететь. И это несмотря на то, что дом свой американский он не покидает из принципа. И весит кило за двести, если не больше. И вообще, он литературный персонаж и в реальности не существует. А вот же – звонил, хотел прилететь.
Опять от работы отвлекся. А надо бы поспешить. Из отдела ночного планирования уже два раза звонили. Что за отдел такой, интересуетесь? А они все, что ночью произойдет, заранее планируют: столько-то осадков, столько-то чудес, столько-то происшествий… Иначе анархия получится. Дождь сам по себе пойдет или четверня детей у мамаши незафиксированной родится. А это уже минус всему нашему дружному коллективу.
Ну, с чудесами я быстро справился. Поставил на 02 часа 16 минут радугу в Екатеринбурге, взорвал газопровод, но без единой жертвы в «дружественной» Украине, расцвел кактус на текиловом заводе в Казани. Вроде, все. А настроение поганое.
Скажу честно. Не люблю я работу эту. Но другой пока нет. А на этой еще и, кроме зарплаты, гонорары платят. За квадратные сантиметры. Накатал я, к примеру, сегодня шестьдесят восемь квадратных сантиметров газетного текста сверх планового квадратного метра, стало быть, шестьсот восемьдесят рублей сверх зарплаты получу. Эх, жаль, что запланированные чудеса только три раза в неделю происходят! С другой стороны, я в газете только три дня занят. Жить можно!
Сдаю материалы. Обычно они проходят «на ура». И сегодня тоже. Глядь, а время-то быстро пролетело. Обед уже. В столовую, что ли, сбегать? Хотя… Есть не хочется. Выхожу просто на улицу, щурюсь под солнцем ранней осени, думаю о неизвестной мне, но уже желанной Раисе.
А на улице хорошо. А на улице митинг. С флагами, транспарантами, улыбающимися стражами порядка. Значит, или митинг «за», или телекамера где-то неподалеку. Или, что наиболее вероятно, и то, и другое. Присмотрелся я – точно: народ поддерживает любимую власть. То ли власть она потому, что любимая, то ли любимая потому, что власть. И плакаты соответствующие: «Всё тебе!», «Мы с тобой!», «Люби меня, как я тебя!» Грустно. Так и кажется, что сейчас где-то рядом мелькнет лозунгом бессмертное «За кефир отдельное спасибо всем!». И мысль гаденькая крутится где-то у височной доли: это все читатели мои митингуют, это я, сноб паршивый, свою посильную ношу в их отупление вношу. Ну, и как водится, расцветает во мне комплекс вины. Вековой. Вековой комплекс и вековой вины. Наше, местное изобретение. Помню, приезжали пару лет назад в нашу область писатели и журналисты из Германии, так сказать, по местам боевой славы своих дедов, и я, как представитель центральной областной газеты (ну, было, было, самому сегодня стыдно!) сопровождал их в поездках по городам и весям. Разговорились, где по-английски, где жестами. Спрашиваю, вам стыдно за то, что вы сытые, богатые и грамотные, а рядом с вами живут бездомные, голодающие и нищие? Переглядываются. Удивляются. А чем мы, отвечают, виноваты? Все стартуют с одной точки, а уж как быстро они бегут, если вообще бегут, да в какую сторону – это их личное дело. Короче, не поняли мы друг друга. Да и как понять, когда они пьют намного меньше.
Вернулся я в редакцию, перекусил всё-таки в нашей столовке по субсидированной цене. И кефирчику стакан выпил, не без того, и отдельно за него поблагодарил. И буфетчицу, и раздатчицу, и стажерку-лимитчицу. И поплелся на трудовой подвиг. Амбразуру пустых газетных квадратов заслонять собственными чахлыми выдумками. Сегодняшнюю-то площадь я заполнил, но нельзя же загашники пустыми держать! У настоящего газетчика есть железное правило: материалов в запасниках должно быть столько, чтобы даже после лобэктомии можно было еще годик на своем рабочем месте продержаться!
Сижу, сочиняю. Сверяюсь со сводкой из отдела ночного планирования. Чем бы таким благодарных читателей оглоушить? Мощи им, что ли, какие найти? Или сломанный компас Сусанина? А, может, бесхитростно очередной ураган на Флориду нагнать – то-то радости будет! Особенно если найти одного кретина, не застраховавшего жилье и потому всё потерявшего! А уж если сделать его бобруйским евреем, удравшим от батьки – это ж читатели мои от счастья о своей нищете забудут, минимум, на неделю – проверено на практике!
Противно… Страшно противно этим заниматься, утешая себя тем, что голод не тетка. И даже не батька. Но не сподобился я в свое время получить такое образование, чтобы мне было, что искать за кордоном. А теперь сиди и гадай: то ли я не драпаю из чувства патриотизма, то ли потому, что мне там ловить нечего. Единственное в мире место работы, где здесь платят больше, чем там – это редакции русскоязычных газет. Невероятно, но истинно. Стопудово. Железно. Как после освобождения городов от фашистов на домах писали – я еще успел эти надписи застать: «Проверено. Мин нет». На доме на Кузнечной улице, где тетки мои престарелые жили, такая надпись была – это помню. А вот фамилию лейтенанта под надписью не помню, хотя это несправедливо. Ведь не солгал лейтенантик молодой – мин, действительно, не оказалось. И дом до сих пор так и стоит, не взорвался. А что вся страна взорвалась – ну, так ее не лейтенанты и взрывали.
Всё, на сегодня хватит. Отписался, исписался, дописался. Короче, домой надо. Через четверть часа автобус от площади отходит.
Доехал… Иду по Городу, и покой возвращается. И доброта. И радость. И надежда…
Клубники захотелось. Протянул руку, и вот она, родная, ароматная и сладкая. Нет такой нигде. И не будет… Эх, что-то устал я. То ли от работы, то ли от себя. А может, и от безлюбья.
Короче, свернул я к неведомому мне, пока, еще одному семнадцатому номеру. Дом, как дом. Даже на мой похож. Стучусь. Открывает сразу. Словно ждала. Та! Которую! Вымечтал! В снах своих!
Стою. Слова не вымолвлю. Только клубнику свою, ладонью согретую, протягиваю. Как сердце. Они ж похожи – клубника и сердце.
И она молчит. Взяла клубнику. Бережно так. В ладонях держит…
Потом посторонилась. И вошел я в дом. И понимаю, что к себе пришел. Я же за клубничкой шел. А пришел с сердцем. Раиса. Рая. Рай…
Только знаю я, что рай долгим не бывает. Как гора, на которую идешь, идешь. Дошел до вершины, а потом все равно спускаться надо. Потому что, жизнь – она внизу. И дом там… Настоящий, где тапочки комнатные и воспоминания, навеянные дымом табачным.
Лирика. Опять лирика. Только, как без нее. Это, как привал. Только привалы – вещь необходимая, но редкая.
Раиса художницей оказалась. Будущее пишет. Чье-то. Не мое.
- Рано еще! – говорит. Но обнадеживающе так.
Стали мы вместе жить. То она у меня. То я к ней. Вроде и не расстаемся. И к соседям на посиделки вместе ходим. Я еще о посиделках не рассказывал? Зря! Ведь посиделки – самое интересное из того, что у нас происходит. Потому что, каждый рассказывает истории из своей жизни. Необычные, конечно истории. Собственно, и жизнь обитателей Города необычна. А как же?
Вот, к примеру, Серега-массовик на днях о своих мытарствах рассказывал. Со смешками так, как будто и не о себе, как будто не по живому. Он в свое время попал по распределению в какой-то городок работать там режиссером массовых представлений. Раз сварганил городской праздник, другой. А народ на них не ходит. Начальство городское сначала нарадоваться не могло на инициативного режиссера, фонды щедрой рукой отваливало, даже само изволило приезжать на праздники – отчего бы на казенной машине и не приехать?! – но потом начало брови поднимать: мол, а где вверенное нам народонаселение? А что Серега мог поделать, когда населению, чем на массовые торжества собираться, в воскресенье интереснее на приусадебном участке повозиться или просто, без затей и затейников, подушку мять до полудня? Не нужны, оказывается, народу ни «Проводы зимы», ни «Первый сноп» – даром, что в павильоны, что в городском парке культуры от отдыха, для привлечения горожан и бутерброды вкусные завозили, и пиво бочковое...
Возмутилось начальство после третьего такого праздничка. Не ходит наш народ на такие веселья, говорит. Говно режиссер, говорит. Разбазаривание средств, говорит, а средства – они не просто казенные, но и, для пущего запугивания, с ударением на «а». Серега сразу в бутылку: я, орет, режиссер не народных представлений, а массовых. Массы в празднике участвуют? Участвуют. Вон, и школьный хор присутствует, и танцкружок автодорожного техникума бьет копытами, опять-таки ведущие, жонглеры с консервной фабрики, продавцы в павильонах пивных – это вам что, не массы? Массы, как есть, итить их!
Ну, а дальше все, как по писаному: начальство его по матушке, и Серега начальство – по матушке, начальство направление Сереге указывает, а тот начальству встречный курс дает. Натуральное дело, уволили Серегу. А он опять в бутылку, только на этот раз заглядывать начал. Да таких успехов в этом нелегком деле достиг, что очухался только в нашем Городе. Причем, ни как сюда попал, ни когда – вусмерть не помнит. А уж в Городе Серега пить и бросил.
А и бросишь тут, когда садишься с корешами на троих пузырь раздавить, разливаешь по рюмахам наш прозрачный заменитель психоаналитика – глянь, у корешей в рюмках водка, а у Сергея – вода. У них коньяк (да не боись, не французский – родной "Аист") – у Сереги чай. Сначала Серега думал, дразнит его Город, а потом понял - нет, не дразнит, любит. Жалеет его, дурака. Серега уже и к Гордеичу ходил в заветный 111-й дом. Уже Гордеич ему и виски по заказу творил, и ром, и текилу – я же говорил, кудесник он –
а Сереге до рта ни один градус не доходит. Хоть термометры жуй!
Стало Сереге интересно, а кто ему помешает пить за Городской чертой? Встал как-то раз утром, пошел со всеми к дежурной попутке, вдруг – что за дела? Все идут, а Серега на какой-то невидимый барьер натыкается. Не может до попутки дойти. Он весь Город по периметру обошел, а выйти из Города не может. Я ж говорю, любит Серегу Город, не хочет, чтоб спился. Надо, значит, себе какое-то применение внутри Города искать. Режиссером массовых представлений тут не поработаешь, но детишек по русскому языку подтягивать, литературе учить, истории с географией – это дело, я думаю, понужнее будет. А для души Серега концерты в Городском клубе давал. Бесплатные. Стихи свои любимые читал, песни пел... Вот вы не поверите, у нас у каждого по тысяче каналов телевизионных дома бесплатных (Ашот-умелец из третьего пятого дома такие телеприставочки размером со спичечный коробок соорудил, что они ни электричества, ни батареек не требуют) - так вот, я говорю, по тысяче каналов дома, а лучше нашего Сереги ничего по ящику не найдешь. Когда он в конце каждого концерта заводил свое коронное «Я самый непьющий из всех мужиков» – тут даже Станиславский не сказал бы «Не верю» – потому, как не поверить Сереге было невозможно! Впрочем, наш доктор говорит, что вскоре Сереге можно будет ненадолго покидать Город. А раз доктор говорит…
Кстати о докторе. Раз в месяц все жители Города, каждый в свой день, обязательно его навещают. Кто на пятнадцать минут, кто на час-два – как доктор решит. Посидел у доктора, поговорил, чай попил и… свободен. Это, правда, каждый из нас свободен. А у доктора нагрузка та еще. В Городе-то людей немало, зато никто и ничем не болеет. И доктор, кажется, счастлив.
Дело в том, что до того, как поселиться в нашем Городе, он был… доктором. Но в городе большом и скучном. И как-то заметил наш доктор за собой странное свойство: глянет на человека внимательно, и ему уже все его болезни известны. И ни анализов не надо, ни прочих обследований. Более того, поговорит доктор с заболевшим час-другой, и все хвори у того, как рукой снимает. Обрадовался доктор, стал сдуру статьи писать да начальству своему медицинскому докучать. Мол, глядите, как славно можно людей от болезней избавлять. Сам себя для изучения предлагал – куда там! Ну, статьи его, естественно, прямо в корзину редакторскую шли. А начальство медицинское и вовсе выгнало его из поликлиники. За шарлатанство. То есть, с волчьим медицинским билетом. И путь его, по тем временам в торговцы на рынке или прямо в бомжи лежал, но сыскался и среди начальства один человечек. Ему, правда, терять было уже нечего. Официальная медицина такой диагноз поставила, что впору завещание писать, и то можно не успеть. Не поленился он, пришел к нашему доктору домой и говорит:
- Ну-ка, поставь мне диагноз, коли такой умный!
Доктор, как глянул на него, так пятнами пошел:
- Не могу,- говорит, - вы лучше кого из родственников подошлите…
- Не боись! – медицинский чин глаголет. – Видишь, папочка у меня сиреневая и очень толстая? Там все мои болезни гнусным почерком перечислены. Я просто проверить тебя хочу!
Проверил… Все сошлось.
- А вылечить можешь? – чин спрашивает.
- Ну-у, кой-чего я уже сейчас сделал… Но случай-то запущенный. Придется вам еще раз-другой ко мне заглянуть!
Чин не поверил, понесся анализы делать. Получил анализы и ахнул. Дело-то и вправду на лад пошло. А шло, если помните, на ладан.
Короче, излечил наш доктор медицинского чина.
- Ну, - думает, - моя взяла. Теперь работать дадут!
Ага, размечтался!
Пришел к нему медицинский чин, только что от верной смерти спасенный, да не один, а с предложением.
- Мы, - говорит, - с тобой медицинскую фирму организуем. Только для самых богатых. Я их принимать стану, а ты излечивать. Деньги немерянные потекут. Треть – твоя!
- А с бедными как быть? – наш доктор спрашивает.
- А мне-то какое дело? – чин вопросом на вопрос отвечает.
Отказался наш доктор. А чин в отместку такую охоту за ним устроил, что спасайся, кто может. Доктор и спасся чудом. Из города своего скучного бежать пришлось. Банально, но под покровом ночи. Вскочил в какой-то автобус, ехал, ехал… Ехал бы и дальше, да автобус на шоссе сломался. А зима, а холодно… Водитель куда-то подевался, пассажиров никого… Видит доктор, вдали огоньки какие-то. Пошел он туда от безысходности… Так и попал в наш Город.
Вот и сидит теперь доктор целыми днями и с людьми беседует. Да не в кабинете, а в беседке в Городском парке. Беседка у него там уютная, виноградной лозой опутанная – ни ветров, ни дождика не боится. То есть, я имею в виду, накрапывающего не боится. Ливень-то, я думаю, даже через такую лозу как-нибудь да пробился бы, но что интересно: ливней над беседкой не бывает, даже когда над всем Городом хляби небесные разверзаются. Помню, бреду я как-то по Городу, и вдруг дождь как зарядит! А я, как всегда, без зонтика. Смешно сказал: «как всегда» - можно подумать, что у меня хоть раз в жизни был зонтик! Вот чего не было, того не было. Ну, вот: значит, бегу я, мокну, влетаю в парк – смотрю, а над беседкой доктора небеса ясные-ясные. Заскочил подсушиться, а доктор там сидит, чай пьет. Крепкий и несладкий, как он любит. Причем, он вечно чай пьет и всех своих посетителей им угощает, а из чего этот самый чай наливает – непонятно: ни газа, ни электричества к беседке не подведено, да и в ней самой никаких термосов-самоваров не наблюдается. Улыбается мне доктор:
- Садись, - говорит, - Мичурин, чайку со мной попей. Видишь, дождь всех моих пациентов разогнал.
- Это хорошо, - отвечаю и глотаю-обжигаюсь горячим чаем. – Я тебя (мы в Городе все на «ты», помните?), доктор, об одной штуке спросить хотел.
- Да я догадываюсь, - смеется эскулап, - ты, когда на меня смотришь, у тебя от мысленного напряжения аж глаза из яблок выскакивают, на зависть Крупской. Задавай свои вопросы, дорогой, только смастери мне сначала гибрид апельсина с хурмой – интересная штука должна получиться!
Тоже мне задачу поставил! Я руку куда-то к лозе протянул, сорвал случайную веточку, а на ней два спелых плода: груша для меня и фрукт для доктора. Куснул он его разок с опаской, второй, покачал головой одобрительно:
- Жаль, - говорит, - что такой гибрид вне Города не приживется. И не из-за вкуса, а из-за названия. Что «аперма», что «хульсин» - не те ассоциации навевают. Сто лет жизни тебе, Мичурин, за твои творения!
- Ну, коли доктор сыт, так и больному легче, так, кажется, в каком-то фильме говорили? – беру я быка за рога. – Тогда твой черед мое любопытство удовлетворить. Я ведь, кажется, догадываюсь, зачем ты нас раз в месяц запускаешь пред свои ясные очи. Ты предсказываешь будущие болезни, так?
Удивился доктор, даже чашку с чаем своим неизменным в сторону отставил. А чашка у доктора большая, красивая, и рисунок на ней не постоянный, а непрерывно меняющийся. Разные слайд-шоу ему чашка показывает: то изломанные фигуры эль Греко, то купчих Кустодиева, а когда у доктора игривое настроение, то и пышногрудых красавиц демонстрирует. Явно местного производства товар – не успел я только выяснить, кто его делает. Вот эту чудо-чашку доктор в сторону и отставил.
- Да, журналист, удивил ты меня, - протянул он. – Глазок-смотрок у тебя. Значит, в сиреневую папочку и спасенного бюрократа ты не поверил?
- Если честно, то не очень, - мотаю я головой, - ты все-таки пока не Господь всемогущий – от неизлечимых раков спасать.
- Ну, и правильно не поверил. Только настоящая моя история еще невероятнее, потому я эту байку и придумал. Вот, ты первый из всех слушателей в ней ложь унюхал. Тогда в награду за догадливость я тебе расскажу, за что меня на самом деле из профессии изгнали, а ты уж сам решай, можно это в твою газету помещать или нет.
Помотал доктор головой, подмигнул мне:
Неизлечимые раки, говоришь, мне не потянуть? Согласен. Не потянуть. А невидимые?
- Это что еще за раки такие – «невидимые»? – поразился я.
- А вот такие. Ты на название плюнь, я его сам придумал. Как и «аперму». Ты на вкус, то есть, на смысл внимание обрати.
Вот, представь себе, приходит к тебе еще молодой человек. Жалуется, мол, устал, всё тело ломит, сил ни на что, даже на жену, не хватает. Какой это, по-твоему, по-ненаучному, диагноз?
- Переутомление обычное, наверное, - пожал я плечами. – А, может, простуда. Мало ли что?!
- Правильно. Ничего серьезного, да? – подхватил доктор. – И действительно, почти всегда это пустяки. А иногда начало чего-то плохого.
- Рака? – уточнил я.
- Его. Но что любопытно: сделай ты такому больному все анализы – ничего не обнаружишь. А через год – раз! – и рак с метастазами. Потому что уже тогда, в первый свой визит, он этот рак в себе носил. Но пока невидимый. И вот дар мой был в том, что я этот рак не видел, в каком органе он появится, не знал, но что появится – нутром чуял. И таких больных к себе раз в неделю вызывал, неважно, жаловались они на что-нибудь или нет. Но уж зато, как только у них боли появлялись, или кашель начинался, или еще что – вот тут я полное обследование им назначал и рак их отлавливал. На самой первой стадии, когда удалишь его – и человек спасен!
- Так ты же молодец! – восхитился я. – Тебя ж на руках носить надо было!
- Вот меня и понесли, - ухмыльнулся доктор. – На помойку.
- Но почему???
- Да потому что имел я глупость написать статью с описанием сотни спасенных мной людей. И указал, на какие жалобы обращать внимание на первом визите. Начальство от негодования чуть с ума не сошло. Сказали мне, что никаких фондов на здравоохранение не хватит, если мы каждому чихнувшему будем обследования дорогущие назначать. Я говорю, не всем, а только тем, у кого я подозреваю невидимый рак. Словом, собрали при кафедре Ученый совет, заслушал он мой доклад – и объявили меня шарлатаном и мракобесом. А там понеслось…
Отхлебнули мы чайку. Вижу я, взволновался доктор от своих воспоминаний. Соорудил я ему гуяблоко – поблагодарил он меня кивком, почти незаметно слезу смахнул.
- Да, - говорю, - прости, что напомнил о грустном.
- Да ладно, - отвечает, - веришь: в первый раз, с тех пор как я в Городе, выговорился. Ты иди, друг-Мичурин, видишь, дождь уже не идет, скоро ко мне народ потянется.
- Так ты и у нас эти невидимые раки ищешь?
- Ну, а куда мне от своего креста деваться? – полуспросил-полуответил доктор, и его чашка подмигнула мне Моной Лизой.
- От креста – никуда! – не стал спорить я и поднялся. Уже уходя, я вспомнил еще одну часть легенды доктора и не удержался:
- А вот то, что говорят, что после беседы с тобой больному становится легче – это тоже байки?
Рассмеялся доктор:
- Нас еще в институте учат тому, что если больному не стало легче после беседы с врачом – то это не врач!
Я тоже рассмеялся:
- Да вы психолог, батенька! – свернул я беседу и вышел из беседки. Вслед мне донеслось:
- Правда, жизнь учит врачей еще и продолжению пословицы: «А если стало – то это не больной».
А вчера с утра повезли мы с Раисой ее картины в салон. И не куда-то, а в саму Москву. Сергей Анатольевич из номера 176 машину для этого дела выделил. Он в Москве какой-то чин, и, видать, немалый – на таком «мерседесе» я еще сроду не катался. А Сергей Анатольевич в нем, как у себя дома. Картины закинул в багажник, меня с Раей запихнул на заднее сиденье, водителя-охранника – справа от себя и выжал из мотора сотку чуть ли не с места. А на шоссе так он вообще за сто шестьдесят выдал.
А тут и милиционер высунулся из-за кустов. Породистый такой. Из породы мент легавый. И вибратором своим полосатым машет, да радостно так! Наверное, рука левая с утра чесалась невыносимо.
Остановились мы…
- Права забирать будем за превышение? Или так договариваться? – это ария мента, как вы понимаете.
А Сергей Анатольевич глядит на него, как поезд на Анну Каренину и, жалея как бы напоминает:
- А представиться? А звание сообщить?
Мент серчать начинает.
- Да я тебя, - орет, - тра-та-та-та, - думал по-доброму…
Тут Сергей Анатольевич обиделся и говорит:
- Да ты хоть на номера посмотри, сержант!
А на менте, между прочим, погоны лейтенантские. Видим, стал он слегка соображать. На номера глянул… И сразу в сержанта превратился. Причем, срочной службы. Вытянулся, как на прокрустовом ложе, и блеет:
- Простите, извините, товарищ заместитель генерального…
Тут его Анатольич прервал:
- Чтоб больше никогда!
- Слууууууууушаюсь! – рыдает мент.
Едем дальше. А тут и Москва. То есть, пробка. Достал Анатольич мигалку из бардачка и сирену запустил. Так что, добежали сравнительно быстро. До салона этого самого. Выгрузили картины, договорились, где встретимся, чтоб обратно ехать и водилу нашего, заместителя генерального… отпустили. То ли калымить, то ли служебные дела сполнять, то ли совмещать одно с другим.
А салон этот… У-у, огромный. Там раньше гастроном большой был. Но пища духовная, видимо, победила. Заходим. Оглядываюсь. И не знаю, от чего раньше балдеть: от картин или от цен.
- Ну, - думаю, - попрут нас отсюда, аки бояре Гришку-самозванца.
А Раиса спокойна, как мамонт.
И тут чудеса начались. Не те, что в Городе, но тоже не хилые. Как увидели Раису служители салона, так чуть не по стойке смирно встали, а лапки, будто кролики, впереди себя повесили.
- Здравствуйте, Раиса Леонардовна!
- Чем порадуете-осчастливите, Раиса Леонардовна?
Сам хозяин салона галопом прирысачил. В кабинет зовет, что пить станем, интересуется.
Улучшил я момент, спрашиваю у Раисы насчет того, отчего волнения народные происходят.
- А ты разве не заметил, - отвечает неодобрительно, - что я художник очень даже хороший.
- Это-то я заметил, - молвлю, - только народ, - напоминаю, - все больше излишествами извратительными интересуется.
И на стены киваю.
- Нет! – отвечает мне любимая. – Народ и в настоящей живописи понимает! Это, во-первых…
- А во-вторых? – выпытываю.
- А во-вторых, - говорит Раиса, как выяснилось, Леонардовна, - картины-то из Города.
- И много ли людей про Город знает? – снова интересуюсь.
- Много… Слишком даже много…
Тут бумаги всякие пошли. Сперва обычные, потом зеленые. Зеленых, кстати, пачек десять Раисе авансом выдали.
- А ты, оказывается, богатенькая! – шучу так, а самому не до смеха.
- Угу. А что толку… Никто еще не польстился.
- И на примете никого? – оживать начинаю.
- Есть один журналюга продажный…
- Ну, этот-то за милую душу… - уверил я ее, а потом только понял, что меня она в виду имела. Но не отступать же. А, главное, не начать объяснять, что я «по пачпорту» женат. Правда, давно, фиктивно, и не корысти ради, а токмо волею пославшей мя… Нет, вру. Послала она меня как раз после того, как я ее прописал. И жить мне с тех пор не мешала. Так и вышло, что мне брак помехой не был. Но Раисе же это всё на одной ноге не растолкуешь. Ладно, думаю, наверняка в Городе найдется нужный человек из ЗАГСа. В Городе, как и в Греции, всё есть. И все есть – то есть, не все, конечно, а все те, кто тебе для нормальной жизни нужен. Я, хоть в Городе и относительный новичок, но в этом готов поручиться!
Оказывается, всё то время, что я мучительно думал о своем штампе в паспорте, Раиса внимательно на меня смотрела. Что уж она о причинах моего молчания подумала, не знаю, но вряд ли мои акции в ее глазах повысились. Нехорошо.
- Я тебе потом всё объясню, Раечка, - выдавил я, ненавидя себя за заискивающий тон. И чтобы сгладить впечатление, быстро добавил:
- Вернее, Раечка Леонардовна. Красивое отчество у тебя. Редкое. Чувствуется, что у твоих дедушки и бабушки с отцовской стороны был вкус. Он у вас в семье, судя по твоим картинам, наследственный, да?
Нет. Не получается ничего. Молчит моя Раиса, без ласки смотрит. Ах, черт, угораздило же меня осечься на такой скользкой теме!
- Отчество как отчество, - наконец, ответила. И больше ни слова не добавляет. Иди, пойми, это оттого, что она на меня еще сердится, или просто на эту тему говорить не хочет? Ох, женщины! Годами, десятилетиями изучаешь вас, а умираешь таким же неучем, каким был в пятнадцать лет, потея от одного желания пригласить одноклассницу в кино и боясь отказа! Впрочем, тема эта банальна и дополнительных слов не заслуживает.
Всю дорогу домой мы молчали. Хорошо хоть, Анатольич возвращался в хорошем настроении и трендел, как репродуктор. Судя по его рассказу, какую-то он особо удачную взятку получил. Такую, что и со всеми нужными людьми поделиться хватило, и самому на молочишко осталось. Забавно всё-таки, как у нас люди веками не стесняются нетрудовыми доходами хвастаться. При этом размеры их зарплат не имеют ровным счетом никакого значения. И хоть плати ему миллионы, хоть грози расстрелом – ничего не изменится: брали, берут и брать будут! Надо бы с доктором на эту тему поговорить, может, это у нас уже рефлекс такой выработался безусловный?
Вот так я себя развлекал мыслишками всякими – только чтоб не думать, что высадит нас обоих Анатольич у Раисиного дома – и что я ей скажу? А что она мне?
Но, на мое счастье, притормозил шофер наш на площади. Там кто-то шумно, на весь Город, отмечал не то юбилей боярыни Морозовой, не то день взятия Бастинды – и приглашал всех разделить свою радость. Проехать к гаражам машина не могла, шофер бросил ее в тупичке, и мы волей-неволей отправились к Раисину дому пешком.
«Ну, - думаю, - если она скажет мне около дома что-то вроде «Спасибо, что проводил» - всё, конец котенку!» Подошли мы к ее семнадцатому номеру и так же молча вместе в дом вошли. И почему-то я очень ясно понял, что на первый раз меня простили. На первый раз простили. Простили, но на первый раз. И без права на второй. Раиса ли мне это протелепатировала, или сам Город сжалился надо мной, недоумком – не знаю. Но зарубил себе на носу твердо. Как говорится, как «Отче наш». Хотя ни «Отче наш», ни других молитв я наизусть не знаю. Не люблю я это дело – заученными словами к Нему обращаться.
- Слушай, давай поговорим! – сказала вдруг Раиса. – Мы ж друг о друге мало, что знаем. Прильнули, как Мастер и Маргарита…
- Терпеть не могу этот роман! – вдруг выпалил я.
Она удивилась:
- Почему?
- Долго рассказывать!
- Думаю, времени у нас еще много-много… - сдвинула она брови.
То ли обещает, то ли грозится. Но деваться некуда.
- Ну, смотри. Гуляют себе по скверу два литератора. Один маститый, образованный, много чего понимающий, а второй – молодой, безграмотный, но очень талантливый…
- А с чего это ты взял, что Иван Бездомный очень талантлив?
- А это не я, это Берлиоз. Помнишь, он говорит, что все герои у Ивана – живые люди. Сделать своих героев живыми может только очень талантливый человек.
- Допустим, - кивает Раиса согласно. – Давай дальше.
- А дальше встречается им сатана. И что он делает? Неизвестно за что казнит Берлиоза, а Ивана в дурдом отправляет. Повторяю: «За что?»
- Не знаю…
- И я не знаю. Вернее, насчет Берлиоза не знаю. Думаю, думаю… Хотя… Он многих и многих тогда безвинно казнил.
- Кто он? – опешила Раиса.
- Сталин! Кто еще?
- Так ты считаешь…
- Да, именно так и считаю! Смотри: хотел – блага всякие раздавал. Хотел – отбирал. Казнил, миловал, но много реже. Слугами-чудотворцами себя окружил. Вождиками. Бал вот закатил. Помнишь у Искандера в «Сандро из Чегема» Валтасаров пир?
- Помню… - ежится любимая. – А Мастер? А Маргарита? А их любовь?
Эх, женщины… В чем-то они всегда одинаковы. Любовь им подавай.
- Мастер? – удивляюсь. – Ну, как по мне, так не такой он и мастер!
- Как это? - Раиса в шоке.
- А так! Роман он, видите ли, пишет. О Христе. Кстати, насквозь антисемитский!
- С чего ты это взял?
- Смотри сама. Там есть суровый, но справедливый, весь такой человечный и мужественный Понтий Пилат, который всеми мыслимыми силами пытается спасти Иешуа. То есть, Иисуса. Так? А негодяи евреи из своих политических, человеческих и прочих соображений, наоборот, обрекают Иешуа этого на смерть. И никаких! Его – и баста! Полное обоснование к знакомому тезису: «Жиды распяли нашего Христа!» – не находишь? А Иуда? Кто он? Еврей, понятное дело. За деньги Христа продает…
- Так его же…
- Правильно, убили. А кто? Благородный Пилат.
- А Левия он жалеет, к себе привлекает…
- А какое у Левия второе имя?
- Матфей…
- А Евангелие от кого? Ладно. Фиг с ним, с романом. Давай о Мастере поговорим. Вернее, вспомним, что он о себе сам сказал, что недостоин света. Почему, как ты думаешь? Наверное, потому, что в нем какие-то остатки совести сохранились. Ох, боюсь, сделал он что-то такое, за что свет не положен. И деньги оттуда, а не от выигрыша… Заполз в свой угол и прячется… Кстати, что такое страшное можно было в те времена сотворить?
По ее глазам вижу, что догадалась.
- А теперь о Маргарите. Она, судя по всему, женой какого-то крупного чина из НКВД была. Такое знала, что и сказать страшно. От этого и депрессия. И еще оттого, что сама в чем-то эдаком участвовала. Помнишь, отлучалась она неизвестно куда, потом возвращалась…
- Ну, это не доказано! – защищает Маргариту моя женщина.
- Ладно. А то, что она ведьмой стала, доказано!
- Я тоже ведьма! – резко меняет тему разговора Раиса. И целует меня. А я ее. С удовольствием. Потом еще и еще.
Когда мы, наконец, расцепились, Раиса потянулась за сигаретой и задумчиво сказала:
- Сбил ты меня с любовного настроения своим анализом. Мне тут неожиданно пришло в голову, что ни одного чекиста, или, как они тогда назывались, Воланд со своей сворой не тронул. Всех прочил гасил направо-налево, а с головы у этих ни один волосок не упал. Даже Бегемот с люстры в них холостыми палил. Странно, да?
- Ну, что ж в этом странного, любимка, - отвечаю, затягиваясь ее сигаретой, - кто ж своего младшего братишку обижает?
Посмотрела на меня Раиса, как впервые увидала:
- Слушай, голубь ясный, а чего ты сам ничего не пишешь? Или пишешь, но мне не показываешь?
- Не пишу я, Раечка – не умею. Чужое понимаю неплохо, а сам простой журналюга, как ты сама выражаешься. Это ж разные профессии: вон, критики твои и искусствоведы за свою жизнь, небось, ничего стоящего не намалевали.
- Это правда, - интересно умеет Раиса соглашаться: еще ничего не сказала, но ты уже знаешь, что скажет, и скажет не то, что тебе понравится. Вот и сейчас:
- Я у тебя в глазах тоски и понимания на три романа уже прочитала. Скажешь, вру?
Не врет. Не врет моя женщина. Всё про меня знает. Вот только как ей объяснить, что я все свои рассказы, повести и романы в голове пишу, а на бумагу их переносить не хочу? Как это ей объяснить, когда я и сам не до конца понимаю? Но второй раз за день не отмолчишься – слишком много можно потерять.
- Понимаешь, Раечка… - тяну я, надеясь на спасительное «Ну, ладно, не хочешь – не рассказывай». Нет, не дождаться мне от нее этой фразы. Ладно, была-не была.
- Понимаешь, - растерянно повторяю я, - неинтересно мне сидеть, корпеть, записывать то, что я придумал и сам себе рассказал. Завожусь я мгновенно, от любой ерунды. От любой услышанной фразы. Вот, например, в автобусе мужик один коряво выразился. «Бог даст, ничем хорошим это не кончится» - так он сказал. И ни он сам, ни окружающие даже не врубились, как странно хороша эта реплика. А у меня в голове мгновенно закручивается сюжет.
Внедряет служба безопасности молодого сотрудника в наркомафию. На самую нижнюю ступеньку – курьером. Сама его ведет, следит, чтобы он случайно не погорел ни на чем, не трогает его покупателей. Идет сотрудник в гору. Всё большими и большими делами ведает. Наконец, становится членом Большой Тройки. Сколько он за это время на иглу посадил, скольких конкурентов убрал, своими руками или с помощью коллег из СБ – это отдельный разговор. И сотрудник это понимает, и всё труднее ему отгонять из памяти свои жертвы, всё труднее доказывать себе, что это всё для святой цели, для того, чтобы раздавить наркомафию изнутри, ты меня понимаешь?
Понимает Раиса, тихо-тихо рядом лежит. Ладонь мою гладит.
- И вот, представь, добрался наш сотрудник до заветного места члена Большой Тройки. И приходит на первое ее заседание с мыслью убить остальных двух и стать единственным боссом. А, став им, как-нибудь свернуть продажу наркотиков, если не во всем мире, то хотя бы страну свою от них очистить. И сидит наш сотрудник, вертит в руках ручку, стреляющую отравленными иглами (пистолет на заседание пронести нельзя, но друзья из службы безопасности снабдили его ручкой). Вертит, вертит и на остальных членов Большой Тройки во все глаза смотрит – никогда раньше видеть их ему не доводилось. И напоминают они ему не всяких там мафиозо с нижней челюстью Марлона Брандо, а своих же коллег. И вдруг приходит сотруднику в голову мысль: а что, если и эти двое – такие же засланные казачки? Один, скажем, из Интерпола, а второй – из министерства внутренних дел? Тогда получается, что за всей деятельностью наркомафии стоят те, кто должен ее искоренять, так, что ли? И стоят они не потому, что они продажные, коррумпированные, как сейчас модно их изображать, а по незнанию ситуации, по ее недопониманию. И еще замечает наш сотрудник, что не только он один, но и оба его визави какие-то красивые ручки в пальцах крутят, и это при том, что подписывать еще нечего, да и не принято там ничего подписывать – всё на словах. И приходит в голову моему герою мысль, мол, Бог даст, ничем хорошим вся эта бодяга не закончится. Как тебе такой сюжетик, Леонардовна?
Раиса поежилась.
- Красиво. Страшно. Я б такое читала запоем. Что ж ты, лодырь, не сядешь и не напишешь?
- Ты ж сама себе ответила: потому, что лодырь. А еще эгоист. Себя позабавил, обрыдлую дорогу в редакцию себе придуманным романом скрасил – и всё, и мне хватает. А то, что в «Книжном обозрении» обо мне не напишут – вот, честно тебе скажу: мне совершенно по барабану. Я лучше что-нибудь еще придумаю – слава Всевышнему, идеи валяются на каждом шагу, особенно в наш век ненужной информации.
- Если б все так рассуждали, что бы осталось от искусства? – довольно неприязненно протянула Раиса. – Мне, знаешь ли, тоже картины проще в голове писать, чем с холстом мучиться.
- Вот в этом вся и разница, Раечка: ты не можешь не писать. А я не просто могу не писать, а не хочу. А раз так, то и писать не надо. А то, не успеешь оглянуться, как надо будет по договору раз в год пулять очередным бестселлером. А ты покажи мне хоть один бестселлер, который вошел бы в историю литературы?
Молчит Рая. Непонятно, молчит оттого, что в кои-то веки убедил я ее, или просто она всю мировую литературу в голове перелопачивает?
«Возлюбленная моя!»…
Мы лежим рядом. Рука моя скользит по ее щеке, уступая место губам. Потом шея, грудь и ниже, ниже… Верней, выше, выше… Даже не целуя, движутся губы. Лаская.
Она приникает ко мне.
Мы – одно целое, движущееся в танце вечном, как этот мир.
«…С нею и в нее…» - так у Ремарка.
С нею и в нее…
Луч лунного света падает сквозь щель в занавеске на ее губы. Они полуоткрыты. Потом, когда она в наслаждении откидывает голову, губы исчезают. Но я нахожу их!
………………………………………………………………………………………
А потом, совсем потом в ту же щель в занавеске запрыгнул солнечный зайчик и сообщил, что уже утро.
После ночи любви переключаться на трудовые будни трудновато. Но надо. Сегодня редакционный день.
Сижу и страдаю. Как назло, никакие сенсации, которые произойдут будущей ночью, в голову не приходят. Загашники трогать не хочется, да и там шедевров мало. Маюсь дурью, хлебая дурной редакционный кофе из пластикового стаканчика. Ни одной дельной мысли!
И тут я вспомнил наш разговор ночной. Как рассказывал Раисе про придуманного мной крота в наркомафии….
А в этом что-то есть!
Строчу! Заглавие: «Конец наркомафии близок!».
И далее:
- Как нам стало известно из достоверных источников, совместная операция Интерпола, ФСБ и МВД по искоренению наркомафии в нашей стране близится к успешному завершению. Сотрудники правоохранительных органов, в свое время внедренные….
Ну, и так далее. Всего 15000 знаков.
Иду к главному редактору за визой. А тот в текст прямо-таки впился.
- Интереснейшие вещи у вас в Городе узнать можно! – бормочет. И в который раз интересуется насчет того, чтоб в Город попасть на жительство.
- Я не против, - говорю, - но сами знаете…
- Готов нести любые разумные расходы…
- Вот материальная сторона тут вообще не фигурирует! – чеканю слова.
- Понимаю, - горюет собеседник, - но я ж так стараюсь!
Ободряюще молчу.
Редактор смотрит на меня глазами младшего, любящего брата и подписывает материал.
- Шуму будет… - неопределенно бормочет он. – Уцелеть бы…
И тут же звонит в типографию, веля увеличить тираж втрое.
А мне говорит на прощанье:
- Ух, завтра и денек будет!
Не угадал редактор. Все началось уже сегодня. Не успел я до Города добраться, как содержание моей статьи стало известно, каким-то образом, практически всем. Кто-то, завидя меня, радостно кидался здороваться. Кто-то отворачивался.
А ближе к вечеру нанес мне визит сам Василий Васильевич! Кажется, я еще не упоминал о нем. Моя ошибка, моя ошибка!
Василий Васильевич – человек замечательный во всем. Не курит, не пьет, примерный семьянин, слова плохие не произносит. Даже дома всегда галстук носит. Жена у него, ясное дело, красавица, а дети отличники. Ну, и дом, разумеется, замечательный.
И! ВОТ! ОН! КО МНЕ! САМ! ПОЖАЛОВАЛ!
Извинился сердечно за вторжение. Сказал, что умоляет уделить ему минуту-другую.
Но и я не подкачал. Ножкой шаркаю, гостя в кресло усаживаю. А сам гадаю, зачем гость-то пожаловал?
- Я, глубокоуважаемый господин журналист, пришел поговорить по поводу вашей ночной статьи…
Ух ты! Даже на «вы» перешел, хотя в Городе все на «ты».
- А что статья? - скромничаю. – Вполне рядовая!
- Не скажите, не скажите… Фактики-то занятные вы приводите. Очень занятные. И опасные, знаете ли, фактики…
- Да вам-то, что за забота, Василий Васильевич? – недоумеваю.
- А мне забота самая прямая! – изрекает гость и вдруг преображается, - Гутарь, падла, шустро, откуда маляву про зухтера получил?
Я оторопел.
- Переведите, пожалуйста, Василий Васильевич! Ни словечка не понял!
Тут Василий Васильевич в себя пришел. Железной выдержки человек! И перевел:
- Скажите мне, уважаемый, от кого вы получили информацию о работниках органов, внедренных в ряды наркомафии?
- Да выдумал я все, Василий Васильевич! Выдумал!
Смотрит он на меня. Размышляет.
- Ох, если б я не знал, что ты в Городе ни слова неправды никогда не сказал, то сумел бы другим, более жестким способом информацию получить. Но раз выдумал…
И он замолчал, видимо, соображая, что со мной теперь дальше делать. А что он сделает? Город плохого не допустит. Вспомнил он и это.
- Надеюсь, ты понимаешь, насколько приватным был наш разговор?
- Понимаю…
- В таком случае позволю себе откланяться!
И Василий Васильевич величаво поплыл к двери. Но у порога оглянулся и прошептал:
- Гляди, сука!
И удалился величаво.
А тут и другой гость пожаловал.
- Господи, - не удержался я, - неужели и ты явился по поводу моей статьи?
Обращался я, ясное дело, не к Господу, а к моему гостю. Кстати, интересно, как эти слова похожи. «Господь», «гость». Как будто всякий гость от Него. Уж про этого-то моего посетителя такого точно не скажешь. Ибо заявился ко мне без приглашения (в Городе оно зачастую формальное, но среди малознакомых и не соседей всё ж таки пока в ходу) Цветик. Это, конечно, прозвище, как и Мичурин, но так же, как и Мичурин, дано по делу – в Городе иные клички не приживаются. Гость мой на Цветика охотно отзывался, а уж обижался он на такое, как сейчас модно говорить, «погоняло» или нет – не знаю, я ему в душу никогда не лез.
Ибо неинтересна мне душа его. Глубоко и откровенно неинтересна. И хоть попал он в Город, а значит, имел какой-то ларчик потайной нутряной, но активно не нравился мне этот человек. Странная вещь: ни от сантехника, ни от инженера я не требую, чтобы они каждый день горели на работе, а гляжу на актерский чес или на конъюнктурный стишок – и сатанею от ненависти. Умом понимаю, что актеры и писатели это такие же люди, как и мы, со своими ленью и желанием срубить деньжат, не напрягаясь – а вот, поди ж ты: с трудом удерживаюсь от рукоприкладства.
- Чем обязан, Цветик? – спрашиваю гостя нелюбезно. Ах, нехорошо – Город велит вошедшего к тебе в дом привечать. Такое поведение может мне нехилым бумерангом в темечко бумкнуть, но не могу я себя пересилить.
- Да вот, - отвечает, - статья твоя мне понравилась.
- Безмерно рад, - огрызаюсь, - день, значит, прожит не зря.
Замолчал Цветик. Странно, что он вообще не уходит – в Городе каждый человек хорошо чувствует, кто и где будет ему не очень рад, и без лишней надобности туда не идет – потому и до ссор открытых тут никогда не доходит, а уж до рукоприкладства – тем паче.
- Ты ведь всё это выдумал, правда? – наконец, решился на вопрос Цветик. Ай да Цветик, ай да сукин сын! Единственный, кто меня расколол. Опять меня снобизм мой мордой в лужу окунул.
- Выдумал, да. Вот уж от кого не ожидал такой проницательности, так это от тебя, уж прости за прямоту! Фрукт хочешь?
- Хочу, - помялся Цветик, - ты мне никогда еще фрукты не творил.
Чистая правда – я и говорить-то с ним старался только по крайней необходимости! Но сегодня он заслужил у меня любой абрибуз. Соорудил я гостю несколько гибридов, чаю налил.
- Ну, валяй: за чем пришел?
Опять молчит Цветик. Елки-палки, что ж он у меня попросить хочет, что мнется, как ясна девица, когда трусы уже в руке, а ложиться в постель страшновато?
- Знаешь, как я догадался, что это всё туфта? – вопросом на вопрос отвечает Цветик.
- Нет.
- Складно слишком. Вот говорят, что жизнь – она куда круче писателей свои сюжеты штампует. И правильно говорят, наверное. Только настолько изящно одно к одному жизни не подогнать, больно много разных факторов в колоде.
- Хочешь сказать, что так раскинуть колоду может только ловкий шулер?
И опять не отвечает Цветик. Сидит, а глаза у него сонные, веками полуприкрытые. Интересно, какая муха це-це его сегодня укусила?
- Как ты так быстро врубаешься, - тянет он с завистью, - и не просто быстро, а еще и образно. Мне бы так…
Теперь уже я молчу. А что ему сказать? Что, если бы он так умел, у него такой клички сроду бы не было? Так я достаточно его сегодня размазывал. Да и неинтересно это – как по боксерской груше лупить: Цветик-то все мои подначки глотал абсолютно безропотно. И гибриды, кстати, тоже, а мне давно хотелось посмотреть, насколько съедобным у меня может получиться огупомижан. Судя по всему, брюхо Цветика обойдется без вмешательства доктора.
- Несоленый, - невнятно, с полным ртом говорит гость мой, копытом Пегасовым легонько по голове трахнутый. – Ты, Мичурин, когда салат из одного овоща готовишь, ты туда постарайся и лук с солью запупенить!
Советчик, на мою голову, выискался. Ладно, как мы в детстве пели, «первый раз прощается».
- Фантазия у тебя, Мичурин, не от мира сего, - вдруг, без всякой связи с предыдущим, сказал Цветик. Я подобрался. Кажется, мы приблизились к цели визита.
- Не жалуюсь, - осторожно ответил я.
- А я жалуюсь, - понурил голову Цветик. – Понимаешь, старик (вот я уже ему и «старик», этого еще не хватало!), техника у меня есть, и говорят, что неплохая, любую херню зарифмовать могу, а вот фантазия…
- Цветик, а может, всё-таки не надо с таким упорством рифмовать херню? – не удержался я. – И агитки писать, может, тоже не стоит? Они даже Маяковского до цугундера довели, а уж тебя-то… Я понимаю, деньги всем нужны, но рифмовать «губернатора харизму» с «президент глядит сквозь призму» - это уже запредел какой-то. Что ты на меня вылупился, как цыпленок из яйца? Думаешь, если ты напечатал это в нашей газете под псевдонимом «Тщатский», то я твой неповторимый лирический стиль не узнаю? Сумароков-Эльстон ты недоделанный!
- Да заткнись ты! – взорвался Цветик. Ого! Кажется, я его задел не просто за живое, а за живое и очень болезненное.
- Я же потому к тебе и пришел, что мне твоя помощь нужна! Мне писать не о чем. Ты что, не видишь, что я одну и ту же тему уже десять лет жую?
- Вижу, дорогой, вижу. А как ты думаешь, почему я тебя не люблю? Именно поэтому. Одну тему жуешь, правильно. Тему своего космического одиночества и того, какие все рядом с тобой гондоны. Причем, для полного счастья ты еще и пишешь это всё в одной и той же тошнотворной манере – манере «Ах, я раздавлен Бродским точка ру».
Цветик расхохотался.
- А смешно, - просипел он, утирая выступившие слезы, - только что придумал?
- Нет, блин, два года в загашнике держал, всё ждал, когда мы познакомимся, - но бурчал я уже по инерции. Невозможно сердиться на человека, который умудряется оценить острую фразу даже посередине спора, и даже когда острота направлена в его адрес.
- Слушай, Мичурин, а давай ты мне будешь свои ненужные идеи дарить, а? – Цветик смотрел на меня глазами даже не побитой собаки (это банально), а раненного тапком таракана. – А то у меня самого ни хрена не получается. Вымучиваю двенадцать-шестнадцать строк на голой технике, пригоняю их к заранее придуманной эффектной концовке…
- Ой, да знаю я, что ты мне прописные истины твердишь? Сочиняешь какую-нибудь чушню типа… - я на мгновение задумался. Но только на мгновение, слишком уж легко было спародировать несчастного графомана. – «В проруби валяются моржи, славя моржевого господина, пусть поможет вечер пережить мой коктейль – коньяк с валокордином».
- Как ты сказал – «коньяк с валокордином»? – оживился Цветик. – Можно, я это запишу? Спасибо. От всего сердца спасибо. Вот видишь, Мичурин – я от тебя немногого и прошу. Тебе идей на три века и на пять человек хватит. А я так, рядышком, иногда буду тебя слегка пользовать, ладно?
Тьфу ты, дьявол! У меня резко испортилось настроение.
- Знаешь, Цветик, иди ты отсюда подобру-поздорову. А то невзначай угощу волчьей ягодой с мухоморами.
Безропотно встал Цветик, потопал к выходу. Перед дверью обернулся.
- Не угостишь. Не поможет тебе Город такое сотворить, а без Города, сам ты, чего стоишь?
И ушел. Не попрощавшись.
Чем-то он меня задел Цветик этот. Вернее, сперва раздосадовал. Что-то в нем такое… А что, что? Опять же, в Городе обитает на законных правах, что, как вы поняли, далеко не всякому дано. Ну, да ладно. Не хватало еще на него мысли и время тратить. Опять же, обещал Раисе диковинный фруктовый салат смастерить. Используя свои «мичуринские» способности, творю фрукты-ягоды. Без вдохновения, однако, творю. Мысли то к Василию Васильевичу, то к Цветику возвращаются.
Василий Васильевич моей статьей заинтересовался сверх меры. С какого, спрашивается, боку? Хотя, ясно с какого. Лексикон Василия Васильевича явно уголовный. Хорошо наш лже-джентльмен устроился. Забрался каким-то чудом в Город и делишки свои оттуда вершит. И никому в голову не придет, что сосед замминистров и прочих чинов может откровенно уголовными делами заниматься. Опять же, и милицейские чины высокие тут обитают…
Кстати, о них. Уж им-то содержание статьи моей сенсационной, нынешней ночью выходящей, тем более, должно быть известно. И никакой реакции. Никаких гостей с той, ментовской стороны! Нелогично как-то… И тут шальная мысль в голову приходит, что тут только два варианта возможны. Первый – это, что Василий Васильевич един в двух лицах. Может такое быть? Запросто! Но что-то не хочется мне в это поверить. Интуиция, опять же.
Но есть и второй вариант. Цветик называется. А что? Мысль интересная, правда? Проанализируем!
Пришел, и сразу огорошил меня сообщением о том, что статья моя – выдумка! Откуда этот Цветик про статью-то узнал? Рассказали? Со всеми подробностями? С такими, из которых выводы можно делать?
Дальше. Да, статья выдуманная. Но дошел до этого только Цветик! Дошел или знал? От всех ответов на мои вопросы очень ловко уклонился. Просьбой своей укрылся. А что он, собственно, попросил? Если отбросить всю словесную шелуху его речей, что остается? О-о, кое-что остается. И зовется это кое-что информацией. Любой. Даже или, тем более, ненужной мне. Даже придуманной, но звучащей достоверно. Своя игра, выходит, у него. И, получается, крупная! Раз он соизмерим с Василием Васильевичем оказался. Ох, Цветик, Цветик. Равлик-павлик с домиком фигурненьким….
Кстати, о домике. Дом у самого Цветика невзрачный такой, незаметный. А антенн на крыше целых три! Зачем ему, спрашивается, антенны? И без них – говорил уже! – до тысячи программ ловить можно.
Да-а, по всему выходит… Нет, ничего толкового не выходит. Разве что, поосторожней быть надобно. И вроде, не с чего мне осторожничать… Ни в чем предосудительном я не замешан. Но об этом только я один знаю, а остальные? Эти так называемые заинтересованные лица? О, они явно ни в чем не уверены! Опять же, о людях по себе судят.
Да-а, попал я меж жерновов. Теперь выбираться надо. В Городе ничего худого со мной и Раисой произойти не может. А вне?
И ведь говорил я себе неоднократно, что в любом паршивом поэте живет гениальный стукач, а прокололся, как приготовишка. А, может, не прокололся? Поэт Цветик (так и хочется сказать, «агентурная кличка Цветик») ушел от меня, уверенный в том, что высокомерный эстет и поганый сноб Мичурин прогнал от себя дешевого рифмоплета, не более того. Значит, крохотное преимущество пока на моей стороне. Но любимые с детства шахматы учат, что его надо наращивать, иначе противник уравняет игру. А, уравняв, уверует в том, что можно играть на выигрыш. Секундочку, так, может, наоборот: НЕ надо наращивать преимущество? Не надо развивать инициативу? Пусть Цветик переходит в атаку – раскрывающегося соперника проще ловить на контратаке. В конце концов, не зря же покойный мой учитель шахмат в институтской секции, Семен Аркадьевич Злотник, основатель «Клуба трех коней» (он, я и вахтер, приходивший выгонять нас в полночь со спортивной кафедры и остававшийся на блиц-матч с победителем), так вот, не зря гуру мой Злотник говаривал частенько, что если бы можно было играть в шахматы только черными, то достиг бы я в них высот заоблачных. Заманить, как бы немного уступить, точной защитой не давать победить, но всё время оставляя впечатление, что еще немного – и ура, мы ломим, гнутся шведы… А когда шведы, то есть я, так и не гнулись, перегнуть палку разумного риска – вот тут-то и подстерегал неразумного хазара тот таз, которым я его и накрывал. Моя беда была в том, что белыми фигурами я играл куда хуже, как ни бился со мной Семен Аркадьевич. Атаковал первым номером вяло, пускался в авантюры или совсем уже откровенно ждал у моря погоды – самому противно вспоминать о такой игре!
Забыл я на секунду о Цветике Васильевиче, помянул учителя стопкой без закуси и ясно вспомнил, как говорил он мне, закуривая и кашляя одновременно (ах, не случился рядом наш доктор, не учуял такой банальный в этом случае рак легкого):
«Очень грустно мне, дружок, смотреть на твою игру. И не как тренеру твоему, а как другу и человеку. Шахматы в твоем случае что? Пыль. Возможность не бегать кроссы под дождем, не более. Девочки шахматистам не дают, фанаты им не докучают, институтскому начальству на секцию нашу наплевать. Не от этого грущу я, а совсем по другому поводу. Шахматы – хочешь, спорь, хочешь, нет – это жизнь в миниатюре. И думаю я с большой степенью вероятности, что и в жизни ты, как и в игре, защищаться от невзгод кое-как сумеешь, а вот сделать резкий шаг, совершить поступок с большой буквы «П.» не сможешь. А если и сделаешь, то шаг этот будет неверным, и из-за шага этого придет тебе не просто «П.», а полный. И ничего с этим сделать, ничего в этом изменить, дружок, нельзя. Потому что можно выучиться и атаке Созина, и защите Тартаковера-Макагонова-Бондаревского, а стилю игры, как и стилю жизни, никакой педагог обучить ни одного своего ученика не сумеет. Потому что стиль этот называется судьбой. А судьбу не мы творим – не нам ее и менять. А, значит, играть тебе всю жизнь вторым номером, работать там, куда тебя возьмут – но работать прекрасно, спать с теми, кто с тобой в постель лечь захочет – но зато спать качественно и неоднократно. Не самый плохой вариант, сынок. Смирись».
И вдруг увидел я Злотника. Увидел его, сидящего у стола в гостиной моей и глядящего пристально на неизменную сигарету в правой руке. Ах, Город-Город, ты и это, оказывается, умеешь.
- Здравствуйте, сэнсей, - сказал я почтительно.
Коротко взглянул на меня Семен Абрамович и опять перевел взгляд на сигарету. Наверное, так самоубийца за минуту до выстрела глядит на пистолет, которому суждено оборвать этот круг ада. А что? Вполне уместное сравнение: сигареты Злотника убили его так же надежно, как сделали бы это пуля или яд. Уже ему ни мак, ни сонная трава, ни мандрагора… Бедный Злотник, я знал его. Но зачем Город явил мне его? Только ли потому, что я очень живо представил себе бывшего учителя? Или… Ну, вот опять, видите? Опять я играю второго номера, размышляю о смысле прихода Злотника вместо того, чтобы взять быка за рога.
- Самое опасное, что может делать шахматист, играющий на контратаках – это всегда, в любой позиции ждать атаки. В 90 партиях из ста он ее дождется, отобьет и переломит игру в свою пользу. А в десяти остальных?
Злотник глубоко затянулся сигаретой. Нет, не так: он затянул себя в сигарету и вышел с дымом из моей гостиной в форточку. Черт, опять я не успел проявить инициативу. Судьба… Вот только последняя сентенция Семена Аркадьевича была мне незнакома. Это уже не воскрешение воспоминаний – это предупреждение. И предупреждение недвусмысленное.
Ладно, еще успею об этом подумать, а сейчас надо идти Раису встречать. Она с утра в Москву учесала. Шопинговая терапия – вот, как называется то, что она там делает. Приедет, нагруженная сумками, сумочками да пакетами. Так что, надо встретить и домой все это крайне необходимое барахло донести. Сама не справится. Я ж знаю. Там-то она от магазина до магазина на машине перемещается – Сергей Анатольевич опять удружил! – а тут машины не ходят. На себе надо…
Так и есть, нагрузилась любимая сверх всякой меры. Срочно превращаюсь во что-то вьючное, тащу… Вижу, что-то не в себе моя девушка, новости какие-то распирают ее бедную. Ускоряю шаг. Чтоб домой скорей груз донести. Раисе-то выговориться надо, а на ходу это как-то невкусно.
Дотопали, наконец, до № 17 Р. – это ее домишко. Заходим. И тут Раиса как завелась.
- Я столько милиции никогда в жизни не видела…
- Радость великая… - не разделяю я девушкин восторг.
- При чем тут радость? – негодует она. – Дороги, перекрестки, банки, учреждения – все оцеплено!
- Облава на кротов! – паясничаю. И вдруг начинаю понимать, что сказанул не такую уж глупость.
Всполошились… Интересно, чем дело-то обернется? О том, что обернуться все может мне боком, думать как-то не хотелось.
- Да, Сергей Анатольевич тебе привет передавал!
- Спасибо…
- А еще он спрашивал, не надоело ли тебе прозябать в ночной газетке. У него там место пресс-секретаря освобождается…
- И где это там?
- Как где? В Генеральной прокуратуре!
Ух, ты! Расту на глазах! Ох, не к добру это!
- И чего я не видел в этой на всю голову гениальной прокуратуре?
- Генеральной! – машинально поправляет меня Раиса, а потом спохватывается. – Ты что? Ты что? Это же Должность. И Положение!
- А на кой они мне?
Тут любимая начинает резко молчать в тряпочку.
Во-первых, делает вид, что обижена. А, во-вторых, соображает, на кой мне, действительно, должность и положение. Ни к какому, приемлемому для себя, а стало быть, для нас обоих выводу она не приходит, поэтому резко меняет тему.
- Кстати, а куда это Василий Васильевич из Города уезжать собрался?
- Василий Васильевич? Из Города? Откуда ты взяла?
- А он Сергею Анатольевичу час назад позвонил, пока мы ехали, и сказал, что ему необходимо срочно уехать, отпуск на неопределенный срок выпрашивал!
Это уже становится интересно!
- А что Сергей Анатольевич? – спрашиваю равнодушно.
- Орали они, орали, а потом Сергей все-таки разрешил тому уехать… Ума не приложу, какое они друг к другу отношение имеют? Вроде, как Сергей Анатольевич в Прокуратуре работает, а Василий Васильевич в Администрации…
- Ну-у, может, по работе пересекаются, – подкидываю ей «свежую» идею. Раиса успокаивается и идет примерять очередной костюмчик.
Та-ак! Теория-то моя вдребезги разбита, кажется. Стало быть, Василий Васильевич на Прокуратуру работал. А на мафию только по заданию. Наш, выходит, человек был в тылу врага.
А Цветик тогда кто?
И тут понимаю я, что надоело мне ломать голову над всей этой историей, высосанной из моего правого и, как выяснилось, шаловливого мизинца.
Ну, во-первых, информации у меня ноль целых два нуля десятых. Я имею в виду, правдивой информации, а не придуманной. А в ее отсутствие строить версии, кем является Цветик, просто глупо. Он может быть и наркобароном, и гебистом, которых всегда в нашем, уже бывшем, союзе писателей, хватало, и даже просто тем, кем кажется – графоманом, сочиняющим слоганы «Мировому катаклизму наш Отец поставит клизму». Лично я больше прокалывать его сущность для занесения в свой мысленный гербарий не собираюсь – хватит, прокололся с Вас-Васичем. Или не прокололся: кто мне сказал, что его работа на Прокуратуру настоящая, а не для прикрытия наркомафии? Сергей Анатольевич? Чепуха! Что я знаю о Сергее Анатольевиче, чтобы быть уверенным, что он не оборотень в погонах? Да ровным счетом ничего и даже менее того. Черт, кажется, я слишком долго и напряженно думал о Цветике, и теперь мой несчастный мозг невольно начинает рифмовать, хотя раньше за ним таких глупостей не замечалось. Словом, долой версии, к чертям собачьим трюизмы и размышления, пока у меня в руках не будет достоверных фактов! Всё, беру тайм-аут. Ибо, как говорил еще товарищ Сталин: «Лучшим разрешением головоломки является ледоруб. Не правда ли, товарищ Меркадер?» А откуда я знаю, что факты у меня появятся?
О! Вот тут-то и возникает во-вторых. Все убеждены, что я знаю много. Некоторые даже – что слишком много. И они сами (эти самые все и некоторые) будут ко мне приходить и пытаться узнать две вещи: что я знаю и от кого. А для того, чтобы показать свою частичную осведомленность и получить от меня информацию, которой у меня нет, но знаю об этом только я, они будут это свое частичное знание мне сливать. В убеждении, что раз я знаю то, что знаю, то уж то, что знают они, я тем более знаю, и чтобы показать мне, что с ними можно откровенничать, так как и им кое-что известно. Вот так я получу достоверную информацию о том, что до вчерашнего дня представлялось мне изящной, но невероятной выдумкой.
Ну, и на закуску есть еще и в-третьих (в самом деле, что за обед без третьего?!). Даже если я заиграюсь и почувствую, что надо делать ноги, у меня всегда остается Город. Киллерам-шмиллерам в него не попасть, а те, кого Город внутрь пропускает, никогда не пойдут на убийство в его пределах. Значит, в худшем случае я буду обречен не покидать то единственное место, которое искал всю свою глупую жизнь? Перспектива, прямо скажем, не слишком пугающая. И хотя становиться Раисиным альфонсом не хочется, но думается мне, особо возмущаться этим моя любимка не станет. А я буду по утрам на рынке фрукты-овощи на молоко и на мясо менять – это-то мне Город позволит, а после обеда романы писать. Медленно и печально. А то и косить начну. Не от армии, а как граф Толстой. А Раечка будет читать мою ежедневную выработку, прижимать отпечатанные листы к нежной груди и шептать «Гениально!».
Брр, какая гадость ваша заливная рыба! Нет, этот вариант я приберегу только на самый крайний случай! Хотя с точки зрения феминизма, эмансипации и лозунга «Женщина – тоже человек!» вариант мужа-домохозяина вполне возможен. А вот, поди ж ты – никогда я себя шовинистом не считал, а жить на Райкины гонорары душа кобенится. Ладно, будет день – будет пища. Пойду лучше взгляну, чего там моя голубка себе в шопингах нашопила. Главное – не забывать восторженно цыкать зубами дважды над каждой покупкой: сначала – от показа, а второй раз – услышав цену.
В общем, дефиле имело место в полном объеме. Тем более, что соседки повалили толпой, кто за чем, а в основном, для того, чтоб посмотреть, прикинуть, присоединиться… И смотрели, потом начали прикидывать на себя, потом тоже прохаживаться по комнате в Раисиной обновке очередной. Ух, встанет их мужьям в копеечку сегодняшний вечер!
Что до меня, то почувствовал я себя на этом празднике лишним. Дамы разошлись не на шутку, прямо при мне начали переодеваться. Аж сомнение взяло – мужик я, все-таки, или нет? Потом посмотрел на гневную Раису – это она меня застукала, когда я на красавицу-жену Гордеича загляделся, – и понял, что все-таки еще мужчина. И более того, совершил мужской поступок – смылся с этого праздника вещей и плоти куда подальше. То есть, на улицу. Стою, курю, мыслю: куда бедному журналисту податься?
Ну, «податься» у меня не очень вышло, зато поддать пришлось. И капитально! Поскольку освобожденный на вечер от брачных уз Гордеич в беседке за углом свое дефиле учинил. Под лозунгом: «Чем мы хуже англичан?». Ему, на горе свое, Филипп откуда-то бутылку аглицкой черной водки приволок. Мол, знай, как империалисты проклятые продукт родимый изготовлять умеют. Дернул Гордеич рюмаху, занюхал это дело веточкой. И глаголет:
- Хороша, не спорю. А вот это пробовал? И появляются на свет Божий бутылки:
1. Синей водки.
2. Зеленой водки.
3. Желтой водки!
В это время и я подоспел. Сотворил закуску приемлемую – эх, научиться бы еще и соления творить! – и с полным на то правом присоединился. А там и прочие повалили, как комары на красный свет. Пришлось Гордеичу еще и красную водку сотворить.
Дегустация затянулась. Все в нюансах никак не могли разобраться. Когда ноги уже почти отказывали, присудили первое место синей водке. И расползлись кое-как. Под песню разумеется:
- Солдат всегда здоров,
Солдат на все готов…
Дружно так грянули, несмотря на то, что ночь на дворе. А тут и жены подоспели. Как раз, от Раисы расходились. Но и она, ненаглядная, в первых рядах, меня высматривает. Подхватили нас, солистов измученных, под белы рученьки и по домам доставили. Для отдыха и последующего внушения.
Уж не помню – каюсь! – что мне Раиса внушала, но подозреваю, что закончилось все не очень хорошо, ибо проснулся я в своем домике, причем не сам, а от настойчивого стука в окно моего разбудильника-бельчонка. Очнулся, а голова ясная. Молодец Гордеич – чистый продукт творит! Сразу соображать начал: вроде, сегодня мне в редакцию не надобно! Но встал, все-таки – бельчонку лучше знать. Угостил его орешками и в дорогу собираться стал.
Добрался до города автобусом и в редакцию родимую поперся.
А там меня уже ждали.
Ха-ха-ха, а спорим, что я знаю, о чем вы подумали. Что позвали меня в кабинет главного редактора, а там за его столом сидел ласковый молодой неприметный человек, который поинтересовался моим здоровьем и тут же начал вкрадчиво, но въедливо допрашивать меня об источниках моей информации? И что сам главный редактор сидел в углу своего собственного кабинета, втянув голову в плечи и боясь поднять на нас глаза? Да? Да? Ну, признайтесь. Ну и ладно, можете продолжать отрицать. Смешнее всего, что если бы я и впрямь рассказал о поджидавшем меня молодом человеке в недорогом костюмчике, то вы бы возмутились и сказали бы, что вы догадались, что именно это и произойдет. А так вы снова возмущаетесь, но уже потому, что я подозреваю вас в том самом стандартном мышлении, которым вы и обладаете. Ладно, неважно.
А важно то, что ждал меня в редакции сюрприз куда взрывоопаснее, чем тип в костюме, сделанном на Экибастузском заводе «Вирсаче». Ибо ждала меня Зоенька. Супруга моя единоутробная, лимитная и фиктивная. А также посконная, потконная и домотканная. Я о ней уже упоминал, а вот теперь и встретиться довелось. Причем, в случайность нашего рандеву верилось мне почему-то с трудом, да и само сочетание Зоеньки с редакцией газеты было не менее фантастично, чем зрелище Сикстинской мадонны с плеером МР-3.
- Любовь моя! – закричал я. – Ты нашла меня! После стольких лет разлуки!
Я полез обниматься, но был встречен тирадой женушки. Ух, как она на меня пыхнула – я аж отшатнулся. Вряд ли дракон, плюющийся огнем, был бы эффективнее в попытке остановить меня на полдороге. Я смотрел на рабочий рот Зоеньки и проклинал великую русскую литературу, привившую нам иллюзию, что Катюшу Маслову можно легко превратить в Наташу Ростову, и не только потому, что у них обеих совпадает по четыре буквы в шестибуквенных именах и по столько же – в семибуквенных фамилиях. Господи, я ведь по молодости искренне верил, что похотливая утка обернется прекрасным непорочным лебедем! Все-таки, иногда юношеское благородство бывает настолько глупым, что глупость полностью это самое благородство затмевает.
Увидев, что Зоенька утомилась от перечисления моих пороков и пожелания мне же всевозможных половых извращений, где мне отводилась исключительно пассивно-мазохистская роль, я опустил руки и скорбно посмотрел на супругу.
- Увы, увы, как говорил твой сосед по общежитию Экклезиаст, видимо, нашей ячейке общества пришло время уклоняться от объятий, - я глядел на Зоеньку, как Швейк на подпоручика Дуба.
Нежная моя соломенная вдовушка наморщила выщипанные брови. О, небо, это был момент раздумий!
- Ты что-то путаешь, пупс, - тучка мысли зашла на солнышко Зоенькиных глазок, - в нашей общаге такого хмыря, вроде, не было.
- Этот хмырь, родная, является, скорее, нашим с тобой соседом в более широком смысле - по человеческому общежитию. Но не погружайся, золотко. Скажи лучше, чем еще я могу тебя облагодетельствовать? А то мой синдром Нехлюдова обостряется, когда я тебя не вижу.
Зоенька переварила мою тираду и опять пожелала мне массу приятных вещей. Среди них была и моя неслучившаяся детская мечта – пони, хотя думаю, что мне хотелось пони не совсем так, как это представлялось моей сладкой женушке. Наконец, до меня дошло, что «это жжжж – неспроста».
- Да что случилось-то? – уже без всякого стеба спросил я.
Зойка оборвала мат на полуслове. Она тоже поняла, что предисловие закончилось.
- Я хочу развестись, - сказала супруга.
Ничего сладостнее для себя я не мог и услышать (помните, как я позорно провалился перед Раей?), но бесплатный сыр от Зои меня пугал.
- Вот так вот сразу? - во мне опять пробудился гаер. - Вошла ты, резкая, как нате, и, понимаете ли, муча перчатки замш, сказала: «Давай разводиться»?
Конечно, вполне возможным был банальный вариант, что развод нужен моей дражайшей (в прямом смысле этого слова) половине для того, чтобы вступить в новый брак, по любви или по более удачному расчету, и, приди Зойка год, месяц или даже неделю назад, я бы только порадовался возможности сбросить с себя брачные вериги, но уж очень странной была дата ее визита.
- Давай начистоту, - предложил я.
Зойка смотрела на меня почти с ужасом и молчала. Я выкатил шарики из-за роликов. Развод, молчание, панический страх в глазах. Да и проклятия ее были, скорее, истеричными, чем злобными.
- Тебя кто-то навестил в поисках меня? - спросил я. Зойка продолжала хранить угрюмое молчание.
- Ну да, официально мы женаты, прописаны на одной жилплощади, бывшей когда-то квартирой моей покойной бабушки – где и искать меня, как не там, да? – безжалостно продолжил я.
По-моему, никогда еще молчание не было большим знаком согласия.
- Они пришли ночью, или под утро, когда, как говорят паршивые романисты, «сон особенно сладок», правильно? Ты, естественно, спала не одна. Проснулась ты оттого, что твоего хахаля начали банально мочить, даже не доводя его до сортира, верно? Ты меня поправляй, если я где-то в деталях напутаю.
В глазах у Зойки сверкнула ненависть.
- Поскольку твой очередной любовничек вряд ли профессор античной филологии Канцеленбоген, а, наверняка, такое же полууголовное чмо, как и все его предшественники, некоторое время мочилова он не возмущался, а судорожно пытался понять, кто его избивает и за что, правильно? И безумно обрадовался, когда недоразумение разъяснилось, когда стало ясно, что он хороший и честный сутенер, а не пройдоха-журналюга? Может, даже на радостях выпил с ними? А ты теперь, дабы обезопасить себя на будущее, торопишься откреститься от всякой связи со мной? Может, даже предложишь мне разменять квартиру моей же покойной бабули на две?
- Да подавись ты своей квартирой, - заорала Зойка, - оставь ее себе, только побежали в ЗАГС, пока там не закрылись! Они Петечку моего избили, а потом связали и заставили его смотреть, как меня одновременно в три ствола долбят! И только после этого поверили его крикам, что он - это не ты!
Ни фига себе. Сколько ж недолюдей неведомый мне мерзавец послал по мою душу? Минимум, троих, получается. Даже не так: кто-то же держал Петечкину голову, чтобы он смотрел, как издеваются над его женщиной. Мама дорогая! Утешает только одно: кто бы ни стоял за этим, посылал он своих псов выведать все, но напугать меня, а не убить - профессионального убийцы хватило бы одного. Разве что мои недруги почему-то считают, что меня меньше, чем вчетвером, не взять. Приятно для самолюбия, но не более того. Кажется, пришла пора обзаводиться охраной. Или оружием. А для полной гарантии, и тем, и другим.
Да-а, а до ЗАГСа-то путь неблизкий. Кварталов шесть-семь… И еще одна мыслишка закопошилась: «А с чего это они ко мне на квартиру приперлись, а не на работу?» Жилье мое еще искать надо через справочную. Запрос подавать, ответа ждать. Еще неизвестно, дадут ли, могут и телефоном ограничиться. На работе найти меня много проще. Фамилия моя под статьей прописана, а название газеты жирными буквами вверху первой полосы стоит. А потом дошло. Ребятки, мою бывшую ненаглядную навестившие, газет отродясь не читали, разве что, в виде исключения, заметки под рубрикой «Из зала суда». Такими прежде наша пресса изредка баловалась.
Стало быть, адресок им подкинули. Чтоб поскорей, так сказать, возмездие свершить. Или дознание, а тогда ребятки эти, числом, предположительно, четыре рыла, должны были меня от семейного очага отторгнуть и, куда надо, привезти. А куда надо-то?
Судя по тому, что искали меня в квартире, в которой я давно уже не обитаю, заданьице им давал явно не Василий Васильевич. И не Цветик. Оба-то прекрасно знали, где я обретаюсь. Оп-па! До чего ж я популярен становлюсь! Народ толпами валит, чтоб со мной пообщаться. Но я-то человек скромный, хоть и обаятельный. Ну, не жажду я навязанного общения. Не жажду!
От размышлений приятных отвлек меня Зоечкин ангельский голосок, кротко вопрошающий, когда мы, наконец, пойдем навек разлучаться. Цитировать не стану. Язык у Зоечки сложный, отягощенный ПТУ и подзаборным образованием.
Но не терпится ей навек разлучиться, ох, не терпится! Даже из квартиры готова убраться! Стоп! А это надобно уточнить.
- Так когда, - говоришь, - квартиру мою покинешь?
- Да хоть сию минуту! – выпаливает Зоечка, – я уже и выписалась.
И действительно: в доказательство она предъявляет мне паспорт с аннулированной пропиской!
- А ключи? – вопрошаю я надменно. И тут же перед моим носом возникает брелок с парой знакомых мне с детства старинных ключей – бабушка своим столетним замкам доверяла больше, чем нашему ширпотребу, и до прошлой ночи чужие люди в квартиру ее не попадали. Да-а, видать, намерения у бывшей возлюбленной сердца моего явно серьезные. А может, ей ночное соитие сильно не понравилось. Раз так отымеют, другой, и прощай товарный вид вместе с квалификацией.
Паспорт у меня в сейфе завалялся. Это хорошо. Достаю, кладу в карман, а сам напряженно думаю насчет эскорта. То есть, группы товарищей, готовых разделить со мной не только радость долгожданного развода, но и помочь отразить посягательства, буде таковые произойдут.
Кроме паспорта, в сейфе имелась и немалая толика наличных: после моего поселения в Городе потребность в них хоть и не отпала, но существенно сократилась. Велев экс-ненаглядной потерпеть еще немного в трепетном ожидании, я зашел к главному. Со вчерашнего дня главный меня резко и мучительно зауважал. Даже встал, когда я в кабинете появился. Вопрос немедленного развода был решен в какие-то пять минут. Более того, любезные работники ЗАГСа простерли свою любезность до того, что согласились, за мзду, конечно, обслужить меня прямо на рабочем месте. Пообещав главному еще заскочить, вернулся в свой кабинет. Зоечка тихо сидела на стуле, из чего я сделал вывод, что она уже что-то сперла.
- Все на базу! – скомандовал я, и Зоечка, не чинясь, выложила на стол две капиллярные ручки и сувенирный магнитик на холодильник из Израиля. Да-а, добыча хоть куда! Мельчает народ, а также его ярчайшие представители.
Потом приехали сотрудники ЗАГСа, вооруженные книгами регистрации, бланками и печатями. За какие-то полчаса и триста долларов мы с Зоечкой снова стали полностью холостыми. Получив на руки свидетельство о разводе и фиолетовый штамп в паспорте, а также обозвав меня паскудой, что в ее лексиконе обозначало почти ласковое слово, Зоечка удалилась.
А я остался. Мысли, занятые скоропалительным разводом, вернулись ко дню сегодняшнему. Кто, интересно, за мной охотится? И, главное, зачем? Посылать четырех гавриков на дом к известному журналюге для того, чтоб его застращать, дело непростое и вряд ли чем окупающееся. Пресса такой вой подымет, что ментам придется землю носом рыть, чтоб виновных обнаружить да примерно наказать. О, для этого надо было иметь куда более веские основания, чем статейка в газете. Да-а, любопытно, кто же этот третий мой недруг? И тут мне в голову пришло, что никакого третьего-то могло и не быть. Что посылавший бандитов прекрасно знал, кого он там, в квартире моей застанет. И знал также, что все это мне в подробностях передадут. Что, собственно, и произошло. И никакого нападения на известного журналиста не имеется, и информация нужная передана. Виртуозы!
Вспомнил я, что обещал еще раз перед уходом домой к главному зайти. Зашел. А он с порога меня огорошил:
- Слышал, слышал, что в Генеральную прокуратуру вас усердно сватают!
- Да, был, кажется, разговор! – киваю неохотно.
- А вы хоть понимаете, что из журналиста, притом блестящего, чиновником становитесь?
- Никем я еще не становлюсь…
И тут главный основную свою приманку запустил.
- Кстати, должность заместителя главного редактора еще свободна!
Ох, было время, когда мне ужасно хотелось занять должность эту. Было да прошло.
- Знаете, я на своей должности себя как-то уверенней ощущаю. Так что, пускай все остается, как есть. Разве что, по совмещению…
Так и порешили.
И я отправился домой.
И добрался без приключений.
Они, приключения эти, меня в Городе ждали. Я-то, как хороший, да с чистым от Зойки паспортом, прямиком к Раюсеньке направился. Ответить, так сказать, за козла. В смысле, на все ее невысказанные вопросы о любви и браке. Упасть в ноги, покаяться, а чтоб быстрее простила, целовать ее в подколенные ямки – очень ей это нравилось. Но выяснилось, что даже для падения на колени нужно иметь время и, главное, разрешение.
И разрешения этого я не получил. Строгим видом встретила меня моя будущая вторая, если всё удачно сложится, жена. Нехорошо встретила. Хоть и без скалки в руках, но неласково.
- А мне картины из салона вернули, - вместо того, чтобы кинуться мне на шею в приветствии, сказала Раиса. – Хозяин салона лично сюда доставил. В наилучшем виде.
- Картины в наилучшем виде или хозяин? – это я, болван, еще шутить попытался.
- Картины, зайчик, картины. Хозяин вид имел, наоборот, зашуганный и бледный.
- Весь бледный? Нехорошо. Но ноги свои, он, я надеюсь, закрыл? – иногда я бываю туп до самозабвения.
- Закрыл, да, - если я что и ненавижу в реакции на свои шутки, так это ее полное и демонстративное отсутствие, - и ноги, и салон свой. И синяки припудрил. И даже аванс вернуть не просил.
- А что да просил?
- Просил, чтоб я его будущее нарисовала, каким я его вижу. Если вижу, - очень спокойно и серьезно ответила Раиса.
Я присвистнул. Синяки и возврат картин как-то очень красиво дополняли общую картину, в которой преобладал цвет ярко-коричневый, дерьмовый. Я тут давеча грозился в домохозяева податься, так сказать, я в альфонсы бы пошел – пусть меня научат, но, кажется, и эта лавочка начинает прикрываться очередным малым медным тазом.
Я вышел покурить. На Город опускался нежаркий вечер. Тут бы и постоять на крылечке в облаках сигаретного дыма, но настроение было не лирическим. Не улучшала его и дробь дятла по стволу вяза, растущего в дворике Раисиного дома. Дятел стучал неравномерно, словно передавал морзянкой какое-то сообщение. А, может, и в самом деле передавал, иди знай: я-то азбуку Морзе знал немногим лучше азбуки Бройля. Но почему-то меня не покидало ощущение, что дятел твердил что-то вроде «Ну, ты и козел, брат Мичурин».
Я остервенело плюнул и вернулся в дом. Раиса стояла спиной к входной двери, и на какую-то секунду мне показалось, что ее плечи трясутся. Но глаза, когда она повернулась ко мне, были абсолютно сухими.
- Ты еще ничего не понял? – спросила Рая.
- Что, например, я должен был понять? Что на твоего салонного хозяина наехали из-за моей статьи? Это, по-моему, и ежику понятно.
- Это и ежику понятно, - терпеливо повторила Раиса. – А до чего-нибудь, недоступного интеллекту ежика, ты, венец природы, дотумкал?
Я понял, что у визита галерейщика было второе дно. Но мой мозг банально устал за последние сутки.
- Помоги, Раечка, - смиренно попросил я. – Нет у меня сил потрясать тебя глубиной своей гениальности.
- Да уж вижу, - грустно сказала она. – Тогда вместе и не торопясь: ты помнишь, что я тебе сказала, когда ты удивился, как много мне платят за картины?
Я напрягся. Видимо, вид у меня был, как у запорного больного, которого лишили клизмы. Рая поморщилась.
- Успокойся и расслабься. Я всё сделаю сама, - она как-то очень цинично усмехнулась, видимо, звучащая двусмысленно фраза напомнила ей что-то из не слишком приятного прошлого. – Я сказала тебе, что платят мне много, поскольку картины из Города. Вспомнил?
Вспомнил, да. Это было, кажется, за один день до новой эры – эры страшных загадок и нелепых поступков.
- И хозяин салона потому вокруг меня камаринского плясал, что из Города я, - медленно, почти по слогам продолжила Раиса.
Сообразил. Уяснил. Уразумел.
- А сегодня этот хозяин привез тебе картины прямо на дом, - так же медленно сказал я. – Значит, Город его впустил. Одноразово или нет, неясно, но факт, что впустил именно сегодня, когда надо было картины тебе вернуть.
- И о чем тебе это говорит? – вроде как лениво поинтересовалась Раиса.
- О том, что Город нами недоволен.
- Нами?
- Ну, мной, мной, - досадливо пробурчал я. Честно говоря, я бы не отказался от минимальной поддержки.
- А как ты думаешь, почему Город на тебя сердится?
Хороший вопрос. Что Городу до спецслужб и наркомафии? Город альтруист и на своей территории, думается мне, ни мак, ни коноплю растить не позволит. Тогда почему я впал в немилость и, главное, насколько?
- Думаю я, котенок, что недоволен Город тем, что разбрасываешься ты. Мыслимое ли дело, идею интересного романа расходовать на статью в паршивой бульварной газетенке?
Опа! И она тоже… Так зло Раиса о моей работе еще не говорила.
- Знаешь, есть граница даже для человеческой лени. В конце концов, Пикассо из «Герники» карикатуру не сделал, хотя, наверняка, мог с легкостью.
- Ты еще скажи, что Малевич из «Черного квадрата» компьютерные обои не сделал, - вяло огрызнулся я. Вяло потому, что понимал, что женщина моя абсолютно права.
- Не надо о Малевиче, - кротко сказала Раиса. И добила: - Если захочешь свежих фруктов, возьми в холодильнике. Думается мне, у тебя сегодня они получатся червивыми.
Да-а, обложен я со всех сторон. Но не это самое обидное. А то, что Город я прогневил. Только вот сомнения что-то роятся: неужели только оттого, что я на пустяки, на медяки позеленевшие в своем, скажем так, творчестве размениваюсь, Город обиду затаил? Нет, не может такого быть! Дело, видать, много серьезней.
А ну-ка… Сотворил себе банан. Да, туго дело! Банан напоминает вкусом сырой картофель. Надо срочно исправляться! Но, что, собственно, исправлять?
- Думай, Чапай, думай! – подстегнул я себя. А, может, я кого в Городе обидел? Обидел-обидел! Василия Васильевича? Нет, это он, скорей меня обидеть пытался. Раису? Есть немного. Но я ж сам исправился… С женой бывшей развелся. Шел с предложением сердца и руки…
Кто остается?
А остается один Цветик!
Нет, ну ты посмотри! Куда ни кинешься – Цветик тут, как тут! Неспроста это! Стоп машина! Давай, Мичурин, соображай, пока не поздно!
Чего от меня хотел Цветик?
Информации!
Какой?
Любой, даже выдуманной.
Почему? Зачем ему выдуманная информация, из которой ни стишок, ни агитку не сляпаешь?
И тут меня навылет пробило! Вспомнил я все статьи-заметки свои в «Ночных новостях».
Ураган в Гренландии выдумал? Выдумал!
А он той же ночью и произошел!
Месторождение нефти в центре Симбирска, бывшего города имени В.И. Крупского, урожденного Арманд, выдумал? А как же, под пиво и с мерзкой воблой!
А там на следующий день прямо из фонтана в городском саду нефть и забила!
Еще? Было и еще…
Что выходит? И тут у меня аж дух захватило. Похоже, мичуринство – не самый главный дар, посланный, делегированный мне Городом!
А я ни сном, ни духом…
Понятно теперь, почему Город на меня осерчал. Такой дар, а я его не на добро и радость, а на чепуху всякую трачу.
А Цветик хорош! Просек меня!
А может, его кто-то все-таки вразумил? В любом случае, придется отношения с ним пересмотреть. Информацию ему подкидывать… Ту самую, которую донести, куда требуется, срочно надо. И мне польза, и Цветику радость, и Город смягчится!
А в газету – только хорошее и замечательное. И пусть все сбывается.
Снова сотворил себе банан. О, этот уже чуть-чуть послаще! А может, я это себе внушил?
- Не угостишь бананчиком?
Нет, никуда мне от Цветика не деться! Только подумал о нем, а он тут, как тут!
- Бери… Но они у меня сегодня неудачные!
- Бывает… - неопределенно сказал Цветик и тут же поинтересовался, - а что за облом у Раисы твоей сегодня случился?
- Облом? – недоумеваю я.
- Конечно! Картины-то ей вернули! Убытки сплошные у вас теперь.
- Какие убытки? – удивляюсь. – Картины на Сотбис запросили. Вот и пришлось забрать на доработку! Сам понимаешь, для Сотбиса хочется всё отшлифовать по новой.
- На Сотбис? – обалдевает Цветик.
- Да, только прошу, чтоб больше никому…
Цветик обещает. Даже клянется. А это значит, что вскорости новость узнают все!
Он уходит, а я остаюсь. Мне еще много обдумать следует. И все же решить, кому это я так мощно мозоль отдавил.
Хотя… Зачем гадать? Я хочу, чтоб и я, и мои близкие, и все-превсе жили нормально. Это реально? Пожалуй, нет. Но хоть немного улучшить жизнь я могу? Наверное… А последствия этого? Вот! То-то и оно. Смотрите: захотел я покончить со своей фиктивно женатой жизнью. И сразу цепь событий привела к разводу. Но при этом, избили, как следует, неизвестного мне Петю, да и Зоечке на орехи досталось.
Так что, выполнение необдуманных желаний большой бедой обернуться может. Хоть для меня и пользой. О! А еще для кого пользой?
Вот это – главный вопрос! Ответив на него, сыщу своих недругов. Или недруга, что дела не меняет.
А смешно будет, если Раисины картины действительно на Сотбис уйдут! Заодно и удостоверюсь в своих возможностях: если окажется, что не только мой письменный треп сбывается, но и устный… Мама дорогая! Это что ж теперь, не потрендеть ни о чем без страха, что всё сбудется? Этого мне только не хватало! Но подарку Города в зубы не смотрят.
Ладно, примем эту версию за рабочую. Тем более что она, в отличие от предыдущих, основана хоть на каких-то фактах. Непонятным, правда, остается проникновение салонщика с Раисиными картинами в Город – что их, на Сотбис не могли прямо из Москвы забрать? Или ей их до Сотбиса и впрямь переделать немного надо – она ж не абы что – будущее рисует, а будущее штука такая… Непредсказуемая, но зато изменяемая.
Заглянул я в мастерскую Раисину – точно, сидит, на картины возвращенные глядит. Может, мешает ей то, что она теперь в них видит? Может, изменилось что-то с тех пор, как она впервые увидела чье-то будущее? Может, у кого-то несостоявшаяся невеста была с туристической группой в Гренландии, и мой ураган унес ее и разбил насмерть об льды? И теперь суждено герою Раисиной картины или холостяком остаться, или на другой мадаме жениться. А другая жена – это другая судьба. И жизнь другая. А значит, и картина…
Да, непросто всё. В любом случае, пора окончательно завязывать с цунами, пожарами во флигеле и подвигами во льдах. Буду писать о кактусах и сиамских хомячках – по крайней мере, вреда никому не причиню. Или вообще, уйду на вольные хлеба заместителя главного редактора.
И тут я задумался о сотрудниках всяких разных служб безопасности, которых я силой своего дурацкого репортажа превратил в боссов наркомафии. Интересно, как это могло получиться: выткал ли я их из воздуха, или реальные капитаны и майоры в один день стали засланными «кротами» в мафиозные структуры. Но ведь и в том, и в другом случае они должны были обрести ложную память своих неслучившихся поступков за последние двадцать лет. Неужели я и это могу? Ой, не верится мне что-то.
Но это хотя бы объясняет гнев Василия Васильевича, если его сотрудник, которым он гордился и которого готовил к какому-то своему заданию, одномоментно стал внедренным наркобароном. И сорвал ему далеко идущие планы. Василий Васильевич, он, конечно, в Администрации работает… тоже. Но его шефы из не-Администрации свое громкое «фэ» ему скажут. Чем ему прикажете оправдываться? Сказкой о том, что некий журналюга Мичурин написал туфту в паршивой газетенке, и, как следствие, превратил его законспирированного офицера в наркодельца? Да кто ж из нормальных людей в такую сказку поверит?!
Ладно. Что-то в этом паззле сложилось. Не всё и не многое, но кое-что. И, значит, не любить меня, причем, искренне и сильно, могут или три новоиспеченные Золушки в погонах, которым добрый фей Мичурин поменял судьбу, или три их шефа. Ах, да, а куда ж это я, игрун такой, дел подлинных, нементовских наркобоссов? В кого они у нас превратились? В бухгалтеров рыбозавода «Хек с вами»? Или в школьных учителей? А, может, вообще, элиминировал их, как не нашедших себе места в новой, творимой мною реальности? Кстати, это было бы умнее всего, ибо, где гарантия, что эти сумасшедшие булгахтера не знают, кому они обязаны своей невольно честной жизнью? Нет гарантии. А тогда и их вычеркивать из списка недоброжелателей торопиться не следует. Никто из них, кроме Василия Васильича (под вопросом), мне неизвестен. Ах, да, и какое же отношение к этому всему имеет Цветик?
Наутро весь Город знал, что Раисины картины едут на аукцион Сотбис. Людская молва уже прикрепила к каждой картине мифически огромную цену, перемножила на количество картин… Нет, судя по подсчетам горожан, до капиталов чукчи Абрамовича Раиса пока не дотягивает, но уже может занять первому встречному Гайдамаке миллиончик-другой.
К счастью, Раиса ничего об этом не ведает. Проснулась хмурая и озабоченная, выпила стакан сока – смесь апельсинов и гранатов – и пошла в мастерскую. А я пошел в свой № 17. Что-то давно в родном доме не появлялся.
Сварил себе кофе и, от нечего делать, полез в Интернет. Куда? Ну, сперва в новостные сайты, сначала наши, а потом и в заморские. И что интересно: наши сайты, как один, сообщали о массовых арестах деятелей наркомафии в других странах. С подробностями! А импортные сайты рассказывали все то же самое, но уже об арестах в нашей стране. Из чего я сделал вывод, что наркодельцов пощипали изрядно. Ну, и славненько.
Взял я свой лэптоп и к Раисе вернулся. Работает моя птичка, из мастерской только ее тихое напевание иногда доносится. А раз напевает, значит, в работу ушла с головой.
Решил я то ли сдуру, то ли от скуки залезть на сайт аукциона Сотбис. И обомлел. Да, вы угадали: двадцать две Раисины картины были заявлены к продаже через два месяца. Так же сообщалось, что картины-лоты будут в ближайшее время выставлены для всеобщего обозрения. Цены лотов тоже сообщались. И хоть уступали они размерами тем, что сложил городской фольклор, но тоже впечатляли. Порадовался я за Раису. Искренне.
А потом огорчился. Дело в том, что по всему выходило – не пара я ей!
Она – известная – и очень даже богатая – художница, а я? Журналист с сомнительной репутацией, имеющий кучу врагов. И не обремененный финансовым благополучием. Грустно. Действительно, грустно!
Да, я могу напридумывать себе множество способов разбогатеть. Но разбогатею-то я не в силу своих талантов, а только в силу подаренных Городом возможностей. И не знаю, не ведаю, как богатство-благополучие мое отразится на других. То, что придет ко мне, непременно будет отнято у других. А вдруг это достойные и хорошие люди?
Отпадает!
Я всегда искал покоя и независимости. Для этого и в Город пришел. Помню, как в первый раз, снедаемый тоской и обидой, бежал от людей, как сел в автобус, загадав, что выйду там, где мне понравится. Как брел по дорожке к этому неведомому месту, как бродил по Городу и мечтал тут жить. А встречные улыбались мне и здоровались. Я тогда не поверил в чудо, вернулся в столичный шум и суету. Но у меня появилась надежда! И я пришел в Город вторично. Пришел за одиночеством. А нашел друзей, чудеса и Раису. Город щедро одарил меня! А я?
Краска стыда заливает лицо.
Надо отдавать долги.
Надо!
Но что, что я должен для этого сделать?
Думаю, куря сигарету за сигаретой. И вдруг до меня доходит. А ничего я не должен делать! Просто жить, не совершая дрянных поступков, работать, не кривя душой, а Город сам приведет меня к Поступку, которым отплачу я ему за все.
А враги? Ну, их-то я не боюсь. Город со мной!
А Раиса? А тут… А тут… Пусть все будет, как есть. Если любит…
Рука моя тянется к бумаге. Что я делаю? Кажется, пишу стихи.
Расколов тишину
на осколки молчаний,
я чужую вину
принимаю плечами.
Знать настал мой черед
уходить от удачи.
Если любит, поймет –
невозможно иначе!
Синее, сгустившееся время нависает надо мной. Я один на земле! Все остальные далеко. Так далеко, что кажутся нереальными. Смутно ощущаю, что это, наверное, последнее спокойное утро, что события, помчавшись вскачь, больше не оставят меня одного. Что не сидеть мне, по крайней мере, в ближайшее время, наедине с собой и со своей любовью. И не доверять бережно и безнадежно любовь эту листику бумаги.
А не любит – пускай!
Знать на это причина…
Рухнет дом из песка –
стану строить из глины.
Всем скажу, что пора
быть веселым и вольным!
И не жалко ребра!
Только больно как! Больно…
Едва дописал, как раздался скрип двери. Спрятал листок. Встал. Я знал, кто войдет. Конечно, он. Как приклеился ко мне.
- Я не советую тебе идти в Прокуратуру работать! – говорит Цветик.
Тоже мне ментор нашелся. Не советует… Хотя… Его советы, в сущности, совпадают с моими желаниями.
- А я и не собираюсь! – отвечаю.
Цветик удовлетворенно кивает.
- Сам посуди, зачем тебе эта чернуха? А в газете ты вполне на месте. До зама главного вырос. Можешь и дальше пойти!
- Да я отказался от заместительства!
- Ты отказался, а тебя не послушали. Не веришь – глянь сам. У тебя и компьютер, гляжу, включен.
Нахожу в Интернете нашу газету. Ага, вот и выходные данные. Точно! И.о. зам главного редактора, зав отделом ночных новостей – я!
Цветик смеется.
- Не забудь, что я первый тебя поздравил! А за это сотвори мне что-то вкусненькое!
- Не уверен, что у меня получится! – искренне отвечаю.
- Получится! – заверяет он меня.
Подымаю руку. Вот в ней и два плода. Груши. На вид замечательные. Протягиваю одну Цветику. Он кусает, а потом зажмуривается от удовольствия.
- Чудо, как вкусно! – говорит. – Спасибо тебе!
Еще окончательно не веря, пробую грушу.
Она прекрасна!
- Слушай, Цветик, - говорю весело, - хочешь, я тебе подарю образ жалующегося Адама?
- Ух, ты! - оживился Цветик. - Как в старом анекдоте, «вот пруха пошла!». Хочу, конечно.
- Ты какой анекдот имеешь в виду, про мужика, который выиграл в лотерею, и у него теща умерла, или про Абрама, играющего в покер в клубе джентльменов?
- Да все равно, - потирает ладошки Цветик. Да не потные у него ладошки, не потные - что за стандарт мышления: типа, ладони могут быть и длинными, и узкими, и сильными, а как ладошки – так обязательно потные! Мокрые у Цветика ладошки сегодня были - это да, уж больно груша сочная сотворилась.
Процитировал я Цветику «Мне не жалко ребра, только больно мне, больно», остолбенел Цветик, глаза у него закатились, стоит, мычит что-то. Ну, это надолго.
Возвращаюсь к интернет-версии наших «Ночных новостей». Надо бы почитать сводку чудес – пусть и не я их писал, но стоит удостовериться, что не мои прогнозы не сбываются, а то вдруг потом окажется, что это не я чудеса «овеществляю», а сама газета. Хотя сбывшийся треп про Сотбис, вроде, доказал, что это я сам по себе такой крутой. Но сводку чудес я, на всякий противопожарный случай, запомнил, хотя не очень ясно, как я смогу прямо из Города проверить, зацвели ли эдельвейсы на Черноморском побережье Кавказа.
И вдруг рядом со мной раздался ясный и чистый голос:
- Я построил дворец
В тридцать метров квадратных.
Посулил мне Отец
Жизнь без страха расплаты,
Нескончаемость сил
С неумением драться,
А взамен попросил
Лишь с Лилит распрощаться.
Я уйду со двора
И из райского сада.
Мне не жалко ребра...
Но и Евы не надо.
Я офигел.
- Ты это сейчас написал? - не веря своим ушам, спросил я.
- Нет, два года в загашнике держал! - добил меня Цветик моей же давеча использованной против него заготовкой. И манеры у него изменились, исчезла куда-то (надолго ли?) его мерзкая хихикающая угодливость. Да что там говорить – велик и славен был Цветик в данную конкретную единицу времени.
- Да, Цветик, - только и сказал я.- Написано, конечно, несколько торопливо и небрежно, но зерно мне понравилось...
Я бы еще долго развивал любимую тему здоровой литературной критики, но тут в гостиную заявилась черная от злобы Раиса, и мудрый пиит поспешил ретироваться по-английски.
- Сотбис, значит? - без предисловий поинтересовалась она.
- Я очень за тебя рад, - попытался я сыграть дурачка и полез к ней целоваться. «Только больно мне, больно» сделала Раиса, резко согнув колено, и я увял. Потом спохватился:
- А откуда ты вообще узнала? Дверь в твою мастерскую все время была открыта, но телефон Городской не звонил, а звонки извне к нам не проходят – только мы из Города можем по межлинии по всему миру бесплатно звонить. По той же причине и мобильниками у нас никто не пользуется, мы их включаем, только когда выезжаем во «внешний мир».
- А мне Анатольич сообщил, - отмахнулась от моих расспросов Раиса. - Ты мне скажи, гад, это твоя работа - с Сотбисом?
- Как это он тебе сообщил? - упорно переводил стрелку на другую тему я. - Он что, по-пластунски прополз через огород и нашептал тебе об аукционе так, чтобы я не слышал?
- Да он мне СМС прислал, - заорала моя мисс Фурия (а, может, мисс Гарпия).
- На что он тебе СМС прислал? - радуясь, что уловка сработала, заорал в ответ и я. - На ..., что ли? И если да, то на чей?
- На ..., кажется, я тебя сейчас пошлю, пошляк, - окончательно вышла из себя Раечка. - Ты что, не знаешь, как горожане друг другу СМСки посылают?
- Нет, - честно признался я.
- О, Боже! У нас, если ты хочешь что-то сообщить земляку, но не хочешь ему мешать звонком, ты можешь представить себе его дом и подумать об информации, которую собираешься переслать. Она тут же появится в той комнате дома, где находится твой собеседник. Как только информация считывается, она исчезает со стены.
- А если он не дома, этот самый собеседник? – все повадились меня сегодня удивлять, как я посмотрю.
- Тогда информация не стирается со стены его гостиной до его прихода. Ах, да, и видна она только тому, кому предназначалась.
- Так это, что ж получается, что и «Мене Текел Фарес» был Божьей СМСкой, отправленной Им Валтасару? - перестав придуриваться, спросил я.
- Есть такая теория, - почему-то неохотно ответила Раиса. - Там, правда, немного другой случай: видели-то надпись все, а вот расшифровать почему-то смог только пророк Даниил. Хотя сами-то слова «мене», «текел» и «фарес» взяты из арамейского и банально означают «исчислил», «взвешен» и «разделено». Так что непонятно, почему все Валтасаровы мудрецы вдруг забыли арамейский.
- Может, очко у них сыграло – Валтасару такое переводить? - предположил я. - Мудрецы – они такие, брат-Раиса: понимают, что иногда якобы не знать чего-то куда мудрее, чем проявлять ненужные и даже опасные знания.
И заныло у меня в груди, когда подумал я, каким опасным знанием обладаю сам. Видимо, отразилось это и в глазах, потому что Раиса, набиравшая уже воздух для адекватного ответа, осеклась на полуслове.
- Ты ведь едешь завтра в редакцию, так? – спросила она. – Вот когда вернешься в Город, тогда и приходи сюда. А сейчас уходи к себе. А то я разрываюсь между двумя желаниями: прибить тебя чугунком и прижать к груди.
И поплелся я ночевать к себе, на радость Аристофану. А куда деваться? Утром он меня разбудил. Честно говоря, я и не спал, но нельзя разочаровывать такого добросовестного помощника. Опять же, орешки. Просто так он их ни за что не возьмет. Я уже сколько раз пытался его просто угостить. Не хочет брать, и все! И смотрит с укоризной. Как бы говорит:
- Нельзя брать незаработанное! А подачки мне не нужны!
Эх, если бы и люди так…
Путь на работу прошел без приключений. А на работе я нарвался на практически искренние поздравления с повышением. Мой лепет на тему – мол, я еще ничего не решил – впечатления не произвел.
Зато сам я произвел впечатление на редактора спортивного отдела, который сходу стал умолять о том, чтоб я его подменил на этот выпуск, навязчиво норовя стать при этом на колени. Я – и это была грандиозная ошибка!!! – согласился вместо него дать материалы в ночной выпуск. Но я и понятия не имел, что нынче же ночью наша сборная по футболу встречается на выезде с чемпионами мира. И шансов у наших победить примерно столько же, сколько у кильки обыкновенной стать дельфином. Это с одной стороны. А с другой, только победа позволяла бы нашим пробиться на чемпионат мира.
- Да ладно! – подумал я в минуту слабости, - У наших людей так мало радостей в жизни – надобно доставить им хоть эту!
И я отправил материал в номер. Под названием – очень оригинальным! – «Событие, которое потрясло мир!».
Надо ли говорить, что через полчаса содержание статьи разнеслось по городам и весям? И тут наш редакционный телефон стал работать с нагрузкой, о которой даже не подозревал, что она существует.
Первые пять звонков были из букмекерских контор. Мне в трубку рыдали, выли, умоляли, угрожали, требовали снять статью из номера. Или хотя бы заменить ее содержание на более логичное. Или, что проще всего, пойти и повеситься самому, не дожидаясь помощи, которая, безусловно, придет, если я не окажу букмекерам крохотную и очень небезвозмездную услугу.
Я как-то сначала даже не врубился, отчего весь этот сыр-бор. Хорошо, что в комнате спортивного отдела сидел, посмеиваясь над моим пыхтением по телефону, наш фотокорреспондент Петя Степанов.
- Букмекеры донимают? – поинтересовался Петя, хихикая в кулак, в редкую минуту тишины в комнате.
- А как ты догадался? – поразился я.
- Ну, это, конечно, мощный бином Ньютона, но мгновенная догадка пронзила мой мозг, - Петя уже в открытую давился смехом.
- Нет, я серьезно.
Петя поперхнулся смешком и уставился на меня.
- Что ж вы меня, шеф, за идиота принимаете? Каким бы вы ни были профаном в спорте, но уж должны знать, кто является самым заинтересованным лицом в исходе матча?
- Ну, как кто… Болельщики.
- Это вы зря! - Петя посмотрел на меня сначала недоверчиво, а когда понял, что я искренен, еще и с жалостью. – Самые заинтересованные в результате лица – это бук-ме-ке-ры! Еще вчера, уверенные на все 100%, что нашим ничего не светит, они принимали ставки из расчета минимум 1:15. То есть, на каждый вложенный рубль обязались платить пятнадцать! А идиотов да патриотов у нас всегда хватало. Ставили, ставили люди на нашу сборную. А букмекеры руки потирали. Уверены были, что на шару заработают. А тут такой облом. Уважаемая газета в лице автора, который никогда не ошибается, предсказала победу наших…
- Что-что-что? – спросил я внезапно севшим голосом и кинулся на лестницу – покурить.
Мысли приходили ко мне медленно, но основательно. Оказывается, я не единственный, кто догадался о своих способностях одушевлять любые, даже самые дурацкие статейки. Оказывается, я даже не первый догадавшийся – нашлись умники, сверившие мои прогнозы чудес со сводками произошедших событий. М-да, ну, и осел же вы, господин заместитель главного редактора!
Кстати, через пятнадцать минут из аэропорта мне позвонил главный – легок на поминках! Он бегло сообщил, что отбывает в срочную служебную командировку на Канары… А потом перешел к делу:
- Вы уверены…
- Уверен!
- Учтите, что, как моему заместителю, номер придется подписывать вам!
- Хорошо, я подпишу…
Главный с облегчением вздохнул и попрощался. По голосу его чувствовалось, что навсегда.
А ставки букмекеров стали падать. Через час они были уже 1:5. Потом 1:3… Потом все перекинулось и на другие страны. Шансы нашей сборной стали оцениваться подозрительно высоко…
Импортный главный тренер нашей сборной Тенорио Сопрано собрал всю команду и по телефону связался со своим агентом, поручив ему поставить миллион долларов на сборную России. Уверенность тренера окрылила игроков! А когда тренер пообещал половину выигрыша поделить между своими питомцами, те готовы были пойти в огонь и воду!
Но это я узнал много поздней.
Пока же у меня тренькнул телефон прямой связи. С кем? Ну, в таких случаях вместо ответа просто поднимают глаза вверх. Короче, звонило самое важное начальство – в дальнейшем САВАН. Начальство поблагодарило за патриотизм и пожелало успехов в боевой и политической подготовке.
Потом позвонил БОЛВАН – большой, важный начальник. Конечно, по иерархии он далеко не дотягивал до САВАНа, но мне-то до него, как до Луны.
БОЛВАН истерически потребовал, чтоб я вообще снял статью из номера. Вел он себя при этом, как болван истинный: повышал голос, ругался нехорошими словами, всячески тыкал…
- Слушай, кореш, - ответил я ему, - а вот САВАН считает статью правильной и нужной. Он мне только что звонил и благодарил… Я, конечно, могу снять статью…
- Ни в коем случае этого не делайте! – испугался БОЛВАН. И исчез из эфира. Зато появились СВАНы (средней важности начальники), ЧУРБАНы (чрезвычайно уважаемые работники банков) и даже один ПОЦ (председатель общественного центра). Все они требовали снять статью, но, узнав о звонке САВАНа, сникали.
В общем, день проходил весело!
А надо же было и своей непосредственной работой заниматься. Пришлось напрячься и предсказать стабилизацию цен на нефть. Цены эти в последнее время что-то падали, что очень беспокоило наших лидеров и САВАНа, в частности.
Потом я осторожно намекнул на снижение инфляции…
На этом труды праведные закончились, но домой я решил не ехать – не было у меня сил объясняться с Раисой, а то, что серьезная беседа меня ждет, я знал и без того, чтобы писать об этом статью. Заночую в редакции – у нас есть симпатичная каморка с раскладушкой, где кемарят по очереди ночные сотрудники. Сегодня им придется обойтись без сна, но замглавреда я дрожащая или право имею?
Я выскочил в ларек за пивом и рыбками, докупил сигареты и вернулся в редакцию. Газета вышла в 21.00. А в 22.00 начался матч. Я смотрел его вместе с Петей в комнате редакционных летучек – там с хрущевских времен стоял черно-белый телевизор на покосившихся от старости ножках. Чемпионы вышли поиграть одной левой ногой и тут же схлопотали гол в свои ворота. Они бросились в атаку, чтобы поскорее отыграться и… нарвались на контратаку. Пришлось вратарю свалить борцовским приемом нашего нападающего. Вратаря тут же удалили и назначили пенальти. Счет стал 2:0 в нашу пользу. Описывать все не стану, но матч закончился со счетом 4:1.
Болельщики ликовали! Петя ржал в голос.
А у меня появились новые враги – букмекеры и те, кто ими заправляет.
Но и это еще не все. Видимо, и на мою долю полагалась малая толика хорошего настроения. Забрел к нам с Петей (видимо, на голос) наш редакционный спец по культуре – Яго Паганини (это прозвище, если вы сами не догадались). Митю Бронфмана так давно никто не называл по его паспортным данным, что он и сам, отвечая на звонки, сначала коротко и отрывисто рявкал «Я!», а потом мягко добавлял «…го слушает».
- А я думаю, кому тут в полночь не спится, - вместо приветствия заявил он, комкая в руках какой-то музыкальный журнал.
- Уж Яго близится, а полночи всё нет, - буркнул я, мечтая, чтоб этот дикий день, наконец, закончился. – Чего ты журнальчик свой мнешь – в редакционном туалете нет бумаги?
- Да тут какая-то странная фишка, - растерянно сказал Яго и протянул мне журнал. – Слушай, ты ж у нас теперь важный бублик, так ты мне скажи, у нас что, рекомендовали вместо Израиля писать «Палестина»?
- Чего?! – офонарел я. Хотя, с другой стороны… гарантировать того, что такая инструкция давно составлена и ждет своего часа, я бы тоже не решился, а потому осторожно спросил: - А почему ты спрашиваешь?
- Да вот, - почесал в затылке Паганини, открыв пресловутый журнал. – Читай сам.
И я прочел вслух:
- «С большим успехом прошли в городе Бийске гастроли Палестинского филармонического оркестра под управлением легендарного Зубина Меты. Оркестр, отменивший ради приезда на Алтай гастроли в Карнеги-холле, исполнил произведения Эйноюхани Раутавара, а на «бис» меломанов ожидал сюрприз: музыканты сыграли «Цыганские напевы» Пабло Сарасате вместе с юными алтайскими скрипачами».
Петя повалился под стол. Яго крутил головой, как бы не веря своим ушам так же, как до этого он не верил своим глазам.
- Да, Палестинский филармонический – это круто, - признал я. Что-то мне это напоминало из написанной мной когда-то сводки чудес, но что, я не помнил.
- Да это как раз еще не самое странное, - отмахнулся Паганини. – Может, они делают юбилейный тур в честь своего основателя, скрипача-виртуоза Бронислава Хубермана. Он сбежал в свое время от Гитлера из Польши в Палестину и основал там в 1936 году Палестинский филармонический оркестр. Кстати, на первом их концерте дирижером был сам Тосканини.
- Яго, а почему ты решил, что это кстати? – поинтересовался Петя между двумя приступами хохота.
Паганини не ответил. Остекленевшими глазами он глядел на стенку, откуда тепло и лучисто пялился на него дежурный президент страны.
- Весь концерт из произведений Раутавара? В Бийске? Вместо Карнеги-холла? Сарасате с юными алтайскими скрипачами? – слабеющими губами шептал несчастный культуртрегер.
- А что, этот самый… Раутавара – он так себе композитор? – стараясь казаться серьезным, спросил я.
- Кстати, Яго, я недавно в Болгарии отдыхал, - вклинился Петя. - На матче волейбольных команд городов-побратимов: нашего и тамошнего. Вернее, это мы послали волейболистов. Они, как выяснилось, приглашали ватерполистов. Поэтому играли в мини-футбол. А гимн Болгарии перед матчем исполнял их местный скрипач. Так его и объявили: мол, выступает цигуларя-виртуоз. Мы так смеялись, что половину гимна прийти в себя не могли. Неудобно получилось.
Паганини махнул рукой и ушел. Я побежал в свою комнату и на сайте нашей газеты набрал в поиске слова «Палестина» и «оркестр». Ну, точно, моя работа: и Алтай, и Раутавара, только оркестр был мной придуман как «Филармонический оркестр Палестинской автономии имени Ясера Арафата». Видимо, Боженьке было проще вернуть Израильскому оркестру его исконное название, чем подыскать в Газе сотню музыкантов и сбить их в команду. Кстати, и мне намек: не вся моя написанная чушь сбывается один к одному, иногда возможна и редакция свыше. А, значит, теперь от меня в прогнозах потребуется повышенная аккуратность.
Вот, наверное, удивились друг другу израильские музыканты и многочисленные бийские меломаны!
- А почему ты выбрал этого хрена с жуткой фамилией? – спросил Петя. Оказывается, он всё это время горным орлом завис над моим плечом и вместе со мной глядел на экран монитора, где до сих пор красовался мой «оркестр Ясера Арафата».
- Да стебался я, Петя, стебался, - устало ответил я. – Придумал дурацкий оркестр, запулил его в дикую даль. Дай, думаю, подберу им соответствующий репертуар. Залез в поисковик, набрал там «финские композиторы». Я ж еще тогда не подозревал, что мой стеб сбывается.
- А почему финские-то? – поинтересовался Петя, дохлебывая мое пиво.
- А хрен его знает! От балды. Вот ты, к примеру, кого, кроме Сибелиуса, из финских композиторов знаешь?
- Я и этого, которого ты назвал, не знаю. Я так – Моцарт, Бах, Бетховен.
- В смысле, слушаешь? – поразился я.
- В смысле, фамилии знаю. А из финнов знаю, что у них на хоккейных свитерах написано «Суоми».
- Это глубокое знание финской музыки, - признал я. – В общем, нашел мне Яндекс кучу композиторов, я и выбрал того, у кого фамилия посмешнее.
- Кстати, о посмешнее и о Палестине, - оживился Петя. – Мне вчера братан из Израиля звонил. Час трепались, если не больше. Я даже заволновался, не дорого ли ему. Говорит, бесплатно. Я, конечно, удивился…
К слову, я тоже удивился. И даже на секунду насторожился. Бесплатно по всему миру из нашего Города только звонят. Во всяком случае, насколько мне известно.
- А братан говорит, что, нашел простую, но классную разводку. Он залезает на сайт знакомств, открывает себе там ящик под женским именем и размещает пару классных фотографий какой-нибудь девки. В своих настройках пишет, мол, его зовут Алина, и он, в смысле, она ищет секс за деньги. Фотки классные, так что от лохов, что готовы заплатить, отбою нет. Братан пишет, я, типа, предлагаю любой секс. И за всё про всё триста шекелей за встречу. Это около семидесяти пяти долларов. Там это дешево, поэтому лохи визжат, мол, давай встречаться скорее. И тут братан так вскользь замечает – я, мол, слабая одинокая женщина, очень боюсь разводок, типа трахнете и не заплатите, поэтому первую встречу работаю с предоплатой. Купите, мол, карточку мобильной компании «Орандж» за триста шекелей и скиньте на мой мобильник номер этой карточки, тогда я назову вам свой адрес. И будет вам тогда всё, что захотите. А второй раз покупать карточку уже не надо, потому что я увижу, что вы офигенный джентльмен и абсолютно доверю вам всю себя без остатка.
Теперь ржу я.
- Неужели кто-то на это ведется?
- Кто-то? – переспрашивает негодующе Петя. – Кто-то? Братан уже перепродает номера карточек своим знакомым за полцены, ему некуда столько звонить!
- Спасибо, Петя, повеселил, - утирая выступившие от смеха слезы, говорю я. – Слушай, а жена братана не возражает против его хобби?
- Какая жена? – удивляется Петя. – Сроду мой братан женат не был. Мы, Степановы, свободу ценим.
- А как же твой братан в Израиль попал? – настала и моя очередь удивляться.
- А он у нас в семье еврей, - отвечает Петя.
От услышанного я впал в ступор и ушел в каморку – спать, спать и еще раз спать, как завещал великий кто-то.
И приснился мне Василий Васильевич, который, почему-то говорил голосом
Тины Канделаки: «А кто тут у нас самый умный?» – А народу вокруг множество. И из Города, и вообще какие-то посторонние. И никто не признается, что это он умный. Тем более, самый-самый. А на меня все кивают. Мол, он это, он! А я пытаюсь спрятаться. Оно мне нужно? Но куда спрячешься? А Василий Васильич приближается, трясти меня начинает и уже своим голосом:
- Просыпайся! – требует.
Я и проснулся. А куда денешься? Гляжу: и вправду Василий Васильевич. А с ним еще мордовороты какие-то. Для убедительности, наверное. И все дружно, чуть не хором, уговаривают:
- Поедем, мол, хороший человек, с нами. Там с тобой другие хорошие люди потолковать хотят. На темы интересные и важные! Очень-очень приглашали. Любят они тебя. И мы любим. А от такой любви горячей, если кочевряжиться будешь, и придушить можем в объятиях пылких…
Делать нечего. Встал я невыспавшийся и помятый, надел башмаки да в путь-дорогу собрался. Иду по коридору с навязавшейся мне компанией, мечтаю хоть кого-то из сотрудников встретить.
- И не мечтай, - успокаивает меня Василий Васильевич, - одиноким будет твой путь в стенах этого власти угодного заведения. Не считая нас, недостойных, конечно.
- Да-а, - говорю, - Василий Васильевич, недолгая разлука с Городом тебе явно на пользу пошла. Штилем высоким говорить научился. А это после фени твоей базарной много приятней выслушивается.
- Ну, насчет моего недолгого отсутствия в городе мы после поговорим, коли на то у меня время да полномочия будут! – угрожает Василий Васильевич. – Но учти, пожалуйста, что в Город я очень хочу вернуться. А там либо я, либо ты теперь проживать смогут. Так что, суди сам…
Он думал, я испугаюсь. А мне смешно стало. Ежели б хотели со мной, что плохое сотворить, то не обставляли бы все так парадно-торжественно. Очень, видать, я кому-то понадобился. И не важно из власти он или из тех, кого мафией зовут. Хотя… Как их разделишь-различишь? Ладно, не суть.
- Кстати, - говорю я и останавливаюсь, - если за мной какие-то Жигули-Волгу прислали, то ехать отказываюсь по причине несоответствия моего положения виду транспорта! Требую машину большую и вместительную!
- Будет тебе большая, будет вместительная! – успокаивает меня Василий Васильевич. А тут мы и на улицу вышли. Да-а, не соврал он. Машина, действительно большая… Автозак называется. Открыл подручный Василия Васильевича двери железные, лестницу выдвинул, внутрь приглашает. Пришлось залезать. А как не зайти, когда тебя в спину дюжие мужички подталкивают?
Думал я решетки всяческие, кандалами увешанные, внутри увидеть, ан нет! Кресла мягкие, столик инкрустированный, бар, телевизор. Прямо-таки гостиная вора в законе.
Уселся я в кресло, двери захлопнулись. Поехали…
Поездка длилась не очень долго. И, судя по тому, что машина ехала гладко и ровно, по хорошей дороге. Несколько раз мы останавливались, наверное, для проверок. А потом машина остановилась окончательно. Прибыли, стало быть.
Лицо, «мечтавшее», со мной поговорить, было мне знакомо. По фотографиям из газет. Он там часто мелькает. Не на самом верху власти обретается, но близко, очень близко… Так я его и стану называть – ЛИЦО (любимый и ценный объект). И вот сидим с ним в кабинете небольшом, размером в те самые шесть соток, которые трудящимся для приусадебных участков отжиливали, общаемся. Вернее, общается только ЛИЦО, а я слушаю.
- Во-первых, прошу извинить за тот несколько странный способ, которым вас в гости ко мне доставили! – извиняется ЛИЦО.
- Во-вторых, мы благодарны вам за победу нашего футбола! – благодарит ЛИЦО. – Конечно, имеются и недовольные. И это достаточно влиятельные люди, но… - ЛИЦО замолкает для того, чтоб подчеркнуть дальнейшее, - вам не следует беспокоиться. Служа своей стране, вы будете ограждены от любого вида посягательств!
- Ага! – соглашаюсь я, - только что в этом пришлось убедиться!
- Я ведь уже извинился за способ доставки! – слегка суровеет ЛИЦО.
- Но я, как мне помнится, не говорил, что принял ваши извинения!
- Обойдемся… - делает ручкой ЛИЦО. – Собственно, если еще не дошло, от вас требуется полное подчинение и сотрудничество. Тогда все будет хорошо!
- Для кого? – уточняю.
- В первую очередь для государства. Но и для вас тоже!
- А если я ни подчиняться, ни сотрудничать не захочу? – пытаюсь выяснить крайний вариант.
- А вот тогда будет плохо! – рявкает ЛИЦО. И добавляет, - Для вас!
Ох, что-то меня сомнения разбирать стали. Если б они реально могли заставить меня что-то для них сделать, то не устраивали бы весь этот цирк с явлением государственного лидера. Хотя убить меня они, конечно, могут. Но вряд ли мертвый я смогу написать им уютные заголовочки типа «200 евро за баррель нефти», «Загадочная смерть опального олигарха – третья за неделю» или, совсем уже без затей, «Гражданская война в Америке».
- Думаете, что они могут мне, всесильному, сделать? – угадывает мои нехитрые мысли ЛИЦО. – Ну, поглядите…
ЛИЦО щелкает пальцами, и два амбала, их тех, что запихивали меня в автозак, вносят в кабинет ковер. Из ковра торчат две очень соблазнительные обнаженные женские ножки, и доносится глухое мычание. Я невольно привстаю. Амбалы швыряют ковер на пол, и он падает с основательным стуком. Мычание усиливается, я различаю в нем стоны и прерывистый плач.
- Раечка, Раечка, - я бросаюсь к ковру, хватаюсь за один из углов и со всей дури тяну на себя. Ковер разматывается, и мне на шею кидается освобожденная… Зоя. Зоя?
Я просыпаюсь в холодном поту. Нет, ребята, такой сон надо перекурить. Сколько же я спал? Судя по часам, пятнадцать минут. Много успел, наяву за четверть часа такого не пережить.
Кстати, о сновидениях. Довелось мне недавно в нашей редакции пообщаться с горячим поклонником какой-то новой теории, пытающейся объединить религию и науку. Тык-скыть, очередная телега с конем и трепетной ланью. Поклонник, гнусный, как и любой неофит, растолковывал мне о детерминированности нашего жизненного пути и об обучении перескоку с предназначенного заранее пути на новый. На мой ехидный вопрос, откуда он знает, что перескок не был заложен Великим Программистом в наш путь изначально, неофит ответить не захотел. Дождавшись, когда речь зашла о небольшом, но материальном вкладе на обращение неразумных малых сих, не вкусивших еще подлинного Света, я указал гражданину верующему на дверь. Вспомнился же мне его визит по одной причине: говоря о путях, которые могли бы стать моими, неофит задал мне интересный вопрос: вижу ли я иногда сны, в которых я живу другой жизнью – с другой женщиной, в другой квартире или стране, с непонятной мне самому работой. Вижу, отвечаю я, ну и что? А то, отвечает неофит, потея от волнения, что это намек. Намек на жизнь, которая могла бы быть у тебя, если бы ты перескочил на другой путь. Ага, говорю, я как-то видел сон, где я сижу в подвале своего института после ядерного удара по нашему городу. Между прочим, действительно снился мне однажды такой кошмар, видимо, сработал мозг двадцатилетнего юноши, отягощенного страхом перед американской военщиной. Так что, интересуюсь, это мне снился мой путь или путь американского генерала, таки нажавшего заветную кнопку?
Словом, неофита я турнул со всех ступенек. А слова его о сне, как возможной параллельной реальности, как видите, не забыл. И теперь судорожно соображал, к чему бы такой ужастик привидится, и что в нем делает Зоя. То есть, Зоя и ужастик – это как раз сочетание очень даже логичное, но вот чтобы ее похищали для нажима на меня – это странно. ЛИЦО-то, какой бы национальности оно ни было, должно было бы знать, что мы с Зойкой счастливые молодоразведены. Или это мне показывают реальность, где у нас с ней настоящая семья? Ведь я, даже просыпаясь, успел ощутить радость оттого, что освобождаю Зою из ковра. Но, с другой стороны, будучи Зойкиным мужем, я бы с ЛИЦОМ разговаривал совсем другим, законопослушным и, может быть, угодническим тоном. Поскольку Зойкин муж, обладая теми способностями, которые мне достались и в яви, и в этом сне, первым делом написал бы заголовок «Крупнейший за всю историю проведения лотерей джек-пот сорван жительницей нашего города гражданкой З.» - можно не сомневаться в том, что мадам Зоя заставила бы любого мужа, не исключая и меня, направить свои легальные, нелегальные и даже нереальные способности в свою пользу. А попользовавшись разок полученным даром в личных целях, я перед таким важным лицом, как ЭТО, вел бы себя соответственно. Да и ЛИЦУ было бы куда проще: разговаривать с продажными у нас умеют.
Размышляя над этим сном в сне, брел я по улице, попутно, еще какой-то частью мозга соображая, куда мне нынче податься. Тут мне, вроде, делать нечего, но и в Город что-то не тянуло. Там предстоял неприятный разговор, а мне необходимо было обдумать ситуацию. Сон-то недаром приснился. И без него понятно, что начнут меня прессовать и те, и эти. То есть, и плохие, и очень плохие. А я к этому не готов, совсем не готов. Какая-то стратегия, что ли, нужна, чтоб и что-то хорошее сделать, и голову на плечах сохранить. Обидно только, что каждый мой шаг чреват…
Смотрите: дал по мозгам наркомафии – обрел врагов среди ее лидеров и… как ни странно, ментов. Напророчил победу нашей сборной – новые враги появились! – букмекеры…
Я на секундочку представил себе, что будет, если я отменю алкоголизм и курение. И даже зажмурился от ужаса.
Как-то я прежде не очень задумывался над тем, что максимальную прибыль приносят именно пороки человеческие. А с прибылью и огромную власть тем, кто этими пороками заправляет. Безграничную власть!
Но ведь кто-то же должен противостоять этому! Иначе человечество давно бы закончилось. Ибо каждый из нас подвержен каким-то порокам, маленьким или большим, и каждый порок каждого человека уничтожает медленно или быстро и его, и тех, кого он должен оставить после себя.
И тут меня осенило: Город! Он, именно он – островок, где живут люди, предназначение которых противостоять пороку. Не было никогда в нашем Городе ссор, драк, пьянства, наркотиков. И живут там люди, на что-то хорошее предназначенные. У кого дар больше, у кого меньше, но вместе и порознь должны они творить добро. А Город их бережет, как может. А тех, кто не хочет помогать Городу, он изгоняет. Как Василия Васильевича, например. Хотя… Не все так просто. А допустим на минутку, что и у подручных зла свой дар имеется. И попадают они в Город. Зачем? А приглядывать за остальными, давать информацию, влиять как-то на события… Значит, Город не так однозначен? Был бы дар? А дар добра или, допустим, зла значения не имеет?
Ну, вот я и скатился на разговор о добре и зле. А есть ли они, собственно? Что такое добро? Что такое зло? Можно ли ясно и четко это сформулировать? Нет, уверен, что нельзя. Не верите? Ну, назовите мне хоть какой-то абсолютный атрибут зла.
Наркотики? Да, плохо! Но если у человека невыносимые боли? Что ему дают? И это добро? Да, безусловно! Стало быть, одно и то же может быть и добром и злом. Да, это зависит от обстоятельств. Только, все мы зависим от обстоятельств. От времени года, погоды, настроения… И от других людей тоже зависим. От их приязни, неприязни, улыбки, слез, решений или бездействия. И никогда точно не известно, к чему приведет тот или иной поступок, как скажется на остальных. Вернемся к тем же наркотикам. Ну, сделал я так, что огромные партии этого зелья были уничтожены. (Еще вопрос – уничтожены ли!). Что из этого вышло? Наркотиков осталось мало, а наркоманов-то меньше не стало. Раз товара мало, а спрос огромен, то товар этот дорожает и дорожает. А наркошам что делать? Они на все готовы, даже убить. И убивают… И грабят… И воруют… Их много «голодных», у них ломка… Значит, много убивают, грабят, воруют…
Ох, если б можно было так: - сделал человеку укол и… он здоров! Может так быть? Нет, конечно. А если попытаться?
Только, подозреваю, что великое множество людей пыталось, пытается и станет пытаться изжить, излечить то, что они считают злом.
Но мы ведь договорились – или нет? – что зло понятие необъективное…
Что же делать?
И тут я вспомнил отца и его слова, произнесенные однажды:
- Когда не знаешь, что делать, не делай ничего! Жизнь сама подскажет…
- Папа, - помнится, заспорил я, - но ты же сам говорил, что в критических ситуациях решения нужно принимать мгновенно!
- В критических, да! – отвечал он, - Но где гарантия, что ты примешь верное решение?
- Верное… А что такое верное решение?
- Наверное, такое, которое принесет минимум вреда…
Иду я, размышляю, да вдруг замечать стал, что какая-то машина вслед за мной пристроилась. Я шаги ускорю, она ускорится, замедлю, и она ползти начинает. Запаниковал я слегка. А машина к бордюру прижалась, дверца распахивается. Садись, мол. Как же, как же! Стою, думаю, куда бы рвануть. А из машины голос знакомый:
- Ну, чего встал, как столб, садись давай!
Так это же Филипп, сосед мой по Городу!
Сел я в машину, Филя что-то водиле скомандовал, а потом на кнопочку в дверце нажал. Стекло между задними сиденьями и водителем поднялось, так что очутились мы в полном тет-а-тете. Едем… Филя смотрел на меня, смотрел, да вдруг и молвит:
- И с чего это ты, кореш, запаниковал?
- Я и не паникую…
- Ага, оно и видно. Только зря ты опасаешься. Никто тебя трогать и не собирается. Зачем? Вреда от тебя минимум. А пользу кое-кому ты еще принести можешь!
- Ну, все, - подумал я. – Их человек Филя! – А потом вспомнил про Филину особенность – он же мысли чувствовать умеет. Да и аналитик замечательный.
А Филя глядит на меня, усмехается:
- Что, и меня во враги свои вымышленные зачислить решил?
Я смутился:
- Нет, - говорю, - нисколечко.
Филя смеется.
- Ты разве еще не сообразил, что в Городе плохих людей нет вообще? Как класса.
- Ни одного?
- Ни одного!
- А Василий Васильевич? – обидчиво спросил я.
- А-а, Васька? А он тебе, чем насолил?
- Приходил как-то… С вопросами да угрозами…
- Ух ты! Если Васька сам к тебе приходил, то ты высоко летаешь! Обычно все к нему, да еще на полусогнутых бегают. А ему к кому-то ходить по рангу не положено!
- Да кто он вообще такой? – спрашиваю.
- Кто такой… - задумался Филя. – Ну, как тебе доступней разъяснить? Вася один из тех, кто за Городом присматривает…
- Как это присматривает? – ошарашено спросил я.
- В основном, молча… - рассмеялся Филя. – Чтоб никаких безобразий не творилось, чтоб посторонние там не шастали, чтоб те, кого прислали, приживались поскорей…
- Если так… - не могу передать, как я ошеломлен. – Если так… То почему он из Города сбежал?
- Сбежал? – поразился Филя. – Кто тебе сказал? Наверное, просто, другое задание получил.
- Задание? А кто отдает эти задания?
- А вот этого я тебе не скажу. Сам точно не знаю. Мне – один человек, а тебе, возможно, совсем другой…
- Никто мне никаких заданий не давал! – выпаливаю.
- Это дело наживное, – ободрил меня Филя. – Еще дадут задание. А как же? Зря, что ли, тебя в Городе поселили?
- Да нет, не зря, конечно… - я замолчал. Потом недоверчиво покосился на Филиппа.
- Не чую я твои мыслишки куцые, не волнуйся, - рассмеялся сосед. – Вне Города наши способности пропадают, забыл, что ли? Ты же тут фрукты с елки-палки рвать не умеешь, так? Вот и я ничего здесь не могу… почти.
- Пропадают способности, говоришь? – усмехнулся я. – А как же мои прогнозы?
- Потому я тебя и пасу, - посерьезнел Филя. – Нельзя тебя в чужие руки отдавать. Беречь тебя надо. По-хорошему, тебя еще не пристукнули исключительно из жадности: надеются, что ты на них работать будешь.
- На них – это на тех, от которых мы в Город эмигрировали? – уточнил я.
- Естественно, - кивнул головой Филипп. – На наше счастье, киллеров я чую за километр, и это не метафора, а реальность. Уж больно мысли у них агрессивные – тут и Город мне не нужен, чтоб их засекать. А потому, соседушка, с работы своей я нынче уволился и отправлен в твое полное подчинение. С той разницей, что, в отличие от обычного подчиненного, меня ты прогнать не можешь. Опять-таки, это касается только твоей вне-Городской жизни, но это ты и сам понимаешь.
- А мне тут сон странный снился, - вдруг ляпнул я. – Как меня вербуют в Важную Контору.
Филя махнул рукой:
- Ну, это только во сне и может произойти. Как тебя вербовать, если тебе стоит вслух отправить вербовщика к матушке Биньямина Фомича или Кузьмы Абрамовича, и он туда незамедлительно отправится? Они ж не идиоты – понимают такие вещи!
- Они меня шантажировали, - тихо сказал я. – Любимой женщиной.
- Детский сад, - скривился Филипп. – Да сколько бы их ни было рядом с тобой, гаркни: «Все, кроме Раечки – немедленно сдохли от менингита!» - и только успевай закапывать.
- А если не рядом? Если звонят мне на мобильник, и она рыдает в трубку, что ее сейчас резать будут, а рядом еще пять заложников? Я рявкну: «Сдохли все, кто в доме с Раей!» - и невинных людей поубиваю?
- Ой, как всё сложно, - усмехнулся соседушка. – Скажи «Все мои и Раисины враги – повеситься!» - и баста. Нет, это несерьезно. Хотя хорошо, что мы прокрутили этот вариант: если найдется кретин, который попытается тебя шантажировать – будешь знать, что говорить.
Да, пожалуй. Как-то я еще не привык к ситуации, что любое сказанное мной «Избушка, избушка, встань к лесу передом» сбывается, словно в сказке.
- Ну, и беседа у нас получилась, мужичок-простачок, - сказал я. – А тогда утром ты показался мне люмпен-пролетарием с тяжелого бодуна.
- С бодуна – это правда, - расхохотался Филипп. – Мы накануне у Гордеича устроили конкурс на лучший коктейль «Дебил». Вот и набрались.
- Что за конкурс? – мне захотелось отвлечься от тягостных мыслей.
- Ну, анекдот такой есть, знаешь? «Коктейль «Дебил» - 50 миллилитров коньяка «Хенесси ХО» и двести миллилитров кока-колы», слышал, небось?
- Слышал, конечно. Так вы это и пили, что ли?
- Ну, да. Стоило для этого к Гордеичу идти. Мы притащили кучу соков и напитков и придумывали самые дикие рецепты, какие только возможны. Например, я изобрел коктейль «Дальтоник вкуса» - ром, манговый ликер и «фанта». Как?
Меня чуть не стошнило прямо на сиденье.
- Ужас! Так вы это всё придумывали, а Гордеич вам это смешивал и раздавал? Прямо как в «Понедельник начинается в субботу», где этот шнек творил груши, а его учитель требовал, чтобы он их ел?
Теперь зримо передернуло уже Филиппа.
- Ага. Кстати, Мичурин, ты творишь фрукты куда лучше этого, как ты выражаешься, шнека, именуемого в просторечии Сашей Приваловым. И, между прочим, я терпеть не могу эту социалистическую сказку.
- Это еще за что? – оторопел я.
- А за совковый энтузиазм. И за ханжество. Ты ведь наверняка помнишь фильм «Девять дней одного года», правда? А ты когда-нибудь обращал внимание на то, что «Понедельник» это те же «Девять дней», только шиворот-навыворот: комедия вместо трагедии? А так один в один: герои, обожающие свои работу, краснеющие при слове «зарплата» и живущие в общежитии не просто так, а из принципа.
- Ну, уж, из принципа, - не поверил я.
- Ну, уж, ну, уж, - передразнил меня Филипп. – Дурной ты, хоть и Мичурин. Хочешь сказать, магистры эти не могут себе квартиру наколдовать? Не хотят, вот и всё. А этот физик – герой Баталова с коровьими глазами… Помнишь – «зачем мне квартира»? Действительно, зачем человеку квартира?
Я умолк, сраженный железной аргументацией. Потом вдруг встрепенулся:
- Филипп, ты передергиваешь – уж извини за грубость. Ты же сам на вопрос, почему выстроил себе покосившуюся хибару, ответил, мол, на хрена тебе больше. В утро, когда мы с тобой только познакомились, и ты учил меня дом строить. Было такое?
- Вот я и говорю, что ты дурной, - не сдавался сосед. – Я же сказал, на хрена мне больше квартира, чем моя, а не вообще квартира. Это ты выстроил себе восемь комнат с подвалом, а теперь жалуешься, что убирать свои хоромы не успеваешь. А в подвале твоем вообще только старый теннисный стол стоит, и даже ракетки ты купить не удосужился. И на хрена тебе, спрашивается, восемь комнат? А мне с женой наши четыре комнатенки нужны. Гостиная, спальня, кабинет и библиотека. А больше нам и впрямь не треба: детишками обзавестись не получилось, да и гостевая комната не нужна – Городские гости живут по соседству, а иным ко мне дороги нет. Кроликов я не режу, гипофизы на дому не пересаживаю – зачем мне восемь комнат?
За разговорами я не заметил я, как наша машина затормозила.
Удивленно глянул в окно. Гляди-ка, за разговорами уже и до Города доехали.
Вышли…
- Ну, тут ты сам разбирайся, - сказал Филя и сделал мне ручкой.
И я пошел себе. Разбираться.
Раису застал в мастерской. Она, закусив по привычке губу, что писала на небольшом холсте. Увидев меня, она поспешно повернула мольберт к стенке. Но я успел заметить на картине себя. Ничего себе! До портрета дожил! Правда, мне показалось, что это не совсем портрет, ибо там виден был еще и Город…
Ладно, потом выясню. А любопытство-то разбирает!
- Где ты пропадал? – голосом сварливой воспитательницы вопросила любимая.
- Горю на работе! – попробовал я отшутиться. А вдруг пройдет!
Не тут-то было!
- Где ты пропадал? – уже голосом оскорбленной женщины спросила она.
- Разводился! – сам того не ожидая, буркнул я. И для вящей достоверности предъявил паспорт с фиолетовой печатью.
Раиса паспорт, конечно, изучила. Очень даже внимательно. Однако, если даже и смягчилась, то виду не подала.
- Интересно, а каким образом разводятся ночью?
- А ночью я как раз работал!
- Опять же интересно, какие такие дела тебе случились ночью? – молвила она, делая упор на слове «случились» и немного изменяя ударение.
- Да ты, никак, ревнуешь? – обрадовался я, ожидая, впрочем, в ответ бурю протестов.
- Ревную… - обреченно созналась она. – Еще как ревную!
- Раенька! – растроганно забормотал я, - Ты же знаешь, что шеф стремительно подался в заграничные теплые края, а я, как-никак, зам… Ночной выпуск кто-то же подписать должен…
Раиса посмотрела на меня недоверчиво.
Потом посмотрела уже доверчиво…
Потом… А вот, что было потом, уже не ваше дело!
А ближе к ночи мы пошли в гости. К генералу, который в любое место перенестись может. Ну, помните, я вначале о нем упомянул? Мы, горожане, большим или не очень числом у него ежемесячно собираемся. Для историй. Да-да, для историй. У них в саду все по очереди истории из своей жизни рассказывают. Приключения всякие, необычное что-то, попавшееся в жизни, просто о том, как в Город попали…
Встречи эти проходят не в определенные дни, а так, по наитию. Вот сегодня мы с Раей почувствовали, что пора собираться и пошли. Так же и другие… Много народу собралось. Человек двадцать.
- А я твоего шефа час назад видел! – зычно обрадовал меня генерал.
Раиса насторожилась.
- И где это тебе такое счастье привалило? – поинтересовался я.
- Так на Канарах же! – удивился он. Можно подумать, что я веду счет и график его путешествий. - Я туда только на пол часа заглянул, - продолжил генерал, - поспорили с Гордеичем, что он Канарское не хуже натурального сотворит. Вот я и сбегал за подлинником.
- Ну, и… - я засмеялся.
- Гордеич выиграл! – трудно ворочая язык, признался генерал. И, не желая заострять внимание на проигранном споре, затараторил. - Твой шеф передал, чтоб ты пока один справлялся! Он еще задержится!
- Вот гад! – выпалил я и увидел благодарный взгляд Раисы. - И что он там, на Канарах делать собрался, интересно?
- А Бог его знает! – отмахнулся от моего достаточно риторического вопроса генерал. – Что-то, наверное, намечает. Я из магазина с бутылочкой выходил, а он с какими-то типами на веранде гостиницы сидел, кофе пил. Значит, знает он там кое-кого.
- Что за типы-то? – не удержался я. И главное – сам ответ знаю, а зачем-то интересуюсь. Ну, и услышал:
- Опереточные какие-то типы, блин! Как в тупых сериалах про нашу доблестную милицию мелких жуликов изображают, видел? Ну, там, солнечные очки, кожаные куртки, черные рубашки…
- Так, может, это эти… как их политкорректно называют? – донеслось из сада. – Твой редактор, Мичурин, не по этой части?
- Откуда я знаю! – громко удивился я. – Я как в том анекдоте: «не гинеколог, но посмотреть могу».
А сам думаю: не верю я в то, что опереточные эти кожанки случайно с моим любимым и, будем надеяться, еще не покойным редактором, в славном граде Тенерифе столкнулись. Может, конечно, там сейчас конференция саратовских овощеводов проходит, и редактор мой у них интервью берет, но вряд ли… Ладно, зла я ему не желаю, но и суперменить для его спасения меня никто не заставлял. Может он что-то про меня такое рассказать, чего я бы не хотел, чтобы обо мне знали? Нет. Что в Городе живу, и так понятно. А всё остальное: кто за мной стоит, и какая разведка меня крышует – это его личные редакторские домыслы. Я, по правде, и сам еще не разобрался, кто за Филиппом и Вась-Васичем стоит. Что мне они не враги – это для меня уже почти аксиома, проблема, что в наше время и аксиомы опровергаются. Если это кому-нибудь нужно, разумеется.
- Не грусти, Мичурин, - слышу над собой. Генерал. Протягивает мне питу с хумусом. Вкусно, но фалафель немного не того цвета, что я привык.
- В Кармиэле в фалафельной хозяин поменялся, - улыбается генерал. – Вкус не тот, а? Придется, наверное, сеть закусочных «Авази» навещать – сроду я не едал фалафеля вкуснее. А я в тамошней еде понимаю, не один год советником оттарабанил.
- В Египте или в Сирии? – небрежно так уточняю и снова удивляюсь, каким только людям ни дает Город доступ в себя.
- Напиши мне, мама, в Египет, как там Волга моя живет, - пропел генерал. – Помнишь такую песенку, Мичурин? Бернес ее пел.
- Да нет, не припоминаю. «Издалека, долго течет река Волга» слышал, а эту не доводилось.
- Молодой ты еще! Музыка Яна Френкеля, слова Льва Ошанина, исполняет Марк Бернес. Песенка о вечной дружбе советского и египетского народов, написанная сами знаете, кем.
- Ну, генерал, не передергивайте. Ошанин пока еще Лев Иванович, а не Израилевич, - это снова Филипп из темноты выныривает.
- Ну, Иванович, - развел руками генерал. – Лопух ты, Филька. Ты еще скажи, что песня посвящена строителям Ассуанской плотины.
- Кому посвящена, не знаю. С Ошаниным беседовать как-то не доводилось, - Филипп явно не хотел ввязываться в долгий спор. Он повернулся ко мне:
- Эк тебя крутит – я сосредоточиться на трепе ни с кем не могу. Чего тебе неймется? Уж в Городе-то ты в полной безопасности.
- Да я не от страха. Мысли девать некуда, вот и неймется. Пойду я, Филя, домой. Завтра жди от меня СМСки в гостиную, если ты мне понадобишься.
- Если я тебе понадоблюсь, то я окажусь у тебя раньше, чем ты сформулируешь свою СМСку, - улыбается Филипп. – Кое-что еще умеем.
Я глазами указал Раисе на выход и медленно поплелся через сад к калитке. В саду на меня наскочил генерал, видимо, набравшийся канарского больше, чем надо.
- А ты знаешь, почему песню про Египет поручили петь Бернесу? Знаешь? Не знаешь. Думаешь, что случайно. А что в Шестидневную войну мы формировали целые летные звенья истребителей только из ихнего брата, тоже, думаешь, случайно? Со всей страны необъятной собрали их в экипажи и отправили в Узбекистан. Полная боевая готовность к вылету. С аэрофотосъемкой Тель-Авива, Хайфы, Иерусалима, ядерного их реактора в Димоне, крупных военных баз, нефтеперегонного завода. И ни одна сука не отказалась, представляешь? Ни болезнь не симулировали, ничего.
- Ну, да. А отказались бы они, им бы, конечно, ничего не сделали, - зачем я вообще ввязываюсь в эту беседу, черт меня подери? Пьяный старый офицер занимается сведением счетов со своим прошлым. Ну, антисемирует немного, не без того. Мне-то что?
- Сделали бы. Ох, как сделали бы. Но ведь ни один. Понимаешь, Мичурин? А за последние лет двадцать половина из тех офицеров, небось, удрала в Израиль из нашего бардака. И никому там о своих подвигах несостоявшихся не рассказывают. А, наоборот, небось, жалуются там на каждом углу, что их не ценят, что пенсии им маленькие платят. Ты как думаешь, журналист?
- Не знаю, товарищ генерал, вы по званию старше – вам виднее, - видя, что отвязаться от генерала не удается, пробую я отшутиться.
- Да жалуются наверняка – я их брата знаю! – хрипит мне прямо в ухо генерал и тяжело обнимает меня за плечи. Раечка за его спиной беспомощно разводит руками, не в силах оттащить меня от старика.
- Ну, видите, как всё здорово, - продолжаю я ерничать, - и их самих вы знаете, и брата их. И тещу, наверняка, тоже. Только нам с Раей пора – завтра день трудный намечается.
Я аккуратно, но твердо высвобождаюсь из медвежьих объятий.
- И Рая – это тоже ихнее имя, - бормочет нам вслед генерал.
Мы ускоряем шаг. Вот тебе, бабушка, и вечер встреч у генерала! Думаю, что теперь в этом садике мы не скоро появимся. Уходим, не попрощавшись, и только долетают до нас обрывки фраз:
- Я и сам по матушке из ихних… и тоже не отказывался… никогда... а теперь мой сын единственный в Кфар-Сабе живет… а мне туда ходу нет… стыдно…
Смешной тип этот генерал. Раньше я бы сказал: «Трогательный!» – но сейчас что-то не хочется. Плачется, что не может повидать сына… Кто ему поверит? С его-то даром переноситься, куда захочет. Да он в этой Кфар-Сабе чаще, чем в Городе бывает. Внуки, опять же…
Своими соображениями тут же делюсь с Раисой. Она, впрочем, выслушала невнимательно. Более того, явно была чем-то озабочена.
- Что-то не то в Городе творится! – вдруг выпалила она.
Я удивился: - Вроде, все нормально…
- Нормально? – усмехнулась Раечка, - а почему тогда все, как один, сегодня напились?
- Так и раньше, вроде выпивали…
- Да, конечно, но не до безобразия же! Никаких склок, истерик, оскорблений не наблюдалось!
А ведь она права!
Собрались-то мы сегодня, чтоб повспоминать, погрустить, посмеяться. А что получилось? Неужели Город не справляется? Нет, не может быть! Так-то оно так… Но факт налицо! И это довольно тревожно. Впрочем, Город и сам мог создать ситуацию такую, как нынешняя, для каких-то своих целей. Это вероятно? Конечно! А какие цели могут быть у Города? Разные… Но думается, что среди них главная: сохранить любой ценой сообщество людей, наделенных дарами!
А для чего? Для будущего!
Но такого мизерного количества человеков не хватит, чтоб построить хоть фундамент этого будущего!
Тогда делаем допущение:
- Таких Городов, как наш, много! И расположены они в разных странах. Каких?
- А куда, собственно, мы идем? – вдруг спросила Рая. – Наш дом давно пройден!
- Ох, прости, задумался!
Я огляделся. Оказывается, мы уже на опушке леса.
- Ну, что, додумал свои думы горькие? – поинтересовалась женщина.
- Не совсем… - признался я. И испугался, что она обидится. Но Раиса поняла, что одолевают меня вовсе не зряшные мысли.
- Это так важно?
- Честно говоря, не знаю.
- Тогда пошли домой! – решила она за нас обоих.
- Рай! А когда мы поженимся? – вдруг выпалил я.
- Не знаю… - Она остановилась и прильнула ко мне.
- Как не знаешь?
- Ну, в Городе мы и так вместе. И никто штампами в наших паспортах не интересуется. Но потом…
- Что значит потом?
Она погладила меня по голове. Как маленького.
- Мы ж в Городе временно…
- Не понял!
- Ну, как на отдыхе. И на учебе… От чего-то лечимся, чему-то учимся. А потом все равно надо возвращаться. Выполнять, что назначено…
- Как это назначено?
- Каждый человек для чего-то предназначен. Для дурного. Для хорошего… Но мало, кто свое предназначение знает. А мы точно узнаем. И тогда Город нас отпустит.
- Отпустит?
- Ну, да! Чтобы мы уже вне Города кого-то учили-лечили…
То, что говорила Раиса, было созвучно моим недавним мыслям.
- И ты все это знала?
- Конечно! А ты разве нет?
- А я только сейчас над этим задумался.
- Значит, тебе еще долго учиться…
- И ты боишься, что скоро Город отпустит тебя куда-то, а я останусь?
- Боюсь! – всхлипнула она.
- Зря! Город ничего не сделает во вред нам!
- А ты заметил, что мы все меньше и меньше решаем, в чем нам польза, в чем вред? Город это лучше знает! Он и охраняет нас, и кормит, и успехами балует… - она невесело усмехнулась, - … как ребенка конфеткой….
Кажется, она права. Но…
- Ты хочешь за меня замуж? – жестко спросил я.
- Хочу! – просто ответила Рая.
- Тогда завтра же!
- Если Город позволит… - всхлипнула Рая.
«Город позволит». Позволит, наверно. Куда он денется… Мы ж не алкоголики, чтоб нам выход закрывать, да?
Утречком чайку попили, сигаретку на двоих разделили и потопали в свадебных джинсах к шоссе. Чтоб, значит, на автобусе с пупсом на бампере до городского ЗАГСа доехать. Паспорта взяли, чин чином. Идем по Городу, я Раечке бледной да взволнованной байку травлю, как мне в ЗАГСе все удивятся, мол, развестись не успел, а по-новой в омут лезу. В лицах ей представление устраивал, больно мне ее серьезность не нравилась. И вдруг – бац! – и всё. Нет мне хода. Барьер. Как у Сережки-массовика. Главное дело, Раечка спокойно этот невидимый щит туда-сюда проходит, совершенно без задержки, чисто воздушная тряпочка в горшок из-под меда. А я стою. Ну, и дела!
Закурил я, огляделся, замечает ли кто, что Город из меня изгоя сделал? Вроде, никто на меня не глазеет и пальцем не показывает. Но это у нас и так не принято. Только неприятно мне это всё до ужаса.
Вдруг сзади знакомое пыхтение. Гляжу, Филя в мою сторону направляется. Злой, невыспавшийся. Ах, черт, он же теперь мой телохранитель, хотя в моем случае правильнее было бы называть его «головохранителем», поскольку это голову мою беречь надо, а не тело. Голова профессора Мичурина, так сказать.
- Я тебе что вчера, дураку, сказал? – без обиняков начал светскую беседу мой мыслечуй. – Я тебе сказал, что без меня тебе Город покидать запрещено. Было дело?
Ой, было, бабоньки! Ой, было, сердешные! Запамятовала я, старуха глупая, память решетом!
- Да не привык я к этому, Филя, - оправдываюсь я. – Да и, сам видишь, Город меня и сам не выпускает.
- Да это не Город, это я.
- Ты? – поразился я.
- Я. Я ж догадался, что ты забудешь обо мне. Вот и попросил Город тебя без меня не выпускать. Закодировал, словом.
Такую Филину способность следовало переварить. Я сотворил три плода, протянул ему и Рае и откусил сам. Кисленько, но ничего.
- А как ты такому научился? – как бы вскользь кинула Раиса.
- Так грамотный я. Шибко грамотный. Про Филькину грамоту слыхали? Вот. Это я написал. Что мне на Мичурина капкан поставить? Тьфу, раз плюнуть. Правда, когда такие фрукты ешь, плевать хочется чаще. Ты чего это такое соорудил, сосед?
- А я и сам не знаю. Не концентрировался. Что сорвал, то и съел. Гибрид какой-нибудь, наверное.
- Судя по вкусу, это был гибрид яблока с огурцом, милый, - погладила меня по руке Раиса. – Я только надеюсь, что без добавки мышьяка.
Но я на подколки да на подначки в эту минуту не реагировал. Честно говоря, Филины способности начали меня пугать. А то, что он мой страх чувствовал, пугало еще больше.
- Ох, Мичурин, Мичурин, - вздохнул Филипп. – Ну, доверяй ты землякам хоть немного. Вась-Васича боишься, Цветика подозреваешь, из меня какого-то монстра в сознании своем замутненном сотворил. Сто раз тебе было говорено: Город сюда абы кого не пускает. А барьер такой любой из нас может попросить у Города и для кого угодно. Только для этого нужны очень веские основания, иначе никакого барьера Город не соорудит. И самое главное – просящий поставить барьер для земляка должен доказать, что этот барьер нужен не просящему, а тому, на кого он ставится. Понял, Лысенко?
Понял. Не до конца поверил, но понял. Потом встрепенулся:
- Складно рассказываешь, сосед. Убедительно. Мол, я без твоего чутья на киллеров вне Города проживу ровно столько, сколько нужно для взятия меня на мушку. Такой довод Город купит с потрохами. Тогда вопрос у меня к тебе имеется: а на Сережку-массовика кто барьер поставил? Кто смог убедить Город, что Сережка сопьется снаружи быстрее, чем подохнет от тоски и ненужности внутри? Кто знал, что он найдет тут себя, а?
Филипп покровительственно улыбнулся.
- Мальчишка ты. Один плюс один для тебя уже два, но дальше считать ты пока не умеешь. Господи, и такому лопуху такой дар достался! Скажи мне, умник, если я хочу поставить барьер на тебя, или ты на меня, мы должны доказать Городу его необходимость, так?
- Так, - подтвердили мы с Раисой.
- А теперь догадайся с трех раз, на кого я могу поставить такой барьер без всяких доводов.
Мы помолчали. Потом меня осенило:
- Ты хочешь сказать, что Сережка сам себя закодировал на невыход?
- Естественно. Подсознательно, конечно. Понимал, что спивается, что подохнет под забором, и что даже Город его не спасет – слишком много рядом соблазнов. Вот и оградил себя стеной. Доктор это сразу понял. Потому и говорит, что скоро Город «позволит» Сережке выходить наружу. После годичного воздержания запить и трудно, и уже неинтересно. Понял?
- А ты мне сказала, что Город нас отпустит после учебы, - повернулся я к Раисе. – А получается, что можно себя настроить на то, чтоб он не отпустил вообще никогда?
- Можно, конечно, - вместо Раисы ответил мне мужичок-ох-какой-не-простачок, - да только Город никогда к себе не допустит такого труса, который откажется потом от своей ноши.
Ну, в общем, логично. Что мы, в сущности, знаем о вступительных экзаменах, которые мы хоть и не сдаем, но Город принимает? Прошли мы втроем к дежурке, чтоб на шоссе выезжать, легко так прошли, без всяких помех, а мне стыдно признаться, что после всех этих бесед хочется мне сегодня жениться, может, и немного больше, чем Подколесину, но зато куда меньше Митрофанушки.
Дежурной машиной на этот раз был задрипанный «Феррари» великого футболиста. Многие, конечно, удивятся такому словосочетанию – задрипанный «Феррари»! – но так оно и было. Футболист пользовал свою «игрушку», как какой-то «Запорожец», то есть, гонял машину и в хвост и в гриву по любым дорогам, но неизменно с максимальной скоростью. Поэтому вид у тачки был тот еще. Правда, внутри все было в полном ажуре.
Разместились…
Футболист с места рванул примерно на сто шестьдесят, и нас прилично вдавило в сиденья. Мгновение, и мы на шоссе. А там…
Филя первый заметил необычное.
- Притормози-ка! – свистящим шепотом скомандовал он. А потом, уже громче: - Назад!
С реакцией у футболиста было все в порядке, ибо не успели парни в кожанках и с автоматами выскочить из трех БМВ, стоящих неподалеку, как наша машина уже развернулась, причем правые колеса аж оторвались от земли, и понеслась обратно к Городу. Вслед, но с большим опозданием, раздались выстрелы. Но нам они никакого вреда уже принести не смогли…
- Смотри-ка, - раздумчиво произнес Филя, - оперативные, гады. Вчера только твоего редактора потрошили, а сегодня уже тут!
Парни на шоссе, числом человек в десять, тупо жали на курки, хотя никого и ничего уже поблизости не было.
Мне стало смешно. Каких-то сто метров между нами, а нас как бы и нет. Не видно им ни нас, ни Города. Опустошили быки свои рожки и тупо глядели в разные стороны.
- Поубивать их, что ли? – заикнулся, было, я, но, поймав взгляд Раисы, продолжил:
- Хотя… Быки и есть быки… Им приказали, они и палят себе… Но наказать все-таки придется!
И в тот же момент все десять бойцов вполне видимого фронта потеряли штаны. Вот, только что были на них брюки, а теперь не стало. Вид у мужиков с автоматами, но без штанов, развеселил даже Филиппа. Да, что Филиппа. Каждый из горе-боевиков, глядел на других и ржал, не понимая в первый момент, что его гардероб аналогичен. Так они постояли секунд тридцать, наверное, потом, осознав, что произошло, ринулись к своим машинам. Тот случай! БМВухи вдруг рванули с места и понеслись в сторону Москвы. А ребятки остались на шоссе с автоматами, но, повторюсь, без штанов. Да, забыл сказать, трусы я тоже с них снял. Не мелочиться же!
По шоссе промчался автобус, пассажиры которого прилипли к окнам, и было видно, как они улыбаются. Бравая дружина гангстеров по-русски предприняла попытку, размахивая автоматами, остановить автобус, но выглядели они настолько несерьезно, что на их угрожающие жесты не очень-то обратили внимание. Да, но могли появиться и другие машины, а у этих идиотов все-таки было оружие… Пришлось заменить их УЗИ на детские водяные пистолеты… А там, где детские пистолеты…
Короче, когда мы отправились домой, чтоб как-то обсудить ситуацию, на шоссе стояли десять накачанных мужиков без штанов, но в белых рубашечках с пионерскими галстуками и тупо целились в разные стороны цветными водяными пистолетиками.
Что было с ними дальше – не ведаю. Говорят, что пассажиры автобуса все же позвонили, куда следует, и ребят забрали.
Когда мы подошли к Филиному дому, напряжение, было спавшее, снова появилось.
- Это, что я теперь должен к шоссе ползком подбираться? – изумился я.
- Это еще в лучшем случае! – утешил меня Филя. – До тех пор, пока не докопаемся, кто это замыслил…
- Веселенькое дело! – заявил я. – А у меня, между прочим, на сегодня другие планы имелись!
Тут я посмотрел на Раису. Она тихо плакала.
Улыбнулся я ей виновато, пожал плечами.
- Извини, - говорю. - Видишь, как получается: ты говорила, что я себя на ерунду трачу, а от этой ерунды такая суматоха поднялась, что лучше б я, может, не статью, а роман о наркомафии написал бы.
Говорю, а сам думаю: чушь порю. Если Город «овеществляет» даже мой треп, так ему не все равно было бы, роман это или статья? Все равно сбылось бы. Но что-то же я должен сказать рыдающей женщине, нет?
Оставил я Раю с Филиппом и побрел к генералу: просьба у меня к нему была. В Тенерифе смотаться. Редактора моего там найти и поболтать с ним. Ну, или на крайняк, телефон его гостиничного номера узнать, чтоб я мог с начальником покалякать. Так сказать, выразить ему свое совершеннейшее почтение.
Только вот дома генерала не оказалось. Генеральша сказала, что сегодня с утра как намылился он куда-то, так лампасы и засверкали. Тьфу, дьявол, и тут не складывается!
Постоял я у генеральского дома маленько, зачем, не знаю. Может, надеялся, что он объявится. Или просто с мыслями собирался. Махнул рукой и отправился в наш семнадцатый номер. А по дороге на Цветика наткнулся. Сидит на скамеечке наш красавец, во весь рот улыбается. Наверное, рифму «маузер-браузер» изобрел.
- А, Цветик! Что слышно в конюшне? Пегас не хромает? - это я его таким макаром приветствую.
- Боже мой! - отвечает и аж светится весь. - Одно восклицание и два вопроса! Целых три знака внимания от королевских особ!
- А хвостом тя... - я чуть не сказал «по голове», но вовремя осекся, не желая, чтоб невесть откуда взявшийся хвост излупил несчастного поэта. И так у нас Пушкина с Лермонтовым убили, Гумилева расстреляли, да и мне чего-то нездоровится.
Соорудил я пару яблок, одно протянул коллеге по перу. Коллега по перу. Надо же... У меня скоро, боюсь, коллеги только по перу под ребром появятся. Да и у Цветика улыбка какая-то вымученная, если приглядеться.
- Слышал я, в переплет ты попал, а?
Но на челе моем высоком не отразилось ничего.
- Да я вроде не книга пока, - отшучиваюсь. - Нечего мне в переплете делать. Справлюсь - не волнуйся.
- А я волнуюсь, - скорбно, по-старушечьи поджал губы Цветик. - Жалко мне будет, если с тобой беда приключится. Это ж надо - прямо на выезде из Города такая засада, во всех смыслах!
И смотрит на меня. Внимательно-внимательно. Типа, начинай соображать, гибридер-любитель!
- Слушай, Цветик, - дошло до меня с опозданием кое-что, - а сегодня до «Феррари» машины из Города к шоссе ездили, ты, случайно, не в курсе?
- Нет, - отвечает. И опять начинает улыбаться.
- Черт, - бурчу я под нос, - а у кого бы узнать?
- У меня узнай, - расслышал мое бурчание Цветик. До чего у нынешних поэтов слух хороший, оказывается!
- Ты ж сказал, что ты не в курсе, - поразился я. - Я ж тебя спрашивал.
- Ты не так спрашивал. Ты спросил, не в курсе ли я случайно. А я в курсе совершенно не случайно. И могу тебе сказать, что свои три традиционные ходки наш бомбардир на своей какамайке сделал совершенно беспрепятственно, при том, что БМВухи на шоссе со вчерашнего вечера дежурят. Что ты мне на это скажешь?
А что тут скажешь... Ясное дело: кто-то изнутри Города меня сдал. На блюдечке с голубой каемочкой. Сначала быкам сообщил, где меня караулить надо, а потом и сообщил, что я выезжаю. А, значит, все мои слюнявые рассуждения о том, кого Город в себя пропускает, а кого нет, стоят ровно три маната в базарный день. Но ведь пропускает-то и одаривает сверхспособностями не всех!!! Далеко не всех! Значит, неплохо бы мне попытаться разобраться в его критериях отбора. Время, надеюсь, есть: внутри Городской черты меня шлепнуть, вроде, нельзя, иначе бы эту корриду с быками некто не устраивал, а кончил бы меня тихо и по-соседски.
- Ладно, - говорю я Цветику, - спасибо за информацию, товарищ майор. Или мне называть тебя подполковником?
- Ты меня, главное, товарищем не называй, - ухмыляется «поэт».
- Не буду, - обещаю. - Пошел я, ситуайен полковник.
И пошел домой. А куда мне еще идти? И тут на меня футболист налетел.
- Хрен я тебя еще возить буду! - заявил он мне.
Можно подумать, это я виноват в том, что меня убить хотят!
- Я уже час по Городу бегаю, в себя прийти не могу. Хорошо, с этим вашим поэтом поболтал, как его кличут, забыл.
- С Цветиком, что ли? - не поверил я своим ушам.
- Во, с ним! Все ему рассказал про наши приключения, хоть полегчало маненько.
Я опешил:
- Слушай, а про то, что ты с утра три ходки сделал, ты ему тоже рассказал?
- Ну, нормально, да! – интересно, на футбольном языке это «да» или «нет»? - Да я с этого начал. Типа, ну, надо же, три ходки сделал - все было тип-топ, а Мичурина повез - так эти БМВухи, на которых я с утра все время натыкался, оживились.
Тьфу ты дьявол! А я уже обрадовался, что хоть Цветик мне открылся. А он все от футболиста узнал. Или и так знал? Да кто он, в конце концов, такой, этот Цветик, ешкин кот?!
В общем, домой я не пошел, а пошел к доктору попросить что-нибудь для успокоения нервной системы. Доктор порылся в тумбочке и накапал мне сто капель какой-то прозрачной жидкости. После этого достал маринованный огурчик, выдал мне его в левую руку, а в правую вложил мензурку с лекарством. Я махнул сколько-то грамм чистейшего спирта. Закусил это дело огурчиком, и в голове прояснилось настолько, что понял – лечение надо повторить. Доктор сообщил, что по всем мыслимым медицинским показаниям мне это не повредит. Более того, для проверки воздействия на организм этого замечательного препарата, он примет его совместно со мной, чтоб сопоставить ощущения. Ощущения оказались настолько приятными, что решено было закрепить лечение. Выпили… Не знаю, что пил доктор, но мне досталась чистейшая вода. То ли доктор как-то схимичил, то ли Город опять вмешался…
Но нервная система была восстановлена. И я точно пошел домой. Шел и думал, что это прекрасно так подлечить нервы, потому что, успокаивать ревущую женщину, обладая больными нервами, вещь немыслимая. Но Раиса не ревела, а, наоборот, напевала. И накрывала на стол. Увидев на столе запотевшую бутылочку «Серого гуся», я остро ощутил, что у доктора вылечился не полностью. Правда, огурчики, в качестве составной части лечения, Раиса не предусмотрела. Зато были грибы, что дело отнюдь не усугубляло.
Я навострился, было, приступить, но Раиса не позволила, мотивируя это тем, что вот-вот должен появиться мэр нашего Города. Он, вверенной ему властью, нас распишет, а потом можно и позастольничать. Опять же, гости приглашены…
В самом деле, на столе стояло не два прибора, а добрая дюжина!
В общем, все решили за меня.
- Одной бутылки маловато будет… - решил я показать, что тоже в этом деле что-то решаю.
- Не волнуйся, милый, Гордеич обещал прийти. Мы ж с тобой точно не знаем, кто что выпить захочет…
Тут в голову пришло, что я что-то недопонял.
- В нашем Городе имеется мэр? – спросил удивленно.
- А как же? В прошлом году выбирали. Тебя тогда в Городе еще не было!
Действительно, еще и года не прошло, как я в Городе. А столько всего произошло. И происходит все быстрее и быстрее. Я вдруг ощутил себя щепкой, попавшей в весенний, бурный ручей. Вроде и дергаюсь, мечусь от берега к берегу, а все равно несет меня неведомо куда.
- Что это ты притих? – ехидно спросила Раечка. – Как от женитьбы отлынивать думаешь? Бросить бедную девушку?
- Что ты, что ты! – успокоил я ее. Только и жду этого вашего, то есть, нашего мэра! А кстати, кто он?
- Увидишь! – загадочно повела глазами Раиса.
В это время раздался стук в дверь.
- О, это, наверное, он! – обрадовалась моя без пяти минут супруга и пошла открывать.
Ох, как одной барышне не терпится окольцевать одного глупого птица, как я погляжу! Ну, да ладно: назвался Груздевым, полезай к Жеглову…
Только вместо мэра ввалились к нам Филипп с Андоррой, Гордеич, доктор (он, оказывается, пока со мной пил, от Раисы пригласительную СМСку на стену получил, а я, хоть и рядом сидел, ни фига не заметил. Ох, классное изобретение!), Серега-массовик и еще несколько горожан. Хотя почему я, собственно говоря, решил, что кто-то из них не может быть мэром? В Городе всё, что угодно, может быть!
Но нет: расселись скромно гости-гостюшки за стол, Гордеичу свои заказы нашептали и замолкли. А в дом, как всегда незаметно и скромно, ввалился Цветик. Ну, никуда без него! Я ему навстречу встаю, приглашаю место за столом занять, мол, гость в дом – радость в дом (хорошая рифма, кстати – надо будет не забыть заинтересовать ею того же Цветика), а Цветик улыбается и, в свою очередь, мне пухлыми ручками пригласительный жест изображает. И Раиса приятно пунцовеет прямо на глазах. И гости дружно встают и наряды свои, кофточки-галстуки поправляют.
И понял я, что не поэт ко мне пришел сюжеты для очередной нетленки клянчить, а Его Превосходительство Мэр нашего Города удостоил нас своим визитом для проведения торжественной церемонии бракосочетания. Честно говоря, настолько у меня личность Цветика не состыковывалась с официальной, да еще и такой почетной должностью, что сам обряд прошел для меня, как в тумане. Но, несмотря на это, а, может, как раз и благодаря этому, ничего я в сем обряде не испортил и все свои клятвы экспромтные произнес. Отчетливо помню только ту заключительную фразу, что я повторил вслед за Его Превосходительством: «Если я забуду тебя, Город, пусть забудет меня десница моя. Да прилипнет язык мой к небу моему, если не буду помнить тебя, если не вознесу Город на вершину веселья моего». И зарыдала супруга моя свежеприобретенная, и заорали-зааплодировали гости, и понеслось веселье имени Гордеича – дай ему Бог ста лет жизни!
Минут двадцать посидел еще с нами Цветик, потом тихо поднялся и поманил меня в садик.
- Облаву вокруг Города снимут – я договорился. Но заставить полностью прекратить на тебя охоту я не могу. Уж прости. И Анатольича не проси – бесполезно. Лады?
- Лады, - кивнул я головой. – Я и снятия облавы не ожидал, если честно. Спасибо за свадебный подарок, Твое Превосходительство!
- Ай, да какой там подарок! – поморщился Цветик. – Я, когда этим занимался, еще не знал, что Райка тебя именно сегодня охмурить вздумает. Просто позвонил, куда надо, когда ко мне в панике футболист прискакал.
- Ах, вот почему он к тебе прибежал! – дошло до меня с опозданием, как и многое в последнее время. – А я думал, он случайно на тебя в Городе наткнулся и решил стресс снять.
- И это говорит человек, не верящий в случайности, - вздохнул Цветик.
- Один-ноль, - признал я. – И что, ты позвонил, куда надо, и облаву просто сняли? Вот так вот, с одного звонка?
Цветик широко заулыбался:
- Я, конечно, не ситуайен майор, но мэр Города – это фигура, с которой даже силовикам приходится считаться. Потому как они не совсем точно представляют себе наш боевой и интеллектуальный потенциал и на всякий случай его завышают. Мэр Города, дорогой мой Мичурин – это тебе не какое-нибудь чмо в кепке. И когда он звонит, его слушают. Тем более, что говорил я не о тебе, а о самом факте блокады Города. Могу тебе по секрету сказать, что мой собеседник даже ахнул от такой наглости.
- Собеседник, может быть, и ахнул, но тот, кто облаву поставил, он же тоже в Городе живет. Тебе-то это, надеюсь, понятно?
- Понятно, конечно. И даже определенные догадки, кто бы это мог быть, имеются. Ну, и что из этого?
- А то, что если он тут живет, то силовики твои должны знать наш реальный потенциал, а не бояться неизвестно чего! Кстати, догадками своими ты, конечно, со мной не поделишься?
- Конечно, не поделюсь, - охотно согласился Цветик. – Я лицо официальное и соблюдающее нейтралитет. А насчет силовиков так тебе скажу: либо их человек тут им не всё рассказывает, или же наш реальный потенциал нам самим неясен, но достаточно пугающ. Мы о нем просто не догадываемся, потому как он нам не нужен. Но, видимо, трогать Город никто не рискнет.
- А я, дурачок, вначале думал, что Город – это обитель Добра. Оазис. Островок.
- А он и есть такой. Просто добро у каждого свое, ты же это понимаешь, не маленький. В дискуссии между горожанами, что есть добро, Город вмешиваться не будет. Насилия на своей территории не допустит, но не более того.
Я грустно закурил. Хороша беседа в свадебный вечер, а?
- Ты просто застрял на первой фазе эмиграции, - между тем тихо и грустно продолжал Цветик. – Эмигрант проходит в своем развитии три фазы: эйфории, депрессии и примирения с действительностью. На вторую фазу у тебя сейчас времени нет – ты уж постарайся сразу перейти к третьей, ладно? Между прочим, а куда это вы сегодня с Раисой направлялись, если не секрет? Ну, когда вас обстреляли.
- В ЗАГС. Жениться.
Мэр Цветик покрутил головой:
- Ну и ну! Поехали жениться, их обстреляли, так они всё равно женились, но уже здесь. Ладно, Мичурин, тебе сегодня не до гибридов, так что пойду я. Поздравляю еще раз!
Цветик исчез между домами. Я докурил сигарету и толкнул, было, входную дверь, но застыл, как вкопанный. До меня вдруг доехал намек, брошенный Цветиком перед уходом: почему Рае так вдруг загорелось стать моей женой?
Хороший вопрос! Самое обидное то, что на него придется отвечать. Ну, самый банальный ответ ясен. Она меня любит! Тут без вариантов. И моей женой она давно быть хотела. Но… Следующий вопрос я сформулирую чуть иначе.
Почему Рае именно сегодня так захотелось стать моей женой? Та-ак. Поехали назад. Я сам сообщил Раисе, что сегодня утром мы поедем в ЗАГС. Было? Было! Дальше идем. Вернее, едем. До шоссе. А там ребята с автоматами. Факт? Факт! Дальше. Вернулись мы в Город. Рая, плача, пошла домой, а я? Помнится, пообщался с футболистом, Цветиком и доктором. А она? С кем Раиса пообщалась за это время? Ну-у, точно с Цветиком. Ах да, еще с гостями нашими нынешними. Но с гостями она стала общаться, то есть, приглашать их только после разговора с Цветиком. Он обещал прийти, допустим, в четыре, вот она и стала гостей созывать. СМСками или другим способом… Стало быть, основной разговор у нее с Цветиком произошел. Мэром нашим дорогим. Ну, и что они друг другу сказали? Наверное, Рая потребовала гарантий моей безопасности. Иначе с чего бы Цветик стал звонить в инстанции, именуемые силовыми структурами? О, тут еще один вопросик подворачивается. Перпендикулярно теме.
Какое отношение имеют руководители силовиков, к которым обращался Цветик, к ребятам в кожаных куртках, разъезжающих на БМВ? Ведь ребята эти – бандота явная и низкопробная. Каким образом генералы от власти могут ими командовать? Ну, тут ответить можно двояко. Во-первых, в нашей стране и не такое может быть, а законники-генералы вполне могут – могут! – быть связаны с преступностью. А во-вторых… Уж больно мне, при зрелом размышлении, напоминает это инсценировку. Смотрите. Зная, что я с утра поеду с Раисой в ЗАГС на шоссе, точно возле нашего города начинают курсировать БМВ с бравыми ребятами в кожанках. И автоматы у них настоящие, а патроны вот холостые. Дальше все по сценарию… Мы спасаемся. Но в панике. И что? Что дальше? А дальше я остро захотел их убить! И убил бы, если б не Рая. Я понял, что, убив этих типов, потерял бы ее навсегда! А чего от меня те, кто пытается за нитки дергать, ждали? Что убью? И свяжу себя виной? Или, наоборот, что не убью. Тогда меня можно будет по-всякому провоцировать, но уже без опаски? Та-ак! А при чем тут Рая?
В первом случае, она помешала планам кукловодов. И ее решили удалить от меня. А она не захотела и заставила Цветика нас расписать. Мужа с женой разлучить труднее.
А во втором случае, те, кто нитки дергает, поняли, что Раиса прекрасный сдерживающий аргумент для меня. Вот и устроили ей сервис на дому – то есть, бракосочетание.
А Цветик? В который раз задаю этот вопрос. Ускользает он, ускользает… Но ведь в любом случае именно после разговора с ним Раиса стала готовиться к свадьбе. Не после разговора со мной – со мной она и вовсе не говорила! – а с ним!
Интересно мне, а кто первый на этот разговор вышел?
Думаете, пустяшный вопрос? Ан, нет!
Если Цветик первым с ней связался, то это он ей предложил свои услуги мэра и заставил их принять!
А если первой позвонила Рая, то она каким-то образом повлияла на Цветика. Или заставила его озаботиться моей безопасностью, или просто уговорила срочно нас расписать.
Цветик нас расписал… Но Цветик и поговорил со мной, рассыпав несколько намеков…
Ладно. Станем решать проблемы по мере поступления. Вот моя ненаглядная меня хватилась. Идет в лоно семьи возвращать. А мы ее кое о чем спросим.
- Ты куда это пропал? – спросила Раиса подходя. – Гости уже насмешничать стали, мол, сбежал твой суженный!
- С Цветиком заговорился! Хороший он парень! Пришел, расписал нас…
- Хороший… - протянула она. – Только он сам полчаса меня уговаривал срочно замуж выходить. Правда, я не очень возражала. Так, для виду…
- … И в Москву Цветик звонил, чтоб меня защитить… - продолжаю я, как ни в чем не бывало.
- Да, он мне говорил… Ладно, пошли к гостям.
А гости нам шумно обрадовались. Видимо, Гордеич что-то недохимичил, ибо напитки у всех стали особо горькими. Потом танцевали, попели немного… В общем, мне даже понравилась моя новая ипостась.
А наутро пришло сообщение, что мой главный пропал на Канарах. Вещи на месте, а его три дня уже ищут по всему острову.
А это уже меняло дело! И засобирался я в газету. Раз я заместитель нашего потенциального жмурика, то мне и гранки в руки. Сели мы с Филиппом в дежурку, доехали до шоссе и без всяких приключений – даже обидно! – доковыляли на рейсовом автобусе до нашей редакции.
Занял я кабинет шефа, всю рутинную работу свалил на ответственного секретаря и с огромным интересом начал исследовать письменный стол главного, без особых угрызений совести выбрасывая в урну директивы и протоколы, зато тщательно читая все клочки рукописей по мере их обнаружения. Да, и заодно проверяя, не оставил ли редактор случайно в одном из ящиков стола ключи от сейфа, который обнаружился сразу за портретом Очередного Великого Вождя Нации. Но нет, ключей не было. Зато персональный компьютер шефа включился сразу и впустил меня без пароля. Ура? Ага, как же… Все файлы были аккуратно потерты, а в папке «Мои документы» находилось одно-единственное письмо. Называлось оно «Моему заместителю». Криво улыбаясь, я открыл его.
«Мой горячо любимый зам! Я не знаю, сведут ли с тобой счеты те, кому твои предвидения мешают жить. Если ты читаешь это письмо, значит, ты пока жив. Если же его читают те, кому оно не адресовано, то поцелуйте меня в задницу!
Итак, мой дорогой зам! Позволь поделиться с тобой одним фактом, который ты, наверное, знаешь, и добавить к нему три, тебе, наверняка неизвестных.
Факт номер раз. За четырнадцать лет до гибели «Титаника» был написан роман, в котором в Атлантике терпел крушение суперлайнер «Титан». Он столкнулся с айсбергом и затонул. И это тот факт, который известен многим. И единственный, который был известен и мне до того, как ты пришел на работу в нашу редакцию.
Факт номер два. Автором сего романа, названного «Futility», то есть тщета, суета, был малоизвестный и неталантливый писатель Морган Робертсон.
Факт номер три. В 1914 году он опубликовал очередной опус, в котором предсказал войну США с Японией! Согласно его роману, казусом белли послужила атака японцев на американские базы на Гавайях и Филиппинах.
И, наконец, факт номер четыре. Через год после публикации этого романа господин Робертсон почил в бозе от неясной болезни, будучи преклонным 54-летним старцем.
Как ты понимаешь, любезный зам, твоему тройному коллеге: по сбывающимся предсказаниям, малоизвестности и бесталанности – удалось прожить целых три года после гибели «Титаника». Видимо, неразвитость средств массовой информации и не слишком быстрый Интернет в начале двадцатого века привели к тому, что путь к сердцу Робертсона занял относительно много времени (как ты понимаешь, я говорю не о его жене). Сегодня мечтать даже не о трех годах, а о трех месяцах было бы непростительной беспечностью. Как говорил Предшественник Вождя, «благодушие – это идиотская болезнь», и чем-чем, а ей я не страдаю. А посему не желаю рисковать собой, оставаясь с твоим потенциальным трупом в одном и том же пространстве.
Володей газетой, сколько успеешь. И – ах да! – желаю удачи! Врагом я тебе никогда не был. Бывай здоров!
П.С.: В сейфе ничего нет. Уже. Не теряй время на поиски ключей!»
- Филя, - заорал я в коридор, где на диванчике валялся мой страж. – Филя!
Лентяй даже не занял сидячее положение, а просто позвонил мне из приемной.
- Чаво?
- Ты отсюда можешь как-то Рае позвонить в Город? Или СМСку послать?
- Не знаю, не пробовал. Что ей написать?
- Пусть проверит, не вернулся ли генерал, и свяжется со мной.
Дался мне этот генерал! Но, с другой стороны, редактора на Канарах он видел? Видел. Факт, как пишет пресловутый редактор. Вернулся в Город и мне об этом рассказал. А наутро отправился куда-то – и с концами. Тоже факт. Может, конечно, он внуков нянчит в Кфар-как-ее-Сабе, мучаясь угрызениями совести перед страной, которую он недобомбил – но мы ведь, кажется, уже договаривались, что в совпадения не верим. А потому хотелось бы мне знать, что генерал в Городе и ест свой фалафель. Не из человеколюбия, а просто избавиться от еще одного неизвестного.
Раиса позвонила мне через час. Генерал исчез. Тьфу!
Беда моя еще и в том состоит, что я уже, кажется, никому не верю. Как говорил какой-то книжный советский следователь: «У подозреваемого алиби, если в момент совершения преступления он находился со мной». Вот так и у меня: никого из исчезнувших считать погибшими я не имею права до тех пор, пока лично не поприсутствую на процедуре их опознания. А имею я право и должен считать всех исчезнувших потенциально опасными для меня людьми. Редактор, правда, в отличие от генерала, не из Города, и значит, к блокаде отношение, вроде, не имеет, но я ведь уже дотумкал до того, что все это покушение не более чем инсценировка, за которой неясно, кто стоит. А стало быть, и редактор пока в игре. И тут я покрылся холодным потом: вспомнил, что человек, который навел меня на нынешнее место работы, в эту самую секунду валяется на кожаном диванчике в предбаннике и является моим телохранителем.
А потом я одумался. Этот самый Филипп, которого я чуть было… Эх, да что говорить? Кто-кто, а он имел и имеет сотню возможностей «разобраться» со мной. Так что… Не там копаю. А почему? Да потому, что копаю, где светло. А надо бы в темноте поискать. Только зачем? И вообще, кого я ищу? Врагов? Так их нет! А кто есть? Люди, которые хотят, используя мои – только ли мои? – возможности, добиться определенных целей!
Я знаю этих людей? Нет!
Мне нужно их знать? Не уверен!
Я знаю цели этих людей? Нет!
Мне хочется узнать их цели? Пожалуй… А собственно, для чего? Ну-у, чтоб не участвовать в неблаговидных делах. А дано ли мне знать, какие дела благовидны, а какие нет? О, тут легко ответить отрицательно. И радостно поплыть по течению. Опять же, пусть я не знаю имена людей, жаждущих мной манипулировать. Но точно знаю, что эти люди или представляют власть – и Цветик о том же проговорился! – или преступный мир. Или, что тоже вероятно, они и то, и другое, но в одном лице.
А Город?
Какую роль тогда играет Город?
Ведь, вроде, его создали для противодействия плохому и злому. И люди, протянувшие свои лапы ко мне, Города явно опасаются. Но… Не могут же они оставить процессы, происходящие там, без контроля. Как-то им удалось своего человека или, вернее, своих людей туда внедрить. Кстати, люди эти, внедренные, не без дара! Иначе бы Город не впустил…
Ладно. Это все аксиомы. Теорема или, верней, вопрос в другом: мне-то что делать?
И тут я понял, что буду делать!
Они хотят, мягко направляя меня, чтоб я производил какие-то изменения в мире. Последствия этих изменений просчитаны их лучшими аналитиками. То есть, эти изменения повлекут за собой другие, те третьи… Результат? А какой-то результат будет, выгодный кукловодам. Кукловодам? Да, пусть так и называются, тем более что я уже употреблял это название.
Начнем с мелкого. Будет ли мне выгодно то, что выгодно кукловодам?
Безусловно!
Они станут меня холить и лелеять!
Более того, я уже многое получил авансом: Город, работу со стремительным ростом, Раису…
Раису? О, тут еще надо покопаться! Тут все неоднозначно! Но это потом, потом. Сейчас времени нет!
Перейдем к глобальному. Будет ли то, что выгодно кукловодам, людям в моей стране? В других странах? Идиотский вопрос. И ответ – любой! – на него будет идиотским! Да и без разницы мне, если честно, что хорошо и что плохо для людей всего мира. Не объять мне этого. Да и не надо!
А хорошо ли то, что задумали (задумают) кукловоды для Города?
Не как для территориальной единицы, а как для сообщества людей? Сможет ли вообще существовать Город в новых, навязанных условиях?
Понятия не имею!
Хотя, по логике выходит, что Город и кукловоды – антагонисты!
По логике…
Но ведь служат же люди Города кукловодам! Генерал, например… Хотя… не уверен.
В общем, я ни в чем до конца не разобрался, а уже более часа сижу, размышляю. А на дворе, между прочим, ночь. А у меня, между прочим, протекает медовый месяц. А я тут сижу… И Филю мучаю бессонницей…
Правда, мощный Филин храп, раздающийся из приемной, говорил о том, что последнее, чем он страдает, это бессонница!
Честно говоря, я все время подсознательно ждал какого-то звонка, сигнала… Раз чего-то от меня хотят, то должны же дать знать. А я решу уже тогда, как быть.
И звонок прозвучал.
Звонил дежурный редактор. Он сообщил, что все редакции сдали свои материалы, кроме редакции ночных новостей. Понятное дело. Обязанности редактора ночных новостей я сам с себя еще не снял…
А не объявить ли мне новость, какую, которая заставит зашевелиться моих оппонентов? Например, сообщить о полном перемирии в Ираке… О, тут они не только зашевелятся… Нет. Это грубовато будет, да и на мою целенаправленность укажет… А вот, если сообщить, что наметились перспективы к перемирию между всеми враждующими силами в Ираке… А что? Это мысль!
Теперь надо порадовать жителей братского израильского народа. Пошлю-ка я им ноябрьское понижение температуры с тридцати до двадцати трех градусов, дождиком сверху слегка окроплю…
Что у нас в спорте? «Спартак» опять без тренера? А за него полстраны, между прочим, болеет. Кого бы им в тренеры? Есть! И все будут довольны!
Сообщив выпускающему ночные новости, я запер кабинет, предварительно разбудив Филю, опечатал его и вызвал машину. Как и.о. редактора мне и машина полагается, между прочим! И мы поехали домой. Без шофера, естественно – не было сил проверять, сможем ли мы ввезти его в Город или придется разворачиваться и оттарабанивать его обратно?
Рая еще не спала.
Так что первая вторая брачная ночь вполне состоялась!
А наутро уселся я перед завтраком новостные сайты Интернета проглядывать и ничего там не обнаружил. Ну, погода в Израиле обнаружилась на Яндексе, но назвать понижение температуры на пару градусов сенсацией у меня язык не поворачивается. Что касается переговорах о перемирии в Ираке, то умники из Си-Эн-Эн уже объявили их провокацией, рассчитанной на то, что все высокие договаривающиеся стороны соберутся в одном месте, а их там взорвут какие-нибудь «Дети Саддама». А вот со «Спартаком» совсем нехорошо получилось… Впрочем, я ведь честно предупреждал, что в спорте я не разбираюсь. Тренера «моего» они там подписали, но волна недоумения поднялась такая, что Тарасовку чуть не смыло. Черт, угораздило же меня колдовать поздним вечером! Холоднокровнее надо быть – я хоть и не Маня, но все-таки на работе!
За завтраком порасспрашивал я супругу аккуратно, что слышно в Городе, но ничего интересного не услышал. Правда, Раиса весь вчерашний день провела в мастерской – как-никак, Сотбис на носу! – и выбегала только по моей просьбе проверить, не вернулся ли генерал. Но утверждает любимка моя, что, если бы Город бурлил, то это бы донеслось и до ее нашего семнадцатого номера. Мол, раньше так и было, в Городе вообще никакая новость долго в тайне не держится. Значит, молчит Город. Непонятно, то ли это затишье перед бурей, то ли демонстративный нейтралитет. Ладно, в любом случае мне пора на работу. Кончились блаженные времена трехдневной рабочей недели – редакторские хлеба, они более тучные, но вкалывать за них надо каждый день. Кинул я Филе СМСку, чтоб к машине нашей редакторской, на въезде брошенной, подваливал, сигареты и зажигалку по карманам раскидал и пошел к выходу.
Дорога в редакцию прошла без приключений. Вообще, это полное исчезновение угроз снова заставило меня задуматься, кто же стоял за инсценировкой со злополучными быками. А не пора ли поиграть в систему уравнений с несколькими неизвестными? В школе логические задачи были не самым слабым моим местом.
Итак, дано: исчезновение редактора, нападение (настоящее ли?) на «Феррари» со мной внутри, недовольство букмекеров, буча вокруг статьи о наркомафии и визит ко мне исчезнувшего (опять исчезнувший!) Василия Васильича. Всё ли здесь увязывается в один узел? Да нет, конечно: если покушение на меня липовое, то и редакторское исчезновение должно быть липовым. Или же его всерьез замочили, но тогда и меня пытались шлепнуть по-настоящему. Да и аккуратное, без грамматических ошибок письмо уже бывшего шефа мне не походило на торопливое послание типа «Моня, ищи челюскинцев. Если не найдешь, покупай постное масло!».
Хорошо, но случайность его встречи с генералом на Канарах вообще исключена. Не потому, что этого не может быть, а потому, что этого не может быть никогда. То есть, столкнуться там они могли, но откуда генерал знает редактора в лицо? Кто из вас, уважаемые, знает в лицо редактора небольшой газеты в соседнем городе?! Что он, селебрити недоразвитое, что ли? А я тоже хорош, болван: не догадался спросить у генерала, с чего он решил, что тип, пивший кофе на веранде Тенерифской гостиницы, мой шеф? Значит, либо генерал и редактор мой знакомы, либо… либо… никакого редактора на Канарах нет и не было. И сообщению, что он пропал, можно верить. С маленькой поправкой: исчез мой дорогой редактор не там. Или вообще не исчезал. Да и подлинность его письма под вопросом: различать почерк одного человека от другого в «Уорде» пока еще невозможно. Правда, стиль письма и дотошность в сборе материала – это похоже на редактора: профи он неслабый. А исчезновение генерала из Города постепенно обретает логическую основу: или он сообразил, что прокололся в беседе со мной, проболтавшись, что знает откуда-то моего редактора, или «по пьяной лавочке» слил мне дезинформацию об их встрече. В любом раскладе я должен был, осознав это, вернуться к нему с вопросами, и ответить на них пришлось бы честно: генерал явно меня побаивался. Так что искать его, если искать, надо где-то в районе Кфар-Сабы, а денег и времени у меня на это нет. Итого: выводим генерала за скобки и из числа подозреваемых: в момент моего выезда из Города на «Феррари» навстречу быкам генерала в Городе уже не было, а подозревать в войне со мной сразу двух Горожан я пока не готов. Вот и славно.
И если вчера я отогнал мысль о Филиппе, как о возможном кукловоде, то теперь отогнать ее я уже не смог. В самом деле, отчего я прекратил накануне думать о нем, как о возможном враге? Оттого, что он имел сотни возможностей разобраться со мной, а вместо этого охраняет меня? Так ему и не нужно меня убивать – от мертвого меня пользы, как с осла молока! А от живого – тонны и тонны… чуть не сказал, молока. Пользы, конечно.
Я ожесточенно закурил. Филипп мыслечуй. Мог понять, на что я способен, из моего подсознания, даже когда я сам о своей сверхсиле не догадывался. Устроил меня на ту единственную работу, где я, ничтоже сумняшеся, вынужден был прогнозировать всякую чушь, и проверял, насколько быстро и точно мои прогнозы сбываются. Полигон, так сказать. Параллельно, чтобы окончательно прибрать меня к рукам, подтолкнул меня в Раисины объятия. А она уже сама настояла на нашем браке – это Цветик верно меня просветил, «удивившись» Раечкиной нетерпеливости стать госпожой Мичуриной. Пришел я, стало быть, знакомиться с Раей, а у нее и номер дома такой, как у меня (иди, проверь, когда она табличку «17» к фасаду прибила), и клубнику она у меня, как лошадь, с ладони на первой встрече ела. Ах, как же скверно, если это всё правда, а не мое болезненное воображение!
Впрочем, долго размышлять над этим мне не пришлось. Явились какие-то типы из Госкомпечати, выставили меня из кабинета под предлогом изъятия и инвентаризации. На мои возмущенные стенания на тему: «Ну, и где прикажете работать?» – отвечали доброжелательно:
- А вы, кто такой?
- Я заместитель главного…
- Ну, и замещайте его в своем кабинете! – говорит ихний главный.
Резонно…
И иду я к себе, его взглядом палимый. Повторяя… Нет, что я про себя повторял, рассказывать не стану. Вдруг дамы рукопись читать проникнут.
Так что, иду я коридорами, а Филя за мной в полшаге.
И так я его вдруг не полюбил, что аж сердце зашлось! И ведь знаю, что ничего худого сделать ему не смогу, а все равно, просто трясет меня, и всё тут! А Филя вдруг меня обогнал, стал передо мной и цедит в лицо:
- Дурак ты!
- Я еще и дурак? - взвизгиваю непроизвольно. И так смешно это получилось, что Филя засмеялся. Ну, и я за ним…
Зашли в кабинет. Тот, старый, где я редакцией новостей командовал. Сели…
- Ну, и расскажи мне, пожалуйста, почему это я дурак? – спрашиваю.
- Да потому, что все время вокруг врагов ищешь, а надо бы, наконец, и друзей поискать!
Я опешил.
- Друзей? А разве…
- Знаю, знаю, о чем ты все время думал! – серьезнеет Филя. – А нет, чтоб подумать заодно над тем, что есть вещи поважнее. Смотри, меня с работы моей важной снимают, чтоб тебе помогать. Это, что шуточки? Я, генеральный директор «Облтрансгаза», охранником при тебе состою…
Никогда не знал, где Филя работает! А «Облтрансгаз» - это организация серьезная. Даже очень. А директор – это вообще номенклатура Газпрома…
- Да, да, номенклатура! – выпаливает Филя, - И еще член Совета директоров…
- А на работу на автобусе ездил… - пытаюсь, правда, довольно жалко, его поддеть. Нужно же мне хоть какое-то время, чтоб с мыслями собраться.
- А мне так удобнее! – говорит Филя.
И я ему верю.
- И давно ты газогонством занимаешься? – любопытствую.
- Лет, почитай, сорок пять, а то и поболее… Как Одесский нефтяной техникум закончил, так и по газопроводам скитаться начал. Начинал мотористом на кормпрессорной… - Филя явно готов пуститься в воспоминания.
- И долго ты так скитался?
- Долго… Керосинку я потом заочно закончил. И диссертации писал, так сказать, без отрыва…
- Диссертации?
- Ну, да! Сначала кандидатскую, а потом и докторскую, конечно…
Наверное, Филя глянул на мою потрясенную рожу, потому что, прервав мемуары, начал смеяться.
И я снова к нему присоединился.
И сквозь смех говорю ему:
- Друзей искать, говоришь? А зачем? Друзья сами меня должны найти, если они настоящие.
- Ага. А настоящие они, если познаются в биде, да? - подъелдыкнул меня Филя. - Ты, дружок, пока ведешь себя согласно молитве Александра Македонского: "Избавь меня, Господи, от друзей, а от врагов я сам избавлюсь". Что, не так? Смотришь на всех исподлобья, подозреваешь. Как к тебе такому подступиться с помощью? Брать тебя в горы, что ли, как в песне, чтоб доказать тебе свою преданность?
- Ну, во-первых, то, что я всех подозреваю, это только тебе, мыслечую, ведомо. Хотя спорить не буду, - признал я. - Но ведь и ты меня пойми...
И рассказал я Филиппу обо всех своих умозаключениях и догадочках. Почесал мой доктор керосиновых наук в голове, повздыхал.
- Есть зерна логики в твоем бреде, - в свою очередь, признал теперь и он. - Только не пойму я, зачем ты вычисляешь того, кто сам к тебе должен будет прийти и просить о помощи? Ты же уже понял, что кукловод тебе не страшен? Так что же это, простое нежелание брести в тумане?
А ведь верно: думал я и об этом, хоть именно это Филиппу и не рассказал. Сам допер, значит. Страшный человек он, с ним хорошо в одной команде играть!
- А какие все-таки зерна логики ты нашел? - интересуюсь. Хватит в одиночку голову ломать, пусть наш Мессинг доморощенный тоже почешется!
- Ну, с генералом ты неплохо сообразил, - тянет Филя. Посмотреть на него со стороны: профессор хвалит на экзамене тупого студента, случайно ответившего на примитивнейший вопрос. - Прокололся старик, скорее всего. Но ты правильно дотумкал, что не того полета эта птица. Сидит, наверняка, наш генералиссимус в эту минуту в Израильском МВД и выклянчивает у них гражданство, особо напирая на ту пользу, которую он может принести Моссаду. Брось, Мичурин, не загружайся. Личная безопасность тебе гарантирована, сиди и жди, когда к тебе купцы придут.
- Какие купцы? - не понял я.
- У вас товар, у нас купец. Сваты так говорили в старину, запамятовал? Ты у нас невеста созревшая, вся в прыщах - дело за женихом.
Захихикал я пошленько. Глупо, конечно, но очень уж смешную картину Филя нарисовал. И вдруг поперхнулся смехом:
- Слушай, Спиноза, - сказал я, - это, конечно, очень даже здорово, что ты киллеров на расстоянии чувствуешь. А если в нашу редакционную машину мину подложат, или, скажем в кабинет мой - ты это тоже унюхаешь?
Покрутил головой Филя.
- Варит у тебя башка, - с каким-то даже сожалением признал он. - Нет, я, увы, не армейская овчарка.
- Ну, и чего ты тогда возле меня ошиваешься? - недоумеваю. - Кто бы ни хотел меня убрать, он-то должен понимать, что против меня даже роту автоматчиков не вышлешь: я им зарычу «Сгинь, рассыпься!», что твой Гарри Поттер - и сгинут они, как хорошие. Убирать меня безопасно только, когда я не вижу своих убийц.
- И это верно, - что-то он больно смирный сегодня, Филиппок наш толстовский. Ой, не к добру это!
- Ну, а тогда какая польза от твоего «ктотама»?
- От моего «ктотама» такая польза, - медленно отвечает Филипп, - что, в отличие от большинства людей, ты куда полезнее, будучи живым, а не мертвым. Думается нам, что тебя будут пытаться оглушить и захватить. Ну, а спутников твоих уберут - это к гадалке не ходи.
Устал я, ребята. Устал.
- Филя, ну, зачем же меня захватывать, если ко мне можно просто прийти и раскрыть карты?
- Ой, Мичурин, у тебя все мозги, видать, в гибриды ушли! Вот ты заметил, что тебя никто не трогает. А почему не трогают, знаешь? Нет? Ну, напрягись. Используя твою же аналогию... Когда кукла отдыхает, а? Когда кукловоды между собой не могут договориться, кто, когда и за какую ниточку дергает!
- Погоди, погоди, - я и вправду соображать стал туго, - а, сколько тех кукловодов-то?
- С официальным дипломом о соответствующем образовании и ксивой сотрудника Кукловода Галереи Барабаса - один. А сколько еще хотят такую марионетку, как ты, для себя, можешь сам догадаться.
Ну, да, догадаться можно. Наркомафия, букмекеры, которым раз в неделю надо зарубить фаворита, а еще есть квартирная мафия, заинтересованная в заголовке типа «Десятикратное повышение цены на квадратный метр», и еще, и еще... А ставки в этой игре такие, что все эти неофициально-полулегальные карабасы-барабасы рискуют сразиться за куклу даже с силовиками.
Тут у Фили мобильник коротко звякнул. Ответил он, в улыбке расплылся:
- Да, Анатольич, это я. Да, со мной, а куда он денется? Что? - улыбка Фили разом угасла. - Понял. Уходим.
И ушли мы, да не в редакционной машине, а на какой-то левой попутке обратно в Город. Как незамысловато сказал Филя, «Из Города ни на шаг, и загребись твоя газета через коромысло!»
Итак, я болею. Вполне официально, кстати! Доктор, а он, оказывается, вполне официальный врач нашего Города, мне даже больничный выписал. Какая-то у меня сосудистая не то дистония, не то мамамия. Точно не знаю. Доктор вообще говорит, что такой болезни вовсе нет, а есть термин, которым врачи пользуются, когда не знают, чем человек болен.
Мне тоже без разницы, чем я заболел. Главное, можно – а Филя говорит, что и нужно! – на работу не ездить, а сидеть себе в Городе, пережидая в нем что-то угрожающее. Опять же, повод «остановиться, оглянуться…». Но что-то не хочется. Поднадоела мне вся эта суета. Но что делать? Все играют в какие-то игры. Теперь и я… Долго это будет продолжаться? Один Филя знает. И то, неточно. Информацию я получаю крайне дозированную. Типа: «Сиди, пока, не рыпайся!»
Порыпаешься тут. Даже Раиса из жены в охранницу ВОХРа превратилась. С кистью наперевес. Это заместо берданки. Филя меня снаружи сторожит, а она изнутри. Чтоб не сбежал. А куда сбежишь? Даже если я от охраны своей надежной ускользну, Город меня, по идее, дальше не выпустит. Вроде, не должно в Городе со мной ничего худого случиться. А нет же, сторожат, каждый шаг контролируют.
И до того мне себя жалко, не передать!
Не знаю, от злости или от жалости к себе задумал я одну штуку. Если получится, то завтра хоть круг недоброжелателей своих очерчу. Как? Ну, это довольно просто. Хотя… Сам не справлюсь. Тут мне Филя и Андорра помочь должны. Правда, они об этом еще не знают. Но всему свое время. А пока можно в любимую игру – пасьянс «Паук» поиграть. Не выходит он у меня что-то. Как из Москвы уехал, так и выходить перестал…
А назавтра, едва Филя утром заявился, пристал я к нему.
- Филипп, - говорю, - а ведь Андорра у доктора нашего заместо медсестры?
- Тоже мне секрет! – смеется Филя, - Два года уже нашему эскулапу помогает. Всю бумажную работу за него ведет!
- И журналы вызовов да приемов тоже?
- Ну, это в первую очередь! – сообщает Филя. И тут же кидается с расспросами, - Ну, и что это ты задумал?
Сообщаю. Не полностью, а легкими полунамеками.
Лицо Фили слегка багровеет:
- Но это, но это же просто преступление против человечества!
- Так уж и человечества, - отвечаю, в лучшем случае, против одного-двух человек. Да и не опасно это нисколько. Доктор их враз вылечит. А нет, так я пособлю.
- От тебя дождешься, - бурчит Филя, но уже как-то примирительно.
Так что, дожидаемся мы уже вместе. И на часы поглядываем.
Нуте-с, что мы имеем? С десяти до часу у доктора вызовы, потом с двух до шести прием, а после, если необходимо, опять по вызовам ходит…
В час Филя исчезает. Приходит минут через сорок и отрицательно качает головой.
Нет, так нет. Еще не вечер…
После шести начинаются подвижки. Вернувшись, Филя показывает мне три пальца. Вечером к этим троим добавляются еще десять человек!
Что-то не то!
- Что ты конкретно им пожелал? – впрямую спрашивает Филя и трет ладонью лоб.
- А чтоб у тех, кто мне зла желает, на лбу шишка, как раз посередине, выросла!
- Кретин! – проникновенно сообщает свое мнение обо мне Филя. А на лбу его, как раз посередине, тоже начинает проявляться фиолетовая шишка. – Кто ж так делает? Ты думаешь, что люди, которые из-за тебя покоя не имеют, не честят тебя почем зря? Что моя Андорра, да и я, - а шишка у него все больше! – добрыми словами тебя поминаем? Весь Город перебудоражил… Думаешь, после этого большой любовью пользуешься?
На Филин крик из мастерской вбегает Раиса.
- Что случилось? – встревоженно спрашивает она. И трет, трет лоб…
Стоп машина! Срочно желаю всем полного и окончательного здоровья! Даже недругам. А Филя смотрит на меня, как на умственно альтернативного:
- Диву даюсь, какому моральному уроду Город такую силу дал! Я, честно тебе скажу, догадывался, что ты не Спиноза, но чтоб до такой степени… У твоего эксперимента, если хочешь знать, результат прямо противоположный тому, который ты намечал. Я это сразу понял, но не хотел тебя отговаривать, чтоб ты меня опять не начал подозревать. А результат таким и должен был получиться, потому как ругнуть тебя может как близкий человек, так и посторонний. Или ты всерьез думаешь, что человек, приветствующий тебя на улице: «Мичурин, мать твою!» действительно заинтересован в половой близости со старушкой?! Язык у нас такой, язык, дурень ты стоеросовый! У нас мат – это всё: от артикля до деепричастия. И кто-то, кто сегодня сказал своей жене без зла что-то типа «Вот едрить этого Мичурина, какую бучу заварил!», получил по твоей милости шишку на лбу. Хотя едрить тебя он ни за какие деньги не согласился бы! Поэтому все пятнадцать шишколобов ты можешь смело из подозреваемых исключать.
- Погоди ты, - слабо сопротивляюсь я, хотя понимаю, что он стопудово прав, - почему же всех исключать? Просто не совсем точно были заданы условия. Но ведь и недругов моих шишка тоже вниманием не обошла, разве нет? Всё-таки большинство населения Города мне, получается, зла не желает, значит, можно сконцентрироваться на тех, кто попал в докторский список.
Расхохотался Филипп. Зло и громко.
- Нет, ты и в самом деле кретин! Ты так и не понял, что твои истинные враги зла тебе не желают? Не желают. Уясни ты это, Бога ради. Как охотник не ненавидит дичь, а Базаров даже где-то жалеет тех лягушек, которых он режет. Так и враги твои. Использовать тебя они хотят – это да. Сидят за баночкой пива и лениво обсуждают, убить ли тебя, если откажешься, или попытаться купить – это сколько угодно. А ненависти к тебе нет. Ты просто их средство по пути к цели. Вот и всё. И я даже верю, что между делом они даже говорят, мол, жалко, что такого симпатичного парня придется к ногтю прибрать. Жалко, мол, что фишка так легла. Хороший он мужик, наш славняга Мичурин… был. Они, наверняка, выпьют за помин твоей души и наполнят для тебя водочкой граненый стакан. А сверху шмат ржаного хлеба положат. Чтоб жалостливее было. Чтоб прям, как в том кине, где в бой идут одни старики. И скупая мужская слеза поползет по их небритой щеке.
- А что, у них на всех одна щека? – не удержался я. Уж больно велеречив и образен был Филипп.
- Небритая – одна, - заверил меня простачок-доктор наук-телохранитель-мыслечуй и еще хрен знает кто. Но тоже заулыбался. И шишка на его лбу уже почти сошла на нет.
Раиса послушала нас, послушала, махнула рукой и вернулась в мастерскую. Я проводил ее виноватым взглядом.
- Из мастерской сутками не вылезает, - пожаловался я Филе. – Дернул меня черт Сотбис ей наколдовать.
- От многия знания, юноша, и печали соответствующие, - рассеянно сказал Филипп. Он явно читал СМСку на стене нашей гостиной. Как я ненавидел в эту секунду мудрость Города, придумавшего такой дивный способ передачи информации!
Филипп дочитал послание и повернулся ко мне:
- Всё хорошо, - сказал он, - Цветик просил тебе кланяться.
- Ну, кланяйся, - буркнул я злобно.
И Филя поклонился мне до земли.
- Да, кстати, - молвил он после этого. – Ты бы глянул, что газетка твоя публикует-то!
Совет был неплох. Пришлось залезть в Интернет. Увиденное меня, если честно, поразило. Ну, во-первых, газета, как полагается, публиковала выходные данные. Так вот, главным редактором, без всякого и.о., числился я. И это не обрадовало. И вот почему: все ночные новости – как одна! – впоследствии не оправдывались! Ну, ни одна!
Например, в позавчерашнем выпуске сообщалось, что страны ОПЕК собираются снизить добычу сырой нефти. А вышло все совсем наоборот! Добычу увеличили на несколько миллионов баррелей в день! Что произошло, нетрудно догадаться. Веря, как самим себе, сообщениям в газете, заинтересованные, но неосведомленные, лица стали скупать нефть, цена выросла на почти целый доллар за баррель! А потом, после того, как сообщили об увеличении добычи, цена, ясное дело, резко упала. Но уже доллара на полтора. Так что, те, кто знал, в чем дело, огребли немалые миллионы.
Или еще. Газета сообщила, что наши баскетболисты станут чемпионами мира. Ставки на них взлетели до небес. А они проиграли сборной Аргентины еще в четвертьфинале… То-то букмекеры поживились!
- Что делается! Что делается-то! – взвыл я и схватился руками за голову. – Еще раз, другой и нам вообще никто верить не станет!
- Похоже, к этому идет! – согласился Филя, стоявший за моей спиной и читавший то же, что и я.
- Во всем этом есть только одно хорошее, - брякнул я, - моя помощь или, верней, содействие станут вовсе не нужны. И меня оставят в покое!
- Вот тут ты ошибаешься! – снисходительно возразил Филипп.
- Это почему?
- Да потому, что, когда газете вовсе перестанут верить, ты и понадобишься!
- Как это?
- А так! Дашь сообщение. Ему никто, естественно, не поверит. Ну, кроме тех, кто сенсацию и заказал. А все сбудется. И люди, специально подготовленные, заработают столько, что и Гейтсу не снилось! Хорошо, если огребут свою пайку только бизнесмены. А если еще и политики? Заодно с продавцами оружия, а?
Я снова взвыл!
- Что делать? Что делать?
- Пока сидеть и не рыпаться! А там видно будет! – жестко сказал Филя.
Ему хорошо говорить. Это не он на раскаленной сковородке очутился.
Из мастерской, попахивая скипидаром, которым она оттирала краску с рук, появилась Раиса.
- Что-то проголодалась я! – заявила она. – Что-то плодов заморских захотелось…
- Что прикажете? – перекинув через руку пиджак вместо полотенца, склонил голову я.
- Авокадо, инжир, киви! – четко продиктовала она заказ.
- Нет проблем, госпожа!
Я раскинул ладони в стороны. И в них появились плоды. Но какие! Сморщенные, подгнившие, неаппетитные!
- Да, видно придется мне питаться плодами супермаркета! – протянула Раиса. – Ты явно не в форме!
- Я-то в форме… Но Город…
- Чуть что, Город виноват… - сварливо заныла женушка. – А ты, как всегда, в стороне!
Да-а, не задался день! Не задался!
Краем глаза я глянул на Филю. Он опять читал СМСку на стене.
- Кажется, у тебя сегодня будут гости! – сообщил он без особой радости.
И ушел куда-то. Неужели бриться? А, с другой стороны, гости так гости. Пусть и хуже татарина. Зато, глядишь, хоть что-нибудь прояснится. Впрочем, в тишине и полумраке гостиной (свет зажигать не хотелось) одно прояснилось и без посторонней помощи: из редакции мы с Филей удрали как раз перед тем, как я успел разобраться с ночными новостями. Ребята, бедняги, сами что-то насочиняли, и, естественно, попали пальцем даже не в небо, а совсем наоборот.
А о том, что прогнозы по нефти и баскетболу не мои, кто знал? Филя. Ну, его подозревать я больше не могу – надоело. Тем более что он, как Штирлиц из старого анекдота, всё равно выкрутится. Кто еще знал? Тот, кто дал нам с Филиппом команду смываться из редакции.
Всё-таки я непроходимый болван. То, что я не писал ночные новости, однозначно знал еще, как минимум, один человек. Это тот, кто писал их вместо меня. И писал он их, видимо, по заказу интересантов, и за немаленький процент от их прибыли.
Вот вам и комбинация. Простая и изящная. Еще раза два можно так крутануться, а потом, как верно заметил Филя, разок попросить-заставить меня вернуться и дать абсолютно дикий и неправдоподобный прогноз, который, разумеется, сбудется – а куда он денется? Три-четыре куша, которые можно снять с помощью газеты таким образом – и можно начинать любопытствовать, сколько евродолларов стерлингов стоит перерисовать Сикстинскую капеллу на потолок Вестминстерского аббатства, купленного тобой на сдачу.
Так что к приходу Сергея Анатольевича этот ребус я разгадал сам. О чем ему и подоспевшему к ужину Филе гордо и рассказал. Но, судя по их кислой улыбке, понял, что эту двухходовку они решили давно и между двумя глотками чая.
- Филипп, ты рассказал нашему юному другу, почему я срочно погнал вас в Город? – обратился Анатольич к моему соседушке.
- Ты мне не приказывал.
- Ты мне не подчиняешься, - перебил Филю Анатольич.
- И не просил.
- Ясно. А сам он не спрашивал?
Я взбеленился.
- Я, между прочим, тут, и вы, между прочим, у меня в гостях. Что вы обо мне в третьем лице говорите? Мало вам СМСок тайных, что вы еще и меня загадками изводите?
- Извини, дружок, - обернулся ко мне Сергей. – Ты абсолютно прав. И вот тебе за это еще одна загадочка, раз уж ты так ловко сегодня их решаешь. Как ты думаешь, почему я сорвал вас с Филей с места ни с того, ни с сего?
- Ну, наверное, мне опасность грозила.
- Ну, видимо, с тобой невозможно не согласиться, - с самым серьезным видом подтвердил Филя. – И какая же опасность, по-твоему, позвала нас в дорогу? Ядерный удар по кабинету редактора? Совместная операция зеленых беретов, Аль-Кайды и белорусского спецназа по похищению особо ценного пособника масонов Мичурина?
Я недоуменно пожал плечами. Филя скорбно покачал головой:
- Уж сколько раз твердили ми-точка-ру… - подхватил он. – Сколько раз ты сам себя убеждал, что ничего смертельного тебе не угрожает? Не надоело трястись? Да думай ты, ешкин кот!
- Филя, не мельтеши! – поморщился Анатольич. – Мичурин, дорогой, ты столько лет был уверен в том, что ты самый умный, а тебя окружают тупицы, что незаметно поглупел. Если я попросил Филиппа, чтобы вы срочно возвращались в Город, это означает, что надо или улепетывать оттуда, где вы находились (что нелогично), или…
Он замолчал и пристально посмотрел на меня.
- Или спешить сюда? – вопросительно произнес я. – Но зачем? И почему, если есть такая спешка, нельзя хватать редакционную машину?
- Затем же, зачем у тебя и фрукты червивыми выходят. Рассердил ты Город. И рассердил настолько, что неизвестно было, успеете ли вы сюда проскочить до того, как закроется он для тебя раз и навсегда. Катапультировать тебя отсюда Город не будет, а исчезнуть из поля твоего зрения, когда ты не тут – запросто. А уж машину твою редакционную Город мог и в мавзолей превратить невзначай, потому я и сказал вам с ней не связываться. Вот такие дела, дружок!
Я похолодел. Я привык к Городу, к его жителям, к ощущению собственной избранности, подтверждения которой мне так не хватало все предыдущие годы. Да и чего греха таить, в нынешней заварушке очень удобным было иметь такое невидимое почти никому убежище, как Город.
- А разве такое бывает, чтобы Город отторг от себя того, кому однажды открылся?
- Эк ты изящно стал изъясняться от ужаса, - удивился Филя. – Говорят, что лет десять назад Город выгнал одного мужика, но я, честно говоря, думал, что это очередная урбанистическая страшилка. Ан нет – правда, бывает такое. Как выяснилось.
- И за что мне такая счастливая участь выпала? – безнадежно вопросил я. И заткнулся. Надолго… А гости ушли. Что толку со мной разговаривать, если я сижу, тупо уставившись в пол, и ничего и никого не слышу?
Курю…
А передо мной проходят – это не штамп, нет! – последние месяцы моей дурацкой жизни. Они вызывают смущение… Нет! Нет! Какое смущение? Стыд! Горючий стыд!
Да, неприятно осознавать себя дураком! А самонадеянным, напыщенным, опасным для окружающих дураком? Так что можете себе представить, как мне сейчас хорошо. И поделом!
За всю свою неказистую жизнь я впервые получил подарок. Да еще какой! Я попал в Город! Живи, балбес, и радуйся! Тем более, к подарку еще и дар прилагался. Мичуринский…
Горько усмехаюсь и закуриваю уже, наверное, десятую за этот час сигарету.
Как славно было! Все рады мне, а я рад всем. И всему…
А еще на работу меня приняли.
И пошла, как по маслу, пошла у меня работа!
И снова – живи, радуйся, радуй других…
Я и радовался. Но про свою исключительность подумывать стал. Так, невнимательно, но подумывать… Редактор, мол, ничтожество, сотрудники – бездари. Думал так? Думал!
И соседей по Городу уже на категории делить стал.
Филя – мужичок-простачок с незаконченным средним…
Цветик – надоедливый графоман…
А люди это видели! И Город это видел! Потому что Город – это и есть люди!
И терпели, терпели…
А еще любовь мне подарил Город.
И снова, снова я думал, что исключительный, раз такая женщина, такая прекрасная женщина со мной!
А может, она меня просто пожалела тогда? И потом…
Нет, нет! Не может быть! Ведь стремилась же она выйти за меня!
А может, потому и стремилась, что жалела. Что видела, как отторгает меня Город, и надеялась, что мужа от жены отторгать не станет?
А я несся…
Думал, вверх взбираюсь, а на самом деле катился все быстрей, все стремительней.
Дар огромный, много-много больше, чем первый, на меня свалился.
И тут я окончательно решил, что велик! Что мудр, как покойный Соломон, что могущественен. И принялся творить добро. В своем, разумеется, убогом понимании. А что получилось?
Плохо получилось!
Зло получилось!
И ударило это зло именно по тем, для кого я добро якобы творить старался.
А старался ли? Старание – это и размышления тоже над тем, что сделать собираешься. А я даже поразмышлять не удосужился. И совета спросить. Думал, что не у кого спрашивать. Не у тех же людишек, что далеко внизу копошатся?
А со злом появились неведомые мне люди, которые зло, что я творю, оседлать решили. Вместе со мной, понятно.
И я испугался? Нет, сначала, не очень. И искать их начал. Зачем? Для чего? Но не это главное! Главное – где я их искал!
- Ты ищешь врагов, а надо друзей! – говорили мне, говорили…
А я не обращал внимания. Ведь я такой умный! Исключительный! Всесильный!
Доктор наук у меня в охранниках!
А этого доктора наук, крупного руководителя от работы оторвали, ко мне приставили, чтоб я еще чего худого не натворил! И не подставил кого. И не погубил…
Это ж надо быть таким дурнем, чтоб друзей за врагов принимать. А они с ног сбивались, чтоб меня спасти, не дать потерять Город. И еще мое самолюбие при этом щадили…
А я?
А я ничего не замечал. Не желал, видите ли, замечать!
Эх… Ну, поумнеть мне уже вряд ли удастся. Но хоть исправить бы то, что натворить успел!
- Уже поздно! – ворвался в мои размышления голос Раисы. – И я иду спать!
Я заметил, что она не сказала: «Идем спать» - и этим как бы отделила себя от меня.
Обида! Горечь! Желание тут же, немедленно выяснить отношения!
Ничего этого я не сделал. Видно, чему-то все-таки научился.
- Спокойной ночи! – сказал я ей. – Спи, пожалуйста, сладко!
Раиса плотно прикрыла за собой дверь спальни.
Я все ждал, щелкнет ли задвижка.
Не щелкнула.
Пощадила меня Раиса, не стала унижать… Хотя больше, чем я себя унижаю, вряд ли кто меня сможет унизить. И опять мыслишка подлая (а у меня вообще неподлые мысли остались, интересно?): самоуничижение мое нынешнее тоже, наверное, от гордыни идет. И еще одна, вдогонку: ах, как я красиво страдаю! Только что в зеркало не смотрюсь, в зерцало грешное на себя, схимника, не любуюсь!
Беда моя вечная еще и в том была, что я себя всегда со стороны видел. Я и говорил, и слушал себя. И оценку себе ставил. И чаще высокую… Ох, нехорошо как всё вышло. Заносчивость моя прежде меня родилась, так мне еще мама говорила. А мамам – им виднее.
Взвыл я. От ненависти к себе. От желания извиниться перед всеми, расплакаться, душу излить, в конце концов. Я сидел в единственном Городе в мире, где для того, чтобы к тебе пришли, не надо даже звонить – отправь СМСку на стену, и через минуту дорогой гость у тебя. Но я не мог этого сделать. Нет, я думаю, что на мой зов отозвались бы и Филя, и Анатольич, и доктор, и многие другие, но позвать их я не мог. Не из гордости – из страха, что они придут ко мне не по велению души, а из жалости. Или по обязанности… Да, скорей всего, именно, по обязанности. А это даже хуже жалости.
Хотя… а что уж такого плохого в жалости? Может, нам просто вбили в голову в детстве слова Великого Пролетарского Писателя: «Жалость унижает человека»? Мы же не умели критически относиться к словам кумиров. Их для нас сотворили, их подобия в монументы отлили и нас же заставили им поклоняться. А когда поклоняешься, критиковать уже как-то не с руки выходит.
Если бы еще верить, что мы хотя бы последнее поколение такое… Но смотришь на то, что творится вокруг, и не слишком в это веришь. Просто новые кумиры каким-то образом умудрились примирить свой культ со второй заповедью, дескать, Господь запретил нам делать себе кумиры и идолы для почитания, но не для подчинения. Так что вы, братие, почитайте Бога, но и наместников Его на земле бойтесь. И да блаженны будут нищие духом, ибо их есть Царствие Небесное! И блаженны плачущие, ибо опустят они в урну нужный бюллетень и утешатся…
Тут в гостиной раздался еле слышный шорох. Я не вздрогнул и не испугался: чего надо по-настоящему бояться, я уже понял. Хоть и заплатил за урок дороже, чем собирался. Я потянулся к настольной лампе, догадываясь, кого я сейчас увижу. И не ошибся. Цветик. Его Превосходительство Господин Мэр с хорошо знакомой мне виноватой улыбкой тянул из карманов потрепанного пиджачка бутылку водки и кусок сыра.
- Больше в доме ничего не нашлось, - ответил Цветик на незаданный вопрос.
А вдруг? Я протянул руку в никуда и прошептал: «Для Цветика». И получил сочную на вид грушу.
- Ты аккуратно пробуй, - честно предупредил я.
Цветик с опаской куснул.
- Вкусно, – улыбнулся он. – Нет, правда, вкусно.
Мы выпили. Раз, другой, третий. Закурили. Выпили. Закурили.
- Может, не всё еще потеряно, - неуверенно сказал Цветик.
- Кроме чести, - сквозь силу усмехнулся и я. – В смысле, она-то и потеряна.
- Не гоношись. Поживем – увидим.
- Ты еще скажи «Перемелется – мука будет», - махнул я рукой. – Оставь, брат, пожалей слова.
Мы выпили еще. Бутылка закончилась. И в моем мозгу внезапно вспыхнули слова:
- Мы живем в столицах, идем в концерты,
Уважаем Гамлетов, чтим Лаэртов
И умеем фиту отличать от ферта.
Цветик одобрительно прислушался. Я на мгновение запнулся и продолжил:
- Мы небрежно трендим обо всем на свете,
Мы живем в столицах, и тех, и этих,
Неразумной природы дурные дети.
В моих глазах закипали злые слезы. Я зажмурился, чтобы Цветик их не заметил:
- Мы последний вздох чудака Союза.
Говорят, мы родом из Старой Рузы…
И тут слова куда-то пропали. Я сосредоточился, надеясь, что они вернутся, и в наступившей тишине с трудом услышал шепот Цветика:
- И туда вернемся, скатившись в лузу.
Когда я открыл глаза, Цветика в комнате уже не было. Я встал, подивившись абсолютной трезвости, и направился прочь. Не оставив ни записки, ни объяснения, даже не попрощавшись. Бог даст – свидимся.
Я шел, надеясь, что барьер на мой невыход из Города снят. И он оказался снят. Не то Филя не думал, что я побоюсь оставить Город, имея все шансы не вернуться в него, не то просто забыл (как же, забудет он!), но меня никто не остановил. Секунду я помедлил, но оставаться на унизительном положении нелюбимого сына, которого Город терпит и не выгоняет только из жалости и отвращения, я не желал. И служить непонятно чему тоже не хотелось. Вышел на шоссе, дождался автобуса и уехал в редакцию – писать выпуск завтрашних новостей.
В кабинет главного не пошел. Не про меня кабинет этот. А отправился к себе, в редакцию ночных новостей. Сел за стол, включил компьютер… Ни одной мысли! Пришлось выйти в редакционный коридор к кофейному автомату. Вообще-то я ненавижу кофе из пластиковых стаканчиков, но сейчас и такому был рад несказанно. Ночь, все-таки. Ночь… И все темно. И настоящее, и будущее…
Мне не надо ничего никому доказывать! Да и нечего доказывать. Надо просто заново родиться, вырасти, поумнеть, открыть глаза…
Но хватит, хватит, самобичевание не способ и не средство.
Дар? Побоку дар! Он не принес мне счастья! Мне – такому! Стало быть, рано еще на чудеса уповать. А на себя – невозможно! Что делать? Читать, анализировать прочитанное, пытаться – не полный же кретин! – думать. Может, что и выйдет.
В выпуск мне положено дать несколько новостей. Одну политическую, одну из области культуры или спорта. И еще погодную… Вот на этой погодной я и застрял. Думал, наоборот будет, мол, дам какой-то легкий прогноз. Для разгона, что ли. Но, как тут «разгонишься», если ураган, опустошивший Суматру, еще больше набирал силы, грозя невиданными жертвами. Собственно, жертв и так уже было множество. Более тысячи человек погибли или пропали без вести. И это только начало!
Нет, не будет этого! Пусть, хоть что со мной делают, но не допущу! А что я могу? Вернее, могу ли я еще хоть что-нибудь? Сейчас посмотрим!
И я написал о том, что ураган неожиданно сменит направление и уйдет в океан. Туда, где нет ни островов, ни судов. Ничего там нет для взбесившейся стихии.
Я писал и резкие, четкие слова словно слетали на монитор.
Вдруг вспомнилось и осозналось Окуджавское:
- Слова, как ястребы ночные…
Да, слова-ястребы! Да – ночь!
Нет, а этот труднейший текст все-таки стал разбегом. Потому что, перейдя к культуре, я вдруг начал писать о введении с нового учебного года новой же программы по литературе с углубленным изучением Пушкина, Лермонтова, Толстого, Достоевского, Тютчева, Гоголя, Чехова, Набокова, Бунина, Бабеля, Пастернака, Мандельштама, Платонова, Бродского, Фазиля Искандера… Я не всех, конечно, назвал. И так более двух строк получилось… И это только по русской литературе.
Будь что будет!
Опять я своевольничаю! Да! Но как легко и радостно пишется! И зло в то же время! Чтоб поняли! Только, чтоб поняли!
А вот новости политические мне что-то не давались. Я уж, было, подумал вообще без них обойтись. Но полез еще раз в Интернет. Батюшки! Оказывается, пока я симулировал в Городе, случилась беда большая. Банда каких-то озверелых последователей кого-то там захватила в Египте автобус с туристами. А в автобусе, в основном, женщины, дети… Головорезы отказываются от переговоров, не кормят и не дают воду своим пленникам…
Весь мир стоит на ушах. И ничего сделать нельзя! Заминированный автобус стоит на открытом месте. Любая попытка освободить заложников приведет к взрыву… А требования террористов таковы, что выполнить их невозможно…
И я решился…
Этой статьей я ставил на кон все! Но иначе не мог!
«Заложники на свободе!» - называлась моя статья.
Я сам завизировал тексты. Потом подписал к печати. И пошел домой. Нет, не в Город. А туда, где жил до Города. В маленькую квартирку моей покойной бабули, квартиру, которую еще недавно занимала Зоечка. Недавно? Как, все же, давно это было! Я шел по ночным улицам, надеясь поймать несколько часов сна, и мурлыкал незатейливую песню почти тридцатилетней давности: «Боже, как давно это было – помнит только мутной реки вода…». Забавно: мне всегда казалось, что автор текста явный и откровенный дислектик, но именно сегодня песенка вдруг звучала для меня по-новому. Это ж я пытаюсь ловить золотую рыбку в мутной реке, а воды ее подступают к моему горлу, и в плеске ее я слышу шепот: ну, что, Ихтиандр, жабры уже отрастил? Нет. Не отрастил еще. Не сподобился. Времени не было. «Время, когда радость меня любила, больше не вернуть ни за что, никогда». Радость меня любила, мама дорогая! Нет, всё-таки он дислектик.
Ключ от моей квартиры нашелся в крохотном кармане джинсов. Я даже не знал, оставила ли моя принцесса хоть что-то из моей же мебели, или придется ночевать на полу (уж пол-то она должна была пощадить!), но это меня волновало меньше всего. Очень хотелось покемарить хоть немного. «А что это вы такой бледный, батенька? Вы сегодня ели что-нибудь? – Сегодня? Нет, Владимир Ильич, не ел. – Немедленно спать!» Спать. Устал.
Я распахнул входную дверь и, не включая света, по старой памяти направился в спальню. В темноте угадывался силуэт нашего бывшего супружеского ложа. Я плюхнулся в него, не раздеваясь, и вдруг услышал женский сдавленный стон. Я подскочил и зашарил руками по стене в поисках выключателя. Яркий свет ослепил нас на секунду, но, прищурившись, я узнал в своей соседке по койке Зойку. Ну, надо же! Как она-то здесь очутилась?
- Ну, слава Богу, ты цел!
Хорошенькое начало беседы, да? Сон улетучился, как после холодного душа, и я потянулся к очередной внеочередной сигарете, сообразив по Зоиному приветствию, что встреча эта, как и все остальные за последний год, неслучайна.
- Ты не обидишься, если я лягу? – спросил я, не поздоровавшись. – Ноги уже подкашиваются.
Только сейчас я вспомнил, что перед отъездом в редакцию раздавил с Цветиком бутылку водки под сыр и полгруши. Зоя поспешно подвинулась, чтобы дать мне место на супружеском ложе. Хороша она была, дьяволица, в своем коротеньком черном пеньюаре, открывающем моему взору… Стоп! Куда тебя несет, похотливый болван?!
- Рассказывай, - без обиняков сказал я, шмякаясь на матрац.
- Что рассказывать? – сделала круглые глаза экс-любимая.
- Ну, не дурачься! – нахмурил я брови, разыгрывая суровость. – Ты же меня здесь ждала, как я понимаю. Более того, не была уверена в том, что я смогу сюда добраться, нет?
Зойка восторженно крутанула роскошной гривой волос.
- Надо же, всего-то несколько слов спросонья сказала, а ты уже всё сообразил. Что твое, то твое – я всегда восхищалась твоим аналитическим умом!
Моим аналитическим умом… Знала бы она про мои последние приключения, не пела бы такие дифирамбы безнадежно серому веществу моего головного мозга. Но сил на новый сеанс морального стриптиза у меня не было.
- Зоенька, заенька, давай начистоту. Что тебя от меня надо?
- Мне – ничего, - решительно открестилась заенька. – Я думала, что это я тебе пригожусь.
Я удивился и заинтересовался одновременно:
- О чем ты?
- О твоем проклятом Городе, вот о чем! – отчеканила Зоя.
Вот это фокус! Нет, сам факт, что Зоя знала о том, что меня пустили в Город, меня не поразил – знали многие. Проклятым, правда, мало кто называл, в основном, использовали нецензурные прилагательные, но шло это от зависти, а не от жгучей ненависти, которую я услышал в голосе первой жены. А главное – чем она могла мне помочь в моей ситуации? Зоя терпеливо отслеживала на моем лице работу мысли.
- Переварил? – спросила она. Я кивнул. Зоя тоже кивнула и удовлетворенно продолжила:
- Мы с тобой, конечно, были женаты чисто формально, но определенную благодарность к тебе я испытывала – ну там, прописка, то да се… Друг другу мы жить не мешали, но когда я услышала, что ты попал в Город, я испугалась. За тебя. Я была уверена, что ничем хорошим это кончиться не может для человека таких способностей и такой ненормальной наивности, как у тебя.
- Да почему ты была в этом так уверена? – я был огорошен направлением беседы. – И что ты можешь знать про Город, кроме слухов и сплетен?
- Я знаю про Город очень многое, - медленно ответила Зоя и поправила лямку пеньюара. Взгляд мой автоматически соскользнул с лица чуть ниже. Зоя заметила это и выразительно вздохнула:
- Господи, ну почему вы все такие кобели? Я ему рассказываю жизненно важные вещи, а он на мой сосок любуется. Ну, хочешь, давай по-быстрому трахнемся, чтоб ты мог хоть на полчаса переключить мозги на другую тему.
Я устыдился. Действительно, кобель.
- Прости, пожалуйста, - искренне повинился я. – И расскажи мне про Город то, что ты знаешь.
- Я ведь говорила тебе, что ты мне напоминал моего покойного отца, ты помнишь? – вернула меня Зоя к делам давно минувших дней. – Ты меня еще после этого электричеством дразнил. Ну, помнишь?
Помню, конечно. Я еще считал страшно забавным придуманную для жены кличку – как же, переделал Электру в электричество. КВН на уровне шестого класса. Боже, какое же я все-таки трепло. Ради красного словца, так сказать. Тем более, когда не жалеть приходится чужого отца.
- Вижу, помнишь, - слабо, одними краешками рта, улыбнулась Зоя. – Но дело-то в том, что ты действительно на него похож. Ты так же, как и он, безумно талантлив, всё время в себе копаешься, винишь себя в чужих грехах, вечно недоволен собой. А это страшная комбинация. Особенно для тех, кто попадает в Город. Как ты. И как он.
- Он? Кто он? – всполошился я. – Твой отец был в Городе?
- Был, - передразнила меня Зоя. – Он жил там около года. Но Город не смог использовать его в своих интересах и выдавил из себя. Город как бы исчез, чтобы папа, так же и другие нормальные люди, не мог его видеть. А потом папа как-то очень быстро сгорел от рака желчного пузыря – очень редкого и странного рака. Врачи, помню, страшно удивлялись, что папа в первый раз почувствовал себя неважно уже на четвертой стадии, как будто рак боялся себя раньше обнаружить.
- Ну, это же совпадение, - неуверенно сказал я, прекрасно помня, что ни в какие совпадения я никогда не верю.
- Конечно, совпадение, - Зоя словно угадала, о чем я подумал в эту секунду.
Я зажег две сигареты, передал одну бывшей жене. Что-то она сказала важное, что я должен уточнить. Ах, да:
- Зоя, что значит, Город не смог использовать твоего отца в своих интересах?
- То, что мне объяснял папа – уже в больнице, когда он понимал, что умирает – это то, о чем он стал догадываться, еще живя в Городе. Я не помню всё в деталях, но звучало это, примерно, так…
Хорошо, если то, что рассказала мне Зоя, было бредом лежащего под обезболивающей капельницей умирающего больного. Потому что услышал я от нее, что Город находит людей, обладающих дремлющими сверхспособностями, и заманивает их в себя. Естественно, те страшно радуются, обнаружив кучу коллег по умению творить чудеса, и чувствуют себя одной огромной семьей. Что неудивительно, ибо попадает человек в Город один, даже если до этого успел обзавестись, как Зоин папа, к примеру, женой и ребятишками.
- Зоя, а что отец говорил – как Город жителей в своих целях использует?
- Папа чувствовал это, но не знал. Я задала ему такой же вопрос, он улыбнулся и сказал, что пешка никогда не знает замысла шахматиста, но иногда чувствует, что ее вот-вот пожертвуют.
Красиво, черт возьми! Я начал испытывать симпатию к человеку, которого никогда не видел, но на которого, по уверению его дочери, был немного похож.
- И как твой отец взбунтовался против шахматиста? – спросил я.
Зоя пожала плечами.
- Он невнятно ответил. Насколько я поняла, он просто отказался пользоваться своей сверхсилой. А умел он, кстати, что-то очень большое. Он так и не открылся мне, но мне почему-то кажется, что это его умение похоже на твое. Это была какая-то огромная сила, а отец говорил, что он не вправе ей пользоваться. Но когда он ушел из Города и не смог вернуться, все его способности исчезли.
Кхм! Интересно будет посмотреть, что там с моими давешними заложниками.
- Зоя, а почему Город не мог в своих целях заменить твоего отца другим, более послушным жителем?
Она посмотрела на меня с искренним удивлением.
- Ну, что ты… Прям, как маленький – протянула Зойка. – Город может развить в тебе только то, что в тебе и так заложено. Может довести твое умение до абсолютного. Но изменить его Город не в силах. Это же и ежику понятно.
Да, действительно. А мой ежик и это не сообразил. Только то, что и так во мне заложено. Как там было сказано у нежно любимого мной Савченко: «Ведь и на магнитофоне если записаны «Гоп, мои гречаники...», то не надейся услышать симфонию Чайковского». Вот Город после провала с Зоиным отцом и ждал появления новой симфонии Чайковского, перебиваясь гречаниками мыслечуя, диагностики будущего рака и алкогольным Гордеичевым морем. И еще об одной мелочи я догадался:
- Зоя, к тебе ведь не приходили никакие насильники, правда?
- Нет, конечно, - просто ответила супруга. – Я просто хотела, чтобы у тебя было пристанище, где я могла бы тебя ждать, когда тебе станет неуютно в Городе. А что станет, не сомневалась.
- А зачем тебе понадобилась вся эта комедия? – не выдержал я.
- Ну, во-первых, ты пришел сюда только потому, что был уверен, что меня здесь нет – потому и ждала тебя именно тут. А во-вторых…
Она на секунду замялась. Но потом решилась:
- Знаешь, мой папа тоже развелся с мамой, когда понял, что нам в Город не попасть. Развелся, но продолжал навещать. Вплоть до своего изгнания из Города, когда он вернулся к нам. Когда его не стало, я спросила маму о причинах их развода. Мама неохотно сказала что-то вроде того, что папа у своих соседей невзначай выяснил, где проживают их близкие. И выяснилось, что многие близкие или внезапно уехали – кто в другой город, кто и в другую страну, а кто не уехал, тот или умер, или погиб, или черт его знает что! Папа хотел нас сберечь от беды и не хотел, чтобы мы уезжали – вот и развелся. А когда я узнала, что и ты в Город попал, я испугалась – хрен его знает, ваш Город: будет он разбираться, что мы с тобой фиктивно женаты, или не станет рисковать и толкнет меня под самосвал. Испугалась я…
Проснувшись, я не обнаружил бывшую почти любимую рядом. Более того, не имелось ее и в квартире. Лишь на зеркале огромного, еще родительского, шкафа помадой был написан номер телефона. Да-а, трюк из дешевого кинофильма. Ладно. Не в том дело. А в чем? Что-то очень беспокоило меня. Очень! И связано это было с ночным разговором. Какие-то нестыковки, пропущенные сходу, заболтанные Зоечкой…
Решив пока не забивать себе голову – само придет! – начал осваиваться в своем бывшем жилье.
Ага. Вот еще одна нестыковка! Зоя уверяла, что специально примчалась сюда, чтоб меня перехватить-предупредить. Тот случай! Холодильник был забит продуктами, в раковине скопилось немало кофейных чашек и тарелок. Зоечка всегда была очень аккуратна. Со знаком минус, разумеется. Стало быть, живет она тут довольно давно, а вероятнее всего, вообще никуда и не уходила! Зачем же тогда врет?
Я очень легковерен. Это потом, подумав, тру репу, соображая, как меня в очередной раз надурили. И еще, я очень подаюсь влиянию собеседника. Достаточно убедительного тона, немного актерства и щедрую толику лести, как я безоговорочно и слепо верю собеседнику. И, видимо, делаю то, чего от меня ждут.
А чего ждет от меня Зоечка? Надо думать, надо думать… Не маленький! Вот! Вот, что не давало мне покоя с утра. Маленький… Дети! Зоя уверяла, что детей в Город не пускают. Как же так? А школа? А детсад? Все это в Городе есть! А с кем почти круглосуточно возится массовик Серега? А образцово-показательные чада Василия Васильевича?
Да-а, и тут у Зоечки прокол!
Что ж… Надо покопаться во всем остальном. Из того, что она мне в виде информации выделила. С отцом ее, например, разобраться. А как это сделать? Элементарно! В редакции, благодаря нашим компьютерщикам, умеющим проникать в любые базы данных, имеется такая информация, что ФСБ позавидует. Там и пороемся. А потом дальше думать станем. Хотя… Еще одна мысль в голову пришла. Не мысль – озарение! А откуда, собственно, Зоечка про мой дар узнала? В давние времена, когда мы недолго были вместе, об этом и речи не было! Собственно, и сам мой дар никак не мог проявляться!
Нет, положительно интересно покопаться в этом поподробней. А для этого… Поспешно одеваюсь и выскакиваю за дверь. В редакцию пора. Да, и заодно узнать надобно, как там мои предсказания. Заложники! Ох, только бы все сбылось!
Вахтер на входе в редакцию был, почему-то, новый. Он стребовал с меня документы, придирчиво изучал их, сверяя с каким-то списком, потом неохотно вернул мое удостоверение и сообщил, что меня желает видеть главный редактор. Это что за новость?
Но делать нечего, иду в кабинет главного, который считал почти что своим. А там… Нет, не стану вас томить. На месте главного восседал сотрудник, который… Ну, помните, я рассказывал, что вместо меня ночные новости готовил какой-то малоизвестный в редакции тип. Причем, новости оказывались на всю голову бредовыми, зато приносящими немалую пользу тем, кто их заказывал. Так вот, этот тип сегодня восседал в кресле главного!
- Здравствуйте, здравствуйте, коллега, - проговорил он, неохотно приподнимая зад от кресла, чтоб поздороваться. Сантиметра на три. Не более. – Присаживайтесь…
Я сел и вопросительно уставился на него. Мол: - Что надо?
- С трудовой дисциплинкой у нас, я вижу, неважно, - продолжал главный, - когда хотите, тогда на работу являетесь…
- Я, между прочим, всю ночь работал! – невольно начал оправдываться я.
- Не играет это значения! Не играет! – изрек главный. – Трудовой рабочий день начинается в девять ноль-ноль! И заканчивается в восемнадцать, опять-таки, ноль-ноль. Да-с, ноль-ноль!
- Ноль-ноль в конце коридора! – не выдержал я. – Отдельно для мальчиков и, соответственно, отдельно для девочек… - после этой тирады, я нагло и выжидательно уставился на новоиспеченного главного.
- Ха-ха! – сделал вид, что оценил шутку начальничек. – Шутите все… Может вас в отдел юмора перевести?
- Хорошая идея! – согласился я. – Когда прикажете приступать?
- Это, это… - растерялся главный, - это я тоже шучу!
- Ну, так чем я обязан столь приятному приглашению на ковер? – меня уже трудно было остановить.
- Какой ковер? Какой ковер? – замахал руками редактор. – Просто дружеская беседа…
- На тему? – гнул я свое.
- Ваших ночных новостей…
- Что неверные новости дал? – огорчился не на шутку я.
- В том-то и дело, что верные… - еще больше огорчился редактор. – А теперь с меня голову снимают…
- За что? За заложников? За ураган?
- Какие заложники? Какой ураган? – удивился моей тупости главный. – Нет, заложников освободили, а ураган стих. Тут все в порядке…
- А где непорядок?
- Да с литературными этими делами такая буча поднялась! – Ведь уже даже комиксы напечатаны были миллионными тиражами по всем классикам! «Война и мир» на восемнадцати страницах с картинками, «Преступление и наказание» на шестнадцати… А поэты? Ну, почему такое количество евреев? Разве среди русских людей приличных поэтов не нашлось? Евтушенко, например, или Кобзев, Асадов?
- И вы до этого сами додумались? – сочувственно спросил я.
Но главный иронии не заметил.
- Письма, письма пошли возмущенные! И звонки…
- А оттуда звонили? – и я показал пальцем в потолок.
- Пока нет… Прямо не знаю, что делать?
- Как что? – изумился я. – А речи Президента почитать? Он, кстати, сегодня утром должен был в какой-то московской школе открытый урок вести…
Но речи Президента изучать не пришлось. Затрезвонили сразу три телефона. Главного поздравляли, главного благодарили…
В общем, главный окрылился и срочно, зато безоговорочно, меня полюбил. Он даже полностью оторвал зад от кресла, провожая меня до двери.
Весь о том, что все мои ночные новости получили реальное подтверждение, уже просочилась в массы. И массы приветствовали меня восторженно.
Уф! Наконец-то я у себя в кабинете. Что я хотел? Ах, да, воспользоваться особым поисковиком. Машинально набираю код, пароль…
Но что-то еще меня беспокоит. Отрываюсь от компа, пытаюсь сообразить. И наконец, доходит!
Никто из Города не попытался выйти со мной на связь! Забавно, да? Женушка обо мне не беспокоится, телохранитель, работу важную в мою честь покинувший, тело не охраняет. Ну, допустим, адрес моей еще-вроде-пока-не-холостяцкой квартиры горожанам лень было искать, но уж в редакции-то перехватить меня на чашку кофе с беседой - это дело плевое. Приласкать, успокоить - я ж как бы Город покинул от большой обиды - то, что он представляется мне уже не таким белым и пушистым, как раньше, они же знать не могут. А он вправду мне не представляется больше таким? Я прислушался к собственным ощущениям - на них я стал в последнее время полагаться больше, чем на разум. Да, пожалуй, что доверять больше Городу до конца я не смогу. Во враги его записывать не стану, но и розовые очки с глаз сниму. Тем более что белые и пушистые иногда оказываются волосатыми альбиносами с плохим характером.
Вот странно: многое насвистела мне ночью в койке моя боевая подруга, но сомнение в душе поселила. А еще поселила уверенность в том, что даже если я и не позвоню на «помадный» номер, Зоенька меня сама найдет. Найдет для того, чтобы передать мне предложение тех, для кого она шестерит. И это будет не какая-нибудь мелкая сошка, а серьезный человек. А пока не буду я тревожить по пустякам редакционную базу данных, чтоб не оставлять в ней следов для тех, кто меня пасет, а вместо этого схожу я в ЗАГС - меня там должны еще помнить.
Дверь в кабинет тамошнего начальства я открыл ногой и приветственно распахнул объятия, одновременно делая успокаивающий жест, мол, ничего мне особенного не надо, не беспокойтесь.
- Я сегодня в своем профессиональном качестве, - поздоровавшись, выпалил я. - Норвежское общество Красного Креста учредило благотворительный фонд для семей скончавшихся от алкоголизма после распада СССР. Вот я и пришел к вам за помощью - найти такие семьи. А там, если повезет, и статейку о них тиснуть - мол, никто не забыт, и ничто не забыто.
Экспромт, конечно, надуманный, но чем глупее и невероятнее ложь, тем проще на нее ведутся. Ах, черт меня возьми! Да ведь такой фонд и вправду появится! А, впрочем, пусть появляется: нет таких денег, которые у нас не могли бы разворовать!
- А чем же мы можем вам помочь? - растерянно спросила очкастенькая грымзочка с диагнозом «делопроизводитель ЗАГСа».
- Ну, как же. Все умершие у вас регистрируются, так? Отбираем, начиная, скажем с начала века - тем, кто запил после распада, нужно же было время допиться до цирроза печени, так? Умерших стариков - в сторону, детей тоже и концентрируемся на среднем возрасте. У вас же к каждому свидетельству о смерти должно быть приложено медицинское заключение. Вот мы на них и поглядим.
Я снова ловил рыбку в мутной реке. Но очень уж хотелось найти мне свидетельство о смерти Зоиного отца, а сказки о фонде в архиве больниц не проканают - для этого нужны такие непуганые делопроизводители, как эта грымзочка. Да и уважали меня в ЗАГСе. Ну, и потом, ЗАГС у нас один, а больниц несколько - не сидеть же мне с этой легендой во всех подряд. А потом, знаю я, как у нас в больницах любят выпуливать умирающих домой, чтоб не портить статистику. А почему 2000-й год? Ну, раньше Зойка моя совсем еще пацанкой была, вряд ли отец бы с ней откровенничал так. Хотя, если бы я не нашел тестюшку в не переживших смену веков, то полез бы и глубже.
Нет, нашел. Нашел папулика Зоечкиного. Действительно, умер он дома и в довольно молодом возрасте. И, действительно, от рака желчного пузыря. Это, конечно, еще ровным счетом ничего не доказывало, но все же кое-что подтверждало. Тем более, документы были в меру потрепанные и не выглядели подсунутой мне липой. Да и кому могло прийти в голову, что я додумаюсь проверять ценность и достоверность Зойкиного рассказа таким странным путем?
Я полистал еще несколько папок, выписал от балды какие-то имена (если кто- нибудь захочет пройти и тут по моим следам и терять время на их проверку, то ради Бога) и вернулся в редакцию. Вахтер опять проверил мой пропуск и опять сверился со списком. То ли я его смущал, то ли собственная деменция, я не понял, но затевать свару не хотелось - хотелось залезть в поисковик и почитать там о раке желчного пузыря, насколько он уж там редок и злобен.
Ну, все 14 тысяч страниц ссылок я, признаюсь, не одолел, но то, что рак желчного пузыря возникает, в основном, у женщин старше 50 лет, а обнаруживается в большинстве случаев на неоперабельной стадии, меня не удивило. Видно, Город не стал рисковать и подсунул изгою такого лобстера, искать которого у мужика сорока лет ни одному поликлиническому эскулапу и в голову не придет.
Да, теперь я Зое верил. Не во всем, конечно, но в части ее отца. Вряд ли она могла сговориться с Филей, который слышал о ком-то, кто был изгнан Городом, так что очень может быть, что именно про Зоиного папу, и слышал наш доктор мыслечуйных наук. Или не про него, а про кого-нибудь еще - суть от этого не менялась: Город умеет выгонять. И, видимо, мстить. Вопрос, мстит ли он из банальной ревности, как мужик, сам бросивший любовницу, продолжает крутиться у ее подъезда, высматривая, не нашла ли она себе нового друга жизни. Или же мстит Город тому, кто представляет для него угрозу. Но даже очень сильный одиночка Городу не страшен. Как можно опасаться сброшенной с доски пешки?
И тут я во второй раз вспомнил Злотника. Когда нам надоедало резаться друг с другом в обычные шахматы, он предлагал нам сыграть два на два. Но не на одной доске, а на двух. Я не знаю, сам ли он придумал эту игру или где-то откопал, но игра была потрясающей. Я садился играть свою партию белыми, а моему напарнику в параллельно играющейся партии доставался черный цвет. Теперь любая выигранная мной фигура или пешка, имевшая, естественно, черный цвет, переходила в распоряжение моего напарника, и он имел право вместо своего хода поставить ее на доску, где игралась его партия, на любое свободное поле (ну, кроме последней горизонтали, естественно, а то бы у нас было больше ферзей, чем пешек). Стоит ли говорить, что игра неимоверно усложнялась: теперь приходилось считаться не только с теми фигурами, что стояли на доске, но и с теми, что сидели в засаде, ожидая своего часа.
И тут я понял, почему память подкинула мне это покрытое пылью студенческое воспоминание. Выброшенная Городом пешка не опасна, только пока она валяется у доски. Но когда она начинает играть против Города, сантименты отбрасываются в сторону. А я-то, дурачок, искал своего кукловода среди силовиков и наркобаронов. Впрочем, почему дурачок? Понять такое - это не пустячок, хватит прибедняться!
Теперь, хоть я и не знал расстановку всех фигур, но уже знал, что они есть. А это уже не так мало. Значит, охранял меня Филя не от нападений (в том, что быки на БМВ - это инсценировка, сомневаться не приходилось), а от контактов с фигурами эээ... как бы его назвать? Антигородом? Городом-2? Нектом, которому я не дам и не сотворю яблока, хоть он дерись? Ладно, пусть будет Соперником – название не фонтан, но сойдет. Итак, Филя защищал меня от ненужных, по его мнению, контактов с Соперником, но что-то я совершил такое, от чего Город засомневался в моей преданности. Смешно, что сначала он засомневался, а уж потом я перестал быть преданным – обычно случается наоборот.
А еще смешнее то, что Город, по идее, должен был пылинки с меня сдувать, чтоб я не переметнулся к Сопернику, а он сделал вид, что поворотился ко мне спиной. Видимо, на меня уже вышли фигуры Соперника, да так, что ни Анатольич, ни Филя не смогли их блокировать. Тогда-то Анатольич и позвонил в редакцию в панике, чтобы мы удирали в Город, да еще и не в редакционной машине (она, наверняка, была уже под колпаком). А мне Филя наплел, что мы торопимся в Город, пока он для меня навсегда не закрылся. Они думали, что я испугаюсь потерять свой рай на Земле и ни на метр не сдвинусь, боясь не попасть назад. А мою гордость и то, что нежеланным я не останусь ни с кем и нигде, они не просчитали. Я удрал из Города и сам случайно вышел на пешку Соперника. На пешку, на которой до недавнего времени был фиктивно женат. Которая знала от умирающего отца про две силы и поклялась, что отомстит его убийце. Своих сверхспособностей у нее не было, но она ждала кого-то, кто ей поможет.
И тут меня ожидали три небольших озарения.
Первое - а нет ли такого сканера, позволяющего определить дремлющие сверхсилы? Логично было бы, если бы такие сканеры были изобретены - должны же Соперник с Городом знать, где искать свои потенциальные фигуры. Господи, да, конечно же, есть! И Зойка знала, что я обладаю сверхсилой, потому и взяла меня в мужья, пусть и фиктивные. Чтоб под рукой был. Чтоб активировался Городом и вошел в него ее личным троянским конем.
А чтоб как-то меня на этот ненужный мне брак сподвигнуть, сыграла Зойка на жалость, мол, помогите лимите безпрописочной. Лимита, ага... Час назад в ЗАГСе я видел в свидетельстве о смерти, что прописка ее отца была в полном порядке.
Озарение номер два - даже не озарение, а так, небольшое напоминание себе: я, конечно, не знаю, наследуются ли сверхспособности, но торопиться отрицать их наличие у Зойки не следует. Так, на всякий случай.
Ну, и третье - нескромное. Навеянное шахматными аналогиями. Анатольич, конечно, мужик мощный и многое умеющий. Может, на нашей доске он даже ферзь. А приказ нам с Филей срываться с места издавал в состоянии, близком к обморочному. И называется такой отъезд на шахматном языке рокировкой. А рокируют в шахматах уж никак не пешки. А ладья с королем. Потеря ладьи неприятна, но не смертельна. А вот потеря короля... без него даже Ферзь Анатольич ничего не стоит. Так какая же ты после этого пешка, брат Мичурин? Тут я непроизвольно потер ладонью затылок. Видимо, для того, чтоб пощупать эту самую корону, которая имеется у каждого, даже захудалого, короля. Но корона на моей вихрастой макушке так и не обнаружилась. Но я не огорчился.
Герой труда и обороны
Проживет и без короны!
Кстати, с чего это я так развеселился? Дела-то не очень, чтоб хороши! С одной стороны, ко мне Соперник Зоечкины наманикюренные лапы тянет, с другой – Город. Хотя Город-то, как раз, и не тянет. Делает вид, что категорически обо мне забыл. Вообще, если Город именно таков, каким я его себе нынче представляю, то он ждет, когда я к нему сам приползу. Покаянно, причем. А может, у него что другое на уме, и ждет он, вовсе, когда я дар свой потеряю. И стану безопасен! Король вне доски – и не король вовсе, а так, резной кусочек дерева. А деревяшечку можно и в печку кинуть. Убрать, то бишь. Чтоб не болтал, бедняга. Потупятся Филя с Анатольичем, всплакнет Раечка… Но что делать? Что делать? Суровая необходимость! И Цветик…
А что Цветик? Вот тут стоит задуматься. И вот почему: Цветик другой! Собственно, кто пришел – и не в первый раз! – когда мне было больно? И вообще, появлялся в самый нужный момент? Кто, то и дело, пытался меня предостеречь? А тот разговор за бутылкой водки в мою последнюю ночь в Городе… Нет, Цветик явно выбивался из стройных рядов хорошо знакомых мне горожан. Заметьте, в лучшую сторону! А ведь, по идее, должен, наоборот, быть в первых рядах населения. Все-таки, мэр!
Хотя…
Судорожно роюсь в карманах. Вот он паспорт, а в нем какая-то голубая бумажка. Ба! Да это ж мой больничный! Только… Только он девственно чист! Ни диагноза, ни печати… Вообще ничего!
А в паспорте? Там же должен быть брачный штамп!
Должен быть. Четко помню, как Цветик после церемонии в нашей полутемной для романтики гостиной дышал на печать и нежно прикладывал ее на соответствующую страницу моего многострадального паспорта. Так что штамп, ребята, должен быть. Но его и в помине нет.
Сидел я, разинув рот и держа в руках паспорт и больничный.
И билась в голове идиотская мысль – теперь меня уволят за прогулы!
Правда, в оцепенении пришлось пребывать недолго. Снова позвали к главному.
- Начинается! – подумал я. Но как-то спокойно подумал. Почти равнодушно.
Главный же просто лучился энтузиазмом. Он долго тряс мне руку, потом, доверительно дыша на меня легким перегаром, принялся за главное. Суть заключалась в том, что мои ночные новости всем хороши, но… - тут редактор сделал вид, что ищет нужное слово - немного угловаты, непричесанны, что ли. Так что, не мешало бы нам собираться предварительно и новости грядущие слегка редактировать…
- … Тут я могу оказать вам большую и дружескую помощь!...
Я неумело изобразил энтузиазм и стеклянным голосом стал благодарить.
Не ожидавший, что собеседование пройдет так легко, редактор принял мою благодарность за чистую монету и, соответственно, богател на глазах. Нумизмат хренов! В нем явственно боролись два желания:
А) поскорей выпить за удачу;
Б) доложить руководству о своей победе.
Трудовая дисциплина победила. Редактор меня отпустил и потянулся к телефону.
Теперь, по идее, надо было ждать ответного хода от Города. Но время шло, а никаких посягательств на мои способности не наблюдалось.
Способности… Дар… А остались ли они?
Я вышел в коридор за кофе. Мимо шла главная редакционная красавица и недотрога Ирочка. Ох, как хороша! Ножки! В меру полненькие, стройные, подчеркиваемые высокими каблуками и коротенькой юбочкой. А грудь! Это же мечта, а не грудь!
Ирочка равнодушно скользнула по мне своими огромными миндалевидными глазами и пошла дальше, обдав запахом хороших духов. А я, как идиот, застыл на месте, не сводя глаз с ее тугой попки.
Страстное, неодолимое желание захлестнуло меня.
Ирочка замедлила шаг. Остановилась. Потом пошла ко мне. Ближе. Ближе. Что-то останавливало ее и… толкало вперед. В глазах ее появились недоумение и стыд. Но она шла, шла… И… припала ко мне!
Усилием – и каким! – я отогнал Ирочкин образ! Она еще тесно прижималась ко мне, но прозрачная, но спасительная стена уже росла между нами.
- Что с вами Ирочка? – заботливо спросил я.
- Голова что-то закружилась… - ответила она. И отстранилась. А я вдруг понял, что делает она это неохотно. И обрадовался.
Ирочка еще постояла рядом, а потом пошла к себе. Медленно, недоуменно.
А я, добыв кофе из автомата, тоже отправился восвояси, самодовольно браня себя Казановой.
Ага, стало быть, дар мой никуда не делся! И если Город таков, каким я его нынче воображаю, то он мне пока неопасен. Уже хорошо!
По идее, следовало начать готовиться к ночным новостям. Но стоит ли? Посмотрим, что редактор с чужого голоса мне пропоет.
На посиделки с редактором я шел, как на праздник. То есть, с двумя бутылками коньяка. По идее, этого должно было хватить.
- А, это ты! – без всякого брудершафта перешел на амикошонство редактор. – Располагайся!
Я достал бутылки.
- Мы ж на работе… - неуверенно молвил он.
- Именно! – поддержал главного я. – За плодотворную совместную работу!
Коньяк пили из тонкостенных чайных стаканов. Вернее, пил редактор. А я поил этим полезным напитком напольную вазу, стоявшую рядом.
Но к работе мы приступили.
Редактор стал излагать якобы свои взгляды, на перемены, которые якобы необходимы не только нашей стране, но и всему миру. При этом он то и дело заглядывал в шпаргалку, запрятанную в его еженедельник.
Ага…
Двух бутылок хватило!
Когда главный окончательно вырубился, я добыл-таки рукописную инструкцию и спрятал в карман. После чего вежливо удалился. В своем кабинете я развернул шпаргалку. Почерк, которым она была написана, показался мне очень знакомым. Буквально родным.
Кажется, инициатива прочно перехвачена фигурами Соперника. Практически, они уже ведут прямую атаку на короля. Интересно, Зойка редактору пишет указания по моей дрессировке потому, что она рангом выше, чем он, или он вообще вне большой игры и просто охмурен моей супруженькой номер один?
Тут я не вовремя развеселился. Зря я, получается, Анатольича в ферзи посвятил – конь он моржовый, а не ферзь! Потому как детское название ферзя – это королева. А королева, ребята, королю полагается по статусу. А такому королю, который может менять цвет, полагаются две королевы: белая и черная. Раиса и Зоя. Или Зоя и Раиса – кто их разберет, какого кто из них какого цвета. Полюбите нас черненькими, молили фигуры, а беленькими нас, как говорится, любой дурак полюбит!
Но все-таки, что за тип мой новый редактор? Выглядит он, конечно, просто нулем без палочки, но, с другой стороны, я за последнее время уже стольких значимых людей принял за ничтожных мышей, мечтающих о покупке волосатых пальто с телячьим воротником, что не желал опять попасть впросак. Но не могут же ВСЕ окружающие меня люди быть в игре! В конце концов, людей в Городе не больше нескольких тысяч, а вокруг меня снуют миллионы.
Ладно, старичка-боровичка, то бишь, бывшего редактора я с негодованием отметаю. И вообще: мне всё это жутко… ээээ, как это сказать литературным языком? «Надоело» не подходит, эмоциональный заряд не тот. Сойдемся на «осточертело» - в нем хотя бы приставка, суффикс и окончание совпадают с тем словом, которое имел в виду. Так вот, осточертели мне все эти козьи потягушки и бесплодные размышления! Неизвестность доводит до Бедлама куда быстрее, чем реальная опасность.
Конечно, у меня был простенький вариант просто сделать ноги. Умчаться в какой-нибудь Амурск-на-Комсомолке и устроиться там на работу в газету. В принципе, журналисту собраться – только подпоясаться! И Город, уверен, не стал бы меня там беспокоить, а принял бы мой уход из игры, как должное.
Но вот беда: мне страшно хотелось узнать, чем всё это кончится. И была непонятная уверенность, что близится эндшпиль. А в эндшпиле, господа и дамы, король лично идет в атаку.
Я позвонил наборщикам и поинтересовался, сколько времени у меня осталось до сдачи материала. Помявшись на другом конце провода, мне сказали, что около часа у меня есть, но есть строжайший приказ редактора не принимать у меня в набор даже салфетку, на которой написано «Приятного аппетита», без его личной, редакторской, печати на сданном мной материале. Ну, это как раз сегодня проблемой не будет. А вот времени мало. А, значит, писать надо быстро.
Я включил мой верный компьютер и застрочил. Из-за недостатка времени статья выглядела коллекцией жутких штампов. Ладно, сойдет за стеб. Итак,
«А был ли Город?
Кто из нас, будучи сопливым пионером, не трясся от ужаса в кровати после отбоя, слушая похождения таксиста, который отвез ночью старушку на кладбище? Кто не визжал, когда рассказчик, пионервожатый Гумберт, не орал на всю спальню: «Ты что, старая ведьма, покойников жрешь?». Кому не снилась доводящая до энуреза Красная Ручечка, вылезающая из стены? Думается мне, что многих из нынешних новодворских, ах, простите, новых дворовых, привела к демократическим взглядам эта детская необъяснимая паника перед всем красным. Словом, многие из вас, дорогие читатели, помнят и знают, о чем идет речь. Но далеко не все из вас знают, как называется этот жанр высокохудожественных триллеров.
А называется он просто и изящно – «городские легенды». Детские и взрослые, похожие на правду или откровенно сказочные, они оплетают нашу жизнь и, что греха таить, делают ее куда интереснее, смазывая своими яркими красками карту будней. Некоторые из них оказываются правдой, заставляя верить и во все остальные. Тем более, что никакого вреда они не приносят.
Вернее, не приносили до недавнего времени. К сожалению, нездоровая шумиха, развернувшаяся вокруг нашей газеты, не имеющей никакого отношения к так называемой желтой прессе, заставляет нас посвятить эту статью объяснению нашей позиции.
Уважаемые читатели! Что бы вы сказали, если бы какой-нибудь шарлатан поместил объявление типа «За небольшое вознаграждение предсказываю выигрыш шести номеров в лотерею»? Неужели бы повелись на столь неумелую разводку? Неужели не спросили бы себя, если он такой Нострадамус Вангович, то почему же сам для себя не угадывает эти пресловутые шесть номеров?
Спросили бы? Безусловно. А теперь представьте себе, что о подавшем такое объявление ходят слухи, что свои способности он получил в Очень Секретном Месте? Поверили бы? А-а-а, засомневались? То-то и оно.
И тут мы возвращаемся к теме городских легенд. Легендой года в нашем славном городе стала легенда о Городе. Странном, невидимом для нас с вами, открытом только для людей с нечеловеческими способностями и желающим всем добра. И вот этот самый Город посылает в нашу газету своего резидента, каждый прогноз которого сбывается, каким бы ни неправдоподобным он не казался.
Мы не хотим призывать вас не верить этой легенде. Веруйте, ибо это нелепо, если уж в наше время и поверить не во что. Но хотя бы посмотрите, во что вы верите. Итак, способный и неленивый сотрудник нашей газеты (тот самый «резидент») перед каждым своим прогнозом внимательно изучал все материалы, доступные ему в Интернете. Пустячок, но, увы, нечастый в наши дни. К сожалению, страсть к театральным эффектам и нежелание делиться источниками своей «догадливости» превратили молодого газетчика в Кассандру наших дней.
А всего-то и надо было прочитать интервью с тренером чемпионов мира по футболу, чтобы узнать о том, что в ничего не решающем для них матче чемпионы выставят второй состав. Всего-то надо было пролистать метеосводки прошлых лет, чтобы «предсказать» очередной ураган на Атлантике. Да и понижением температуры в Израиле осенью удивить можно только тех, кто считает, что Израиль это страна южного полушария.
На фоне таких «прогнозов», которые сбываются, и «прогнозов», которые никто не удосужился проверить (типа цветения эдельвейсов), возникает миф о Великом и Безошибочном Прогнозисте. Но миф этот сам по себе несложно разрушить. И тогда для усиления и закрепления эффекта появляется постамент для памятника Прогнозисту – Город, из которого он приезжает в нашу редакцию и куда исчезает, видимо, для подпитки своих «способностей». И вот на такое сочетание ведутся даже прожженные скептики.
Дамы и господа! Мы не призываем вас верить или не верить. Мы призываем думать. Мы даже не говорим, что Города не существует. Мы только задаем себе и вам вопрос: а вправду ли он существует?
С уважением.
Иван Владимиров».
Накатал я этот бред за четверть часа. Мне было не важно, проверит ли кто-нибудь из моих читателей состав чемпионов в том злополучном матче – сам я понятия не имел о том, что писал. И даже если бы все футбольные фанаты мира оборвали бы нам телефоны, вопя, что чемпионы играли в полную силу и лучшим составом, я бы не шелохнулся. Ибо не для них это было писано. Я писал для Города. Я не написал, что его не существует. Но я намекнул, что я могу это написать, и предоставил ему право хода. А для того, чтобы в личности автора статьи сомнений не было, я подписался именем нашего дорогого селекционера Ивана Владимировича Мичурина. Всё, играем в открытую!
Оставалось только получить разрешение пьяного начальства. Я вернулся в кабинет главного и пнул его ногой. Главный замычал.
- Дай добро на статью, скотина! – ласково обратился я к шефу. – Зоя требует.
При имени Зои кобелина инстинктивно почмокал губами и слегка пришел в себя. Поставил дрожащую подпись на принесенном мной листе с распечатанной статьей и вдруг встрепенулся:
- Когда это она звонила?
Я нежно приложил его виском об стол. До утра проспится и всё равно всё забудет.
Я отнес статью в набор, и ее взяли в работу. Ну, давайте, ходите – я устал!
Все! В редакции больше делать нечего. Пора домой.
Придя домой, на всякий случай, закрыл двери на все запоры и щеколды. Сделал я это вполне инстинктивно. Побаиваюсь, чего там…
В квартире было пусто. Но… Какой-то неуловимый, но очень знакомый аромат витал в воздухе. Духи! Неужто Зоечка успела тут побывать? Нет, это не ее духи. Чьи? Ладно, устал. Чего голову ломать? Я отправился в спальню. Там запах был чуть отчетливей… Я зажег свет. Все было на месте. Вернее, кое-что появилось новое. Картина!
Она висела на стене над кроватью. А на ней был я. Когда-то – как давно это было! – я застал Раису, пишущую мой портрет. Помнится, она поспешно повернула его к стене…
Да, это был мой портрет! Я куда-то спешил. Куда? Ведь впереди меня были только колышущиеся тени. Недоуменные, скорбные тени, не желающие, не умеющие расступаться. А позади был Город. Но уже исчезающий в тумане, в дымке… Но я, повторюсь, спешил. И ничего не желал замечать. Даже ягоду клубники, формой напоминающую сердце, валяющуюся у меня под ногами…
Да-а, Раиса умела писать будущее! Умела? Уверен, умеет и сейчас!
А мир чудес остался в прошлом…Раиса отправляла меня в мир теней. Но тени эти не несли опасность. Только суету, упрямство и неопределенность.
Не хотел, но стал думать о Городе. О том, что скучаю по нему. Скучаю? По Городу? Скорей, по той яркой жизни, дарившей радость и веру в мое всесилие. Всесилие? А зачем оно мне, вообразившему, было, себя королем в игре, которой нет названия. Король… Та же фигурка. И двигают ею другие. Игроки! А зовут их Добро и Зло. Только никто не ведает, кто из них Добро, а кто Зло. Да и сами игроки не враги, даже не противники, а две стороны одной сущности. У них много лиц. Но все эти лица – маски! И каждый из нас, вовлеченных в эту игру, видел только одну, предназначенную ему маску.
А Город – один из игроков. Не друг и не враг. Просто Город…
Он творит Добро, но по-своему. И Зло… Но тоже по-своему. Так заложено в его природе. Кем? А этого нам знать не дано. И таких Городов на земле много. Появляющихся, исчезающих… И появляются, и исчезают в них люди, призванные выполнять свои функции.
Я ушел от Города!
Сперва из-за обиды и гордости. А потом – только потом! – осознал, что природе моей противно и страшно быть марионеткой, дергающейся в умелых руках Филь и Анатольичей. Но и они марионетки…
Я не умею мимикрировать и приспосабливаться, как Цветик, не могу и не хочу любить по приказу, как Раиса. Хотя, может, она и не по приказу… Какая разница?
И я уснул.
И мне ничего не снилось.
А утром меня вызвали в редакцию.
На моем рабочем столе лежал свежий номер ночной газеты. Я развернул газету.
Моей статьи там не было! Ни строчки!
Вот вам и ответ Города!
Главный редактор был помят, но грозен. И сходу предложил сдать дела новому сотруднику. Тот находился тут же и приветливо мне улыбался.
- Приказ об увольнении за прогулы уже подписан! – сообщил главный. И добавил: - С сегодняшнего дня!
Я не стал спорить, а просто поманил своего преемника за собой.
- Пойдем, Василий Васильевич! Я передам тебе все! Кроме одного… Ты знаешь, о чем я говорю!
Он знал. Но все так же улыбался. Наверное, думал, что мне уже нечего передавать.
Интересно, а мой дар, сила моя еще при мне?
И я повелел редактору тут же помочиться в вазу, которую еще вчера так щедро напоил коньяком. Главный немедленно стал расстегивать штаны.
Не дожидаясь венца стриптиза, я повернулся и вышел.
- Ну, вы и шутник! – догнал меня в коридоре Василий Васильевич.
- Как умею… - сказал я. А потом добавил: - А теперь без шуток! Каждый, кто только желает мне зла, может не беспокоиться. Но те, кто собираются причинить мне зло, пусть это будет приказ к действию или само действие, пусть сгинут немедленно!
Василий Васильевич побледнел и стал нашаривать телефон. Я вежливо не прислушивался к его свистящему шепоту в трубку. Стоял себе, позевывая от хронического недосыпа, демонстративно разглядывал потрескавшиеся от времени румынские обои, наляпанные на стены редакционных коридоров в незапамятные времена СЭВа, и тщательно делал вид, что не смотрю, по каким номерам звонит мой старый добрый земляк по Городу. Стоял, стоял и вдруг понял, что я не делаю вид, а что мне это уже действительно не интересно. Васильевич закончил свою мобильную перекличку и похлопал меня по плечу. Я оглянулся. Вид у нового сотрудника нашей газеты был озабоченный.
- Ну, всех обзвонил? – поинтересовался я.
- Звонил всем. Вот ответили мне только двое, - неохотно признал Вася-василек.
Я скорбно склонил голову, прислушиваясь к своим ощущениям. Радости, слава Богу, я не чувствовал, но и скорби, увы Черту, тоже. Словно сгинули не хорошо знакомые мне люди, вчерашние собутыльники, а какие-то там фанатики-фундаменталисты. И только крутился в голове свежепридуманный каламбурчик: «Короля атакуют – пешки летят». И стал я от свого циничного безразличия сам себе противен.
- Кто не ответил-то? Знаю я их? – вроде как небрежно спросил я Васильича.
- Знаешь, конечно, как не знать! – неопределенно ответил он.
- Раиса, Цветик и доктор в порядке? – спросил я в лоб.
- Да, конечно. Они у нас вообще не по этому делу.
Ну, и хорошо, коли так. А остальные – ну, что остальные… Ну, земля пусть им будет пухом, успокаивал я себя, в конце концов, зла я никому не желал, а право на самооборону есть у всех. И всё равно чувствовал я себя, как человек, небрежно прихлопнувший несколько летавших вокруг него комаров, жаждавших попить его кровушки. Не потому, что считал сгинувших горожан комарами – вовсе нет! А из-за разницы в силе, которой я обладал, а они нет.
Все-таки я не удержался и убил не за зло, а лишь за его намерение. И уравнял себя убийством с тем, кем я лег в одну и ту же землю, Гамлет я недоделанный!
- Вася, я выхожу из игры. Вы-хо-жу, - для пущей доходчивости повторил я по слогам. - Передай это у вас тем, кто еще соображает, что делает. Если у вас кто-то еще соображает в свободное от страха передо мной время. К конкурентам вашим я не пойду, обещаю. И не пойду не из-за каких-нибудь там сантиментов, которые испытываю к Городу, а из страха. Из страха своими прогнозами решать судьбы миллионов людей. Я боюсь этого дурацкого всесилия. И не могу пожелать всем людям стать счастливыми, потому что счастье одного – это почти всегда несчастье другого. А счастье фанатика – это мир, в котором нет иноверцев. Мерси вам, дяденька, за такое всесилие, но без меня. А я лучше поживу обычной скучной жизнью, понимаешь?
Вась-Вась истово кивал, как китайский болванчик.
- Это первое. Второе: я догадываюсь, что Город захочет лишить меня моих способностей, а, может, и не только способностей. Такая запоздалая ревность стареющей красавицы, так сказать. Так вот, запомни сам и передай товарищу: Город опоздал. Я уже пожелал ему сгинуть вместе со всеми его обитателями, ГДЕ БЫ ОНИ НИ НАХОДИЛИСЬ, в ту самую секунду, когда мне диагностируют рак, либо Аннушка разольет масло, либо что-нибудь еще в этом роде. Я внятно тебе объясняю, Васек Трубачев?
Судя по глазам Васильича, от стояния в луже его отделяли считанные минуты.
- Поскольку лишение меня силы не отменит моих желаний, загаданных до отмены – это, Вася, я надеюсь, ты и сам понимаешь, - ох, и блефую я сегодня, ох, и блефую. Но, кажется, или удачно, или не блефую, – то и гробить меня не стоит. А способности можете отнять, если сможете, в чем я лично сомневаюсь. А чтобы не возненавидели меня невинные горожане, я честно ограничил ответственность Города за мои жизнь и здоровье всего-навсего следующей полусотней лет, начиная со вчерашнего дня. Потому как другого языка вы, боюсь, не понимаете. Ну, как, Вася, все дела я тебе передал или позабыл деталь-другую?
Вася молчал. А ведь одну деталь я и впрямь позабыл.
- Дай мне свой мобильник, - приказал я. Набрал номер, который, оказывается, запомнил, хоть и видел его в помадном исполнении всего ничего. Ответила почти сразу:
- Алло?
- Это я, Зоя. У меня мало времени в принципе и совсем нет на дискуссии, поэтому просто слушай. Я не буду играть за тебя против Города. И прошу тебя не возвращаться в нашу квартиру – мне не о чем с тобой говорить. Прощай.
Я выключил Васину мобилу, не дожидаясь, когда Зойка мне перезвонит.
- Два последних вопроса. Так, из любопытства. Что с моим редактором? Не этим клоуном, а тем, кто исчез.
- На Мальдивах он. Получил от нас пять миллионов долларов за то, чтобы исчезнуть – мы хотели дать тебе развернуться в газете.
- А где генерал?
- Отсиживался у внуков в Израиле, чтобы ты не мучил его вопросами о редакторе – это мы ему сказали наплести тебе про Канары. Со вчерашнего вечера уже в Городе. Весел и здоров.
Ну, хоть эти в порядке…
- Ну, и нападение на машину футболиста – это был тоже ваш пробный шар моей силы, - я не спрашивал, я уточнял. – Ясно. Прощай, Вася. Супруге моей морганатической нежный поклон передай.
Я пошел домой. Неторопливо, настолько неторопливо, что после гонок последних дней сам не мог поверить в то, что можно передвигаться так медленно и при этом никуда не опоздать. Накрапывал дождик, я, разумеется, был без зонтика, но шагов не ускорял, словно дожидаясь, когда моя одежда будет состоять из воды настолько же процентов, насколько из нее состою я сам. Проспект сменился улицей, улица проулком. Впереди мелькнул Храм, и тут же дождь припустил не на шутку, словно приглашая меня спрятаться среди верующих в Его Доме. Больше укрыться от ливневых струй было негде, и я непроизвольно ускорил шаги, направляясь к Храму. Тяжелая внешне дверь распахнулась передо мной без малейшего усилия с моей стороны, и меня неудержимо потянуло внутрь. Чем-то родным, до слез и боли в сердце, пахнуло оттуда.
Я сердито помотал головой и негромко сказал, ни к кому конкретно не обращаясь:
- Мне надоели твои игры. Хватит! Выточи себе новый комплект фигур, а меня оставь в покое.
Дождь мгновенно стих. Я сошел со ступеней Храма и завернул за угол, чуть ли не сразу уткнувшись в свой дом.
Завтра надо будет пойти на биржу труда. Думаю, что место школьного учителя я получу без особых проблем.
Послесловие
Послесловие сродни послевкусию: наслаждаться им можно только, если напиток, сиречь, прочитанная книга вызвали желание посмаковать то, что уже закончилось.
Как вы понимаете, я пишу это послесловие по тому же принципу, что и писалась сама повесть: я не имею ни малейшего понятия, чем вас порадовал Саша в своем предисловии. Поэтому, с одной стороны, существует опасность, что я повторюсь, а с другой стороны - что мы оба чего-то не скажем, понадеявшись на друга, соавтора, собрата по КВНу, все ответы правильные, нужное подчеркнуть. В обоих случаях все претензии предъявляйте Саше – он и старше, и умнее и наверняка не догадался свалить всю вину на меня. И в этой его недогадливости наше с ним коренное отличие друг от друга – шестидесятника, верящего в добро до конца и потому живущего в Одессе, от восьмидесятника, рожденного в эпоху неверия и потому нашедшего Бога и Родину в Израиле.
Спасибо Саше – инициатору и вдохновителю безумной идеи написать повесть по переписке и без заранее обдуманного сюжета. Спасибо русской литературе, едва ли не единственной, в которой существует жанр повести, ибо рассказа нам на двоих было бы мало, а писать роман можно, но скучно. Спасибо всем, кто приложил свои силы к изданию этой книги, и всем, кто ее одолел. Спасибо моей жене Ане и моим детям Лие и Давиду, просто потому, что они есть, и я их люблю.
В карточной игре «белот», благодаря которой я прожил безбедную юность, есть термин «послед» (не путать с одноименным синонимом плаценты!). Этот термин означает, что игроку, взявшему последнюю взятку, начисляются дополнительные баллы. Просто за то, что он правильно рассчитал свои силы и приберег на конец кона хорошую карту. Получить послед за послесловие можно в одном из двух случаев: оно должно быть или хорошим, или кратким. Не будучи уверенным в первом, я завершаю его на полусло…
Ян Каганов