А месяцем ранее, утром 23 марта 1945 года, в горах Шварцвальда появился игривый ветерок, рожденный прелюбодеянием зимы с весной. Как буйный жеребец, он проскакал от холма к холму и спустился по склонам в маленькое село из десяти домов, чтобы помериться силами с людьми. Не успел оценить свою скорость и споткнулся в палисаднике перед сельской часовенкой, завертелся вихрем и прервал сообщение, доносившееся из громкоговорителя, установленного на крыше легкового автомобиля, окрашенного в камуфляжные цвета: "...родина в опасности ...наш долг ...молодые защитники ...цвет нации …полный пансион!"
В отличие от любопытного ветерка с веселым нравом, мимо машины военного комиссариата совсем безучастно прошел мужчина среднего роста лет сорока. Справа пустой рукав его военной шинели без погон был старательно заправлен в карман. Бывший солдат приблизился к дверям дома из крупного тесаного камня и вошел, не постучав в дверь.
– Сегодня только две марки! Больше денег нет! – отрывисто сказал он женщине, сидевшей на кухонном диванчике. Чисто выстиранная одежда, висевшая на ее слабом теле как балахон, смотрелась как-будто с чужого плеча. Кожа на лице и руках выглядела таким же образом. Выпуклые синие глаза резко выделялись на фоне темных кругов под ними.
Она не ответила, медленно поднялась и встала перед своим гостем Юргеном Люпке, который ловко расстегивал шинель своей единственной левой рукой.
– Помоги мне отстегнуть этот значок! Если уже на войну призывают детей, суля им паек, он мне больше не нужен! – попросил о помощи возмущенный инвалид и продолжил другим спокойным, но нетерпеливым тоном. - У тебя есть что-нибудь перекусить? Ханс принес чего-нибудь с маслобойни? Я его встретил по дороге к вам.
Вдвоем они отстегнули золотую свастику великого Рейха, и мужчина с подчеркнутым гневом зашвырнул ее в угол комнаты, где стоял ящик с дровами. Потом они направились в спальню и занимались оплаченным сексом молчаливо и бесстрастно.
В это время ветер переметнулся в сосновый лес. Во всю надрываясь, ему не удалось даже покачнуть прочные стволы деревьев. Он поднялся наверх и с удовольствием раскачал их кроны. Увидел свысока на лесной тропинке худого тринадцатилетнего мальчишку, тащившего молочный бидон. С большим удовольствием ударил его в спину не очень сильно, но этого хватило, чтобы тот споткнулся о камни перед мосточком через лесную речушку. Упавший мальчуган с ужасом увидел, как выливается молоко из опрокинувшегося бидона, резко вскочил и поставил его на землю. Посмотрел внутрь – на дне осталось немного, около двух литров, молока. Он присел у дерева и, глядя на речку, потер ушибленные коленки. Потом встал, взял бидон и приблизился к берегу. Зачерпнув крышкой, долил воду в молоко. Выпрямился и продолжил свой путь.
Через несколько дней Эльза, дремавшая на диванчике в послеобеденное время , была разбужена стуком во входную дверь. Медленно подошла к двери и, не спрашивая, открыла ее. На пороге стояла полноватая супруга хозяина маслобойни, Хельга Бадер, низкорослая тридцатилетняя женщина с покрасневшими щеками и растрепанными каштановыми волосами.
– Здравствуй, Эльза! - тихо поздоровалась посетительница. После кивка хозяйки продолжила смущенным голосом, - Понимаю тебя... понимаю, что война. Сочувствую, что муж твой бесследно пропал, а старший сын погиб на этой проклятой войне…
Она посмотрела стыдливо в лицо Эльзы, которая все также безучастно стояла и смотрела на свою гостью, и с легким укором спросила:
– Я также понимаю, что почти умираете с Хансом от голода, но… - она очень сконфузилась, но быстро закончила - но зачем разбавляете молоко водой? Ведь из разбавленного молока ни масло, ни брынзу не сделаешь!
Эльза посмотрела на краснощекую женщину явно удивленными от услышанного глазами. Ничего не сказав, она вернулась на место и села. Голова ее наклонилась, и из глаз брызнули слезы.
– Очень сожалею, но больше у вас не буду брать молоко! – отрубила хозяйка маслобойни и, боясь услышать просьбы Эльзы, быстро вышла из дома.
Вечером того же дня Ханс вернулся поздно и, ступая на носках, медленно пробирался в свою комнату минуя мать, заснувшую на кухонной кушетке.
– Зачем? – услышал он глухой, но строгий ее голос.- Зачем разбавляешь молоко, Ханзи?
Мальчик, как каменный, застыл на пороге на несколько секунд, потом переступил с ноги на ногу и заговорил с большими интервалами тихо, смущенно и печально:
– Первый раз получилось случайно: разлил молоко около речки и долил воду, чтобы не заметили… Номер прошел… Потом начал это делать каждый раз, чтобы получить продукты… Хотелось поменять их на значок Юргена… очень мне нравится, а он вечно ноет, что голоден… Извини, мама! Я не хотел, чтобы так получилось! Действительно не хотел, мама!
Но мать не издала ни звука. Сын несколько раз спрашивал, спит ли она, но не получил ответа. Извинился еще раз, пожелал спокойной ночи и вошел в свою комнату расстроенным. Но заснул быстро – от голода и усталости, от долгих игр в лесу.
Ранним утром, когда Эльза Штильман только что положила на стол наволочку, вошел Ханс и спросил, пойдет ли он к Бадерам. На вопрос, что делает, она не ответила, а продолжала складывать его вещи – две рубашки, пуловер, белье. Взяла веревку и завязала наволочку как рюкзак. Потом отошла в угол кухни, нашла свастику, заброшенную туда Юргеном, и прикрепила ее на лацкан пальто сына. Одной рукой взяла вещи, другой – Ханса и ничего ему не объясняя, поволокла за собой.
По дороге через лес Ханс несколько раз испуганно спрашивал мать сквозь нахлынувшие слезы: "Мама! Мама! Куда мы идем? Куда ты меня ведешь, мама! Зачем ты мне приколола эту свастику, мама?» - но она упорно продолжала молчать. Молчала даже тогда, когда пенсионер – капитан призывной комиссии в пункте новобранцев-гитлерюгендов в соседнем городке спросил их адрес. Ему ответил Ханс, испуганный и недоумевающий от того, куда привела его мать. Молчала она и тогда, когда он прижался, обнимая по-детски и не стыдясь своих слез, просил: "Не посылай меня на войну, мама! Не посылай на войну! Я не хочу умереть как мой брат Альфред! Прошу тебя, прошу тебя, мама! Прошу тебя!" Молчала и на обратной дороге в пустой дом. Только когда легла в кровать, разрыдалась: неудержимо, во весь голос. Рыдания скоро перешли в мучительный кашель, от которого кровь хлынула из горла. Подавившись, она резко встала с постели и упала, со всей силы ударившись об пол.
На заре она медленно притащилась в хлев: твердо решила покончить собой прежде, чем голод и тоска не доконали ее окончательно. Старая ее корова Йоми лежала на полу и встретила свою хозяйку тихим бессильным мычанием. Эльза нашла веревку и стала делать петлю. Взглядом поискала какой-нибудь ящик или стул. Глаза ее невольно остановились на вымени коровы, из которого натекла на пол небольшая лужица молока. Женщина опустила веревку на землю, постояла неподвижно несколько минут и вернулась в дом: "Ведь должен же кто-то встретить с войны этого молоденького солдата Ханзи!"
Через час она взяла небольшой бидончик с молоком и направилась через лес к Бадерам. Ходьба ее очень утомила. Тяжело дыша, она вышла из леса на полянку перед домом и села на скамейку под березкой. Хельга Бадер развешивала белье. Увидела Эльзу, но сделала вид, что не заметила, а когда закончила, вошла в дом и вскоре вышла с большой кружкой и села рядом. С Хельгой явно случилось что-то нехорошее – исчез румянец на щеках, а глаза были опухшими и покрасневшими.
– Нет у нас больше ни кофе, ни чая! – голос у нее был монотонным, но не раздраженным, как при последней их встрече.- Могу угостить тебя только водой! - и всучила ей кружку.
Непрошенная гостья слегка кивнула в знак благодарности, но не торопилась отпить – ее дыхание все еще не восстановилось.
– А где Ханс? Что же ты его не привела? – спросила Хельга, глядя на небольшой бидончик у ее ног, так спокойно, как будто не приходила несколько дней назад ругаться за разбавленное им молоко. - Они с моим племянником стали большими друзьями. Сейчас его позову: «Юрген! Юрген!».
Мальчик не приходил и Хельга добавила :
– Наверно опять спрятался, чтобы поесть – вечно голодный! Ты его не знаешь, он пасынок моей сестры от первого брака ее мужа, который погиб еще в 1939 году в Польше. У них в городе сильный голод, я тебе скажу.
Вдруг хозяйка разразилась слезами:
– Вчера мобилизовали моего мужа! А он с больным сердцем! – всхлипывала она. - Даже если его не убьют, все равно он не выдержит напряжения и лишений этой проклятой войны! И опять закричала: - Юрген! Юрген!
Эльза еще не успела удивиться совпадению имен мальчика и ее любовника Юргена Любке, когда из хлева вышел полноватый мальчуган в возрасте ее сына с крупным сизым голубем в руках. Размахнулся и подбросил его вверх. Проследил взглядом полет и подошел к женщинам.
Эльза печально и рассеянно осмотрела мальчика, но, увидев на его пиджаке красивый значок с надписью "Союз голубятников Германии " и с нарисованным в середине его голубем, вытаращила свои синие глаза, резко подскочила, обливаясь водой, швырнула кружку на скамейку и, не говоря ни слова, бросилась бежать домой.
Падая несколько раз, она не остановилась ни на миг до самого дома. Прерывисто дыша, открыла почтовый ящик, прибитый к входной двери.
Внутри было письмо. Она распечатала его дрожащими руками и прочитала так, будто знала его содержание: "С глубоким соболезнованием сообщаем Вам, что Ваш сын Ханс Отто Штильман погиб этой ночью при бомбардировке поезда, в котором он направлялся в школу новобранцев. Гроб с его телом будет доставлен Вам после подачи от Вас заявления до…" Эльза мигом потеряла сознание и упала на пороге как подкошенная. Несколько минут спустя из-за угла маленькой улицы появился Юрген Люпке. За ним шла молодая женщина, одетая в теплую зимнюю одежду с ребенком 5-6 лет, спавшим за ее спиной.
– Эльза! Эльза! – бросился бывший рядовой Абвера к своей приятельнице, сел на корточки около нее и стал сильно трясти единственной рукой.- Эта женщина тебя ищет, Эльза! Принесла тебе письмо от мужа ! Он жив и здоров ! Эльза !?
Женщина на асфальте, не открывая глаз, попыталась подняться, но не сумела. Незнакомка сняла со спины сонного ребенка и прислонила к стене. Эльза все же пришла в себя, открыла глаза и увидела его.
– О! Ханзи! Милый мой! Ты жив, мой мальчик! – обернулась она с сияющим от неожиданной радости лицом к сидящему около нее дремлющему ребенку. Ты вернулся к маме! Вернулся! Вернулся! Я так сильно тебя люблю, Ханзи! – разрыдалась она и обняла "Ханзи" таким объятием, на которое способны только настоящие матери. Глаза ее горели абсолютным безумием.